Встречать и расставаться

                К.Велигина afalina311071@mail.ru

                ВСТРЕЧАТЬ И  РАССТАВАТЬСЯ.
                баллада в прозе       

                1.

     В ту ночь вы выбрались из спальни на воздух через вентиляционную отдушину. С той стороны во дворе никогда не выставляли охранников.
     Вас было трое, заключенных исправительного дома для малолетних преступников. Дом носил название Ньюгарт. Вас же звали Клякса, Каштан и Босяк. Конечно, у вас были и человеческие имена, но они произносились только учителями и надзирателями в зданиях исправительного дома и школы. Друг друга вы называли исключительно по кличкам. И это было правильно. Ты был бы очень недоволен, если бы имя, данное тебе родителями, запросто произносилось здесь, в тюрьме, за «Китайской Стеной», как прозвали юные арестанты высокую каменную стену, увитую по широкому ребру колючей проволокой. Эта стена окружала тюремный дом, школу, мастерские и учительские флигели от остального, свободного мира. Учительские флигели, в свою очередь, были отделены другой стеной от тюрьмы, мастерских и школы.  Но эта другая стена была не такая высокая, как Китайская, и на ней не было колючей проволоки. Конечно, ее охраняли часовые, но их было всего четверо. А потом, кирпичная кладка ос`ыпалась в весьма удобном месте, к которому  часовые редко подходили. В этом месте ничего не стоило перелезть через стену и очутиться в учительском саду. Правда, с другой стороны, «с тыла», Учительская стена была в порядке, но это вас не тревожило: вы умели прыгать с высоты трех метров и приземляться без всякого вреда для себя. Вас научил этому на свою голову преподаватель гимнастики. Правда, он не учил вас, как забираться назад, на трехметровую стену, но это вы умели и без него. В ту ночь у вас была при себе веревочная лестница.
     Конечно, вы не просто так покинули ночью тюремную спальню с двухъярусными койками. Вы преследовали определенную цель: отомстить Сутулому, преподавателю русского языка и литературы, за обиду, которую он нанес вашему «авторитету» Локкеру. Локкер не выучил урока и назвал учителя «горбатым хмырём», за что был отправлен последним в карцер на сутки.
     Локкеру уже исполнилось шестнадцать лет. В скором времени ему предстояло отправиться во взрослую тюрьму: отсиживать там оставшиеся до свободы два года. Он был самый старший среди вас. И он выбрал вас троих для отмщения Сутулому. Тебе (Кляксе) и Каштану было по четырнадцать лет, Босяку – пятнадцать. Вашей задачей было перебить все стекла в окнах квартиры господина Т`ибольта В`арги (так звали Сутулого), а затем вернуться обратно.
     Старшим среди вас Локкер назначил Босяка.
     Ты, Клякса, не любил Локкера, этого здоровенного кабана, красноглазого альбиноса с вечно обгрызенными ногтями. Но ты был ему благодарен. Он взял тебя под свою защиту, когда другой «авторитет» Ньюгарта, Пестрый, хотел избить тебя за то, что ты нечаянно толкнул его в столовой. Теперь Пестрый уже сидел во взрослой тюрьме. В Ньюгарте остался лишь один непререкаемый авторитет – Локкер. И ты, как и все прочие, привык подчиняться ему, как вассал подчиняется своему королю.
     Но тебе не хотелось мстить Тибольту Варге. Ты был лучшим учеником в его классе и в классе историка Бауэра. Локкер не запрещал хорошо учиться тем ребятам, которые могли это делать. И ты хорошо учился почти во всех классах, а у историка и Сутулого – даже отлично.
     Сегодня тебе предстояло разбить стекла в его квартире. Тебе не хотелось этого, но ты был благодарен Локкеру и признавал его авторитет. Даже если бы Сутулый приходился тебе родным дядюшкой, ты должен был выполнить приказание Локкера.
     А потом, ты считал, что почти все взрослые мужчины в глубине своей души психи и подонки, и им нельзя верить.
     Ты должен был провести за решеткой восемь лет за то, что убил своего опекуна выстрелом из пистолета. Это случилось два года назад. На суде ты сказал, что господин Санторре Сагаста хотел избить тебя. На самом деле он хотел другого, но ты никому, ни за что не признался бы в этом.
     Ты – единственный убийца в Ньюгарте, и это снискало тебе уважение всех «исправёнышей», как прозвали вас надзиратели и охранники. Локкер уже пообещал тебе: ты станешь главным, займешь его место после того, как он перейдет во взрослую тюрьму. Что ж, это было бы неплохо: стать королем Ньюгарта и три года не знать бед: до самого переезда во взрослую тюрьму. А там – начинай всё сначала, вновь завоевывай свое место под солнцем.
     Ты навсегда запомнил ту мартовскую ночь, когда вы трое выбрались из тюремной спальни для великого отмщения.
     Ночь была лунной, светлой. Темно-синее бархатное небо усып`али звезды. Вы, трое подростков в темно-серой тиковой одежде и в куртках из стеганой парусины того же цвета, бесшумно, перебежками двигались к Учительской стене. Вы сливались с тенями от зданий, а там, где теней не было, проскальзывали в лунном свете за спинами охранников. Холода вы не чувствовали: у вас было дело поважнее. Сухой асфальт обжигал холодом ваши босые ноги, но это не имело значения; зато вы могли передвигаться быстро и бесшумно. И пока вы шли к стене, в тебе зрело и крепло ожесточение против взрослых людей. По твоему мнению, битые стекла не могли искупить их вины перед тобой. Перед Локкером – да, может быть. Но ты был особенным человеком, тебе`  взрослые задолжали гораздо больше.
     Когда вы добрались до того места в тени елей, где в Учительской стене обвалились кирпичи, Босяк подал знак Каштану, и тот быстро и крепко привязал веревочную лестницу к стволу ели. Затем последовал знак тебе, и ты без труда перекинул другой конец каната через стену.
     Затем вы по очереди полезли по кладке наверх: сначала Босяк, потом ты, потом Каштан. Из всех троих ты был самый маленький и «субтильный», как говорил Локкер. Но Босяк и Каштан знали: ты убийца и будущий король Ньюгарта – и даже теперь, в темноте и безмолвии, ты ощущал их почтение перед тобой и некоторую зависть к тебе.
     Босяк снял с плеч и развязал мешок с заранее собранными вами у старой котельной осколками кирпичей. Вы, все трое, рассовали осколки по карманам и пазухам и бесшумно двинулись по саду, предводительствуемые Босяком, знавшим, где находится флигель Сутулого.
     Учительский городок, состоявший из пяти каменных флигелей (в каждом жило по три-четыре человека) мирно спал. Вы дошли до третьего флигеля и скользнули в его лунную тень.
- Четыре нижних окна справа и два сбоку, - еле слышно шепнул Босяк и жестами указал вам с Каштаном ваши места. Тебе досталось бить окна сбоку. Вы одновременно вытащили из карманов обломки кирпичей и, следуя команде Босяка, разом швырнули их в окна.
     Стекла зазвенели, брызнув осколками в разные стороны. Вы продолжали бить их в течение двух минут, пока в окнах не осталось стекол, а у вас не вышли все снаряды.
     Затем Босяк пронзительно свистнул, и вы кинулись бежать к веревочной лестнице.
     Босяк взобрался наверх первым и исчез по ту сторону стены. За ним полез Каштан, за Каштаном – ты, Клякса.
     И вот, когда ты уже почти добрался до гребня стены, канат, связанный из разорванных простынь, неожиданно лопнул, ты полетел обратно вниз с двухметровой высоты, ударился о землю!.. и звездное небо померкло перед твоими глазами…

                2.

     Ему снится море. Он плывет по нему в лодке без весел, а вокруг – ласковая спокойная вода. Какая она синяя, живая – и вся пронизана солнцем. Но почему же нет весел?
     Вдруг он видит, что в лодке сидит его мать. «Не бойся, Рэмми, - говорит она. – Мы доплывем и без весел». Он не удивлен, что она здесь, ибо – он это твердо знает – она жива и никогда не умирала. Ему хочется рассказать ей про Санторре Сагасту, но он молчит, потому что понимает: ей и так всё известно. Какое у нее грустное лицо! «Мама, - окликает он ее. – А где отец?» «Не смог придти, - отвечает она. – У него много дел. Правь рулем, Рэмми».
     Он правит рулем, лодку медленно несет к песчаному пляжу. Он смотрит на этот пляж, а когда оборачивается, в лодке уже никого нет. Ему становится нестерпимо одиноко. «Мама!» – зовет он – и просыпается.
     Он лежит в незнакомой комнате, в постели с пологом. Комната небольшая, уютная – и вся залита солнечным светом, точно как море во сне. Он приподнимает голову и тут же чувствует тошноту и головокружение. Левая нога словно каменная. Он приподнимает одеяло в белом пододеяльнике и видит, что на ней гипс: от колена до лодыжки.
     Тут же он вспоминает все события прошедшей ночи, и его душой овладевает тревога. «Где я? – спрашивает он сам себя. – Это не тюремная больница, я узнал бы ее, если бы это была она. Где же я, почему лежу здесь? Я ведь должен быть в тюремной больнице, раз мне так не повезло…»
     Дверь комнаты открывается, и входит тюремный врач, господин Галакт Луб`арда: человек лет тридцати восьми, веселый и любимый всеми юными преступниками. Даже им, Рам`итом Аст`орре (Кляксой он себя здесь не чувствует). Он знает: Галакту Лубарде вполне можно доверять.
- Здравствуй, друг Асторре, - говорит ему врач очень дружелюбно и присаживается на стул возле кровати:
- Ну-с, как наши дела?
- Здравствуйте, господин Лубарда, - отвечает Рамит. – Дела ничего себе. Только тошнит и голова болит…
- Это у тебя, приятель, небольшое сотрясение мозга, - поясняет Лубарда, поблескивая живыми серыми глазами. – Это пройдет. А вот нога твоя на совесть сломана. Смотри, не тревожь ее, чтобы ровно срослась. Пить хочешь?
- Да.
     Лубарда подает ему стакан воды, стоящий у изголовья кровати на широком табурете и помогает напиться. Потом спрашивает:
- Судно не угодно ли?
- Банку лучше, - отвечает Рамит.
- Банку так банку. А судно – вот, у тебя в ногах, на столике. Пользуйся им, не стесняйся.
     Он подает Рамиту стеклянную банку, потом ополаскивает ее и ставит на столике рядом с судном.
     Тогда Рамит решается спросить:
- Господин Лубарда, где я? Это же не больница.
- Да, не больница, - врач внимательно смотрит на него. – Это одна из двух комнат твоего учителя, господина Варги.
     Глаза Рамита широко раскрываются, он в страхе смотрит на Лубарду.
- Господина Варги? – переспрашивает он.
- Да, - подтверждает врач. – Видишь ли, друг Асторре, господин Тибольт Варга взял тебя сегодня утром на поруки, как это возможно по закону нашей страны. То есть, он поручился за тебя, и ты теперь свободный человек. Но – под его строжайшей опекой. И под этой опекой ты будешь находиться шесть лет: ровно столько, сколько тебе осталось до конца твоего срока. И если ты снова провинишься за это время, тебя заберут от господина Варги, осудят заново, и ты опять окажешься за решеткой.
     Рамит поражен.
- Но зачем он сделал это? – спрашивает он. – Я же выбил ему стекла сегодня ночью!
- И не ты один, - Лубарда подмигивает ему. – Твоих подельщиков задержали, и они сейчас в карцере. Но тебя господин Варга попросил перенести к себе и вызвал меня. Пока стекольщик (его тоже разбудили) выполнял свою работу, я делал свою, и оба мы справились неплохо. А потом господин Варга сказал мне так: «Рамит Асторре – мой лучший ученик. Убийство совершено им неумышленно, ему нечего делать в исправительном доме; он пропадет здесь. Попробую-ка я взять его на поруки, под свою ответственность. Я давно хотел это сделать, но медлил. А тут он явился сам и разбил мне стекло. Я подумал: вероятно, судьбе угодно, чтобы я действительно взял его к себе – и поскорее» Так он и поступил. Пошел утром к господину Бернвальду, нашему директору, и объявил о своем намеренье. Директор удивился, но позволение дал, Созвали тюремный суд, позвали нотариуса. Суд решил, что господину Варге можно доверить опеку над малолетним преступником, а нотариус оформил бумаги. Так что господин Варга – отныне твой опекун, а ты, Рамит Асторре, - относительно свободный человек.
- Он сделал это, чтобы отомстить мне, - Рамит так взволновался, что приподнялся на локтях. – Я теперь буду в его власти… Господи! Я хочу назад, в тюрьму.
- Ну, ну, успокойся, - господин Лубарда нахмурился. – Ни в чьей власти ты не будешь, и господин Варга вовсе не намерен мстить тебе. В противном случае ты всегда имеешь право пожаловаться мне, директору, кому угодно. А в тюрьму попасть, друг Рамит, очень просто. Другой вопрос, стоит ли это делать? Я лично считаю господина Варгу глубоко порядочным и отнюдь не жестоким человеком. Поверь: он действительно хочет тебе добра. Настоящего добра. И тебе бы Бога благодарить, а не в тюрьму проситься.
     Рамит молчит. Ему очень хочется верить доктору Лубарде, но он не может. Конечно, хорошо бы всё так и было, как говорит доктор, но ведь это не так. Это не может быть так после того, что произошло ночью. Наверно, Варга в бешенстве – и хочет свести счеты с ним, Рамитом, за разбитое стекло. А может… может, он такой же, каким был Санторре Сагаста? Рамита пробирает зябкая, противная дрожь. Его ладони потеют от неприятного, недоброго предчувствия. Сагаста говорил ему, что он, Рамит, красавчик, да он и сам это знает - знает, что безнадежно хорош собой. Может, после падения со стены он стал страшнее?
     С тайной надеждой в сердце он просит у доктора зеркало. Тот подает ему его. Рамит смотрится в зеркало, и его надежда гаснет. Зеркало отражает хотя и очень бледное, но при этом на редкость миловидное лицо мальчика с большими, бархатисто-черными глазами и длинными черными ресницами. И волосы у него черные, мягкие, густые, немного вьющиеся, а кожа – белая, слегка тронутая слабым весенним загаром. И хоть бы один синяк!
     Рамит благодарит Лубарду упавшим голосом и отдает ему зеркало. Ему очень не по себе.
     Лубарда ставит зеркало на стол и спрашивает:
- Ты не голоден? Уже четвертый час. Впрочем, это неважно, голоден ты или нет. Сейчас тебе принесут куриного бульона с яйцом и хлебом и чашку кофе с булочкой. Будь добр, съешь всё это. И будь умницей, не убивай господина Варгу, - он шутливо подмигивает Рамиту. – Тебе выпал счастливый билет. Так что возблагодари Бога и веди себя хорошо.
     Рамит что-то отвечает ему в тон. На самом деле он не расположен шутить. Но есть ему хочется. Поэтому, когда доктор уходит, а помощница флигельной кухарки приносит ему бульон, ломоть хлеба, кофе с молоком и булочку, он с удовольствием съедает всё это, не обращая внимания на тошноту и головную боль.
     Потом он снова в изнеможении опускает голову на подушку. Он еще очень слаб, но это ничего: если нужно, он, Рамит, будет драться до смерти. Он не дастся живым Варге. За два года, проведенные в исправительном доме, он многому научился. Он уже не тот запуганный мальчик двенадцати лет, с которым можно было сделать всё, что угодно, в тот, первый день, вернее, в ту первую ночь, когда Сагаста явился к нему, и его, Рамита, точно парализовало от неожиданности и ужаса. Слава Богу Сагаста ничего не смог сделать – не смог совершить того главного, с чем Рамиту было бы сейчас очень тяжело жить. Но и от того, что он успел, всё в Рамите до сих пор содрогается от отвращения – и жгучей неприязни к убитому. Раньше неприязнь была ненавистью, но Рамит с тех пор повзрослел и успокоился.
     На вторую ночь Рамит вооружился старым заряженным пистолетом. И когда Сагаста явился снова и не поверил, что он сможет выстрелить в него, он выстрелил.
     Не думать, не думать об этом! Взгляд Рамита скользит по простым, выкрашенным в бедно-зеленый цвет стенам, по платяному шкафу, по большому зеркалу, по бюро, по комоду, по круглому столику с лампой посередине, по стульям, по печи, вделанной в стену, по камину с узорной решеткой и по мраморной полке, по люстре с газовыми рожками, по раздвинутым шторам, по новым, весело блистающим в солнечном дне стеклам окон, по чистым коричневым доскам половиц. До чего же всё это чужое ему! Это, конечно, спальня Сутулого. Но где же он сам? Наверно, преподает… сегодня среда, у него три послеобеденных урока…
     Веки Рамита медленно смыкаются, мысли путаются в голове. Он погружается в сон…

                3.

     Когда он просыпается во второй раз, то видит в ногах своей кровати высокую зеленую ширму. Она заслоняет от него часть комнаты. «Сутулый пришел», - думает он и вспоминает: теперь этот человек его опекун. Ему хочется пить, и он пьет воду из стакана, который берет с табурета возле изголовья, а тем временем по его спине пробегают мурашки, и в голове одна-единственная мысль, назойливая, точно комариный писк: теперь он  твой опекун, твой опекун, ты взят на поруки… и его сердце постепенно наливается свинцовой тяжестью от злого напряжения и томительного страха.
     За окнами комнаты уже нет солнца. Оно ушло к западу, оставив на память о себе мягкий вечерний свет. В спальне очень тепло, даже жарко, но Рамит не смеет сбросить одеяло; на нем ничего нет, кроме гипса на ноге. Он лежит и потеет: больше от неопределенности и тоски, чем от жары.
     И тут он слышит шаги. Они приближаются к его ширме, а он лежит и смотрит с ужасом, больной и слабый, смотрит туда, откуда сейчас должен появиться он, его новый хозяин. Да, хозяин, потому что Рамит чувствует себя бесправным, как раб.
     И хозяин появляется. Тибольт Варга выходит из-за зеленых ширм: среднего роста, но при этом атлетического сложения, с немного короткой шеей и широкими, чуть сутуловатыми плечами. Он в темно-синем халате и домашних туфлях. Лицо у него выразительное: правильные, немного жёсткие и странно капризные черты, а глаза больше сумрачные, усталые и какие-то древние, точно он прожил на земле несколько веков, а не сорок два года. Они темно-карие, с золотистыми крапинками. Вообще Варга всегда напоминает Рамиту сильно подросшего гнома, который устал от горных пещер и ушел на равнину, к людям.
     Волосы у Варги темно-каштановые и похожи на львиную гриву. Про себя Рамит прозвал его стрижку a la Бетховен. Но сейчас ему не до Бетховена. Он смотрит на Варгу, стараясь прогнать свой страх как можно глубже, чтобы Сутулый этого страха не заметил.
     Однако Варга замечает и страх, и подозрительность, и напряжение, исходящие от больного. Он не удивлен: Рамиту Асторре не с чего чувствовать себя по-другому.
     Он садится на стул, в двух шагах от кровати, и, глядя в глаза Рамиту, спрашивает своим спокойным, довольно низким голосом:
- Как вы себя чувствуете?
     Он всегда обращается к ученикам на «вы».
- Спасибо, лучше, - отрывисто отвечает Рамит.
- Вам уже известно, что теперь `я ваш опекун? – спрашивает Варга.
- Да, - Рамит не спускает с него глаз. – Но я не согласен.
- С чем вы не согласны?
- Я хочу в тюрьму, мне не надо опеки, - произносит Рамит.
- Вздор, - спокойно возражает Варга. – Вы просто еще не привыкли. В тюрьму вы сможете вернуться, когда пожелаете. Вам достаточно заявить, что я вас обижаю, и вас тут же вернут в тюрьму. Но разве ваше место там? Вы – мой лучший ученик, вам нечего делать за решеткой. И потом, я предлагаю вам работу. Мне нужен секретарь. Я пишу научный труд по литературе, докторскую диссертацию, и мне лень печатать ее лишний раз самому, потому что я постоянно вношу множество поправок. Вы будете печатать для меня отдельные страницы и получать за это деньги: пять серебряных сколлеров в месяц. Вы грамотный человек, Рамит, вы справитесь. Учебу продолжите в обыкновенной школе, когда поправитесь. Если же вам что-то не понравится, повторяю, тюрьма под боком, далеко ходить не придется.
     Рамит смотрит на Варгу пристально и внимательно, но уже без прежнего страха и подозрительности. Ах, вот, в чем дело: Сутулому просто нужен дешевый секретарь. Что ж, отлично. Пять серебряных сколлеров – очень приличные деньги для него, Рамита, никогда не получавшего больше двадцати галлов в качестве карманных денег. Но… но всё-таки он лежит в кровати Варги, на нем ничего нет, и ему много дней придется ходить на судно. Он хмурится и отрывисто говорит без тени благодарности и раскаяния в голосе:
- Я согласен. Благодарю вас. Простите, что разбил вам окна. Но… нельзя ли мне дать какую-нибудь одежду? И потом, где вы будете спать? И судно; его придется выносить…
- Я знаю, что придется выносить, - отвечает Варга. – Для меня это не великая забота. Стекла – вздор и детство, забудем про них. Спать я буду на диване в своей соседней комнате. Одежду я вам дам – свою рубашку. Вам она, пожалуй, придется до колен, а то и ниже: довольно, чтобы болеть в ней. Когда вы поправитесь, я дам вам настоящую одежду. Что еще? Вот ширма. Она поставлена так, что вы можете чувствовать себя свободно, и в то же время она не загораживает вам свет. Я буду редко заходить в вашу комнату сам, но если вам понадоблюсь, вот колокольчик: позвоните в него, и я приду в любое время, и днем, и ночью. Да, вам, кажется, жарко. Я дам простыню; будете всегда укрываться ею, когда жарко, а одеялом – если станет холодно. Графин с водой и стакан всегда будут стоять здесь, у вашего изголовья. Если хотите, я принесу вам книги: будете читать. Только назовите, какие. И не вздумайте вставать с кровати: у вас открытый перелом ноги.
- Не встану, - Рамит всё больше успокаивается. – Спасибо вам.
     На этот раз в его голосе звучит осторожная признательность.
- Пожалуйста, - Варга встает. – Вы голодны?
- Еще нет, спасибо, - вежливо отвечает Рамит.
- Хорошо. Поужинаете, как и я, через час, в семь. Согласны?
- Да, - Рамит кивает и решается спросить:
- Господин Варга… так я теперь свободен?
- Да, вы больше не заключенный, - отвечает Варга. - Но я обязался держать вас под своим постоянным наблюдением. Это значит, что, когда вы поправитесь, вы сможете выходить без меня в город не более, чем на час (за исключением школьных занятий). Если вы опоздаете, вас у меня заберут. Помните: вам невыгодно подводить меня, как и мне невыгодно подводить вас.
- Я не подведу вас, - обещает Рамит, зорко глядя на него, и добавляет:
- Если вы`  не подведете меня.
- Я вас не подведу, - Варга смотрит на него своими усталыми, древними, проницательными глазами. – Можете поверить: вам незачем бояться меня.
- Никто и не боится, - Рамит вспыхивает. – Я просто еще не совсем вам доверяю.
- Это – сколько угодно, - слегка усмехается Варга. – Я ведь тоже не могу пока что вполне доверять вам. Но я хотел бы этого доверия. А вы?
- Не знаю, - уклончиво отзывается Рамит. – Нормальное здоровое доверие – это хорошо. Но ведь можно ошибиться. Я вот, например, целых полгода совершенно зря доверял своему опекуну.
     Варга внимательно смотрит на него и спрашивает:
- Он бил вас?
     Рамит стремительно заливается краской, отводит глаза и глухо отвечает:
- Да.
     Варга больше ни о чем не спрашивает. Он приносит Рамиту свою рубашку и простыню, ставит на его табурет графин с водой и подвешивает на столбик кровати часы на цепочке, чтобы Рамит всегда мог узнать время. Потом он придвигает к изголовью кровати еще один табурет и ставит на него керосиновую лампу и колокольчик.
- Это для того, чтобы вы в него звонили, когда я вам понадоблюсь, - поясняет он. – Каких книг вам принести завтра?
- «Граф Монте-Кристо», - немного застенчиво отвечает Рамит. Он по-прежнему не смотрит на Варгу.
- Хорошо, - Варга кивает головой и уходит.
     Спустя час он заглядывает в комнату и громко спрашивает:
- Рамит, вы не заняты?
- Нет, - отзывает Рамит из-за ширмы.
- Тогда я попрошу подать вам ужин, - говорит Варга.
- Да, пожалуйста, - вежливо отвечает Рамит.
     Варга закрывает дверь.
     Спустя некоторое время помощница кухарки приносит Рамиту ужин: две котлеты с картошкой и салатом, кусок хлеба с маслом и компот. Рамит съедает всё это, только оставляет хлеб, как делал это в тюрьме. Он кладет хлеб под кровать вместе с блюдцем. Перед сном он съест его, потому что снова проголодается.
     Перед сном Варга снова заглядывает в комнату и желает ему спокойной ночи. Рамит также желает ему спокойной ночи. Он выпивает лекарство оставленное ему врачом, съедает хлеб, запивает его водой и гасит керосиновую лампу.
     Но спит он плохо. Малейший шорох, скрип рассыхающихся половиц, шаги в коридоре – всё заставляет его приподниматься на локтях и напряженно прислушиваться. Он хочет спать, но мучительный страх перед Варгой не оставляет его в покое почти до рассвета. А затем он погружается в такой крепкий сон, что и тысячи скрипов и шагов не смогли бы теперь разбудить его.
 
               



                4.

     Прошла неделя.
     В субботу утром Рамит Асторре лежал в постели со вторым томом «Графа Монте-Кристо», но глаза его не читали. В последние дни он с трудом сосредоточивался, хотя уже оправился от сотрясения мозга. Новые впечатления мешали ему полностью погрузиться в книгу, которую он любил перечитывать. А главное, он скучал. Ему хотелось поговорить с господином Варгой. Для этого достаточно было позвонить в колокольчик, когда Варга был дома, но Рамит никогда не делал этого. Он боялся вызывать Варгу, стеснялся нарушать его покой. Он был доволен уже тем, что его страх перед новым опекуном почти совсем прошел, и ночами он спал спокойно. От добра добра не ищут, твердил он себе.
     Каждый день его навещал доктор Галакт Лубарда, и два раза навестили директор и учитель истории Ричард Бауэр, помощник директора. Двое последних спрашивали, как он себя чувствует, нет ли у него жалоб и претензий, сыт ли он? Он коротко благодарил их за внимание к себе и отвечал, что всем доволен. Они и сами видели, что их бывший воспитанник чувствует себя хорошо, и что Варга добросовестно заботится о нем. Большего не требовалось. Директор и учитель говорили «слава Богу» и принимались дружно поучать Рамита. Они твердили ему, что он должен быть вежлив, усерден, покладист, старателен, ибо ему несказанно повезло, что его взяли из тюрьмы на поруки, да еще к тому же это сделал такой замечательный человек и опытный педагог как господин Варга.
- Это для тебя великая честь, Асторре, - говорил ему господин Отто Бернвальд, директор Ньюгарта, сухой, строгий, холодноватый человек. – Ты, убийца, малолетний Каин, отнявший жизнь у своего приемного отца, взят из тюрьмы на поруки! Тебе оказано доверие, которого ты не достоин. Тебе дана возможность очистить и омыть свою душу, стать ревностным исполнителем закона, честным гражданином, вновь войти в общество, которое справедливо отвергло тебя. Помни, как милостив к тебе Бог, как добры к тебе люди. Старайся быть таким же, как твой новый опекун, будь смиренным, послушным, молись, отвечай добром на добро. Ты мал ростом, но тебе уже четырнадцать лет, ты не ребенок, стало быть, ты понимаешь меня…
     Рамит вежливо и равнодушно слушал привычные нотации директора, точнее, не слушал их, а только время от времени механически повторял: «Да, сударь». Точно так же он выслушивал и Бауэра. Выдержал он и священника, который исповедал его и прочел ему небольшую проповедь. Но всё это не касалось его души. Он знал, сколько бы времени ни прошло, он навсегда останется для этих людей убийцей, нарушителем закона, морально искалеченным человеком, который опасен, и которому нельзя доверять. Это раздражало его. И он был благодарен Варге и доктору за то, что те относились к нему иначе.
     Первые дни своей болезни он совершенно не нуждался в чьем бы то ни было обществе: он отдыхал от людей, наслаждаясь тишиной, такой необычной и прекрасной после почти беспрерывного двухлетнего гвалта Ньюгарта. Ему не хотелось ни видеть, ни слышать ни единую душу. И его желание сбывалось: он никого не видел и не слышал за исключением редких посетителей, помощницы кухарки по имени Флора, горничной, убиравшей по утрам комнаты, и самого Тибольта Варги. Флора, горничная и Варга почти не разговаривали с ним. Варга добросовестно мыл банку и судно несколько раз в день, но бесед с больным не вел; как правило, они только здоровались и прощались на ночь.
     Рамиту такое общение с опекуном было очень по душе. Он медленно привыкал к новой жизни. Тюрьма снилась ему ночами, а днем он неотступно думал о ней, потому что всё еще чувствовал себя единым целым с нею. Он простив собственной воли всё еще мысленно пребывал тем, среди отверженных обществом мальчишек, и знал, что никогда не забудет их, сколько бы не старался. Ему страстно хотелось забыть о них, отделаться от их внутреннего присутствия в себе, но, едва он задумывался о чем-нибудь, как в голову тотчас лез Ньюгарт. Он видел мысленным взором классы с решетками на окнах, двухъярусные койки спальни, столовую, мастерские, школьные коридоры – и вечный галдеж несчастных, озлобленных воспитанников, воров и хулиганов. Он не любил никого из них – и всё-таки ощущал себя странно связанным с ними. Жалкие, убогие, не имевшие с ним, сыном дворянки, решительно ничего общего, они за два года всё же успели превратиться в его семью. Он даже едва не стал их «королем»; теперь он с содроганием вспоминал об этой миновавшей его перспективе. Прошлое медленно отходило от него: гораздо медленней, чем он того желал. Зато жизнь в семье, с матерью и отцом, которую он вел до одиннадцати лет, вспоминалась ему, как смутный, невероятно счастливый сон, который вряд ли мог быть реальностью. Милые, чистые, яркие впечатления детства бледнели и отступали перед решетчатыми окнами и зелеными стенами Ньюгарта, перед штампованной тиковой одеждой и злобным цинизмом преждевременно познавших жизнь детей. Их темно-серые призраки обступали Рамита со всех сторон, и в эти минуты он жадно хватался за Дюма, утешаясь тем, что Эдмон Дантес вытерпел больше, чем он, Рамит Асторре.
     Молиться от души он давно разучился. Его омертвевшее сердце не принимало и не воспринимало благодати молитв, этих священных обращений искры Божьей к великому духовному пламени. А ведь ему так хотелось бы вновь оттаять душой! Мысли об этом мучили его не меньше воспоминаний о Ньюгарте. И еще его мучило то, что Ньюгарт – тут, рядом; ему хотелось бы никогда больше не видеть его.
     В то же время его тянуло на воздух. Ему смертельно наскучило лежать в кровати. Время от времени он рисовал карандашом в тетради фигурки людей и животных. Он любил и умел рисовать, это отвлекало его от невеселых мыслей.
     И вот сегодня, в субботу, он лежал с книгой, безуспешно пытаясь освободиться от призраков Ньюгарта и стараясь то представить себя секретарем Тибольта Варги, которого давно перестал называть про себя Сутулым, то сосредоточиться – и войти в захватывающий мир одной из своих любимых книг. Наконец, отчаявшись в успехе того и другого, он отложил книгу и лег на бок, посматривая не колокольчик. Ведь Варга уже вернулся. Может, позвонить в колокольчик, и он придет? Но что он, Рамит, скажет ему? Может, начать так: «Господин Варга, простите, если отвлек вас, но я хотел бы побольше узнать о своих новых обязанностях…» Да, пожалуй, так он и начнет. Он протянул руку к колокольчику, но тут же отдернул ее. Нет, это не годится. Глупо спрашивать об обязанностях, когда твоя нога в гипсе, а сам ты весь немытый – и самому себе противен. Правда, по утрам и вечерам он обтирается влажным полотенцем, которое дает ему Варга, поэтому относительно чист, но голова грязная.
      Рамит вздохнул – и тут же встрепенулся, потому что услышал шаги: Варга зашел к нему в комнату.
- Добрый день, Рамит, - произнес его голос. – Вы не заняты?
- Нет, господин Варга, - ответил Рамит.
     Варга подошел к его кровати.
- Тогда пойдемте гулять, - сказал он. – Я повезу вас в коляске: взял на время в нашей больнице.
- А одежда? – Рамит оживился. Гулять! Какое счастье…
- Сейчас я вас одену, - молвил Варга – и исчез. Вернулся он с ворохом чего-то непонятного, и не успел Рамит и рта раскрыть, как на него надели два свитера, закутали снизу до пояса в шерстяной плед, надели на ноги толстые шерстяные носки и сунули до груди в меховой спальный мешок, который Варга плотно перехватил ремнем на талии Рамита.
     Затем Варга привез инвалидную коляску и, взяв Рамита на руки, посадил его в эту коляску быстро и бережно. В его прикосновениях не было ничего настораживающего, они были деловиты и бесстрастны, и Рамит, испугавшийся было, почувствовал великое облегчение и признательно взглянул на Варгу.
- Спасибо вам, - сказал он.
- Не за что, - Варга критически оглядел его. – Пожалуй, с вас хватит одежды; сегодня тепло. Подождите, сейчас я переоденусь и приду.
     Он ушел к себе и вскоре вернулся в простом спортивном костюме и теплом плаще. Распахнул настежь оба окна:
- Пусть проветрится.
     И добавил:
- Поехали.
     Он вывез Рамита в коридор, снес по лестнице крыльца вместе с коляской и повез по дорожке сада.
     Было тепло, в голых ветвях деревьев пели птицы. Рамит взглянул на голубое небо, светлое от солнца, с редкими облачками, и неожиданно улыбнулся сам себе. Он ехал и улыбался, глядя на прекрасные тени от деревьев, лежащие на слое прошлогодних листьев, из-под которых уже начала пробиваться трава. Пахло весной, солнцем, и птичьи голоса звенели, точно колокольчики. Они сворачивали из одной аллеи в другую. Рамит с удовольствием смотрел по сторонам, и тихая, осторожная улыбка не сходила с его лица. Он улыбался впервые за два года. И даже когда они доехали до Китайской Стены с ее колючей проволокой, Рамит не ощутил ни малейшей неприязни к ней. Он точно впервые увидел эту стену и подумал: какая она красивая! Тени деревьев, колеблемых легким ветерком, словно ласкали, гладили ее, солнце озаряло каменные булыжники кладки, и Рамит тоже сладко щурился под теплыми золотистыми лучами.
     Наконец, прокатив Рамита через весь учительский сад, Тибольт Варга остановил коляску на одной из дорожек, поставил ее возле скамейки, а сам сел на скамейку и закурил сигарету. Рамит заметил: он поставил коляску так, чтобы дым не потревожил больного, и это в очередной раз вызвало в нем уважение к Варге.
- Вы не курите? – спросил его Варга.
- Нет, - Рамит покачал головой.
- И правильно, - молвил Варга, стряхивая пепел на дорожку. – Знаете, что` я подумал? Может, мне отвезти вас к моему флигелю? Будете сидеть там на солнышке, я принесу вам Дюма. А сам уйду, чтобы не мешать вам.
     Рамит широко раскрыл свои черные глаза и почувствовал, как в носу у него защипало, словно от неожиданной обиды. Но в следующую минуту, взяв себя в руки, ответил равнодушно:
- Поступайте, как вам угодно. Вы – мой опекун.
     И отвернулся.
     Варга улыбнулся.
- Я не хотел вас обидеть, - сказал он. – Просто подумал, что, может, вас тяготит мое общество.
- Нет, не тяготит, - быстро обернувшись, возразил Рамит и продолжал:
- Я… я очень рад вашему обществу. Вам, кажется, можно доверять, поэтому я рад. Другое дело, что вы`, может быть, не рады, потому что я убийца и, к тому же еще, болею, и за мной приходится ухаживать.
     Он умолк: его слова вдруг показались ему смешными и глупыми, и голос тоже: совсем еще мальчишеский, даже не юношеский.
- Я взял вас на поруки, - мягко возразил Варга. – Это значит, что вы мне нужны, и мне вовсе не трудно ухаживать за вами. А то, что вы убили человека, который вас домогался… что ж, на вашем месте я, пожалуй, сделал бы то же самое, если бы мне было двенадцать лет, как вам в момент убийства, а он был бы гораздо старше и сильнее.
     У Рамита перехватило дыхание. Он побледнел и в смятении воззрился на человека, который каким-то непостижимым образом узнал его сокровенную тайну.
- Успокойтесь, - Варга внимательно посмотрел на него. – Я никому ничего не скажу. И я не такой, каким был `он, даю вам слово. Вы, наверно, удивляетесь, откуда я всё узнал? Я ничего не узнавал, я догадался. Разумеется, подробности мне неизвестны, да я и не хочу их знать. Мне нужно одно - чтобы вы твердо запомнили: я – не он. А взял я вас к себе, чтобы вы не пропали в тюрьме. Вы не настоящий преступник: просто одинокий паренек, пострадавший от злого человека.
- Я не успел пострадать, - быстро возразил Рамит. – Сначала он ничего не смог. А на следующую ночь я стащил у него пистолет. Я знал, что он придет, у него был ключ от моей комнаты. Я не хотел стрелять. Но я его боялся, а он подходил всё ближе… и тогда я выстрелил…
     Он опустил голову и добавил:
- У него осталась жена и две дочери. Они плакали по нему… они всё равно не поверили бы, что он был ненормальный…
- Не вспоминайте об этом, - посоветовал Варга. Помолчав, он спросил:
- Кем были ваши родители?
- Мать – из дворянской семьи, - ответил Рамит, постепенно успокаиваясь. – А отец был майором в отставке. Он умер, когда мне было восемь лет – от сердца. А через три года и мать умерла – от чахотки.
- Как вас называли в детстве? – взгляд Варги был задумчиво обращен на Рамита: древний мудрый взгляд еще совсем не старого человека.
- Рэмми, - ответил Рамит немного смущенно: он давно отвык от своего детского имени. Слава Богу, Сагаста не называл его так. Он называл его либо Рамитом, либо Красавчиком, и Рамит слишком долго не мог понять, почему прозвище, данное ему опекуном, так не нравится ему.
- Можно мне тоже называть вас Рэмми? – дружески спросил Варга. Рамит пристально посмотрел в его спокойные добрые глаза и охотно ответил:
- Можно.
     И протянул ему руку. Варга пожал ее и сказал:
- Благодарю за доверие.
- Я вас тоже, - Рамит слегка порозовел, смущенный, всё еще немного настороженный, но больше довольный.
- А почему вы один? – спросил он нерешительно.
- Жена ушла от меня и забрала сына, - спокойно ответил Варга. – Она полюбила другого и… словом, мы развелись. Я не знаю, где они сейчас. А родители мои давно умерли. Но я не один на свете, у меня есть родственники. А теперь будете еще и вы. Я давно собирался взять вас на поруки, но всё сомневался: сумею ли я найти с вами общий язык, будете ли вы меня уважать? Ну, а когда стекло полетело, я перестал сомневаться, - он засмеялся.
     Рэмми покраснел.
- Я не хотел бить вам стекла, - признался он. – Просто… нас послал один человек. А я был этому человеку благодарен и не мог его ослушаться. Словом, я больше не стал бы бить вам стекла, даже если бы снова очутился в исправительном доме. Я на это пошел не из страха перед ним, а из благодарности. А так – я никого не боюсь.
- И меня уже не боитесь? – уточнил Варга.
     Рэмми хотел с достоинством ответить, что он и не боялся, но вместо этого сказал правду:
- Нет, уже не боюсь.
- В таком случае, после прогулки вымоем вам голову, - решил Варга. – И еще: приглашаю вас к себе на обед.
     Рамит посмотрел на него очень внимательно и пытливо. Потом махнул рукой и улыбнулся:
- Согласен!
- Тогда поехали домой, - и Варга повез его обратно.


