Лето в голубых елях

                К. Велигина afalina311071@mail.ru

               
ЛЕТО В ГОЛУБЫХ ЕЛЯХ
               
                1

       В густом тенистом саду стояла осторожная тишина. День мягко и постепенно клонился к вечеру. Птицы умолкали, предчувствуя скорое наступление сумерек. Июньское солнце, просачиваясь легкими лучами сквозь листву, словно окидывало прощальным взором землю, которую согревало и живило весь день, не жалея сил. А земля эта, трава, цветы и деревья прощались с солнцем благодатным летним благоуханием. Над сиреневыми флоксами и желтыми тюльпанами уже промелькнуло две-три осторожных ночных бабочки: крупных и черных, с причудливым узором на бархатистых крылышках. А где-то среди одетых молодой зеленью ветвей уже пощелкивали и пробовали горлышко соловьи: невзрачные, маленькие, очаровательные и, как всегда и везде, совершенно неприметные глазу.
       Усадьба Голубые Ели тоже постепенно затихала, предчувствуя дремотный вечерний покой. Красивый, немного чопорный, ослепительно белый трехэтажный дом с башенками по бокам благосклонно глядел всем своим надменным фасадом с колоннами на широкую подъездную аллею, которая тянулась на целых четверть мили, до самых узорчатых чугунных ворот. Рядом с воротами помещался недавно выкрашенный розовой краской домик привратника. За воротами начиналась дорога, оживлявшаяся только по утрам и вечерам крестьянами, которые шли или ехали на полевые работы. Деревенский и господский скот никогда здесь не появлялся, его пасли на лугах с другой стороны; проезжие экипажи также бывали редки. Обычно они держали свой путь по большой проезжей дороге, лежащей далеко в стороне от Голубых Елей.
       Словом, картина была бы самой мирной и решительно ничем не возмущаемой, если бы в глубине сада, поблизости от мраморного фонтана с небольшим позолоченным Нарциссом в центре не появился вдруг мальчик лет десяти. Светловолосый, серьезный, он был одет, как внук привратника или сын садовника, то есть весьма незатейливо, но чисто и со вкусом. Несмотря на босые ноги и потертую летнюю шапочку, он производил впечатление хорошо воспитанного мальчика, так как у него при себе был настоящий носовой платок. Он белым краешком высовывался из кармана курточки, что свидетельствовало о достойном происхождении его хозяина. Еще один носовой платок мальчик нес в руках. Этот платок был аккуратно завязан узелком, и мальчуган прижимал узелок к груди, воровато озираясь и стараясь держаться в тени. Увидев, что лужайка пуста, он вздохнул с облегчением и присел на землю возле кустов шиповника. Позолоченное задумчивое лицо юноши Нарцисса привлекло к себе его внимание, и он принялся с любопытством его разглядывать. С этой искусно сделанной статуей мальчик был знаком с тех пор, как начал себя помнить, но никогда не уставал созерцать ее и восхищаться ею, равно как и мраморным бассейном, в котором всегда плавало двенадцать огромных золотых рыбок. Зимой эти рыбки украшали небольшой бассейн в господском доме, а летом резвились здесь, и только в этом время года становились доступны глазам мальчишки.
       Очень скоро его чуткое ухо различило чьи-то быстрые тихие шаги по траве. Он узнал их и искренне обрадовался. Спустя несколько секунд из-за деревьев появилась девочка. Одета она была едва ли не так же просто, как мальчик, но ткань и покрой ее летнего платьица, а также аккуратные туфельки и носочки выдавали в ней настоящую маленькую барышню. Правда в резковатых чертах ее лица не было ничего аристократического, и тщательно уложенные с утра темные волосы давно растрепались. Кроме того, взгляд выразительных темно-дымчатых глаз был слишком упрямым, своевольным и даже слегка мятежным для представительницы высших слоев общества. Но все-таки, увидев эту девочку, всякий сказал бы, что она безусловно принадлежит к классу господ, а не прислуги.  Мальчик, ожидавший ее, подтвердил бы эту мысль случайного свидетеля, так как, заметив барышню, он немедленно встал, стащил с головы свою шапочку и неловко поклонился ей. Она ответила ему быстрым нетерпеливым кивком головы и подбежала к нему.
       - Ну что, принес? - спросила она.
       - Да, госпожа Роберта, - ответил мальчик и со значительным видом потряс своим узелком.
       - Ах, я тебе уже говорила, не называй меня так! - воскликнула девочка. - Я ведь только на год тебя старше. И вообще, все мои друзья называют меня просто Робби или Берта. "Берта" мне не нравится. "Робби" гораздо лучше. Говори  мне "Робби", ладно?
       - Ладно, - ответил мальчик.
       - Так покажи мне, что' ты принес.
       - Сначала вы' покажите, - смущенно потребовал мальчик, стараясь придать своему голосу некоторую суровость.
       - Вот смешной! - Робби нетерпеливо тряхнула волосами. - Да разве я стану тебя обманывать? Вот, гляди.
       И, сунув руку за пазуху, она вытащила оттуда маленький восточный кинжал в серебряных ножнах, с рукояткой из слоновой кости и золота.
       - О-о, - вполголоса произнес восхищенный мальчик, отдавая ей узелок и с благоговением беря в руки драгоценное оружие. - Вот это да! Это...
       Но у него не нашлось больше слов, и он молча опустился на траву, чтобы как следует разглядеть великолепный кинжал.
       Робби тем временем подхватила узелок и, поспешно развязав его, принялась рассматривать его содержимое: два медных браслета в виде вьющихся виноградных лоз с гроздьями и листьями, алебастровые бусы, покрытые розовой блестящей эмалью и брошь из поддельных речных жемчужин.
       - Какая прелесть, Монси, - прошептала она, удивительно хорошея и расцветая от счастья. - Ох, какая прелесть! Спасибо, дорогой Мо'нси, спасибо!
       Но Монси был мальчик разумный. Когда его безмерное восхищение кинжалом слегка поутихло, он вдруг тревожно сказал:
       - Госпожа Роберта... Робби! Может, не будем меняться? Вы положите кинжал обратно, и я тоже положу назад то, что взял у сестры. Ведь она поднимет ужасный шум, когда увидит, что ее украшения пропали из шкатулки. А если дознаются что это я их стянул, отец вытрясет из меня душу, честное слово. Знали бы вы, как больно он дерется, особенно розгами.
       - Нет, Монси, - решительно возразила Робби, поспешно завязывая платок с браслетами, бусами и брошью и кладя все это себе за пазуху. - Во-первых, никто не дознается, что это ты взял. Нечего твоей сестре разбрасывать вещи где попало. Если бы она хранила их под замком, ты бы ведь не мог их взять, верно? Ну, а потом, она же не кто-нибудь, а дочь нашего садовника! Знаешь, как богат твой отец? Да он ей может купить сколько хочешь бус, и не алебастровых, а из настоящего коралла или янтаря, и серебряные браслеты вместо медных, и настоящую жемчужную брошку! Мне вот этого как раз никто не купит, - с горечью продолжала она. - Они говорят, что мне еще рано носить украшения, даже игрушечные, вроде тех, что ты принес. А твоей сестре уже пятнадцать, и она всякий праздник ходит в деревню на танцы со своей подругой. Скоро она станет невестой - и тогда вообще получит все, что только пожелает, ты сам подумай. И, наконец, даже если все раскроется, Этот кинжал никто тебя возвращать не заставит. У нас никто его не хватится. Только молчи, что я тебе его дала, - и все, и он твой на веки веков. Ну, ты понял, что я права?
        Монси задумчиво согласился с ней. В глубине души он считал, что такой красивый кинжал стоит даже нескольких порок. Он все готов был вытерпеть, лишь бы только это красивое оружие с обоюдоострым лезвием в самом деле осталось его собственностью.
       - В конце концов, - горячо продолжала говорить Робби, - разве этот кинжал не в тысячу раз дороже твоих украшений? - она нарочно не сказала "украшений твоей сестры", чтобы Монси вновь не начал склоняться к тягостным сомнениям.
       - Это конечно, - подтвердил Монси, начиная соображать, что чудесный кинжал действительно стоит дороже и сотни таких побрякушек, а ведь он отдал Робби всего четыре вещицы. С его плеч точно упала гора, и он весело улыбнулся ей, простодушно удивляясь про себя, как она-то могла расстаться с такой потрясающей вещью, как старинный восточный кинжал ее дедушки? Неужели ей совсем не жалко этой драгоценности? Но, Бог знает почему, Робби в самом деле не было жаль кинжала, и мальчику оставалось только в недоумении размышлять над этим парадоксом.
       Между тем Робби заметила, что сумерки сгущаются все больше, а от солнца остался только ослепительный крошечный осколок на горизонте. Скоро ужин, ей пора было возвращаться домой. Она поспешно распростилась с Монси, и дети разошлись в разные стороны. Одна со всех ног побежала в богатый особняк, а другой медленно побрел к маленькому дому садовника в западной части сада.

                2

       Маленькая Робби Роуз редко чувствовала себя несчастной. Наблюдая ее жизнь со стороны поверхностным взглядом, можно было даже утверждать, что она совершенно счастлива. Да и как не быть счастливой девочке из богатого столичного дома, где постоянно устраивались балы и праздники, где она жила и училась, где у нее были собственная спальня и детская, полная дорогих затейливых игрушек? О, это был роскошный дом на одной из главных улиц города, причем, дом, славившийся искренним радушием и гостеприимством. Родителей у Робби не было, но она нисколько не скучала  по ним, потому что совсем их не помнила. С раннего детства она находилась на попечении своих добрейших бабушки Далии и тетушки Оливии, которые были с ней неизменно мягки и терпеливы, и играла со своими двоюродными братьями и сестрами, подолгу гостившими в старом особняке. Но по непонятным ей самой причинам, Робби не чувствовала себя среди них вполне дома, да и здесь, на даче, в прекрасном имении Голубые Ели, куда она приезжала каждое лето, Робби была словно сама по себе, отдельно от прочих родственников. Почему так получалось, она не знала. Может быть, потому что она отчаянно побаивалась Элину, племянницу тети Олы (так звали Оливию в домашнем кругу), любимую внучку бабушки Далии. А может, ей не слишком-то нравилось общество Сельмы, младшей Элининой сестры, потому что именно эту Сельму ей всегда ставили в пример - о, очень мягко и уместно, но дети почему-то не выносят таких примеров и, даже став взрослыми, не любят вспоминать о них. Сельма была послушной и ласковой, Элина - внимательной и заботливой (ей уже исполнилось семнадцать лет). Против этих их качеств никто не возражал, и меньше всех сама Робби. Но никто лучше нее не знал, как больно Элина в случае чего может взять за ухо, а Сельма прикинуться слишком хорошей, если речь идет о том, кому следует сделать более строгий выговор за шалости - Робби или ей. С двоюродным братом Доном она водилась гораздо более охотно, а больше всего на свете любила своего кузена Се'берта, родного брата Дона. Но Себерту было уже двадцать лет, и он не приехал в этот раз на дачу, так как собирался жениться. Бабушка же и тетушка, хотя и были чрезвычайно добры к Робби, относились к ней с какой-то неистребимой, хотя и глубоко спрятанной настороженностью. Они как будто все время не могли поверить ей до конца, до конца простить тот или иной проступок. Робби казалось, что если бы тот же самый проступок совершила Элина или Сельма, и ту, и другую простили бы довольно быстро и гораздо искренней, чем ее, Робби Роуз. Иногда она точно во сне вспоминала - или то и впрямь было ночное сновидение? - смутный женский образ в голубом оборчатом платье, бедную комнату, где было почему-то гораздо уютнее, чем в ее спальнях и детских, а на столе красивый белый кувшинчик с голубым эмалевым рисунком... Но откуда являлись эти картины, из каких глубин прошлого выплывали, Робби не знала. Она далеко не была уверена, что наяву видела где-либо такой кувшин и женщину в голубом платье. Она редко погружалась в воспоминания, но в часы грусти и одиночества эти смутные призраки порой тревожили ее душу сильнее, чем ей того хотелось. Не могла ли женщина в голубом платье быть ее матерью? Она не решалась заговаривать об этом с тетей или бабушкой, а ни с кем другим затрагивать такие драгоценные для сердца предметы не хотелось. Кроме того, она доверяла тете и бабушке лишь немногим больше, нежели они ей. Ведь когда Элина брала ее за ухо, тетя Ола и бабушка почему-то никогда не останавливали Элину. Они как будто оставляли за ней право воспитывать их Робби, как ей будет угодно, и Робби очень не нравилось это маленькое предательство с их стороны. Она прекрасно чувствовала, что Элина при всей ее любви к прочим родственникам ее, Робби, терпеть не может. Разумеется, Элина называла ее Бертой, а то и вовсе Робертой, считая, что задушевное имя "Робби" отнюдь не для таких непослушных и злонамеренных девочек, как ее кузина. Даже когда Робби вела себя хорошо, Элина говорила с ней сурово и скупо. Только когда у нее бывало уж слишком хорошее настроение, она начинала обращаться с Робби мягче обычного. Как правило, такая приятная неожиданность длилась не более пяти минут; после нее Элина делалась еще холодней и сдержанней, чем всегда.
        Если Элина не любила Робби, то и Робби ее недолюбливала. Обе не ждали друг от друга ничего доброго. Иногда Робби очень хотелось, чтобы вместо двоюродной сестры ее воспитанием занималась гувернантка, но она боялась предложить это тете Оливии или бабушке Далии: а вдруг гувернантка окажется еще хуже Элины? Дон, которого воспитывал гувернер, часто говорил Робби, что завидует ей: никто ее не тиранит. Робби очень боялась тирании, но если бы не это, она непременно сбежала бы из-под бдительного ока двоюродной сестры к более мягкой и понимающей воспитательнице. Но... не попасть бы в еще более трудное положение! Всегда может быть хуже, чем есть, это Робби знала твердо.


       Расставшись с Монси, она возвращалась в усадьбу, робея больше обычного, потому что на этот раз в Голубых Елях гостила еще и тетушка Гермия, подруга Оливии. А Робби хотя и побаивалась тети Гермии едва ли не больше, чем Элины, очень дорожила ее мнением о себе. Тетя Гермия могла ужасно рассердиться на нее, но, как только прощала, становилась чрезвычайно добра и ласкова. Ее голос и лицо выражали полное доверие и любовь по отношению к Робби, и Робби этому всегда очень радовалась. Ей и в голову не приходило, что можно весьма искусно показывать и доверие, и любовь, но на самом деле их совершенно не испытывать. Тетушка Гермия любила Робби не больше, чем Элина, но при всем том разговаривала с ней несравнимо теплей и ласковей, сама сшила ей несколько платьиц и связала две пары чулок из тонкой шерсти. Все это делалось вовсе не из любви, как воображала Робби, а скорее от скуки. Холодное сердце тетушки Гермии не умело любить, но тетушка была великой обманщицей: ей хотелось, чтобы другие любили ее и благоговели перед ней. Это согревало ее, и она умела вскружить голову даже взрослым своей поддельной искренностью. Робби, Сельма и Дон души в ней не чаяли, принимая ее приветливый голос и сердечные беседы с ними за чистую монету. Все они очень старались не упасть в глазах тетушки Гермии. Тетушка видела их старания и, как могла, поощряла детей. Она не была злой от природы, но в ней жила, помимо некоторой жестокости и властолюбия, еще и неистребимая убежденность в том, что лишь она и ее родные действительно достойны какого бы то ни было уважения на земле. Остальные служили лишь забавой или пищей для размышлений и сопоставлений. Еще существовала категория людей, которых Гермия не то, чтобы уважала или любила на самом деле, но она всей душой была убеждена, что это именно так, она свято верила в то, что любит и уважает этих людей. Она бы очень удивилась и возмутилась, если бы ей сказали вдруг, что она ошибается и что чувства ее бывают так же фальшивы, как и поведение. Гермия была не столько явная, сколько тайная ханжа, но при этом обладала живым умом и твердой волей - это были ее бесспорные достоинства.
       "Только бы тетя Гермия ничего не узнала о нашем обмене с Монси, - с опаской думала Робби. - Кто угодно, лишь бы не она".
      
                3

       Когда Робби прибежала домой, она услышала на лестнице голос тети Оливии, спрашивавший служанку:
       - Где же может быть наша Робби?
       Голос тетушки звучал обеспокоенно.
       - Я здесь, тетя Ола! - крикнула Робби, бросаясь ей навстречу. - Я просто решила немного прогуляться.
       - Робби, - Ола обрадованно поспешила вниз. - Я рада, что ты нашлась, дорогая. Мы сейчас будем ужинать.
       Робби хотела приласкаться к тетке, но заметила за ее спиной Элину, глядевшую так сердито, что пришлось на время забыть о нежностях. Когда тетя спустилась вниз, Элина, проходя мимо Робби, сурово шепнула ей:
       - Где тебя носит?! Мы обыскали весь дом! Немедленно прибери волосы, вымой руки - и за стол!
       Робби вздохнула и побежала причесываться. Наскоро уложив волосы, она спустилась в столовую и заняла свое место за накрытым столом, где уже сидели Оливия, Гермия, Элина, Дон, Сельма, матушка Дона Милла Стоун, гувернантка Сельмы и гувернер Дона - восемь человек. Робби оказалась девятой, и добрая примета ее порадовала: ведь оказаться за столом третьей, девятой или двенадцатой всегда к удаче. Пока лакей разносил тарелки с картофелем и поджаркой из молочного поросенка, Робби украдкой разглядывала тетю Олу. "Какое у нее все-таки доброе лицо, - думала Робби. - И то, что волосы уже седые, вовсе ее не портит - ведь она так красиво причесана. Правда, у тети Гермии волосы и платье еще лучше, к тому же, лицо умнее и характера куда больше, но тетя Ола тоже очень ничего. А ведь им обеим уже под пятьдесят. Вот бы приехал Себерт - сразу стало бы так весело! Но он не приедет..."
       Наконец появилась бабушка Далия. Очень старая, она тем не менее, держалась прямо и с достоинством. Ее лицо казалось не таким беспечно добрым, как лицо Оливии, но все же оно было приветливо и благосклонно. Бабушка заняла свое место во главе стола, и после общей молитвы все принялись за еду.
       - Послушайте, как поют соловьи! - вдруг молвила бабушка Далия, прислушиваясь. - Право, отсюда их слышно лучше всего.
       - Да, - с живостью подхватила Элина. - Это потому что рядом бузинные деревья; соловьи их любят. Я тоже с удовольствием их слушаю, бабушка. С удовольствием!
       - Как-то легко становится на душе, когда слышишь соловьев, это правда, - прочувствованно молвила тетя Гермия. - Как-то, когда моя Сильвия была совсем малышкой, мы с ней вышли в наш сад в том, старом имении... ну, вы помните... и слушали соловьев, да. Это было изумительно, совершенно бесподобно. Моя Сильвия даже затаила дыхание, и ее глаза наполнились слезами - подумайте, у трехлетней крошки!
       И  глаза Гермии тоже невольно затуманили слезы. Она совершенно неумышленно умолчала о том, что малышка Сильвия, послушав две минуты соловьев, начала утверждать, что петухи поют гораздо громче и веселее, за что получила шлепок от матери и рыдала потом до самого ужина. Но теперь Гермия вдруг совершенно искренне поверила в то, что все было не так, и что они обе действительно в самозабвении слушали соловьев. Робби, Сельма и Дон с обожанием глядели на тетю Гермию, считая, что более милой и благочестивой пожилой дамы просто не может быть на свете, а Элина скривилась с еле заметным презрением, как делала всегда, когда тетя Гермия, по ее мнению, "прикидывалась". Тетя Гермия, в свою очередь, не могла простить Элине ее проницательности и бросила на нее короткий, но исполненный пренебрежения взгляд, который должен был повергнуть Элину в трепет и раскаяние. Но Элина лишь слегка повела плечами и сделала вид, будто совершенно занята своей поджаркой с овощами.
        - А помнишь, дорогая Гермия, - ласково заговорила тетя Ола, - и вы матушка: помните, какую замечательную музыку играл нам в прошлом году Себерт? Ах, он такой чудесный пианист! Сильвия еще слушала его с удовольствием...
        - Такое не забывается, - улыбнувшись своей подруге детства, заметила Гермия. - Себерт, конечно, умница. Он очень толков и далеко пойдет. У тебя славный племянник, Ола!
        - И племянницы тоже, - простодушно добавила Оливия.
        - Конечно, и племянницы, - вежливо согласилась Гермия. - И Дон, и девочки... да. Кстати, ты продолжаешь делать свою географическую карту, Дон? Мне очень понравилось, как ты ее начал.
        Дон, поощренный внимание, уделенным ему из одной только вежливости, широко улыбнулся и принялся обстоятельно рассказывать о своей работе над географической картой. С интересом его слушали только бабушка Далия, Ола и его мать Милла. Гермия делала вид, что слушает, а остальные потихоньку зевали, ели и переглядывались, а порой и перешептывались - особенно Робби с Сельмой. Они сидели рядом друг с другом.
        После ужина все разошлись по своим комнатам. Поднялась к себе наверх и Робби. Немного поиграв, она, как и все, легла спать, но едва только служанка помогла ей раздеться и ушла, Робби снова зажгла свечу, чтобы еще раз всласть наглядеться на сокровища, которые отдал ей сегодня Монси. Не то, чтобы она любила носить безделушки, просто ей очень нравилось рассматривать их и считать своими.


        Скандал разразился на следующее утро после завтрака. Едва Робби собралась выйти гулять, чтобы поиграть с Сельмой в волан, как вдруг она увидела Эвина Марта, садовника, отца Монси, который хмуро беседовал о чем-то с тетей Оливией в холле. Сердце Робби тут же начало стучать как-то очень часто и звонко, а душа немедленно ушла в пятки. Она хотела как можно скорее убежать куда-нибудь и спрятаться, но вдруг садовник развернул тряпицу, которую держал в руках, и на солнце ослепительно блеснул серебряными ножнами такой знакомый Робби кинжал. Она почувствовала, как колени у нее подогнулись, а на ладонях выступил липкий холодный пот. Была еще надежда, что одна только тетя Ола услышит слова Марта, но тут к ним приблизилась вездесущая Элина, и Робби поняла: теперь скандал и наказание неминуемы. Она с трудом поднялась к себе в детскую и в страхе заметалась там. Все внутри у нее дрожало, как у затравленного зверька, которого вот-вот поймают. Но потом ей удалось несколько овладеть собой, и она отказалась от своего первоначального решения залезть под диван - ведь все равно это ничему бы не помогло. Она ждала звука приближающихся шагов, и эти шаги не замедлили раздаться на лестнице, ведущей в детскую. Шли несколько человек: Робби хорошо это слышала. Двери отворились, и вошли тетя Ола, Элина и Сельма, увязавшаяся за ними из любопытства. Робби с трудом заставила себя поднять на них глаза и с тоской увидела, что лицо у тети очень расстроенное, а у Элины вид совершенно взбешенный. Сельма заинтересованно поглядывала на Робби из-за их спин.
        - Немедленно дай сюда украшения! - сурово обратилась к Робби Элина. - Слышишь? Немедленно!
        Робби облизнула пересохшие губы.
        - Какие украшения? - спросила она, стараясь говорить беззаботно и удивленно, но голос ее предательски дрогнул.
        - Ты отлично знаешь, какие, - голос Элины тоже задрожал, но не от волнения, а от гнева.
        - Не понимаю, о чем ты говоришь, - ответила Робби, смело глядя Элине в глаза.
        - Ах, она не понимает, посмотрите-ка! - воскликнула Элина вне себя от негодования. Она приблизилась к Робби и так больно ухватила ее за ухо, что та вскрикнула и заплакала.
        - Не смей плакать! - крикнула разгневанная Элина. - Мало того, что из-за тебя избили мальчика, так ты еще присваиваешь чужие вещи и раздаешь направо и налево дедушкино оружие! Отдавай сейчас же то, что принес тебе бедный Монси, которого ты подбила на такой гадкий поступок!
       Робби, горько плача, достала из ящика своего маленького кедрового столика взятые вчера у Монси украшения и молча отдала их Элине. Та протянула узелок тетке:
       - Тетя Ола, пожалуйста, отдайте это садовнику. А ты, Роберта, сейчас пойдешь со мной.
       Тетя Ола ушла, потихоньку вытирая глаза платочком и стараясь не смотреть на Робби, а Элина вывела свою маленькую кузину на лестницу через другую дверь и сказала самым что ни на есть суровым голосом:
        - Ты знаешь, что' тебя ожидает? Чердак! Ты будешь сидеть там всю неделю с утра до вечера. Вот, что будет с тобой.
        И, приведя заплаканную Робби на чердак, она заперла ее там. Через несколько минут Робби услышала голос Элины за дверью:
        - Куда ты, Сельма? Отправляйся обратно. Роберта слишком дурная девочка, ты не должна разговаривать с ней! Пусть посидит на чердаке в полном одиночестве; это научит ее уму-разуму.
        После этих слов они обе ушли: Робби это слышала. Она осталась одна.

                4

        - Не надо расстраиваться, дорогая, - говорила в это время Гермия опечаленной Оливии. - Что еще ты могла ждать от этого ребенка? Я понимаю, ты хотела видеть любовь, благодарность и послушание в ответ на твою доброту и заботы. Это логично, моя милая, но... чужая кровь. Понимаешь ли ты это? Совершенно чужая. Что ты можешь знать о родителях подкинутого тебе трехлетнего ребенка? Вероятно, это были какие-нибудь бродяги. Ты же помнишь: я очень не советовала тебе брать Роберту на воспитание. Ее следовало отдать полиции, чтобы она получила воспитание в приюте. Ты не согласилась на это.
         И Гермия мягко, но укоризненно покачала головой, давая понять своей подруге детства, что та когда-то проявила непростительное ошибочное сострадание.
         - Видишь ли, милая Гермия, - робко заговорила Ола. - Ведь мне было нелегко с тех пор, как... ты знаешь, что тогда произошло. Да, я в то время чувствовала себя ужасно одинокой, и бедная Робби, можно сказать, спасла меня. Она оказалась такой же одинокой, как я. Да она и до сих пор одинока, несчастная сиротка.
         - Чем это она несчастная, скажи на милость?! - не выдержала и вскипела Гермия. - Нет, ты скажи, чем?! Тем, что ты заботишься о ней, обучаешь ее и вообще относишься к ней, как к своей настоящей племяннице, хотя я не вязла бы ее даже себе в услужение. Негодная воровка!
        - Она не воровка, - нерешительно возразила Оливия. - Она просто поменялась с мальчиком...
        - Поменялась? - Гермия саркастически улыбнулась. - Хорош обмен, в результате которого был тайком взят драгоценный кинжал твоего отца, и при этом сынишка садовника - бедный обманутый несмышленыш - получил порку. А ведь не ему, а твоей Робби хорошая порка пошла бы на пользу! Ты уж не обессудь, Ола, но в следующий раз я собственными руками выдеру эту неблагодарную тварь.
        - Ну что ты, Гермия, - мягко сказала Ола. - Ты очень заботишься обо мне, я понимаю. Но все-таки Робби моя племянница. И потом...она же девочка; ее ни разу до сих пор не секли.
        - Она интриганка, - отрезала Гермия. - А то, что ее до сих пор не секли, это еще не большая беда. Это можно исправить. Право же, Ола, я не позволю какой-то малолетней нищей воровке оскорблять тебя.
        Ола чрезвычайно смутилась словами своей подруги, потому что вспомнила: не далее, как вчера днем Гермия превесело играла с Робби в волан и слушала ее чтение, заботливо объясняя непонятные места в книге. Тетя Ола была сама слишком правдива, чтобы заподозрить свою дорогую Гермию в двуличности, поэтому приписала ее гнев и уничижительную характеристику, данную Робби, всего лишь обидой за нее, Олу.
        - Как ты добра, - сказала она, ласково улыбаясь. - Но я прошу тебя, Гермия, не называй мою Робби воровкой и нищей. Я уверена, я просто убеждена, что она исправится.

      
        Оставшись на чердаке в одиночестве, Робби прежде всего как следует огляделась. В этом году она еще не видела чердака, так как приехала из города в Голубые Ели всего десять дней назад. Но в прошлом чердак всегда был ее добрым другом, и она пребывала в убеждении, что как бы сурово ни обращались с ней люди, чердак всегда будет неизменно добр к ней.
        Это было длинное пыльное помещение, набитое всевозможной рухлядью: старой негодной мебелью, покривившимися каретными колесами, сломанными игрушками и массой каких-то пожелтевших бумаг и газет. Свет сюда проникал через маленькие окна, обильно затканные паутиной, поэтому на чердаке всегда царил таинственный полумрак. Робби подумала про себя, что из всех мест, куда бы ее могли заключить как наказанную, чердак был самым лучшим и уютным. Она смахнула паутину вместе с пауком с одного из окон и убедилась, что отсюда замечательный вид на вторую половину сада, службы, большую дорогу и поля. Виднелась даже темная полоска леса на горизонте. Солнце так весело озаряло сад, что Робби невольно загрустила. К тому же, вскоре она увидела, как Дон и Сельма выбежали играть в мяч. Отсюда, сверху, они казались маленькими и смешными. Но Робби не засмеялась. Она с достоинством отвернулась от окна, села в старое кресло-качалку, из-под прохудившейся обивки которого выбивался конский волос, и принялась качаться в свое удовольствие, поглядывая, как муха с жужжанием бьется о стекло оставленного ею окошка. Она думала о Монси. Наверно, после того, что случилось, он презирает и ненавидит ее, как и все остальные. Что ж, перед ним она, пожалуй, и в самом деле виновата. Как только она отсюда выйдет, она непременно попросит у него прощения много-много раз и даже подарит ему все свои переводные картинки. Эти картинки дал ей Себерт, и она могла распоряжаться ими, как угодно. На секунду ей даже стало немного жаль картинок, до того они были красивые, но потом она решила, что обязательно отдаст их Монси - и дело с концом! Он, наверно, ужасно горюет, что остался без кинжала. Ничего, картинки утешат его, это-то она знает точно. На них изображены красивые лошадки, собаки, кошки, рождественские елки, святочные духи и феи - словом, Монси это понравится.
       Вдоволь накачавшись в кресле, Робби встала и от нечего делать принялась перебирать сломанные игрушки, надеясь - впрочем, не слишком - найти среди них что-нибудь достойное внимания. "Эта белая лошадка осталась без хвоста два года назад, - вспоминала она про себя. - И без гривы тоже. А все потому, что Сельма обрезала то и другое, чтобы сделать парик для своей старой куклы - ведь та, бедняга, совсем облысела и облупилась. Впрочем, ее все равно подарили каким-то бедным детям после того, как Сельма получила новую на Рождество... Смотри-ка, а это кушак от моего старого платья. Хорошее было платье, розовое с воланами. Жаль, что я из него выросла. А эта лента... чья же это лента? А, кажется, Элины. Точно... На нее попала когда-то искра из камина и продырявила ее".
       - Робби! - послышался вдруг голос из-за двери, с лестницы, и Робби вздрогнула от неожиданности.
       - Что? - спросила она, подходя к двери.
       - Это я, Сельма, - прозвучал приглушенный шепот. - Мне запретили к тебе ходить, но я все равно потихоньку пришла. Дон сказал, что если я буду с тобой разговаривать, он не будет со мной больше играть, потому что ты воровка, и никто не должен с тобой разговаривать. Но я все равно пришла, вот так.
       - Ты молодец, - прошептала в ответ Робби. - Только я не воровка.
       - Я знаю, - отозвался на ее слова торопливый шепот. - Ты просто поменялась с Монси. Разве это воровство?
       - Слушай, Сельма, - зашептала Робби. - А тетя Гермия очень на меня сердится?
       - Ужасно, - был ответ. - Она даже не хочет о тебе слышать.
       Робби вздохнула.
       - А тетя Ола? - спросила она, помолчав.
       - Тетя Ола расстроена; она, кажется, все время думает о тебе.
       - Это хорошо, - Робби слегка приободрилась. - Знаешь, Сельма, я больше всех люблю тебя, тетю Гермию, тетю Олу и Себерта.
       - Спасибо, - Сельма была тронута. - А что ты делала, когда я пришла?
       - Что? - фантазия Робби мгновенно заработала. - Я искала сокровища. Не веришь? Самые настоящие! Себерт рассказывал мне, что тут, на чердаке, спрятаны золото и серебро.
       - Да что ты! - ахнула Сельма. - А кто их спрятал?
       - Мой дедушка.
       - Зачем?
       - От разбойников.
       - Ох, Робби, как интересно! Жалко, что мне нельзя их поискать вместе с тобой.
       - Да, жалко, - согласилась Робби. - Мне бы не помешал помощник, а то столько всякого барахла. А еще у меня тут бегает настоящий мышонок. Он по моему приказу стоит на задних лапках и даже танцует.
       - Это неправда, - возразила Сельма. - Ты не могла его приручить за полтора часа.
       - Ах,  ну почему ты мне не веришь? Честное слово, я приручила мышонка! Вот если бы ты могла зайти сюда и увидеть... Я его даже назвала Крошка Данс: потому что он танцует на задних лапках.
       Сельма протяжно вздохнула за дверью. Ей ужасно хотелось поверить в Крошку Данса. Робби это почувствовала и позвала:
        - Данси, Данси! - затем ласково заговорила:
        - Ах ты, мой хороший, пришел! Ну теперь станцуй. Молодец, Данс, вот тебе сахар. Сельма, он такая прелесть. Глазки, как бусинки. Я тебе его обязательно покажу, как только меня отсюда выпустят.
        Сельма чуть не заплакала - так сильно ей захотелось к Робби, чтобы проверить, на самом ли деле существует Крошка Данс. Но в это время Робби снова заговорила о сокровищах своего дедушки, и Сельме, увлеченной и очарованной ее словами, оставалось только слушать, затаив дыхание.
        Девочки тихонько переговаривались до тех пор, пока снизу не раздался глуховатый бой часов, возвещавший о том, что пора обедать. Сельма встрепенулась, поспешно попрощалась с Робби и ушла. Робби снова осталась одна. Как наказанная она хорошо знала, что будет обедать после всех, поэтому со вздохом продолжила перебирать старые игрушки. История каждой вещицы казалась ей столь же замечательной, как любимые ею сказки Андерсена, где описывалась жизнь старого уличного фонаря, штопальной иглы или оловянного солдатика.
       Неожиданно Робби попалось небольшое письмо, написанное на пожелтевшей бумаге. От нечего делать она принялась читать его:
       "Здравствуйте, тетя Ола!
       Матушка сообщила мне, что Вы решили удочерить маленькую Роберту и дать ей Вашу фамилию Роуз, так как своей настоящей фамилии это дитя не помнит. У Вас чрезвычайно доброе сердце, дорогая тетя! Матушка говорит, что и госпожа Далия обрадовалась сиротке, а главное, тому, что появление в вашем доме маленькой Роберты рассеяло царившую в нем последнее время печаль. О тетушка, как я вас понимаю! Вы, конечно, не могли поступить иначе. Но... простите мне мои маленькие сомнения... оценит ли эта девочка Вашу бескорыстную заботу о ней? Будет ли она Вам благодарна? Я считаю, что и Вы, дорогая моя, задаете себе те же самые вопросы. При этом я не совсем согласна с моей матушкой, которая утверждает, что это, вероятно, ребенок, порочный с рождения и, скорее всего, дочь какой-нибудь падшей женщины с самой дурной наследственностью. Моя матушка бывает резковата, но она очень хорошо ладит с детьми. Поладила она и с Вашей Робертой. Говорит, девочка прямо-таки влюбилась в нее... Но при всем том она не склонна смотреть на ребенка сквозь розовые очки, как делаете Вы, тетя, и госпожа Далия, которую, как и Вас, все мы глубоко любим и уважаем. Матушка заявила, что как бы ни вела себя в будущем Роберта, она никогда не сможет стать такой же благовоспитанной, как люди, по-настоящему благородного происхождения. Я, конечно, не совсем согласна с матушкой, но некоторая часть ее утверждений кажется мне бесспорной истиной. Простите, милая тетя Ола, если я пишу вещи не совсем для Вас приятные. Ведь Вы знаете: я всегда стремлюсь написать или сделать что-либо лишь для пользы того, к кому обращаюсь.

                С любовью, Ваша Сильвия Филч”.
       Сильвия Филч... Робби, словно окаменев, смотрела потрясенными глазами на письмо, написанное дочерью тети Гермии. От изумления и внезапного чувства тоски у нее перехватило дыхание. И поразило ее не столько то, что она, оказывается, совершенно чужой в этой усадьбе человек, сколько мнение о ней тетушки Гермии - ее возлюбленной тетушки, к которой она всегда относилась, как к второй матери! Она вдруг точно прозрела. Ей внезапно открылось, что за благодушным отношением к ней тети Гермии скрывается не более, чем холодная отстраненная терпимость, и что эта свысока дарованная ей терпимость никогда не была и не будет любовью, не будет даже простой склонностью. Робби вдруг поняла, что вязавшая ей чулки и игравшая с ней Гермия всегда считала ошибкой не только ее пребывание в доме тети Оливии, но и само ее появление на свет; и как бы Робби не старалась, она не сможет завоевать даже крупицы подлинного расположения Гермии Филч. Изумленная и горько потрясенная этим открытием, Робби не могла даже заплакать. Она просто забилась подальше в угол, где стояло старое пыльное зеркало, и смутно увидела свое отражение, точно впервые: девочку одиннадцати лет в белом ситцевом платье. Лицо девочки было не по-детски строгим и озабоченным, глаза большими, как будто только что узревшими разверстую пропасть, не видимую для других, а темные волосы, распущенные по плечам, сдерживаемые лишь светлым бархатным обручем на голове, оттеняли это лицо, делая его еще бледнее. Лицо ее не было красивым, но в нем жила какая-то особая утонченная миловидность, делавшая резковатые черты и слишком большой рот довольно приятными. 
       Робби с досадой отвернулась от своего отражения. "Значит, я здесь чужая, - подумала она снова. - Но ведь тетя Ола и бабушка вправду любят меня, это я знаю. Другие никогда не скрывали, что не очень-то меня любят, особенно Элина. Их чувства для меня не новость. Они, по крайней мере, не предавали меня, как тетя Гермия. А Ола и бабушка любят меня. Хорошо же! Буду и я отныне любить только их одних - и больше никого! Может, разве еще Себерта, если до конца буду уверена, что он меня не обманывает, как Гермия. Но... он, наверно, не обманывает. Он такой славный".
       При мысли о Себерте сердце ее сжалось; она подумала, что если и он не любит ее по-настоящему, ей этого уж совсем не выдержать. Но тут же ее мысли перескочили на Дона. Дон считает ее воровкой, но он не знает, что она, оказывается, дочь неизвестных родителей - иначе он давно бы проговорился ей, что ему известно об этом. Сельма тоже ничего не знает, иначе тоже непременно проболталась бы. Если они узнают всю правду, но не изменят своего отношения к ней, Робби, она всегда будет добра к ним. Дон, конечно, ужасно принципиальный, но когда он простит ей ее обмен с Монси, она обязательно с ним помирится. Если только... если только он не будет вести себя с ней, как с чужой. Она усмехнулась. Разумеется, она тут чужая. Что ж, тем лучше. Теперь она проверит, кто любит ее на самом деле, а кто притворяется. Она выведет всех этих благочестивых снобов на чистую воду! Она будет гордой и независимой, да!
      Но, приняв такое бодрое решение, она вдруг ощутила прилив тоски и горько заплакала. Ведь ее любовь к тете Гермии не имела границ, и она не могла взять и разлюбить ее в одно мгновение только из-за того, что та не испытывала к ней ответных чувств. "Какая она злая, - всхлипывая, думала Робби. - Злая! Она приручила меня к себе, как собачонку, - и, наверно, каждый день смеется над тем, какая я глупая и привязчивая. Нельзя играть душой человека, даже если ты незнакома с его родителями. Нельзя делать вид, что любишь человека, если на самом деле он для тебя не дороже сломанной куклы, - нельзя, нельзя..."

               
                5.

       Постепенно она успокоилась, чувства ее пришли в некоторый порядок, мысли тоже приняли определенное, суровое и сдержанное направление. Робби вдруг подумала, что за три с лишним часа, проведенные на чердаке, она как-то повзрослела и сердцем, и разумом - как будто прожила маленькую жизнь. Она вытерла слезы и стала спокойно ждать, когда ее позовут обедать. Даже мысли о еде казались ей противны, но она должна была спуститься вниз, чтобы все узнали, насколько она изменилась, - и поняли, почему.
       Это состояние духа держалось в ней до тех пор, пока она не услышала шаги на лестнице, а затем щелканье ключа в замочной скважине. Тогда она поднялась на ноги и подошла к двери, сжимая в руке злополучное письмо.
        На пороге появилась хмурая Элина.
        - Иди обедать, - коротко приказала она. - А после обеда снова пойдешь со мной на чердак и будешь сидеть здесь до самого ужина.
        - Не пойду я снова на чердак, - холодно ответила Робби. - И знаешь, почему? Потому что ты мне чужая, ты мне никто и, конечно, тебе это известно. Меня взяли на воспитание тетя Ола и бабушка Далия, а не ты и не твоя матушка. Ты сама здесь не дома, а в гостях, так что не очень-то распоряжайся. Если тетя Ола или бабушка сами отведут меня на чердак, им я подчинюсь, но не тебе, поняла меня?
        Лицо Элины вытянулось, а в глазах мелькнули растерянность и страх.
        - Откуда... ты все узнала? - прошептала она.
        - Вот, - Робби показала ей письмо. - И не думай, что я отдам его тебе. Только тете или бабушке.
        Она нетерпеливо отстранила Элину и сбежала вниз. В пустой столовой стоял на краешке стола ее обед. Она не могла притронуться к нему, только выпила чаю со сливками. Едва она это сделала, как в столовую вошла взволнованная тетя Оливия.
        - Робби, дорогая, - заговорила тетя, подходя к ней со слезами на глазах. - Бедная моя девочка... Элина мне все рассказала. Прошу тебя, дай мне это письмо.
        Робби молча протянула ей письмо. Тётушка прочла его, присев рядом на стул, и залилась слезами.
        - Как же я могла не сжечь это письмо, - еле слышно произнесла она, поднося платок к глазам. - Как же я могла забыть о нем... Милая Робби, - она взглянула на девочку, и глаза ее озарились нежностью и сочувствием. - То, что здесь написано, было написано очень давно. Сильвия и тетя Гермия уже не думают о тебе так, как думали раньше.
        - Нет, тетя, думают, - с усилием ответила Робби. - Я знаю, что думают.
        - Дитя мое, ты ошибаешься, - ласково возразила тетушка, беря Робби за руку и привлекая к себе. - Они ведь тогда плохо знали тебя. А теперь знают лучше и...
        Но тут ей вспомнились последние слова Гермии, и она не смогла заставить себя продолжать дальше.
        - Я больше никому не верю, тетя, - сказала Робби, прижимаясь к тете Оле. - Никому, кроме вас и бабушки.
        - Не надо быть злопамятной, Робби, - молвила тетушка. - Ты же знаешь, что тетя Гермия любит тебя.
        - Нет, не любит, - возразила Робби. - Я для нее изгой. Я знаю, что' она действительно любит: свою власть над людьми. Ради этого она даже может позволить себе быть добродушной и веселой - только бы не потерять власти. Но надо мной она ее уже потеряла - и навсегда.
       - Робби, что ты говоришь! - тетя Ола мягко покачала головой.
       - Говорю, как есть, - Робби вздохнула. - Тетя... а о моей матери ничего не известно до сих пор?
       - Нет, - тетя печально погладила ее по голове. - Ни об отце, ни о матери.
       - Я ее помню, - сказала Робби. - Она носила голубое платье. А на столе у нас стоял кувшин с рисунком из голубой эмали.
       - Бедная моя деточка, - тетя Ола прижала ее к себе, а она в ответ обвила тетину шею руками.
       - Мне оставили тебя трехлетней, - заговорила Ола. - Я тогда лишилась своего второго мужа и родила мертвое дитя. Роды были тяжелыми, врачи сказали мне, что у меня никогда не будет больше детей. Не могу описать словами свое горе. Я испытывала ужасное одиночество. Моя тоска по умершему мужу и нашей с ним также умершей малютке-дочери была такой же беспросветной, как небо в дождливый день. И вот однажды, когда мы с матушкой вышли прогуляться в наш садик возле дома, в городе, мы вдруг увидели тебя. Ты сидела на одной из наших скамеек. Дело было зимой. Ты была очень бледной от холода, но не плакала. Ты играла какой-то старой сломанной игрушкой, чем-то вроде деревянного слона или бегемота... право, трудно было определить, что это такое. Мы расспросили о тебе наших слуг, но они ответили, что совершенно не представляют себе, откуда ты взялась. Сама же ты сказала нам, что тебя зовут Робби, а полностью Роберта, и что твоя мама сейчас придет. Но сколько мы ни ждали ( разумеется, уже дома, в тепле), она так и не появилась. В газетах не было потом ни одного объявления о пропавшей трехлетней девочке. Ты же сама ничего не могла сообщить нам о себе, кроме того, что уже сообщила. Вообще ты очень плохо говорила; я сразу поняла, что с тобой мало занимались. Но ты была весьма смышленой, дитя мое, и я с удовольствием видела, как за считанные месяцы моих занятий с тобой ты стала разговаривать и все понимать. Ты тосковала по матери; вот я и стала говорить тебе, что она - моя сестра, которая уехала за границу и оставила мне тебя. На самом деле у меня были только братья - два старших брата. Один из них - отец Себерта и Дона, а другой - отец Элины и Сельмы.
       Она умолкла. Робби казалась задумчивой. Она притихла возле тети, глядя куда-то сквозь предметы и пытаясь вспомнить, как же она жила прежде, вспомнить что-либо, кроме кувшина и голубого платья. Но воспоминания ускользали от нее... Устав мысленно гоняться за ними, она обратилась к настоящему.
       - Тетя, - она посмотрела в глаза тете Оливии. - Я сказала Элине, что она больше не имеет права наказывать меня; так оно и есть. Я прошу, чтобы с этого дня меня наказывали только вы или бабушка Далия.
      - Хорошо, милая, - ответила тетя Ола, глядя на нее печально и ласково.
      - Если вы, тетя, все еще считаете меня виноватой, - продолжала Робби, - я готова снова уйти на чердак и сидеть там, пока вы не простите меня. Но - честное слово! - я уже осознала свою вину и больше никогда не поступлю так, как вчера.
      - Дорогая моя детка, я прощаю тебя, - тетя Ола с радостью поцеловала ее в щеку. Робби ответила на ее поцелуй и с достоинством встала, собираясь уйти.
      - Но... ты не поела! - вдруг воскликнула тетя Ола. - Бедняжка... Ты выпила только чай.
      - Тетенька, не заставляйте меня есть, - попросила Робби. - Пожалуйста. У меня совсем нет аппетита, но я уверена, что к ужину он появится.
      И, еще раз поцеловав тетку, она убежала.
      

      За ужином она действительно ела хорошо. Трапеза проходила в молчании. Тетя Гермия решила, что Робби должна привыкнуть к новому для нее положению вещей, о котором случайно узнала, и благоразумно помалкивала. Бабушка Далия поглядывала на свою приемную внучку с чистосердечным сочувствием и вздыхала. Элина спешила покончить с едой как можно скорее - она тяжело переживала падение своего авторитета. Милла, мать Дона, была грустна, Ола - задумчива, а Дон и Сельма во все глаза смотрели на Робби, которая начала их интересовать еще больше, чем прежде. Дон был так поражен тем, что Робби, оказывается, подкидыш (об этом ему сообщила по секрету Сельма, подслушавшая разговор Робби с Элиной на чердаке), что случай с Монси потерял для него всю весомость и стал чем-то незначительным. Целый час он донимал свою мать вопросами о том, родной ли он ей сын, а потом еще полтора часа приставал к тете Гермии, интересуясь, как ему следует относиться к подкидышам. Тетя Гермия наставительно говорила ему, что к таким людям надо относиться с особенным вниманием и участием, хотя на самом деле считала (и очень искренне), что всех подкидышей следует отдавать в приют, да и после того, как они получат там воспитание, к ним следует испытывать особую настороженность. Оливия не нашла в себе сил сообщить своей подруге, что' думает о ней теперь Робби, и Гермия пока что и понятия не имела о том, что она - поверженный кумир.
      Наконец, все разошлись по своим комнатам. Тетя Ола отправилась поиграть в карты с матерью на сон грядущий, и тетя Гермия присоединилась к ней. Все остальные ушли спать.
      Робби спать совсем не хотелось. Прошедший день был так насыщен событиями, что мысли просто теснились у нее в голове, и самые разнообразные чувства волновали ее сердце. Чувствуя, что не в состоянии заснуть, Робби подошла к окну и слегка отдернула красивую старинную штору из золотистого атласа, расшитую чудесными букетиками цветов и бабочками. Ей всегда очень нравились эти шторы; она любила подолгу разглядывать их затейливую вышивку. С нынешнего дня они стали для нее еще дороже, потому что тетя Ола рассказала ей, что купила их когда-то очень давно, ожидая ребенка от своего первого мужа. Её первенец так же, как и его младшая сестра, прожил не более двух дней. И вот теперь шторы украшают спальню ее, Робби. "Бедная тетя Ола, - растроганно подумала Робби. - Я буду всегда очень любить ее!"
      Сад в окне был озарен луной. Зелень в лунном свете стала отливать серебром. Робби подумала о том, что завтра днем, конечно, будет жарко, а она ведь еще не купалась в маленьком пруду, скрытом сейчас от ее глаз целой рощей берез и лип, растущих привольно, как в лесу, ибо деревья и кусты постригались садовником только перед самым домом да еще у фонтана с позолоченным Нарциссом - там, где она встречалась с Монси. Пруд, о котором с удовольствием вспоминала сейчас Робби, был таким же верным ее другом, как чердак. Там, на пруду, можно было ловить красивых зеленых с крапинками лягушек, головастиков и пестрых тритонов. Еще там водились рыжие караси, но Робби никогда не удавалось поймать хотя бы одного из них, они были слишком проворны. Их ловлей охотно занимался Дон Стоун, когда его гувернер или Милла позволяли ему посетить пруд; правда, такое позволение он получал редко.
      "Непременно пойду завтра на пруд", - решила про себя Робби и вдруг тихонько вскрикнула от удивления. Ей показалось, что среди деревьев, в той стороне, где находился пруд, мелькнула человеческая фигура - и тут же исчезла. Сильно заинтригованная, Робби еще долго всматривалась в кусты и деревья, стараясь отыскать взглядом притаившуюся фигуру, но так ничего и не увидела. Немного разочарованная, она легла, наконец, в кровать и, уже засыпая,  услышала, как часы в холле пробили одиннадцать.