     Поздним вечером ты лежишь в кровати с чисто вымытой головой, сытый и довольный.
     На душе у тебя покой и мир – всё еще немного недоверчивый, но уже вполне прочный. Сегодня был замечательный день. Господин Варга принес тебя на руках в ванную флигеля, посадил на табурет и вымыл тебе голову умело и быстро, как парикмахер. От его рук по-прежнему не исходило ничего опасного, как и от всего его существа, и ты без всякого страха подчинился мытью.
     А потом ты был принесен назад, в спальню. Халат Варги сидел на тебе, точно мантия короля, зато ты имел приличный вид. Варга принес тебя в свою комнату, где теперь спал, и вы отлично пообедали вдвоем. Тебе не терпелось начать печатать на машинке, ты сказал об этом Варге. Он засмеялся и ответил: успеется.
     Потом он куда-то ушел, посадив тебя с книгой в кресло у окна. Но ты не мог читать. Ты смотрел в окно на веселую весеннюю полянку, откуда совсем не было видно Китайской Стены, и думал: что же Тибольт Варга за человек? Ты долго думал и наконец пришел к выводу, что он на редкость хороший, и что тебе с ним и вправду повезло. Но ты не торопился ликовать; ты боялся спугнуть свою удачу.
     Ужинали вы тоже вместе – и снова в комнате Варги. Он зажег свечи, и в его гостиной сразу стало празднично и таинственно. Варга наполнил бокалы слабым красным вином, и ты немедленно ощутил себя наконец свободным – и вполне взрослым человеком. Вино было поразительно вкусным. Вы ели и говорили о литературе, о книгах. Варга рассказывал тебе о Гёте и Шекспире, а ты сидел и слушал, затаив дыхание. Слушать Варгу иначе было невозможно: он говорил ярко, точно, живо – и так интересно, что ты сидел, совершенно очарованный его рассказом. Тебе хотелось, чтобы сегодняшний вечер никогда не кончался, и чтобы вы до утра говорили о книгах и писателях: ведь литература, язык и история были твоими любимыми предметами. Но в то же время что-то в тебе оставалось по-прежнему недоверчивым – и присматривалось к Варге, принюхивалось, точно дикий зверь, отделяющий тебя от него. Ты сердился на этого зверя, тебе хотелось верить своему новому опекуну всецело, до конца… но ты не мог. И втайне досадовал, даже злился на самого себя.
     А потом вы легли спать. Когда Варга относил тебя на руках в спальню, ты пытался понять, постичь душой, с каким чувством он несет тебя. Но кроме спокойного дружелюбия ты снова ничего не ощутил. Все твои подозрения, вернее, их остатки разбивались об его уверенные, спокойные прикосновения.
     И вот теперь ты лежишь, почти совершенно убежденный в том, что Варга по-настоящему хороший, порядочный человек, и взял тебя к себе именно потому, что в самом деле понял: в тюрьме ты пропадешь. Но какой-то недоверчивый внутренний голос, похожий на писк комара, бесконечно пытается посеять в тебе сомнения. Он твердит: откуда ты знаешь, что за человек твой учитель? Вдруг он неожиданно изменится к тебе? Санторре Сагаста тоже был очень добр к тебе и честен с тобой, даже запускал с тобой летучего змея и носил на плечах. Ты искренне привязался к нему и совершенно доверял ему, пока однажды ночью он не явился к тебе почти совсем раздетый и не лег рядом с тобой. Он не бил тебя. Напротив, он был с тобой очень ласков. Он целовал и обнимал тебя, а ты трясся от ужаса и только крепко держал руками свои пижамные штаны, чтобы он не стащил их с тебя. Потом он заснул, а ты оделся, убежал на чердак и заснул там, зарывшись в груду старого тряпья.
     Следующий день прошел для тебя, как дурной сон, но ты уже спрятал пистолет под перину своей постели. А ночью он отпер свою дверь и снова вошел – в одних кальсонах, как и вчера. А когда ты прицелился в него, он только рассмеялся. Он помнил, каким трусом ты был вчера ночью и не поверил, что ты сможешь нажать на курок. Но ты нажал. И убил его…
     Не думать, не вспоминать об этом! Ты закрываешь глаза и с облегчением вздыхаешь: тот ужас кончился навсегда. А Варга – хороший, нормальный человек, теперь ты совершенно уверен в этом. И, наверно, большинство взрослых – нормальные люди.
     Ты засыпаешь. Ночью тебе снится, что Санторре Сагаста, «дядя Тор», как ты называл его, входит к тебе. Он одет, но ты знаешь: сейчас он снимет одежду. Он смеется, и в его смехе тебе слышится нечто ужасное: жадное и жестокое. Ты – его добыча, он поймал тебя. В твоей руке пистолет, ты нажимаешь на курок, но пистолет почему-то не стреляет. Ты нажимаешь на курок снова и снова, но пистолет не стреляет, а Сагаста подходит к тебе всё ближе и смеется. Тогда ты громко кричишь.
     Ты просыпаешься весь в поту, кто-то осторожно встряхивает тебя за плечи.
- Рэмми, проснись, - говорит в темноте голос Варги. Ты испытываешь невероятное облегчение оттого, что здесь он, а не Санторре Сагаста. Ты приподнимаешься на локтях и, вытирая пот уголком простыни, говоришь вполголоса:
- Простите, господин Варга. Я нечаянно закричал.
- Я знаю, - он зажигает керосиновую лампу: не сильно, только чтобы в комнате не было темно. Ты видишь его немного встревоженное лицо, склонившееся над тобой.
- Ну, теперь спи, - говорит он тебе. – Со светом не страшно.
- Да, - соглашаешься ты.
- Хочешь, я посижу с тобой? – спрашивает он неуверенно, и ты отчетливо понимаешь: он очень не хочет напугать тебя своим предложением.
- Вы не выспитесь, - возражаешь ты.
- Завтра воскресенье, - напоминает он. – Ты`  не против, чтобы я посидел с тобой? Или тебе этого не хочется? Скажи честно.
- Хочется, - отвечаешь ты и признаешься:
- Ужасно хочу спать. Но боюсь – вдруг снова…
     И не договариваешь. Он сам догадывается: вдруг снова приснится то же самое?
     Он садится на стул возле твоей постели и говорит:
- Спи. Теперь ты увидишь совсем другой сон: очень хороший. Кого ты хочешь увидеть во сне?
- Маму, - отвечаешь ты, ложась поудобней. – И отца.
- Значит, ты их увидишь, - его голос звучит убежденно и убедительно.
- Спасибо, - ты улыбаешься ему – и тут же крепко засыпаешь.
     Тебе действительно снятся твои родители. Они веселы, потому что у вас в доме праздник; и ты весел вместе с ними.
     Когда ты просыпаешься утром, ты первым делом гасишь керосиновую лампу. Комариный писк умер в тебе навсегда. Отныне Тибольт Варга для тебя – Друг. Абсолютный, безусловный Друг. Ты мысленно преклоняешься перед ним. И понимаешь: Ньюгарт умер для тебя вместе с комариным писком твоей подозрительности. Отныне для тебя начнется новая жизнь…

                5.

     В апреле с Рамита сняли гипс. Его нога срослась ровно. Доктор Галакт Лубарда попросил его пройтись по комнате. Рамит прошелся. Лубарда остался доволен.
- Отныне ты здоров, друг, - сказал он своему пациенту. Рэмми с чувством поблагодарил его, и Лубарда отметил про себя, что у мальчика теперь совсем другое лицо: мягкое, спокойное, даже веселое, хотя он, по своему обыкновению, сохранял сдержанность. Но из этой сдержанности исчезла настороженность, подозрительная угрюмость. Рамит не походил больше на малолетнего преступника. «Обыкновенный домашний школьник, - подумал Лубарда. – Вот чудеса! Впрочем, я не сомневался: у Тибольта Варги такому славному мальчишке не может быть плохо».
     Он ушел. В этот же день Рэмми получил новую одежду и с наслаждением помылся в ванной.
- Через неделю отведу тебя в школу, - сказал ему за обедом Варга.
- А на машинке печатать? – Рамит посмотрел на него строго.
- Хорошо, - Варга сдержал улыбку.- Сегодня же и начнешь.
     Он действительно дал ему лист для перепечатки, и Рамит, никогда в жизни не печатавший даже двумя пальцами, с непривычки потел над этим листом добрый час, но зато напечатал его очень аккуратно, без единой ошибки. Варга похвалил его.
     Он обращался к Рэмми на «ты» с той самой ночи, когда мальчику приснился кошмар. Утром он хотел снова перейти на «вы», но Рэмми так решительно, хотя и вежливо, восстал против этого, что Варга сдался и стал говорить ему «ты». Он понял, что Рэмми это необходимо.
     Он каждый день вывозил его гулять. Если удавалось, они вместе обедали и непременно вместе ужинали. За ужином они беседовали, в основном, о книгах, об истории родной страны и вообще о чем угодно, только не о прошлом. Прошлое обоих было печально, им не хотелось вспоминать о нем. Ньюгарт ими тоже не упоминался. Рэмми пока что не хотел слышать о своих прежних товарищах по несчастью, и Варга отлично понимал его.
     Всё время, пока Рэмми болел, они внимательно присматривались друг к другу. Варга с удовольствием убедился, что его подопечный совершенно перестал его бояться и начал доверять ему по-настоящему. Рэмми однажды подробно рассказал ему всю историю своего преступления, и Варга проникся к нему молчаливым сочувствием и глубоким состраданием. Он старался порадовать своего приемного сына, чем только мог: читал ему вслух, играл с ним в шахматы и в города, покупал ему сласти. Но одного они никогда не делал: не пытался дотронуться до Рамита. Он не гладил его по голове, даже когда ему этого хотелось, не обнимал и вообще без нужды не дотрагивался до него. Рамит со своей стороны тоже не напрашивался ни на какую ласку. Но утром и вечером, здороваясь и прощаясь на ночь, они пожимали друг другу руки. Эти рукопожатия стали их ритуалом, как бы подтверждающим их взаимное доверие и дружбу.
     Постепенно Варге удалось добиться от Рэмми веселых улыбок и даже смеха. Он заметил, что мальчик всё больше привязывается к нему, и был сердечно рад этому. Рэмми напоминал ему о его сыне, которого он, Варга, видел в последний раз годовалым малышом. Его сыну тоже было бы сейчас четырнадцать лет. Варга иногда мучительно тосковал по нему: больше, чем по жене, хотя в первые месяцы после развода был едва ли не болен от разлуки с ними обоими. Его сына звали Ольгерд. Но, конечно, у него был теперь другой отец, которого он, вероятно, любил, и совсем иная жизнь.
   С появлением Рэмми в жизни Варги, в душе Тибольта точно наступила весна. Он понял, что его жизнь не кончена, а только начинается. Впервые за тринадцать лет одиночества у него появилось нечто свое, собственное, личное, за что нес ответственность только он; появилась человеческая душа, достойная его внимания и дружеской заботы. Редкие встречи со случайными женщинами не заполняли томительной пустоты в его душе, обучение маленьких преступников приносило ему мало радости: это были чужие женщины, чужие дети. Но Рамит так отличался от остальных питомцев Ньюгарта, что Варга сразу же потянулся к нему душой, почувствовав в ней нечто родственное, странно близкое себе – и теперь радовался, что не ошибся в своем выборе.
     Рэмми тоже радовался тому, что его опекуном стал именно Тибольт Варга. Ему казалось, в этом человеке живет какая-то особенная тайна, скрытая от всех. Всё в Варге дышало загадкой: и капризные, спокойные, тонкие черты его лица, и карие глаза с золотистыми крапинками, и сама его фигура: немного сутуловатая, но стройная и крепкая. От этого человека исходила внутренняя и физическая сила; первой он пользовался на уроках, усмиряя даже самых дерзких «исправенышей», вторая была к услугам Рэмми, когда он болел. Варга тогда без труда поднимал его на руки и переносил то к себе в комнату (обедать или ужинать), то в инвалидную коляску, то в ванную, где время от времени мыл ему голову. Рэмми видел: Варге не доставляет ни малейшего труда носить его.
      Спокойствие и самообладание этого человека превышало разумение Рэмми. Варга никогда не сердился, не злился, не кричал, даже строгости Рэмми в нем не чувствовал. Но в нем было нечто более сильное, чем любая строгость. Рамит ясно ощущал правдивость и твердость его характера. Варга был, как чувствовал Рэмми, очень властным человеком и, пожалуй, умел быть жёстким и беспощадным не менее, нежели добрым и дружелюбным. Его улыбка и смех были очень приятны, рассказы о литературе и писателях – захватывающи и интересны. Но Рамит при всём этом охотно представлял себе Варгу в роли какого-нибудь капитана корсаров, Робина Гуда, генерала или даже самого короля, ибо внутренняя сила Варги сочеталась в нем с врожденным аристократизмом. Его отец был дворянином, и сам он являлся им по отцу, но был далеко не богат: он имел только небольшой собственный дом в Эгиде, столице королевства `Одас, где происходили описываемые события. Остальные дома и имения Варгов были давно заложены и проиграны в карты еще дедом Тибольта.
     С каждым днем Рэмми всё больше восхищался Варгой. Он во всём слушался его, старательно овладевал пишущей машинкой, чтобы стать достойным секретарем своего опекуна, и очень скучал в его отсутствие. С каждым днем Варга, этот загадочный человек, становился ему всё ближе и ближе. Его не раз тянуло подойти и обнять его. Душа Рэмми была исполнена благодарности за всё, что Варга для него сделал,  - и еще робкой, однако уже глубокой любви к этому человеку. Но он никак не мог решиться на такой смелый жест. По своей натуре Рэмми был очень ласковым, чутким и сострадательным. Природа наделила его склонностью к великодушным порывам и отвагой, но при этом нежным и застенчивым сердцем. После трагедии с Санторре Сагастой Рэмми совсем разучился проявлять свои дружеские чувства, тем более, что он не находил вокруг себя достойных предметов для этих проявлений. И теперь, приученный двухлетним пребыванием в исправительной школе к максимальной сдержанности, он не знал, как подступиться к тому, кого постепенно начинал горячо любить, - впервые за три года, с тех пор, как умерла его мать. Он ограничивался тем, что помогал Варге, чем только мог, и всегда старался заслужить его одобрение.
     Видя, как серьезно и увлеченно Рамит стучит на пишущей машинке, Варга прозвал его Птицей-Секретарем, и Рамит воспринял это прозвище как самое почетное звание. Он любил шутки Тибольта Варги и очень ценил их, ибо Варга не так уж часто шутил.
     Когда Варга впервые повез его на извозчике в школу, в В`андшуг, город, на окраине которого находился Ньюгарт, Рэмми по-настоящему ощутил вкус свободы. В его кармане лежал, нанизанный на связку с ключами, заветный железный жетон: пропуск, обеспечивавший ему свободный выход за пределы Китайской Стены и возвращение обратно. Глубоко взволнованный, Рамит проехал в открытой коляске мимо серого ограждения, увитого колючей проволокой, за пределы которого два года не ступала его нога, и через десять минут въехал в мир старинных каменных домов и особняков. Его сердце билось в груди сильными частыми толчками. Он видел этот город два года назад, из окна тюремной кареты, когда его перевозили из следственного изолятора `Эммаса в Ньюгарт. И вот теперь его везли по тем же улицам как свободного человека, сидящего рядом со своим опекуном в обычной извозчичьей коляске. Притихнув и слегка оробев, он смотрел на красивые трех- и пятиэтажные дома, а ноздри его жадно вдыхали сыроватый весенний воздух.
     В школе Варга быстро устроил его в шестой класс (в школьной системе королевства `Одас было всего семь классов), дал ему пятнадцать серебряных грассов на обед и обратный проезд до Ньюгарта и сказал:
- Ну, будь здоров. Ваши уроки заканчиваются в два часа. Следовательно, не позже трех ты должен вернуться в Ньюгарт.
- Я понял, - кивнул Рамит.
     Они попрощались. Варга ушел, а Рамит отправился в класс с портфелем в руке.
     Весь день прошел для него, как в тумане. Он даже не помнил, что давали на обед, хотя ел не менее исправно, чем остальные ученики.
     Их отпустили без пятнадцати два. Рамит тут же кликнул извозчика и коротко объявил ему:
- До Ньюгарта.
     Извозчик посмотрел на него с любопытством.
- Я сын учителя, - пояснил Рамит, нимало не смущаясь.
     … Через полчаса он уже был у ворот Ньюгарта. Двое часовых охраняли снаружи чугунную калитку. Он назвал себя и предъявил им пропускной жетон. Металлические запоры щелкнули, засовы лязгнули, калитка открылась. Он переступил ее порог…

                6.

     Дождливым апрельским вечером Рэмми сидит в гостиной за уроками. Теперь гостиная Варги – его комната. Тибольт перебрался к себе в спальню, а Рэмми уже две недели как ездит в школу – и спит на диване, мягком и удобном. Правда, по утрам приходится складывать белье, одеяло и подушку в шкаф, а вечером снова их доставать, но он не считает это слишком хлопотным делом.
      Варга проходит в свою комнату через коридор, чтобы не мешать своему воспитаннику. Ужинают они по-прежнему вместе, в гостиной, к большому удовольствию Рамита.
      Его новая комната нравится ему больше, чем спальня. Правда, как секретарь он еще не «созрел». Он по-прежнему трудится над одним листком в течение часа, но Варгу это совершенно не смущает. Рамит даже не подозревает, что его работа Варге совсем не нужна. Тибольт пользуется услугами городской машинистки, которая за день перепечатывает ему по двадцать-тридцать листов с правками. Но Рэмми любит печатать на машинке и с каждым днем всё больше приобретает сноровку и навык.
     Варга добросовестно дает ему для перепечатки по листу в день. И Рэмми так же добросовестно выполняет эту работу, которую Тибольт про себя называет «учебной» и прячет в отдельный ящик своего бюро. Пусть Рэмми не сомневается, что трудится всерьез: так он быстрее освоит машинку, а умение печатать пригодится ему в жизни.
     Но главный труд Рэмми сейчас: учить уроки. И он учит их с большим рвением. Учителя довольны им, и Варга тоже.
     Рэмми сидит за большим письменным столом, слева от лампы, и пишет сочинение о весне. Его школьный костюм – синяя тройка из английского сукна, галстук и белая рубашка – висят в шкафу. В углу под вешалкой стоят новые ботинки. Сверху он надевает черное драповое полупальто, потому что еще холодновато, а на голову – черное кепи, тоже драповое, с наушниками. Эти вещи тоже в шкафу.
     Вот и всё, сочинение написано. Рэмми складывает тетради и учебники в портфель и хочет скорее печатать на машинке, но на ней лежит записка: «Рэм! Работы пока что нет. Погуляй лучше в саду».
     Записка, конечно, написана Варгой до того, как пошел дождь. Рамит вздыхает (он не прочь был бы погулять), после чего всё равно садится за машинку и принимается перепечатывать текст из лежащего рядом методического пособия по родному языку: чтобы потренироваться в беглости и точности ударов по клавишам.
     В это время он слышит в коридоре шаги, и его сердце замирает от ликования. Варга возвращается! Да, он возвращается из города, куда ездил по делам. Рамиту хочется выбежать из комнаты, чтобы приветствовать его, но он, как всегда, не смеет.
     Варга, против обыкновения, сразу входит в гостиную, не стучась.
- Добрый тебе вечер, Птица-Секретарь, - говорит он, не улыбаясь, но его глаза мягко и дружески поблескивают.
- Здравствуйте, - сдержанно отвечает Рэмми и оборачивается к своему опекуну с такой безудержно живой радостью в глазах, что Варга чувствует себя сердечно тронутым.
- Одевайся, - говорит он торжественно. – Сейчас мы с тобой поедем в Вандшуг. Я взял билеты в театр. А перед театром поужинаем в кофейне.
- Ура! – на выдерживает и вскрикивает Рэмми. Его лицо озаряется улыбкой, и Варга видит: его воспитанник готов броситься ему на шею, но стесняется. – А что мы будем смотреть?
- «Как важно быть серьезным» Уайльда, - отвечает Варга. – Пьеса отличная, да и здешний театр неплох. Я считаю, эту вещь хорошо поставили.
     И он уходит к себе. Рэмми в это время надевает за ширмой свой светло-серый костюмчик «для выездов», галстук, плащ, кепи, ботинки. Его руки немного дрожат. Театр! Никогда еще в своей жизни он не был в театре. А до этого – ужин в кофейне. Какой же Варга всё-таки чудесный, замечательный, самый лучший человек на свете!
     Через пять минут он готов.
     И вот они едут в Вандшуг. Рэмми весь светится, и Варга с удовольствием посматривает на него.
- Ну, как прошел день в школе? – спрашивает Варга.
- Очень хорошо, - отвечает Рамит. – Получил две пятерки: по географии и по языку.
- А по математике? – глаза Варги становятся немножко коварными.
- Четверку, - вздыхает Рэмми.
- А тройки есть?
- Нет, - Рамит смотрит на Варгу с некоторым укором. – У меня и в Ньюгарте троек не было.
- Ты так говоришь, будто Ньюгарт – это Кембридж, - Варга мягко усмехается. Потом снова спрашивает:
- Подружился с кем-нибудь?
- Нет, - отвечает Рэмми. – Я и не хочу.
- Почему?
- У меня уже есть друг, - тихо говорит Рамит.
- Кто же?
- Вы, - Рамит розовеет, но смотрит в глаза Варге. – Мне не нужны другие друзья.
     Варга очень тронут, но поддразнивает его:
- А вдруг появятся?
- Не появятся, - Рэмми хмурит брови. – Я не хочу.
     Варга не может сдержать улыбки.
- Если ты с кем-нибудь подружишься, я буду только рад, - замечает он. – В школе ведь другие ребята, не то, что в Ньюгарте.
- Да, совсем другие, - соглашается Рэмми. – Даже сравнивать нечего. Но вы лучше их.
- Спасибо, - Варга доволен. – Ты тоже мой друг, Рэм.
- Правда? – лицо Рамита вспыхивает удовольствием и детской гордостью.
- Честное слово, - Варга пододвигает ему вазочку с мороженым. – Ешь, а то растает.
     Рамит с наслаждением ест мороженое. Как давно он его не пробовал!
- Вкусно? – спрашивает Варга.
- Ужасно, - отвечает Рамит.
- Так ужасно или вкусно? – Варга смеется.
- Вкусно! – Рэмми смеется тоже.
     Потом они допивают кофе со сливками и идут в театр.
     Театр потрясает воображение Рамита. Он похож на дворец, весь в сияющих люстрах и настенных канделябрах. И такая же великолепная лестница ведет наверх – с мраморными перилами, с ковровой дорожкой.
     Они сдают свои плащи в гардероб и поднимаются в зал. Садятся в пятом ряду в партере, на малиновые кресла с витыми деревянными подлокотниками.
     Начинается спектакль, и весь мир умирает для Рэмми, а он умирает для мира.
     Когда объявляют антракт, он всё еще потрясен увиденным – настолько, что Варга почти не разговаривает с ним, чтобы дать ему возможность впитать в себя новые впечатления.
     Вторую часть спектакля Рэмми смотрит с тем же упоением. Он и представить себе не мог, что театр – это так прекрасно.
     Они едут домой поздним вечером, по цветущему огнями городу. Варга даже не спрашивает Рамита, понравился ли ему спектакль. Всё ясно без слов.
     А Рамит, ощутив веселое, живое, светлое дыхание искусства, вдруг точно просыпается от долгого сна. Ему вспоминается его прошлое, и вся его душа, оживленная, разбуженная театром, неожиданно содрогается от ужаса и жесточайшего раскаяния. До него вдруг впервые по-настоящему доходит то, чего он не мог как следует осознать все два года: он убил человека. И это кажется ему до того неправдоподобным и страшным, что он немеет от горя и жалости к собственной душе, которая так долго была мертва и ожила только теперь. Он немеет от сострадания к убитому, жалкому, несчастному, глупому человеку, от сострадания к семье этого человека. Он, Рэмми, точно был до сих пор слеп – и вдруг прозрел. Ох, что же он натворил! И как ему теперь жить с этим дальше?
     Когда они с Варгой ложатся спать, он не выдерживает. Впервые за два года слезы вырываются из его глаз, и он глухо рыдает, уткнувшись лицом в подушку.
     Варга приходит к нему и садится на стул рядом.
- Ты что, Рэмми? – спрашивает он.
- Я… убил… - Рэмми захлебывается от слез. – Господин Варга, я убил его! Лучше бы я убежал куда-нибудь, лучше пожаловался бы кому-нибудь, поднял крик на весь дом… Господи, зачем я убил его!
     В его голосе бесконечное горе. Варга вздыхает, зажигает керосиновую лампу – как в прошлый раз, несильно, чуть-чуть. Потом присаживается на краешек дивана, протягивает руку и осторожно, ласково гладит Рэмми по голове. Рэмми вздрагивает от этого прикосновения и быстро садится на постели. Его глаза внимательно и горестно устремлены на Варгу. Он не испуган: просто не ожидал, что его погладят по голове. Его лицо залито слезами.
- Если ты мой друг, иди ко мне, - говорит Варга. – Мне есть, что сказать тебе.
     Рамит, шмыгая носом, послушно пододвигается к нему. Варга обнимает его за плечо и говорит:
- Хорошо, что ты раскаялся. Сделанного не воротишь, но душа твоя сейчас очищается. Это самое главное. Да, ты убил, но ты был маленьким мальчиком – растерянным, одиноким несчастным. И я верю: Бог простил тебя. Хочешь, поедем завтра в церковь? Ты поставишь свечи и помолишься за убитого. Молись за него каждый день, и тебе станет легче.
- Да, я хочу в церковь, - Рэмми вздыхает, вытирает слезы и с благодарностью посматривает на Варгу.
- Ну, вот видишь, - спокойно продолжает тот. – Ты помолишься за Сагасту, ты шепотом скажешь Богу всё, что у тебя на сердце, и тебя услышат. Веришь мне?
- Верю, - отвечает Рэмми. – но зачем…зачем Бог допустил, чтобы он пришел ко мне?
- Мы никогда не узнаем этого, - голос Варги задумчив. – Решено: поедем завтра в церковь. Мне тоже есть, за кого молиться. А теперь умойся и ложись, уже поздно.
     Рэмми встает, умывается у рукомойника и несмело подходит к Варге, который уже поднялся с дивана. Они смотрят друг на друга.
- Знаешь, - говорит Варга. – Я сегодня получил письмо от своей тетки. Она зовет меня к себе на лето – на юг, к морю. У нее там хорошее имение. И столица в тридцати километрах. Поедем?
     Тут Рэмми не выдерживает. Он порывисто и крепко обнимает Варгу – и опять плачет.
- Ну вот, - вздыхает Варга, уже уверенно глядя его по голове. – Снова плачем. Да не реви ты, глупое дитя: всё будет хорошо. Знаешь детскую считалочку?
                Мы с тобой друзья до гроба,
                Значит, живы будем оба.
                Будем жить и пиво пить,
                А теперь тебе водить.

     Рэмми смеется и плачет одновременно. Варга поднимает его под мышки, целует в щеку, горячую и мокрую, и говорит, ставя его на пол:
- А теперь ложись. Сейчас я принесу тебе валерьянки. Выпьешь – и будешь спать. Договорились?
- Да, - Рэмми улыбается ему сквозь слезы. – Вы действительно мой самый лучший друг; я за вас жизнь отдам.
- Ты лучше просто не плачь больше, - замечает Варга. – Зачем мне твоя жизнь? Мне нужна твоя дружба. И чтобы ты почаще улыбался.
     Рэмми ложится. Постепенно он успокаивается и засыпает. Варга заглядывает к нему в комнату и прислушивается. Рамит дышит ровно и спокойно.
     «Слава Богу, спит», - думает Варга – и ложится тоже.

                7.

     На следующий день ты вместе с Варгой ставишь свечи в вандшугской церкви Святого Иакова. Потом становишься на колени за одной из колонн и долго шепчешь Богу о том, как ты не хотел никого убивать. Слезы снова льются из твоих глаз, но уже не причиняют тебе боли, потому что ты чувствуешь: Тот, к Кому ты обращаешься, слышит тебя.
     В твоем представлении Бог – это часть тебя самого, только часть лучшая и высшая. Все люди – маленькие частички Бога, и Он не может не любить их, потому что их души рождены Его Духом. Ты – ничто перед Богом, но поэтому ты и любишь Его, а Он – тебя. Он понимает тебя и хочет для тебя утешения. Он вытащил тебя из ньюгартского омута и дал тебе господина Варгу. Но главное: Он дал тебе раскаянье. Тебе больше не противно и не тяжело вспоминать об убитом тобой человеке, тебе глубоко жаль его, и ты всей душой желаешь ему Царства Небесного. Ты знаешь: тебе никогда не забыть о том, что`  ты сделал. Но это уже не мешает тебе жить.
     В Ньюгарте, в часовне, ты уже исповедывал священнику свой грех, но не испытывал тогда не малейшего раскаянья. Теперь ты полон раскаяньем – и будешь полон им до конца своих дней. И от сознания, что так оно и будет, тебе становится гораздо легче на душе.
     В течение двух лет, проведенных тобой за решеткой, ты был убежден, что больше не веришь в Бога. Но теперь твоя душа ожила, и ты снова поверил в Него еще глубже и сокровенней, чем прежде. Ты просишь у Господа прощения за то, что осмеливался не верить в Него. Какой же ты был несчастный: без веры, без надежды, без любви! И как хорошо, что всё это снова вернулось к тебе, вошло в тебя вместе с раскаяньем и презрением.
     Когда все твои слезы пролиты, и все слова Богу сказаны, ты вспоминаешь о Варге, поднимаешься с колен и украдкой ищешь его взглядом. Вот  он, ставит свечи за здравие. Лицо у него сейчас грустное и задумчивое. Ты понимаешь: он, конечно, думает о своей жене и о своем сыне Ольгерде – и ставит за них свечи. Наверно, он думает и о своих родителях – и уже поставил свечи за упокой их душ. Ты тоже вспоминаешь о своих родителях и ставишь за них свечи.
     Постояв еще немного перед алтарем, вы покидаете храм.


     С этого дня тебе становится легче. Твое преступление остается при тебе; сделанного не воротишь, как сказал Варга. Но совершенный грех больше не смущает и не мучает тебя. И не мешает тебе жить самой полной и насыщенной жизнью, какой только может жить подросток в твоем положении.
     Ты продолжаешь учиться. Время от времени по вечерам вы с Варгой ездите в театр или кинематограф, или в музей, а то и просто в какую-нибудь кофейню или погребок. Для тебя такие дни – праздники, даже если вы никуда не заходите, просто гуляете по городу.
     Ты беспрестанно думаешь о том, как вы поедете на лето к морю, в имение Корабельные Сосны, и всякий раз сладкая дрожь пробирает тебя при этих мыслях. Ты очень давно был на море, семь лет назад, но запомнил шум и шорох волн, мягкий песок и блеск голубой необъятной воды, не имевшей противоположного берега. Вы с отцом и матерью жили в маленьком доме, ты часто бегал босиком и плескался у берега в воде, и играл с какой-то девочкой из соседнего дома, такого же маленького, как ваш. Вы вместе строили песочные замки, окружая их рвами, садами из сосновых и миртовых веточек и мелких цветов… ты вздыхаешь. Как же это было давно! Ты даже не помнишь, как звали ту девочку, не помнишь ее лица, голоса. Помнишь только, что она была полненькая, с большими глазами, носила короткое платьице и кружевные панталончики, и что вам было очень интересно вместе.
     А теперь тебе предстоит жить в большом старинном замке, в лесу, на берегу моря. Ты узнаёшь от Варги, что его тетушку зовут Олимпия Корн, ей семьдесят лет, и она герцогиня. У нее есть сестра-близнец Оттилия, но Оттилия не герцогиня, просто живет при сестре. Их трудно различить потому что они до сих пор очень похожи, но Оттилия более простая и беззаботная. И у нее другая фамилия – Рамэ`. Обе сестры – вдовы и доживают свой век в тридцати километрах южнее столицы.
- Я давно не был там, - говорит тебе Варга. – Почти десять лет. Но, думаю, нам с тобой там понравится.
     Еще бы не понравится, думаешь ты. Тебе уже`  всё там нравится. Ведь там будет главное: Варга, старинный замок (само это словосочетание волнует тебя) и море. А всё остальное и все остальные… ты мало думаешь о них.
     Когда Тибольт уходит преподавать в школу исправительного дома, ты до обеда гуляешь в саду, стараясь не очень–то попадаться на глаза своим бывшим учителям и не смотреть на стену, отделяющую учительский сад от жилого корпуса Ньюгартской тюрьмы, от школы, от мастерских, часовни и котельных.
     Но однажды тебя всё же одолевает любопытство. Как он там без тебя, мир, который ты оставил? Садовник забыл деревянную лестницу в саду. Ты приставляешь ее к Учительской стене и взбираешься наверх. Тебя тянет взглянуть хотя бы одним глазком на своих бывших товарищей. Осторожно высунув голову из-под прикрытия стены, ты смотришь на тюрьму и на школу. И видишь серые фигуры воспитанников, которых ведут строем из здания школы в мастерские.
     Ты слезаешь с лестницы и кладешь ее на траву. Ты посмотрел на них, простился с ними взглядом. Больше ты их не увидишь – никогда.
     Вечером, когда вы с Варгой сидите за шахматной партией, ты вдруг, забывшись, говоришь:
- Тибольт, давай уедем из Ньюгарта. Ты ведь и в другом месте можешь преподавать.
     Тут же, опомнившись, ты стремительно краснеешь и в смятении смотришь на Варгу.
- Простите, господин Варга, - ты жестоко смущен. – Я нечаянно, я забылся… я больше не буду.
- Чего ты не будешь? – он смеется. – Я был бы очень рад, если бы ты стал обращаться ко мне на «ты» и называть по имени.
- А…а разве это можно? – ты, робея, смотришь на него.
- Мне кажется, даже нужно, - отвечает он. – Я сам хотел тебе это предложить.
- Правда? – ты пытливо смотришь ему в глаза.
- Правда, - он улыбается тебе взглядом. – Честное слово.
- Спасибо, - глубоко растроганный великодушием Варги, ты протягиваешь ему руку. Он пожимает ее.
- Пожалуйста. А что касается твоего предложения уехать из Ньюгарта, я с тобой согласен. Я постараюсь летом устроиться в столичную школу. Ведь у меня в Эгиде собственный дом.
- Вот было бы здорово! – ты радуешься. – Мы были бы тогда совсем свободны.
- Ну, не совсем, - Варга улыбается. – Время от времени нас в любом случае будет навещать полицейский пристав: проверить, справляюсь ли я со своими обязанностями.
- Пускай навещает, - ты делаешь ход ладьей. – Ты ведь справляешься! И так, как никто другой бы не справился.
- Ты мне льстишь, - он съедает «слоном» твою пешку.
- Не льщу, - убежденно возражаешь ты. – Вот ни капельки. Ты – самый лучший опекун в мире.
- Ну, хорошо, - он «съедает» твоего коня. – Спасибо, что ты обо мне такого мнения.
     Через несколько минут он ставит тебе мат. Ты нисколько этим не огорчен: так тебя радует, что Варгу можно называть на «ты» и по имени – как брата.
- Тибольт, - ты смотришь ему в глаза. – Ты мне родной, ты мне, как брат.
- Ты мне тоже, как брат, Рэмми, - отвечает он. – Только до тебя нельзя дотронуться: сразу искры. Электрический брат! – он смеется.
- Неправда, - ты подходишь к нему и неловко обнимаешь его. – Вот, можешь дотрагиваться. Тебе всё можно. Просто я еще не привык. Но ты до меня дотрагивайся, сколько хочешь.
     Ты боишься, что он сейчас пошутит: «А ты меня не пристрелишь?» Но он подхватывает тебя на руки и говорит:
- Ловлю тебя на слове.
     Ты держишься за его плечи и доверчиво смотришь ему в глаза: всё еще немного застенчиво, но уже с самой глубокой любовью. Он ставит тебя на пол и треплет по волосам:
- Собирай шахматы, и будем ужинать. Вижу: ты теперь не электрический. И совсем легкий.
- Я не легкий, - возражаешь ты, собирая шахматы. – Просто ты очень сильный. Ты, наверно, и Локкера смог бы поднять.
     Он слегка морщится:
- Этого кабана пусть приручает кто-нибудь другой, того же поля ягода, что и он сам.
- Точно, он кабан, - ты смеешься. – Только его никто не приручит: разве что какой-нибудь вышибала. Будут носить друг друга на руках и бить друг другу морды – смотря по настроению.
     Варга от души смеется твоим словам.
- Умеешь шутить, - одобрительно говорит он тебе.
- Иногда, - скромно подтверждаешь ты. И спрашиваешь, помолчав, с надеждой:
- А я – не кабан?
- Ты котенок, - он чешет тебя за ухом.
- Котенок?! – ты перехватываешь его руку и смотришь на него с упреком и негодованием.
- Ну, хорошо, львенок, - он привлекает тебя к себе. – Согласен на львенка?
- Согласен, - ты прижимаешь к себе его руку. Ты даже на котенка согласен, но Варге незачем об этом знать.

                8.

     И вот пятнадцатого мая они едут на юг в поезде, в купе, в вагоне первого класса.
     Рамит впервые в жизни едет в поезде дальнего следования, да еще в первом классе. Его не оторвать от окна.
     Тибольт, едва заметно, мягко улыбаясь, посматривает на него. В вагоне тепло, почти жарко. Рэмми одет легко: в белую рубашку и светлые панталоны с тонким ремешком. На ногах у него гольфы и сандалии. В этой одежде он кажется таким легким, тонким, маленьким. Его черные глаза светятся удовольствием, он не может насмотреться на молодую, светлую, свежую зелень, пролетающую за окном.
     Пусть себе смотрит вволю. Тибольт вспоминает, как они покидали Ньюгарт.
Вечером, накануне отъезда, они нанесли визит директору, простились с доктором Лубардой, с Бауэром и прочими учителями. Рэмми держался с достоинством: он был отлично аттестован по шести предметам из двенадцати и хорошо по всем остальным. Директор прочел ему на прощание еще одну нотацию и отпустил их обоих с миром.
     За два дня до отъезда из Ньюгарта Рамита покинула его обычная сдержанность. Он занимался сборами в дорогу так ревностно, что собрался очень быстро. После этого, возбужденный предстоящим путешествием, он метался, точно беспокойных дух, по флигелю и по саду и, наконец, даже отважился вызвать Варгу на единоборство: его силы требовали выхода. Варга охотно согласился, желая, чтобы Рэмми вымотался как следует и стал поспокойней. Они долго боролись на ковре в гостиной, пока Рэмми не вспотел, как негр на плантации, и не взъерошился, как еж. Тогда Варга уложил его на ковер и сжал так, что Рэмми не смог пошевелиться. Они глядели друг на друга и смеялись, потом Тибольт отпустил его. Сейчас ему вспоминается собственная победа, ощущение маленького, тонкого, еще детского тела под его руками. И ему становится жутко от мысли, что`  едва не вытерпело в свое время это тело эта яркая, юная, светящаяся душа. В те минуты он испытал особенную нежность к Рэмми и, отпустив его, протянул к нему руки. И Рэмми повис у него на шее в знак того, что полностью принимает его победу. Тибольт прижал его к себе и тут же дал клятву: никто не посмеет больше дотронуться до этого мальчика с нечистым чувством, пока он, Варга, жив. Ему вдруг стало ясно: Рэмми действительно его брат, младший брат, его единственное дитя. И еще Тибольт понял: отныне он любит Рэмми не меньше, чем Рэмми любит его. В те минуты Рамит Асторре стал для него по-настоящему, воистину родным, и он знает, что теперь так будет всегда.
     А Рэмми счастлив. Они с Тибольтом будут целых три дня ехать в поезде! Сколько же всего он увидит за дорогу! Но самое главное: Ньюгарт, это тюремное чудовище, остался позади – и, по всей видимости, навсегда. Сердце Рамита ликует. Он блаженно улыбается сам себе и не может отвести глаз от моря кипящей, буйной зелени за окном, от чудесных пейзажей, точно сошедших с фламандских полотен, от лесов, полей, лугов, рек, озер, коров, овец, коз – и прочих земных чудес, которые так долго были скрыты от него тюремными стенами.
     Варга с трудом отрывает его от окна и, велев надеть легкий пиджачок, ведет обедать в буфетный вагон. Рэмми приходит в восторг и от буфетного вагона, и от обеда, и от того, что Тибольт потихоньку делится с ним своим шампанским, которое ему, «взрослому», подают в запотевшем от холода бокале.
     Когда они возвращаются в свое купе, ими овладевает сонливость. Они застилают бельем свои полки, мягкие, как диваны, и, не раздеваясь, ложатся вздремнуть. Рамиту хочется поговорить с Тибольтом о поезде, но он не успевает и слова сказать. Едва его голова касается подушки, как он мгновенно засыпает.
     Через час Тибольт просыпается и будит его. Рэмми идет умываться, потом возвращается в купе. Проводник приносит им чай с лимоном. После чая оба выходят в коридор, застеленный длинной дорожкой, и долго стоят там у окна. У Рамита в саквояже с вещами его жалованье за два месяца: десять сколлеров. Он вспоминает о них и предлагает:
- Тибольт, давай поужинаем на мои деньги! А то ты всё тратишься на меня.
- Нет, - отвечает Варга. – Я трачусь на тебя, потому что я тебя опекаю: это нормально. Но деньги ты заработал. Бери их и трать только на себя.
     Рэмми не спорит. Во-первых, с Варгой бесполезно спорить, а во-вторых, Рамиту в голову приходит блестящая мысль. Он решает поднакопить своих денег и сделать Тибольту подарок. Он знает: Тибольт мечтает о восемнадцати томах мировой литературной энциклопедии, но не может ее купить, так как она стоит сто пятьдесят серебряных сколлеров: почти всё его месячное жалованье. «В сентябре я куплю ему эти двенадцать томов!» – радуется про себя Рэмми.


- Тиб, почему ты выбрал именно меня? Потому что я был твоим лучшим учеником?
- Не только поэтому. Ты был умнее, тоньше остальных Да и вообще: ты совсем другой, чем они. Они – уличные ребята, а ты домашний, сразу видно.
- Не такой уж домашний. Я вон чего натворил. И стекла тебе выбил.
- Ну, стекла бил не ты один. И всё равно ты домашний.
- Я знаю много ругательств. И драться умею: с такими же, как я. И вообще я испорченный. Ты просто меня не знаешь.
- Всё равно ты домашний, Рэм. И совсем ты не испорченный; порча к тебе не пристает. А ругаться и драться умеют все мальчишки.
     Рэмми не знает, что`  возразить Тибольту. Он сидит на его полке, и Тибольт обнимает его за плечо. Уютно горит зеленая лампа на столике, а за окном – вечерняя темнота.
- А зачем ты пошел преподавать в Ньюграт, Тиб? – снова нарушает тишину Рэмми.
- Был идеалистом, - усмехается Варга. – Думал, буду учить одиноких детей, и мы с ними привяжемся друг к другу. Но они – просто дикие крысята, и ничего больше. Добра они не понимают, литература им не интересна, и они поразительно безграмотны. Думаю, если бы мне позволили заняться их воспитанием по-своему, я бы добился их уважения, внимания и, может даже, привязанности. Но я мог работать с ними только на уровне, дозволенном системой, а это всё равно что писать картину в наручниках. Неудобно, неправильно. И пользы нет. Видишь ли, если бы, скажем, была война, и этих парней отдали бы под мое начало, я сумел бы наладить среди них дисциплину, и мы нашли бы общий язык, я почти уверен в этом. Нас объединяло бы одно дело, одна цель. А так – нет смыла их обучать. Сколько бы я ни учил их, всё равно я их потенциальный враг. У меня нет возможности поднять их до своего уровня, у них же нет ни малейшего желания учиться. Они ненавидят книги. Они готовятся стать ворами, занять во взрослых тюрьмах почетные места. Вот вся их крысиная психология и волчья цель. Мы с ними не можем ни понимать друг друга, ни сочувствовать друг другу. И всё-таки я не зря учил их, потому что двое из них – Райл и Тимсон – довольно способные, а ты – вообще гений среди них. Вы трое стоили моего времени и труда. Впрочем, что об этом говорить. Я похитил тебя из Ньюгарта по закону – и очень рад этому.
- Я тоже рад, Тиб, - Рамит заглядывает ему в лицо. – Огромное тебе спасибо. Ты даже не представляешь, как я тебе благодарен.
     Это я тебе благодарен, думает Варга. Из какой бездны одиночества ты вытащил меня!
     Вслух он говорит:
- Пора спать, брат. Давай-ка ложиться.
- А ты почитаешь мне завтра Сенкевича? – спрашивает Рэмми.
- Что, понравилось? – улыбается Варга.
- Да! И ты очень хорошо читаешь.
- А Сенкевич еще лучше пишет, - Варга усмехается. – Да и перевод хороший. Конечно, почитаю. Я рад, что тебе нравится «Огнем и мечом». Это мировая классика.
- Очень нравится, - подтверждает Рамит. – Я хотел бы всего Сенкевича прочитать.
- И прочтешь. Он наверняка есть в библиотеке госпожи Корн.
     Они раздеваются и ложатся. Тибольт гасит лампу. Они желают друг другу спокойной ночи и в скором времени оба уже крепко спят.

                9.

     Два дня Рэмми наслаждается поездом, видами из окна, чтением вслух книги, которую они начали читать еще в Ньюгарте – и теперь, в поезде, закончили. Наконец ближе к вечеру третьего дня поезд прибывает в город Рупру, откуда до столицы и до Корабельных Сосен одинаковое расстояние – пятнадцать километров.
     Варга и Рамит выходят на платформу, залитую солнечным светом. «Жарко, как в Африке», - думает Рамит.
     К ним подходит человек, коренастый, невысокий, пожилой, с бакенбардами, как у слуг в старину, и почтительно говорит:
- Здравствуйте, господа! Я кучер ее светлости госпожи Корн. Вы, сударь, - обращается он к Варге, - изволили телеграмму прислать. Так вот, госпожа Корн и выслала меня с коляской встречать вас. Добро пожаловать!
- Спасибо, - отвечает Варга. – Как вас зовут?
- Джослин Гор, сударь.
- А нас – Тибольт Варга и Рамит Асторре, - говорит Тибольт, передавая кучеру два саквояжа (свой и Рамита) и оставляя при себе только пишущую машинку.
- Очень приятно, - простодушное лицо Джослина расплывается в улыбке.
     Он идет по перрону с двумя саквояжами. Варга и Рамит следуют за ним, обходя встречающих и провожающих, потому что поезд поедет до самой Эгиды, столица королевства `Одас.
     Вскоре и Варга, и Рэмми уже сидят в коляске, а Джослин правит четверкой лошадей. Они быстро выезжают из Рупры, маленького города, и въезжают в лес.
    Рэмми, снова оробев и притихнув, жадно вбирает в себя новые впечатления, запахи, звуки. Он с любопытством, в каком-то самозабвении, смотрит по сторонам на величавые деревья, яркую траву и еще не пышную, но светлую и обильную майскую зелень. Стук лошадиных копыт по большой дороге звучит глухо, колеса катятся бесшумно, птицы неумолчно звенят в листве, и в воздухе стоит аромат ландышей, других цветов, травы и листьев. Очень тепло, хотя юг Одаса – это северный юг. Здесь не бывает такого зноя, как на берегах Черного Моря в Турции; вернее, зной этот держится недолго. Но лето здесь очень теплое, гораздо теплее, чем в Вандшуге, и погода ровнее, несмотря на близость моря.
     Рэмми жарко, хотя он легко одет. Веселые солнечные поляны, время от времени открывающиеся среди деревьев, блестящая, яркая, зеленая трава, множество разнообразной зелени и цветов радуют его взгляд, не привыкший к видам дикой природы. Варга любуется лесом вместе с Рэмми. А в скором времени к аромату леса начинает ненавязчиво, тонко примешиваться солоноватый запах моря. Рамит узнает его, и сердце его принимается учащенно биться.
     Они сворачивают с большой дороги и едут по широкой тропе. Теперь стука колес почти не слышно. Деревья и кусты тесно обступают коляску, некоторые ветки задевают Рэмми по голове и по плечам, точно гладят его; он смеется, очень довольный. Душистая нежность этих прикосновений странно волнует и радует его. Он вытягивает вверх руку, и его рука, пролетает, точно птица сквозь листья и ветки, ласкаемая прикосновениями мягкой листвы и по-весеннему сочных, гибких ветвей. Он запрокидывает голову. Над ним сияет голубое небо, в котором нет ни облачка. Это небо распахнулось над благоухающим лесом, точно огромная чаша света, - и улыбается Рэмми, Варге, лошадям, Джослину, каждому дереву, каждой травинке. Давно забытое чувство благодати, сокровенной внутренней красоты, соединенной с красотой внешней, окружившей его теперь, охватывает душу Рамита. Всё его существо тянется навстречу этой красоте – той, которая его окружает, и родившейся внутри него сейчас, в этом лесном солнечном мире – родившейся заново, впервые за много лет.
     Он не знает, сколько времени они так едут. Он готов ехать так целую вечность, но вот деревья расступаются, и сердце Рэмми замирает. Он видит огромный замок с серовато-зелеными, замшелыми стенами, ничем не огражденный, видит новенькие дома служб из серого кирпича – и проникается невольным благоговением к тому месту, к которому они подъезжают. Они огибают замок, который кажется Рэмми единым целым с огромным майским лесом, точно еще одно исполинское дерево, вроде баобаба. Коляска подкатывает к широкому крыльцу в пять ступеней, по обеим сторонам которого возлежат каменные львы с рыцарскими щитами в передних лапах, и останавливается между крыльцом и большой круглой клумбой с самыми разными цветами. В центре клумбы бьет небольшой римский фонтан, а на широком крыльце за круглым столиком сидят две пожилых дамы в белых кружевных платьях с длинными рукавами.
     Обе они поднимаются с мест, и Рэмми видит, что они очень похожи: обе статные, высокие, со следами былой красоты на увядших морщинистых лицах. Впрочем, красота дам еще не совсем увяла. Их улыбки удивительно прекрасны и молоды, а стройные фигуры полны величия и достоинства.
     Тибольт и Рэмми выходят из коляски. Варга берет Рамита за руку и вместе с ним поднимается на крыльцо.
- Здравствуйте, тетя Ольма и тетя Отта, - почтительно говорит он.
     Дамы подходят к нему и по очереди целуют его в обе щеки.
- Наконец-то ты приехал, Тиб, дорогой, - тепло произносит одна из дам звучным, мелодичным, чуть низковатым голосом. – Мы с Тилли тысячу лет тебя не видели. Правда, Тилли? А сколько раз звали! Но ты не приезжал. Однако теперь ты здесь; мы бесконечно тебе рады. Правда, Оттилия?
- Правда, Лимпи, - с радостной улыбкой отзывается Оттилия Рамэ.
- Я тоже счастлив вас видеть, тетушки, - любезно отвечает Тибольт и целует руки обеим сестрам. – Позвольте вам представить Рамита Асторре, моего приемного сына. Я писал вам о нем.
- Добрый день, - Рамит с некоторым напряжением и затаенным страхом смотрит на престарелых дам.
- Уже не день, уже давно вечер, дорогой мой, - отвечает ему герцогиня Корн. – Но всё равно добрый. Поди сюда.
     Она ласково и бесцеремонно целует его в голову и весело говорит:
- Посмотри, Тилли, какой хорошенький мальчик!
- Худоват и маловат, мне кажется, - Оттилия тоже очень ласково целует Рамита.
- Ничего подобного, дорогая, - с живостью возражает Олимпия. – Просто он миниатюрный. Вам же уже четырнадцать лет, Рамит?
- Да, - Рэмми хочется спрятаться за широкую спину Тибольта.
- Ну, вот, вы у нас совсем взрослый, - Олимпия Корн смотрит на него очень доброжелательно. – Но вы жарко одеты, дорогой мой. Тиб, переодень мальчика. У меня есть для него рубашки с короткими рукавами и бриджи, и сандалии – остались от моего внука Генри, который умер. Помнишь Генри, Тиб? И носки совершенно ни к чему, сандалий достаточно. Я пришлю вам всё это. Мальчику будет как раз по росту. Но какой же он миловидный, правда, Тилли?
- Правда, дорогая, - отвечает Оттилия. – И знаешь, мне кажется, он удивительно похож на Джонатана.
- Ах, Боже мой! – восклицает Олимпия, внимательно разглядывая покрасневшего от смущения Рэмми. – В самом деле, вылитый Джонатан, один к одному! Ну, просто мистика какая-то.
- Джонатан – это наш покойный брат, - поясняет она Рэмми и обращается к Тибольту:
- Тиб, дорогой, помнишь твоего дядю Джонатана? Ведь Рэмми просто его копия. Удивительно, просто непостижимо. Впрочем, что это мы? Разве так встречают гостей, Тилли?
- Мы просто одичали в нашей глуши, - улыбается Оттилия. – Пойдемте, дорогие, мы с Лимпи покажем вам ваши комнаты. Мы очень, очень вам рады!
- Не то слово, - Олимпия берет Тибольта под руку, а Рэмми за руку и ведет их в дом, наверх, на второй этаж. Оттилия Рамэ скользит впереди, точно тень. Рэмми идет, как во сне. От герцогини, которая держит его под руку, исходит запах цветов. Ее волосы красивой седой шапкой лежат на голове. Она не идет, а точно плывет по ступеням, и Рамиту кажется, что такой могла бы быть фея, королева цветов, если бы таковая существовала на самом деле, а не только в сказках. Он запомнил удивительно ясные голубые глаза герцогини – и такие же глаза госпожи Оттилии. Рядом с ними он чувствует себя совсем маленьким и удивляется, как спокойно и просто отвечает на вопросы аристократических хозяек Тибольт. Точно таким же голосом он беседовал с директором Ньюгарта и вел уроки. Правда, теперь интонации этого голоса звучат гораздо теплей и дружественней.
     Они поднимаются на второй этаж и идут по коридору до тех пор, пока не оказываются в какой-то комнате.
- Вот ваши комнаты, - говорит Олимпия Корн. – Все четыре – смежные. Мы с Тилли подумали, так вам будет удобнее. А, Тиб?
- Тетя Ольма, вы с тетей Оттой прочли наши желания, - искренне отвечает Тибольт.
- Хорошо, если так, мой друг, - Олимпия похлопывает его по руке и смеется. – А то Тилли права: мы с ней совершенно одичали здесь в глуши. Хорошо, что мои актеры и Эсси с нами; они очень скрашивают наше одиночество. А теперь еще приехали вы: навестили двух старух! Теперь нам будет совсем весело. Но я заболталась. Вам надо отдохнуть с дороги, помыться, разложить вещи. Батист уже, конечно, готовит вам ванну. У нас ванны на всех трех этажах. На третьем моются актеры, на втором гости, на первом – мы с Тилли и моя Эсси, а прислуга пользуется прачечной. Всё, дорогие: мы уходим, а вы устраивайтесь. Я отдам в твое распоряжение Бриана, Тибольт. Он отличный слуга: понятливый, исполнительный. Тебе стоит только позвонить в электрический звонок, как он тут же явится. У нас теперь повсюду эти звонки вместо старых милых колокольчиков. Что поделаешь, все мы – рабы цивилизации и моды, будь они неладны. Ну, до ужина! Пойдем, Тилли.
     И две дамы уходят. Саквояжи и пишущая машинка уже стоят на полу. Тибольт смотрит на ошеломленного, несколько подавленного Рэмми и смеется:
- Что, испугался двух старушек? И это ты, почти что король Ньюгарта!
- Я не испугался, - возражает Рэмми. – И они не старушки. Они – королевы.
     В его голосе невольное благоговение.
- Вот как, - Тибольт доволен. Его древние, внимательные глаза одобрительно смотрят на Рамита. – В таком случае, давай раскладываться. Тебе довольно одной комнаты – или хочешь две?
- Одну, - Рамит почти пугается. – Зачем мне две?
- А мне что делать с тремя?
- Одна гостиная, другая кабинет, третья спальня, - немедленно предлагает Рэмми.
- Отлично придумано, - соглашается Варга. – Бери свой саквояж и пойдем, посмотрим твою комнату.
     Он выбирает комнату для Рэмми: рядом с комнатой, которую определяет себе под спальню. Все четыре комнаты имеют двери в коридор.
- Ну, раскладывай вещи, - говорит Варга. – Я тоже пойду «разложусь».
     И уходит.
     Рэмми остается один. Он с любопытством оглядывает свое новое жилище. Какой высокий потолок! И на нем, в облаках, в пурпурных тогах и туниках, парят древние боги Олимпа. На полу – мягкий дорогой ковер приятного темно-зеленого цвета, на стенах – лесные и морские пейзажи, в углу, напротив белой голландской печи – камин, в другом углу – чисто застеленная кровать под шелковым светло-зеленым балдахином. У окна – письменный стол с вытяжными ящичками, у которых медные шишечки вместо ручек, стул, два кресла, лампа на небольшом мозаичном столике, диванчик, тоже небольшой, вышитый соловьями и виноградными листьями. На письменном столе – чернильница, перья, перочинный ножик, резинка, прочие мелочи. На окнах – светло-зеленые портьеры. У стены – резной платяной шкаф.
     Рэмми снимает сандалии у порога и в одних носках подходит к шкафу. Он быстро и аккуратно раскладывает по полкам свою одежду, но тут входит горничная. Она приносит ему целую охапку одежды покойного внука герцогини.
     Рэмми не страдает неуместной щепетильностью. Он любит хорошую одежду, которая ему подходит, пусть даже с чужого плеча, - лишь бы мало была поношена.
     Одежда не поношена совсем, во всяком случае, она кажется ему почти новой. Он восхищенно рассматривает ее. Какие славные хлопчатобумажные рубашки с короткими рукавами – голубые, белые, бежевые, светло-серые. А бриджи почти все бежевые или голубые, и только две пары – белые. Он меняет их. Они точно сшиты для него. Одно немного смущает его: то, что штаны выше колен. Но он считает, что это пустяки. У него прямые ноги, ему нечего стесняться. Правда, он розово-белый, как девчонка, но это ничего: Тиб Варга тоже не слишком-то загорелый.
     Он аккуратно складывает свои новые вещи всё в тот же шкаф. Теперь у шкафа уютный домашний вид.
     Надо подготовиться к ванной. Рамит вынимает из саквояжа мочалку, мыло, зубную щетку, порошок, чистые трусы и майку.
     В дверь заглядывает Варга.
- Рэм, готов? – окликает он.
- Да, Тиб, - Рэмми выныривает из-за шкафа.
- Пойдем, я провожу тебя в ванную.
     Они идут по коридору и входят в дверь, на которой поблескивает золотистый стеклянный дельфин.
      Рэмми застывает на месте, широко раскрыв глаза. Он до сих пор никогда не видел таких ванн. Огромная комната, похожая на часовню, выкрашена в бледно-голубой цвет, а вокруг глубокой длинной мраморной чаши – гипсовые статуи. Красивые девушки в туниках играют на свирелях или плетут цветочные венки. Он невольно заглядывается на их высокие икры и круглые колени. Варга ловит его взгляд и, сдерживая улыбку, поворачивает его лицом к дубовому шкафчику с полочками, который стоит сразу за кранами ванной:
- Положи туда мыло и щетку. Полотенце повесь вот сюда.
     Он кладет чистую одежду Рэмми на высокое кресло  и говорит:
- Грязную одежду положишь вон в тот бак; потом прачка постирает. Запирайся, - и выходит из ванной.
     Рамит запирается, включает воду, набирает ванну и, краснея от присутствия гипсовых девушек, начинает раздеваться. Они не смотрят на него, но ему всё равно неловко.
     В ванне он забывает про них. Он с наслаждением трет себя мочалкой, белой от мыльной пены, - и моется, моется, пока каждая клетка его тела не начинает дышать и радоваться. Тогда он прекращает мытье и несколько раз ополаскивается. Как хорошо! Теперь он чистый, и от его кожи пахнет цветами и лимоном. Он тщательно вытирается и смотрит на себя в зеркало. Его лицо раскраснелось, глаза блестят, волосы взъерошены. Он забыл расческу, поэтому приглаживает их руками. Потом одевается в чистое, искоса поглядывая на гипсовых девушек: вдруг какая-нибудь из них потихоньку наблюдает за ним? Конечно, это вздорная мысль, он это прекрасно понимает… и всё-таки. Он немного сердится на них. И зачем их тут посадили, этих шпионок? Лучше бы посадили мальчишек. Мальчишки тоже могут играть на свирелях и даже плести венки; не всем же им сидеть в Ньюгарте. Да, с мальчишками ему, Рэмми, было бы спокойней, а с девушками как-то неловко, хотя они и гипсовые. И уже довольно взрослые, не то, что он.
     Он чистит зубы и покидает ванную.
     После него моется и бреется Варга, а Рэмми осматривает их комнаты, обставленные комфортабельно, богато, уютно и не без какой-то восточной роскоши. «К этим комнатам я буду привыкать еще дольше, чем к тем, флигельным, в Ньюгарте», - думает он, но не жалеет об этом. Ему очень нравится здесь.
     Осмотрев комнаты Варги, он возвращается к себе и, отодвинув штору, смотрит в окно. Отсюда видны клумба с цветами перед крыльцом дома, лес, растущий вокруг, и тропинка, убегающая на юг – наверняка к морю.
     Солнце почти зашло, сгущаются сумерки. У крыльца горят два фонаря с бронзовыми стержнями и голубыми круглыми головами. Они напоминают Рэмми исполинские трости со светящимися набалдашниками.
     Рэмми садится на широкий подоконник и уверенно думает: мне будет здесь хорошо. Успокоительно, монотонно тикают резные настенные часы. Они очень красивы. И обои красивы: лазурные, с узором из маленьких золотых рыбок и подводных цветов. Всё в этой комнате приятно взгляду Рэмми, всё успокаивает. Он не знает, что`  ждет его завтра, но очень доволен сегодняшним днем. «Я преступник, я не достоин всей этой радости, - думает он. – Но если Господь захочет, я буду здесь счастлив по-настоящему».
    
                10.

     Ужин проходит на веранде – наполовину стеклянной, пристроенной к замку не так давно.
     Над большим столом зажигают две лампы с сиреневыми абажурами и бахромой, распахивают все окна, затянутые нитяными сетками от насекомых, и рассаживаются по местам.
     Во главе стола садится хозяйка, господа Корн, по правую руку от нее – госпожа Рамэ, ее сестра, по левую герцогиня сажает сегодня своих гостей, а напротив них, рядом с Оттилией, располагаются домашний врач Корабельных Сосен Лиодор фон Р`ауде, обедневший мелкий барон, взятый «под крыло» Олимпией Корн, и дальняя родственница сестер, девушка лет двадцати, Изабелла Л`инард или Эсси, как называют ее опекунша-герцогиня и ее сестра.
     - Это наша Эсси, - любезно представляет ее гостям госпожа Олимпия. – Она – дочь нашего с Тилли троюродного брата Лоренса, сирота.   
     Изабелла Линард учтиво здоровается с гостями и мягко возражает:
- Я не сирота с вами, тетушки; вы родные мне.
- Милое ты дитя, - растроганно говорит ей Олимпия. – Ты нам тоже, как родная внучка. Правда, Тилли?
- Видит Бог, - Оттилия Рамэ с ласковой улыбкой смотрит на Эсси.
- А это наш балагур, весельчак, аристократ и блестящий врач, - Олимпия с гордостью смотрит на Лиодора фон Рауде. – Лечит решительно все болезни! Господин Рауде - наш ангел-хранитель. Не знаю, что бы мы делали без него.
- Нашли бы себе другого ангела, - улыбается доктор.
- Другого не знаем! – единодушно заявляют сестры, и все смеются.
     Лакеи приносят ужин, раскладывают по тарелкам жаркое, наливают в бокалы легкое домашнее красное вино, и ужин начинается.
     Пока взрослые ведут самую оживленную и одушевленную беседу, Рэмми внимательно присматривается к людям за столом. Если Тибольт Варга напоминает ему выросшего и окрепшего гнома, поселившегося среди людей, но сохранившего при этом всю свою древнюю загадочность, то барон фон Рауде похож на сильно подросшего и располневшего Моцарта. Его светлые волосы забраны на затылке мужской заколкой в короткий хвостик, напоминая парик с косичкой, лицо круглое, благодушное, обаятельное, глаза голубые, проницательные и добрые. Его смех очень мил и приятен, он охотно поддерживает беседу, от него веет здоровьем и изящным аристократическим шармом. Ему сорок пять лет. Рэмми немедленно проникается к нему симпатией и чувствует, что Тибольту он тоже нравится.
     Изабелла Линард мало разговаривает. Она очень хороша собой, но бледна и почти не улыбается. Ее большие зеленые глаза печальны, темные волосы уложены на голове с подчеркнутой аккуратностью. Черты лица тонки, губы, нос, лоб, всё гармонично и в то же время живо, но словно пригашено каким-то грустным чувством, исходящим от всего ее существа. В своем шелковом светло-коричневом платье с длинными рукавами, без украшений, с одной лишь строгой агатовой брошью, она кажется Рамиту большой ночной бабочкой. Голос у нее приятный, грудной, мягкий, но и в нем какая-то затаенная надломленность. Она держится свободно и с достоинством, но Рэмми почему-то ее жалко. Ему кажется, она бесконечно одинока, и, кроме этого, у нее какое-то большое горе, о котором мало кому известно.
     Он уже научился отличать герцогиню Олимпию от ее сестры Оттилии. У герцогини на шее – светлая бархатка с оправленной в золото жемчужиной, а у Оттилии вместо бархатки – ожерелье из белых и красных кораллов. К тому же, у герцогини на руке крупный перстень с бриллиантом, а у ее сестры – простое золотое кольцо. Легкие платья обеих сестер полностью скрывают шеи и руки, как у всех престарелых дам, но так как они одеты всего лишь в батист и кружево, им не жарко.
     Речь заходит о Ньюгарте.
- Дорогой мой Тиб, - госпожа Олимпия качает головой. – Разумеется, ты должен уйти отсюда. Зачем ты вообще туда пошел? Разве т`ам твое место? Ты был бы гораздо полезней в Эгиде, в университете. Да, да, не спорь. С сентября ты начнешь преподавать именно там. Я напишу ходатайство ректору, господину Вернону (он мой большой друг), и тебя возьмут с удовольствием. Не мог обратиться раньше к старой тетке!
     Она смотрит на него с укоризной. Он улыбается ей:
- Тетя Ольма, я не хочу. Благодарю вас, но мне не нужна помощь. Я справлюсь сам…
- Ах, вот как, - герцогиня кладет вилку на стол. – Ты хочешь обидеть меня, Тибольт? Меня, беззащитную вдову, которая спасает свою душу добрыми делами? Ты слышишь, Тилли? Наш родной племянник не желает принять моей помощи!
     Варга действительно не желает, но ему становится совестно перед госпожой Корн, потому что она искренне, по-человечески огорчена. Он целует ее руку и говорит:
- Простите, тетя. Поступайте, как вам будет угодно. Если вам в самом деле приятно помогать мне, я сдаюсь. Но позвольте мне, в таком случае, самому отвезти ваше письмо господину Вернону.
- Конечно, ты сам отвезешь письмо, - она тотчас оживляется, и самая добрая и ласковая улыбка озаряет ее лицо. – И станешь преподавателем. А то придумал – тюрьму! Еще бы выбрал каторгу – обучать неграмотных галерников. Это, конечно, святой труд, это благородно, но совсем не твое. Ведь я с детства тебя знаю. Я чувствую, где`  бы ты был на месте. Ты согласен со мной?
- Тетя, вы просто диктатор, - вздыхает он. – И, к тому же, дама. Как я могу с вами спорить?
     Все смеются, и герцогиня – громче всех.
- Ну, ну, диктатор, - она ласково похлопывает его по плечу. – Над тобой диктаторов быть не может, ты сам властный человек. Просто втайне ты согласен со мной. Признайся, что это так.
- Это так, - он улыбается ей.
- Вот! – она торжествует. – Ты же просто создан, чтобы обучать студентов. К тому же, ты теперь не один, с тобой твой приемный сын. Да еще такой славный мальчик. Вы катаетесь верхом, Рэмми?
- Нет, госпожа Корн, - отвечает Рамит.
- Но вам хочется?
- Да, очень, - он смущен. – Но я не умею.
- У меня для вас есть чудесный пони, - она улыбается ему. – Такой каурый, с белыми носочками. Зовут Браун. Премилая лошадка. Я его отдам в ваше распоряжение. А ты, Тиб, можешь взять себе Мадьяра. Это мой арабский жеребец. Красавец! И умница. Ему четыре года – спокойный, быстроногий.
- Благодарю, тетя.
- Не за что. А вы, Рэмми, называйте меня просто «тетя Ольма», как и Тибольт. А госпожу Оттилию – «тетя Отта».
- Спасибо, - Рэмми от всей души улыбается ей. – Тогда вы, пожалуйста, обращайтесь ко мне на «ты».
- Обязательно, мой друг, раз ты нам позволяешь, - госпожа Корн очень довольна. – Давайте выпьем за приезд дорогих гостей!
     Все пьют, после чего беседа переходит на другие темы.
- А где ваши актеры, тетя Ольма? – спрашивает Варга.
- У себя, в правом крыле, - она машет рукой. – Это те, чьих родителей ты знал. При мне осталась только молодежь, да и то ее мало. Актеры любят карьеру, столицу, поклонение, славу. Они потихоньку покидают нас с Тилли. Осталось всего несколько человек; а ведь мы так любим театр!
- Но те, что остались, очень славные, - возражает Оттилия. – И когда людей не хватает, Лимпи посылает в театр лакеев и даже нашего доктора Лида (мы его так уменьшительно называем).
- Да, да, я тоже служу Мельпомене, - улыбается фон Рауде. – И, признаться, с удовольствием.    
- Мало кто служит ей без удовольствия, - замечает Олимпия. – Ведь это так увлекает. Мы с Тилли играли в молодости в домашних спектаклях, а теперь – какой уж нам театр! Разве что играть макбетовских ведьм. Но я не терплю мрачных пьес. Шекспир, на мой взгляд, слишком уж тяжел.
- Да, Лопе де Вега веселей, - соглашается Оттилия Рамэ.
- Ах, не сравнить…
- А Уайльд? – спрашивает Варга. – Мы с Рэмми видели в Вандшуге очень неплохую постановку. Он талантливый и оптимистичный драматург.
- Да, да Король Жизни, - вздыхает герцогиня. – Его совсем задушили в этой Англии, хотя, конечно, во многом он сам виноват, и напрасно он… словом, я очень люблю его как писателя, и мне бесконечно его жаль. Может, мы поставим его, это хорошая мысль. Но пока что моя труппа ставит «Ромео и Джульетту». Они очень увлечены. Наш режиссер Лонгин Альдер`ог (он из старой гвардии, ты, наверно, помнишь его, Тиб) просто светится вдохновением. Но об этом можно говорить бесконечно. Я познакомлю вас с нашими актерами завтра, дети мои, - обращается она к Тибольту и Рэмми. – А сегодня вы устали с дороги, и вам пора отдыхать. Как же мы с Тилли рады, что вы приехали!
- И я рад, - фон Рауде сердечно улыбается гостям. – Заходите на огонек, господин Варга. У меня есть отличные манильские сигары и коньяк.
- Коньяка и сигар у меня нет, зато есть гаванские сигареты, - улыбается в ответ Варга. – Так что, господин фон Рауде, ждите меня к себе в гости.
- Вот как мужчины находят общий язык, - разводит руками герцогиня. – Табак, коньяк и дружба. Но это всегда успеется. Своди утром Рэмми на море, Тиб; искупаетесь, вода уже очень теплая. И всего в каких-нибудь двухстах метрах от замка.
- Обязательно, тетя, - отвечает Варга. – Я и сам собирался так сделать.
- Вот и хорошо, - отзывается она. – Даст Бог завтра будет хорошая погода.
     Ужин заканчивается. Все расходятся по своим комнатам.


     Тибольт Варга один в своей спальне. Уже одиннадцатый час. Они с Рэмми пожелали друг другу спокойной ночи, и Рэмми ушел к себе. Наверно, уже спит вовсю: устал за день. Тибольт сейчас тоже ляжет.
     Он подходит к своей постели, но тут в дверь, ведущую в коридор, тихонько стучат.
- Да, - говорит он, оправляя на себе халат.
     В комнату заглядывает госпожа Корн.
- Ты еще не спишь? – спрашивает она вполголоса.
- Нет, - отвечает он. – Заходите, тетя.
- Я ненадолго, - она проскальзывает к нему в шелковом вечернем капоте. – Прости, Тиб, ты, вероятно, устал… но мне просто необходимо поговорить с тобой наедине.
- Я рад, тетя, он подходит к ней. – И совсем не устал. Садитесь, куда угодно.
- Сяду, друг мой, - она вздыхает и опускается на канапе. - Но я не с радостными вестями. Садись и ты тоже.
     Он садится напротив нее в кресло.
- Помнишь Аннет де Жур? – помолчав, спрашивает герцогиня. – Мы еще прозвали ее Сплетница Аннет. Так вот, Тиб, она недавно вернулась из Франции вместе с мужем. И они сообщили мне, что Лилла, твоя бывшая супруга, скончалась год назад. Ее могила на кладбище Пер-Лашез. 
- Скончалась? Царство ей Небесное, - взгляд Тибольта становится внимательным и печальным. – А мой сын?
- О мальчике ничего не известно, - качает головой госпожа Корн. – Лилла сказала Аннет незадолго до смерти, что давным-давно отдала Ольгерда кому-то на воспитание, в какую-то школу, что ли. Она не хотела этого, но ее муж не желал растить чужое дитя.
- Бог ты мой! Но почему она не отдала его мне? – с болью вырывается у Варги.
- Она не знала, где искать тебя: ты же уехал из Эгиды сразу после развода. Потом, когда ты прислал мне письмо из Т`ауры, я написала ей, где ты, но она ответила, что Ольгерд уже пристроен.
- Что ж, пристроен так пристроен, - Варга овладевает собой. – Надеюсь, что он жив, и с ним всё в порядке…
     Его голос осекается.
- Один мой верный человек сейчас разыскивает его, - торопится сообщить госпожа Олимпия; ее глаза полны самого живого и глубокого сострадания к племяннику. – Он замечательный человек, частный сыщик. Его зовут Эссельд`ин Мариано. Это прямо-таки Нат Пинкертон и Шерлок Холмс в одном лице. Я убеждена, родной мой: он найдет нашего Ольгерда!
     Варга молча берет ее руки и целует их несколько раз. Она целует его в голову.
- Спасибо, тетя Ольма, - его голос звучит по-прежнему. – Великое вам спасибо. Вы необыкновенная, святая женщина!
- Ну, вот, нашел святую, - она отбирает у него руки. – Я великая грешница, и только по неизреченной милости Божьей еще живу на свете. Господь с Тобой, Тиб! Ты – наш с Тилли  единственный племянник, сын нашего родного брата. На что было бы похоже, если бы я не помогла тебе всем, чем могу. У меня пять внуков и внучек от трех племянниц; Ольгерд, когда найдется, будет шестым. Но смотри, - она улыбается сквозь невольные слезы, - когда Ольгерд найдется, не люби его больше, чем любишь сейчас Рэмми. Я ведь вижу, ты его очень любишь. А уж он в тебе просто души не чает.
- Я буду любить моих детей одинаково, - торжественно обещает Варга; его глаза тоже поблескивают от слез. – Только бы Ольгерд нашелся!
- Найдется, - очень уверенно говорит госпожа Корн. – Эссельдин Мариано способен достать человека просто из-под земли. Это я знаю точно. Он кудесник. Ну, вот, ты и улыбнулся, слава Тебе, Господи! Я люблю твою улыбку, Тиб. Всё будет хорошо, дорогой ты мой!
     И она с нежностью треплет его по руке.
- Кстати, - продолжает она. – Твой Рэмми – очаровательный мальчик. Ты мне писал, сколько он, бедняжка, вытерпел: мы с Тилли просто слезами обливались над твоим письмом. Мы читали его вместе; у нас нет друг от друга секретов. Но больше ни единая душа ничего не знает, могу присягнуть на Библии.
- Не надо, тетя, я верю, - Варга тихонько пожимает ее руку. – Да, мой Рэм много вытерпел. И… он удивительный. Очень нежный, чуткий, как девочка. И в то же время отважный. И благодарный. Он у меня золото. Не знаю, что бы я делал без него, а он без меня. Мы просто нашли друг друга: как в сказке.
- Солнечный мальчик, - соглашается герцогиня добродушно. – Этакое черненькое солнышко. А как улыбается, как смеется! Он перенял всё твое обаяние. Знаешь, почему? Потому что всю душу отдал тебе. Люби его, Тиб! Люби всегда, всю жизнь. Ты умеешь любить; не жалей для него своих чувств. Впрочем, в этом ты щедрый: в своих чувствах. И какой он тоненький, легкий: просто ветерок. Но бледненький. Води его на море почаще, пусть позагорает. Мужчинам к лицу загар, да и здоровья добавляет.
- Буду водить, - обещает Тибольт. – И сам буду ходить.
- Вот-вот, - она довольна. – Море должно вам просто надоесть.
- Да, - помолчав, спохватывается она. – Я с тобой еще об одном говорить хотела. О моей Изабелле. Ты мой племянник, ты должен знать. И потом, ты поймешь, у тебя чуткая душа. Ты поймешь и не осудишь, я знаю.
- Госпожа Изабелла очень мила, - говорит Варга осторожно. – Но… мне показалось, у нее какая-то печаль…
- Печаль и есть, - герцогиня вздыхает. – Росла она, дитя, всем на радость. Правда, с десяти лет была сиротой, но у родной бабушки ей жилось не хуже, чем при родителях. И вот, когда ей исполнилось семнадцать, повадился к ним в дом гость, такой видный из себя, молодой, полковник, дворянин. Карел Фл`оссе его звали. Словом, влюбил в себя бедняжку. А бабушка ее по матери не соглашалось отдавать за него: состояния-то ведь у него никакого, и у Изабеллы приданое невеликое; на что бы молодые стали жить? И вот, что, ты полагаешь, он выдумал? Взял да и подговорил Эсси бежать из дома, тайно обвенчаться с ним и уехать за границу! А ей семнадцать лет; ну, что она там соображала? – госпожа Корн невесело машет рукой. – Уехали, сбежали, обвенчались. Но только и полугода вместе не прожили. Этот (сказала бы я, кто!) муж молодой взял да и проиграл ее в карты некому Фальст`афу Карр`ауду, богачу из богачей. А этому Каррауду уже пятьдесят лет! И вот, усыпили ее, и Каррауд тайком увез ее на корабле Бог знает куда, в глушь какую-то. И там силой принудил ее жить с ним. Она родила дочь от него, но девочка скончалась. А год назад Эсси сбежала от Каррауда, тайком уплыла на каком-то судне, бросилась домой, а бабушки уже нет – умерла с горя. Эсси чуть ума не лишилась. Взяла с собой служанку и поехала ко мне; не к кому ей, бедняжке, больше было ехать. А дорогой у нее горячка началась, едва с поезда не сняли. Ехать-то далеко: от Трэддинга до Рупры! Но служанка Альбертина - верная женщина, да и сильная; довезла-таки ее до меня. А Эсси больная, себя не помнит. Ну, наш Лиодор вылечил ее. Она как пришла в себя, всё мне рассказала и стала в монастырь проситься – грех искупать в монашестве. Я ей ответила: если до своего совершеннолетия не передумаешь, пойдешь в монастырь. А сама взяла ее под опеку. Только она теперь стала, как тень: ничто ее не радует. Я попросила Эссельдина Мариано узнать о ее муже. Он узнал. Карел Флоссе погиб – убили в кабачке, во время драки. Так что она теперь вдова. И смертельно боится Каррауда. Боится, что он найдет ее. Хотя, я думаю, он про нее давно забыл. Вот, ей сейчас двадцать лет, а она всё у меня, как неживая. Гостей наших бегает, постоянно ездит в ближайший городок, в Сантур`ан, в церковь, и молится там. Кажется, в монастырь уже не хочет. А чего хочет, и сама не знает. Нет у нее желаний. Всё ласкается к нам с Тилли и доктора любит, ведь он ее вылечил, а остальных дичится. И плачет, часто плачет. Если бы я могла помочь ей! Но я не могу, не умею… А ведь я ее так люблю. Прямо как ты – Рэмми.
     Она задумчиво умолкает. Потом говорит, встрепенувшись:
- Ну, засиделась я у тебя, пора спать.
- Я вас провожу, тетя, - говорит Варга. Он находится под глубочайшим впечатлением от рассказа госпожи Корн об Изабелле Линард. Ему до боли жаль эту молоденькую молчаливую женщину, успевшую так много пережить за свою недолгую жизнь. Он рад был бы утешить ее, помочь ей, но не знает, как.
     Ложась спать, он всё еще думает об этом. И не подозревает, что Рэмми тоже сейчас не спит, глубоко взволнованный рассказом герцогини, который он, сам того не желая, подслушал у двери от начала до конца. Судьба Эсси представляется ему чем-то похожей на его собственную судьбу. Ему хочется сделать для нее что-нибудь очень доброе.
     Но он слишком устал, чтобы как следует подумать об этом, поэтому засыпает – незаметно и крепко. Тибольт тоже давно уже спит.