                6

       Робби так и не удалось навестить утром свой любимый пруд, потому что, едва она открыла глаза, как была с ног до головы потрясена восхитительной вестью, слетевшей с уст Сельмы Стоун, просунувшей голову к ней в спальню:
       - Робби! Себерт приехал!!!
       Выпалив три этих слова, Сельма исчезла, чтобы сообщить ошеломляющую новость еще спавшим или только проснувшимся Милле и Дону Стоунам. Тетушки уже всё знали; в утренних пеньюарах они поспешно спустились в холл и теперь обнимали молодого человека, а слуги усердно готовили комнату для нежданного, но всегда желанного гостя.
       Робби, услышав слова Сельмы, торопливо выпрыгнула из постели и принялась лихорадочно одеваться и причесываться - так ей хотелось поскорее увидеть Себерта. Правда, она теперь знала, что он ей не брат и думала, что он, может, вовсе не любит ее, но тем не менее вся душа ее невольно расцвела, а губы и глаза засияли улыбкой при одной только мысли, что Себерт здесь, в Голубых Елях, и она вот-вот увидит его.
       "Себерт приехал! Вот здорово, - думала она, вся трепеща от восторга. - Какой же он милый, что приехал! Но... может быть, он не один? Может, с невестой? Ах, какая разница! Главное, приехал, главное, здесь! Да и невеста его, может быть, чудо, и мы с ней подружимся. Ради Себерта я, кажется, готова подружиться даже с какой-нибудь мегерой. Ну скорей же, скорей, Роберта Роуз! Право, ты как сонная муха... О Себерт, как чудесно, что он здесь!"
       Она наскоро умылась, поглядела в зеркало, нашла себя неотразимой и поспешно выскользнула из спальни навстречу любимому двоюродному брату - ей не хотелось думать о нем как о чужом.
       Солнечный холл был уже наполнен радостным гулом голосов. Оливия, Гермия, бабушка Далия, Элина и Сельма окружили Себерта. Он что-то весело говорил им: высокий, стройный, светловолосый, сероглазый, как всегда, блещущий красотой и обаянием. Одет он был в светлый костюм по последней моде, который замечательно сидел на нем. Никакой невесты Робби рядом с ним не увидела, но раздумывать над тем, один приехал Себерт или нет, не стала. Она подбежала к нему и крепко обняла его.
       - Робби! - властно остановила ее тетя Гермия. - Невежливо так сразу набрасываться на людей. Дай Себерту отдохнуть с дороги.
       Взгляд, которым ответила ей Робби, пригвоздил ее к месту и заставил изумленно умолкнуть. Этот взгляд был исполнен такого глубокого пренебрежения и вместе с тем вызова, что тетя Гермия на несколько секунд лишилась дара речи. Даже Элина, которая никогда не скрывала, что недолюбливает ее, не осмеливалась смотреть на нее так.
       А Себерт уже целовал свою маленькую кузину с видимым удовольствием, и глаза его смотрели на Робби ласково и весело.
       - Как хорошо, Себерт, что ты приехал! - она крепко прижалась к нему.
       - Да, и привез кое-кому очень интересные вещи, - он нежно коснулся пальцем ее щеки и оглядел окруживших его дам.
       - О, я никого не забыл, - добавил он и засмеялся. - Позвольте мне, тетя Ола и бабушка, устроить после завтрака небольшую “раздачу слонов”.
       - Ты балуешь нас, - тетя Ола, улыбаясь, покачала головой.
       Тут в беседе родственников наступила пауза, после чего Себерта заключили в объятия подоспевшие мать и брат. Дон был счастлив и горд тем, что его брат приехал. Милла словно помолодела и выглядела рядом со своим двадцатилетним сыном едва ли не его сестрой, которая лишь немногим старше.
        Когда всеобщее ликование по поводу приезда Себерта несколько улеглось, все отправились завтракать.
        Завтрак проходил весело. Все были очень оживлены, за исключением тети Гермии, которая все еще не могла придти в себя от взгляда, брошенного на нее Робби. Она начала смутно подозревать, что Робби больше не любит и не уважает ее, что эта девочка разгадала ее. "Она пожалеет об этом, - думала Гермия, все больше волнуясь и раздражаясь. - О, как она пожалеет!"
        - А что, Себерт, - заговорила в это время радостная Оливия, - неужели ты решился оставить свою невесту, нашу милую Иду, которую все мы так полюбили?
        Легкая тень пробежала по лицу Себерта, но он ответил как ни в чем не бывало:
        - Я ведь к вам ненадолго, тетя; к тому же, Ида уехала погостить к своим родственникам.
        - Дорогой, - слегка встревоженным голосом заговорила Милла Стоун. - Надеюсь, все в порядке?
        - Разумеется, - сын улыбнулся ей. - Все прекрасно, матушка, даю вам слово. Все очень хорошо и у Иды, и у меня.
        Он не сказал "у нас с Идой", и это насторожило Миллу. Но она тщательно скрыла свои подозрения. Себерт непременно все расскажет ей сам, только позже, без свидетелей. Вероятно, у него с Идой не более как небольшая размолвка, а может, даже нет и размолвки; все выяснится само собой, непременно выяснится.
        После завтрака Себерт вызвал к себе своего лакея и приказал ему принести подарки. Началась "раздача слонов". Подарки были небольшие, но чрезвычайно удачно выбранные. Робби получила красивую книжку с картинками (это были сказки) и небольшую черепаховую шкатулку. Открыв ее, она восхищенно вскрикнула. На бархатном дне шкатулки лежали красно-белые коралловые бусы и серебряное колечко с крохотным рубином. Она не знала, как и благодарить Себерта. Погрузившись в созерцание своих сокровищ, она даже не заметила, что Сельме досталась большая восковая кукла, разодетая в пух и прах, а Дону - новая бамбуковая удочка и красивый пистолет, который стрелял пистонами. Разумеется, это были мелочи, но Себерт знал, каких именно мелочей не хватает его родственникам и сумел угодить абсолютно всем - даже Гермии, которой преподнес семена редких цветов. Она так давно мечтала о них, что тут же расцвела и, забыв на время о бессовестной Робби, принялась благодарить Себерта. Робби тоже собиралась от души поблагодарить брата, но ее удержала мысль о том, что, может, Себерт не любит ее так сильно, как хочет это показать. Поэтому она выразила свой восторг по поводу подарков весьма сдержанно, решив как можно скорее поговорить с Себертом наедине: тогда его голос и выражение его лица скажут ей настоящую правду.
       После приятной церемонии вручения подарков Себертом завладели Милла, Элина и Дон. Робби знала, что ее очередь последняя, и решила набраться терпения. Да ей и было, чем заняться. Следовало исполнить обещание, которое она дала сама себе. Взяв в ящике стола в детской свои переводные картинки, она аккуратно сложила их все в старую лакированную шкатулку и побежала к домику садовника. По дороге она встретила самого садовника, Эвина Марта. Он поклонился ей с суровым выражением лица и хотел уже пройти мимо, но она остановила его.
       - Эвин, - нерешительно заговорила она. - Я очень виновата перед вами, Монси и Анной. Пожалуйста, простите меня и позвольте мне увидеться с Монси.
       - Ничуть вы не виноваты перед этим негодником, барышня, - смягчаясь, сказал садовник. - Да и перед всеми нами тоже. А Монс наказан, он пропалывает грядки на нашем огороде. Не надо бы вам видеться с ним.
       - Но я хочу кое-что подарить ему, - лицо Робби стало печальным. - Пожалуйста, позвольте мне это сделать.
       - Что' подарить? - садовник снова нахмурился, подозрительно взглянув на Робби. Робби поймала его взгляд и пришла в смятение.
       - Нет, нет! - почти крикнула она. - Ничего семейного или драгоценного, честное слово, Эвин. Это мои собственные переводные картинки и шкатулка тоже моя собственная и совсем простая, хотя и красивая. Я клянусь вам в этом...
        Она подумала, чем бы поклясться поторжественней, и вдруг выпалила:
        - Своей жизнью и благополучием!
        Садовник засмеялся. Подозрительное выражение исчезло с его лица, и он ласково сказал:
        - Я вам верю, барышня, не нужно так переживать. Если вы и впрямь желаете подарить Монси какие-нибудь детские штучки, что ж! Я не против. Благодарю вас, вы очень добры.
        - Спасибо, Эвин, - Робби весело улыбнулась ему в ответ и побежала дальше, к огороду садовника. Она сразу же увидела там Анну и Монси, которые пропалывали грядки. Заметив Робби, Анна нахмурилась и холодно поклонилась ей. Робби ответила на ее поклон кивком головы и окликнула мальчика:
        - Монси!
        Он обернулся, но Анна, его старшая сестра, дала ему подзатыльник и сама подошла к Робби.
        - Простите, барышня, - сухо молвила она. - Мой брат должен работать.
        - Анна, прости меня, - Робби, ухватив ее за руки, заглянула ей в глаза. - Прости, пожалуйста. Мне очень-очень нужно поговорить с Монси.
        - Вам с ним не о чем говорить, барышня, - Анна хмуро отвернулась от нее.
        - Анна, не сердись, - Робби почувствовала, что вот-вот заплачет. - Я говорила с твоим отцом, он простил меня и разрешил мне поговорить с Монси. Хочешь, возьми себе эту голубую шкатулку - там переводные картинки для твоего брата. Картинки ты отдай ему, а шкатулку возьми себе. Она по-честному моя, а не чья-нибудь, и картинки тоже.
        Она опустила голову. Анна смягчилась, особенно когда как следует разглядела хорошенькую голубую шкатулку, украшенную узором из позолоты.
         - Я согласна, барышня, - сказала она, повеселев, и позвала:
         - Монс, иди сюда.
         Монси подошел, не глядя на Робби. Анна деликатно отошла в сторону. Робби виновато зашептала:
         - Монси, прости меня, прости, пожалуйста. Я хочу подарить тебе переводные картинки. Самые настоящие, Монси! Посмотри, какие красивые!
         Она раскрыла шкатулку. Монси взглянул исподлобья на картинки, и лицо его тут же прояснилось. Угрюмое выражение исчезло, на лице отразился величайший интерес. Он так посмотрел на Робби, что та сразу поняла - он простил ее.
         - Спасибо... Робби, - тихо сказал мальчик.
         - А эту шкатулку, Монси, - продолжала Робби, - я дарю Анне; я уже обещала ей. Картинки тебе, а шкатулку - ей. Согласен?
         - Согласен, - Монси весело улыбнулся Робби и взял из ее рук шкатулку. Робби тоже улыбнулась ему, кивнула головой и с облегченным сердцем побежала обратно.
         Она уже почти что вошла в дом, как вдруг заметила, что на скамейке, как раз под голубыми елями, давшими усадьбе название, сидят Себерт и Милла Стоун. Мать с сыном оживленно беседовали друг с другом; рядом больше никого не было. Робби обрадовалась. "Они скоро закончат разговаривать, - подумала она, - и тогда я попрошу Себерта сказать мне правду: любит он меня или притворяется. Надо лишь немного подождать, тогда я узнаю то, что хочу".
        И она подкралась поближе к скамейке - так, чтобы видеть Миллу и Себерта, но при этом не желая обнаружить свое присутствие. Из своего убежища среди кустов жасмина она отлично видела Себерта и даже слышала, о чем он говорит. А говорил он следующее:
        - ... право, матушка, не знаю, как вам объяснить. Может быть, я в чем-то не прав, но... мне с первого же взгляда показалось, что он ненавидит меня. Я не мог этому поверить, потому что смотрел на него, как на доброго родственника моей Иды. Да и она смотрела так же. Все смотрели так же, но он, видимо, чувствовал себя иначе. Не скажу, что он вел себя вызывающе; напротив, он был очень вежлив. Но взгляд его выражал нечто недоброе, когда я появлялся. К тому же, эта усмешка исподтишка... она была какой-то хищной. Так, мне кажется, мог бы усмехаться тигр, имеющий человеческий разум. А ведь я готов был подружиться с ним. Потом я стал замечать, что Ида как-то немного скованно держится, когда я появляюсь. Она перестала радоваться мне. В то же время я не мог не заметить, что ему, Гу'нтраму Скор'пэру, она в самом деле радуется. Ее глаза и весь облик точно начинали светиться изнутри, когда она видела его. Он вероятно очень гордился своей фамилией, так как носил серебряный перстень с опаловым скорпионом... Не примите мой теперешний смех за веселье, но, право, в этом было нечто театральное или юношеское. А ведь ему уже минуло двадцать восемь. Словом, за те двенадцать дней, что мы с вами не виделись, все в моей жизни окончательно переменилось. Спустя три дня, как вы уехали в Голубые Ели, моя невеста стала избегать меня, а еще через три дня объявила о том, что желает расторгнуть нашу с ней помолвку. Я попросил ее назвать мне причину. Ида сказала, что причина: ее любовь к другому. Она не назвала имени, но я сразу же понял, о ком идет речь. Тогда я сказал ей, что ее любовь преступна, так как Гунтрам - ее единокровный брат. Они дети одного отца, продолжал я, неужели она об этом забыла? Когда я высказал ей это, она велела мне убираться прочь, потом вдруг догнала меня, заплакала и призналась, что все понимает, что я прав и... Боже мой, я не могу больше рассказывать, матушка. У меня горло сжимается, когда я говорю. Одно скажу вам: хотя она все понимала и считала меня своим другом, она уже не могла любить меня как жениха. Мы с ней долго плакали, обнявшись, как дети. Наконец я уговорил ее не поддаваться нечистым чувствам, к которым склонял ее Гунтрам. Я сказал ей: надо решиться и рассказать обо всем ее матери и отчиму. Ведь госпожа Мун так добра, а он - так благороден и умен. Ида согласилась со мной и, не теряя времени, мы с ней все рассказали капитану Муну и госпоже Мун. Капитан был очень разумен. Он посоветовал нам не расторгать нашей помолвки, потому что, сказал он, кто, кроме Господа, властен над нашими судьбами? Ида, рыдая, согласилась. Я сказал, что безусловно останусь женихом моей возлюбленной до тех пор, пока судьба или смерть действительно не разлучат нас. Бедная маленькая моя Ида! Не говоря худого слова ее брату, мою любимую тут же собрали в дорогу и потихоньку увезли в отдаленное поместье капитана, в С... . Мне известно, где это место, капитан объяснил. С ней поехали ее мать и сестра, а также несколько слуг, пользующихся полным доверием капитана. Это люди сильные и надежные; они будут тщательно охранять имение от посторонних. Через неделю и я отправлюсь туда: и боюсь, что отправлюсь надолго, матушка. Вы поймете меня: я должен быть возле моей Иды, должен день и ночь охранять ее вместе с другими; иначе я поступить не могу. Я поехал бы сразу и написал бы вам оттуда, но капитан Мун попросил меня подождать его. Итак, мы с ним едем через неделю. Почему он решил, что так лучше, я не знаю. Мне кажется, он боится за меня: ведь Скорпэр непредсказуем. Он заедет за мной сюда, в Голубые Ели.
       Себерт умолк. Милла Стоун задумчиво молвила:
       - То, что ты рассказываешь, дорогой, - просто, какой-то захватывающий роман. Тебе, разумеется, следует поехать, да ты и не послушался бы меня, если бы я сказала, что не советую тебе подвергать себя опасности. Милый, ты так живо описал мне этого человека, что прямо-таки боюсь за тебя. Кстати, где он теперь?
       - Не знаю, матушка. Мне известно только, что капитан Мун вступился за свою падчерицу перед этим негодяем, объявил ему, что она уехала и не пустил его в дом. Я слышал это от самого капитана. Он был вне себя от гнева; говорил, что Скорпэр поклялся достать мою Иду хоть со дна морского. О, почему я не вызвал этого мерзавца на дуэль и не убил его!
       Кулаки Себерта сжались, а скулы заходили ходуном.
       - Надо было это сделать. Да я и послал ему вызов на дуэль, но надо было раньше! Раньше! Я опоздал. Мой человек принес мне этот вызов назад и сообщил, что Скорпэр уехал - и никто не знает, куда. Капитан уверен, что он не уехал, а затаился, а я думаю, что он, возможно, уже разыскивает Иду. Слава Богу, он не знает, где ее искать. Если бы я мог хотя бы отдаленно предположить, что ему известно, где она сейчас, я бы поехал туда немедленно, не дожидаясь капитана Муна.
       - Успокойся, дорогой мой, - мягко сказала госпожа Стоун. - Не терзай себя сомнениями и страхами. Ты поедешь с капитаном, и все будет хорошо; только обещай непременно писать мне оттуда раз в три дня.
       - Обещаю, матушка, - ответил Себерт. Лицо его смягчилось, и теперь он с любовью смотрел на свою мать. - Вам не придется обвинять меня в том, что я неаккуратен или забыл вас. Но очень вас прошу: не говорите ничего ни тете Оле, ни бабушке, ни остальным.
      
                7

       Проводив мать до крыльца, Себерт, не спеша отправился в глубь сада. Он был совершенно погружен в свои мысли, поэтому не заметил, как Робби вдруг появилась рядом с ним, осторожная и ненавязчивая, как тень. Некоторое время они шли молча, потом Робби тихонько коснулась его руки. Он вздрогнул и быстро взглянул на нее. Тут же его печальное и настороженное лицо стало приветливым; он дружески улыбнулся ей и спросил:
       - Как дела?
       - Себерт... - Робби посмотрела на него своими большими темно-дымчатыми глазами. - Ты мне должен сказать одну вещь. Но обещай, что ответишь мне честно.
       - Обещаю, - серьезно сказал он, стараясь скрыть улыбку.
       - Так вот, - Робби собралась с духом и твердо сказала:
       - Ты, конечно, знаешь, что я тебе не двоюродная сестра. Мало того, я тебе никто, я подкидыш. Так вот, скажи мне честно: любишь ли ты меня по-настоящему, как сестру, или просто делаешь вид, что любишь меня, потому что тебе меня жалко?
       Она со страхом ждала, что после такого серьезного вопроса Себерт смущенно опустит глаза и начнет говорить ничего не значащие общие фразы, чтобы не обидеть ее, но ничего подобного не произошло. От души рассмеявшись, Себерт так же от души поцеловал ее в щеку и совершенно искренне объявил, что любит ее, как самую настоящую свою сестру, - и даже, скорее, как родную, а не двоюродную.
       - Я в самом деле знал, что ты подкидыш, - ласково добавил он. - Но это почему-то никогда для меня ничего не значило. А ты как об этом узнала?
       Робби, счастливая оттого, что он действительно ее любит, крепко обняла его и кратко поведала ему обо всем, что узнала из письма, найденного на чердаке.
       - Не огорчайся, Робби, - сказал Себерт, беря ее за руку. - Ты ведь у меня умница, ты не будешь сердиться на нас за то, что мы всё скрывали от тебя?
       - Конечно, не буду! - воскликнула Робби. - Я только не смогу больше любить госпожу Гермию Филч, потому что она мне лгала, и не буду слушаться Элину, потому что она меня не любит, и вообще...
       Она тихонько вздохнула, застенчиво глянула на Себерта и вдруг шепотом призналась ему:
       - Себерт! Пожалуйста, прости меня... Но я все слышала.
       - Что ты слышала? - насторожился Себерт.
       - Только не сердись! - взмолилась Робби.
       - Только не на тебя! - шутливо, в тон ей, ответил Себерт, хотя внутри у него все затаилось в невнятной тревоге.
       - Я слышала твой разговор с госпожой Стоун, - сказала Робби и тут же, краснея, добавила:
       - Но я не специально подслушала. Честное слово, не специально! Я просто играла. И вдруг увидела вас и услышала всё... про Скорпэра и про Иду... Пожалуйста, прости меня. Я никому не скажу ни слова. Вот увидишь, не скажу.
       - Верю, - Себерт погладил ее по голове. - Я рад, Робби, что мне не нужно ничего скрывать хотя бы от тебя.
       - Знаешь, что я подумала, Себерт, - вполголоса заговорила Робби. - Я подумала, что Скорпэр будет выслеживать тебя или капитана Муна, чтобы узнать, куда вы поедете... Я хочу сказать, что он будет следовать за вами, потому что это самый верный способ добраться до Иды - к тому же, способ, единственный для него. У него нет выбора.
        - В самом деле, - Себерт внимательно посмотрел на Робби. - А ведь ты, пожалуй, права, именно так он и поступит.
        - Так вот, - Робби прижалась к его руке. - Ты ведь здорово рисуешь, Себерт. У тебя все портреты очень-очень похожи: и мой, и Сельмы, и Дона, и бабушки. Мы всё восхищаемся, как здорово ты нас нарисовал... помнишь, карандашом? Так вот, милый Себерт, не нарисуешь ли ты мне на всякий случай портрет этого человека? Ведь вдруг он появится здесь или где-нибудь еще, а я возьму - и узна'ю его?
        Глаза Себерта блеснули пониманием. Он еще раз нежно поцеловал Робби и шепнул ей:
        - Сегодня же вечером я дам тебе его портрет. Вряд ли он здесь появится, но на всякий случай... словом, я нарисую его. Но это будет наша с тобой тайна, ладно? Я даже дам тебе адрес того места, где сейчас находится Ида, и куда собираюсь ехать я. И если ты и впрямь увидишь Гунтрама Скорпэра, прошу тебя, напиши мне об этом. Надеюсь, что ты его не увидишь, потому что встреча с ним никому не сулит добра. Впрочем, мало ли, что может быть. И пусть это тоже будет нашей с тобой тайной; ты согласна?
        - Я буду молчать, как саркофаг, - заверила его Робби: она недавно вычитала эту фразу в книге. Она была в восторге оттого, что Себерт доверился ей, и у них теперь целых две общих тайны. Она подумала, не сообщить ли Себерту о том, что вчера перед тем, как уснуть, она увидела человеческую фигуру в окне? Но по здравом размышлении она сказала себе, что ей это могло почудиться, и не стоит понапрасну волновать брата.
       В этот вечер Робби получила от Себерта адрес поместья в С..., а также мастерски нарисованный карандашом портрет Гунтрама Скорпэра. Портрет немного удивил ее. Она ожидала увидеть человека с порочным хищным лицом и с глазами, мечущими злобные молнии, но вместо этого ее глазам предстало изображение весьма незначительного на вид мужчины лет тридцати. Все в его наружности было банально и просто: прямой небольшой нос, не высокий и не низкий лоб, глаза тоже не большие и не маленькие. В очертании губ - не толстых и не тонких - было даже что-то приятное, но в выражении глаз и в резковатой линии скул проглядывала какая-то презрительная черствость. Робби была слегка разочарована: настоящего злодея она представляла себе совсем не так. На обороте этого карандашного портрета она прочла приметы Скорпэра, которые отметил Себерт: "Рост средний, волосы русые, глаза темно-карие, хорошо сложен, голос: низкий тенор".
       Робби опечалилась. У Скорпэра не оказалось никаких особых примет, а внешность он имел столь обыкновенную, что ее было трудно запомнить и легко спутать с чьей-либо еще. Правда, Себерт не забыл нарисовать рядом с описанием примет перстень со скорпионом, но ведь Гунтрам вовсе не обязан был постоянно носить его.
      - Как можно узнать такого человека? - огорченно спросила Робби Себерта. - Его лицо не запоминается. Оно такое... обыкновенное. Может, у него есть какие-нибудь привычки? Ну знаешь, дядя Нэй, твой отец, всегда покашливает, когда волнуется, а дядя Эйб, отец Элины и Сельмы, часто теребит бороду или нос, когда задумается...
      Себерт засмеялся:
      - Какая ты молодец - все замечаешь! Нет, этот негодяй не покашливает и не дергает себя за нос. Словом, у него в самом деле нет особых примет, и это, конечно, обидно, тем более, что он крайне опасный человек. Но - что поделаешь! На нет и суда нет.
      - А походка? - уныло спросила Робби.
      - Самая обычная, - Себерт развел руками. - Как у меня и у многих других.
      - У тебя легкая походка, - оживилась Робби. - Как это говорят?.. Пружинистая. Я могла бы узнать тебя по походке издали. Если и у него такая же...
      - Да, у него такая же, - согласился Себерт. - Он очень пластичен. Мне казалось, когда я глядел на него, что он точно глиняный - может принять любую форму. Поэтому он замечательно танцует, и я уверен - из него вышел бы гениальный акробат. Пожалуй, это и есть его особая примета - я просто забыл про нее.
      Робби повеселела: в самом деле, походка может сказать ей больше, чем лицо. Себерт стал очень серьезным.
      - Робби, - заговорил он. - Ради Бога, спрячь адрес как следует; его никто не должен видеть.
      - Не беспокойся, - голос Робби прозвучал торжественно. - У меня есть тайник. И знаешь где? - она понизила голос:
      - В моей памяти. Так что вот, возьми бумажку с адресом и сожги ее. Я очень крепко запомнила то, что на ней написано.
      Себерт засмеялся:
      - Какое ты чудо, Робби! Но ведь портрет с приметами тоже следует держать в тайне.
      - У меня есть хорошее местечко под плинтусом, - очень тихо ответила Робби. - Если сложить этот портрет в несколько раз, он свободно туда пролезет! Когда вам с Идой не будет грозить опасность, я непременно покажу тебе это место.