                11.

     На следующее утро, до завтрака, вы с Варгой уходите из дома – купаться в море.
     Утро солнечное, сияющее. Щебет птиц так звонок, что походит на веселый гомон детских голосов. Кажется, будто возле замка играет множество невесть откуда взявшихся маленьких детей.
     Вы идете по лесной тропинке, душистой и солнечной. Справа и слева от вас – кусты жасмина, диких роз и еще какие-то, названий которых ты не знаешь. Когда налетает теплый ветерок, листья на кустах и деревьях принимаются трепетать и шелестеть, словно сказочные малютки-эльфы хлопают в крохотные ладоши, или множество маленьких зеленых пичужек пытается улететь – и не может. Пахнет розами, травой, цветами. Варга показывает тебе плети дикого винограда и маленькие кустики магнолий: здесь их мало, и они не вырастают высокими. Цветов на них еще нет.
     Тропинка быстро заканчивается, кусты расступаются, и перед вами открывается море. Дыхание замирает в твоей груди. Какое оно синее, солнечное, веселое! И необъятное. Сверху оно кажется разным: местами темнее, местами светлее. Вниз, к песчаному пляжу, ведет невысокая, довольно широкая и прочная деревянная лестница с перилами, построенная между скалами.
     Вы спускаетесь по ней. Ты несешь сумку с двумя полотенцами, вашими запасными трусами и бутылкой яблочного морса. Тебе хочется первому добежать до шипящих, мягко и лениво набегающих на берег волн, но ты сдерживаешь себя.
     И вот вы на пляже. Скалы нависли над берегом, создавая тень. Рядом с ними – маленький домик.
- Что это? – спрашиваешь ты.
- Уборная и душ, - отвечает Варга. – И там можно переодеться в сухое.
- А зачем душ?
- Чтобы смыть с себя морскую соль.
     Вы раздеваетесь и идете к воде в коротких серых батистовых трусах Варга смуглее тебя от природы, но всё равно он не загорелый, и тебе от этого легче. Твое самолюбие не так страдает. Ведь ты совсем белый, такой же, как песок у тебя под ногами только еще белей.
     Но ты думаешь об этом всего одну минуту, потому что потом вы с шумом вбегаете в теплые ласковые волны. Варга тут же уплывает куда-то кролем, а ты ныряешь и плещешься на мелководье, там, где можно достать ногами до дна: ведь ты не умеешь плавать.
     Потом Варга возвращается к тебе и учит тебя плавать. Неизвестно, что` больше проявляется в эти минуты: твои врожденные способности или талант Варги как учителя, но уже через несколько минут ты без всякого труда принимаешься плавать по-собачьи, то и дело отплевываясь от солоноватой воды.
- Ура, я умею плавать! – кричишь ты, и скалы отзываются на твой крик гулким, но сильным эхом.
     Потом ты забираешься на спину Варги, и он плывет брассом, а ты держишься за его плечи и думаешь: как ему не тяжело везти тебя? Ведь ты весишь тридцать восемь килограммов! Но Варга очень силен. Он плывет и плывет вперед, всё дальше от берега, а ты сидишь на его спине, точно на спине дельфина, и тебе весело. И одновременно с этим жутковато, потому что вы заплыли уже довольно далеко.
- Тиб, - говоришь ты, - Пожалуйста, поплыли назад!
- Что, испугался? – посмеивается он, но поворачивает обратно.
     Когда до берега уже недалеко, ты соскальзываешь с его спины и плывешь рядом по-собачьи, но он, конечно, обгоняет тебя.
- Отдохнем? – предлагает он.
     Вы выходите на берег и ложитесь под скалой, так что ваши лица остаются в тени, а тела на солнце.
- Понравилось? – спрашивает Тибольт.
- Очень! – отвечаешь ты. – А мы еще выкупаемся? Я хочу поносит тебя на спине. Я когда-то носил в воде маму, она была совсем легкой. Но это было не на море, а на озере.
- Поносишь, - обещает он.
     Он лежит на спине, прикрыв глаза и закинув руки за голову. Его темно-каштановые мокрые волосы отливают тусклым золотом. Теперь они не похожи на львиную гриву. Они плотно облепили виски, затылок и часть шеи, отчего лицо Варги тотчас стало немного другим. Может, и у тебя сейчас другое лицо, ты не знаешь. Ты ложишься на живот рядом с Варгой, на теплый, тонкий, шелковистый песок. Утреннее солнце приятно греет тебе спину. Пахнет нагретым камнем, водорослями, соленой морской водой.
     Но тут ты вспоминаешь то, что со вчерашнего вечера волнует и тревожит тебя. Ты поднимаешь голову и осторожно спрашиваешь:
- Тиб… а если твой сын Ольгерд найдется, ты меня не бросишь?
     Ты с замиранием сердца смотришь ему в лицо, ожидая ответа. Но его черты спокойны и бесстрастны, точно у статуи. Он спрашивает, не отводя глаз:
- Почему ты вдруг заговорил об этом?
     Ты смущен и нервно почесываешь нос:
- Просто так… вдруг подумал про Ольгерда…
- Просто так ничего не бывает, - он по-прежнему не открывает глаз. – Дай мне слово, что ты вчера не подслушал наш разговор с госпожой Олимпией Корн.
     Ты молчишь. Ты не можешь дать такого слова. Помолчав, ты виновато признаешься:
- Я нечаянно подслушал.
- Нечаянно?
- Ну, да. Я услышал, что к тебе кто-то пришел и встал у дверей спальни, чтобы узнать, кто это. А когда госпожа Корн начала говорить, я уже просто не мог отойти от двери.
- Это не называется «нечаянно», - роняет Тибольт.
     Ты молчишь, не зная, что` сказать в свое оправдание. А он спокойно произносит, не открывая глаз:
- Мне очень неприятно, что ты вчера подслушивал у двери.
     И умолкает. В тебе словно разом всё обрывается. Ледяной холод пронизывает твою душу. Если бы Тиб ударил тебя, и то тебе было бы легче. Ты садишься на пятки и с жалобным страхом смотришь на Тибольта: неужели он тебя разлюбил?
- Тиб, - окликаешь ты низким голосом, в котором предательски звучат скапливающиеся слезы. – Прости меня, пожалуйста, я больше не буду.
     Он молчит.
- Тиб, я, правда, честно, никогда не буду больше подслушивать, - в твоем прерывающемся голосе горячая мольба и раскаянье.
     И тут ты замечаешь: уголки губ Тибольта трогает еле заметная улыбка. Мгновенное ликование сменяет твою печаль.
- Тиб! – теперь голос у тебя самый веселый. – Я же вижу, ты улыбаешься. Ты ведь меня простил? Простил, правда? Ну, скажи, что простил!
     Он открывает глаза, садится на песке и протягивает к тебе руки. Ты мгновенно повисаешь у него на шее.
- Не сопи, мне в ухо, - он пытается оторвать тебя от себя.
     Ты не поддаешься и фыркаешь; ты счастлив, что тебя простили.
- Да не сморкайся ты мне в шею, - он смеется, и ты смеешься вместе с ним. Потом отпускаешь его и садишься рядом. Ты весь в песке, и Варга тоже.
     Он дружески смотрит на тебя и говорит:
- Если найдется Ольгерд, Рэмми, вы оба станете моими детьми; я буду любить вас одинаково.
- А почему ты вчера назвал меня девчонкой? – в твоем голосе мягкий укор.
- Я? – он удивлен. – Ничего подобного. Я только сказал госпоже Корн, что ты нежный и чуткий, как девочка.
- Вот! – глубоко уязвленный, ты даже краснеешь. – И совсем я не как девочка! И вовсе я не нежный!
- Но ведь в этом нет ничего позорного, - он улыбается. Ты отважный паренек, но при этом у тебя нежное сердце. Это великое достоинство, а не недостаток.
- Всё равно, я не девчонка, - продолжаешь настаивать ты.
- Конечно, нет. Ты самый настоящий мальчик. Просто я неудачно выразился. Извини, я не хотел тебя обидеть.
     Ты мгновенно успокаиваешься и в знак примирения пожимаешь Тибольту руку.
- Еще я всё слышал про госпожу Изабеллу Линард, - несмело и виновато признаешься ты. – И я подумал: как же ей помочь? Мне так хочется что-нибудь сделать для нее!
- Я тоже об этом думал, - он смотрит на море. – Но тебе проще помочь ей, чем мне.
- Да, я еще маленький для нее, она меня не испугается, - соглашаешься ты со знанием дела.
- Ты совершенно прав, - подтверждает Тибольт, глядя на тебя с важением. «Смышленый мальчишка», - думает он о тебе не без гордости.
- Но как мне заговорить с ней? – спрашиваешь ты.
- Предложи ей поиграть во что-нибудь, - говорит Варга. – Например, в волан.
- Волан, - ты презрительно морщишься. – Это для барышень…
- А госпожа Линард и есть барышня, - резонно замечает Варга. – Не в футбол же тебе с ней играть. Если хочешь ее порадовать, предложи ей сыграть в волан, поговори с ней о литературе, о книгах. Постарайся понять, что` ее интересует, - и говори с ней на эти темы.
- Я так и сделаю, - охотно соглашаешься ты. – Это нетрудно.
- Вот и отлично, - он встает. – Пойдем, еще раз окунемся, а то уже начинает припекать.
     Вы с удовольствием окунаетесь в море еще раз, и ты исполняешь свою мечту: носишь Тиба на спине; в воде он почти ничего не весит. Потом вы по очереди ополаскиваетесь в душевом домике, вытираетесь  полотенцами, одеваетесь, пьете яблочный морс и отправляетесь домой завтракать.
- Тиб, - говоришь ты. – А что делать человеку, если он хочет сказать нечто важное другому человеку, но стесняется?
- Пусть пишет ему письма, - отвечает Варга.
- А если он стесняется писать письма?
- Значит, пусть не стесняется, - Варга пожимает плечами. – Другого выхода нет.
     Ты киваешь. Потом, помолчав, просишь:
- Тиб, пожалуйста, если я провинюсь, не говори мне больше «мне очень неприятно то, что ты сделал». Знаешь, как тяжело это слышать? Ведь тебе достаточно просто сказать: «Рамит, не делай больше того-то и того-то», - и ты можешь быть уверен: я больше так не сделаю.
- Я уже понял это, - отвечает он. – И больше не повторю своей ошибки. Ну-ка, иди сюда.
     Он подхватывает тебя под мышки, сажает на свои широкие крепкие плечи и, держа тебя за руки, чтобы ты не упал, несет тебя вверх по лестнице. Ты вспоминаешь: точно так же тебя носил убитый тобой Санторре Сагаста. Но сейчас это воспоминание не трогает, не задевает тебя, потому что теперь всё по-другому, и несет тебя не Сагаста, а Тибольт – твой любимый старший брат и друг. И ты смеешься, сидя на его плечах, - от радости и удовольствия.
     На тропинке он спускает тебя на землю, отдает тебе сумку с полотенцами, и вы чинно и благородно возвращаетесь в старый замок: завтракать.

                12.

     И вот для Рамита Асторре начинается совершенно новая жизнь: настолько новая, что он порой сомневается, действительно ли он живет этой жизнью, или она ему снится. Разве может в реальности существовать этот огромный старинный замок с башнями, этот лесной великан на берегу моря? Он так похож на сказку, чтоб Рамиту порой кажется, будто его нет на самом деле. Он не может надивиться на это огромное здание, полное тайн: оно захватывает его ум, сердце и воображение так же, как и люди, что живут в нем.
     Обитатели замка называют дом древним названием, которое он получил пять столетий назад, когда был выстроен, - Исполин. И тот факт, что у каменного дома есть имя, лишний раз заставляет Рэмми думать о нем, как о живом существе.
     Замок всегда кажется странно пустым, хотя здесь, помимо хозяек, Изабеллы Линард, доктора, гостей и актеров (их десять человек) живут еще садовник, сторож, восемь лакеев, три горничных, две прачки, три камеристки, повар, жена повара и их дети, сын и дочь (все трое помогают ему на кухне). У семейных лакеев и актеров тоже есть дети. Таким образом в замке живет сорок четыре человека, но их почти не видно и не слышно. А за  домом – службы: конюшня, скотный двор, птичник, домик управляющего с семьей: еще десять человек. Но их тоже почти не слышно и не видно. Это не удивительно. В трехэтажном доме с высочайшими потолками и огромным чердаком восемьдесят пять комнат. Одни из них очень малы, другие, напротив, велики: например, бальный зал, музейный зал, охотничья комната и большая гостиная.
     Бальный зал полон зеркал. Там есть хоры для музыкантов и великолепная ветвистая люстра с хрустальными подвесками. Но здесь давно уже не было балов. Большой гостиной тоже пользуются редко, хотя она очень красива. А музейная комната – одна из любимых комнат Рэмми. Поместье строилось как охотничье, поэтому комната полна чучел животных и птиц: медведей, волков, лисиц, кабанов, зайцев, оленей, косуль, белок, филинов. Все они сделаны на совесть, как живые; Рэмми очень любит разглядывать их. Еще он любит оружейную комнату, где точно безмолвные железные рыцари, стоят рыцарские доспехи, лежат на столах кольчуги и щиты, а на коврах развешено оружие давних времен: мечи, кинжалы, сабли самых разных видов, с драгоценными рукоятками и эфесами, с ножнами, усыпанными самоцветными камнями, аркебузы, ружья, старые кремневые пистолеты, луки, стрелы, арбалеты… Всё это Рэмми рассматривает с замиранием сердца, всегда внимательно, мало того, самозабвенно, как и музыкальную комнату, где собрано множество инструментов, начиная с пастушьих свирелей, берестяных рожков и охотничьих рогов – и заканчивая лютнями разных форм и клавесином с пожелтевшими от времени клавишами.
     Но самая большая комната в замке – это театр, занимающий два этажа правого крыла.
     Сам по себе он невелик, но для частного дома это настоящий театр. Здесь есть партер в десять рядов, по десять кресел в каждом, и четыре ложи. Занавес – тяжелый, красивый, из вишневого бархата. На потолке – люстра, такая же огромная и ветвистая, как в бальном зале, но с газовыми рожками вместо свечей. Есть и оркестровая яма но, к сожалению, нет оркестра. Впрочем, двое лакеев умеют играть на скрипках, одна из камеристок – на фортепьяно, и несколько человек из числа прислуги очень сносно владеют флейтой. Для престарелой герцогини Корн и ее сестры Оттилии этого достаточно.
     Потолок в театральном зале расписан греческими богами и богинями, имеющими хотя бы малейшее отношение к искусству: все они восседают на облаках у ног Мельпомены, написанной в золотистой столе. У Мельпомены – лицо молодой Олимпии Корн. Или же Оттилии; Рэмми не знает, которая из сестер позировала художнику.
     Театральный зал притягивает его к себе, как магнитом. После посещений вандшугского театра сцена стала для него особенным местом, некой волшебной страной, где священнодействуют люди искусства, миром, в котором чудесным образом соединяются фантазия и реальность. Здесь даже запах особенный: пахнет пылью, плюшем, духами, деревом и еще чем-то неуловимым и приятно таинственным – как всегда в театре.
     Еще Рэмми очень привлекает чердак. Он состоит из коридоров и коридорчиков, а также из двадцати комнат (все они заперты) и из бесчисленных кладовых. В одной из этих кладовых, как водится на чердаках, множество вещей, которые так притягивают к себе детей всех сословий и во все времена. Здесь всё таинственно и чудесно перемешано: мебель, отслужившая свой век, бумажные и матерчатые цветы, ленты, бусы, деревянные и фарфоровые куклы, безделушки с каминных полок, помятые украшения из поделочных камней и дешевого серебра, потертые ковры и гобелены, китайские и севрские сервизы, потерявшие свой вид, статуэтки, сдутые мячи, старые платья, обувь, поломанные веера – и множество других вещей и вещиц того же рода. Рамит обожает рыться во всех этих предметах.
     На чердаке есть также две винтовых лестницы, ведущих на крышу дома.
     Рэмми всем сердцем полюбил эту крышу, едва увидел ее, и с тех пор часто ее навещает. В ней нет ничего красивого Здесь не растут розы: один только плющ. Но это-то и привлекает Рамита: дикость и обширность этого безлюдного места. Здесь всё в мелких трещинах и покрыто мхом. Тут водятся замечательные зеленые ящерки, которых Рэмми нравится ловить и выпускать. И отсюда можно взойти на все четыре башни, откуда лес и море видны, как на ладони. К каждой башне ведет с десяток довольно крутых, замшелых каменных ступеней, а на самих круглых башенных площадках – всё тот же мох, плющ, ящерицы, заросшие лишайником амбразуры между неровными зубцами позеленевших каменных глыб. Рэмми волнуют эти зубцы, позеленевшие от мха и лишайника, волнует высота и собственное одиночество, когда он стоит на башенной площадке, оглядывая сверху лес и море.
     На одной из башен свила себе гнездо чета аистов. Рэмми не тревожит птиц; ему очень приятно, что аисты поселились здесь.
     Ему нравится гулять возле стен замка, в зарослях огромных лопухов и крапивы, от которой, как в раннем детстве, чешутся и болят обожженные голые ноги. Как и в детстве, он старается обходить крапиву стороной, но это не всегда получается. Еще он обожает ходить босиком по траве, такой нежной, шелковистой и в то же время шершавой из-за множества стебельков. Здесь водятся ужи, которые совсем не умеют кусаться, а только смешно и не больно пощипывают кожу мягкими губами, когда их поймаешь. Рэмми любит их ловить и отпускать – так же, как ежей и мышей, которых возле стен замка довольно много. Ежи не расположены к дружбе с человеком; едва попав в плен, они сворачиваются в непроницаемые колючие шары, похожие на исполинские репейники – и могут так лежать часами. Мыши более общительны, и они тоже не кусаются, как и ужи. Рэмми угощает их за это хлебными крошками.
      На берегу моря водятся черепахи. Рамит завел себе одну из них. Она живет в большой коробке на его балконе, и он кормит ее листьями одуванчика, кусочками овощей и плющом. Черепашка охотно всё ест. Доктор фон Рауде сказал, что это черепаха-самец, и Рэмми назвал его Колокольчик. Колокольчик еще молод – и, может, поэтому уже привязан к Рэмми. Он любит, когда Рэмми гладит его пальцем по головке – и подальше вытягивает свою морщинистую бархатистую шейку.
     Также Рэмми уже знаком с актерами и актрисами. Их зовут Фр`энсис Этт`оре, Орландо `Эро, Витторио Бальдассаре, Пьеро Луд`ан, Лонг`ин Альдерог, Аквилина П`олинг, Амелита Ф`олкон, Нонна Этторе, Катарина Альдерог и Малютка Жозефина. Жозефина – травести. Ей около тридцати лет, но она ниже Рэмми, хрупкая, тоненькая, темноволосая, с серыми блестящими глазами и гладкой кожей, удивительно хорошенькая. Обычно она играет молоденьких пажей, детей и юных девушек. Нонна Этторе – супруга Фрэнсиса Этторе, у них двое маленьких детей, а Лонгин Альдерог, который, главным образом, не актер, а режиссер, женат на Катарине Альдерог. У них тоже дети, две девочки, ровесницы Рамита. Но они не играют в театре, а помогают расписывать декорации, потому что очень хорошо рисуют. На зиму их отправляют в Эгиду, в закрытый пансион. Но сейчас еще только май, и девочки в восторге: ведь для них началась счастливая пора каникул.
     Рэмми еще плохо знаком с актерами. Ему известно только, что Витторио Бальдассаре и Пьеро Лудан влюблены в одну и ту же актрису, Амелиту Фолкон, поэтому посматривают друг на друга довольно хмуро. Вито Бальдассаре без конца поддразнивает Пьеро, за что получил прозвище Арлекин, но Пьеро не обижается: пусть Бальдассаре его дразнит, главное, чтобы Амелита не влюбилась в Арлекина. А Амелита отдает предпочтение Орландо Эро, который любит выпить и которому уже сорок пять лет. Он называет себя эстетом и даже подводит глаза черным карандашом, но в душе он человек вполне нравственный, к тому же, философ. Он любит всё красивое, и он превосходный актер. Амелита Фолкон нравится ему не больше остальных. Орландо дружит со всеми актерами, у него нет врагов. Он очень уважает своих престарелых хозяек и любит жизнь, а еще больше – искусство.
     Лонгину Альдрогу тоже сорок пять лет, его жене сорок. Остальным актерам и актрисам, за исключением Жозефины, нет еще и двадцати пяти.
    Актеры держатся особняком от своих хозяек и гостей Исполина. У них свой мир, свой круг, куда время от времени допускаются только барон фон Рауде и лакеи, задействованные в спектаклях.
     Изабелла Линард тоже держится особняком. Она, точно сказочная принцесса, живет в одной из башен замка, в двух комнатах, вместе со своей служанкой, верной Альбертиной. Завтракает, обедает и ужинает она вместе с тетушками, но всё остальное время избегает общения с ними и вообще с кем бы то ни было. Ей по душе одинокие прогулки по лесу и по берегу моря. Рэмми часто видит ее там, но подойти к ней ему всё никак не удается; мешают новые впечатления. Он еще не до конца наполнился ими, впитал их в себя.
     Ведь он теперь ездит верхом на пони Брауне, отданном в его распоряжение Олимпией Корн, а Тибольт Варга ездит на Мадьяре. Мадьяр – темно-шоколадный арабский жеребец с белой звездочкой на лбу. Варга и Рэмми вместе совершают верховые прогулки по лесу или вдоль морского берега; для этого приходится проезжать лишние два километра. Рэмми в восторге от того, что ездит теперь верхом. Всего неделя минула с тех пор, как они с Тибольтом приехали в Корабельные Сосны, а Рэмми кажется, точно прошло не меньше месяца. У него такое чувство, будто он давным-давно живет в Исполине – и едва ли не сам вырастил своего Брауна, которого обожает всей душой. Кучер и конюх Джослин Гор научил его седлать пони, мыть, чистить и кормить его, и Рэмми часто пользуется полученными знаниями.
     А еще у него есть тайна: он влюблен в гипсовую девушку, которая плетет венок в ванной. Когда Рэмми в ванной один, он обнимает и целует эту девушку, и сладкий холодок пробегает по всему его телу, как будто она живая. Ему очень стыдно от того, что он делает, хотя его поцелуи чисты и невинны, как и он сам, а девушка облачена в тунику, доходящую до колен; словом, всё вполне пристойно. Но его беспокоит чувство, которое она в нем вызывает: и любовь, и страсть, и нежность. Это недетские чувства, ему стыдно за них. Но он ничего не может с собой поделать: ведь девушка так хороша. С какой милой улыбкой она плетет венок! Он дал ей имя: Эсмеральда. «Собор парижской Богоматери» он так и не одолел, но имя главной героини ему очень понравилось.
- Эсми, - тихо шепчет он, сидя рядом и держа ее за руку, тонкую и холодную. – Хорошо бы ты была живая, а я уже взрослый.
     И глубокое волнение охватывает его, когда он слышит собственный шепот.
     Он не забывает о своем преступлении и каждый день молится за душу убитого им человека.
     В конце мая они с Тибольтом едут в Эгиду с письмом госпожи Корн – и останавливаются в особняке Варги. Там их со слезами радости встречает чета старых слуг дома.
      Они живут там два дня. Варга подписывает договор с ректором университета Алкидом Верноном. С сентября он начнет преподавать на факультете филологии мировую литературу. Ректор искренне рад ему. Варга тоже рад: ведь теперь он будет получать семьдесят сколлеров – очень приличное жалованье. Он посылает в Ньюгарт телеграмму, что не вернется туда. Также он посылает телеграмму в школу Рэмми, где сообщает, что Рэмми не будет учиться там «в связи с переездом в столицу».
     А Рамит, несмотря на то, что ему очень нравится и столица, и особнячок Тибольта, и слуги, всей душой рвется назад, в Корабельные Сосны. Он тоскует без них, словно там – его родной, настоящий дом.
     Они возвращаются из столицы в поместье госпожи Корн, и Рэмми испытывает величайшее счастье. Тибольт тоже очень доволен. Рамит видит: он полюбил Корабельные Сосны не меньше, чем его воспитанник.
     «Это наш с Тибом родной дом, - часто думает Рэмми. – Недаром же я так похож на господина Джонатана!»
     Он действительно очень похож на молодого кавалергарда Джонатана Варгу, чей портрет висит в фамильной галерее замка. Рэмми считает их обоюдное сходство доброй приметой.
     Наступает июнь.

         
                13.
      
     Утром второго июня Изабелла Линард завтракает в одной из четырех комнат своей башни. Она никогда не ест с аппетитом, но ее тетушки и верная Альбертина настаивают на том, чтобы она ела как следует.
     Эсси выпросила через Берту (так она называет Альбертину) позволение не являться сегодня к общему столу, и герцогиня Корн охотно разрешила ей это. И теперь Эсси пьет кофе со сливками в обществе Берты и ест поджаренный ломтик булочки.
- Всё, - она облегченно вздыхает и стряхивает крошки с ладоней.
     Альбертина, крепкая дородная женщина сорока пяти лет поднимает голову от вязания, критически оглядывает стол и спрашивает несколько строго:
- Как же всё, госпожа Эсси? Вот вы и мармеладу не брали, и масла, и меду тоже, и творожка не попробовали… как же так можно? Давайте-ка я вам еще кофейку налью со сливочками, а вы как следует покушайте, ласточка моя…
- Нет, нет, Берта, - Эсси торопливо встает. – Прости меня, милая, но я не могу. Не принуждай меня.
- Вот всегда вы так, - ворчит Альбертина. – Поклевали, точно птичка, - и гулять.
     Она неодобрительно качает головой.
- Ну, не ворчи, Берта, - Эсси целует ее в щеку. – Я нисколько не голодна, правда, честное слово. Мне и доктор фон Рауде сказал, что нужно слушать свой организм и не есть сверх сил…
- Знал бы он, сколько вы кушаете, то, верно, не сказал бы такого, - вздыхает Альбертина, побежденная лаской своей молодой госпожи. – Тогда хоть оденьтесь полегче: в вашу бежевую кисею. Хорошенькое платьице, легкое и не легкомысленное. А то ведь жарко в шелке.
- Хорошо, я оденусь полегче, - отвечает Изабелла. Она в самом деле переодевается в светло-бежевое кисейное платье на батистовой подкладке, с рукавами до локтей и открытой шеей, и прицепляет на грудь свою строгую агатовую брошь. Как всегда ее волосы аккуратно убраны. Она накидывает на голову и плечи светлую газовую мантилью, а на ноги – легкие спортивные туфельки с низким каблуком и, кивнув на прощание Альбертине, выходит из комнаты.
     Она спускается по черной лестнице вниз и открывает небольшую дверь. Тут же ее охватывают солнце, тени, нежный и сильный аромат леса: листьев, трав, цветов, сосновой смолы. Улыбка против воли трогает ее губы. Она редко улыбается, но сейчас тихая радость при виде леса, этого «Божьего сада», наполняет ее душу, тело, всё существо.
      Она спускается вниз по трем ступенькам и медленно идет к своему излюбленному месту – маленькой белой беседке за службами густо оплетенной белыми и розовыми ползучими розами и плющом, так, что беседку едва видно в этой массе плотной зелени и цветов.
     В постройку ведут пять ступеней. Изабелла поднимается туда и садится на полукруглую лавку, идущую вдоль стены беседки. Она опирается локтями на стол, а подбородком на руки и прикрывает глаза. Как спокойно, хорошо. Какой чудесный запах исходит от маленьких роз, как звонко и весело поют птицы!.. Она отдала бы десять, двадцать лет своей жизни, чтобы стать такой же веселой и беззаботной, как они. Но она не может и, вероятно, никогда уже не сможет. Что-то надломилось, навеки умерло в ней. А потом, она такая великая грешница, что ей совсем не до веселья. Ее бедная бабушка умерла от тоски по ней, хотя она и писала ей письма; Карел Флоссе, ее, Эсси, муж, проиграл свою жену в карты Фальстафу Каррауду и теперь она – несчастная, падшая, навеки опозоренная женщина, которой нет места среди честных благочестивых людей.
     Ей вспоминается Фальстаф Каррауд, плотный, не слишком высокий, но представительный человек, с довольно красивыми, но при этом какими-то неприятно хищным чертами смуглого лица и большими, тяжелыми, пристальными, точно у спрута, глазами темно-серого цвета.
     Ее сердце сжимается всякий раз, когда она вспоминает, что проснулась на судне «Элегия» в незнакомой каюте. Впущенная к ней женщина-арабка Фатима, рабыня Каррауда, рассказала ей, что Флоссе проиграл ее, Изабеллу, в карты господину Фальстафу Каррауду, что теперь Каррауд везет ее в оно из своих поместий, и ей лучше смириться со своей участью, а она, Фатима, - отныне служанка госпожи Флоссе.
     Эсси не удивилась, что Флоссе так поступил с ней. Она уже давно не любила и не уважала его за пьянство и пристрастие к карточным играм. Но она пришла в ужас от того, что ее увез, точно рабыню или вещь, без малейшего ее на то согласия, посторонний человек. К тому же, этот посторонний был Фальстафом Карраудом, которого она терпеть не могла и боялась.
     Она пришла в такое отчаяние, что едва не бросилась за борт, но ее удержали. Каррауд явился к ней и смиренно, в самых искренних и учтивых выражениях заверил ее, что она находится в полной безопасности и неприкосновенности, и что он обещает ей: она будет гостьей в его имении на юго-западных островах Одаса – да, почетной гостьей! А через месяц он вернет ее Карелу Флоссе.
     Его слова, тон, поведение – всё успокоило ее: во всяком случае, она поверила ему. Он же, со своей стороны, держался очень корректно, был с ней подчеркнуто внимателен и развлекал, как умел: заводил ей граммофон, беседовал с ней об искусстве и угощал пирожными. Он добился того, что она перестала чувствовать себя его жертвой. Напротив, теперь ей казалось, что она обрела возможность отдохнуть в обществе доброго, честного, бескорыстного друга. Каррауд сказал ей: Карел Флоссе образумится в ее отсутствие, будет скучать без нее и страдать по ней, своей жене. И когда они вернутся обратно в Гринхольм, она, Изабелла Флоссе, найдет вместо пьяницы и картежника добродетельного мужа, внимательного и заботливого. Эсси всей душой хотелось верить Каррауду: ведь еще полгода назад Карел любил ее так же пылко, как и она его. Если бы он стал прежним, перестал пить и бросил играть, с каким удовольствием она вернулась бы к нему! Ее почти умершая любовь воспламенилась бы снова, они опять зажили бы счастливо – и поехали бы к бабушке, чтобы та простила и благословила их. Они поселились бы рядом с ней, их жизнь стала бы раем.
      Так мечтала она, глупая наивная девочка восемнадцати лет отроду. Но когда они приехали в имение Каррауда, все ее воздушные иллюзии рухнули в первую же ночь. Каррауд явился к ней и без труда сломил ее сопротивление. Он ни разу не ударил ее и не сказал ей ни единого грубого слова: просто оказался сильнее и физически, и внутренне. Она не обладала достаточными силами и хитростью, чтобы избежать его домогательств, а ее слезы и мольбы для него решительно ничего не значили.
     Так началась ее жизнь в имении «бескорыстного друга». Сначала она попыталась покончить с собой, но ей это не удалось, – и она смирилась. Впрочем, это была уже не она. Прежняя, веселая, беспечная и доверчивая Изабелла Линард умерла навсегда. Ее место заняла взрослая, навеки опечаленная женщина, смиренная, спокойная, равнодушная к принуждению, упрятавшая горечь и позор собственного падения в глубину своего точно навеки окаменевшего сердца. Она держалась с Карраудом ровно и вежливо, так же, как рабыня Фатима держалась с ней самой. Он осып`ал ее драгоценностями, одевал в шелк и бархат, был с ней нежен, и она видела: он действительно, по-настоящему влюблен в нее. Но любовь, выросшая из предательства, насилия и унижения, ее не трогала. Она не испытывала ненависти к Каррауду, но в ней поселился страх перед ним: страх слабого существа перед сильным. Она тосковала в его присутствии, однако терпела и смирялась.
     Через год у нее родилась дочь. Каррауд был очень доволен и устроил целый праздник в честь новорожденной Каринны и Изабеллы. Но его восторг не тронул сердца Эсси, и когда спустя две недели Каринна скончалась, она искренне порадовалась за свою дочь. Каррауд опечалился, но ненадолго: он проникся убеждением, что Эсси непременно родит ему сына.
     Она вела себя так благоразумно, степенно и смиренно, что он ослабил надзор над ней и даже позволил кучеру возить ее в приморский городок `Акрис, в торговые купеческий ряды. Она съездила два раза, и всякий раз возвращалась домой. Но во время третьей поездки ей удалось бежать. Она добежала до гавани и подкупила капитана небольшого торгового парохода. Он спрятал ее в трюме, клятвенно пообещав не выдавать.
     Они беспрепятственно вышли в открытое море на следующий день на рассвете. Капитан вывел свою «спасенную даму» из трюма. Она отдала ему все свои драгоценные украшения, нисколько не сомневаясь, что капитан покусится на ее честь – и готовясь смиренно принять этот новый позор. Но капитан оказался порядочней, чем она полагала. От золота он не отказался, но часть его купил, сказав ей: «Вам самим понадобятся деньги, сударыня». И еще он велел сделать внутри ее отдельной каюты засов, чтобы она могла запираться изнутри. Изабелла испытала удивление и благодарность, но для более живых чувств она была пока что мертва. Впрочем, она выразила капитану свою признательность в самых учтивых выражениях.
     Вернувшись в Одас, она немедленно бросилась не к мужу, так поступившему с ней, а домой, в город Трэддинг, к своей бабушке. И тут ее постиг удар: бабушка скончалась полгода назад. Окаменевшее сердце Эсси ожило, она горько разрыдалась, узнав об этом, бросилась на кладбище, на могилу бабушки, потом в церковь… Там ее нашла служанка Альбертина, любившая ее с детства. Она отвела домой потерянную, подавленную, несчастную Эсси, быстро собрала ее в дорогу, собралась сама и решительно заявила: «Мы едем в Корабельные Сосны, к госпоже Олимпии Корн! Она не ханжа, у нее доброе сердце, она поможет нам!»
     Берта оказалась права. Госпожа Олимпия окружила больную племянницу самой нежной заботой и искренней, глубокой любовью. Эсси ничего не скрыла ни от нее, ни от Оттилии Рамэ, ни от «доктора Лида», как она привыкла называть Лиодора фон Рауде. Они обещали свято хранить ее тайну.
     Она довольно быстро оправилась от горячки, свалившей ее в дороге, и встала на ноги. Но жизнь ее была разбита, душа измучена и надломлена, тело утомлено. Перестав рваться в монастырь, она немного успокоилась. Получив известие о смерти Флоссе и не испытав по этому поводу никаких чувств, она поехала в Сантуран, городок, ближайший к имению Корабельные Сосны, и там поставила свечу за упокой души своего мужа и со слезами раскаяния помолилась за бабушку, которой также поставила свечу за упокой.
     Исповедавшись и причастившись святых тайн, Эсси почувствовала себя лучше. Она снова взяла свою девичью фамилию и, вновь превратившись в госпожу Линард, стала по возможности чаще ездить в Сантуран и молиться в церкви. Совесть перестала грызть и терзать ее, но она со страхом думала о том, что Каррауд может ее разыскать. Мысль об этом постоянно тревожила и мучила ее. Она помнила: Каррауд силен и богат, ему ничего не стоит нанять каких-нибудь негодяев, напасть на беззащитный замок и похитить ее, Эсси. Она молила Бога, чтобы человек, с которым она прожила целый год, не любя его при этом ни минуты, забыл ее навсегда.
     Кроме того, она больше не доверяла мужчинам. Исключением был добряк фон Рауде. В остальных мужчинах она видела опасных потенциальных предателей, эгоистичных и бессердечных. Она чувствовала, что все они не могут быть такими, что она ошибается, меряя их всех меркой, достойной Каррауда и Флоссе. Но она ничего не могла с собой поделать. Мужчины были ей неприятны. Она избегала даже лакеев и актеров. Впрочем, с последними она мирилась про себя во время спектаклей, когда они переставали быть для нее мужчинами, а становились героями, то есть, мужчинами, которых не бывает на самом деле.
     Приезд господина Варги странно взволновал ее. Этот человек вызвал в ней сочувствие. У него были удивительные, спокойные, «древние» глаза, он жил один, его жена умерла, он усыновил чужого мальчика и тосковал по родному сыну, которого искал сейчас сыщик Эссельдин Мариано, также пользовавшийся некоторым доверием Изабеллы. Господин Варга понравился Эсси. Ее привлекало к нему его одиночество, любовь к приемному сыну, а главное, какой-то мягкий покой, неизменно исходивший от него. «Он, кажется, добрый», - думала Эсси, глядя на Варгу, когда они обедали или ужинали. Ей нравилось, что Варга не ищет ее внимания, не говорит ей комплиментов, не старается заинтересовать ее собой – и в то же время вежлив и почтителен с ней. Он сильно отличался от тех мужчин, которых она до сих пор знала. И он приятельствовал с доктором Лидом, что в глазах Эсси было как бы «пробой», которой проверяется драгоценный металл. Еще более верной «пробой» ей казалось отношение тетушек к их единственному, родному племяннику – и его спокойное, сердечное отношение к ним. Она знала, что и Олимпия Корн, и Оттилия Рамэ при всей своей любви к людям не стали бы проявлять нежности к человеку, даже если бы он приходился родным сыном одной из них. Для этого они были слишком честны и проницательны. Себе Эсси уже не верила. Тем больше значения она придавала отношению тетушек к тому или иному лицу, появлявшемуся в доме.
     Эсси вздыхает и переменяет позу. Как хорошо, спокойно в этой беседке! И всё-таки она чувствует себя отделенной от мира точно стеклянным колпаком. Природа потеряла для нее свои прежние нежные краски, она разучилась от души радоваться ей, разучилась радоваться чему бы то ни было. Это ей очень горько. Но как же быть? Ее плоть осквернена, душа измучена, прошлое безобразно, будущее туманно, а настоящее спокойно, прочно, но как-то печально и пусто.
- Как же мне быть, Господи? – тихонько шепчет она.
     И вдруг слышит:
- Здравствуйте, госпожа Линард!
     Она вздрагивает от неожиданности и оборачивается на голос. И видит возле входа в беседку, внизу, у первой ступени, стоит Рамит Асторре. У него в руках две ракетки и волан.
- Доброе утро, Рэмми, - она приветливо улыбается ему.
- Вы не хотите поиграть со мной в волан? – спрашивает он.
- В волан? – она немного удивлена. – Я думала, мальчики не любят играть в волан.
- Я люблю, - убедительно возражает он. – Но если вы не хотите, то…
     Он умолкает и почесывает бровь.
- Почему же, - она встает. – Я буду рада немного поиграть с тобой.
- Спасибо, - он улыбается ей.
     Она спускается вниз. Они идут в центр поляны и принимаются играть. Поначалу Эсси, отвыкшая от этой игры, то и дело теряет волан, но потом к ней постепенно возвращается позабытые живость движений и быстрота реакции. Она ловко отбивает пробковый шарик, опушенный перышками, Рэмми не отстает от нее. Потом он теряет волан, и они оба смеются.
- Не устали? – спрашивает Рэмми заботливо.
- Немного, - отвечает она, удивляясь: неужели она действительно засмеялась? Засмеялась впервые за два года!
- Тогда, может, отдохнем? – нерешительно предлагает Рэмми.
- Отдохнем, - соглашается она.
- Вы умеете играть на фортепьяно? – спрашивает он.
- Да, - отвечает она. – Но я давно не играла.
- Может, вы поучите меня играть? – предлагает он.
- Ты хочешь научится играть на фортепьяно? – в ее голосе снова звучит удивление.
- На фортепьяно – не очень, - он опять застенчиво почесывает бровь. – Я больше хотел бы на гитаре.
- Вот как? – она улыбается ему. – Нет ничего легче. На гитаре я умею играть еще лучше, чем на фортепьяно. Сходи, пожалуйста, в музыкальную комнату и принеси оттуда семиструнную гитару. Она висит на красном арабском коврике, на стене, темная такая… помнишь?
- Помню, - он очень доволен. – Я сейчас, мигом!
     Он убегает, а она снова поднимается в беседку. Игра в волан оживила ее, согнала с нее меланхолическое оцепенение. Зато и растрепалась же она, наверно! Она аккуратно поправляет волосы и мантилью. Какой всё-таки Рэмми славный мальчуган: прибежал к ней, заставил играть – и она засмеялась. Интересно, почему он не с Тибольтом Варгой? Может, Варга занят, беседует сейчас с тетушками или доктором Лидом?..
     Рамит прибегает с гитарой. Он весь сияет от радости, потому что действительно уже давно хочет научиться играть на гитаре. Он с поклоном подает гитару Эсси и говорит:
- Может, вы сначала сыграете мне что-нибудь?
- С удовольствием, - отвечает она. – Только что?
- Что-нибудь, - он садится рядом с ней. – Какую-нибудь песню, которая вам нравится.
- Я давно не играла и не пела, - она вздыхает. Но… давай попытаемся.
     Она настраивает гитару, берет на пробу несколько аккордов, потом начинает играть и поет:
 
 
          Льются живые напевы
          В дальние наши поля:
          Боже, храни королеву,
          Боже, храни короля.

          Крутится справа налево,
          Слева направо Земля,
          Вдаль унося королеву,
          Вдаль унося короля.

          Рыцарь прекрасную деву
          Сгубит, свиданье продля,
          Но не предаст королеву,
          Но не предаст короля.

          Вспомнишь Адама и Еву –
          Раем глядится земля,
          Давшая нам королеву,
          Давшая нам короля.

          Змея к заветному древу
          Мы не подпустим, любя
          Всею душой королеву,
          Всею душой короля.

          Если же выпадет гневу
          Их охватить, опаля,
          Боже, прости королеву,
          Боже, пойми короля!

     Она умолкает. Голос у нее не сильный, но звучный и красивый. Рэмми в восторге и от ее голоса, и от слов, и от музыки.
- Как хорошо!.. – восклицает он, но вдруг осекается, заметив, что глаза Эсси полны слез. Она поспешно вытирает их ладонью и улыбается ему:
- Это я так, расчувствовалась немного. Не обращай внимания. И зови меня просто Эсси. И на «ты». Ладно?
- Да, - он тихонько пожимает ее руку. – Эсси, ты очень хорошая! Давай будем дружить? По-настоящему!
- Давай, - отвечает она. В мальчишескую дружбу она не верит: мальчишки ведь такие непоседы! Но слова Рэмми ей приятны.
     Она начинает учит его нотам. Он старается запомнить, но ему трудно: ведь он никогда не учился музыке. Тогда они идут в дом, в библиотеку. Эсси находит там несколько старых, чистых нотных тетрадей и пособие для начинающих гитаристов. Она дарит тетради Рэмми и начинает учить его уже по-настоящему: где и как записывать ноты (у каждой своя линеечка!), каким образом эти ноты расположены на гитарных струнах, что такое лады, октавы, тональность. Он слушает внимательнейшим образом и запоминает, и записывает.
     Наконец она говорит:
- Хватит на сегодня. К завтрашнему дню ты должен твердо запомнить, где какая нота находится: на гитаре и в тетради. А через три дня ты должен будешь без запинки сыграть мне вот эту гамму из учебника. Она совсем простенькая. Гаммы необходимо играть: я сама с них начинала. Запомни также все ноты открытых струн.
- Я всё сделаю, - обещает Рэмми и просит:
- Пожалуйста, сыграй еще что-нибудь. Ты можешь не петь, если тебе не хочется; просто сыграй.
- Так и быть, - соглашается она и начинает играть. Она играет одну прекрасную мелодию за другой. Ее пальцы, два года не касавшиеся струн, с каждой минутой обретают всё большую гибкость, беглость, уверенность. Рамит самозабвенно слушает ее, восхищаясь и завидуя. Какая же Эсси счастливая: умеет так замечательно играть! И как мило оживилось, потеплело ее красивое лицо. Оно точно стало моложе. А в серо-зеленых глазах заблестели искорки радости. Он очень доволен, что пробудил ее к жизни, сам того не ожидая.
     Наконец Эсси откладывает гитару и говорит:
- Довольно. Пусть она пока что будет у тебя: ведь тебе нужно тренироваться. А я возьму себе вторую. Она немного похуже, но тоже ничего.
- Спасибо, - говорит Рэмми. Помолчав, он сообщает:
- А мы сегодня вечером пойдем с Тибольтом на море – купаться. Ты умеешь плавать, Эсси?
- Умею немного, - отвечает Изабелла. – Но я не купаюсь в море.
- Почему?
- Здесь слишком открытое место, - она вздыхает. – Но я принимаю морские ванны.
- Ванны – это скучно, - в голосе Рамита сочувствие. – Тебе бы по-настоящему поплавать. А верхом ты умеешь кататься?
- Умею.
- Поедем завтра вместе?
     Она задумывается, потом отвечает:
- Хорошо. Но только ненадолго: тут, рядом с домом.
- Конечно, конечно, - с готовностью подхватывает Рамит и искренне добавляет:
- Жалко, что ты не хочешь кататься со мной и с Тибом.
- Я… хочу… - она слегка краснеет. – Но не могу. Мне нельзя. Да и господин Варга, вероятно, был бы против.
- Тиб? – Рэмми поднимает брови. – Да он только обрадовался бы.
- Ладно, посмотрим, - она встает. – Пойду к себе, отдохну немного.
- Я не буду тебе мешать, Рэмми заглядывает ей в глаза. – Ты мне просто говори: иди, погуляй, Рэм, - и я сразу же уйду. Я не навязчивый.
     Она смеется, растроганная, и ласково гладит его по голове.
- Иди, погуляй, Рэм. Ты очень, очень славный.
     Он улыбается, кивает ей на прощание и уходит, а она, отнеся гитару в свою комнату, снова возвращается в беседку. Теперь ей совсем не так грустно, как было утром и вообще до сих пор. «Рэмми – действительно замечательный мальчик, - думает она. – Он точно дал мне лекарство от печали, и оно помогло мне».

                Х Х Х Х

     Этим же вечером, ложась спать, Варга находит на своей подушке сложенный вчетверо листок бумаги, на котором круглым почерком Рамита старательно выведено: «Тибольту Варге лично».
     Варга с улыбкой разворачивает листок и читает:
     «Тиб! Ты недавно говорил: если кто стесняется что-нибудь сказать другому вслух, пусть напишет ему письмо. И вот я пишу. Только, пожалуйста, не смейся надо мной. Ладно?
     Первым делом мне нужно сообщить тебе следующее: я влюблен в гипсовую девушку в ванной  ту, которая плетет венок. Когда я в ванной один, я ее обнимаю и целую: по-настоящему, в губы. Но перед этим я одеваюсь, потому что мне неудобно перед ней, хотя она и гипсовая. У нее такое живое и милое лицо, она улыбается как-то особенно. В общем, я в нее влюблен. Я назвал ее Эсмеральда. Наверно, это очень глупо, что я так делаю, да? Мне кажется, я немного ненормальный. Это похоже на миф о Пигмалионе и Галатее, о котором ты рассказывал нам в Ньюгарте. Но миф – это одно, а жизнь – другое. И я иногда думаю: а приятно ли Эсмеральде, что я ее обнимаю? Я понимаю, что она – гипсовая, и всё-таки для меня она живая. Если ты прикажешь мне не обнимать ее, я это дело брошу, даю слово. Но мне очень приятно ее целовать, потому что я ее люблю. Только не смейся надо мной. Просто кратко вырази свое мнение по этому поводу. Можно вслух».
     Варга тихонько смеется и читает дальше:
     «И еще у меня одна тайна, Тиб. Мне даже неудобно об этом писать. Но ведь и вслух я этого никогда не скажу. Понимаешь, я люблю тебя, как старшего брата. И мне часто хочется тебя обнять и поцеловать в щеку: как брата. Но я стесняюсь. Мне кажется, это слюнтяйство. Но если бы можно было иногда обнять и поцеловать тебя, я был бы счастлив (зачеркнуто) очень рад. Только не говори опять, что я нежный, как девчонка. Скажи мне, как мужчина мужчине: прилично ли мне будет тебя поцеловать? Или в этом есть что-то плохое? Ты мне прямо скажи, чтобы я знал».
     Варга закусывает губу, чтобы не засмеяться. Он очень растроган. Немного помедлив, он продолжает чтение:
     «И последнее, Тиб. Ты только не сердись. Я понимаю, что это не мое дело. Но… я мечтаю про себя вот уже два дня: хорошо бы ты женился на Изабелле Линард. Знаешь, какая она добрая и хорошая! Я, конечно, говорил тебе про нее вслух, но про женитьбу я не говорил. А ведь она достойна быть твоей женой. Она очень верная, чуткая и, мне кажется, может быть очень веселой. А потом, она красивая и одинокая. Мне кажется, ты спас бы ее, как спас меня. К ней вернулась бы радость жизни, вы были бы счастливы… но я понимаю, это не мое дело. Прости, пожалуйста. На эти последние мои размышления ты можешь не отвечать. Это дело твоей души и ее души. Я прекрасно понимаю, что в таких делах никто никому отчетом не обязан.
     Вот и всё. Спокойной ночи. Твой друг Рамит Асторре.

                P. S.
Пожалуйста, сожги это письмо, чтобы его больше никто не прочел».
     Варга глубоко задумывается. В течение нескольких минут он сидит, погруженный в размышления, потом сжигает письмо Рэмми на свече и, негромко постучав, входит к нему.
- Рэм, спишь? – тихо окликает он.
- Еще нет, - сонным голосом отзывается Рэмми. Но он прикидывается. На самом деле сна у него нет ни в одном глазу. Ведь он передал Тибу такое важное письмо! Он лежит, взволнованный. Что-то Тиб сейчас ему скажет? Только бы не ужасные слова: «Знаешь, Рэм, мне очень неприятно, что ты написал мне такое письмо…»
     Варга подходит к его кровати, садится на ее краешек и говорит:
- Рэм, я просто хотел сказать, что нет ничего плохого в том, что ты любишь свою Эсмеральду. Люби ее и дальше. И обнимай, сколько душе угодно. В этом нет ничего странного; просто ты поэт, вот и всё.
- Я же стихов не пишу, - возражает Рэмми.
- Это неважно. У тебя поэтическая натура. А что касается меня, можешь обнимать и целовать меня, когда тебе захочется, и, разумеется, когда мы одни. В этом нет никакого слюнтяйства. Это называется любовь. Любовь к брату, к другу. И когда тебе захочется проявить эту любовь, проявляй, не задумываясь: мне будет только приятно, потому что ты тоже мне брат. Ты родной мне человек. Мы любим друг друга, как друзья, как братья. Ничего непристойного в этом нет и быть не может.
- Правда? – Рэмми приподнимается на локтях.
- Честное слово.
- И я не буду при этом, как девчонка?
- Вот заладил. Никакая ты не девчонка, просто у тебя нежная душа. Да и у меня, по правде говоря, она такая же. Так что давай, обнимай меня, а то еще не уснешь, будешь переживать понапрасну всю ночь…
     Рэмми тихонько смеется, потом крепко обнимает Тибольта и целует его в щеку: несмело, застенчиво, точно клюет. Тибольт целует его в ответ и сажает рядом с собой. Рэмми прижимается лицом к его плечу и радостно улыбается в темноте: он всегда бесконечно доволен, когда Тибольт рядом.
- А ты сжег письмо? – спрашивает он.
- Сжег, - отвечает Тибольт,- хотя мне очень не хотелось. Ты такие славные письма пишешь. Будь моя воля, я хранил бы их – и так, что никто бы не узнал.
- Точно никто?
- Точно.
- Тогда ты не сжигай следующие, - Рэмми обнимает его.
- Не буду.
     Несколько минут они молчат, потом Тибольт нарушает тишину:
- А насчет Изабеллы Линард вот что я тебе скажу: это уж как судьба повернется. Пока что мы с ней не влюблены друг в друга. Но мы друг другу симпатизируем. И еще: мы друг друга изучаем. Она очень нравится мне. Кажется, я ей тоже нравлюсь. А что будет дальше, знает только Бог. Понял?
- Да, - голос у Рэмми застенчивый.
- Ну, и отлично. А теперь давай спать: уже поздно.
- Давай, - Рэмми ложится в кровать. Они с Варгой еще раз желают друг другу спокойной ночи, и Тибольт уходит.

               


                14.

     Восьмого июня после обеда госпожа Олимпия Корн спрашивает Рэмми в присутствии Варги:
- Дорогой мой, хочешь посмотреть со мной и с Тилли репетицию спектакля? Наш режиссер Лонгин Альдерог разрешил тебе придти. Он сказал: мальчику можно. Нас с Тилли он всегда пускает, а посторонних – ни-ни. Но я сказала ему: Рэмми очень любит театр. И он согласился.
     Рамит вопросительно смотрит на Варгу, и Варга видит: его приемный сын «разрывается на части». Ему очень хочется поехать с Тибольтом на послеобеденную прогулку верхом, но посмотреть репетицию хочется не меньше.
- Иди на репетицию, Рэм, - советует Тибольт. – Ведь мы с тобой катаемся каждый день, а репетиция спектакля… вряд ли ты увидишь ее еще раз. Я без тебя не поеду. Мы с доктором Лидом посидим в беседке. Может, в шахматы сыграем или в вист. Ну же, соглашайся.
     Рэмми с благодарностью кивает ему и сияющими глазами смотрит на Олимпию Корн.
- Большое спасибо, тетя Ольма, - он безудержно улыбается. – Я с удовольствием с вами пойду! Я… у меня просто слов нет, как я рад.
- Вот и прекрасно, - герцогиня гладит его по голове, и морщинки, словно лучики озаряют ее улыбающееся лицо. – Тилли уже пошла туда, в ложу.
     Они уходят из столовой. Госпожа Корн, понизив голос, доверительно сообщает Рэмми:
- Знаешь, с того дня, как ты подружился с нашей Эсси, ее просто не узнать. Она теперь улыбается, даже иногда смеется: так тихонько, точно колокольчик звенит. И играет на гитаре, и поет – иногда! Боже мой, как я за нее рада! И как благодарна тебе, знал бы ты!
     Ее голубые глаза действительно блестят самым живым удовольствием и признательностью.
- Я всегда буду дружить с Эсси, - обещает Рэмми. – Она очень добрая.
- Спасибо, дорогой, - говорит госпожа Олимпия. – Ты великое дело делаешь: спасаешь жизнь человеку. Это очень, очень важно!
     Рэмми испытывает прилив гордости – и радость за Эсси.
     Они с герцогиней проходят в ложу, где уже сидит Оттилия Рамэ.
- Наш мальчик пришел! – сердечно говорит тетя Отта. – Вот и славно!
    И продолжает:
- Репетиция для меня – это таинство, Рэмми. Правда, Лимпи? Ведь из репетиций рождается спектакль. А как это получается – Бог весть! Всё равно, что жить из лоскутиков великолепный наряд.
- Верно, - подтверждает Олимпия. – Да еще из непослушных лоскутиков. Садись, Рэмми! Садись, и будем молчать, чтобы наш Лонгин Альдерог не удалил нас из зала.
- Разве он может это сделать? – удивляется Рамит. – Вы же герцогиня!
     Она тихонько смеется:
- Я герцогиня мирская, а он – король театра, король искусства. Здесь, на сцене, его власть безгранична: в этих стенах мы с Тилли становимся его подданными, и он это знает.
     В театральном зале полутемно, только сцена освещена фонарями. Положив руки на бортик ложи, а голову на руки, Рэмми смотрит на сцену с раздвинутым занавесом. В зал входят актеры и рассаживаются в партере. Появляется Лонгин Альдерог, крепенький, кругленький – и тут же командует осветителям:
- Фильтр поменять! Мне нужен голубой свет на сцену. Господа музыканты – в яму! Помните, когда вступаете? Ах, дирижера бы нам!.. Что ж, начнем. Давайте-ка четвертую сцену. Ромео, Меркуцио, Бенволио, прошу!
     Пьеро Лудан, Витторио Бальдассаре и Фрэнсис Этторе поднимаются на сцену.
- Фонари, не спим! – окликает Лонгин Альдерог. – Почему освещение на потолке? Вы мне героев освещайте! Цыц, не смеяться! Ну, друзья, - обращается он к актерам на сцене. – Пошли!
     Пьеро Лудан (он играет Ромео) начинает:

           Ну, как же? с извинительною речью
           Иль так, без оправданий мы войдем?

    Фрэнсис Этторе-Бенволио подхватывает:

            На околичности прошла уж мода,
            И ни амура нет у нас с глазами,
            Повязанными шарфом, да с картонным
            Монгольским луком, выкрашенным в цвет,
            Что любят варвары, а девы в страхе
            От этих жупелов… Пролога нет
            У нас из книг, который мы могли бы
            Прочесть без выражения при входе
            С подсказками суфлера. Как угодно
            Пусть судят нас: мы просто станем в ряд,
            Исполним танец, да и марш назад!

     Пьеро-Ромео говорит снова:

            Дай факел мне. Я прыгать не намерен.
            С разбитым сердцем понесу я свет.

     Вито Бальдассаре-Меркуцио возражает:

            Ну, нет, Ромео, друг, плясать придется!

     Пьеро возражает в ответ:

            Уволь! Вы в легких башмаках
            И на ногу легки к тому же.
            А у меня в душе свинец
            И тянет книзу… где порхать мне?..*

ххххххххххххххххххх
• Здесь и далее перевод Н.Дашкевича и К.Велигиной.

     Рэмми слушает и смотрит, затаив дыхание. Режиссер удовлетворенно кивает головой, сложив руки на груди, и не прерывает актеров: он явно доволен из исполнением.
     После слов Бальдассаре: «Царица Маб была с тобой Ромео…» вступают скрипки и флейта. Они играют так нежно, что у Рэмми на глазах выступают слезы. Весь фантастический монолог Меркуцио о царице волшебных снов проходит под эту музыку.
- Это Бетховен, - еле слышно шепчет Рамиту госпожа Корн.
     Вся сцена проходит без сучка без задоринки. Альдерог ни разу не делает актерам замечания, а в конце не скупится на похвалы.
- Теперь пятую сцену Ромео с Джульеттой, - говорит он. – «Уже уходишь…» Давай, Жози.
     Жозефина, вечно юная, точно фея из волшебной страны, впархивает на сцену к Пьеро. Бальдассаре и Этторе снова спускаются в партер.
- Фильтр – заходящая луна! – Альдерог сердится. – Немедленно подайте мне меркнущий лунный свет! Так, хорошо. Ну, кого мы опять освещаем – друг друга? Героев мне освещайте, десятый раз прошу! Свет должен быть на сцене, а не на люстре и не на зрителях, черт возьми. Вот так, - он успокаивается. – Теперь отлично. Ромео, Джульетта, сели? Начали, - он машет рукой.
    Жозефина начинает проникновенным, чистым юным голосом, настоящим голосом Джульетты:

           Уже уходишь ты? Но день далёко,
           То соловья, не жаворонка голос
           Твой боязливый слух встревожил трелью.
           Ночами он поет в листве граната…
           Поверь мне, милый, это соловей!

     Ромео в тихом сокрушении спорит с возлюбленной:

           Нет! Жаворонок это, вестник утра,
           Не соловей! Взгляни, любовь моя:
           Завистливые проблески уж ярко
           Край облаков востока золотят…
           Сгорели свечи сумрака ночного.
           Веселый день беспечным жеребенком
           Встал на дыбки на высях гор туманных.
           Идти и жить мне надо, иль остаться
           И умереть!..

     После появления кормилицы, Аквилины Полинг, и после того, как Ромео «спускается из окна», то есть, спрыгивает со сцены, музыканты не вступают вовремя. Альдерог сердится на них.
- Эй, в яме – уснули? – кричит он. – Флейту!
     Флейта тут же звучит – нежно, мелодично и одиноко.
     Джульетта, стоя на краю сцены произносит:
    
          Ушел ты… милый! господин мой! муж мой!
          Мой друг! Я всякий час на дню должна
          Весть от тебя иметь. Одна минута,
          Как день проходит для меня. Раз так,
          То сколь стара же я, должно быть, буду,
          Когда увижу вновь Ромео…

      Ромео снизу отвечает:

          Ах!
          Прощай, любовь моя, и верь, мой ангел:
          Ни разу случая не пропущу я
          Поклон и весточку тебе прислать.

     Джульетта:
 
          Как думаешь ты, свидимся мы снова?
    
     Ромео:

          Не сомневаюсь. Горе наше будет
          Для нас при встречах темой для бесед –
          И в них мы обретем печали сладость…

     Джульетта (с содроганием):

           О, Боже! Дух живет во мне зловещий,
           И кажешься ты мне теперь с балкона
           Усопшим… сгинь же, злое наважденье!
           Ты просто слишком бледен, ты устал.

     Ромео:

           И мне, любовь моя, такой же бледной
           Ты кажешься отсюда, снизу. Горе,
           Подтачивая силы, мучит нас.
           Прощай, прощай!

     И Пьеро-Ромео скрывается за ширмой. Джульетта-Жози закрывает лицо руками и уходит «в комнату» под печальные и нежные звуки флейты…
- Хорошо! – говорит Альдерог. – Жози, отлично! Пьеро! Всё неплохо, но тон у тебя слишком жалобный; маловато мужественности. Сухая, твердая мужская скорбь, достоинство, а не плаксивость! Вот так: «… горе, подтачивая силы мучит нас. Прощай! Прощай…» – торжественно, сдержанно и сокровенно произносит он.
- Я понял, Лонгин, - говорит Пьеро.
- Плакса-Ромео! – фыркает в партере Арлекин-Бальдассаре, он же Меркуцио.
- Видал я тебя! – мгновенно ощетинивается Пьеро Лудан.
- Тише! – строго приказывает Лонгин Альдерог. – Еще раз эту сцену. Флейте – не спать, вступать вовремя. Свет на месте. Хорошо. Пошли!
     И он вновь взмахивает рукой. На этот раз Пьеро берет нужный тон, флейта вступает вовремя, и сцена проходит блестяще. Альдерог доволен и щедро хвалит актеров. Пьеро украдкой корчит рожу Бальдассаре. Тот смеется. В сущности, эти двое не держат друг на друга зла и даже приятельствуют между собой. Если бы не Амелита Фолкон, их вечное яблоко раздора, они были бы, пожалуй, настоящими друзьями.
- Ну, как вам наша репетиция, Рамит? – спрашивает Лонгин Альдерог, когда по окончании репетиции, госпожа Корн, Оттилия и Рэмми спускаются вниз.
- Мне очень, очень понравилось! – с жаром отвечает Рэмми. – Мне кажется, вы очень талантливый режиссер, господин Альдерог. А актеры, а музыка! – и он разводит руками в знак того, что у него нет слов от восхищения.
- Спасибо, - Лонгин очень доволен и пожимает ему руку. И добавляет великодушно:
- Я позволяю вам присутствовать на репетициях. Вы, я вижу, действительно любите театр. Приходите еще, мы будем рады вам…

                15.

     Спустя два дня Изабелла Линард возвращается домой вдоль морского берега. Она ходила прогуляться – и теперь идет обратно, аккуратно ступая по песку маленькими ногами, обутыми в светлые спортивные туфельки с низким каблуком. Эсси не любит высоких каблуков: она так и не научилась ходить в подобной обуви – и не видит смысла учиться.
     На ней ее светло-бежевое платье, соломенная шляпка и газовая мантилья на плечах. Ей нравится гулять вдоль морского берега, смотреть на мелкие волны, слушать их шелест и шорох, их шипение, с которым они набегают на песок. Она любит вечернее небо над морем, а теплый ветер, дующий с морских просторов, словно вдыхает бодрость и тихую, ровную радость во всё ее существо.
     Эсси идет по направлению к лестнице, что ведет к Корабельным Соснам, и улыбается своим мыслям.
     Она думает про Рэмми. Он оказался очень способным  и увлеченным учеником. Вместо одной заданной ему гаммы он бегло сыграл ей целых пять. Он уже может читать с листа несложные мелодии и почти верно петь их. Слух у него хороший, хотя, конечно не абсолютный, и он никогда не может определить ноту на слух. Но он уже заучил несколько легких мелодий для начинающих гитаристов и исполняет их с большим чувством.
     Конечно, они не только занимаются гитарой. Они еще играют вместе в волан, выгуливают в лесу черепаху Рамита и уже два раза катались вместе неподалеку от дома верхом: Рэмми на Брауне, а Эсси на белой кобылке Гите, в женском седле.
     Сначала Эсси думала, что будет скучать с Рэмми, но, оказалось, Рамит настолько тактичен и умен, что ей никогда не бывает с ним скучно. Помимо этого у них общие интересы: оба любят книги и читают друг другу наизусть стихи. А иногда Рэмми рассказывает Эсси про Ньюгарт, и она внимательно слушает, потому что он старается придавать своим рассказам веселый и легкий фон. Он намекнул ей, из-за чего попал за решетку, и она прониклась к нему самым сердечным сочувствием и пониманием. Так же, как ему ее история напомнила собственную судьбу, его история напомнила ей ее прошлое, и она почувствовала свое духовное родство с Рэмми. Он часто рассказывает ей о «своем друге Тибе», и она с каждым днем испытывает всё большее уважение к Варге, который вытащил такого славного и, к тому же, несчастного мальчика из Ньюгартского болота. Рэмми стал для нее не только учеником, но и другом: в той степени, в какой могут быть друзьями молодая женщина и четырнадцатилетний подросток. Вообще в Исполине все любят Рамита за его общительность, ум и веселый нрав. Эсси тоже его любит – и вместе с тем завидует ему. Пусть он успел побывать в тюрьме, но он чище, нежели она, и здоровее душой, а главное, он не одинок… она тихонько вздыхает.
     Вдруг она слышит за своей спиной топот копыт. Кто-то скачет позади – и, конечно, скоро догонит ее. В ее сердце тотчас рождается тревога. Она любит одинокие прогулки, но вместе с тем не чувствует себя спокойно, гуляя одна. Неожиданные звуки и незнакомые люди пугают ее, хотя она редко с ними сталкивается. Но когда сталкивается, испытывает мучительный страх. Вот и сейчас она боится повернуть голову, увидеть, кто`  настигает ее. Но тут же берет себя в руки, останавливается и, сотворив короткую молитву, решительно оборачивается.
     Тотчас она облегченно вздыхает: к ней приближается Тибольт Варга на Мадьяре. Он, как и она, одет легко: в полотняный костюм – белую рубашку и синие панталоны. На ногах у него синие гольфы и белые спортивные туфли, голову защищает светлое кепи.
     Она считает, что неучтиво было бы продолжать свой путь, не обменявшись любезным словом с гостем Исполина, поэтому ждет, когда он подъедет поближе.
     Он оказывается рядом с ней через минуту и, сдерживая коня, с улыбкой говорит:
- Добрый вечер, госпожа Линард.
- Добрый вечер, господин Варга, - отвечает она приветливо. Он соскакивает с коня и ведет его в поводу. Она идет рядом с ним, немного растерянная: она ожидала, что он поскачет дальше.
- Я не мешаю вам? – спрашивает он, снимая кепи и кладя его в небольшую сумку, подвешенную к передней луке седла.
- Нет, нисколько, - ее голос звучит вежливо, но он улавливает в нем напряжение.
- Я просто хотел пройтись пешком до лестницы, - поясняет он. – Сегодня замечательный вечер. Вы гуляли?
- Да, прошлась немного, - она посматривает на него исподтишка, сбоку. – Я люблю гулять по утрам и вечерам, когда солнце не так сильно печет.
     Какой он загорелый, думает она. И большой – выше ее на голову. И стройный, несмотря на свою небольшую сутулость, которая, впрочем, его не портит.
- Я хотел сказать вам спасибо за Рэмми, - продолжает Варга. – Он с большой охотой учится играть на гитаре.
- Да, он очень способный, - она оживляется. – И у него замечательный характер. Его у нас все любят, вы заметили?
- Да, - соглашается Варга. – Рамит у меня приятный малый.
     Она видит, как теплеет его лицо, и спрашивает:
- А где он сейчас?
- На репетиции, - Варга смеется. – Господин Альдерог открыл ему доступ в «святое святых», и теперь Рэмми часто пропадает в театре. Как говорится «заболел» репетициями. Но утром и вечером мы всё равно купаемся вместе. И гуляем перед сном: слушаем вечерние звуки леса.
- Счастливые… - вырывается у нее. Тут же она густо краснеет. Он делает вид, что не заметил ее смущения.
- Да, - подтверждает он. – Нам очень хорошо. Но когда найдется мой Ольгерд, я буду действительно счастлив.
- Да, я слышала, - она перестает смущаться и смотрит на него сочувственно. – Мне кажется, господин Эссельдин Мариано непременно найдет его. Он удивительный человек. Я немного его знаю.
- И какой же он?
- Волевой. Немногословный. Очень проницательный. И всю душу отдает своему призванию – сыскному делу.
- Ваша характеристика обнадеживает, - замечает Варга. И вдруг спрашивает:
- Почему вы не купаетесь в море, госпожа Линард? Ведь это так весело. Или вам приятно оставаться грустной?
     Он останавливается и смотрит ей в глаза. Она тоже против воли смотрит ему в глаза испуганным, беспомощным взглядом – и точно тонет в его темно-карих, древних, спокойных глазах, полных бережного вопросительного внимания.
- Мне… мне не приятно оставаться грустной… - ее голос испуганно дрожит. – Я просто не хочу купаться. Да мне и нельзя.
- Вздор, всё вам можно, - очень мягко говорит он. – Вот что: приглашаю вас завтра вечером купаться вместе со мной и с Рэмми. Уверяю вас: у меня к вам только братские чувства. Если боитесь идти одна, возьмите с собой кого-нибудь.
- Нет, я не приду, - она бледнеет, не в силах отвести встревоженных глаз от его лица.
- Как угодно, - он идет дальше. – Но мы с Рамитом были бы очень рады вам. Я ведь знаю вашу историю, - просто говорит он. – И мне не хочется, чтобы эта история сломала, погубила вас. Вы сильная; вы сможете стать хозяйкой своего настоящего и будущего, если захотите. Ведь вы и в самом деле моя сестра, троюродная или четвероюродная, я не очень в этом разбираюсь.
- Откуда вы узнали про меня? – в тихом смятении спрашивает она.
- Секрет, - он улыбается. – Одно вам скажу: я преклоняюсь перед вашим мужеством и глубоко уважаю вас. Вы думаете, должно быть, что вам грех радоваться, что вы слишком грешны? Так вот: нет. Вы милая нежная девушка, совсем еще молодая, чистая и невинная, несмотря на всё, что вы претерпели. Вы не должны сторониться людей. Как бы я хотел стать вашим другом: как господин Рауде, как мой Рэмми…
- Нет, - она кусает губы, но потом не выдерживает и плачет. – Я никогда никому больше не поверю! Рэмми и доктор Лид – особенные люди, а вы… я почти не знаю вас. Оставьте меня, не говорите больше со мной.
     И она почти с гневом смотрит на него сквозь слезы.
- Простите меня, - он очень бережно целует ее руку. – Я виноват; начал говорить с вами не так, как хотел. Но мне грустно видеть, что вы боитесь всего и вся. Вы чувствуете себя беззащитной. Знаете что, - на его лице появляется вдохновение. – У меня есть дамский пистолет; вещь удобная и надежная. Я с удовольствием подарю вам его. Умеете стрелять?
- Да, - она вытирает платочком слезы. – Но я давно не тренировалась.
- Я вам подарю его, вы потренируетесь. И будете спокойно гулять в одиночестве, зная, что у вас есть оружие. Если кто-то захочет напасть на вас, стреляйте ему в руки. Он не умрет от этого, зато не сможет причинить вам вреда.
     Ее лицо светлеет.
- Благодарю, - говорит она. – Но… дарить не надо. У меня есть деньги. Я куплю у вас пистолет.
- Вы хотите меня обидеть? – в его голосе мягкий упрек.
- Нет, - она теряется. – Но дамский пистолет… он же, наверно, очень дорого вам стоил.
- Госпожа Линард, - он улыбается ей. – Пожалуйста, не торгуйтесь со мной и не лишайте меня удовольствия сделать вам подарок. Пусть хотя бы мой пистолет вас защищает, если меня самого вы от себя гоните.
- Я не гоню, - вздыхает она. – Но… я согласна на подарок. Даже если мне самой придется стрелять, с оружием я буду чувствовать себя уверенней.
     Помолчав, она добавляет:
- Не обижайтесь на меня, господин Варга. Я действительно стала совсем дикой, потому что… меня обманывали не раз и не два… - ее голос осекается.
- Я и не думал обижаться на вас, - он снова останавливается. – Вот и лестница. Теперь вы можете с достоинством покинуть меня. Но я не хочу, чтобы вы снова плакали.
     Он осторожно берет ее за локти, склоняется к ней, целует в глаза, в щеки, в волосы раз шесть – быстро и нежно, точно ветерок. В этой нежности нет ничего мужского, плотского, нет и женского, чувствительного. Есть, скорее, нечто ангельское, словно ее касаются не губы Тибольта, а только его душа. И эта душа касается не ее лица, а такой же души – ее, Эсси, внутренней сущности.
     После этого он кланяется ей, вскакивает на Мадьяра и уезжает. А она остается у лестницы, неподвижная, как статуя.
     Потом, очнувшись, она задумчиво, неторопливо поднимается наверх. Она больше не боится Тибольта Варгу. И что самое удивительное: она теперь верит ему.
     Но этого мало. Она вдруг с изумлением и каким-то сладким страхом чувствует, что любит его! Любит его взгляд, древний, мудрый, спокойный, любит его голос, а главное, чистоту и нежность его поцелуев. Никто до сих пор никогда не целовал ее так. «Он поцеловал мою душу», - думает она. И вдруг счастливая, гордая, торжествующая, радостная и вместе с тем стыдливая улыбка озаряет ее лицо. Она понимает, что пропала, и в то же время приветствует чувство, окончательно возродившее к жизни ее душу. Ей, Изабелле, нельзя никому верить, но она верит, нельзя любить, но она любит, нельзя искать счастья, но она уже испытывает его. Она понимает, что уже не может не любить Варгу. Пусть, как друга, как брата: но не может не любить. Он больше не чужой для нее, он брат ей; она это видит, чувствует. О, как ей не хватало этой дружбы, этого братства, священного и чистого! А о том, что будет дальше, она не желает и думать. Пусть Господь решает ее судьбу. Она же радуется всей душой. И знает: она больше не одинока. Он поговорил с ней, коснулся ее, преклонился перед ней, вылечил ее – и уехал прочь, ничего не требуя взамен. Он уехал, спокойный и загадочный человек, а она полюбила его – и уже не разлюбит. Потому что доверяет ему отныне так же, как своим ближайшим друзьям. С сегодняшнего вечера он – один из них. И при этом он – особенный, не такой, как они. Он не лучше их и не хуже, просто – совсем, совсем другой.
     Полная мыслями о нем, она возвращается в дом, успокоенная и просветленная. Она больше ничего не боится, потому что всё в ней уже совсем иное, чем какой-нибудь час назад. Она изменилась.
     … Этим же вечером лакей приносит ей небольшую деревянную коробочку «от господина Варги». Там лежит блестящий, элегантный дамский пистолет и патроны к нему. Эсси радуется и пишет записку:
     «Господин Варга! Спасибо Вам за подарок. И не только за него. Для меня большая честь быть Вашей сестрой и другом. Спокойной вам ночи. С уважением, Изабелла Линард».