                8

       Потекли веселые дни, озаренные для Робби, помимо солнца, присутствием обожаемого ею Себерта, играми и общением с ним. Конечно, Себерт не мог уделять ей всего своего свободного времени. Он старался равномерно проводить это время со всеми своими любящими родственниками. Когда он не имел возможности разговаривать с Робби, она сама себя занимала - принималась "играть в разведчика": то есть, замаскировавшись зелеными ветками, шла к своему заветному пруду или обходила дозором другие укромные уголки сада в трепетной надежде обнаружить следы затаившегося там Скорпэра. Само это имя внушало ей благоговейный трепет. В его звуках ей чудилось что-то сказочно-зловещее и мрачно-притягательное. Правда, ее поиски загадочного злодея скорее походили на увлекательную игру, да по сути и являлись ею. Обход пруда обычно заканчивался самозабвенной ловлей головастиков и тритонов (она, впрочем, тут же отпускала их обратно) или запрещенным ей купанием, а блуждание в других уголках сада завершалось как правило тем, что Робби строила себе шалаш или залезала на дерево - как могла повыше, представляя себя беззаботной птицей или белкой.
       Тетю Гермию она теперь корректно, но холодно называла "госпожой Филч", что вызывало неизменное молчаливое негодование этой дамы. Иногда Гермия не выдерживала и принималась обвинять ее в эгоизме и неблагодарности. Робби обычно прерывала ее сухим: "Простите, мне надо идти", - и в самом деле уходила куда-нибудь подальше, только бы не видеть Гермии и не говорить с ней.
       Неделя пролетела быстро, и в один прекрасный день (Для Робби это был день траура) в Голубые Ели приехал капитан Мун. Его встретили, как дорогого гостя, а утром следующего дня вся семья прощалась с ним и Себертом. Робби едва не заплакала, когда Себерт обнял и поцеловал ее на прощание. Как ей не было грустно, она заметила, что и Милла Стоун едва не заплакала, прощаясь с сыном. Относись Милла к Робби дружески, та с удовольствием бросилась бы к ней на шею, но увы! тетя Милла была к ней всегда столь равнодушна, что даже не позволяла называть себя тетей, а просила просто говорить "госпожа Стоун". Робби до сих пор никогда не обращала на это внимания, но теперь ей вдруг стало грустно, что матушка Себерта и Дона так безразлично и отчужденно к ней относится. Ее супруг, дядя Нэй, держался с Робби гораздо приветливей и ласковей. Но он страдал одышкой, у него была астма, и он не любил выезжать из города, где на страже его здоровья стояли три его личных врача.
      Вся семья и слуги долго провожали глазами коляску капитана, запряженную тройкой мышиного цвета лошадей, пока та не скрылась из глаз за поворотом дороги. После этого все, не спеша, отправились в Голубые Ели.
      Робби - да и всем прочим - показалось, что без Себерта в доме стало как-то пусто. Мало того, Себерт был так недобр, что увез с собой солнце: на следующий день после его отъезда небо заволокло тучами и полил дождь. Уныние овладело людьми, живущими в старинном доме с голубыми елями. Взрослые читали, шили или играли в карты, а Робби, Сельма и Дон слонялись по комнатам, не зная, чем заняться. Хорошо еще, что тетя Ола, видя их скуку, решилась сесть за рояль, к которому давненько не притрагивалась, и с удовольствием аккомпанировала детям, а они - все трое - пели довольно стройным хором:
      - У Пэгги был веселый гусь, он знал все песни наизусть. Ах, до чего веселый гусь! Спляшем, Пэгги, спляшем!..
      В эти дождливые дни Робби много времени проводила с тетушкой и бабушкой, беседуя с одной и учась вязать у другой. Бабушка Далия никогда не была многословной. Она мало говорила и еще меньше улыбалась. Робби всегда немного скучала в ее присутствии, но сейчас она нашла, что с бабушкой очень приятно сидеть молча, считать петли и работать спицами и крючком, вывязывая салфетки, чулки или шарфики.
      - У тебя не очень ровная цепочка, - говорила бабушка Далия, рассматривая ее работу. - Видишь ли, дорогая Робби, ты делаешь петли слишком тесными. Спицы должны проходить свободно - смотри, как у меня.
      И бабушка показывала свое затейливое вязанье, украшенное прекрасными лилиями с тенями и полутенями; это была шаль, обещавшая стать в своем роде настоящим произведением искусства, шедевром. Робби смотрела на это чудо - и всякий раз с восхищением. Пока шел дождь - а шел он целых четыре дня - ей удалось научиться вязать как следует. Дон в это время учил латынь и французский под бдительным оком своего гувернера, а Сельма слонялась без дела, так как у ее гувернантки разыгралась мигрень. От скуки Сельма начала приставать к Робби с просьбой показать ей Крошку Данса, ручного мышонка. Робби уже и думать забыла об этом выдуманном ею мышонке и теперь оказалась в несколько затруднительном положении. Она сказала Сельме, что мышонок в дождь не танцует и вообще не появляется перед людьми, пока так сыро, но Сельма заявила в ответ, что Робби просто лгунья - нет у нее никакого мышонка, иначе он бы давно прибежал, потому что мышам в отличие от людей все равно, идет дождь или нет.
      - Сама ты лгунья! - обиделась Робби, хотя на самом деле она не сердилась на Сельму, а только думала, как ей выпутаться из щекотливого положения, в которое она попала по вине своей собственной фантазии.
      К тому же, Робби скучала по саду. Она была твердо убеждена, что Гунтрам Скорпэр поехал вслед за Себертом, и ей больше незачем быть разведчиком в саду, поэтому старый сад утратил для нее часть своего таинственного очарования. Но ведь в нем оставался пруд, высокие деревья и шалаши, поляны и кусты для игр в волан и в прятки; поэтому, конечно, Робби скучала по саду.
      И вот, наконец, дождь кончился. Выглянуло солнце, и счастью детей не было предела. Они играли в саду до самого обеда, а вернувшись в дом, вдруг обнаружили, что слуг стало больше. К числу двух горничных, кухарки, ее помощницы и ее мужа, престарелого лакея, прибавился еще один человек - немолодой, со свежим деревенским румянцем на щеках, без усов, но с седой окладистой бородкой и с седыми волосами. К тому же, он прихрамывал на одну ногу. Дети удивленно спросили тетушек, кто это?
      - Это бедный Эжен Боссэ, француз, управляющий моего покойного мужа, - сентиментально вздыхая, объяснила тетя Гермия. - Он когда-то служил у нас. Когда умер муж, мы поссорились с этим человеком, я рассчитала его... И вот, бедняга пошел на войну и охромел. Когда он вернулся, он стал разыскивать меня в городе, потом вспомнил, что я могу быть в Голубых Елях и явился сюда... пешком! - на глазах у Гермии выступили слезы. - Он попросил у меня прощения. Бедный. Разумеется, я немедленно простила его - ведь я очень мягкий человек по природе... да, это так... и вот, я взяла его к себе на службу. Он будет управляющим в моем городском доме; я уже решила это. И прошу не отговаривать меня, - сказала она с некоторым вызовом в голосе, хотя никто и не думал ей противоречить.
      Робби сразу же поверила Гермии, но в ней проснулись задремавшая было осторожность и подозрительность. Она невольно подумала о злодее Скорпэре, и у нее против ее желания вырвался вопрос:
     - А сколько ему лет?
     Гермия обратила на нее холодный взгляд и сухо ответила:
     - Если ты считаешь, что это может иметь к тебе какое-то отношение, так знай, что ему скоро будет шестьдесят.
     Холодный тон Гермии не обидел Робби; наоборот, она считала, что это гораздо лучше показного благодушия и притворства. Поэтому ее мысли, минуя госпожу Филч, тотчас обратились на подозрительного ей человека. "Гермия говорит, что давно его знает, - размышляла Робби. - Но, может, она ошибается. Это ведь можно и гримом сделать".
        - Сколько лет назад он служил у вас? - снова неожиданно спросила она Гермию. Та ответила ей взглядом, полным глубокого презрения и произнесла еще суше, чем в первый раз:
        - Я удивлена твоим нетактичным поведением, Роберта Роуз. Но если тебе так уж нужно это знать, я отвечу: Эжен Боссэ служил у нас десять лет назад. То есть, он служил давно и много, но я видела его в последний раз десять лет назад. И не спрашивай меня больше ни о чем.
       "Она не видела его десять лет, - думала Робби. - Интересно, можно ли не узнать человека через десять лет?"
       Она решила как следует присмотреться к новому слуге после обеда, чтобы сравнить его с портретом - мысленно - и сделать более определенные выводы.
       Так она и поступила. После обеда все ее внимание переключилось на Эжена Боссэ. Она исподтишка внимательно присматривалась к нему. Если у него и была когда-то пружинистая походка, то сейчас из-за хромоты он ходил довольно тяжело. "Нет, он не похож на пластичного "гениального акробата", - думала Робби. - У него довольно сутулые плечи и, кажется, каждый поворот тела дается ему с трудом. Да и нос у него совсем другой, с горбинкой. И борода настоящая - видно, что настоящая. И она седая. Правда, глаза карие, но мало ли у кого карие глаза".
       В лице, которое она потихоньку рассматривала, не было никакого сходства с портретом, который сделал для нее Себерт. Эжен Боссэ говорил отрывистым хриплым голосом, вряд ли представляющим собой образец указанного Себертом в списке примет "низкого тенора". Заметив, что Робби присматривается к нему, он почтительно поклонился ей и так же почтительно улыбнулся. Робби ответила ему кивком головы и поспешила уйти. "Нет, это никак не может быть он, - сказала она сама себе. - Но вдруг этот Боссэ связан с ним? Иначе почему он так внезапно появился у нас - и почти сразу после отъезда Себерта?"
        Вопросов было множество, а ответов - никаких. Слегка раздосадованная своей неудачной разведывательной работой, Робби решила временно не думать о том, с чем столкнулась. Лучше всего написать Себерту, подумалось ей. Да, именно так она и поступит: опишет ему этого Боссэ и расскажет о его появлении в доме.
        Этим же вечером, набегавшись по саду, Робби села за письмо. Оно было написано и запечатано сургучной печатью. Робби аккуратно вывела на конверте адрес. Ей вспомнилось, что как раз завтра в полдень мимо Голубых Елей будет проезжать почтовый дилижанс, а значит, отправить письмо будет проще простого. До сих пор она никому не писала писем и не посылала их, и теперь очень радовалась, что может восполнить этот пробел.

                9

        ... Полдень. Жарко. В саду тенистая прохлада. Белая дорога за воротами накалена солнцем. Дорожная пыль еще немного влажна от прошедших дождей. Сидя у ворот в густой тени кустов и деревьев, Робби ожидает дилижанса. Напротив нее - домик престарелого привратника и его жены. Они очень любят Робби и всегда угощают ее чаем с булочкой, от чего она не отказывается, как делают Сельма и Дон. Их воспитатели запрещают им "кусовничать" у прислуги, а Робби никто ничего не запрещал, и она этим пользуется. Но сегодня привратницкая заперта, у стариков выходной, и они возятся на своем огородике за пределами сада. Робби сидит в одиночестве и скучает. Таинственный хромой Эжен Боссэ так до сих пор и не проявил себя. Он почти что совсем не покидает усадьбы и почти ничего не делает: только носит чай Гермии и помогает ей разбирать какие-то бумаги, связанные с ее имуществом. Теперь Робби склонна думать, что он самый обыкновенный, к тому же, довольно бесцветный человек. Но все-таки это был ее долг: написать о нем Себерту, и она поступила согласно своему долгу.
        У Робби в руках, кроме ее послания Себерту, еще четыре письма: от Гермии к Сильвии, от Сельмы к ее отцу, Роббиному дяде Эйбу, открытка, написанная Элиной своей подруге - поздравление с днем Ангела - и письмо кухарки к ее сыну. Обычно письма относят к воротам и просто кладут в почтовый ящик. Собрав письма, Робби заявила, что тоже так поступит, но про себя решила посидеть и подождать почту: адрес на ее письме слишком важен, его нельзя доверить почтовому ящику.
        На пустой дороге появляется пожилая крестьянка. Она гонит козу, лицо ее красно от жары, ноги босы, а голову прикрывает платок. Робби, рассеянно следящая за дорогой, не собирается обращать на нее не малейшего внимания, однако крестьянка ведет себя престранным образом. Поравнявшись с усадебными воротами, она вдруг останавливается, перестает погонять козу и принимается озираться по сторонам, а потом подходит прямо к почтовому ящику. Робби изумлена таким странным поведением женщины, но решает ничем не выдавать себя и благоразумно молчит. Теперь она во все глаза следит за крестьянкой. Та, еще раз оглядевшись, вдруг вынимает из кармана ключ от ящика и открывает его! Робби едва не вскрикивает, но сдерживается. Крестьянка торопливо шарит рукой в ящике и, так ничего и не обнаружив, снова запирает его. На лице ее выражаются досада и страх. Она бормочет что-то себе под нос и бросает внимательный взгляд сквозь решетку сада, словно надеется увидеть там кого-то. Робби вся съеживается в своем укрытии. Но вот раздаются приближающийся стук колес и топот копыт. Крестьянка поскорей хватается за свой прут, которым погоняла козу, и продолжает погонять ее дальше, словно и не прерывала этого занятия. С каждым шагом она все больше удаляется от ворот. Когда в облаке пыли к воротам подкатывает, наконец, почтовый дилижанс, Робби выбегает к нему через калитку и отдает письма. Крестьянка с козой уже довольно далеко. "Скорпэр, наверно, подкупил ее, - подумала Робби. - Но откуда у нее ключ от нашего ящика для писем? Может, она украла его?"
        И, полная каких-то смутных страхов, Робби со всех ног бежит домой.


        Дома она поспешила рассказать о случившемся тете Оливии и Элине. Ее рассказ тут же облетел весь дом. Все были чрезвычайно удивлены и возмущены тем, что какая-то незнакомая крестьянка владеет ключом от их ящика и - мало того - проявляет неуместный интерес к хозяйским письмам. Робби заметила, что госпожа Стоун, мать Дона и Себерта, побледнела, услышав эту историю. "Она тоже думает о Скорпэре", - решила про себя Робби. Все прочие не имели понятия об этом злодее, поэтому не знали, что и думать. Ключи от ящика были только у Оливии, Элины да старого привратника. Когда Робби ушла относить письма, ключ Оливии был при ней; теперь она торжественно вернула его обратно. Элина сбегала посмотреть, на месте ли ее почтовый ключ. Оказалось, что на месте; он лежал там, где она его положила. Дон вызвался сбегать к привратнику и выяснить, не пропал ли у того ключ. Он довольно быстро вернулся и, запыхавшись, сообщил, что привратник показал ему ключ. По словам, привратника этот ключ никто не мог взять и не брал. Это сообщение несколько смутило обитателей Голубых Елей, и они с недоверием взглянули на Робби.
        - Она, наверно, опять все выдумывает, - вслух предположил Дон. - Как мой папа говорит, фантазирует. Ну признайся, Робби, что ты это выдумала: ты же видишь, что все ключи на месте.
       Глаза Робби наполнились слезами обиды.
       - Нет! - воскликнула она. - Ну почему вы мне не верите? Это правда было так. Правда!
       - Она лжет и даже не краснеет, - поджав губы, сухо сказала Гермия. - Надо же выдумать такую дикую историю! Ну какой крестьянке могут понадобиться наши письма? И зачем? Она ведь и читать-то, наверно, не умеет. Все это просто нелепый вздор.
       - О нет! - Робби умоляюще посмтрела на тетю Олу, ожидая от нее поддержки, но тетя Ола старалась смотреть в сторону. При всей своей доброте она тоже считала, что Робби все выдумала - слишком уж неправдоподобно выглядел ее странный рассказ, да и все три ключа действительно оказались на своих местах.
       - Лгать некрасиво, Берта, - строго заметила Элина. - Ты скоро подрастешь, начнешь выезжать в свет... Так вот знай заранее: люди будут презирать тебя за твою нелепую ложь!
       - Ты хочешь сказать, за мое низкое происхождение? - обозлилась Робби. - Так говори мне это прямо, раз уж ты снизошла до беседы со мной!
       - Я и говорю прямо, - взвилась в ответ Элина. - Ты пользуешься непомерной добротой тети Олы и лжешь ей в глаза, тогда как твой долг - быть правдивой, искренней и доброй с женщиной, которая удочерила тебя, которая заботится о тебе и даже любит! Да другая бы на ее месте уже давно надавала бы тебе пинков и сделала своей служанкой, а ты растешь на положении настоящей родной племянницы, и к тебе относятся, как к дочери!..
       - Элина! - вдруг строго и властно прервала ее Милла Стоун. - Перестань сейчас же. Я твоя тетя, я люблю тебя и не хочу, чтобы ты так грубо вела себя с Робби. Простите, сестрица Ола, но я почему-то верю вашей девочке и...
       Робби едва успела бросить на нее благодарный взгляд, как вдруг в разговор неожиданно вмешался появившийся на пороге столовой Эжен Боссэ.
       - Извините, сударыни, - хрипло заговорил он. - Я тут немножко слышал вашу беседу... вы говорили громко, а я... я как раз шел к вам, чтобы подтвердить слова барышни Робби.
       В столовой наступила тишина. Все глаза жадно и вопросительно уставились на управляющего тети Гермии. А тот, глубоко смущенный всеобщим вниманием, продолжал:
       - Барышня вам чистую правду сказала, сударыни. Я... понимаете ли... я все видел своими глазами. Вы, госпожа, - обратился он к Гермии, - изволили спать, а я пошел прогуляться... посмотреть ваш чудесный сад, госпожа Оливия... думал: ведь худа никому не будет, если я того... немножко прогуляюсь по саду... ведь я слышал, господин Дон, - он поклонился Дону, - что вам бы хотелось лук со стрелами... я вуот и искал подходящие ветки для лука и для стрел. Я умею их делать. Думал, сделаю-ка я игрушку господину Дону. И потихоньку дошел до ворот. Смотрю, а там как раз крестьянка гонит козу. И все было точь-в точь, как рассказала барышня Робби. Только у этой крестьянки в руках не ключ был (я разглядел ), а, понимаете ли, просто отмычка. Ведь ящик-то ваш почтовый, сударыни, можно открыть без всякого ключа, прошу прощения. Уж очень простой у него замок. Если вам угодно, я другой замок сделаю, и ключики будут настоящие - никто, кроме вас и почтальона не откроет. Я на войне делал замки для начальства, так оно довольно оставалось.
       - Благодарю вас, Эжен, - ласково сказала тетя Оливия. - В самом деле, сделайте замок и ключи. Я только одного не понимаю: для чего этой крестьянке нужны были наши письма? 
       - Этого я не знаю, сударыня, - Боссэ развел руками. - Я сам удивился: и зачем, думаю, ей чужие письма? Никак ей кто-нибудь велел их взять и, наверно, заплатил за это.
       - Да кому же они нужны?..
       - Видимо, нужны кому-то, - молвил Боссэ, пожимая плечами и, неловко потоптавшись на месте, ушел.
       После его ухода в столовой некоторое время царило молчание. Наконец, тетя Ола прерывающимся от чувства вины голосом от всей души попросила прощения у Робби за то, что не поверила ей. Вслед за ней угрюмо извинилась Элина, а затем Дон. Гермия извиняться не стала, так как считала, что Робби сказала правду в виде какого-то странного исключения и уже сегодня или завтра непременно соврет.
       Милла Стоун шепнула Робби:
       - Дитя мое, ты написала Себерту?
       - Да, - тихонько ответила Робби, - написала. А вы получили от него письмо?
       - Да, уже два, - сказала Милла. - Но на них нет обратного адреса.
       - Там у них все спокойно? - многозначительно спросила Робби и добавила:
       - Себерт говорил мне про того человека...
       - В самом деле? - встрепенулась Милла и впервые взглянула на Робби не отчужденно, как обычно, а с чувством родства и понимания, чему Робби очень обрадовалась. - Ах, дорогая, я очень боюсь за них. Но Себерт пишет, что там этот человек все еще не появился. И вот я боюсь, что он решил появиться здесь... Видимо, он хочет узнать, где находятся Ида и Себерт. Но я не знаю адреса. Мне известно, что адрес знаешь ты, Себерт сказал мне об этом. Адрес только у тебя, поэтому будь осторожна, Робби. И... - она замялась... - и когда напишешь следующее письмо, вложи туда, прошу тебя, и мою небольшую записку. Я дам тебе ее сегодня.
      - О, конечно, - охотно пообещала Робби, а сама задумалась: "Странно все же, что Скорпэр не поехал вслед за Себертом и капитаном Муном. Но у него, видимо, какой-то другой план. А Боссэ... он просто молодец! Он спас меня, а главное, спас наш почтовый ящик. Надо его поблагодарить".
      После обеда она подошла к Боссэ и вежливо обратилась к нему:
      - Благодарю вас, мсье. Вы были очень добры, что вступились за меня.
      - Это был мой долг, барышня, - приветливо улыбнулся ей Боссэ. - Зовите меня просто Эжен. Я привык, чтобы меня называли по имени. Если это, конечно, вас не затруднит.
      - Нет, не затруднит, - заверила его Робби. - Вы поступили, как настоящий друг, Эжен, спасибо вам. А... скажите пожалуйста... когда вы увидели эту крестьянку, вы не заметили меня?
      - Нет, - искренне ответил старик. - Вы, должно быть, поджидали дилижанс на каком-нибудь дереве?
      - Вот и нет, - рассмеялась Робби. - Я сидела в кустах. Даже странно, что я не заметила вас.
      - Я тоже брел через кусты, - признался Эжен. - Наверно, мы с вами находились по разные стороны подъездной аллеи, вот что.
      - Да, пожалуй, так, - согласилась Робби, радуясь, что ей незачем больше подозревать Бог знает в чем старого верного слугу тети Гермии.

                10

       - Дорогая, - говорит несколько дней спустя тетя Ола, обращаясь к Робби. - Если ты в самом деле хочешь доставить мне радость, прошу тебя согласиться на то, что я тебе предложу. Я хотела бы, чтобы Элина немного занималась с тобой французским и латынью.
       Робби с удивлением смотрит на тетушку, и это удивление оправдано: до сих пор она никогда не училась летом. Но в глазах тети Олы мольба, и Робби не может не откликнуться на эту мольбу, тем более, что французский и латынь в самом деле ее слабые места.
       - Хорошо, тетя, - говорит она не очень охотно. - Но, может, мне лучше заниматься вместе с Сельмой?
       - Дитя мое, - Оливия мягко улыбается. - Это было бы прекрасно, но в таком случае мне придется платить за эти дополнительные уроки и...
       - О, - Робби смущена. - Конечно, тетя Ола, я буду заниматься с Элиной. Я просто совсем забыла, что гувернантке надо платить.
       - Элина будет заниматься с тобой два часа в день, - Ола гладит ее по голове. - Она, право, не такая суровая, как ты о ней, должно быть, думаешь...
       "Суровая? Да она просто злая!" - хочет сказать Робби, но не говорит: ей жаль тетю Оливию. Бедняжка так хочет, чтобы все ее близкие дружили между собой.
       "Ладно, - решает про себя Робби. - Ради тети Олы и бабушки я уж как-нибудь перетерплю эту противную Элину".
       Элина зовет ее к себе после обеда, и они занимаются два часа. Половина этого времени посвящена латыни, половина французскому языку. Элина держится с Робби сдержанно и официально. В ее присутствии Робби чувствует тоску. Но если подумать, Элина - из тех девушек, которым внушенная с детства добропорядочность очень мешает, ибо трансформируется у них в какую-то ханжескую обособленность. В результате они остаются синим чулком на всю жизнь, и их можно только пожалеть. Поэтому Робби с сожалением посмотрела на Элину. Та поймала этот взгляд, не поняла его смысла, но подумала, что ничего хорошего эта несносная Роберта не может про нее думать, поэтому немедленно атаковала свою ученицу:
       - Недавно я попросила у тебя прощения, Берта, но ты все-таки бессовестная обманщица. Ты сказала Сельме, что у тебя есть мышонок, который танцует, а его на самом деле нет.
       - Он есть, - запротестовала Робби.
       - Берта, не упорствуй в своей лжи.
       - Это не ложь! - Робби разгорячилась. - Это самая что ни на есть настоящая правда.
       - Правда, вот как? - высокомерно молвила Элина. - В таком случае я немедленно хочу его видеть. Немедленно! Причем он должен танцевать на задних лапках и отзываться на свое имя - Крошка Данс.
       - Я зову его просто Данси, - возразила Робби, чувствуя, как сердце ее падает. Ей решительно некого было показывать злобной Элине и она тянула время изо всех сил. - Мой мышонок отзывыается только на имя "Данс" или "Данси", потому что это короче, а Крошка Данс - это его сценический псевдоним, как у настоящего актера. Ведь он танцует, значит, у него должно быть красивое полное имя. Вот я и назвала его "Крошка Данс". Понимаешь?
       - Если бы ложь стоила денег, - не на шутку разозлилась Элина, - ты бы оказалась богаче всех на свете, бессовестная! Хочешь, я изобличу тебя во лжи тут же на месте? Ну вот: Данси, Данси! И где же он, твой хваленый танцор?! Я же позвала его. Почему он ко мне не идет?
       - Во-первых, он идет только на мой голос, - чуть не плача, ответила Робби. - Во-вторых, как он может к тебе прибежать, если он заперт в моей спальне?
       - Ах, в твоей спальне! - Элина саркастически рассмеялась. - Тогда пойдем в твою спальню. И если там не окажется этого твоего волшебного мышонка - а так оно и будет - я сегодня же за ужином расскажу при всех о твоем обмане.
       Она взяла Робби за локоть и повела ее в спальню. Робби не могла вырваться, да к тому же, это только ухудшило бы все дело. Робби шла, опустив голову, словно приговоренная к смерти. Они вошли в ее спальню.
       - Ну, зови своего артиста с великим именем! - презрительно фыркнула Элина, предвкушая победу. - Я посмотрю, как он выйдет на твой зов, лгунья!
       Робби собралась с духом и позвала дрожащим, но при этом громким голосом:
       - Данси, Данси, Данси!
       Тут же в комнате послышалось негромкое шуршание, и вдруг, к великому изумлению обеих, на середину комнаты выскочил мышонок: уже большой, с блесящими круглыми глазками. Робби очнулась первая, схватила его и, держа на раскрытой ладони, поднесла к лицу, чтобы рассмотреть, потому что во внешности мышонка и впрямь было нечто волшебное, как и в самом его появлении. При ближайшем рассмотрении оказалось, что он облачен в нечто вроде крохотного черного фрака с голубым бантиком на шее.
      - Ох ты-ы! - восхищенно протянула Робби шепотом, потом громко приказала:
      - Танцуй, Данси! Танцуй!
      Мышонок тут же поднялся на задние лапки и принялся медленно вертеться у нее на ладони: неуклюже, точно миниатюрный медвежонок.
      Этого зрелища Элина уже не могла перенести: ей и так казалось, что она сходит с ума, к тому же, она до смерти боялась мелких животных, особенно крыс, мышей и ужей. Запоздалый, но исполненный нечеловеческой силы вопль, перешедший в визг, вырвался из ее груди, и она пулей вылетела из спальни Робби. Этот крик напугал Данса, и он юркнул Робби за пазуху. Она вытащила его оттуда, погладила и угостила сахаром. Все, только что произошедшее, показалось ей чудом - да оно и было чудом. Продолжением чуда явился маленький славный домик на столе. Над его входом красовалась готическая надпись: "КРОШКА ДАНС". Робби протянула ладонь с мышонком к домику, и Данси прокользнул внутрь.
       - Какой чудесный, - с нежностью сказала Робби то ли про домик, то ли про Данса. И подумала, расцветая от благодарности и счастья: "О, я знаю, кому сказать "спасибо" - конечно, Эжену Боссэ! Ах, как он добр, как он помог мне сегодня! Интересно, как ему удалось научить мышонка танцевать?.."