                16.

     Следующим вечером Эсси в нерешительности стоит за деревьями, около дубовой лестницы, ведущей к пляжу, и наблюдает, как внизу весело плещутся в воде Тибольт Варга и Рамит. Варга сегодня купается в черных трусах и черной майке, и Эсси понимает: он специально так оделся, чтобы не смущать ее, если она всё-таки придет. Она испытывает к нему глубокую благодарность за его бережное отношение к ней, и ей очень хочется туда, к ним, - войти в их смех, в их игры в воде под вечерним солнцем. Но стыд и робость удерживают ее.
     В руке у нее сумка с полотенцем и купальником, но она не может преодолеть своей нерешительности, сердится на свой дикий нрав, на свою викторианскую стыдливость – и чуть не плачет от досады. Она уже готова с тяжелым сердцем повернуть домой, как вдруг слышит благодушный голос барона фон Рауде:
- Добрый вечер, Эсси!
     Она оборачивается и, несмотря на всю свою досаду и печаль, не может удержаться от улыбки: до того барон Рауде действительно похож на выросшего и располневшего Моцарта, как это точно подметил Рэмми.
- Добрый вечер, доктор Лид, - она доверчиво смотрит на него. Как всегда, от доктора исходит обаяние и сердечная спокойная доброта. Какой он милый, надежный! Ему можно довериться. И Эсси вдруг торопливо признается:
- Понимаете, господин Варга и Рэмми позвали меня купаться.
- И правильно сделали, - доктор улыбается ей своей обаятельной улыбкой. – Купания в море, особенно вместе с такими славными людьми, как господин Варга и Рамит, были бы вам очень полезны. Вам надо побольше двигаться, играть…
- Там придется надевать купальник, - в ее голосе тоска.
- Так что же? – доктор Лид искренне удивлен. – И наденете. Он же у вас есть?
- Есть. Но… ноги будут открыты… и руки…
     Доктор смеется.
- Вот нашли камень преткновения! Зато всё остальное будет закрыто. Вы же прелестно сложены, дитя мое; вам своих ножек и ручек стесняться нечего. Пока я вас лечил, я каждый день любовался вами.
- Ах, перестаньте, - Эсси, смеясь и сердясь, берет его за руки. – Не обсуждайте меня, не то я потеряю к вам доверие.
- Не смею обсуждать, - доктор с отеческой нежностью целует ее в волосы. – Но вы должны непременно пойти и выкупаться, раз вас пригласили. Рэмми и господин Варга – люди порядочные, настоящие джентльмены. Поверьте, не будет ничего дурного, если вы станете с ними купаться. Да и им с вами будет веселее. И бросьте вы стесняться, точно средневековая дамочка. Слава Богу, двадцатый век наступил. Ну, хотите, я сойду вместе с вами вниз?
- Может, вы с нами тоже искупаетесь? – спрашивает Эсси с надеждой.
- Рад бы, да не могу, дитя мое, - отвечает господин фон Рауде. – Я сейчас иду к Этторе: у них прихворнул младший сынишка. Умудрился простудиться в такую жару.
- Тогда не надо сводить меня вниз, - глаза Эсси становятся решительными. – Я сама сойду. Идите к Этторе, доктор Лид!
- Всего доброго! – доктор ласково кивает ей на прощание и уходит, а она, перекрестившись, уже без колебаний покидает свое укрытие и почти сбегает вниз по лестнице.
     Варга и Рэмми замечают ее и машут ей руками.
- Иди к нам, Эсси! – весело кричит Рэмми. – Мы поиграем в мяч!
- Сейчас! – кричит она в ответ и укрывается в купальном домике. Там она переодевается в купальник. Он сплошной, розовый, приталенный, с пышными, точно хризантемы, буфами из оборок на плечах и на бедрах. Она даже не смотрится в зеркало – боится. Сложив свою одежду, она выходит из домика и идет к ним, такая же белокожая, каким был недавно Рэмми. Они старательно не смотрят на нее, но, тем не менее, оба успевают заметить, что у нее стройная широкобедрая фигурка с тонкой талией, округлыми плечами и приятно полными, длинными ногами. Рэмми про себя гордится ею: вот, какая Эсси красавица! А Варга чувствует, что ему лучше не смотреть на нее. Дыхание замирает у него в груди, и он отчетливо понимает: с этой минуты она для него больше не сестра, а Женщина – пленительная и единственно желанная.
     Но он держится с ней так же, как вчера, спокойно и дружески.
- Как хорошо, госпожа Линард, что вы пришли! – говорит он, улыбаясь. – Мы так ждали вас. Правда, Рэм?
- Очень! – подтверждает Рэмми.
- Спасибо, - она розовеет, застенчиво поглядывая на них. – Я… я немного поплаваю… а потом вернусь к вам.
- Да будет так, - просто говорит Варга.
     Она окунается в воду и плывет. Потом возвращается к ним и становится по пояс в воде. У Рэмми уже в руках мячик, и они принимаются играть. Сначала Эсси от волнения теряет мячик, как недавно теряла волан. Но постепенно ритм игры затягивает ее. Она начинает ловить мяч и умело подавать его. Все трое горячатся, смеются, увлеченные игрой, и по очереди плавают за мячом, когда он ускользает от них. Изабелла чувствует, как всё ее существо расцветает, наполняясь радостью и весельем. Она забывает, что на ней купальник, а у Варги руки открыты до плеч, а ноги до колен. Он тоже забывает об этом, увлеченный игрой. Но потом спохватывается и объявляет отдых.
     Усталые, они выходят на берег, и тут Эсси всплескивает руками:
- Я забыла покрывало!
- Зато я взял, - Варга расстилает покрывало под скалой. – Садитесь, госпожа Линард.
- Спасибо, - она присаживается в тени на покрывало. – Но мне нужно полотенце… и шляпка… я сейчас сбегаю…
- Я сам, сиди, пожалуйста, - просит Рэмми и убегает в домик. Он приносит Эсси ее шляпку и полотенце, в которое она немедленно драпируется, точно в кимоно.
- Эсси, да убери ты его, - простодушно говорит Рамит. – Пусть тело дышит.
- Вот пусть твое и дышит, - полушутя отвечает Эсси. – А моему и так хорошо.
- Ты в нем, как в мохнатой шубке, - смеется Рамит.
     Тибольт в это время ложится на спину, закидывает руки за голову и прикрывает глаза: это его любимая поза. Рэмми ложится рядом с ним на живот. Тогда и Эсси осторожно ложится – на бок, спиной к Рэмми и Варге.
- Ну, как, тебе понравилось? – спрашивает ее неугомонный Рэмми.
- Да, очень мило, - с достоинством отвечает она.
- А почему ты отвернулась?
- Рэм, оставь госпожу Линард в покое, - мягко велит Варга.
- Я не госпожа Линард, - она ложится к ним лицом. – Господин Варга, я для вас просто Эсси, как и для Рэмми. Как для всех моих друзей.
- Благодарю вас, - отвечает он, не открывая глаз. – Тогда я для вас просто Тибольт. Или «Тиб».
- Вам надо еще на «ты» перейти, - заботливо напоминает Рэмми и тут же, взвизгнув, хохочет: Варга не больно, но чувствительно ущипнул его за бок.
     Варга и Эсси тоже смеются.
- Я не против брудершафта, господин Варга… то есть, Тибольт, - с улыбкой говорит Эсси, приподнимаясь на локте.
- И я не против, Эсси, - он тоже приподнимается на локте и улыбается в ответ, глядя на ее красивое, весело и мило оживившееся лицо. А она видит его широкие, мощные плечи, покрытые ровным, уже довольно темным загаром, его стройные ноги, такие же загорелые, - и в смущении опускает глаза.
- Эсси, можно, я поношу тебя в воде? – звучит спасительный голос Рамита.
- Нет уж, носи господина Варгу… то есть, Тибольта, - отвечает она. – Я как-нибудь сама.
     И ласково смотрит на Рэмми: маленького, стройного, загорелого.
- Ну, хорошо, - соглашается он. – А ты поедешь с нами завтра кататься верхом по лесу?
- Да, поедем, Эсси, - просит и Тибольт. – Мы с Рэмми собираемся завтра на Липовые Поляны.
- Там очень красиво, - Эсси оживляется и снова поднимает на него глаза. – Я бывала там с тетушками прошлым летом. Там замечательно. Я поеду с вами.
- А песни нам споете? – Тибольт смотрит на нее своим всезнающим «древним» взглядом. – Я бы очень хотел послушать вас. Правда, очень хотел бы.
- У меня голос так себе, - признается она. – Но я спою. Обязательно.
- Спасибо, - говорит Тибольт.
- Вы же на «ты» перешли, - напоминает им Рэмми.
- Мы еще не привыкли, - отвечает ему Эсси и протягивает Варге руку:
- Тибольт, мне будет приятно обращаться к тебе на «ты».
     Он бережно пожимает ее руку:
- Мне тоже будет приятно так обращаться к тебе, Эсси.
     Рэмми очень доволен. Он чувствует себя настоящей свахой, но благоразумно помалкивает об этом. «Какие они оба красивые, - думает он мечтательно. – И как подходят друг другу! Только бы этот Ольгерд, когда появится, всё не испортил!»
     Отдохнув еще немного, они снова идут купаться. Варга и Рэмми носят друг друга в воде и смеются, потом Тибольт плывет, неся Рэмми на спине, а Эсси плывет рядом, тоже брассом – и вместе с Тибольтом поворачивает назад.
     В домике она первая становится под душ и переодевается.
     Домой они возвращаются вместе.
- Устала? – заботливо спрашивает Тибольт Изабеллу.
- Немного, - признается она и добавляет с сияющей улыбкой:
- Но я очень, очень довольна! Спасибо, что вы с Рэмми вытащили меня. А то я была, точно улитка в скорлупе.
     Варга смеется. Рэмми прыгает и скачет далеко впереди, что-то напевая.
- Тиб, - Эсси ясно смотрит на Тибольта. – Не надевай больше майку; я не буду тебя стесняться.
- Вот как, - он мягко улыбается и поддразнивает ее:
- Посмотрим!
     Она розовеет, но улыбается тоже – застенчиво, радостно и доверчиво.
     … Когда Эсси возвращается в свои башенные комнатки, Альбертина ахает:
- Госпожа Эсси, какая же вы красавица! Ну, просто, чудо, как выглядите. И какое у вас, слава Богу, личико веселое – совсем, как бывало в юности.
- Правда? А я ведь просто испугалась, Берта, - Эсси смеется и подходит к зеркалу. И замирает, растерянная, приятно изумленная. Из глубины зеркала на нее смотрит красивая, цветущая, полная сил и здоровья молодая девушка. Ее зеленовато-серые глаза блестят, на щеках нежный румянец, распущенные влажные волосы обрамляют узкий, правильный овал лица, а на губах играет мягкая улыбка. Вся она точно светится изнутри – юная, прелестная, сама жизнь и воплощенная надежда. И любовь. Она чувствует, как любовь хрустальной радугой переливается, играет в ее душе после двухлетнего ливня слез и беспрестанной печали.
     «Слава Тебе, Господи!» – с величайшей благодарностью к Богу мысленно произносит Изабелла.
    
                7.

     Июнь царит над морским побережьем Одаса: жаркий, пышный, сияющий.
     Ты живешь в сладостном упоении. Твоя душа точно пляшет, согретая солнцем, морем, дружбой, любовью.
     Каждый новый день ты встречаешь с восторгом, как некий щедрый дар – один из тех многочисленных даров, которыми теперь осыпает тебя судьба.
     Теперь вы с Тибом и Эсси почти неразлучны. Вы ездите верхом и на Липовые Поляны, и в Сантуран, и даже в Рупру, вы купаетесь вместе, вместе играете в волан и в мяч, катаетесь в лодке по морю, а тетушки Олимпия и Оттилия не могут налюбоваться на вас.
     Эсси прилежно учит тебя играть на гитаре, а ты столь же прилежно учишься. И не забываешь каждый день печатать на машинке. Теперь за час ты печатаешь уже два листа – и страшно гордишься собой.
     Среди актеров ты становишься «своим малым». Тебе обещают дать роль в следующем спектакле (Лонгин Альдерог утверждает, что ты очень артистичен).
Ты – миротворец, и всегда вовремя встреваешь между Пьеро Луданом и Вито Бальдассаре, когда они готовы поссориться из-за Амелиты Фолкон, Лорелеи, как ее прозвали в театре за золотистые волосы. Пьеро и Вито очень любят тебя, впрочем, как и все остальные. Особенно с тобой любит беседовать Орландо Эро, философ и эстет, играющий в театре Капулетти. Сначала тебе немного подозрительно его внимание к тебе и вечно подведенные черным карандашом глаза, но вскоре ты убеждаешься, что Орландо – добрейшая душа и вполне нравственный человек. Он не настоящий эстет, потому что нравственность ставит выше красоты, несмотря на легкий, чисто артистический цинизм своих речей и сожительство с Аквилиной Полинг, играющей в спектакле кормилицу Джульетты-Жозефины. Сама Жозефина сожительствует с лакеем-флейтистом `Эдом С`ерлио; в октябре они намерены пожениться.  Амелита Фолкон вздыхает по Орландо Эро. Он же испытывает к ней чувство дружбы, ничего больше. И она живет в гордом одиночестве, невзирая на сразу двух поклонников, Лудана и Бальдассаре. Они же мучаются из-за нее – и ездят в Сантуран, где в обществе случайных подруг вновь обретают душевное равновесие. Ты очень сочувствуешь им всем. И приятельствуешь с дочками Альдерогов. Ты помогаешь им расписывать декорации, но не часто: у тебя просто не хватает на это времени.
     Ты очень любишь сборы в Большой Беседке, похожей на часовню. Эта беседка стоит рядом с домом, за деревьями, на Сосновой Поляне. Как и любимая беседка Эсси, Большая Беседка вся густо оплетена ползучими розами, плющом, жимолостью, диким виноградом. Обычно туда переходят после обеда или ужина, пить чай или кофе. Все рассаживаются за круглым, низким, накрытым скатертью столом, в низких креслах, и доктор Лид, дымя ароматной сигарой и неизменно угощая такими же сигарами Тибольта, рассказывает что-нибудь забавное, интересное, остроумное, вызывая общий смех и живые непринужденные разговоры. Теперь и Изабелла с живостью участвует в них. Иногда она играет вам всем на гитаре и поет, и всё вокруг замирает, покоренное властью прекрасной музыки и слов – то грустных, то веселых, то просто задумчивых.
     Ты обожаешь «посиделки в светелке», как называет ваши чаепития веселая Оттилия Рамэ. Да и кто их не любит! Еще ты помогаешь тете Отте возиться с цветами (она любит садовничать), а Олимпии Корн, тете Ольме, помогаешь собирать целебные растения в лесу. Она весьма сведуща в народной медицине, которую, впрочем, и доктор Лид, дипломированный хирург, очень уважает.
     Но при всём этом тебя не оставляет мысль об Ольгерде, сыне Тибольта. Ты отчаянно ревнуешь к нему Тиба, хотя всеми силами скрываешь это. Каким он окажется, этот незнакомый мальчишка? Может, вредным и противным? Это будет очень плохо. Но еще хуже будет, если ты вдруг заметишь, что Тиб любит этого Ольгерда больше, чем тебя. Ты точно знаешь, что не вынесешь этого. Твое сердце разобьется. Ты, конечно, слишком любишь Тиба, чтобы молиться о том, чтобы Ольгерд Варга не нашелся. Но ты молишься о том, чтобы он не нарушил вашего счастья – твоего счастья. Ведь Тибольт – это всё, что у тебя есть на свете; перед любовью к нему меркнет всякое другое чувство, кроме любви к Богу.
     В своих письмах к Тибу (он называет их «секретными депешами») ты никогда не пишешь об Ольгерде. Порой ты действительно о нем забываешь – так тебе весело, хорошо и легко жить. Ведь теперь ты всегда можешь обнять Тиба и поцеловать его в щеку, как целовал когда-то отца и маму, - это ли не счастье? А по вечерам, когда вы гуляете, он иногда носит тебя на спине. Ты держишься за его плечи и чувствуешь себя замечательно.
     Вообще вы много играете, возитесь и боретесь. Но у вас существует железное правило: можно щипаться (не больно) и даже кусаться (тоже не больно), но только не щекотать друг друга. Тибольту это всё равно: он равнодушен к щекотке не хуже оленя или волка из музейной комнаты. Но ты к щекотке крайне чувствителен – и ненавидишь ее.
     В Ньюгарте эту «забаву» очень любили. Ты никогда не забудешь, как несколько мальчишек щекотали одного новичка, который не понравился Локкеру. Из глаз несчастного текли слезы, он хохотал так, что ты зажал уши руками; к тому же бедняга намочил штаны и сзади, и спереди. Его защекотали до судорог. Он долго лежал в ньюгартской больнице, после чего превратился в раба Локкера. Он жил в постоянном ужасе перед «исправёнышами» и время от времени страдал истерическими припадками. С тех пор ты ненавидишь щекотку и приходишь в бешенство, едва только слышишь это слово. Для тебя это даже хуже того, за что ты нечаянно убил Санторре Сагасту.
      Ты рассказал о «ньюгартских забавах» одному только Тибольту. И Тибольт, как всегда, успокоил и утешил тебя. Он умеет утешать людей. И чудесно читает стихи: так спокойно и просто, и в то же время торжественно, что из твоей души уходит всё дурное. Ты любишь слушать его, прижавшись к нему, когда вы сидите одни в своих комнатах или на берегу моря. В такие минуты его голос и музыка стихов, словно чистой здоровой водой, омывает твою душу, отравленную недобрыми воспоминаниями.
     Правда, они всё реже и реже посещают тебя, потому что тебе очень хорошо. Ты любишь Корабельные Сосны и в зной, и в дождь, ты любишь всех, кто живет здесь, начиная от герцогини и кончая последней служанкой. И каждый летний день ты пьешь, точно солнечный сок, смакуя его, наслаждаясь им. Ты любишь море, лестницу, ведущую на пляж, любишь лес, его деревья, кусты и цветы. И тебе хочется никогда не вырастать. Пусть бы время остановилось навсегда, оставив тебя четырнадцатилетним, и всю жизнь длилось бы это царственное, роскошное лето с его дождями, зноем, солнцем, луной…
     Но время идет. Ты с грустью глядишь на отрывной календарь – и в то же время бесконечно завидуешь сам себе, как завидует сам себе всякий человек, который может искренне произнести сокровенные слова: «Я счастлив».


     Девятнадцатого июня Изабелла Линард гуляет по лесу. Ей очень хорошо и спокойно, даже весело на сердце. Сегодня вечером она пойдет купаться с Тибольтом Варгой и Рэмми, а послезавтра состоится премьера спектакля «Ромео и Джульетта».
     Но одна настойчивая мысль мешает ей вполне радоваться. В их первую встречу вдвоем, на берегу, Варга уверил ее, что не испытывает к ней никаких чувств, кроме братских. Услышав эти слова в тот день, Эсси ощутила облегчение, но теперь ей почему-то грустно. За последние десять дней она сильно привязалась к Тибольту Варге. Так сильно и глубоко, что ей самой не по себе. И в то же время ей невыразимо приятно жить с этим чувством. Но это же чувство заставляет испытывать к нему не только сестринскую нежность и дружбу. Сама того не желая, она ощущает свое духовное родство с ним – такое сильное, какого никогда не испытывала ни с одним знакомым ей мужчиной – и всего менее с Флоссе и Карраудом. Тибольт удивительно ей близок, его внутренний мир родной для нее. Рядом с ним ей всегда уютно и хорошо. Но всё-таки не очень спокойно. Он волнует ее. Звук его голоса, бесстрастное пожатие руки, его «древние» глаза, всё его существо кажутся ей такими родными! Она уже не может жить без всего этого – и украдкой ищет встреч с Тибольтом. Без него ей пусто, грустно, одиноко; она не находит себе места, будто лишается какой-то части своей души – лучшей части, самой главной и сокровенной. Она, конечно, не смеет «бегать» за ним, как десятилетней девочкой бегала за своим взрослым молодым родственником, в которого была влюблена. Но без него всё кажется ей бессмысленным. Впрочем, ей немного надо: всего лишь два раза в день увидеть его, перекинуться с ним словом – и вот, в нее словно вдохнули жизнь, она счастлива, полна сил, и мир кажется ей прекрасным.
     Она понимает: это любовь, самая настоящая. Она любит Тибольта «всей силой своего сердца», как пишут в романах. Ее душа, ее тело тянутся к нему, томятся по нему, как томились бы по другу или брату. Она любит его как мужчину и при этом как верного понимающего друга. Но он любит ее всего лишь, как сестру, она сам так сказал. И ничто в его поведении с ней не противоречит этим его словам. Он смеется, шутит с ней, с удовольствием слушает ее игру на гитаре, сам играет с ней в волан или в мяч. И при этом они всего раз или два оставались вдвоем; обычно с ними всегда Рэмми. Он не мешает им, он очень тактичен. Но Варга действительно обращается с Эсси, как со своей сестрой, и мысль об этом мучает ее. Она даже представить себе не может, что`  будет с ней, когда он уедет из Корабельных Сосен – в Эгиду, преподавать. «Как я останусь без него? – думает Эсси. – Нет, я не смогу. Я очень любила Карела, когда бежала с ним из дома, но то была скорее влюбленность, эйфория… а здесь, сейчас – всё зрелое, настоящее. И я полна этим настоящим. А он – нет…»
     На мгновение у нее перехватывает дыхание. Она останавливается, чтобы загнать в себя слезы, которые готовы увлажнить ее глаза. Это мне по грехам, по грехам, поспешно твердит она про себя. Я дурная, я бросила бабушку; вот мне за это! Еще и мало! Будешь знать, как влюбляться в человека, который к тебе равнодушен...
- Доброе утро, Эсси! – вдруг слышит она позади себя голос Варги – и, тотчас радостно встрепенувшись, порывисто оборачивается. Слезы мгновенно исчезают, точно их и не было. Он здесь, он пришел! Больше ей ничего не надо. Ее сердце ликует, она улыбается ему счастливой улыбкой. Вся ее душа славит и приветствует его появление. Как же он добр, что пришел, и до чего один его вид согревает ей сердце, точно солнечный свет.
- Доброе утро, Тиб! – отвечает она.
     Он приближается к ней с ответной улыбкой.
- Гуляешь? – он предлагает ей руку, и она берет его под руку.
- Да, - отвечает она. – Как хорошо, что ты пришел!
- Почему? – в его глазах мелькают искорки мягкого коварства.
- Потому что без тебя мне было грустно, - просто отвечает она.
     Коварные искорки в его глазах гаснут, сменяясь глубокой, затаенной нежностью. Он растроганно и пристально смотрит на нее, но она этого не видит. Она идет рядом с ним, бесконечно счастливая оттого, что он рядом.
- А где Рэмми? – спрашивает она.
- Убежал на репетицию, - отвечает Варга. – А я пошел разыскивать тебя.
- Почему? – в ее голосе робкая надежда.
- Потому что мне без тебя стало грустно, - отвечает он ей ее же словами, и они оба смеются, глядя друг на друга. В эту минуту между ними словно пробегает сухой, беспокойно ласковый огонек любви, от которого кровь быстрее начинает бежать в жилах.
- Жарко, - она вдыхает душный, тяжеловатый воздух.
- Будет гроза, - говорит он. – И, должно быть, скоро. Ты не устала? Мы можем сесть вон на тот поваленный бурей каштан. Я люблю сидеть на нем, когда гуляю пешком.
- Я тоже, - отвечает она. – Он удобный, широкий. И ручеек бежит рядом.
     Они садятся на поваленный каштан. Рядом, за их спинами, действительно бежит ручеек, и звук этой бесконечно бегущей, журчащей, точно мурлыкающей, воды вплетается в гулкую тишину леса и в ленивый от зноя, скупой щебет птиц.
- А я стрелять научилась, - говорит она. – Вспомнила свои прежние уроки, потренировалась, и теперь метко стреляю.
- Я слышал твои тренировки, - улыбается он.
- Но я боюсь, что не смогу выстрелить в человека, - вздыхает она. – Даже в своего врага. Уж лучше пусть этот враг не попадается мне на пути. Я ведь трусиха. Мне волка-то было бы жалко ранить.
- Разве это трусость? – он срывает усыпанную белыми цветами ветку жасмина, растущего рядом, и дарит ей. – Это просто доброта. И женственность.
- Спасибо, - она зарывается лицом в ароматные цветы. И вдруг говорит неожиданно для самой себя:
- Тиб, я тебя люблю.
     Тут же, очнувшись, она в страхе смотрит на него и медленно заливается краской.
     Он тоже смотрит на нее, и она вдруг видит в его больших темно-карих глазах тихую ровную страсть, чистую и глубокую, как море.
- Моя Эсси, - он берет ее за руку. – Что мне ответить тебе? Я предлагаю тебе свою руку, а мое сердце уже давно с тобой. Но я молчал, я боялся тебя испугать. Я тоже люблю тебя – и знала бы ты, как сильно! В тебе – моя жизнь, мое счастье; других женщин я не знаю. Я бы никогда не уехал без тебя из Корабельных Сосен. Скажи еще раз, что ты любишь меня!
- Я люблю тебя, - повторяет она, слегка бледнея от волнения. – И я… я принимаю твое предложение.
     Тут же она оказывается в его объятиях, сильных, но при этом удивительно бережных. Не выпуская ветки жасмина, она закрывает глаза и обнимает его за шею, а он целует ее в губы нежно и осторожно, но при этом уверенно, как человек, сознающий, что имеет право на то, что делает. Она возвращает ему поцелуй и поскорее прячет лицо у него на груди. А он тихонько смеется от радости и целует ее волосы и глаза. Теплые мягкие веки трепещут под его губами, точно бабочки, но не пытаются уклониться от его ласки. Он чувствует, как бьется ее сердце: часто, но ровно, как будто своими поцелуями он утоляет жажду, давно томившую всё ее существо. Да, она, конечно, взволнована, но больше – рада, счастлива, как и он.
- Моя Эсси… - шепчет он снова и снова. Она кивает ему несколько раз: да, я твоя. И, не открывая глаз, прижавшись к нему, говорит:
- Тиб, мы с тобой обручились. Правда?
- Правда, - отвечает он. – И поженимся этим летом в Соснах.
- Я так боюсь потерять голову, - доверительно жалуется она ему.
- Зато я не потеряю своей, - он целует ее руку. – Обещаю, Эс: ничего между нами до свадьбы не будет, не бойся. Положись на меня.    
- Спасибо, - она благодарно и робко целует его в щеку. – Я бы именно этого и хотела: честности. Быть честной с тобой, с другими, с самой собой. Я перенесла слишком много бесчестья…
- Я знаю, он бережно покачивает ее в руках. – Не вспоминай об этом. Твое бесчестье кончилось навсегда, теперь ту убелена, как волна, как снег. Я не достоин касаться тебя.
- Нет, не говори так, - она плачет, но это слезы радости и сбывшегося великого желания. – Я ужасная грешница.
- А я ужасный грешник, - он снова целует ее. – Поэтому мы с тобой самая лучшая пара на свете. И я сегодня же попрошу твоей руки у тети Ольмы.
- Сегодня? – она и пугается, и радуется, поспешно вытирая слезы.      
- Сегодня! – решительно подтверждает он. – А завтра мы поедем в Сантуран, в церковь, и помолимся о нашем счастье… хочешь?
- Очень хочу, - теперь она улыбается. – А Рэмми… он не будет против?
- Рэм? Да это одно из самых его заветных желаний: чтобы мы с тобой поженились, - отвечает Варга. – Он ведь любит тебя, как сестру.
- Как хорошо! – она радуется. – А я его, как брата. Правда, Ольгерд…
     Она осекается, но он понимает, о чем она думает: как-то Ольгерд отнесется к ней?
- Мы с Ольгердом отец и сын, - успокаивает он ее. – Он будет твоим братом: так же, как Рэмми.
     И задумывается. Эсси знает, о чем он думает.
- Он найдется, - твердо говорит она.
     Неожиданно гром гремит почти что над их головами. Они вскакивают с каштана.
- Бежим, чтобы не вымокнуть, - говорит Варга. – Сейчас ведь хлынет ливень!
- Бежим! – соглашается она.
     И они убегают, смеясь и держась за руки, как дети.
     Они не замечают фигуры в черном, которая быстро движется прочь от деревьев, под прикрытием которых наблюдала за их объяснением. Это молодая женщина в черной траурной амазонке, в черной шляпе и перчатках. У нее довольно миловидное, но несколько мрачное лицо, а на губах – зловещая недобрая усмешка.
     Быстро, точно черная змея, она проскальзывает к кустарнику, за которым привязана ее лошадь, отвязывает ее, вскакивает в женское седло – и стремительно летит прочь через лес, к дороге, ведущей в Сантуран.
    

                Болезнью шутит тот, кто ран не ведал.
                Но тише! Что за свет в окне мелькнул?
                О! То – восход! Джульетта – Божье солнце!
                Встань, солнце ясное! Низринь ты месяц
                Завистливый, поблекший от печали.
                О, жрица месяца, его ты краше.
                Не будь его служительницей ты,
                Раз он тебе завидует. Наряд свой,
                Болезненно туманный, бледный, лунный
                Ты сбрось с себя! Да, вот моя царица,
                Моя любовь! Когда б она лишь знала!
                Уста ее неслышно что-то шепчут,
                А что – Бог весть. Мне в этом нет нужды,
                Когда я всё равно отвечу: нет.
                Я слишком дерзок: мне ли слушать речи
                Из уст ее, что лепесткам подобны?
                Две самых ярких звездочки небесных,
                Куда-то отлучившихся, велели
                Очам ее блистать до их возврата…

     Спектакль идет.
     Слуги, служанки, камеристки, управляющий с семьей, дети лакеев, актеров и слуг – все расположились в партере.
     Герцогиня Корн, Оттилия Рамэ, Изабелла, Варга и Рамит сидят в ложах. Барона Лиодора фон Рауде нет среди зрителей: он задействован в спектакле, играет падре Лоренцо, духовника Ромео.
     Эсси счастлива. Она сидит в ложе рядом с Тибольтом и Рэмми, и чувствует себя Джульеттой, юной, счастливой и любящей. Все монологи Ромео, обращенные к его возлюбленной, отзываются в ее сердце песней.
     Позавчера Тибольт попросил ее руки у госпожи Олимпии Корн. Госпожа Олимпия несказанно обрадовалась, но совсем не удивилась. Она подозревала, что прогулки Эсси с Тибольтом кончатся помолвкой. Она дала свое согласие, потом вызвала к себе для беседы Эсси, и та во всём призналась тете Ольме, положив ей голову на колени. Тетя Ольма благословила ее, поцеловала и сказала:
- Ты выйдешь замуж за доброго человека, Эсси; мало того, за человека сильного, яркого, нежного, способного глубоко любить и хранить верность. Я знаю Тибольта с детства, он именно такой. Я со спокойным сердцем отдаю ему тебя, но… одно условие: не забывайте нас с Тилли и как можно чаще приезжайте к нам, вашим старым одиноким теткам, которые любят вас обоих…
     И она засмеялась и заплакала, а Эсси бросилась целовать ее руки.
- Вы – моя матушка, тетя, - шептала она. – Вы вторая мать для меня! И для Тиба тоже…
     И невольные слезы покатились из ее глаз.
     Но потом обе дамы взяли себя в руки и объявили новость Оттилии, которая также очень обрадовалась, поздравила обрученных и расцеловала их обоих.
     Кроме престарелых сестер тайна была открыта Рэмми, доктору Лиду и Альбертине. Доктор выразил свое величайшее удовольствие, а Рэмми - восторг. Они оба также поздравили обрученных Альбертина же и радовалась, и переживала.
     И вот теперь Эсси тихо утопает в блаженства. Тибольт тоже счастлив. Вчера они с Эсси вместе ездили в церковь, а потом впервые гуляли вечером вдвоем, то и дело целуясь, и им было несказанно хорошо.
     Свадьбу назначили на второе августа. Олимпия Корн взялась за приготовления к венчанию и свадьбе, Оттилия деятельно помогала ей. Изабелла унаследовала бабушкино имение, в котором выросла, и драгоценности. Теперь ее приданое было богаче, нежели тогда, когда Флоссе сватался за нее.  Тибольт был беднее. Но оба не думали об этом, им не было никакого дела до украшений, драгоценностей и столового серебра. Эсси вообще равнодушна к украшениям. В будни она довольствуется брошами, а в праздники надевает ожерелья и браслеты. Но Олимпия Корн знает и понимает толк в украшениях. «Самой не понадобятся, детям оставишь», - сказала она Эсси и выписала приданое невесты из Трэддинга в Рупру, в свой небольшой дом, откуда не составляло труда доставить приданое в Корабельные Сосны. Теперь она спокойна и весела, так как всё идет, как д`олжно, - и смотрит спектакль с удовольствием.
     Рэмми весь поглощен тем, что происходит на сцене. Он позабыл и про Тиба, и про Эсси. Сейчас он в стране искусства вместе с Ромео и Джульеттой.
     Альбертина сидит в партере и вздыхает. Господин Варга – очень славный человек, но будет ли он добрым мужем для ее ласточки, которая столько вытерпела? Берте хочется верить в лучшее.
     Премьера проходит блестяще. Музыка вступает вовремя, фонари озаряют героев, а не кого-либо другого, и именно тем светом, который нужен. Но главное, актеры играют с подъемом, вдохновенно, глубоко, выразительно. Лонгин Альдерог очень доволен. После спектакля и он, и его труппа, и музыканты, и доктор Лид, и осветители – все принимают заслуженные ими оглушительные аплодисменты и букеты жасмина, шиповника и магнолий: садовых цветов в имении слишком мало…

                18.

     Отныне Изабелла и Тибольт – жених и невеста.
     Счастье преображает их обоих. Они точно постоянно окружены тихим сиянием. Но они бережно обращаются со своей взаимной любовью Их вечерних встречи коротки; они скромны, их образ жизни почти не меняется.
     Рэмми с удовольствием сопровождает их в прогулках, купается с ними, играет – и с радостью чувствует, что никогда не мешает им. Они по-прежнему посещают чаепития в Большой Беседке, собирают вместе землянику, крупную, точно лесной орех. Рэмми обожает землянику не меньше, чем его ручной «черепах» Колокольчик. Но ему известно: по вечерам Эсси и Тиб желают быть одни. И он не мешает им. В это время он читает или печатает на машинке, или сам идет «на свидание» – в ванную, к своей гипсовой Эсмеральде.
     Общество Эсмеральды не всегда устраивает его. Иногда вместо нее он навещает доктора Лида, который всегда ему рад, или тетушек, которые радуются ему не меньше, или актеров. Порой Орландо Эро берет его с собой на вечернюю прогулку по морскому берегу и очень занятно изображает то Калигулу, беседующего с луной, то Нерона, восклицающего перед смертью: «Какой великий актер погибает!», то еще какое-нибудь историческое лицо, чем-либо заинтересовавшее его.
- Римские императоры были безумцы, - задумчиво говорит Рамиту Орландо, держа его за руку; от него пахнет духами и бренди, и луна озаряет их, двух людей, идущих вдоль берега.
- Да, они были безумцы, - повторяет Орландо. – Честно говоря, ни один из них не сделал в этой жизни ни одного по-настоящему доброго дела. Но они любили искусство, и в них самих было что-то от искусства. Может, поэтому меня иногда тянет думать о них. А вот сейчас, например, я чувствую себя Йориком, а тебя вижу маленьким Гамлетом, который еще не вырос. А Йорик еще не бедный, потому что он пока что не умер, и они гуляют вместе, принц и его шут, гуляют по берегу моря… красиво?
- Красиво, - соглашается Рэмми, странно очарованный этим человеком и тем, что он говорит.
     Один раз он выходит на ночную рыбалку с Пьеро, Бальдассаре и Фрэнсисом Этторе (разумеется, с позволения Варги), да так и засыпает в лодке под мягкий плеск волн, под крупными южными звездами. Просыпается он на руках Витторио, который несет его домой.
- Всю рыбалку проспал, Рэм, - говорит ему Вито. И усмехается:
- А впрочем, не так-то много мы и поймали.
     … Июнь подходит к концу. А двадцать восьмого числа происходит то, чего никто не ожидает…


     Пасмурным, однако всё равно очень теплым июньским днем Изабелла вернулась с послеобеденного свидания с Тибольтом. Они гуляли вдоль берега моря и, как всегда, им было очень хорошо друг с другом. Они почти не говорили о любви: больше о книгах, о литературе. Но любовь была при этом в интонации их голосов, в бережных прикосновениях друг к другу. Она светилась в их глазах, отражалась в их улыбках и движениях. Они были зеркалами любви, чашами любви, и о чем бы они не говорили, – во всём была любовь. Они еще ни разу не повздорили и не рассердились друг на друга. Впрочем, у обоих были на редкость гибкие характеры, щедрые души и стремление «к миру во всём мире». Оба не любили ссор настолько, что старались ни с кем и никогда не вступать в конфликт. К тому же, сейчас длилось начало, утро их любви со всей прелестью недолгих свиданий, нежных пожатий руки и целомудренных поцелуев: самая прелестная пора влюбленных – их весна, вечная весна, какое бы время года не царило при этом в реальном мире, и сколько бы лет не было влюбленным. Возраст, время и черствая, бездушная реальность в эти дни теряют силу над сердцами, плененными, покоренными друг другом. В натурах духовно развитых и утонченных эта «жизнь вне жизни» проявляется обычно более высоко и сильно, чем в среде простых людей, но и те, и другие неизменно переживают при этом весну своего счастья.
     Вот и Эсси переживала такую весну. Напевая, она вошла в одну из комнат, чтобы переменить воду для букета сирени, подаренного ей вчера Варгой. При этом она наступила на что-то, лежащее на ковре и нагнулась поднять это что-то, дабы водворить упавший предмет на его обычное место… и вдруг застыла, замерла. Потом бледная, с расширенными от неожиданного потрясения глазами, схватила предмет и выпрямилась, не сводя с него взгляда.
       В ее руках была красная стрела, оперенная красными перьями. А к стреле была привязана нитками фотография Фальстафа Каррауда. Он был сфотографирован в анфас и улыбался Эсси своей хищной улыбкой – красивой, но при этом странно отталкивающей.
     Дрожащей рукой она перер`езала нитки на стреле маникюрными ножницами и перевернула фотографию.
     «Эсси! – прочла она. – Я – близко, и намерен вернуть тебя домой! Твой Кэрри».
     Почерк был круглый, четкий, но руке Каррауда не принадлежал: Каррауд писал неразборчиво, мелко, небрежно, даже когда старался. Но Кэрри было на самом деле его уменьшительное имя от фамилии. За Каррауда писал кто-то другой, но сам он действительно находился где-то поблизости, она ни секунды не сомневалась в этом.
     Всё в ней точно разом оборвалось. Она взглянула в открытое окно, в которое, по всей видимости, влетела стрела, и, словно во сне, подошла к нему и закрыла его. Потом положила стрелу и фотографию на стол и села на диван. Все мыли смешались в ее голове. Она ясно понимала в эти минуты лишь одно: Каррауд здесь. Каррауд хочет вернуть ее.
     Итак, то, чего она так боялась, произошло. Каррауд разыскал ее и теперь хочет, чтобы она вновь стала его рабыней, его вещью. Она ощутила дрожь, точно от холода. Слабость во всём теле заставила ее откинуться на спинку дивана. Но это длилось недолго. Внезапно Эсси ощутила прилив скорбного протеста и гнева. Она больше не беспомощна, не беззащитна. У нее есть Тибольт! И у нее есть пистолет. Да, отличный пистолет. Ни Тибольт, ни она сама не позволят, чтобы ее похитили. В конце концов, она обратится в полицию!
     Ее глаза сердито загорелись. Она перестала дрожать. Взяв со стола стрелу и фотографию Каррауда, а заодно захватив дамский пистолет, она быстро вышла из комнаты и почти побежала в кабинет барона фон Рауде; она знала, что Тибольт сейчас там.
     Постучав, она вошла: бледная, решительная. А спустя еще две минуты она уже рассказывала доктору Лиду и Тибольту о том, как нашла в комнате стрелу с фотографией. Ее голос слегка дрожал, но в глазах и во всём облике были решительность и твердость. Доктор Лид поднес ей рюмочку коньяку. Она с достоинством отпила небольшой глоток и поблагодарила его. Тибольт заботливо склонился к ней, поцеловал ее в щеку и сказал:
- Ничего не бойся, Эс. Я никому не позволю причинить тебе зло.
     Она благодарно пожала кончики его пальцев.
- Я тоже не позволю, - доктор Лид поцеловал ее в волосы. – Вы мне, как дочь, дитя мое. Успокойтесь, в Исполине за вас есть, кому постоять.
- Я спокойна, доктор Лид, - ответила она. – Спокойна  за себя. Но вы… Он беспощадный человек, вы можете пострадать от него. Может, послать за полицией?
- Полиция – это огласка, - доктор Лид покачал головой. – Нет, нет… да и, к тому же, что им за дело до стрел с фотографиями? Ведь никто, слава Богу, не убит и не ограблен. Они посчитают, что это чья-нибудь шутка, и даже дела не заведут. Я предлагаю вот что, Тибольт и Эсси: нужно всё рассказать вашим тетушкам. Вероятно, они напишут Эссельдину Мариано, и он даст достойный совет.
- Стоит ли тревожить тетю Ольму и Отту? – усомнился Тибольт. – По-моему, Лид, мы справимся сами.
- А вдруг не справимся? – спросил господин фон Рауде. – Нет, Тиб, я убежден: Олимпия Корн должна знать о происшедшем. Ведь неизвестно, чем грозят эти стрелы, и кто еще пострадает от них?
     Тут в дверь кабинета постучали, и вошел Рамит. Он был бледен, испуган и растерян, а в руках держал красную стрелу – точно такую же, как у Изабеллы. Он молча протянул стрелу и фотографию подошедшему к нему Тибольту. Тот взял их. На фотографии было лицо какого-то незнакомого мужчины, а на оборотной стороне карточки было напечатано на машинке: «Ньюгарт еще не кончился для тебя, убийца!»
- Это Санторре Сагаста? – почти утвердительно спросил Варга, глядя на фотографию.
- Да, - ответил Рэмми. – Я сидел на дереве. Эта стрела воткнулась в ствол прямо над моим плечом…
     Его усадили в кресло, также дали ему коньяка и рассказали о стреле Эсси. Рэмми, узнав, что он не один, приободрился и вместе с мужчинами принялся утешать Эсси. Она же, узнав о стреле Рэмми, в свою очередь воспрянула духом.
- Кто-то затеял с нами игры, - молвила она с некоторым вызовом. – Что ж, поиграем! И я согласна: необходимо всё рассказать тете Ольме: хотя бы просто ради того, чтобы она и тетя Отта были осторожны.
     Едва она успела произнести эти слова, как в раскрытое окно кабинета влетела еще одна красная стрела и упала на пол. Доктор фон Рауде, прикрываясь серебряным подносом, рванулся к окну, а Варга схватил стрелу. К стреле была привязана фотография очень миловидного мальчика. Сердце Варги неприятно и судорожно дрогнуло. Он разорвал нитки, взял в руки фотографию, перевернул ее и прочел: «Это Ольгерд Варга. Он скончался год назад. Передайте печальную весть его отцу».
     Настала очередь Варги бессильно опуститься в кресло. Но уже через минуту они с доктором, схватив пистолеты, выбежали из дома: искать неизвестного стрелка, а Эсси и Рэмми, забыв о собственных переживаниях, бросились к закрытому окну. Они очень боялись за Тибольта и доктора Лида.
     Варга и барон осмотрели все окрестные деревья и кустарники, но природа имела самый мирный вид. Никаких следов того, кто стрелял!
- Вернемся назад, - шепнул доктор Варге. – Из нас такие же плохие сыщики, как из Эссельдина Мариано балетмейстер. Мы сейчас очень рискуем, находясь здесь: неровен час, в нас выстрелят и попадут. Вернемся в замок
    Так они и сделали.
     … Узнав обо всём случившемся, Олимпия Корн из милой престарелой светской дамы немедленно превратилась в амазонку, и Оттилия Рамэ преобразилась точно таким же образом. Сестры подняли на ноги весь дом. Было объявлено военное положение. Всех лакеев, слуг и актеров предупредили о возможной опасности, им были показаны стрелы. Трех лакеев, умеющих метко стрелять из пистолета, послали охранять замок снаружи, Джослин Гор под охраной Орландо Эро и Витторио Бальдассаре отправился в город – дать телеграмму Эссельдину Мариано в его «штаб-квартиру», находящуюся в городке Кроке, а открытые по случаю жары окна было велено занавесить тюлем.
      Затем герцогиня Корн собрала в гостиной военный совет, на котором, кроме верной Тилли, присутствовали Варга, Эсси, Рэмми и доктор Лид.
- Всё в порядке, мои дорогие, - твердым голосом молвила герцогиня. – Эсси! Не бойся, никто не похитит тебя. Но тебе придется временно отказаться от прогулок. Рэмми, никто не разлучит тебя с Тибольтом и не вернет за решетку: я, Олимпия Корн, обещаю тебе это! Но ты тоже должен пока что сидеть дома. Тиб! Мальчик на фотографии может быть вовсе не твоим сыном, так что не сокрушайся раньше времени.
     Друзья мои! Я послала Эссельдину Мариано телеграмму следующего содержания: «Оставьте Ваши дела. Нам грозит опасность. Нас шантажируют и осыпают красными стрелами. Приезжайте сами или помогите советом. Ответьте отдельно, жив ли Ольгерд? Нам сообщили, что он погиб. Что нам делать? Олимпия Корн». Вот такой текст, - он обвела присутствующих внимательным взглядом. – Через три-четыре дня я получу ответ на свою телеграмму и сообщу вам его содержание. А пока слушайте мою команду: не бояться! И выше нос. Если кому-то взбрело в голову воевать с нами, пусть не сомневается: мы сумеем дать отпор!
- Мой поклон великой воительнице госпоже Корн, - Лиодор фон Рауде поцеловал руку герцогини.
- Мой также, - Варга последовал примеру барона. – Тетя Ольма! Тетя Отта! Прошу вас: передайте командование нам с доктором Лидом. Мы люди не военные, но сильные и неплохо владеем оружием.
- Передадим нашим мужчинам командование, Тилли? – улыбнулась герцогиня.
- Передадим, Лимпи, - молвила Оттилия, с материнской гордостью глядя на Варгу и фон Рауде.
     Барон, в свою очередь, передал командование Варге, который немедленно собрал отряд из лакеев и актеров – и выдал им кольчуги и шлемы из оружейной комнаты. Они должны были надевать их, охраняя по очереди замок днем и ночью. Караул, состоящий из пяти человек, должен был сменяться каждые три часа. Актеры и лакеи были несказанно довольны своими новыми «ролями» (ведь это вносило столько разнообразия в их жизнь) – и дежурили с удовольствием.
     Через четыре дня от Эссельдина Мариано пришла телеграмма: «Немного задержусь. Послал двух своих людей вам на помощь. В полицию не обращайтесь, если нет раненых. Ольгерд Варга жив и здоров, и в самом скором времени будет представлен господину Варге. Соблюдайте осторожность. Мариано».
     Когда Олимпия Корн зачитала эту телеграмму своим гостям, Варга не выдержал: он встал и вышел из комнаты. Через несколько минут он вернулся, и только опытный взгляд доктора Лида подметил, что Тибольт плакал. Теперь же от него точно исходило тихое сияние торжества и радости. Эсси, Рамит, доктор и сестры поздравили его, а он крепко обнял их всех. Вечером он был особенно бережен и нежен с Рэмми. А Рэмми всей душой радовался за него. Он был искренне рад, что Ольгерд нашелся и жив. А еще, несмотря на опасность, он был искренне увлечен новым приключением. Снимок Санторре Сагасты Варга у него забрал, и теперь Рэмми мог спокойно любоваться своей красной стрелой: она вызывала в нем сладкую дрожь страха и восторга. Он бегал по замку, вооруженный длинным старинным кинжалом, жалея лишь об одном: что нельзя гулять. Впрочем, они с Эсси несколько восполняли этот пробел, прогуливаясь по крыше дома и на башнях. Любимым занятием Рэмми стало, вооружившись морским биноклем покойного герцога Корна, оглядывать с крыши замка окрестности, выслеживая их тайных врагов. Эсси делала то же самое с помощью своего театрального бинокля. Тибольт и доктор мягко шутили над их разведческим пылом.
     А шестого июля в имение прибыли люли Эссельдина Мариано. Их звали Исидор и Винсент. Они походили друг на друга, точно два близнеца, и при них были две мощных западноевропейских овчарки. Они выслушали историю со стрелами, осмотрели стрелы и фотографии и приняли решение: осадное положение снять, дежурить только ночью. Имелись в виду сторожа. Сами Исидор и Винсент намеревались дежурить и днем, и ночью, по очереди. Познакомив овчарок с обитателями Исполина и служб, они спустили их со сворок.
- Теперь чужие не подойдут близко к дому, наши псы учуют их, - сказал Винсент, назначенный из них двоих старшим самим «господином Мариано».
     На вопрос, когда же приедет господин Мариано, Винсент ответил:
- Пятнадцатого июля.
     Оба охранника были крайне неразговорчивы. Они сумрачно и твердо попросили всех живущих в Исполине, не уходить из замка дальше, чем на полкилометра, пока не приедет Эссельдин Мариано. Также они убедительно заявили, что купаться можно только напротив лестницы, там, где пляж, - и не заплывать далеко, иначе они не ручаются за жизнь и здоровье тех, кого им поручили охранять.
     Обитатели замка выразили свое полное согласие с их мнением, обещали слушаться – и жизнь в замке потекла почти что по-прежнему. Никто больше не стрелял красными стрелами, о чем Рэмми, страстный любитель приключений, немного жалел. Про себя он надеялся, что судьба еще пошлет им какие-нибудь волнующие сюрпризы: ведь без них было немного скучно. Он просто не был бы Рамитом Асторре, если бы не мечтал об этом.

                19.

     Дождь.
     Рэмми сидит в пустой библиотеке и смотрит, как вода мелкими трещинками покрывает снаружи стекла окон. До него доносится сердитый рокот волн: на море небольшой шторм.
     Он знает: Тиб сейчас работает над своей диссертацией и предвкушает свидание с Эсси в портретной галерее. Они всегда встречаются там в дождь. Эсси, разумеется, тоже вся полна ожиданием встречи. Она уже совсем не боится Каррауда. А Тибольт говорил ему, Рамиту, и доктору Лиду, что ему странно: почему стрелы получили трое, а не одна Эсси? Доктор Лид выразил предположение, что Каррауду помогает человек, которому всё известно о Рэмми и о прошлом Варги.
- Но какую же цель этот человек преследует? – спросил Тибольт. – Положим, Эсси он хотел предупредить, что его друг здесь, Рэмми  напугать, меня – огорчить… но зачем ему всё это?
- А может быть, никакого Каррауда вовсе нет поблизости? – предположил доктор Лид. – Просто кто-то, имеющий сведения об Эсси, Рэмми и тебе, Тибольт, решил напугать нас. Возможно, это какой-нибудь твой личный враг.
- Лид, ты гений, - Тибольт даже привстал с кресла, на котором сидел. – Мне бы подобное и в голову не пришло. В самом деле, это похоже не правду Этот человек знает, что я разыскиваю своего сына, знает, как я люблю Рэмми, знает о нас с Эсси – и решил как следует напугать меня, привести в смятение с помощью срезу трех стрел. Одно только мне не совсем ясно: почему он просто не убил меня вместо того, чтобы разыгрывать весь этот спектакль в духе Стивенсона (только у Стивенсона черные стрелы, а здесь красные)? Ведь убить проще. Сколько раз с мая месяца я мог служить для него мишенью!
- Значит, он хочет отомстить тебе, не убивая тебя, - тут же отозвался барон фон Рауде. – Хочет помучить. Убить человека слишком просто, а вот смутить, заставить волноваться, переживать за тех, кого он любит, - яд более действенный.
- Бог ты мой, - Варга задумался. – Ума не приложу, кто` может так сильно ненавидеть меня.
- Может, кто-нибудь из твоих ньюгартских учеников? – предположил доктор.
     Но тут Варга и Рамит, присутствовавший тут же, дружно возразили ему, что этого никак не может быть: во-первых, Варга не враждовал с учениками Ньюгарта настолько, чтобы их месть простерлась дальше битья стекол, а во-вторых, «исправёныши» не обладали достаточными знаниями о Варге, и их фантазия в области отмщения не шла дальше «темной», драки, мелких мучительных каверз и, наконец, обыкновенного выстрела или удара ножом. До красных стрел и фотографий они не додумались бы… словом, это совершенно невозможно. Учителя Ньюгарта также ничего не знали о прошлом Варги, и со всеми своими коллегами Тибольт все полтора года преподавания в исправительной школе был в самых добрых отношениях. К тому же, он сомневался в их способности стрелять (тем более, метко) из лука и арбалета.
- Да, загадка, - уронил доктор Лид.
     Тибольт и Рэмми согласились с ним: происшествие с красными стрелами, безусловно, было загадкой. Где и каким образов враг Варги раздобыл фотографии Каррауда и Сагасты? И почему он молчит теперь? Три стрелы в один и тот же день, в один и тот же час, а потом – полная тишина, точно ничего и не было. Как это понимать? Быть может, Каррауд всё-таки где-то поблизости? Он узнал, что Эсси полюбила Варгу и решил отомстить и ему, и ей перед тем, как попытаться свести с ним счеты и похитить Эсси? Эту мысль высказала Олимпия Корн, и она показалась всем «посвященным» вполне правдоподобной. У Каррауда были связи, он мог раздобыть фотографию Сагасты и узнать всё о прошлом Варги, а также о его настоящем: ведь замок в лесу ничем не огражден. О фотографии мнимого Ольгерда никто не думал: трудно ли раздобыть снимок мальчика лет четырнадцати? Но Эсси немного сомневалась в тетиной версии. Во-первых, Каррауд не умел стрелять ни из лука, ни из арбалета, а во-вторых, он вряд и стал бы «тянуть кота за хвост»: он просто-напросто похитил бы Эсси во время одной из ее одиноких прогулок; это не составило бы для него ни малейшего труда. 
     Доводы Эсси также показались всем очень резонными, и все со вздохом признались, что красные стрелы: настоящий ящик Пандоры. Какую цель преследовал человек, пославший их, кто бы он ни был? На один этот вопрос нельзя было ответить, не усомнившись в собственной гипотезе. То, что цель была, никто не сомневался. Красные стрелы трудно было назвать причудливой выходкой досужего шутника. Но чего же добивался, чего хотел неизвестный стрелок, человек, действующий по собственной воле, или же наемник Каррауда? Никто не мог найти удовлетворительного ответа на этот вопрос.
- Всё равно Эссельдин Мариано дознается, где правда, если Господь захочет, - махнула рукой Оттилия Рамэ, и все единодушно признали: вот единственные слова, в которых нет никаких сомнений. Оттилию Рамэ провозгласили Самой Разумной; это прозвище, очень смешившее ее, осталось за ней на долгое время.
     Рэмми сидит в библиотеке в обществе гитары и вспоминает всё это.
     Вдруг дверь отворяется и появляется кучер Джослин Гор. Он только что вернулся из Сантурана, куда ездил по мелким поручениям герцогини.
- Вот, сударь Рэмми, - он подает Рамиту письмо. – Я на почту ездил. Что-то многовато писем сегодня в нашем сантуранском ящике. И для вас есть.
- Спасибо, Джослин, - говорит Рэмми.
     Гор уходит. Рамит смотрит на конверт и разочаровывается: это всего лишь письмо от директора Ньюгарта Бернвальда. Наверно, с какими-нибудь нотациями и поздравлениями. Он вскрывает конверт и читает:
     « Рамит!
     Я вынужден тебя огорчить. Суд Ньюгарта пересмотрел решение отдать тебя на поруки господину Варге. Дело велось неправильно. Как гражданин Одаса, совершивший убийство, ты не можешь находиться под опекой частного лица. Господин Варга обязан вернуть тебя в Ньюгарт не позже двадцатого июля. Ему уже послано соответствующее письмо. Так гласит закон, ничего не поделаешь. До свидания. Отто Бернвальд».
     Рэмми бледнеет, как полотно, и бежит к Тибольту. Он стучится к нему в кабинет и, всхлипывая, подает письмо. Варга внимательно читает его и вдруг смеется.
- Вот бестия! – говорит он. – Почерк-то тот же самый! И штемпеля на конверте нет. Ну, чего ревешь, бедняга? – он поднимает Рэмми на руки и целует его в обе щеки. Это не директор писал, а тот, кто присылал стрелы и надписывал фотографии.
     Он прижимает к себе Рэмми, потом ставит его на пол.
- Я никому тебя не отдам, слышишь? Даже если бы это было правдой, ты не вернулся бы в Ньюгарт, но это неправда, ложь! Ну?
- Да, - Рэмми вытирает слезы и улыбается, хотя ему всё еще очень не по себе.
- Смотри, узнаёшь почерк? – Варга показывает ему оборотную сторону фотографии Сагасты. – Одно и то же, видишь? И штемпеля на конверте нет!
- Вижу, - Рэмми улыбается. Варга дает ему стакан воды. Рэмми выпивает воду и окончательно успокаивается. Варга целует его еще раз. И тут же в кабинет, даже не постучав от волнения, торопливо входит Изабелла.
- Тиб, - ее голос дрожит. Она протягивает Варге конверт. – Это от него. Это точно от него! Я только что получила, Джослин принес. Это почерк Каррауда.
     Тибольт суровеет лицом, вынимает из вскрытого конверта письмо и читает вслух:
     «Эсси, здравствуй!
     Я узнал, что ты выходишь замуж за достойного человека. Разумеется, он достойней меня. И ты выйдешь замуж, никто тебе не помешает. Но у меня одна-единственная просьба к тебе: давай встретимся в последний раз! Мне нужно многое сказать тебе и прежде всего извиниться перед тобой. Я вел себя, как бездушный скот. Я понял это, только когда потерял тебя. Я целый год безуспешно тебя разыскивал, но теперь знаю, где ты. Ты, оскорбленная мной, конечно, не захочешь видеть меня. Но если бы ты приехала ко мне в обществе своих друзей, просто для беседы, для последней беседы, я был бы бесконечно тебе благодарен. Свой адрес я тебе не называю, опасаясь гнева твоих родных, и по той же причине не приеду в Корабельные Сосны. Но если ты пожелаешь ответить мне положительно, или вообще хоть как-нибудь ответить, брось свое письмо в ящик для пожертвований в сантуранской церкви. Тогда я пришлю тебе почтой адрес: дом, где буду ожидать тебя. Не торопись с ответом. Я стал терпелив за то время, пока искал тебя. Еще раз прости меня за то великое зло, что я тебе причинил. Фальстаф Каррауд».
     Варга смотрит на Эсси. Ее глаза полны слез.
- Я не напишу ему, - она плачет. – Это невозможно! Господи, это невозможно!..
- Успокойся, родная моя, - Тибольт мягко привлекает ее к себе. – Я сам ему напишу. Но в конце письма ты должна будешь написать: «Прошу вас верить всему, что написано выше». И расписаться: «Изабелла Линард».
- Хорошо, Тиб, - она смотрит на него с облегчением и благодарностью. – Но, может, вообще лучше ничего ему не писать?
- Нет, мне кажется, в данном случае следует ответить, - голос у Тиба задумчивый. Он целует Эсси.
- Не волнуйся, Эс! Всё будет хорошо. Впрочем, я на всякий случай спрошу мнение наших охранников.
     Она кивает, целует его в ответ и окончательно успокаивается.
     И тут в дверь стучат и появляется всё тот же Джослин.
- Вам письмо, господин Варга, - говорит он с почтением и протягивает Тибольту конверт.
- Спасибо, друг, - говорит ему Варга и, когда Джослин уходит, улыбается:
- Вот теперь и до меня дошла очередь. Как видите, мои родные, почерк на конверте круглый, тот же, что был на фотографиях, привязанных к стрелам, и в твоем сегодняшнем письме, Рэмми.
     Он вскрывает конверт и читает вслух небольшую записку:
     «Господин Варга! Вас, госпожу Изабеллу и Рамита ожидает гибель, если вы немедленно не покинете Корабельные Сосны. Каррауд готовит вам ловушку: всем троим. Я ваш тайный доброжелатель; Каррауд не должен знать, что я предупредил вас. Покиньте поместье! N. N.». 
- Коротко и ясно, - говорит Варга. – Но при этом всё-таки непонятно. Кажется, пора собирать новый военный совет.


     И он собирает новый совет.
     Господин фон Рауде, Олимпия Корн, Оттилия Рамэ, Рэмми, Эсси, Варга и оба охранника, Исидор и Винсент – вот члены совета.
     Письма зачитываются вслух.
- Я считаю, - говорит герцогиня, - этот N. N. – действительно наш доброжелатель. Письмо, адресованное Тибольту,  написано втайне от Каррауда.
- А мне кажется, нас мистифицируют, - замечает доктор Лид. – Впрочем, письмо Каррауда показалось мне искренним.
- Мы даже не знаем, сколько их, - вздыхает Оттилия Рамэ. – Уж , конечно, Каррауд действует не один. Впрочем, господин Мариано добьется правды, я уверена в этом. А нам нечего и голову ломать. Что вы скажете, господа профессионалы? – обращается она к Винсенту и Исидору.
- Мы не сыщики, мы всего лишь ваши охранники, сударыня, - уклончиво отвечает Винсент. – Но я считаю, господин Варга может поступить, как решил: ответить на письмо господина Каррауда. Отдайте мне ваше письмо, господин Варга, когда оно будет готово, - обращается он к Тибольту. – Я сам отвезу его в Сантуран: Джослину Гору опасно ездить за почтой. Теперь это будем делать мы с Исидором. Уезжать из замка не следует. Дождемся приезда господина Мариано.
     Все соглашаются с ним.
     Вечером Рэмми с сознанием собственной значимости и ответственности старательно перепечатывает на машинке письмо Тибольта Каррауду.
     «Уважаемый господин Каррауд!
     Вам пишет Тибольт Варга, человек, с которым обручена госпожа Линард. Сама госпожа Линард отказывается писать к Вам, но я считаю, Вы должны получить ответ на Ваше письмо.
     Сообщаю вам, что госпожа Линард прощает Вам зло, которое Вы ей причинили, но не желает видеться с Вами. Также она не желает получать от Вам письма; она запретила передавать их ей. Это чистая правда. Если вам действительно дорог покой госпожи Линард, Вы не станете тревожить и преследовать ее. Не забывайте: отныне у нее есть защитники. Я говорю не только о себе. Замок Исполин велик, здесь много сильных людей, а полиция есть и в Сантуране, и в Рупре.
     Вы пишите о последней беседе с госпожой Линард. Но госпожа Линард не хочет беседовать с Вами даже в последний раз. Войдите в ее положение и поймите ее.
     Вот и всё, мне нечего более Вам сказать. Очень надеюсь, что получив это письмо, Вы воспримите его, как следует, и не станете тревожить человека, которому вы едва не сломали жизнь, женщину, которую Вы обманули и опозорили… впрочем, она простила Вас. Значит, и я прощаю.
                Будущий муж госпожи Линард Тибольт Варга».
     Ниже Эсси подписывает: «Прошу Вас верить всему, что написано выше. Изабелла Линард».
     Винсент забирает письмо и на следующий день уезжает в Сантуран. Он опускает письмо в церковный ящик для пожертвований и благополучно возвращается домой.

                20.

     Четырнадцатого июля, накануне приезда Эссельдина Мариано, все пребывают в состоянии беспокойного ожидания. Для гостя готовится праздничный обед, так, чтобы завтра оставалось только разогреть его. Слуги убирают его любимую комнату на первом этаже, угловую, с видом на лес и на подъездную аллею. К тому же, возле одного из окон этой комнаты тянется труба громоотвода – до самой крыши правой башни фасада. Герцогиня Корн говорит: это тоже нравится Мариано.
     У тебя на сердце беспокойней, чем у других. Ведь Мариано приедет не один, он, разумеется, привезет с собой Ольгерда Варгу. Каким-то тот окажется? Тибольт держится со всеми, как всегда, но отчетливо видишь: он тоже думает об этом. И очень волнуется. Разумеется, он никому не показывает своего волнения, но ту уже хорошо знаешь его. Ты почти физически чувствуешь, как он напряжен и переполнен нетерпеливым ожиданием.
     Он очень ласков с тобой и с Эсси. Ты поневоле с ним сдержан: вдруг он всё-таки полюбит этого Ольгерда больше, чем тебя?
     Изабелла понимает вас обоих и переживает за вас, но старается не показывать этого, как и Тибольт.
     С утра пятнадцатого июля вы с Тибом сами не свои. У вас нет аппетита. За завтраком вы почти ни к чему не притрагиваетесь, но тетя Ольма и тетя Отта не смеют пенять вам на это, как сделали бы в обычное время. Они тоже понимают вас и вам сочувствуют.
     После завтрака Джослин Гор в сопровождении Исидора уезжает в Рупру: встречать Мариано, который известил вас, когда и во сколько приедет, и попросил выслать экипаж. Варга хотел ехать с Джослином и Исидором, но Винсент удержал его, сказав, что ему, Варге, может грозить опасность. И Тибольт остался.
     День солнечный, ясный. Но сегодня ты не замечаешь ни леса, ни пения птиц. Ты совершенно ничем не можешь заниматься.  Всё валится у тебя из рук – и у Варги тоже. Тогда Эсси зовет вас в библиотеку и начинает читать вам вслух Бальзака. Бальзак хорош тем, что, не увлекая вас, успокаивает обстоятельностью описаний своих героев, их привычек, положение в обществе и так далее. Вы прилежно слушаете до тех пор, пока дверь в библиотеку не открывается, и Бриан, лакей Тибольта, не докладывает вполголоса, но торжественно:
- Господин Мариано прибыл!
     Вы, все трое, быстро встаете со своих мест.
- Где он? – спрашивает Тибольт.
- В гостиной, здоровается с хозяйками и господином фон Рауде, - отвечает Бриан.
     Вы обмениваетесь взволнованными взглядами и друг за другом покидаете библиотеку. Потом идете в гостиную, двери которой распахнуты настежь.
- Ах, вот они! – восклицает при виде вас Оттилия Рамэ.
- Познакомьтесь, господин Мариано, - говорит герцогиня Корн, - это наш с Оттилией родной племянник Тибольт Варга, Эсси вы знаете, она теперь невеста Тиба, а это Рамит Асторре, приемный сын господина Варги.
- Очень приятно, - произносит Эссельдин Мариано странным, немного скрипучим, но приятным тенором и пожимает вам руки. Вы отвечаете, что вам тоже очень приятно, и смотрите на него с удивлением. Неужели знаменитый сыщик и есть этот маленький худенький человечек? Он ростом с Эсси. На нем белая рубашка, синий жилет и синие брюки, а на ногах летние туфли из тонкой кожи. У него узкие монгольские глаза, но не черные, а синие, плоское восточное лицо, впрочем, необычное и приятное, черные волосы, немного вьющиеся и жесткие, и ясная приветливая улыбка.
     Тут Тибольт не выдерживает.
- Господин Мариано, - говорит он. – Где мой сын? Вы привезли его?
- Безусловно, - отвечает Эссельдин, и в его глазах мелькают лукавые огоньки. – Но я хотел бы поговорить с вами наедине, господин Варга, прежде, чем вы с Ольгердом увидитесь. Пойдемте в мою комнату.
- Я с вами, - с неожиданным вызовом говоришь ты. У тебя такое чувство, будто против тебя затевается заговор.
- Вам лучше подождать здесь, - возражает Мариано. Но Тибольт берет тебя за руку.
- У меня нет секретов от Рэмми, господин Мариано, - твердо говорит он.
- Что ж, дело ваше, - Эссельдин улыбается; в его синих глазах мелькает загадочное выражение – и тут же исчезает. Он берет со стола свой черный портфель, и вы идете к нему в комнату, заверив тетушек, Эсси и доктора, что скоро вернетесь.
- Прошу вас сесть на диван, - говорит Эссельдин своим слегка скрипучим голосом, закрывая за вами дверь отведенной ему комнаты. Вы садитесь на диван, возле столика, где расставлены графины с вином, раскрытые портсигары и пепельница.
     Эссельдин Мариано наливает вам в бокалы самого легкого вина и предлагает Варге:
- Курите, если угодно.
- Благодарю, - Варга даже не смотрит на портсигары. Он не сводит глаз с Мариано, который садится напротив вас в кресло и достает из своего портфеля какие-то бумаги.
- Значит, вы хотите видеть вашего сына? – спрашивает Мариано.
     Варга молча кивает.
- В таком случае, смотрите на него, ибо он сидит рядом с вами, - произносит Эссельдин с улыбкой.
     Его слова громом разражаются над вашими головами. Ты широко раскрываешь глаза и, видимо, Тибольт тоже, потому что Мариано смеется с удовольствием, глядя на вас, и подтверждает:
- Да, господин Варга, Рамит Асторре – ваш родной и единственный сын Ольгерд. Сейчас я объясню, в чем дело. Разыскивая Ольгерда, я выяснил, что ныне покойная госпожа Лилла `Эммет, бывшая Лилла Варга, после развода с вами уехала с новым мужем и сыном во Францию. Господин Эммет не желал воспитывать чужого ребенка, а где находитесь вы`, ваша бывшая супруга не знала, так как вы покинули столицу. Она не знала, что предпринять, но в это время на юном побережье Франции ей повстречалась чета почтенных людей, одассийцев по фамилии Асторре. Госпожа Асторре страдала закрытым туберкулезом, ее муж, Эрвин Асторре, был сердечником. Они понимали, что детей у них уже не будет и, узнав о проблеме госпожи Эммет, буквально выпросили себе на воспитание ее полуторагодовалого сына. Вот нотариальное подтверждение этому, свидетельство об усыновлении семьей Асторре мальчика по имени Ольгерд Варга. А вот выписка из церковной книги: ребенка окрестили вторично, дав ему имя Рамит (так звали умершего когда-то сына четы Асторре). К сожалению, спустя шесть с половиной лет после этого усыновления господин Асторре скончался. Через три года после его смерти мать Рамита также умерла. Вот и всё, господа. Так что, перед вами, господин Варга, ваш родной сын Рамит Ольгерд Варга. При наличии бумаг, собранных мной, вам не составит труда доказать в нотариальной конторе, что Рамит – ваш родной сын и наследник, и Рэмми будет официально усыновлен вами. Судьба чудесным образом свела вас в Ньюгарте. Еще более чудесным мне показалось то, что вы взяли на поруки Рамита, не зная, что он ваш родной сын. В жизни больше мистического, чем нам порой кажется. Но факт остается фактом: вы взяли на поруки собственного сына. 
     Тибольт оборачивается к тебе. Т, глубоко потрясенный, сидишь, съежившись, потом вдруг вскакиваешь и, глядя на Варгу и Мариано, почти кричишь:
- Нет! У меня были мама и папа… и я их любил… А Тибольт – мой брат, а не отец!..
- Я скоро вернусь, - говорит Мариано и, подмигнув тебе, выходит из комнаты. А Тибольт встает, подхватывает тебя на руки и говорит:
- - Я и останусь для тебя братом, Рэм. Ты вовсе не должен называть меня отцом. Твои приемные родители вырастили тебя таким замечательным, что я могу только гордиться тобой. Но до чего же я рад, что ты нашелся, что ты мой сын, настоящий сын!
     И он целует тебя со слезами на глазах. Его лицо сияет. Ты всхлипываешь и крепко обнимаешь его: своего родного отца. И тебе становится очень легко на сердце, потому что Ольгерд и ты, Рамит, оказались одним и тем же лицом, а главное, потому что Тиб – твой настоящий отец. Твои приемные родители любили тебя, как сына, а ты их, как отца и мать. Но Тиба ты любишь не меньше. И он тебя тоже любит!
- Так вот почему ты похож на портрет моего дяди Джонатана, Рэм, - глаза и голос у Тиба самые лучшие на свете. – Потому что ты ему родственник! Слава Тебе, Господи, как же я рад!
- Я тоже рад, - ты целуешь его. – Я люблю тебя, Тиб.
- Спасибо, - он вытирает тебе глаза и нос своим платком. – Я тебя тоже. И знаешь, очень хорошо, что ты любил господ Асторре. Это значит, ты был им достойным сыном а они тебе – добрыми родителями. Всегда помнит о них и молись за них, как за родных; пусть память о них будет священна для тебя…
- Конечно, - ты постепенно успокаиваешься. – Я иначе и не сумею. Но… я хочу взять твою фамилию.
- Ты возьмешь ее, - обещает он. Вы снова садитесь на диван, берете по бокалу с вином, чокаетесь и с сияющими, взволнованными лицами пьете за вашу встречу в этом мире и за здоровье друг друга. Теперь ты весь светишься не хуже Тибольта.
     Входит Эссельдин Мариано.
- Ну, как? – спрашивает он. – Мир восстановлен?
     И улыбается.
     Тибольт подходит к нему, крепко пожимает ему руку, потом обнимает его и говорит:
- Господин Мариано, я так благодарен вам, что… нет, я не смогу выразить того, что чувствую.
- Вы уже выразили, - он смеется. – У меня чуть не затрещали кости. Вы невероятно сильны, господин Варга.
- Я ваш друг навеки, - говорит Тибольт.
- И я, - ты тоже горячо пожимаешь руку Эссельдину. – Вы самый великий сыщик в мире!
- Я поздравляю вас, - он пожимает вам руки в ответ. – Мне очень приятно, что я соединил сына с отцом; вернее, помог судьбе завершить это воссоединение.
     Вы снова садитесь. Тибольт и ты дружно пьете за здоровье Мариано. Потом мужчины закуривают сигары, а ты смотришь, как вьется кольцами голубоватый дым.
- Вы одассиец? – вежливо спрашивает Тибольт Эссельдина.
- Да, - отвечает он. – Я гражданин Одаса, хотя по национальности наполовину кореец. Мой отец был итальянцем, но по материнской линии я кореец. Интересное сочетание, правда?
- Наверно, поэтому вы такой одаренный, - говоришь ты Эссельдину.
- Может быть, - отвечает он без ложной скромности. Сейчас мне тридцать восемь лет. Часть моего детства и юности прошла в Корее.
- Говорят, корейцы – отличные бойцы, - замечает Варга.
- Не хуже японцев, - соглашается Эссельдин. – Я умею драться, лечить иглоукалываньем, знаю несколько видов борьбы. Вообще умею многое, но не потому что я наполовину кореец, а потому что моя профессия требует этого. А сейчас господа, пойдемте обедать. Мне не терпится услышать историю о красных стрелах.
- Нам тоже не терпится узнать ваши выводы об этом деле, - смеется Варга. – Пойдемте. Впрочем, вы жарко одеты…
- Это верно, - соглашается Мариано. – Июль на одассийском побережье – не шутка. Так что идите в столовую, а я переоденусь – и присоединюсь к вам через несколько минут.


     К обеду Эссельдин Мариано является, одетый так же легко, как все. Он в голубой рубашке, серых бриджах и сандалиях. В этой одежде он кажется каким-то восточным подростком, но все знают: внешность Мариано обманчива.
     Ему рассказывают о красных стрелах и письмах, а он слушает очень внимательно, с самым живым, хотя и сдержанным интересом. После обеда он просит принести ему стрелы, фотографии, нитки которыми снимки были привязаны к стрелам, а также все три письма. Ему всё приносят. Он внимательно изучает каждый предмет и уверенно заявляет:
- Стреляли из арбалета, а не из лука: все стрелы прошли по арбалетному желобу. Нитки  шелковые, белые… Отпечатки пальцев я проверю, но, боюсь, кроме ваших отпечатков, друзья, я здесь других не найду. Что я еще могу пока что сказать? Убить никого не хотели, но не потому что желают смерти одному из вас, а потому что не хватает духу убить.
- И кому же эти люди желают смерти? – боязливо спрашивает Эсси.
- Пока что одному Рамиту Варге, - спокойно и убежденно отвечает Мариано.
- Рамиту! – ахают все.
- Но почему же Каррауд желает смерти именно Рэмми? – спрашивает потрясенная госпожа Корн.
- Каррауд здесь ни при чем, - отвечает Эссельдин, поблескивая своими умными, узкими, проницательными глазами. – Ему принадлежит лишь одно письмо, обращенное к госпоже Линард. Всё остальное (и красные стрелы, и письма) было послано без ведома Каррауда. И я почти уверен, что этот анонимный стрелок и почтальон – женщина. Эта женщина, безусловно, многое знает о Каррауде; может, они даже знакомы.
- И она желает мне смерти? – Рэмми смущен, но при этом очень заинтересован.
- Да, - отвечает Эссельдин и добавляет, подумав:
- Даже не самой смерти как таковой, а тюрьмы, одиночества, прозябания, то есть, мрачной безрадостной жизни, что, по-своему, даже хуже смерти.
- Почему вы так думаете? – голос Лиодора фон Рауде полон любопытства.
- Но ведь всё очень просто, - Мариано смотрит на него. – Стрела, к которой была привязана фотография Санторре Сагасты, вонзилась над плечом Рэмми, не задев его: значит, убивать его никто не собирался. Ему просто хотят отравить жизнь; это подтверждает и мнимое письмо из Ньюгарта. Но у нашей Артемиды-охотницы не хватает смекалки и последовательности, хотя меткости и ловкости ей не занимать. Она присылает такую же стрелу Изабелле Линард, не подумав о том, что если Каррауд напишет ей письмо, его содержание будет сильно разниться с содержанием текста на обороте фотографии. Господину Варге была прислана стрела с фотографией неизвестного мальчика и сообщением, что Ольгерд умер. Стрелок хотел, чтобы господин Варга пришел в отчаяние и стал холоднее к своему приемному сыну. В последнем письме к господину Варге стрелок заверяет, что он ваш друг, а Каррауд якобы готовит ловушки. Может быть, Каррауд и готовит их. Но стрелок вам не друг. Он враг Рамита Варги. Всё остальное прислано им (или ею) для отвода глаз или же с целью повредить всё тому же Рамиту.
- Но кто? Кто может так ненавидеть Рэмми? – голос Варги очень спокоен, как всегда, когда он волнуется.
- Их может быть трое, и все три – дамы, - отвечает Мариано. – Это, конечно же, вдова и две дочери Санторре Сагасты. Я пока что не знаю, как они связаны с Карраудом, сколько у них помощников и вообще, существуют ли эти помощники. Но могу с твердостью заявить вам: вы все в безопасности. Винсент уже повез в Рупру мою записку начальнику сыскного отдела; с Винсентом в Корабельные Сосны приедет отряд из десяти полицейских. Они будут охранят Корабельные Сосны всё то время, пока я буду вести расследование.