       С этого дня Робби и Эжен Боссэ стали истинными друзьями. Эжен признался Робби, что две недели назад случайно подслушал их с Сельмой разговор о Крошке Дансе, поймал мышонка полевки, обучил его танцевать и прибегать на зов, а потом подсунул в спальню Робби и домик, и мышонка в самую подходящую минуту. Робби горячо благодарила Эжена. Вообще, к тому времени он уже подружился решительно со всеми в доме, даже с Элиной. Сельма и Дон любили его за то, что он умел делать из веток и дощечек всевозможные игрушки: луки, стрелы, ветряные мельницы и шкатулки с секретом, причем луки стреляли, стрелы по-настоящему вонзались в стволы деревьев своими острыми наконечниками, а мельницы вертелись при малейшем дуновении ветра. Взрослые ценили в Боссэ его тактичность, приветливость, вежливость и особенно его помощь в доме. Он умел тысячи мелочей: сделать набойки на туфли, починить каблук, поправить расшатавшееся кресло или диван - и еще очень многое. Он очень охотно выполнял все просьбы и, казалось, даже скучал, когда не находилось никакого дела. Несмотря на хромоту, он двигался порой очень быстро, а движения его рук были удивительно ловки и молоды. Впрочем, тетя Гермия уверяла, что он всегда был таким и соверешнно не изменился с возрастом.
       Робби написала обо всем этом Себерту. Еще раньше она получила от него письмо, где он заверял ее (и даже с некоторым жаром), что Эжен Боссэ никак не может быть Гунтрамом Скорпэром. Утверждая это, Себерт ссылался на то, каким Робби описала управляющего Гермии, прибавив, что он, Себерт, чувствует, что "в данном случае опасности нет". Когда же Робби написала ему о странной крестьянке с козой, пожелавшей открыть их почтовый ящик, Себерт, напротив, очень взволновался. Он написал ей в ответ, что теперь "действительно запахло Скорпэром" и просил ее быть осторожной и внимательной. И Робби стала чрезвычайно осторожной. Она больше не доверяла своих писем к Себерту почтовому ящику, хотя Боссэ и сменил на нем замок. Но вдруг у похитителя писем есть отмычка и от этого замка? Поэтому Робби сама относила письма к дилижансу. Одна идти с письмом до ворот через большой сад она немного побаивалась, поэтому всякий раз просила Эжена Боссэ сопровождать ее. Также она брала с собой Карата, сторожевого пса, который чуял чужих на большом расстоянии - не столько носом, сколько некой собачьей интуицией - и совершенно не переносил их.
       Крошка Данс, которого освободили от его фрака с бантом, стал всеобщем любимцем; только Элина и Гермия не преносили его. Он жил в деревянном домике, который Робби ежедневно чистила сама. Даже бабушка Далия с удовольствием смотрела, как танцует мышонок и говорила, что, когда она была маленькой, у них в семье существовало поверье, будто мыши, подружившиеся с человеком, приносят счастье. Гермия мягко, но убежденно говорила, что крыса всегда крыса, танцует она или нет, а мышь - это всего лишь маленькая крыса, что, может быть, еще хуже. Элина же вообще ничего не говорила. Ее слишком потрясло появление танцующего мышонка именно в тот момент, когда, казалось, невозможно было этого ожидать. Она продолжала заниматься с Робби, но держалась с ней теперь вежливо, не позволяя себе ни обидных намеков, ни откровенных выпадов. Она не знала, что мышонка поймал и выдрессировал Эжен Боссэ; но она твердо уверилась в том, что чудеса существуют.


       Знойный полдень. Со дня отъезда Себерта прошло четыре недели. Уже середина июля, и солнце палит вовсю. Иногда теплый благодатный дождь орошает измученные зноем Голубые Ели, или разражается гроза с ливнем. После этого воздух свежеет, но ненадолго. Чтобы дети не слишком утомлялись от жары, им разрешено обливание прохладной водой в сарайчике. Робби эти обливания совсем не устраивают, поэтому она каждый день потихоньку бегает на свой любимый пруд и там купается в свое удовольствие. В той уединенной части сада, где пруд, тенисто, прохладно и очень хорошо.
       Вот и теперь, после занятий с Элиной, она надевает с разрешения тети Олы серебряное колечко и коралловые красно-белые бусы, подарки Себерта, и, оглядываясь по сторонам, как заправский разведчик, пробирается к своему пруду. Именно пробирается, а не бежит, потому что пруд окружают почти непроходимые заросли. Эти заросли сами по себе полны очарования для Робби. Здесь есть несколько одичавших кустов крыжовника, малины и красной смородины; эти кусты полны превосходных спелых ягод. Много тут и земляники, крупной, как лесной орех, сладкой и сочной. Робби любит ее больше, чем клубнику с огородов. Есть и каштаны. Робби собирает их, чтобы вечером поджарить и съесть. А еще, почти у самого пруда, лежит огромный пень - растрескавшийся, старый, потемневший, с огромными корнями. Среди этих корней живут замечательные изумрудные ящерки, которых можно ловить и снова отпускать, а в самом пне живет уж непомерной величины. Вероятно, они с пнем ровесники, потому что желтые пятна на голове ужа побелели от старости. Длина его необычайна. Если бы он умел передвигаться на одном лишь кончике хвоста, то был бы выше Робби, а шириной он почти с ее руку. Робби от души полюбила старого ужа - быть может, за то, что его легко было поймать или потому, что он любил молоко, которое она приносила ему в чисто вымытом стеклянном пузырьке из-под бабушкиных пилюль и выливала в маленькую плошку у самой расщелины пня. Если молоденький еж, живший неподалеку, не выпивал это молоко раньше, чем старый уж доползал до него, то молоко доставалось ужу. Молодой еж не признавал в Робби друга и ей не удавалось приручить его; зато она все время кормила здесь белок миндалем и марципаном и следила за тщательно спрятанным в ветвях гнездом иволги, где совсем недавно вылупились крохотные птенцы.
        Вот и сегодня Робби находит своего огромного ужа, прозванного ею Дед, и наливает ему молока. Дед привык к Робби, поэтому пьет молоко, не смущаясь ее присутствием. Птицы щебечут в ветвях, а за кустами сердито фыркает еж - вероятно, он недоволен тем, что молоко на этот раз досталось не ему. Белки не выбегают на зов Робби: видимо, они сыты, к тому же, сегодня слишком жарко. Робби оставляет  для них на пне марципан и миндаль, а сама радостно бежит к пруду. На бегу она скидывает с себя светлое ситцевое платье, туфельки, носочки и панталоны. На ней остается только легчайшая батистовая сорочка, не доходящая до колен, коралловые бусы, колечко и обруч, удерживающий волосы. Она снимает обруч, но бусы и колечко оставляет, потому что боится потерять их в густой траве, которой окружен пруд. Оставив одежду на берегу, Робби прыгает в воду, поднимая вокруг себя целую тучу брызг. Потом вода постепенно успокаивается. Робби плавает, чувствуя себя на седьмом небе. Ах, нигде не живется так привольно и весело, как летом в Голубых Елях. Правда, зимой в городе тоже неплохо, но эта летняя свобода, этот сад - бегай, где вздумается! - да разве это не счастье? Она несколько раз переворачивается в воде, как дельфин, и ложится на спину. Весь пруд в кружеве теней и в солнечных бликах. Лучи солнца таинственно блестят на воде, с трудом пробиваясь сквозь привольно растущую, уже много лет не стриженную листву деревьев - буков, каштанов, грабов, дубов. "О, как чудесно, - думает Робби, отдыхая на воде. - До чего здорово купаться! Нет, все-таки лето - мое самое любимое время года. Жаль только, что Сельма и Дон не могут купаться вместе со мной. Нам было бы так весело втроем!"
       Поплавав еще немного, она вылезает на берег, скидывает мокрую сорочку и ложится в траве. Сухой теплый воздух теперь так же приятен ей, как только что была приятна прохлада воды. Она высохнет за какие-нибудь пять минут, и никакого полотенца ей не нужно. А сорочку придется оставить здесь сушиться на ветке. Завтра, когда Робби снова прибежит купаться, сорочка уже будет сухая: она не раз так делала, и успех сопутствовал ей.
       Пролежав несколько блаженных минут в мягкой высокой траве, Робби принялась одеваться. Волосы были, конечно, еще довольно влажными. Ничего, она скажет дома, что подставила голову под фонтан, чтобы освежиться: никто не будет ее за это бранить.
       Расчесав волосы и надев на них обруч, она собралась уже было встать, как вдруг услышала неподалеку какие-то голоса. Разговаривали двое. Один голос Робби сразу узнала: он принадлежал Эжену Боссэ, а другой голос - тоже мужской - показался ей незнакомым. Она не могла расслышать слов, но все в ней точно разом насторожилось. Сердце забилось с неистовой силой. Робби даже пришлось приложить руку к груди, чтобы умерить его биение. Голоса звучали в стороне, ближе к ограде сада, за деревьями, и Робби, наскоро повесив свою сорочку на ветку, начала осторожно продвигаться в сторону говоривших. Наконец, она увидела их: Эжен Боссэ стоял в тени, на краю маленькой полянки, и разговаривал с кем-то, кто прятался за густыми кустами магнолии, давным-давно высаженной здесь рядами и хорошо прижившейся. Робби никак не могла увидеть того, кто прятался; она заметила только часть бежевого пиджака, озаренную солнцем. Боссэ стоял к ней спиной, но тем не менее она заметила, что руки у него дрожат - видимо, от волнения или от страха.
       Она услышала его голос:
       - Как вам не совестно требовать это от меня, господин Гунтрам! Подумайте, что сказал бы об этом ваш несчастный отец, которому я служил в молодости! Всю молодость... всю молодость отдал вашему батюшке, а вы... Ах, господин Гунтрам...
       Другой голос - чистый, молодой и довольно низкий оборвал его:
       - Перестань хныкать. Тебе ведь известно, что я отблагодарю тебя, старый дуралей. Вот, видишь?
       В кустах зазвенели монеты.
       - Золото, - кратко уточнил голос. - Чистое золото, милейший. И ты его получишь - все до единой монеты, если будешь умен.
       - Господин Скорпэр... - простонал несчастный старик.
       - Ну что опять за нытье?! Разве я так много требую? Узнай, где девчонка держит адрес, вот и все. Иначе... иначе гляди у меня, Боссэ, не сносить тебе головы.
       - Но ведь мне еще надо сообщить вам этот адрес...
       - Разумеется. Ты напишешь мне его и принесешь. Я не могу больше ждать. Даю тебе сроку четыре дня. Если в течение этого срока я не получу адреса, гляди: я тебя из-под земли достану!
       - Ох, пощадите меня, несчастного, - застонал Боссэ.
       - Не скули. Вот тебе за труды, - сухо сказал голос, и Робби ясно увидела, как из кустов вынырнула рука. На одном из пальцев, сложенных щепотью блеснул перстень. "Ох, тот самый перстень со скорпионом", - подумала Робби.
       - Благодарю вас, - смиренно пробормотал Боссэ.
       - Помни, что' ты мне обещал, - многозначительно сказал голос. - Не ищи меня, я сам найду тебя через день-два. Прощай!
       Горестно вздохнув, Эжен Боссэ тоже отвернулся и отправился домой. Робби догнала его на полпути к дому.
       - Эжен! - окликнула она его взволнованно. - Ты прости меня, но я все слышала. Это ужасно!
       Эжен посмотрел на нее горькими и растерянными глазами. Помолчав, он сказал:
       - Тем лучше, что вы услышали, барышня. Ума не приложу, что теперь делать.
       - Знаешь, - Робби задумалась. - Я бы на твоем месте потянула время. Я дала бы ему неверный адрес. И это даже не было бы с твоей стороны обманом. Скажи ему, будто ты нашел адрес в моем тайнике под половицей спальни. Там нет тайника, но ты ему скажи, что есть.
       - Ах, какая вы умница, - Эжен рассмеялся, заметно оживая и возвращаясь к жизни. - В самом деле, я так и поступлю.
       - Да, - согласилась Робби. - Это, конечно, выход. На какое-то время. Послушай... может, лучше всего вызвать полицию?
       - Полицию? - седые брови Эжена взлетели высоко вверх: видимо, мысль о полиции ни разу еще не приходила ему в голову.
       - О нет, не надо полицию, - сказал он поспешно. - Что угодно, только не полицию. Ради Бога, барышня, забудьте про полицию. Видите ли, с полицией у меня не самые лучшие отношения. Когда я бродил по городу, разыскивая госпожу Филч, меня приняли за бродягу, и я провел в полицейском участке целых пять дней... да. А ведь знаете, это большой срок для ни в чем не повинного человека. Не так ли?
       - Так, - сочувственно согласилась Робби. Ей стало жалко Эжена, и она тут же подумала о том, что необходимо написать обо всем произошедшем Себерту. Они вместе вернулись домой, и Робби в тот же день написала письмо. Через несколько дней пришел ответ от Себерта. он просил Робби не волноваться и даже забыть о том, что она видела в саду. В письме была отдельная запечатанная записка для "monsieur Bosset" ("мсье Боссэ"), которую Себерт настоятельно просил передать Эжену. Робби выполнила просьбу брата в этот же день и заметила, что Боссэ, прочитав записку, будто бы почувствовал себя пристыженным и виноватым. Это было, впрочем, не так удивительно, как то, что Себерт просил Робби забыть о том, что она увидела в саду. Да разве можно было забыть такое! И зачем забывать, когда Скорпэр, наконец, проявил себя и начал действовать?! На эти вопросы Робби не могла найти ответа, как ни старалась. Она решила не ломать себе голову и ожидать, когда Скорпэр появится снова, как он обещал это Эжену.

                12

      Июльский полдень. Элина сидит на скамейке под голубыми елями и читает один из захватывающих любовно-приключенческих романов, который называется "Корсар Мигель Хименес по прозвищу Черный Испанец". Книга действительно интересная - даже для избирательной Элины. Правда, содержание не такое заманчивое, как название: целые страницы посвящены описаниям одежды и парусных судов, а также длительным рассуждениям, без которых могли бы обойтись и автор, и читатель, но Элина не слишком взыскательна. Главное, тут есть любовь: молодая испанка влюбляется в известного великого и доброго пирата. Откуда автор взял, что пираты бывают добрыми, Элина не знает да и не задумывается над этим. Ей семнадцать лет, и несмотря на холодный замкнутый нрав ее тянет к книгам, где хотя бы несколько раз встречается волнующее выражение "он любил ее". Эта обыкновенная, довольно примелькавшаяся фраза как-то особенно приятно и грустно действует на воображение молодой девушки, настраивает ее на романтический и задумчивый лад.
       Глаза Элины слегка затуманиваются. Она представляет себе добродетельного корсара, настолько высоконравственного, что невольно возникает вопрос, почему этот человек не стал священником или миссионером, и что у него общего с другими пиратами? Перед мысленным взором Элины встает человек храбрый, мужественный, отважный, благородный, с яркой и безусловно красивой внешностью, перепоясанный алым шелковым шарфом, - настоящий герой. В глубине души Элина очень жалеет, что подобные герои давно перевелись; а в том, что они действительно существовали когда-то на самом деле, Элина ничуть не сомневается. Ну почему, почему она так несчастна, что до сих пор не встретила красавца, хоть сколько-нибудь похожего на Черного Испанца Мигеля?
       Она вздыхает. И вдруг... обнаруживает, что мечта ее неожиданно сбылась, и удивительный корсар действительно каким-то чудом появился перед ней. Да, вот он, вышел из-за деревьев и почтительно ей кланяется. Правда, он сменил свой камзол, вышитый серебром и золотом, с брабантскими кружевными манжетами, на обыкновенный, хотя и превосходный темный костюм, и в руках у него вполне современная шляпа, а на ногах вместо ботфортов изящные туфли из мягкой кожи, да и вообще он невысок ростом. Но разве может она не узнать эти черные, как смоль, прекрасные вьющиеся волосы, такие же усы и бороду, улыбку, открывающую белоснежные зубы, и особенно пламенный выразительный взгляд красивых темных глаз? Эти взгляд и улыбка полны завораживающей, немного хищной пленительности; во всяком случае, для Элины. Она вежливо отвечает на его поклон. Ее ничуть не удивляет то обстоятельство, что герой ее заветных мечтаний удивительным образом материализовался. После того, как она воочую увидела танцующего мышонка, которого не могло быть на свете, но он был ! Элина сделалась мудрой, как змий. Она поняла, что от серой житейской обыденности до чуда всего один шаг, равно как один шаг от великого до смешного. Поэтому она молча смотрит на воплотившегося книжного корсара без всякого удивления, но с восхищением и пониманием. Если бы она знала, что' он в это время думает о ней, она, пожалуй, сразу и навсегда перестала бы увлекаться невинными романтическими грезами. А думал он следующее: "До чего же у нее длинный нос... и какой темноватый цвет лица! К тому же глаза небольшие, и фигурка плосковата. Словом, положительно дурна. Но это сейчас совершенно неважно".
        Он с улыбкой обратился к ней:
        - Простите, уважаемая леди, что я нарушаю ваше счастливое уединение. Право же, необходимость вынуждает меня сделать это. Я, видите ли, ваш сосед из Высоких Холмов. Я гость тамошних хозяев Мэддлсов, друг Герберта Мэддлса. Вы, конечно, его знаете? Так вот, мы с сестрой совершали прогулку по окрестным полям и лугам и... - он рассмеялся, - вот нелепость: мы заблудились. Можно сказать, в трех соснах, хотя в данном случае, в елях. Ведь если я не ошибаюсь, сударыня, мы с вами сейчас находимся в усадьбе Голубые Ели? Ваша калитка была открыта. Мы вошли - и вот мы здесь, чтобы с вашего позволения узнать дорогу домой... Прошу прощения, милая леди... Сьюзен, ну где же ты? Иди скорее, познакомься с очаровательной хозяйкой поместья.
        Ветки закачались, и из-за деревьев появилась девушка лет двадцати: светловолосая, бледная и хрупкая. Она была очень стройной и приятно полной; черты ее лица были нежны и тонки, но в голубых глазах глубоко залегло выражение какой-то тревожной безнадежности. Она была в легком красивом летнем платье и несла свою шляпку, держа ее за шелковые ленты.
       Она приветливо поздоровалась с Элиной. Последняя обрела, наконец, дар речи и тоже улыбнулась приветливо и учтиво:
       - Добрый день, сударь, добрый день, сударыня. Я сразу хочу сказать вам, что я вовсе не хозяйка поместья, а племянница хозяйки Оливии Роуз. Меня зовут Элина Стоун.
       - Очень приятно, сударыня, - "корсар" поцеловал ей руку. - Разрешите представиться. Мое имя Стивен Лэдфилд, а это моя младшая сестра Сьюзен Лэдфилд. Будем знакомы.
       - Ах, я очень рада, - все больше оживляясь, сказала Элина. - Мы в большой дружбе с нашими соседями, особенно с Мэддлсами. Правда, к сожалению, мы редко видимся. Прошу вас, господа, пройдите в дом: тетушка будет очень рада вас видеть. И, разумеется, вас отвезут домой в карете... так как, видимо, вы устали. Особенно госпожа Лэдфилл. Не так ли?
       - Да, пожалуй, я немного устала, сударыня, - согласилась Сьюзен, надевая шлапку и завязывая ленты.
       Элина пригласила своих новых знакомых следовать за собой. Тетя Ола, Гермия и бабушка Далия встретили их очень радушно.
        - Непременно оставайтесь у нас обедать, - говорила тетя Ола. - Как же так! Вы устали и проголодались, а у нас сейчас мигом накроют на стол. Господин Лэдфилд, вы должны согласиться. Право же, мы все очень огорчимся, если вы уедете от нас, не попробовав нашего знаменитого пирога со сливами! К тому же, сегодня у нас на обед поросенок в миндальном молоке со спаржей...
        - Госпожа Роуз, - Стивен Лэдфилд галантно поклонился ей. - Вы так аппетитно описываете предстоящий обед, что мы со Сьюзен вынуждены согласиться. Не так ли, Сью?
        - О да, - воскликнула Сьюзен, стараясь держаться оживленно и весело, как это и подобает беспечной молодой девушке из хорошей семьи, но что-то настороженное и обреченное в глубине ее взгляда говорило о том, что ей стоит большого труда подлаживаться поду шутливый тон брата. Впрочем, этого никто не заметил, кроме Эжена Боссэ, который был чрезвычайно проницателен. Мало того, увидев "корсара" Элины, Боссэ не побледнел только потому, что его здоровый румянец был слишком прочен и не привык покидать лица своего обладателя. Зато сердце Боссэ немедленно ушло в пятки, и он подумал: "Вот, приятель, и конец твоим шуточкам. Попались вы с маленькой Робби, попались, как зайцы". Но он и виду не подал, что ему не по себе; напротив, вел себя очень учтиво и старался по возможности держаться в тени. Впрочем, господин Лэдфилд не обращал на него ни малейшего внимания. Тетя Оливия и Элина заняли его и Сьюзен такой одушевленной беседой ( к тому времени все четверо прошли в гостиную), что Боссэ мог спокойно удалиться, что он и сделал. Но он не просто ушел - он почти выбежал в сад, невзирая на свою хромую ногу. Ему не терпелось поскорее найти Робби. Он увидел Сельму и Дона и спросил их, не занют ли они, где юная госпожа Роберта? Дети охотно ответили ему, что недавно видели, как Робби пошла в западную часть сада. Боссэ догадался, что она отправилась купаться, и что было сил поспешил к пруду.
        Когда он очутился возле пруда, Робби сидела на траве уже одетая и расчесывала свои длинные влажные волосы.
        - Госпожа Робби, - торопливо окликнул ее Эжен. Она обернулась и удивленно посмотрела в его взволнованное лицо. Робби имела право удивляться: она никогда еще не видела Эжена в таком смятении чувств. Но тут же ее удивление сменилось внезапной догадкой. Она вскочила на ноги, не менее взволнованная, чем он, и воскликнула вполголоса:
       - Что - Скорпэр?!
       - Да, да, - хрипло зашептал старик. - Только он очень загримировался. Да, сударыня, вряд ли вы узнали бы его теперь. У него сегодня черные волосы и борода. И он явился с сестрой - этакая светленькая особа, гораздо моложе, чем он. Вряд ли это действительно его сестра. Они явились как заплутавшие гости Мэддлсов с Высоких Холмов, назвались Стивен и Сюзен Лэдфилды. А привела их госпожа Элина, вот какая история...
       И он подробно рассказал Робби обо всем, что услышал и увидел в доме. Закончил он словами:
       - Я бы нипочем не узнал Гунтрама Скорпэра, если бы не голос. Его голос я хорошо запомнил. И вот что, госпожа Робби: он не знает, что вы пишите письма Себерту. Не знает, что адрес у вас.
       - Как не знает?! - изумилась Робби. - А позавчера за кустами разве он не уговаривал тебя найти мой тайник с адресом?
       Эжен опустил глаза, и его румянец стал еще гуще.
       - Да, конечно, - сказал он. - Но... видите ли... он имел в виду вовсе не вас. Я, понимаете ли, солгал ему. Сказал, что адрес у горничной, у Эллы. Так что он имел в виду ее, а не вас.
       - Ох! - испугалась Робби. - Да он же ведь теперь убьет Эллу или тебя, Эжен, за то, что ты солгал ему.
       - Не убьет, - поспешно заверил ее Эжен. - Это исключено, и я вам потом объясню, почему. Но запомните хорошенько одно: вы должны вести себя так, как будто ничего не знаете о нем, - то есть улыбаться ему, быть беспечной и непринужденной. Тогда он ни за что не догадается, что адрес у вас.
       - Улыбаться ему... - растерянно повторила Робби. - Боже мой! Я попробую, Эжен.
       Они вместе вернули в дом, где уже накрывали на стол.
       Вот он! Робби судорожно глотнула и впилась глазами в Лэдфилда, ибо он был довольно далеко от нее и в это время на нее не смотрел. "Да, - сказала она себе. - Нос такой же, как на портрете. Вероятно, глаза и походка такие, как говорил мне Себерт. А все остальное... Конечно, он здорово себя изменил! Хорошо, что Эжен узнал его; я бы его вряд ли узнала".
       В это мгновение Лэдфилд взглянул на нее, остановившись в дверях гостиной. Она тотчас улыбнулась ему и присела в книксене. Он улыбнулся ей в ответ и кивнул головой. Она поспешно отошла от дверей.
        "Зачем они пришли? - размышляла Робби. - Ведь за один раз им ни за что не дознаться, что у Эллы нет адреса Себерта. Кроме того, Скорпэр, конечно, уверен, что этот адрес, помимо Эллы, есть и у Миллы Стоун... Даже если он до сих пор не знает, что Милла - мать Себерта, то, конечно, скоро узнает об этом. Ах, Боже мой! Хорошо бы Себерт приехал и избавил нас от этого человека".
       Ей на мгновение стало очень не по себе, но она преодолела свой страх. Вскоре прозвенел колокол, созывавший всех к обеду, и обитатели Голубых Елей вместе с гостями прошли в столовую и сели за стол.
       У Робби совершенно не было аппетита, но она старалась есть через силу, чтобы ничем не обратить на себя внимания опасных гостей. Внезапно Лэдфилд задал вопрос, который заставил ее замереть и даже выпустить из рук вилку.
       - А что, сударыня, - вдруг обратился он к Милле Стоун. - Когда Себерт собирается вновь посетить Голубые Ели? Я встретил его месяц назад, и он сообщил мне, что только что покинул прекрасный дом госпожи Оливии. Себерт, видите ли, немного знает меня, я его товарищ по университету; правда, был двумя курсами старше.
       При этом вопросе, заданном так напрямик, госпожа Стоун слегка побледнела, но все же учтиво ответила:
       - Я не знаю, когда вернется Себерт и вернется ли он вообще. Я имею в виду, что мой сын, вероятно, сразу появится в городе, в нашем доме.
       - Ах, это очень жаль, - заметил Стивен Лэдфилд. - С ним так интересно, он такой эрудированный и обаятельный - право, сударыня! Вероятно, он пишет вам письма?
       - Да, разумеется, - ответила Милла. - Но, к сожалению, без обратного адреса. Он почему-то не хочет сообщить мне, где находится.
       И она очень пристально посмотрела на Лэдфилда. Он спокойно выдержал ее взгляд и даже улыбнулся в ответ, а Робби почувствовала, что не может больше проглотить ни кусочка. Она испытывала леденящий ужас.
       - Да, - заговорила ничего не подозревавшая тетя Ола. - Нам тоже очень жаль, что Себерт так быстро уехал: побыл всего неделю. А ведь как его любят наши дети! Он же им двоюродный брат, а Дону и вовсе родной.
       - Как приятно иметь старшего брата, - подхватил Лэдфилд. - У меня вот никогда не было братьев, только сестры. Это, конечно, тоже замечательно, но в детстве всегда хочется, чтобы был еще и старший брат. Не правда ли, Элина?
       Робби исподтишка взглянула на лицо своей двоюродной сестры и изумилась: это лицо было исполнено света, радости, надежд и жизненных сил. Робби впервые видела Элину такой.
       - О да, разумеется, - прощебетала Элина, с легким кокетством поглядывая на Лэдфилда. - В детстве нам хочется, чтобы у нас был старший брат, но когда мы вырастаем, нами овладевает желание обрести более твердую опору, нежели брат. Ведь братья, как правило, женятся и оставляют своих маленьких подруг детства в одиночестве. А ведь мы так беззащитны и робки!
       Робби, несмотря на весь свой страх и тревогу, разобрал такой смех, что она едва не расхохоталась. Ей с великим трудом удалось сдержаться. Вот умора! Элина влюбилась с первого взгляда - и даже не скрывает этого. Строит глазки Лэдфилду, а на самом деле нежности в ней не больше, чем в метле. Но тут взгляд Робби упал на Сьюзен Лэдфилд, и у нее немедленно провала охота смеяться. Девушка смотрела - мрачно и печально - прямо на нее, и от этого взгляда по спине у Робби пробежал холодок. Сьюзен, перехватив ее взгляд, тотчас опустила глаза в свою тарелку и больше не поднимала их. Оливия с Гермией пытались вовлечь ее в общую беседу, но Сьюзен отвечала им как-то неохотно и коротко, объясняя это тем, что сильно устала и что у нее болит голова.
        "Зачем Скорпэр привел ее сюда? - настороженно подумала Робби. - Она прямо сама не своя. Хотела бы я знать, что у них обоих на уме?"
        И вдруг, вглядевшись повнимательней в лицо Сьюзен, Робби почувствовала, как у нее захватывает дух: она узнала в тонких аристократических чертах девушки лицо пожилой крестьянки, которая покушалась на их почтовый ящик.

                13

        Ночью Робби не спится. Она ворочается с боку на бок. Завтра почтовый день, и она уже написала Себерту, но не будет отправлять письмо. Накануне вечером они с Миллой Стоун, посовещавшись вдвоем, решили, что Скорпэр привел девушку в дом, возможно, затем, чтобы она "опознала" Робби. Когда Сьюзен шла с козой, загримированная искусной рукой (наверно, Скорпэра) и переодетая крестьянкой, она, конечно, не могла видеть Робби, но могла видеть потом, когда Робби ее не видела, - и теперь, конечно, Скорпэр знает, кто носит письма к почтовому дилижансу. Какое-то время, благодаря Эжену Боссэ, Скорпэр, вероятно, в самом деле думал, что адрес Себерта у горничной Эллы, но теперь, скорее всего, он так не думает.
       Робби вспомнила, как Лэдфилды уехали после обеда в коляске тети Олы. Гермия попросила Эжена Боссэ отвезти их, и он повиновался. Робби очень волновалась за него, но сам он как-то не слишком переживал. Вернувшись, он сообщил Робби по секрету, что они попросили остановить коляску возле усадьбы Мэддлсов, недалеко от ворот, и он не уверен, что они отправились после этого именно в усадьбу, а не куда-нибудь еще.
        Весь остаток дня Гермия, Ола и Элина так расхваливали Лэдфилдов, особенно Стивена, что Милла Стоун задумалась - оправданы ли подозрения ее и Робби? Не показалось ли им, что Лэдфилд - это Скорпэр? Конечно, Эжен узнал его, но ведь Эжен уже старый человек и мог ошибиться. Наконец, Милла пришла к выводу, что лучше всего посмотреть, как все пойдет дальше. Робби согласилась с ней, но при этом обе твердо решили, что Робби не будет пока что отсылать писем Себерту. Она пошлет их в следующий почтовый день или еще позже - смотря по обстоятельствам. Дилижанс приезжает дважды в неделю, по вторникам и пятницам. Завтра будет пятница. Если до вторника ничего не изменится в хорошую сторону, можно попробовать доставить письмо к дилижансу.
       "Ах, был бы сейчас здесь Себерт, - размышляла Робби, ворочаясь в постели, - он непременно бы что-нибудь придумал".
        Не могла уснуть в эту ночь и Элина. Она не помнила себя от волнения и счастья. ибо Стивен Лэдфилд был с ней особенно внимателен и даже нежен, насколько это допускали светские обычаи.
        "Ах, как он мил, - думала Элина. - Я ему нравлюсь. И, может быть, он даже женится на мне... О, скорей бы, скорей бы он приехал снова! А потом мы бы отдали визит, поехали бы к Мэддлсам..."
        И она в упоении закрывала глаза, прижимаясь улыбающимся лицом к подушке. Как чудесно быть любимой и любящей!
        Наконец весь дом крепко заснул. А проснувшись утром, Робби обнаружила, что ее письмо, написанное накануне Себерту, исчезло. Да, оно исчезло, но Робби не успела написать на нем адрес! В этом письме она написала ему о визите Лэдфилдов и о подозрениях, связанных с этими людьми. Почувствовав страх, Робби бросилась к Милле Стоун и сообщила ей о пропаже письма.
        - Но ведь у твоих дверей спит собака, - удивилась Милла. - Она не пустила бы чужого.
        - Да, Карат не за что бы не пустил, - согласилась Робби. - Значит, это был не чужой.


       Охваченная глубокой печалью по поводу пропажи письма Робби пошла к Эжену Боссэ, чтобы поделиться с ним своими чувствами относительно этой новой напасти. Она постучала в дверь, но ей никто не ответил. Тем не менее, дверь оказалась отпертой. Робби почувствовала интерес и сначала просто заглянула, а потом и вовсе вошла в комнату. Эжен жил очень скромно. В его комнате все было предельно просто - ни малейших следов роскоши; разве что небольшой шкаф красного дерева, который в данную минуту был полуоткрыт. Исполненная глубокого любопытства, Робби приблизилась к шкафу и заглянула в него. Тут же ее лицо побелело, глаза расширились, рот приоткрылся, а волосы зашевелились на голове, как живые. Голос исчез куда-то, поэтому она не вскрикнула.
       В полуоткрытом шкафу она отчетливо разглядела неподвижную мертвую руку в бежевом рукаве с перстнем, на котором тускло блестел опаловый скорпион. Рука была загорелая, окоченевшие пальцы сложены щепотью. Была также видна часть груди в бежевом пиджаке, но все тело в шкафчике не поместилось бы.
       "О Боже! Эжен убил Скорпэра... - только и смогла подумать парализованная ужасом Робби. - И разрезал его на части..."
       У нее захватило дух. Она стремительно бросилась прочь из комнаты, но тут же ее остановили железные руки Эжена Боссэ.
        - Барышня! - сказал он весело. - Что случилось?
        "Сейчас он и меня убьет, - подумала, как в тумане, Робби. - Я слышала, что у маньяков бывают страшно добрые лица, вот как у него теперь. Ох! А я-то думала, что "Синяя Борода" - это сказка. Вот тебе и сказка..."
        - Эжен... - пролепетала она дрожащим голосом. - Пусти меня. Если ты убьешь меня, тебя замучает совесть. Я это знаю. Однажды я нечаянно убила головастика, и меня потом очень долго мучила совесть.
        Эжен испуганно взглянул на нее.
        - Что с вами, барышня? - спросил он озабоченно. - Вы совсем бледная. И несете, простите меня, какой-то вздор. Вы не больны?
        - Больна, - согласилась Робби; она слышала, что маньякам лучше не противоречить. - Эжен, милый, отпусти меня. Я никому не скажу, что ты убил Скорпэра...
        - Я? Убил Скорпэра? - лицо Эжена выражало все большее изумление. Потом, как это часто бывает при душевных заболеваниях, им овладела другая крайность: он вдруг разразился хохотом. Робби поняла, что теперь ей точно конец, и обреченно закрыла глаза.
        - Барышня, - все еще смеясь, сказал Эжен. - Вы, наверно, увидели руку в шкафчике... Пожалуйста, не думайте, что я убийца. Это не рука Скорпэра. Это вообще не чья-либо рука. Это, видите ли, гипс. Понимаете, гипсовая рука. Прошу вас, откройте глаза, убедитесь сами.
         "Нельзя противоречить таким людям", - с тоской подумала Робби и открыла глаза. Эжен уже вынул из шкафа набитый тряпками пиджак и показывал ей руку, какие-то пружины и металлические проволоки, скрепленные с ней.
         "Он сошел с ума," - вяло подумала Робби, чувствуя, что вот-вот упадет в обморок. Но тут Эжен приподнял бежевый рукав пиджака, и Робби увидела, что рука действительно гипсовая, а загорелой она выглядит потому, что ее плотно обтягивает кусочек светло-коричневого тонкого шелка - вероятно, от чулка. Эжен нажал на пружины, и рука протянулась ему навстречу, а "туловище" в пиджаке шевельнулось.
        - Видите? Механика! - с гордостью сказал Эжен. - Я мастер на такие штуки. В молодости работал в театре, устраивал там всякие вещицы...
        - Так ты меня разыграл! - воскликнула с облегчением Робби. - Значит, та сцена, что я видела у пруда... ты ее подстроил специально для меня с помощью этой руки?
        - Да, - Эжен виновато вздохнул и развел руками. - Вы меня разоблачили. А сколько я трудился над этой штуковиной! Как усердно прятал ее за кустами, чтобы вы не увидели пружин. А главное, гипсовая рука! Ее, вероятно, когда-то давно отбили у статуи. Я сделал из нее руку Скорпэра, который якобы протягивал мне золотой.
        - Помню, - Робби рассмеялась. - Значит, ты и говорил на два голоса? У тебя очень красивый второй голос, Эжен. Почему ты разговариваешь так хрипло, а не так красиво, как за Скорпэра?
        - Это тайна, барышня, - Эжен прижал палец к губам.
        - Хорошо, пусть будет тайна. Но зачем ты меня разыгрывал?
        - Хотел повеселиться сам и повеселить вас, - искренне ответил Эжен. - Я видел, что вам очень хочется, чтобы этот Скорпэр и в самом деле появился; видел, что вам скучно живется. Все вы что-нибудь придумаете - то про мышонка, то про крестьянку, которая открывает почтовые ящики...
        - Про крестьянку я не придумывала! - вознегодовала Робби. - Это была чистая правда.
        - Я поздно этому поверил, барышня, - печально вздохнул Эжен. - Уж простите меня. Я не думал, что опасность столь серьезна. Я... - он покраснел. - Я впервые увидел Скорпэра в Голубых Елях только вчера, а до этого видел в городе, поэтому и смог узнать.
         - Так ты не друг его отца? - спросила Робби и сама себе ответила:
         - Ах, да. Конечно, нет. Но послушай, Эжен, ведь когда я говорила про крестьянку и почтовый ящик, ты вошел в столовую и подтвердил мои слова!
         - Это потому что я решил вас выручить, - Эжен виновато потупился. - Решил сказать, что тоже видел эту крестьянку, чтобы господа не сердились на вас и не считали вас лгуньей. Видите ли, вы мне очень понравились. Я сказал себе: славная барышня эта Робби, любит себя поразвлечь и других расшевелить. Ну и решил помочь вам.
          - Какой ты славный! - Робби улыбнулась ему и потрясла его руку, что должно было означать дружеское пожатие. - Теперь я почти уверена, что и письмо у меня сегодня ночью взял со стола ты.
          - Я, - покаянным голосом признался Эжен.
          - Зачем?
          - Я боялся, что вы вздумаете отправить его. Ведь это тперь очень опасно - относить письма в наш почтовый ящик. Даже я не решился бы на это сейчас, когда Скорпэр появился на самом деле.
         - Мы с госпожой Миллой Стоун договорились, что я не буду посылать письмо, - таинственным голосом сообщила Эжену Робби. - Но если ты думаешь, что у тебя оно будет сохраннее, пусть оно лежит у тебя - до поры до времени.
         - Хорошо, - Эжен улыбнулся ей в ответ. - Но если оно вам понадобится, можете взять его, не спрашивая меня, барышня. Оно лежит в шкатулке под моим тюфяком. Я уверен, что никто его там не найдет. Вот, видите?
         Он отогнул край тюфяка. Там лежала запертая шкатулка.
         - А вот вам запасной ключик от шкатулки, - шепнул Боссэ, подавая Робби крохотный ключик. - Спрячьте куда-нибудь.
         - Я придумала, куда спрятать, - обрадовалась Робби. - Ключик будет у Крошки Данса. И знаешь где? В трубе его домика. Его будет легко вынуть, и никто в жизни не догадается, что он там.
        Боссэ остался очень доволен сообразительностью Робби. А она, прибежав в свою комнату, осторожно опустила ключик в игрушечную жестяную трубу. Она услышала, как ключик скатился по "трубе" и коснулся дна домика. Теперь, когда он ей понадобится, она просто вынет жестяную трубку и достанет ключик через дверцу.

                14

        "Вот и миновал почтовый день", - думала Робби на следующее утро. День был пасмурный, не жаркий и не холодный. Низкие облака висели над садом, но дождя не было. Купаться сегодня не тянуло, поэтому Робби шла теперь к пруду только для того, чтобы снять батистовую сорочку, которая сушилась на ветке и, вероятно, давно уже высохла. Как всегда, она вылила молоко своему другу ужу по кличке Дед (он даже не подозревал о своем имени), сняла высохшую сорочку с ветки и собиралась уже идти домой, как вдруг позади нее раздался негромкий треск сухих веток. Прежде чем она успела обернуться, кто-то схватил ее и прижал к ее носу платок, пропитанный сладко пахнущей жидкостью. Тут же голова у Робби закружилась и она, все еще пытаясь сопростивляться, почувстоввала, что ноги не держат ее. Мягко погружаясь в какую-то воздушную сияющую пропасть, она крепко заснула, не успев издать ни звука.
       

         Она медленно открывает глаза и очень долго не может понять, где она и что с ней произошло. Она сидит в незнакомой комнате с одним-единственным окошком, расположенным так высоко, что нет никакой возможности заглянуть в него. Под ней - мягкое кресло. На полу - красивый восточный ковер, стены оклеены коричневыми шелковыми обоями с мелким бежевым рисунком. В противоположном конце комнаты - низкий старинный камин, на стенах - картины. Робби видит диван с очень широким сиденьем и высокой фигурной спинкой. Диван обит коричневой кожей. Есть еще стол и несколько стульев. Но Робби не смотрит на них. Ее взгляд вдруг привлекает к себе одна вещица, а именно: белый кувшинчик с голубым эмалевым рисунком. Он стоит на каминной полке. При виде него Робби слегка вскрикивает и разом вспоминает все, что с ней случилось. Ее украли, она в этом совершенно не сомневается. Но при чем здесь этот кувшин - предмет ее смутных детских воспоминаний? Как он попал сюда? Наверно, это вовсе не тот кувшинчик, который она знала когда-то, а другой, очень похожий.
         Она поднимается с кресла, но чувствует, что усыпительные пары в ее голове еще не совсем рассеялись. Ее слегка шатает, она испытывает слабость и тошноту, поэтому, сделав несколько неуверенных шагов, вновь садится - на этот раз на диван.
         На душе у нее становится тоскливо от собственного бессилия, от этой чужой комнаты и вообще - оттого, что ее похитили. А все из-за ее непростительной беспечности! Ведь отправляясь к пруду, она забыла взять с собой верного Карата, с которым последние дни не расставалась. И надо же ей было так глупо попасться! Ведь она догадалась, что Сьюзен Лэдфилд узнала ее, значит, следовало стать в десять раз более осторожной.
         Робби чувствует комок, подступающий к горлу. Только бы не заплакать! Теперь наверняка этот ужасный Гунтрам Скорпэр будет пытать ее, чтобы узнать адрес Себерта. "Он замучает меня, и я умру, - с тоской и содроганием думает Робби. И никто не успеет меня спасти... Интересно, далеко ли мы от Голубых Елей? Если даже очень далеко, я непременно вернусь туда, едва только сбегу отсюда".
         Ей вспоминается милый ее сердцу белый дом с колоннами, опушенный старыми голубыми елями, добрые лица тети Оливии и бабушки Далии. Она с нежностью думает о Сельме, Доне и Эжене Боссэ, и о своем Крошке Дансе. Даже образы Элины и Гермии вдруг кажутся ей необыкновенно приятными и желанными. Ну и ладно, что обе они ханжи и злюки - на здоровье! Главное, снова увидеть их. "Я их не ценила, - решительно подумала Робби. - Пусть одна дергала меня за уши, а другая лгала мне; но чего бы я сейчас ни дала, лишь бы увидеть их снова".
         И она принялась молиться про себя: "Господи, прости, я была глупой и злой. Если Ты позволишь мне снова увидеть Элину и Гермию, я буду послушной и кроткой. Я грубого слова никому не скажу, я буду стараться всем угодить. Я буду любить всех-всех: даже тех, кто совсем меня не любит... кроме Скорпэра".
         И слезы закапали из ее глаз.
         Тут дверь отворилась, и кто-то вошел в комнату. Робби подняла глаза и увидела Лэдфилда. Она ожидала увидеть его, поэтому ничуть не удивилась, но в глазах ее появился невольный страх, и Лэдфилд его заметил. Он ласково улыбнулся Робби и сказал:
         - Не бойся меня, Берта. Я, быть может поступил опрометчиво, похитив тебя, но поверь, у меня не было другого выхода. Ведь тебя бы так просто не отдали мне, хотя, право, у меня на тебя больше прав, чем у кого бы то ни было.
         Робби молчала. В голове у нее все еще бродил туман, и она не совсем понимала, о чем говорит этот человек. Он приблизился к ней и сел рядом с ней на диван.
         - А может, ты уже догадалась, кто я? - спросил он мягко.
         Робби стало не по себе, но она решила, что лучше сразу во всем признаться, и ответила:
         - Я знаю, кто вы. Вас зовут Гунтрам Скорпэр.
         Лэдфилда так поразил ответ Робби, что он вскочил и побледнел, точно увидел призрак. Робби удивилась: разве он ждал от нее другого ответа? Туман в ее голове начал рассеиваться, и она беспокойно спросила:
         - Разве вы не Скорпэр?
         - Скорпэр, - ответил он, с усилием улыбаясь. - Откуда тебе известно мое настоящее имя? Ведь, приехав в Голубые Ели, я назвался Лэдфилдом.
         Робби пожала плечами.
         - Какая разница. Главное, мне известно, кто вы.
         - Действительно, это сейчас неважно, - согласился Скорпэр. - Потому что ты не знаешь главного - кто я тебе.
        - Вы - мне?! - Робби сердито и озадаченно посмотрела на него. - Вы мне никто.
        - Вот и нет, - он даже рассмеялся. - Я твой отец, Берта.
        - О - тец? - протянула ошеломленная Робби, чувствуя, как страх ее начинает расти. - О нет!
        - Ты мне не веришь?
        - Не верю.
        - Почему?
        - Потому что вы лжете.
        - Ты можешь доказать, что я лгу?
        - А вы можете доказать, что вы мой отец?
        - Нет, - ответил он. - Но ты должна мне верить. Одиннадцать лет назад ты родилась в доме, который я снял для твоей матери, Кэтрин Кул. Она не была за мной замужем, но мы любили друг друга. Помню, когда ты родилась, я подарил ей шелковое голубое платье. А потом... потом мы расстались. Я уехал в Америку, а когда вернулся, узнал, что Кэтрин заболела. Предчувствуя свою близкую кончину, она отвела тебя в какой-то богатый дом, а сама вернулась к себе и, спустя три дня, умерла. Я пытался искать тебя, но город велик. Я не сумел тебя найти. Мне удалось отыскать твои следы только нынешним летом.
       Робби слушала и не могла понять, правду говорит ей этот человек или нет. Во всяком случае, все это походило на правду, да и белый кувшинчик с голубым рисунком подтверждал слова Скорпэра. Но все это не радовало Робби. От Скорпэра исходило не больше любви, чем от незатопленного камина. Правда, если бы он любил ее, она бы чувствовала себя еще ужаснее.
       Она пристально посмотрела ему в глаза:
       - Возможно, это все правда. Но ведь вы похитили меня совсем не потому, что вам нужна дочь.
       - А зачем же еще? - удивился он.
       - О, вы лучше знаете, зачем. Я о вас многое слышала - и все, что я слышала, было плохо. В каждом человеке есть что-нибудь хорошее: вероятно и в вас тоже. Но вы украли меня не для доброго дела. Если вы в самом деле мой отец, вы, конечно, поймете, что мне тяжело так внезапно расстаться с теми, кого я люблю...
       Ее голос задрожал и прервался.
       - Тем более, - продолжала она, беря себя в руки, - что некоторые из них тоже любят меня, особенно тетя Ола и бабушка... Они могут подумать, что угодно. Что меня, например, убили или еще что-нибудь страшное.
       - Они так не подумают, - возразил Скорпэр. - Ведь, похитив тебя, я объяснил им, что ты жива - оставил письмо в столовой. К тому же, нынче вечером я намерен заехать в Голубые Ели и сделать вид, что очень озабочен твоим исчезновением. Я даже собираюсь принять деятельное участие в поисках твоей особы вместе со всеми, дорогая.
        И он подмигнул ей.
        - А что вы написали в письме? - холодея, спросила Робби.
        - Я написал от имени неизвестного лица, что верну тебя лишь в том случае, если госпожа Стоун оставит мне в условленном месте адрес, который мне необходим.
        - Я так и знала, что игра в отцы-дочери - это блеф! - воскликнула Робби, вне себя от гнева и печали.
        - О, да моя дочь настоящий Цицерон, - насмешливо заметил Скорпэр. - Дорогая Берта...
        - Я не Берта!
        - Прости. Милая Робби, я на самом деле твой отец. Честно говоря, я рассчитывал пробудить в тебе дочерние чувства, но ты оказалась слишком умна, и вот я правдиво говорю тебе, какую выгоду собираюсь извлечь из твоего похищения.
        Робби посмотрела на него с презрением и ненавистью.
        - Вы напрасно все это затеяли, сударь. Никто, кроме меня, не знает нужного вам адреса, а я вам его не скажу.
        - В самом деле? - тень легла на лицо Скорпэра. - Адрес Себерта известен только тебе?
        - Да, сударь, - ответила Робби.
        - И ты утверждаешь, что не скажешь мне его?
        - Нет.
        - Ты так любишь Себерта?
        - Да.
        - А я люблю Иду, - его глаза загорелись отчаянным и мрачным огнем. - И если ты мне не скажешь, где она теперь находится...
        Он замолчал, и лицо его стало таким жестоким и безжалостным, что Робби ощутила внезапную слабость. Все поплыло у нее перед глазами; она почувствовала себя, как человек, попавший в клетку к тигру.
         Но тут дверь распахнулась и вбежала Сьюзен.
         - Нет, Гунтрам! - вскричала она. - Не обижай ее! Ты обещал мне быть с ней добрым. Ведь она - дочь моей сестры и...
         - Молчи! - сорвавшись с места, Скорпэр схватил девушку за плечи и с силой толкунл на диван. - Тебе-то кто дал право вмешиваться?! Если это отродье, - он указал на Робби, - не даст мне адреса Иды в ближайшие три дня, вы с ней обе покойницы. Так что, твое дело - добиться от нее этого адреса. Я не нуждался бы ни в одной из вас, если бы не вывихнул себе руку, когда ехал вслед за Себертом Стоуном. Я бы сам узнал, куда он едет. Но что случилось, то случилось. Я вывихнул руку и провалялся в горячке почти две недели, и вынужден был вернуться обратно. Никто не должен подозревать, что я похитил девчонку, и мне придется поехать нынче вечером в Голубые Ели, чтобы ни один человек не мог подумать, будто Роберта Роуз здесь, в этом доме.
        - Я поеду с тобой, - быстро сказала Сьюзен.
        - Зачем еще? - он подозрительно взглянул на нее. - Нет, дорогая, ты останешься здесь, я тебе совершенно не доверяю. Мало того, ты будешь сидеть взаперти вместе с Робертой Коул-Роуз-Скорпэр, пока она, наконец, не соблаговолит стать разговорчивей. Я запру вас обеих без еды и без воды вплоть до моего возвращения: надеюсь, Это сделает вас умнее - особенно тебя, Роберта. Ты ведь хочешь попасть домой, не правда ли? Мне ты не нужна, как и я тебе, в этом наши с тобой интересы совпадают. А теперь вставайте живее. Я отведу вас туда, откуда невозможно убежать.
        Робби и Сьюзен вышли под бдительным оком Скорпэра. Он провел их по длинному темному коридору, напомнившему Робби коридор в замке Синей Бороды, к маленькой двери, где было тесное помещение, совершенно без окон, вроде чулана.
        Втолкнув обеих в этот чулан, он запер их там и ушел.