                21.

- Тиб, а каким я был в полтора года?
- Не знаю. Я помню, каким ты был в год, тринадцать с половиной лет назад.
- И каким?
- Маленьким, мягким, толстеньким. И веселым. Глаза у тебя тогда были темно-голубые, а волосы светло-каштановые. Ты редко плакал.
- А почему же я сейчас черноволосый и черноглазый?
- Потому что дети меняются с возрастом.
- А почему я похож на дедушку Джонатана больше, чем на тебя? Может, это `он был моим отцом?
     Варга громко смеется и ерошит Рэмми волосы.
- Вот дурачок! Да он умер за несколько лет до твоего рождения. Нет уж ты мой сын и больше ничей. Или ты не хочешь быть моим сыном?
- Очень хочу, - отвечает Рамит.
     Они с Варгой лежат на лесной поляне, на траве. Эсси сморила послеобеденная жара, она спит в своей комнате, поэтому они пошли прогуляться вдвоем.
     Тибольт, как всегда, лежит на спине. Он босой, в светлой рубашке и светлых панталонах. Рэмми тоже босой и одет так же легко. Он лежит на боку, а пушистая, немного колкая, теплая трава ласкает их ноги, открытые почти до колен. Всё вокруг напоено жарким лесным духом, но от земли и травы исходит приятная прохлада.
     Рядом с ними лежит гитара «похуже», на которой упражняется Рэмми. Он сам ее выбрал: попросил Эсси взять себе лучшую гитару. Ведь она играет лучше, чем он, - его будущая мачеха… нет, сестра! Он не желает даже мысленно называть ее мачехой.
     Гитара «похуже» вовсе неплохая, просто она побольше и попроще, и не ручной работы. Но звук у нее глубокий, мягкий, звонкий. У Эссиной гитары звук, конечно, бархатистей, нежней: это сразу слышно. Во всяком случае, Рэмми уже прекрасно чувствует разницу.
     Эсси научила его подбирать на гитаре аккорды для любых песен. Рэмми очень доволен – и теперь редко расстается с гитарой. Но сейчас он едва помнит о ней. Его в эти минуты больше всего интересует он сам – и Тибольт.
- Тиб, - он склоняет к своему носу чашечку крупного золотого лютика. – А ты обрадовался, когда я родился.
- Очень, - Тибольт улыбается. – Врач сказал мне: у вас крепкий здоровый мальчик. Он поздравил меня. Я его обнял, пожал ему руку. И взял тебя на руки. И понял, что страшно люблю тебя.
     Рамит как бы случайно прикрывает свое порозовевшее от смущения лицо рукой.
- А как ты меня тогда называл? – спрашивает он. – У меня было уменьшительное имя?
- Да, мы с Лиллой называли тебя Ольси, - отвечает Тиб. – Но чаще всего я называл тебя Котя.
- Котя?! – Рэмми слегка уязвлен. – Почему Котя?
- Ты напоминал мне котенка, - объясняет Тибольт. – Такой же нежный, маленький…
     Рэмми ерзает от смущения, и Тибольт умолкает.
- А мама не любила меня? – голос Рэмми задумчив. – Раз отдала другим?
- Не знаю, - голос у Тибольта равнодушный. – Дай мне, Боже, простить ей это. И как же хорошо, что ты достался добрым людям, а не каким-нибудь негодяям! Я ведь говорил ей: «Лилла, пусть мальчик останется у меня». Просил, умолял. А она: нет, нет, как можно, я мать, пойми мои чувства! Ну, вот я и «понял ее чувства» на свою голову…
- Ну, всё, не ругай ее, - Рэмми обнимает его за шею, и Тибольт, не открывая глаз, крепко прижимает его к себе.
- А что бы ты делал, если бы господин Мариано не нашел меня? – спрашивает Рэмми.
- Поехал бы сам искать тебя, - твердо отвечает Тибольт. – Вместе с Эсси и с тобой.
- А университет?
- Всё, всё потом, - Варга открывает глаза. – Сначала я бы нашел тебя, то есть, понял бы, что ты – это ты. Но Дину, конечно, это удалось быстрее, чем если бы за дело взялся я. Честь ему и хвала!
- А можно мне тоже называть господина Мариано «Дин»? – спрашивает Рамит.
- Это уж пусть он сам тебе скажет, - отвечает Варга. – Спроси его.
- Я стесняюсь, - Рэмми утыкается лбом ему в плечо.
- Ну, хочешь, я спрошу?
- Нет, я сам.
     Они оба садятся на траве.
- Вот бы всё снять, - Рэмми мечтательно теребит рубашку. – Очень жарко!
- Так сними. Мы в полукилометре от замка, никто не увидит.
     Они снимают рубашки, но панталоны всё-таки оставляют. Потом пьют прохладную земляничную воду из бутылки, которую нарочно положили в бегущий рядом ручеек – для охлаждения.
- Хорошо здесь, - говорит Варга. – Правда, сын?
     Рэмми кивает ему с гордой, чуть смущенной улыбкой. Он очень любит, когда Тиб называет его «сын». Джакомо Асторре тоже называл его сыном, но ведь у человека может быть много отцов – и самых лучших из низ он будет любить одинаково сильно: Рэмми убедился в этом на собственном опыте. О своей родной матери он почти не думает. Мать у него была одна, он это твердо знает. И они с ней глубоко любили друг друга.
- Сыграй Бёрнса! – просит Тибольт.
- Про друзей? – уточняет Рамит. Варга кивает. Рамит радуется: он тоже очень любит эту песню.
- Тогда ты мне подпевай, - просит он. – А то у меня голос какой-то детский.
- Совсем не детский, - возражает Варга. – Чистый альт, как у большинства ребят в твоем возрасте.
     Рэмми не спорит; он доволен, что у него «чистый альт». Он берет в руки гитару и после небольшого проигрыша запевает:

                Забыть ли старую любовь
                И не грустить о ней,
                Забыть ли старую любовь
                И дружбу прежних дней?

                За дружбу старую –
                До дна!
                За счастье прежних дней
                С тобой мы выпьем, старина,
                За счастье прежних дней.

                Побольше кружки приготовь
                И доверху налей.
                Мы пьем за старую любовь
                И дружбу прежних дней.

                За дружбу старую –
                До дна!
                За счастье прежних дней,
                По кружке старого вина
                За счастье юных дней.

                С тобой топтали мы вдвоем
                Траву родных полей,
                Но не один крутой подъем
                Мы взяли с юных дней.

                Переплывали мы не раз
                С тобой через ручей,
                Но море разделило нас,
                Товарищ юных дней…

                И вот с тобой сошлись мы вновь.
                Твоя рука – в моей.
                Я пью за старую любовь,
                За дружбу прежних дней!

                За дружбу старую –
                До дна!
                За счастье прежних дней!
                С тобой мы выпьем, старина,
                За счастье прежних дней.*

     Они поют вместе: получается удивительно хорошо.
     Рэмми вспоминает: когда все узнали, что он, Рэмми, и есть Ольгерд Варга, их с Тибольтом бросились обнимать и поздравлять. Обе тетушки прослезились, и тут же Рэмми получил от них наказ называть их бабушками. Тибольт коротко объяснил, каким образом Ольгерд превратился в Рамита и заявил, что ни за что не лишит своего сына имени, к которому тот привык. У мальчика будет два имени, вот и всё.
- Ты наш с Тилли шестой внук, Рэмми, - с гордостью сказала госпожа Корн. – И завтра мы устроим праздничный обед в честь тебя, твоего отца и господина Мариано, который сделал нам всем такой чудесный подарок!
     На следующий день был праздничный обед, а вечером актеры сыграли для Мариано и в честь Варгов «Ромео и Джульетту». Все с удовольствием посмотрели спектакль еще раз, а Эссельдин увидел его впервые – и также был очень доволен.
- Господа, вы с успехом затмеваете наш столичный театр! – заявил он после спектакля Лонгину Альдерогу и актерам и поблагодарил их от души. Польщенные и обрадованные, они пригласили его как можно чаще посещать их театр. Олимпия Корн на радостях объявила, что теперь спектакли будут идти каждые три дня. Пусть господин Мариано, Тибольт и Рэмми увидят ее домашний театр во всём многообразии и блеске его репертуара. Актеры обрадовались, и в то же время взялись за репетицию комедии Уайльда «Как важно быть серьезным». Альдерогу очень хотелось завершить постановку до отъезда Тибольта, Рамита и Изабеллы в Эгиду – то есть, до сентября. Правда, для Рэмми там не нашлось роли, но Рэмми не жалел об этом: его жизнь была сейчас так переполнена событиями, как еще никогда. Он жадно впитывал в себя свежие впечатления и привыкал к своему новому положению.
     Из Рупры, как и обещал Мариано, прибыл отряд из десятка полицейских. Все были с собаками, и каждый охранял вверенный ему Эссельдином участок на пляже и близ замка, в лесу. Сам же Эссельдин с утра до вечера осматривал лес близ замка, пытаясь найти хоть какие-нибудь следы «Артемиды-охотницы». Рэмми, когда бывал свободен, ходил за ним веревочкой, а иногда сыщика навещали доктор Лид и Тибольт с Эсси. Эссельдин притягивал к себе людей, как магнитом.
хххххххххххх

* Р. Бёрнс, «Старая дружба», перевод С.Маршака.
     Но он сразу же встал в тупик. Его первоначальная версия насчет участия Семьи Сагаста в деле со стрелами не подтвердилась. Посланный им в Эммас человек прислал телеграмму, в которой сообщал, что вдова Сагасты и обе его дочери находятся в Эммасе, в своем имении, и не покидали его.
- Значит, стрелы – не их рук дело, - вздохнул Эссельдин Мариано, ознакомившись с телеграммой. – Возможно, они наняли кого-нибудь, а может, и вовсе не имеют отношения к этому делу, хотя любить Рамита Варгу им всё-таки не за что…
     Он задумался и замолчал. Больше он ни с кем не говорил о деле, которое вел, но все видели: он беспрестанно размышляет о нем.
     Изучив пляж и лес на расстоянии километра от замка, Эссельдин стал более общительным. У него появилось больше досуга. Во всяком случае, он ближе сошелся с доктором фон Рауде и Варгой, а также с Рамитом. Взрослым было позволено называть его просто Дин. Рэмми очень нравилось это имя, похожее на звон колокольчика, как нравился и сам Эссельдин. Его немного скрипучий тенор завораживал Рэмми: он никогда еще не слышал таких голосов. И не видел таких людей. Поджарый, плосколикий, с узкими синими глазами и черными вьющимися волосами, Дин без конца привлекал к себе его внимание. Он был лишь немногим выше Рэмми, но обладал удивительной силой, ловкостью и проворством. Как-то, схватившись в шутку с Тибольтом, Эссельдин в считанные минуты одолел его. Однажды на глазах у Рэмми он переломил ребром ладони надвое бревно толщиной в человеческую ногу. Тиб и доктор тоже видели это и не смогли удержаться от возгласов удивления и восхищения. Бревно было недавно свежим крепким деревом, оно не было каким-нибудь трухлявым стволом. В ответ на их похвалы Мариано улыбнулся и пожал плечами:
- Позвоночник человека уязвим, уязвимы кирпичи, стало быть, и бревна не исключение. Всё зависит от концентрации человеческой энергии, вложенной в удар.
     Улыбался он тоже особенно. Улыбка его была дерзкой, чуть насмешливой и немного жёсткой, но в то же время дружеской и приветливой. В этой улыбке и в нем самом было что-то от обаятельной милой змеи, дружелюбной к человеку. Рэмми ни разу не видел его сердитым или недовольным. Перед ним был человек очень спокойный, хладнокровный и загадочный, к тому же, выносливый, сильный и умелый боец. А ведь он был выше Рэмми всего на полголовы и сложен почти так же.
     Как узнал Рамит, Эссельдину нравились хорошие сигары, сигареты, вино, но курил он редко и пил мало. Он был набожен на свой лад и всегда носил на груди маленький кипарисовый крестик на серебряной цепочке. Он любил вкусно поесть, но ел не много, а когда бывал увлечен работой, довольствовался хлебом с водой, а то и вовсе ничем.
     Он любил искусство: театр, кино, живопись, музыку, литературу, скульптуру – и сам превосходно рисовал цветными карандашами или простым карандашом пейзажи и портреты, которые всех приводили в восторг. Он утверждал, что искусство помогает ему мыслить.
      Говорил он мало и любил уединение. В своей комнате он повесил гамак. Большая удобная кровать не привлекала его.
- Я работаю, - говорил он, - и не могу расслабляться; а кровать меня расслабит.
     Этот удивительный человек так завладел вниманием Тибольта и Рэмми, что они гораздо легче и спокойней приняли друг друга в новом качестве, как отца и сына. Без Мариано это далось бы им с б`ольшим трудом, но, благодаря ему, они очень быстро «переориентировались» и привыкли к своим новым ролям относительно друг друга.
     … Рамит перестает играть и смотрит на Варгу.
- Хорошо мы спели, - говорит он.
- Да, отлично, - Варга надевает рубашку. – Ты уже очень хорошо играешь, Рэм.
- Стараюсь, - Рамит тоже надевает рубашку и вдруг спрашивает:
- Тиб! А ты не жалеешь, что меня приходится называть Рэмми, а не Ольгердом?
- Нет, - Варга гладит его по голове. – Я уже и сам больше привык к «Рэмми».
- Если хочешь, можешь иногда называть меня «Ольгерд», - великодушно предлагает Рамит.
- А Котей? – посмеивается Варга.
- Можно и Котей, - соглашается Рамит. – Тебе всё можно.
- Ты уже не Котя, - Варга наливает ему в кружку земляничной воды. – Ты уже взрослый Кот. Будешь у меня Котом?
- Буду, - Рэмми смеется и пьет воду. После него воду пьет Варга. Они надевают обувь и идут домой.

                22.

     Ясный тихий вечер двадцать седьмого июля.
     Ты сидишь рядом с Эссельдином Мариано на ступенях веранды – летней столовой. Эссельдин зарисовывает цветными карандашами вид подъездной аллеи. У него очень красиво получается. Ты невольно завидуешь ему. Время от времени он подает тебе затупившийся карандаш, и ты оттачиваешь его с помощью американской точильной машинки.
     Через несколько дней состоится свадьба Изабеллы и Тибольта. По желанию жениха и невесты гостей не пригласят, свадьба будет тихой. Сначала – венчание в Рупре, в храме, потом возвращение, недолгий отдых – и через два часа застолье с танцами. Тиб пригласил на свадьбу актеров, и ты тоже радуешься празднику. Обе твоих аристократических бабушки уже полностью подготовили приданое Эсси и три новых комнаты для новобрачных на третьем этаже. Ты тоже переселишься туда – и будешь жить напротив них в двух комнатах. Они тебе очень понравились, но тебе кажется, там будет одиноко… впрочем, ты никому не высказываешь своих мыслей: ведь ты уже взрослый. Тебе совестно говорить кому-либо такие вещи. Чего доброго, тебя еще поднимут на смех. Не дай Бог!
     Ты чинишь очередной карандаш для Мариано и вдруг, собравшись с духом, окликаешь:
- Господин Мариано!
- М-м? – отзывается он, не переставая рисовать.
- А можно, я тоже буду называть вас Дин?
- Можно, - отвечает он. – Ничего не имею против.
- Спасибо, - ты благодарно улыбаешься ему. Он переводит свой задумчивый взгляд со своего блокнота на тебя и вдруг спрашивает:
- - Скажи-ка, Рэм, что ты сделал сразу после того, как убил Санторре Сагаста?
- Я испугался и запер дверь, - отвечаешь ты. – Потому что услышал шум. Все в доме проснулись. Я понял: сейчас все прибегут ко мне и увидят…
     Ты умолкаешь, переводя дух. Тебе до сих пор страшно вспоминать об этих минутах.
- Они выбили дверь? – интересуется Эссельдин, внимательно глядя на тебя.
- Нет, - ты вздыхаешь. – Они хотели, но я крикнул, что перестреляю их всех. Тогда они послали за полицией. Полиции я открыл сразу.
- А что было на суде? – продолжает спрашивать Эссельдин. – Вдова Сагасты и ее дочери что-нибудь говорили тебе?
- Нет, - ты опускаешь голову. – Они просто плакали и отвечали на вопросы судей и прокурора с адвокатом.
- И ты не знаешь, насколько сильно они возненавидели тебя после этого?
- Нет, - ты качаешь головой. – Я не смотрел на них.
- Ты тоже плакал?
- Нет, я не плакал во время суда, - ты беспокойно ерзаешь. – Дин, пожалуйста, не спрашивайте… то есть, не спрашивай меня об этом.
- Я бы рад, - отвечает он, - да ведь дело-то не кончено. Кто-то охотится за тобой, ты сам знаешь. И если это не вдова Сагасты и не его дочери, кто же это?
- Не знаю, - ты смотришь в его синие узкие глаза. – Может, какой-нибудь его брат или сестра…
- Нет, - возражает он. – У Сагасты не было родственников, кроме его семьи, я это выяснил. Асторре приходились ему единственными дальними родственниками. У него не было также и близких друзей. Приятелей – много, друзей – ни одного. Но у него могла быть… - он умолкает.
- Какая-нибудь женщина? – догадываешься ты.
- Не просто женщина. Могла быть другая семья, - отвечает он. – То есть, сожительница и дети, не носящие его фамилию. Насчет мальчишек – он всегда питал к ним слабость. Как я узнал, он подбирал их на улице и платил за молчание, расставаясь с ними. Не думаю, чтобы кто-нибудь из них ревностно чтил его память: во всяком случае, настолько, чтобы чтить его смерть. Нет, я не я, если в этом деле не замешана дама…
     Он умолкает, закрывает блокнот, прячет карандаши в коробку и уже совсем другим голосом говорит:
- Пойдем к господину фон Рауде, Рэм. Туда скоро придет и Тибольт. И все вместе пойдем купаться. А завтра, если ты не возражаешь, мы с тобой съездим в Сантуран.
- Вдвоем? – ты очень польщен.
- Вдвоем, - подтверждает он, вставая.
- Ты хочешь что-нибудь выяснить о Каррауде? – спрашиваешь ты?
- Может быть, - отвечает он и усмехается:
- Вот ведь еще одна головная боль… Заодно зайдем на почту.
     Ты смотришь на него. Какой он маленький, худенький! Но от его существа исходит ощущение сжатой пружины – и силы, а не слабости.
     Вы относите в комнату Эссельдина карандаш, точильную машинку и блокнот, после чего идет в кабинет к доктору Лиду.
     Он встречает вас очень радушно, угощает тебя лимонадом, а Эссельдина – легким вином и сигаретами. Ты сразу же просишь у доктора позволения посмотреть твой любимы альбом с видами Абиссинии, написанный акварелью. Этот альбом доктору подарил один его пациент, художник, которому доктор вернул зрение. Художник утверждал, что это всё равно, что вернуть человеку – особенно человеку искусства – жизнь. Поэтому альбом великолепен. Ну удивительно, что доктор так дорожит им.
     Ты рассматриваешь альбом, но при этом не «погружаешься в себя», а слушаешь, о чем говорят барон и Мариано.
- Ну, как ваши дела, Дин? – благодушно улыбаясь, спрашивает доктор Эссельдина. – Конечно, мы все у вас под подозрением, не так ли?
- Безусловно, - с такой же обаятельной улыбкой отвечает Эссельдин.
- Неужели вы не шутите? – доктор Лид посмеивается.
- Ни в малейшей степени, - Эссельдин затягивается сигаретой, сидя на подоконнике.
- Что, и Рэмми подозреваете? – в глазах у доктора любопытство.
- В соучастии – и Рэмми тоже, - спокойно отзывается Эссельдин.
- Как! Значит, и госпожу Корн, и…
- В соучастии я подозреваю всех, - говорит Мариано. – Исключать из числа подозреваемых пока что нельзя ни единую душу.
    И пожимает плечами:
- Не удивляйтесь. Хорошая ищейка всегда всех подозревает. Это ничего не значит.
- Стало быть, и ваши полицейские для вас тоже…
- Нет, - Мариано качает головой. – Своих людей я знаю. Я никогда не привел бы в мирный дом ненадежных помощников.
- Разве наш Исполин мирный? Если послушать вас, он полон соучастников, - с мягкой иронией говорит доктор Лид.
- Он полон подозреваемых, - возражает Эссельдин. – Это разные вещи.
- Значит, вы не пустили бы к подозреваемым подозреваемых? – уточняет Лиодор фон Рауде.
- Вот именно, - Эссельдин смеется. – Впрочем, повторяю, суть не в этом. Мое дело восстановить истину в масштабах тех загадок, с которыми я столкнулся вместе с вами.
- А бывало так, что вы не могли восстановить истину?
- Бывало, - отвечает Эссельдин. – Два-три раза я сильно промахнулся. Слава Богу, невиновные не пострадали. Я ведь человек, Лид, и могу ошибаться, как все люди. А вот и Тибольт.
     Действительно в кабинет входит Тибольт Варга. У него самый бодрый вид: он только что вернулся со свидания с Эсси.
- Ты слышал, Тиб, что говорит Дин? – доктор наливает ему вина. – Мы все подозреваемые.
- Что ж, тем интересней, - смеется Варга, обнимая тебя, подошедшего к нему, за плечи. – Ну что, пойдем купаться?
- Пойдем, - оживляется доктор.
     Спустя несколько минут вы, все четверо, спускаетесь на пляж, который охраняет полицейский с собакой.
     Вы плаваете долго, очень долго – втроем. Дин Мариано, быстро проплыв взад-вперед и несколько раз нырнув, возвращается на берег и внимательно осматривает скалы и песок. А потом, видимо, ничего не найдя, садится на расстеленное покрывало и глубоко задумывается.
     Через полчаса вы присоединяетесь к нему. Дин спрашивает позволения у Тиба взять тебя завтра в Сантуран. Тиб дает согласие, но тут же заботливо спрашивает тебя:
- Ты, в самом деле, согласен, Кот?
- В самом деле, - честно отвечаешь ты. – И не просто согласен, а очень хочу.
     Тибольт кивает и спрашивает Эссельдина:
- Это не опасно, Дин?
- Ну, что ты, - отвечает Мариано. – Просто мне нужно кое-что выяснить, и Рэмми может мне помочь. А опасности нет ни малейшей.
- Интересно, - говорит доктор Лид, - смогли бы вы, Дин, разбить пополам камень?
- Именно это я и пытаюсь сделать, размышляя над загадкой красных стрел, - усмехается Эссельдин.


     На следующий день вы уезжаете в Сантуран. Вы проводите там полдня и заходите на почту. Почтовый ящик Олимпии Корн пуст. Тогда Эссельдин идет на площадь Чайных Роз, в кофейню, а тебя просит внимательно осмотреть памятник герцогу Корделиусу, герою средневековой войны с турками.
     Ты добросовестно осматриваешь Корделиуса, восседающего на коне, - обходишь его несколько раз. Когда ты обходишь памятник в четвертый раз, ты едва не наступаешь на письмо, которого до сих пор тут не было. Ты быстро поднимаешь его с мостовой. Оно адресовано тебе. Ты ищешь глазами того, кто мог бы подложить его, но не находишь. Тогда ты готовишься распечатать конверт, но тут чья-то рука ложится тебе на плечо, а конверт словно сам собой вылетает из твоих пальцев.
- Эй, это же мне! – строго нахмурив брови, ты оборачиваешься к Эссельдину.
- Знаю, - очень тихо отвечает он. – Сунь его в карман панталон, так, чтобы кончик был виден. И не смотри по сторонам. А теперь пошли в кофейню, ты, наверно, голоден.
     Вы идете в кофейню, где ты плотно обедаешь, слегка недовольный тем. что Эссельдин всё-таки отобрал у тебя письмо (велел передать ему конверт под столом). Дин не ест, а только пьет кофе.
     Когда вы выходите из кофейни, он вдруг приказывает тебе:
- Пошатнись – и всей силой повисни на мне, будто с трудом стоишь на ногах.
     Ты исполняешь его приказ со всем артистизмом, на какой способен.
- Отлично, - шепчет он, подхватывая тебя под мышки и почти донося до экипажа.
- Помоги-ка, Джослин, - громко просит он вашего кучера. – Что-то господину Варге-младшему нехорошо. Может, съел что-нибудь не то?..
     Джослин помогает посадить тебя в коляску. Вы поспешно уезжаете из Сантурана.
- В чем дело, Дин? – тихо спрашиваешь ты.
- Я видел, кто подложил письмо, - так же тихо отвечает он. – Это был мальчик лет десяти. Но он не имеет к письму никакого отношения. Ему дала конверт дама в черном платье. Я плохо разглядел ее издали, но запомнил осанку. Она хорошо сложена, довольно высока ростом, и у нее светлые волосы.
- А письмо? Почему мне нельзя его прочесть? – спрашиваешь ты.
- Мы с тобой прочтем его вместе, - говорит он.
     Дома вы идете прямиком к Эссельдину. Он велит тебе надеть марлевую маску, сам надевает такую же маску и распечатывает письмо. Затем высыпает из конверта какой-то порошок в широкую стеклянную колбу, и капает внутрь колбы каким-то раствором из стеклянного пузырька. Порошок, растворяясь, окрашивает жидкость в ядовито-зеленый цвет.
     Эссельдин плотно закрывает обе колбы пробками, сжигает на оловянном блюдце конверт и, сняв маску, оборачивается к тебе.
- Цианид, - объявляет он. – Очень сильный яд. Она рассчитывала, что ты вдохнешь его.
     Ты потрясен и решаешь ничего не рассказывать Тибу, чтобы не волновать его. Впрочем, Дин сам ему всё рассказывает. Тибольт клянется, что больше никогда не отпустит тебя с ним, но потом смягчается.
- Я знаю, Дин, - говорит он. – Ты никому не позволил бы причинить зло моему сыну.
- Это так, - отвечает Мариано. – И теперь я могу исключить Рэмми из числа подозреваемых. Его место займет дама в трауре, высокая, светловолосая, судя по осанке, молодая. Почему-то мне кажется, она скоро посетит нас…

                23.

     Накануне свадьбы первого августа Изабелла сама не своя от волнения. Она нигде не может найти себе места, и у нее не ладится никакое, даже самое пустячное, дело. Эсси не может избавиться от странного ощущения, что стала легкой, точно облако, и теперь может летать. С завтрашнего дня ее жизнь станет совсем другой, новой и… счастливой. В последнем Эсси убеждена. Поэтому она и беспокоится теперь. В их с Тибольтом завтрашнем дне, который определит всю их судьбу, - хрупкость новорожденного младенца. Она молит Бога, чтобы ничто не помешало завтрашнему дню стать таким, каким мечтают она и Тиб.
     Примерив подвенечное платье из светлого, но не белого шелка (такие платья надевают все невесты, вторично выходящие замуж) она почти пугается собственного отражения в зеркале: до того она прелестна в этом наряде. У нее замирает сердце, и вся кровь отливает от лица. Она едва слышит восхищенные возгласы портнихи и Альбертины. И радуется, когда вновь надевает свое золотистое кисейное платьице.
     Ей хочется охладиться, успокоиться, побыть одной. И она поспешно взбирается на крышу замка.
     Как хорошо! Здесь ей становится легче. Теперь я лучше понимаю Рэмми и Тиба, думает она, понимаю, с каким волнением они ожидали приезда Мариано и Ольгерда. Так же и я теперь ожидаю наступления завтрашнего дня.
     Она осматривается вокруг, глубоко вдыхая теплый солоноватый ветерок, дующий с моря, и радуясь покою, который постепенно вытесняет тревогу из ее души. На замшелых булыжниках, которыми вымощена крыша, лежат забытые ракетки и волан: вчера вечером они с Тибольтом играли здесь, потому что погода стояла совершенно безветренная. А потом решили искупаться и ушли, позабыв ракетки здесь. Ничего, она заберет их с собой, когда почувствует, что успокоилась и может сойти вниз.
     Еще раз вдохнув в себя ветер, Эсси поднимается на левую башню фасада, на ее плоскую круглую крышу, окруженную каменными неровными зубцами. И вдруг слышит за своей спиной голос:
- Наконец-то мы с вами встретились, Изабелла Линард!
     Эсси резко оборачивается. В нескольких шагах от нее, у лестницы, стоит светловолосая молодая женщина в черной амазонке и в черной шляпке с поднятой вуалью. Она миловидна, но у нее недобрый взгляд, а в руке она сжимает маленький пистолет. Эсси мгновенно выхватывает из кармана свой пистолетик, подаренный ей Варгой, и направляет его на незнакомку, хотя совершенно точно знает, что не сможет выстрелить в нее.
     Женщина окидывает ее сумрачным, презрительным, вызывающим взглядом и говорит:
- Ах, вот как, вы тоже вооружены. Что ж, тем лучше. Быть может, мы умрем вместе, и это будет хорошо, так как жизнь несколько опостылела мне.
- Кто вы и что вам нужно? – голос Эсси поневоле дрожит.
- Я Габриэла Палмер, ваша преемница, любовница Фальстафа Каррауда, - дама отвешивает ей короткий издевательский поклон. – Я поняла, что он не разлюбит вас и не полюбит меня, даже если вы выйдете замуж. И вот я решила убить вас. Дело в том, что он сейчас уже тоже на пути в ад или в Рай. Я приготовила ему сегодня его любимое блюдо из шампиньонов; но там были не только эти грибы.
    Она горько и безрадостно усмехается.
- Он любил бы самую память о вас, - продолжает она, - а мне этого не перенести, вот я и отравила его. За это вы и сами сейчас лишитесь жизни: вы заставили меня убить человека, которого я любила, но который, по вашей вине, таки и не смог ответить мне взаимностью.
     Помолчав, она продолжает:
- Я ведь предупреждала вас. Посылала красные стрелы, письма. Всё оказалось бесполезно. Я рада одному: что убила Рамита. Да, это я послала ему цианид, потому что не в моих силах было вернуть за решетку убийцу моего отца.
- Вашего отца? – Эсси широко раскрывает глаза.
- Да, - Габриэла ожесточенно смотрит на нее, слегка откинув назад голову. – Санторре Сагаста был моим отцом. Я его незаконная дочь, а он приходился мне незаконным отцом. Но в мире не существовало лучшего отца, чем он! После смерти моей матери он не оставил меня, он постоянно ездил ко мне. Я знаю: он любил меня больше своих дочерей, он сам так говорил.
- Но подумайте, что он хотел сделать с Рэмми… - голос Эсси звучит прерывисто.
- Меня не интересует, что` он хотел сделать с этим неблагодарным, - обрывает ее Габриэла. – Одно я знаю: он не хотел убивать Рамита Асторре, а Асторре его убил! Я была в отчаянии, когда узнала об этом. Если бы не Фальстаф Каррауд, который сумел утешить и успокоить меня, не знаю, что было бы со мной. Но он успокоил меня. Мы познакомились случайно; я полюбила его. А он… он до сего дня любил по-настоящему только вас и думал лишь о вас. Он не собирался мешать вашему счастью, он был рад, что вы простили его. Но я видела: он никогда, до самой смерти не забудет вас! И я решила ускорить его кончину. А теперь умрете вы: потому что из-за вас я лишилась человека, которого глубоко любила.
     И она направляет на Эсси пистолет. Эсси смотрит на нее с ужасом. Вот сейчас прогремит выстрел…
     Но происходит чудо. Выстрел гремит, однако с другой стороны, из-за зубца башни снаружи, и пистолет вылетает из руки женщины в черном. Тут же на крыше оказывается Эссельдин Мариано. Вскрикнув, Габриэла пытается бежать, но у лестницы ее встречают двое полицейских. Они берут ее под руки и уводят. Эсси роняет свой пистолет, без сил опускается на корточки и закрывает лицо руками.
- Эсси, - Мариано наклоняется к ней. – Всё уже кончилось. Глотните-ка.
     И он подает ей фляжку с коньяком. Она поспешно отпивает глоток. Коньяк обжигает ей горло, она кашляет. Это, а также сам крепкий напиток, оживляют ее. Ее бледное лицо розовеет.
- Ну, вот и всё, вставайте, - Дин помогает ей подняться на дрожащие ноги.
- Боже мой, - шепчет она. – Как вы здесь оказались, господин Мариано?
- Разве вы забыли, что от окна моей комнаты к башне тянется водосточная труба с поручнями? – он смеется, и его узкие синие глаза весело и ласково поблескивают в ответ на ее всё более успокаивающийся взгляд. – Я нарочно велел убрать собак, а полицию посадил в засаду. Я ждал эту женщину уже несколько дней: и вот она пришла. Простите, что я подверг вас такому испытанию
- О, Господи, - она проводит рукой по лицу. – А Рэмми… Рэмми жив? Она сказала, что убила его цианидом…
- Нет, нет, всё в порядке, - заверяет он ее. – Цианид мы получили несколько дней назад и развенчали его путем химического опыта. Тибольт, Рэмми и доктор знали об этом, но не стали волновать вас. Еще раз простите, что я не выстрелил раньше: мне нужно было услышать, что`  скажет Габриэла Палмер.
- Ах, всё пустяки, - она с облегчением вздыхает и крестится. – Вы так вовремя появились, что я могу только благодарить Бога! Но Каррауд… - ее губы дрожат. – Она отравила его, он умер… а ведь я простила его…
- Ничего подобного, - Эссельдин улыбается ей. – Я давно узнал, где`  он проживает, и вчера предупредил его запиской, что он может быть отравлен или убит. Сейчас мои люди там, в Сантуране, охраняют его. Ни о чем не беспокойтесь, пойдемте вниз. Поверьте, теперь всё плохое навсегда кончилось для вас.
     И он уводит Эсси вниз, где ее ждут испуганный, взволнованный Тибольт и Рэмми, уже узнавшие о происшедшем.
     За обедом все сами не свои и без конца благодарят Мариано. А он рассказывает:
- Я стал ожидать в гости госпожу Палмер с тех пор, как узнал о ней. Я знал: она явится, едва я уберу собак и полицию, потому что следит за домом. И вот она явилась. Смелая дама! Она взобралась по поручням громоотвода на крышу башни с не меньшей ловкостью, чем я. Ее целью было войти в замок через люк в крыше, дождаться ночи – и ночью убить свою соперницу Изабеллу Линард. Я не догадывался об этом; я полагал, она придет только затем, чтобы убедиться, что Рэмми действительно мертв. Но в его смерть она и так поверила. Каррауда же я предупредил об опасности, потому что узнал о его связи с госпожой Палмер. Женщина, решившаяся послать яд ребенку, может отравить кого угодно, особенно того, кто не может дать ей счастья, судя по ее поведению. Я послал ему предупреждение и сегодня в полдень получил от него записку с благодарностью за заботу о нем. Нынче вечером он покинет Сантуран и уедет за границу – по его собственному желанию и моему настоятельному письменному совету.
- А что будет с Габриэлой Палмер? – тихо спрашивает кто-то.
     Дин разводит руками:
- Сейчас она очень тиха и смиренна, так как узнала, что Каррауд и Рамит живы. Ей больше не хочется ничьей смерти. Она признаёт, что заслуживает тюрьму, но всей душой мечтает о монастыре, где могла бы укрыться от соблазнов и злобы мира сего и спасти собственную душу.
     Помолчав, он говорит:
- Если никто из вас не против, господа, дадим ей возможность исправиться таким образом.
     Никто не возражает Эссельдину Мариано, все согласны с ним.

                24.

     А на следующий день веселая свадьба заставляет обитателей Исполина позабыть о страхах и печалях минувших дней.
     После венчания в Рупре молодые вместе с тетушками, Рэмми и доктором фон Рауде возвращаются в Корабельные Сосны.
     После короткого отдыха начинается веселый праздник. Актеры, приглашенные Тибольтом, веселят всех короткими комическими сценками и танцами. Они также празднуют свадьбу: в этот же день Амелита Фолкон  вышла замуж за Пьеро Лудана, добившегося, наконец, ее руки. Витторио Бальдассаре нисколько на него за это не в претензии. Он теперь – вот уже с неделю – влюблен в молодую горожанку из Рупры, которая отвечает ему взаимностью.
     Эссельдин Мариано – самый почетный гость на свадьбе. Его уговаривают задержаться в имении до конца августа.
     Весь август пролетает для Рамита, как сплошной цветущий праздник. Он ездит верхом по лесу, снова ставшему безопасным, на своем пони Брауне, купается в море, катается в лодке, ловит рыбу с актерами, смотрит спектакли, бывает на репетициях, разглядывает семейные альбомы, а обе его любимых бабушки, усевшись по обе стороны от него, рассказывают ему о родственниках, чьи фотографии и миниатюры он видит.
     Рэмми доволен собой: он сумел подарить Тибольту на свадьбу все восемнадцать томов всемирной литературной энциклопедии, благодаря нескольким золотым -–подаркам госпожи Корн и Отты, а также тому «жалованью», которое успел скопить за весну и лето. На титульном листе первого тома энциклопедии он старательно вывел: «Моему любимому отцу Тибольту Варге в день его свадьбы с Эсси Линард, самой лучшей девушкой на свете».
     Двадцать девятого августа они покидают Корабельные Сосны все вместе: Тибольт, Эсси, Рэмми и Эссельдин Мариано. Тетушки, утирая глаза, смотрят им вслед, но всё-таки не очень огорчаются: ведь на Рождество их родные снова приедут к ним. И, конечно, проведут у них следующее лето. Рэмми заранее мечтает об этом лете. Бабушки обещали ему, что постараются собрать всех своих пятерых внуков и внучек, и Рамит познакомится с ними. Ему очень этого хочется.
     В Рупре Мариано и Варги расстаются. Эссельдина призывают неотложные дела, связанные с его профессией, а семья Варгов садится в поезд и едет в Эгиду, в собственный дом Тибольта, где им отныне предстоит жить и быть счастливыми.
     Альбертина и Бриан, пожелавший служить Тибольту и дальше, уже ожидают их там. Они уехали раньше своих хозяев и увезли свадебные подарки молодой семьи, который, по их позднему свидетельству, заняли четверть багажного вагона.
     … Рэмми смотрит в окно поезда. Ему спокойно, радостно и в то же время немного грустно на душе. Он ловит устремленные на него веселые взгляды Тиба и Эсси, улыбается им в ответ и думает: «Пусть нам всегда будет так же хорошо, как теперь».

                КОНЕЦ

Начало: 24 июля 2010 г.
Конец: 12 августа 2010 г.