                15

       В это время в Голубых Елях царили печаль и уныние. Робби Роуз исчезла еще до завтрака, и все обитатели усадьбы находились в разных степенях тревоги по поводу ее исчезновения. Тетя Ола горько плакала, а бабушка Далия, не пролив ни единой слезы, слегла от резкой боли в сердце. Казалось, обе женщины постарели лет на десять. Гермия вздыхала и утешала свою подругу, Милла Стоун плакала вместе с тетей Олой, а Сельма и Дон грустно сидели в саду, тоскуя по вечной неутомимой подруге своих игр. Без нее им не хотелось играть и веселиться. Элина грустила не столько по самой Робби, сколько из-за того, что все в доме стали печальными, а ее любимая бабушка заболела. Эжен Боссэ, садовник Эвин Март и старенький привратиник искали следы пропавшей девочки, но так ничего и не смогли обнаружить. Правда, Эжен написал какое-то загадочное письмо, о котором не сказал ни единой душе, и которое надежно спрятал. Он с нетерпением ожидал почтового дня, когда сможет отправить свое послание. Управляющий тетушки Гермии чрезвычайно переживал за Робби, но это не мешало ему хладнокровно и осмотрительно ожидать какого-то события. И события этого он дождался, когда в восемь часов вечера, незадолго до приезда местной полиции, в Голубые Ели явился Стивен Лэдфилд. Он привез своим соседям конфеты и цветы от Мэддлсов и Элине - особый букет от самого себя. Эжен мог бы сообщить этому человеку адрес Иды и Себерта: он запомнил его наизусть, когда сопровождал Робби к почтовому дилижансу. Она ведь частенько держала письмо к Себерту поверх остальных как самое важное, и Эжен запомнил каждую цифру и букву заветного адреса. Но вместе с тем он прекрасно знал, что как только ему удастся подсунуть адрес Лэдфилду, этому волку в овечьей шкуре, в тот же день Робби Роуз, к которой он так сильно привязался, будет убита. Ведь ей известно, что Скорпэр и Лэдфилд - одно и то же лицо. Он не допустит ее возвращения в Голубые Ели, он убьет ее. Эжен знал это очень твердо. Возможно, Скорпэр решит проверить, верен ли данный ему адрес. В этом случае он, вероятно, возьмет Робби с собой или где-нибудь спрячет на то время, пока будет ездить. Но твердо рассчитывать на это не приходится. Эжен боялся рисковать. Ведь если Скорпэр поверит, что адрес правильный, Робби сразу же станет ему не нужна, и он поспешит избавиться от нее навсегда. "Где же он прячет ее? - размышлял Боссэ. - Надо будет незаметно проследить за ним. Но каким образом? Кажется, я знаю".
      Через полчаса Боссэ явился к Гермии и сказал ей:
       - Госпожа Филч! Вот письмо от моего внука Мэтью. Бедняга заболел. Позвольте мне поехать к нему в город. За два дня я поставлю его на ноги.
       Гермия пожелала прочитать письмо. Оно не было пространным. "Дорогой дедушка! - писал Мэтью дрожащей рукой. - Я нахожусь в городе по адресу Улица Желтых Цветов, дом номер восемь. У меня жестокая лихорадка. Если я не поправлюсь как можно быстрее, господа уволят меня. Пожалуйста, помоги мне!

                Твой внук М. Боссэ".
       - Какие ужасные хозяева у твоего внука! - воскликнула Гермия, крайне удивленная такой жестокостью господ по отношению к слуге. - Всем известно, что если слуга болеет, его лечат за хозяйский счет и временно заменяют другим человеком. Кто же гонит больного мальчика на улицу!
      - Да-да, сударыня, - подхватил Боссэ. - Добрые люди не гонят, но... - он понизил свой хриплый голос, - эти - не настоящие господа. Она дворянского рода, а он, видите ли, дрессировщик в цирке. От такого союза нечего ожидать чуткости даже по отношению к животным, не то что к прислуге.
      - Ах, Боже мой, какой мезальянс! - Гермия всплеснула руками. - Это просто удивительно. Как же ее родители позволили ей выйти за дрессировщика?
      - Они обеднели, сударыня, а у него три имения. К тому же, женихи за ней не гонялись.
      - Понятно, - сказала Гермия сочувственно. - И все-таки это кошмар. Какой-то циркач-выскочка вместо приличного человека. И кого же он дрессирует, позвольте узнать?
      - Обезьян, сударыня, - ответил Боссэ.
      - Обезьян? - Гермия заинтересовалась. - Мартышек?
      Из всех обезьян, существующих на свете, она признавала достойными внимания исключительно мартышек.
      - Павианов, - веско сказал Боссэ. - И еще горилл. Да. Именно горилл.
      На лице Гермии выразились одновременно ужас и отвращение.
      - О! - только и смогла сказать она. - Несчастный Мэтью. Скажи ему, что я возьму его кучером, как только он поправится. Ему нечего делать у этого живодера... как его фамилия?
      - Шаркер, сударыня.
      - Какая отвратительная фамилия! Ни за что бы я не вышла в свое время замуж за человека с
такой фамилией, будь он даже самим герцогом. Поезжай Эжен. Я дам тебе денег - и лечи своего бедного внука. Он живет в ужасном доме.
      Она дала Боссэ денег, повторяя время от времени: "Бог мой! Павианы!" - и вздыхала. Слова "Шаркер" и "гориллы" не шли у нее с языка: ей казалось, что она умрет, едва произнесет их.
          ... Эжен, получив деньги, взял с собой саквояж с вещами, сунул в карман Крошку Данса и отправился прочь из Голубых Елей, но вовсе не к дороге, где останавливался дилижанс, а в другую сторону, к ближайшей деревне. Едва он успел сделать это, как в Голубые Ели нагрянула полиция. В тюремной карете прибыло восемь полицейских во главе с инспектором Ройерсом.
        Полицию провели в дом, и все, в том числе, и Лэдфилд дали показания инспектору и его помощнику, молодому сержанту Нэксону. Ройерс задавал вопросы, сурово вглядываясь в лица людей, которые представали перед ним, а внимательный Нэксон записывал и тоже время от времени задавал один-два вопроса. Затем полицейские внимательно осмотрели дом и сад. Ничего подозрительного обнаружено не было. Инспектор расставил полицейских так, как этого требовал порядок следствия. Двое остались в доме, двое в саду и еще двое у ворот сада напртив дома привратника. Ройерс и Нэксон прошли в комнату Робби, но там не нашлось ничего интересного - ведь Робби аккуратно сжигала все письма Себерта: так они договорились. Тогда Милла Стоун не выдержала. Она явилась в комнату Робби и рассказала полицейским все, что знала о Скорпэре, показала письма к ней Себерта и, набравшись мужества, заявила даже, что по ее мнению Скорпэр - это Лэдфилд. Тотчас велено было найти Лэдфилда, чтобы тот подтвердил или опроверг подозрения госпожи Стоун. Но тут выяснилось, что Лэдфилд таинственным образом покинул дом, к великому смущению полицейских, которые стерегли парадную и черную двери и не видели, чтобы кто-нибудь выходил. Заново обыскали весь дом и сад, но Лэдфилд как в воду канул.
      - Все это очень неприятно, - сказал сквозь зубы инспектор Ройерс. - Но это проливает некоторый свет, не так ли? Нет худа без добра. Где проживает этот господин?
      - Он сказал, что они с сестрой живут у Мэддлсов, - бледнея и с трудом удерживая слезы, сказала тетя Оливия.
      Тотчас двух полицейских отправили к Мэддлсам, но вскоре те вернулись с известием, что Лэдфилды - брат и сестра - находятся в городе. Мэддлсы поклялись, что этим летом Лэдфилды не появлялись у них в гостях, однако их описание Лэдфилда совершенно совпадало с тем, что увидели недавно сами полицейские, а описание Сьюзен было совершенно такое же, какое дали Оливия, Гермия, Милла Стоун и прочие.
       Инспектор Ройерс тут же приказал сержанту Нэксону немедленно телеграфировать городской полиции, чтобы Лэдфилдов задержали.
       - После того, как дадите телеграмму, - сказал Ройерс Нэксону, - немедленно поезжайте в город сами. Будете уведомлять меня оттуда, как идут дела. Кроме того, мне срочно нужны приметы Скорпэра - и вообще узнайте о нем все, что можете.
        Отпустив сержанта, он сурово сказал госпоже Милле Стоун:
        - Ваш сын, сударыня, поступил крайне легкомысленно, дав бедной девочке свой адрес. Он ведь знал, насколько опасен Гунтрам Скорпэр. Тот Лэдфилд, которого я видел и с которым беседовал два часа назад, не сможет оказаться в городе раньше телеграммы, верно? Спустя час мы узнаем, какой Лэдфилд истинный, а какой - лицо подставное. И, разумеется, подставное лицо, выдающее себя за Стивена Лэдфилда, будет немедленно объявлено в розыск. Одновременно с этим будет объявлен в розыск Гунтрам Скорпэр - как только мне пришлют из города его приметы. А сын ваш, сударыня, легкомысленный человек. Преступление нельзя превращать в детскую игру; очень часто подобные случаи заканчиваются трагически.
        - Может, Себерт и легкомысленный, - Милла заплакала, - но он сделал это, чтобы Робби сразу узнала врага. Когда мы с ней беседовали в последний раз, она рассказала мне по секрету о своем тайнике. Пойдемте со мной.
        Она прошла вместе с Ройерсом длинный коридор на первом этаже, нагнулась и достала из-за отошедшего от стены плинтуса сложенную в несколько раз бумагу.
        - Это портрет Скорпэра, сделанный по памяти моим сыном, - молвила она, волнуясь. - Там же записаны приметы.
        Глаза Ройерса сверкнули. Он жадно схватил листок и быстро сказал:
        - Это надо немедленно отпечатать в типографии и размножить. Я сам займусь этим, а к ночи вернусь в Голубые Ели. Благодарю вас, сударыня! Джойс! - окликнул он полицейского. - Мы с вами едем в город в типографию. Кларк! Вы остаетесь за Джойса. Мы скоро вернемся.
       Спустя несколько минут инспектор и полицейский летели в карете к ближайшей типографии: лошади мчали их во весь опор.
       А Элина в это время горько плакала у себя в комнате. Слезы неудержимо катились из ее глаз. Ее "корсар", которому она успела отдать свое бедное сердце, оказался если не убийцей, то чудовищным аферистом, его разыскивала полиция. Чувства Элины претерпели жестокий удар; она была очень несчастна. Ей хотелось как можно скорее уехать из Голубых Елей домой к матери, чтобы залечить там свое разбитое сердце. Но полиция получила строгий наказ от инспектора не выпускать из дома ни одного человека.

                16

         Когда Скорпэр запер за своими пленницами дверь чулана, Робби не ощутила даже легкой грусти. Обрушившиеся на нее испытания сделали ее вполне равнодушной ко всякого рода печалям. Ей сразу стало ясно, что сбежать из чулана не удастся, и она безнадежно опустилась на поломанную кровать, желая только одного: воды. Ей очень хотелось пить, у нее болела голова и она понимала, что скоро погибнет от жажды или от какой-нибудь нервной лихорадки, а то и от всего вместе; но ей это было уже безразлично.
        Сьюзен, разделявшая с ней заточение, села рядом с ней и горько заплакала. Робби долго не замечала ее слез. Она сидела во власти какого-то дремотного отупения, вызванного собственным горем и хлороформом, с помощью которого ее усыпили. Наконец она очнулась и заметила, что Сьюзен плачет. Находжись Робби в своем обычном состоянии, она непременно сразу принялась бы утешать Сьюзен, но теперь у нее хватило сил только дотронуться до ее плеча и спросить:
       - Сударыня... вас правда зовут Сьюзен?
       Голос Робби, видимо, подействовал на плачущую благотворно. Вытерев слезы, девушка ответила:
       - Нет. Мое настоящее имя Ирэн.
       - И вы вправду сестра моей матери?
       - Да, - отозвалась Ирэн. - Я была младше ее десятью годами.
       - Значит, вы мне родная тетя, - сказала Робби устало. Это хорошо. Но я очень хочу пить...
       - Ах, бедное дитя, - Ирэн тяжело вздохнула и поднялась с кровати. - Сейчас ты попьешь. Может, ты голодна?
       Робби с изумлением взглянула на нее. Откуда же эта девушка собирается достать воды и даже еды? Ведь Скорпэр запер их и заявил, что ничего им не даст.
       Но Ирэн было не впервой сидеть в этом чулане. А так как, всякий раз выходя отсюда, она знала, что скоро опять сюда попадет, она проявила немного смекалки и приняла необходимые меры. Теперь она слегка отодвинула в сторону старый шкафчик, приподняла доску стены, и Робби открылся кирпичный тайник. Он был довольно объемистый. Ирэн вытащила оттуда бутылку красного вина, кувшинчик с водой, несколько ржаных сухарей, кусочек сыру и кружку. Она налила в кружку вина, разбавила его водой и протянула Робби. Робби залпом выпила содержимое кружки и тут же почувствовала, как жизнь возвращается к ней, как пробуждается энергия, а вместе с ней печаль. Теперь настала ее очередь жалобно всхлипнуть и залиться слезами. После второй порции вина с водой она решила, что следует быть мужественной до конца и вытерла слезы. Ирэн хотела дать ей поесть, но Робби отаказалась: даже мысли о еде вызывали в ней отвращение. Тогда Ирэн, наскоро подкрепившись, убрала свои припасы обратно в тайник, который снова задвинула доской, а доску загородила шкафчиком. После этого она снова уселась на кровать и ласково сказала Робби:
       - Не грусти; может, он отпустит тебя.
       Робби покачала головой.
       - Нет, - сказала она. - Адрес знаю только я. Он не отпустит меня, потому что я ничего ему не скажу.
       - Тебе и нельзя говорить, - лицо Ирэн стало еще печальней. - Иначе он убьет тебя.
       - Как убьет! - Робби подпрыгнула на кровати. - Он же обещал отпустить меня.
       - Тебе известно, что он Скорпэр, а не Лэдфилд, - заметила Ирэн. - Он никогда не отпустит тебя. Но как только ты станешь ему не нужна, он убьет тебя.
       - Ах, как глупо! - Робби так рассердилась на саму себя, что с силой дернула себя за волосы. - Вот безмозглая! Я же сама сказала ему, что узнала его, что он Скорпэр, а не Лэдфилд! Ну конечно, он меня теперь не отпустит. Но неужели он сможет убить собственную дочь?
       - Да, - сказала Ирэн. - Надежда теперь только на то, что у него не поднимется на тебя рука.
       - Так он вправду мой отец?
       - Да, - подтвердила Ирэн. - Мне было девять лет, когда он соблазнил мою старшую сестру Кэтрин, и она сбежала с ним из дома. Мои родители напрасно искали ее и, конечно, страшно горевали. Через четыре года они узнали о ее смерти из письма, которое им прислали хозяева дома, где жила Кэтрин. Она снимала там небольшую каморку. Скорпэр бросил ее, едва ты родилась, и оставил ей очень мало денег. Она стала зарабатывать шитьем. Ей с трудом хватало на себя и ребенка, а вернуться домой было стыдно: так она говорила своим хозяевам. Однажды она заболела: очень сильно простудилась. Предчувствуя, что скоро умрет, она отвела тебя в дом Роузов, а сама вернулась в свою каморку и слегла. Вскоре ее не стало. Хозяева дома, найдя ее мертвой, обнаружили среди ее вещей адрес родителей - и написали им. Родители похоронили Кэтрин. Отец был сапожник, а мать швея; они не выдержали такого горя. Их дочь была опозорена и мертва, внучка - незаконнорожденный ребенок - очутилась на руках у чужих людей. Отец умер через месяц после похорон, мать пережила его всего лишь на год. Мне исполнилось в ту пору четырнадцать лет. Я собиралась зарабатывать шитьем, но тут явился Скорпэр и забрал меня в свой дом. Его отец давно умер и завещал ему дом и большое состояние, а сын только теперь вернулся из-за границы, где пропадал три года. Скорпэр уверил меня в том, что очень сожалеет о смерти Кэтрин и моих родителей. В ту пору я еще серьезно относилась к его уверениям и клятвам. Вероятно (так я думаю теперь), он действительно чувствовал угрызения совести и поэтому считал своим долгом пристроить меня. Я была взята в его дом горничной. Сперва Гунтрам не обращал на меня особого внимания, но я росла и становилась все больше похожа на Кэтрин. Скорпэр заметил это и влюбился в меня. О, он умеет любить и любит искренне! Я знаю, что он тогда не притворялся. Это произошло четыре года назад. Мы были с ним очень счастливы. Он везде бывал со мной и задаривал меня платьями и драгоценностями. Как человек богатый он снял для меня дом, нанял кучера, купил карету и лошадей. Единственно, о ком он слышать не хотел, это о тебе - не знаю, почему. Год назад он встретил на балу свою родную младшую сестру Иду, а не видел он ее с тех пор, как умер его отец. Идет было в ту пору четыре года, а ему четырнадцать. Теперь ей девятнадцать. Он невзлюбил свою мачеху, вторую жену отца, поэтому воспитывался вдали от нее. И вот случилось ужасное и непредвиденное: он полюбил свою родную сестру, и эта страсть совершенно поглотила его. Он готов был еще год назад расстаться со мной, устроив меня как следует, но я отказалась его покинуть. Я заявила, что буду с ним до самого своего смертного часа, потому что люблю его. Он зловеще рассмеялся и воскликнул: "Пусть будет по-твоему!" - и с тех пор стал обращаться со мной хуже, чем с собакой. Но я готова все вытерпеть, лишь бы он не бросил меня.
        Ее глаза снова наполнились слезами.
        - Это ужасно, - молвила Робби. - Я ни за что не полюбила бы такого человека. Ни за что!
        - Я знаю, - Ирэн тяжело вздохнула. - Я сама молю Господа о том, чтобы Он проявил милосердие и избваил меня от этой любви.
        - Он убьет тебя, - сказала Робби уверенно, забыв, что Ирэн следует называть на "вы". Но та совершенно не обратила на это внимания.
        - Пусть убьет, - отозвалась она. - Возможно, так будет даже лучше.
        - Если бы я могла сбежать! - сказала Робби, не желая больше ни говорить, ни думать о столь мрачных и непостижимых для нее вещах.
        - Отсюда не сбежишь, - заметила Ирэн. - Но если появится такая возможность, клянусь - я помогу тебе! Ты не должна страдать из-за этого негодяя. Достаточно того, что он погубил мою сестру, а скоро погубит и меня.
       Робби молча пожала ей руку. Про себя она решила, что когда вырастет (разумеется, если выживет), она не выйдет замуж за человека, пока совершенно ясно не убедится, что он не какой-нибудь тайный мерзавец. Она вспомнила о кувшинчике, который стоял на камине, и подумала, что Скорпэр сентиментален, как многие жестокие люди, и взял этот кувшинчик на память о ее матери из дома, где та растила дочь и где умерла.
       Погруженная в печальные мысли, Робби задремала; Ирэн, видимо, тоже. Проснулись они оттого, что щелкнул ключ в замке. Со свечой в руке к ним вошел Скорпэр.
       - Вставай, приставала, - злобно сказал он Ирэн. - Нам надо убираться отсюда - и поживей! Я не ожидал, что госпожа Стоун такая проныра. Голубые Ели полны полиции, меня ищут. Здесь не самое безопасное место; скоро они найдут нас. Уходи отсюда и быстро собери наши чемоданы. Укладывай только самое неоходимое.
       - Я не уйду отсюда, пока ты не скажешь, что' собираешься делать с ней, - Ирэн, бледнея, обняла Робби за плечи.
       - Вот как! Ты перестала слушаться меня с первого слова! - Скорпэр несколько минут пристально смотрел на нее. - Хорошо, я сам соберу чемоданы.
       - Что с ней будет? - спросила Ирэн, бросаясь к нему и хватая его за руку. - Ведь ты ее не обидишь, правда? Ведь это твоя дочь!
       - В самом деле, - спокойно заметил Скорпэр, как будто мгновенно придя к какому-то решению. - Только теперь это будет мой внук. А я стану его престарелой бабушкой. У меня кое-что есть для такого маскарада.
       Он схватил Робби за руку и вывел из чулана, а Ирэн резко оттолкнул от себя и снова запер дверь. Он привел Робби в маленькую комнатушку, дал ей ножницы и сказал:
        - Режь волосы, да покороче, если хочешь остаться в живых, Роберта Роуз. А потом наденешь вот это: хорошо, что я купил его.
        И он подал ей костюм для мальчика.
        Робби не взяла костюма и бросила ножницы на пол:
        - Я останусь здесь до прихода полиции. Уходите один.
        - Нет, один я не уйду, - хладнокровно возразил ей Скорпэр. - Даже не подумаю. Кстати, ты пойдешь со мной по доброй воле и очень охотно.
        Робби пожала плечами и не ответила, хотя сердце ее тревожно билось. Скорпэр вышел из комнаты и запер дверь снаружи. Его не было около получаса. Затем дверь снова отворилась, и он вошел, но Робби едва узнала его. Перед ней вместо Скорпэра стояла благообразная старая леди с несколько грубыми чертами лица, в чепце и в очках.
        - Пойдем со мной, - сказала леди мужским голосом. - Ты увидишь нечто интересное.
        Он взял ее за руку и вновь привел в чулан. Свеча озарила Ирэн, совершенно неподвижно лежащую на кровати. Лицо ее было бледным.
        - Умерла! - в ужасе вскричала Робби.
        - "Не умерла, но спит", - насмешливо процитировал Скорпэр Священное Писание. - Я усыпил ее хлороформом, потому что ее приставания мне надоели, и таким образом я могу отделаться от нее, не лишая ее жизни. Она останется здесь, а когда проснется, мы с тобой будем уже далеко. Но если ты станешь сопротивляться и не поедешь со мной, я прикончу твою родную тетку и запру тебя здесь вместе с ее бездыханным телом. Ну как, будешь меня слушаться?
        - Да, - быстро сказала Робби. - Только если вы поклянетесь, что не убьете ее.
        - Чем же я должен поклясться? - спросил он с издевкой.
        - Жизнью Иды, - ответила Робби.
        Её слова поразили Скорпэра. Он взглянул на Робби с суеверным ужасом, сменившимся ненавистью.
        - Хорошо, - процедил он сквозь зубы. - Клянусь жизнью моей возлюбленной Иды, что эта дешевка останется в живых.  Но настанет час (поверь мне), когда я сниму с тебя шкуру за те слова, которые ты заставила меня сейчас произнести. Да падет моя клятва на твою голову, дрянь ты этакая!
        Он дернул ее за руку и потащил обратно в комнатушку.
        - Режь волосы и переодевайся, - грубо приказал он. - Если не будешь готова через десять минут, я нарушу свою клятву!
        И он ушел, снова заперев ее. Робби подняла с пола ножницы. "Я вижу сон, - твердила она про себя, - страшный, отвратьительный сон. Господи, помоги мне проснуться поскорее!"
        И она принялась поспешно обрезать волосы. Они падали длинными прядями, но Робби не жалела о них. Она о них даже не думала. Теперь, когда главной ее задачей стало остаться в живых, она и думать забыла о своей внешности.
        Обрезав волосы, Робби поскорее переоделась в костюм для мальчика, приготовленный Скорпэром, а на голову надела шляпу и посмотрелась в зеркало. Перед ней был теперь действительно настоящий мальчик, чем-то похожий на Дона.
        Дверь отворилась, и в комнату, к новому ужасу Робби, вошел невысокий худощавый горбун. У него были длинные волосы, из-под которых блестели темные глаза, показавшиеся Робби злыми, и длинные руки, видимо, очень сильные, потому что плечи были широкие и покатые, как у силачей, которых Робби видела однажды в цирке. Сначала она подумала было, что перед ней вновь преобразившийся Скорпэр, но вслед за этим сообразила, что видит совершенно незнакомого ей человека - помощника Скорпэра и его соучастника.
        Видя ее страх и недоумение, горбун холодно усмехнулся и молвил:
        - Позвольте представиться: Хэйд. Мне велено проводить вас вниз, к вашему отцу. Отныне ваше имя Пол Андерс; не забывайте его. Ясно? Пойдемте.
        Он взял Робби за руку и повел за собой. Пальцы у него были железные. Робби с тоской думала, что этот горбатый человек чрезвычайно силен и, наверно, жесток. Он казался молодым, но было трудно определить его возраст.
        Горбун вывел ее из дома в вечерние сумерки какого-то маленького сада, затем провел по дорожке к карете, запряженной двумя лошадьми, и помог забраться внутрь. Там уже сидел Скорпэр.
        - Здравствуй, Пол, - произнес он старушечьим голосом и по-старушечьи суетливо поправил на себе чепец с оборками.
        "Он действительно пластичен, - подумала Робби, невольно завороженная мастерством, с каким он играл свою роль. - Себерт прав, он пластичен. И к тому же, непревзойденный актер".
        - Ты уже познакомился с Хэйдом, этим учтивым молодым человеком? - продолжал Скорпэр тем же голосом. - Так вот, дорогой мой внук: я, престарелая леди, когда-то спасла жизнь этому молодцу. А у него очень преданная душа. Да, преданная и благодарная, не то что у тебя. Поэтому, если ты, деточка, попытаешься бежать, господин Хэйд свернет тебе шею, как цыпленку, - увы, это так. Он сделает это легко, быстро и незаметно. Он умница, этот джентельмен. Ему не приходится дважды повторять приказы, как тебе, Пол. Эта бестия Хэйд по одному моему взгляду определяет, чего я хочу, - и тотчас делает это. Он проворен и умен, как тысяча чертей, да и силы ему не занимать. Такой человек не подведет, можешь быть уверен. Кстати, тебе известно мое имя, Пол? Я леди Эмилия Андерс, твоя любящая бабушка. А ты мой внук. Пожалуйста, будь внимателен, не назови меня случайно как-нибудь иначе, а то тебе дорого обойдется такая забывчивость.
        - Куда мы едем? - спросила Робби, которая начала переставать бояться Скорпэра, ибо, по ее мнению, теперь следовало куда больше бояться горбатого Хэйда.
        - Наконец-то ты начинаешь вести себя разумно, - одобрительно заметил Скорпэр все тем же старушечьим голосом. - Куда же нам ехать на ночь глядя, как не на постоялый двор?
        "Может удасться сбежать с постоялого двора, - подумала Робби с надеждой. - Интересно, как далеко мы от Голубых Елей? Надо было спросить об этом Ирэн".
        Хэйд сел на козлы, свистнул, ударил кнутом, и лошади понеслись вскачь. Они летели с такой быстротой, что у Робби занялся дух. Она пыталась разглядеть в окошко местность, по которой мчался экипаж, но ничего особенного не увидела. Они ехали по какой-то пустынной загородной дороге, а эти дороги все похожи одна на другую. Кроме того, сгущались сумерки, становилось все темнее и вскоре она вообще перестала что-либо различать. Так в молчании и непрерывной тряске прошло часа два, а может, и три. Наконец за окном показались огни и освещенные улицы какого-то города. Вскоре экипаж остановился, и Хэйд распахнул дверцы кареты. Он помог выйти "престарелой леди" и ее "внуку" и отнес их вещи в номер на втором этаже постоялого двора.
         Это была мрачная, убого обставленная неуютная комната. Неопрятная служанка наскоро затопила там камин. При этом единственном тусклом освещении Робби заметила две кровати, стол, три табурета, таз, кувшин с водой и полотенце. Вскоре им принесли ужин. Они съели его в полном молчании. Затем служанка унесла посуду, а Скорпэр запер дверь и сказал своим обычном голосом, распрямившись и сунув в карман очки:
        - Ну вот, считай, все и позади.
        Хэйд недоверчиво взглянул на него своими темными глазами и уселся у камина. Видимо, он сильно сомневался, что "все позади", но благоразумно молчал. Скорпэр заметил на лавке у окна детскую книжку с картинками и сказал Робби:
         - Гляди-ка, кто-то забыл. Почитай, что ли, развлекись. Я даже свечу тебе зажгу. Цени мою доброту.
         Робби послушно села на лавку и стала просматривать книжку. Картинки в ней были грубые, намалеванные от руки (впрочем, довольно умело), и рукой же были написаны детские стишки. Робби давно уже не интересовалась подобной литературой, но от нечего делать принялась читать эти стишки. И вдруг дыхание у нее замерло, а сердце судорожно заколотилось в груди. Среди прочих стихов она вдруг прочла:
                В полночь мышке ты шепни:
                "Данси, мы с тобой одни!
                Прибегай ко мне, дружок,
                Потанцуй еще разок!"
      
                Крошка Данси прибежит:
                И одет он, и умыт.
                А одежда у него
                Для тебя важней всего.

                И рубашка, и штанишки
                У твоей любимой мышки.
                А рубашка не проста:
                Спрячет мышку от кота!
        "Крошка Данси! - чуть не закричала Робби, все душой расцветая от внезапно переполнившего ее счастья. - Эта книжка... Откуда эта книжка? О, я знаю: наверно, Эжен Боссэ где-то рядом. Какой он славный... Но он что-то хочет сообщить мне".
        И она вновь принялась внимательно перечитывать стишок. Потом подумала: "Так. Он хочет, чтобы я не засыпала, а в полночь мне надо будет позвать Крошку Данса. Он, вероятно, прибежит
ко мне. На нем будет рубашка. А в рубашке... в рубашке, наверно, записка, и там будет сказано, что мне делать дальше. Боже мой, как я рада! Скорей бы наступила полночь!"
       В это время Хэйд, сидевший у камина, неожиданно сказал:
       - Черт! Так и вижу, как меня вешают.
       - В чем дело? - резко спросил Скорпэр. - Что еще за дурь взбрела в твою длинноволосую башку? Нас здесь ни одна свинья не сыщет. Мы теперь не хуже иголки в стоге сена.
       Горбун метнул на него холодный взгляд и отозвался:
       - Гунтрам, такие слова можно произносить только находясь за границей, а ты туда, вроде бы, не торопишься. Тебе мало бед, которые так и сыплются на нас? Зачем тебе девчонка? Она ухудшает наше положение. Она тебя не выдаст, потому что тебя уже выдали, и вся полиция ищет тебя.
       - Вот и отлично, девчонка будет нашей заложницей. К тому же, она должна сказать мне адрес Иды.
       - Она не скажет его тебе, - возразил Хэйд, глядя в огонь камина.
       - Скажет. Нервы у нее не железные. Я и не таких делал разговорчивыми. Если хочешь ускорить наш побег, возьмись за нее по-своему. Я уверен, что она тебе сразу все скажет. Мы полетим, как на крыльях, я увезу Иду и...
       - И тебя сразу поймают, - презрительно закончил за него Хэйд. - Говорю тебе, надо смываться прямо сейчас - и поскорее. Нам некогда гоняться за бабами.
       - Можешь смываться прямо сейчас, - хладнокровно молвил Скорпэр. - Я тебя не держу.
       - А деньги? - Хэйд пристально посмотрел на него.
       - За что? - удивился Скорпэр. - Ты же мне почти не помог. Я обещал тебе деньги, если мы захватим Иду и увезем ее с собой. Но ты празднуешь труса и устраиваешь истерики. Бери пример с моей дочери - она молчит, читает книжку и не пристает ко мне со всякой ерундой. Я начинаю уважать ее.
       - Я ее вижу насквозь, - произнес Хэйд, глядя на Робби так, что она сжалась, почувствовав бесконечный ужас. - Да, вижу. Она молчит, потому что думает, как бы удрать. И она удерет при первой же возможности, Скорпэр, помяни мое слово.
       Скорпэр насторожился и внимательно посмотрел на Робби.
       - Эй, ты! - грубо окликнул он ее. - Что скажешь? Хэйд прав? Ты думаешь, как бы удрать?!
       Его голос и взгляд стали такими злобными, что Робби сжалась еще сильнее и ответила:
       - Мне все равно не удрать от вас. Между прочим, если бы у Хэйда были деньги, он сам давно бы вас бросил.
       - Это мне известно, - проворчал Скорпэр, отводя глаза. - Да, эта горбатая неблагодарная тварь смылась бы, невзирая на то, что я спас ее шкуру от эшафота. Верно, Хэйд? Мою дочку не проведешь.
       - Она права. Я вовсе не хочу еще раз попасть на эшафот, - сказал Хэйд. - Первый раз я был не виноват, и меня повесили бы даром. Но если меня повесят теперь, это будет вполне законно. 
       - При чем тут "повесят", - разозлился Скорпэр. - Что ты сделал? Что сделал я? Ну, похитил родную дочь - что ж, это всего лишь несколько месяцев тюрьмы даже в самом худшем случае. Я никого не убил, а ты - мой соучастник и только. Тебя разве что продержат в камере две недели и отпустят.
       - О нет, - возразил горбун. - Всплывет то дело, за которое я чуть не был повешен, - и меня повесят. Дважды в этом деле повезти не может. Ведь я бежал с места казни, а не был выведен судьей под руку за тюремные ворота.
       - Ты не бежал бы с места казни, если бы я не утопил судью в золоте, - в свою очередь возразил Скорпэр. - Я и на этот раз спасу тебя.
       - Нельзя два раза спасти человека из одной и той же петли, - Хэйд покачал головой. - Всем управляет Провидение, а не золото. И второй раз Оно меня из петли не вытащит.
       - Выпей вина, - поцедил сквозь зубы Скорпэр. - Хандришь ты, вот и все. Ты же знаешь, приятель, каким богачом я сделаю тебя за границей. С такой еврейской рожей, как у тебя, ты быстро станешь кем-нибудь вроде Ротшильда. Богатство будет тебе к лицу. Только сперва помоги мне.
       - Мои родители были итальянцы, - холодно заметил Хэйд.
       - Я помню. Твоя настоящая фамилия какая-то чудная, похожая на макаронину твоих благородных соотечественников. Спагетто, кажется?
       - Спадетто, - поправил его горбун.
       - Вот-вот. Говорю тебе, ты будешь богачом, Маттео. Потерпи немного, помоги мне - и я озолочу тебя! Слышишь?
       Маттео Спадетто кивнул в ответ, и едва заметная презрительно-горькая усмешка мелькнула на его губах.

                17

       Наконец они улеглись спать. Скорпэр велел Робби лечь на лавке в одежде; и он, и Спадетто тоже легли, не раздеваясь. Лавка оказалась чудовищно жесткой. Робби не привыкла спать на голом дереве; она немедленно отлежала себе все бока. Впрочем, это ее не беспокоило, так как она не собиралась засыпать. Ее волновало другое: как она узнает, который час? Часы на первом этаже били слишком слабо, кроме того Скорпэр громко храпел, а ведь она должна была позвать в полночь Крошку Данса. К тому же, Робби не была уверена, что итальянец заснул. Он дышал тихо и ровно, лежал неподвижно - и все же Робби не могла бы утверждать, что он спит. Так в раздумьях и ожидании прошел час или два. Наконец Робби не выдержала и позвала шепотом:
       - Данси, Данси!
       И тотчас радостно затрепетала: она услышала шорох и уловила легкое движение. Какое-то маленькое существо спешило к ней навстречу. Она опустила на пол ладонь, и Данси взбежал на нее. Она ощутила его мохнатое тельце и лапки, а кроме того распашонку, которая, как говорили стихи, должна была оказаться для нее, Робби, "важней всего".
       Робби подтянула к себе руки и, ласково шепча "Данси, Данси", поцеловала мышку в пушистый затылок, а затем осторожно ощупала его рубашку. В рубашке оказалось что-то твердое. Она быстро сняла ее с Данси и слегка надорвала зубами, потом тихонько вытащила зашитую в рубашку записку, сложенную в несколько раз. Сунув Данси в карман, она развернула драгоценный клочок бумаги и, чтобы прочесть, на цыпочках подошла к окну, напротив которого горел газовый фонарь.
       "Робби, - с трудом разобрала она. - Полезай в платяной шкаф и запрись изнутри. Твой Эжен Боссэ".
       Робби чуть не вскрикнула от бурной радости, охватившей все ее существо. Слезы волнения и восторга навернулись ей на глаза, а сердце застучало все сильней, сильней!.. Она даже не заметила, что Эжен Боссэ обращается к ней на "ты". Это было немного странно для такого старого почтенного слуги, который даже в минуту опасности не забывает о приличиях. Но Робби было сейчас не до пустяков; речь шла о ее свободе и жизни. Она, правда, немного удивилась тому, что следует лезть в платяной шкаф - грубо сколоченный, без ножек, похожий на гроб, поставленный стоймя, - да еще запираться изнутри. Зачем все это нужно? Но Эжен, конечно, знает, что делает: разумеется, она полезет в шкаф - и даже очень охотно, только бы вырваться из плена.
       Велев Крошке Дансу сидеть смирно (то есть, слегка хлопнув рукой по карману, где он находился, отчего мышонок сразу притих), Робби так же на цыпочках отошла от окна. Она была без башмаков, в одних чулках и костюме - и решила в таком виде и залезть в шкаф. Она не вернулась к лавке за башмаками, боясь даже нескольких секунд промедления. Она очень волновалась: ведь на пути к шкафу находилась кровать Маттео Спадетто или Хэйда; предстояло аккуратно обойти ее, не задев. Свет фонаря напротив окна позволял Робби видеть очертания кровати и даже очертания лежащего на ней горбуна-итальянца, но больше она ничего не видела. Она начала осторожно обходить кровать, как вдруг чья-то железная рука бесшумно ухватила ее повыше локтя.
       Робби негромко вскрикнула от неожиданности, ее сердце судорожно затрепетало и покатилось, как мячик куда-то вниз (во всяком случае, так ей показалось). Невзирая на овладевший ею ужас, она молча и яростно сделала попытку освободиться, но тут вторая железная рука пришла на помощь первой. Эта рука цепко ухватила ее за шею и посадила на кровать.
        - Прекрати отбиваться, - шепнул ей голос Спадетто. - Прекрати, говорят тебе. Выслушай меня. Тебя ведь зовут Робби, верно? Так вот, Робби Роуз, помоги мне, и тогда я помогу тебе. Ты ведь намерена задать деру, верно?
        - Нет, - ответила Робби, чуть не плача. - Отпустите мою шею, сударь, я не буду вырываться.
        Он отпустил ее шею, но продолжал держать за руку.
        - Итак, ты намерена смыться отсюда, - продолжал он, как ни в чем не бывало.
        - Нет! - она тихо заплакала, чувствуя, как безвозвратно рушатся все ее надежды. - Я знаю, что мне не уйти: дверь ведь заперта.
        - Не ври мне, - посоветовал он. - Это ничему не поможет, только затянет твой побег. Я ведь знаю: ты позвала мышь, она прибежала к тебе и принесла тебе что-то; теперь эта мышь у тебя в кармане, не так ли? Я ведь не спал, не спал ни минуты. Я все слышал и видел. Я не собираюсь мешать тебе бежать. Возможно, завтра я сам помог бы тебе. Но ты бежишь сегодня. Что ж, тем лучше. Я мог бы помешать тебе бежать, не правда ли? Но я не мешаю тебе. Я отпускаю тебя. Как ты считаешь, достойно ли это хоть малейшей награды?
        - Если вы вправду отпустите меня, - сказала Робби, не веря своим ушам, но тем не менее начиная успокаиваться, - это будет достойно очень большой награды. 
        - Стало быть, ты поможешь мне? - продолжал Спадетто шепотом.
        - Когда спасусь? Конечно, помогу. Только я не знаю, как.
        - Спасибо, - он пожал ей руку. - Вот я даю тебе свисток, не потеряй его. Когда спасешься, свистни в него так, чтобы я услышал. Один раз - будет значить, что полиция здесь; два раза - полиция скоро нагрянет; три раза - полиции не будет вообще. Ты подашь мне этот сигнал?
        - Да, Хэйд, - ответила Робби. - Если хочешь, ты вообще можешь бежать со мной.
        - Нет, - откликнулся он. - Благодарю. Я, видишь ли, не могу оставить этого идиота Скорпэра. Он спас мне жизнь; я обязан позаботиться о нем. Надеюсь, что судьба скоро разведет нас. И не называй меня "Хэйд". Я для тебя Маттео.
        - Маттео, - повторила Робби. - Если что, приходи в Голубые Ели. Я помогу тебе.
        - Спасибо, - он вздохнул. - Ты зря не взяла башмаки. Возьми их. Как ты собираешься бежать?
        - Через шкаф.
        - О! - воскликнул он удивленно и не без одобрения. - А твои друзья не дураки. Скорее всего, у шкафа выломано дно вместе с досками пола. Неплохо придумано. Не забудь про сигнал.
        - Конечно, - отозвалась она. - Будь совершенно спокоен. Один раз - полиция здесь, два - она скоро будет, три - ее не будет совсем. Все очень просто.
        Робби вернулась за башмаками, надела их и, проходя мимо Спадетто, шепнула:
        - Прощай!
        - Прощай, - ответил он.
        Она тихонько открыла дверцу шкафа, влезла внутрь и закрылась на маленькую щеколду, предусмотрительно приделанную внутри шкафа. Тут же она поняла, что Маттео Спадетто был прав. У шкафа сперва зашевелилась, потом с тихим стуком отскочила часть дна, снизу блеснул свет, и к Робби протянулись чьи-то руки. Она очутилась лицом к лицу с Эженом Боссэ. Держа ее на руках, он спустился по приставной лестнице в комнату на первом этаже: как раз под номером Скорпэра.
         - Эжен! - Робби крепко обняла своего друга и так же крепко поцеловала его. - Полиция здесь?
         - Нет, - ответил он, целуя ее в ответ в щеку. - Но скоро будет. Я оставил им координаты... Как же я рад видеть вас, барышня!
         - Я тебя тоже, - ответила Робби и тут же два раза подула в свисток. Звуки получились негромкие, но довольно пронзительные. Подождав несколько секунд, Робби дважды свистнула еще раз.
         Эжен Боссэ в изумлении смотрел на нее.
         - Неужели вы предупреждаете Скорпэра? - спросил он, поднимая брови.
         - Нет, что ты, - она улыбнулась ему. - Я предупреждаю человека, который очень помог мне, вот и все.
        Услышав такие слова, Эжен лишь недоверчиво покачал головой. Затем они погасили свечу и быстро вышли из номера. Спустя несколько минут экипаж уже мчал их по направлению к Голубым Елям.

                18

         Пока они ехали домой, Робби рассказывала Эжену обо всем, что с ней случилось. Она очень боялась за судьбу Ирэн Кул, но, оказывается, Эжен Боссэ успел найти этот дом и привел Ирэн в чувство. Она сказала ему, куда, по ее мнению, отправился Скорпэр и где заночует. Она точно указала название постоялого двора, заметив, что они с ним не раз там останавливались. Беседа с Ирэн дала Эжену Боссэ возможность опередить экипаж Скорпэра - он скакал на лошади, к тому же, выбрал самый короткий путь. Он приехал на постоялый двор на полчаса раньше, чем те, кого он преследовал. На постоялом дворе он занял номер как раз под единственной свободной комнатой, где должен был остановиться Скорпэр вместе с Робби и Хэйдом, о котором вскользь упомянула Ирэн. За несколько минут Боссэ проделал в потолке дыру и выломал дно шкафа. Потом через эту дыру он забрался наверх, подбросил на лавку детскую книжку, которую еще утром сделал сам на всякий случай, и приделал маленькую щеколду с внутренней стороны дверцы шкафа. Потом слегка замаскировал следы своей работы и, спустившись обратно в номер, стал ожидать приезда Скорпэра, а после - полуночи. Он очень волновался: а вдруг его план сорвется и что-нибудь произойдет не так как он ожидал. Отлучившись на несколько минут с постоялого двора, чтобы взглянуть на окна Скорпэра, он случайно наткнулся на полицейского сержанта и, объяснив ситуацию, попросил его привести подкрепление. Сержант побежал в полицейский участок, а Эжен вернулся к себе. Он принял решение: если Робби не появится до часу ночи (ведь Крошку Данса могли поймать), ему придется рискнуть и самому потихоньку пробраться в номер, чтобы увести Робби. Еще один выход был - своевременное прибытие полиции, но тут риск мог оказаться еще бо'льшим: тогда Робби оставалась заложницей негодяев и могла натерпеться страху. Скорпэр вряд ли убил бы ее, но кто его знает... Впрочем, сказал Эжен Робби, все прошло, как по маслу. Жаль только, что она предупредила Хэйда свистком. Услышав сигнал, он, конечно, разбудил Скорпэра, и оба они бежали...
       - Я не могла не предупредить его, Эжен, - серьезно заметила Робби. - Ведь он был очень добр ко мне. Кстати, его зовут совсем не Хэйд, а Маттео Спадетто. Интересное имя, правда?
       - Как?! - вскричал вдруг Эжен, заволновавшись.  - Повторите его имя, барышня!
       - Маттео Спадетто, - испуганно повторила Робби. - А что?
       - Он молодой? Горбатый? Сильный? - быстро спрашивал Боссэ. - У него длинные волосы?
       - Да, - подтверждала Робби. - Все именно так. Но в чем дело, Эжен?
       - Ох, - Эжен взволнованно взял ее за руку. - Да ведь это же замечательно, что вы его предупердили. Маттео не должен погибнуть или попасть в тюрьму. Он, видите ли, спас одного близкого мне человека. Я когда-то служил у его отца, это был мой благодетель. И его сын, молодой господин Филипп Экройд, тоже. Однажды, поенимаете ли, господин Филипп катался на лодке по морю - это было на одном из южных курортов. Погода казалась очень тихой и спокойной, и господин Филипп задремал в своей лодке, бросив весла. Очень был беспечный молодой человек! А надо вам сказать, что в то время он совершенно не умел плавать, хотя и очень любил грести. И вот, спит этот молодой господин, и вдруг неизвестно откуда, налетает шквал. Весла разбиваются вдребезги, а лодку несет на скалы. И этот молодой идиот... простите, что я так говорю о сыне своего благодетеля, но о добрых людях лучше говорить правду... так вот, этот молодой идиот не может покинуть лодку, потому что плавать он в свое время не научился. И он просто ревет от ужаса, прощаясь со всем белым светом.
       И вдруг, громко взывая к Богу и людям, он увидел, что к нему мчится по бурным волнам шлюпка, направляемая умелой рукой. Человек, приближившийся к нему в шлюпке, кидает ему спасательный круг! Господин Филипп сумел поймать круг и надеть его. Через две минуты он был уже в шлюпке своего спасителя, и в то же мгновение его пустую лодку разбило о скалы с таким треском, что господину Филу Экройду стало дурно: ведь он мог бы так и остаться в этой лодке! Он пришел в себя уже на берегу. Его спаситель привел его в чувство. Этим спасителем и оказался итальянец Маттео Спадетто. Он вырос у моря и привык управлять лодкой в любую погоду. Кроме того, он отлично умел плавать. Этот человек был родом из довольно знатной, но обедневшей итальянской семьи; кажется, веронец. На берегу моря, на южном курорте нашего отечества синьор Спадетто изучал морское дно, так как был студентом крупного зоологического университета и учился на факультете со сложным названием; словом, он занимался морскими животными. Это был умный молодой человек самых широких интересов, и они с господином Филом Экройдом провели вместе немало часов, беседуя о тайнах моря, о смысле жизни, о книгах и о политике. Маттео был музыкален, как все итальянцы, великолепно играл на рояле, много читал, любил спорт: с ним было очень интересно. Кроме того, он научил господина Филиппа Экройда плавать и заранее определять, когда начнется шквал. Потом эти люди расстались: разъехались по своим университетам. Господину Филу было восемнадцать лет, Маттео двадцать пять. Стало быть, сейчас ему двадцать восемь. Я только одного не понимаю: как он мог оказаться в одной компании со Скорпэром?
       - Скорпер заплатил много денег судье, который собирался повесить Маттео по какому-то ложному обвинению, - пояснила Робби. - И помог ему бежать с места казни. Маттео сказал, что обязан позаботиться о нем. Впрочем, я толком ничего не знаю.
        - Как только будет возможность, я постараюсь разыскать его, - сказал Боссэ - И помочь ему. А пока будем ждать господина Себерта: он приедет через два дня.
        - Себерт? Откуда ты знаешь? - удивилась и обрадовалась Робби.
        - Я получил от него письмо, - кратко ответил Эжен.


        Они приехали в Голубые Ели около пяти часов утра. Их приезд вызвал такую бурю эмоций, которых никогда еще не испытывал этот почтенный, с белыми колоннами дом. Инспектор Ройерс, ночевавший в доме, немедленно снял все посты, бабушка Далия тут же выздоровела и помолодела лет на десять, тетя Ола радостно плакала и осыпа'ла ласками Робби и Эжена Боссэ, а Сельма и Дон с громкими воплями скакали вокруг них. Они не желали больше спать, несмотря на то, что гувернер и гувернантка уговаривали их лечь в постели. Элина и та обняла Робби, а Гермия благосклонно погладила ее по голове и назвала Эжена молодцом. Она ни словом не упомянула о письме, которое написал Эжену его больной племянник Мэтью. Эжен тоже об этом помалкивал. Милла Стоун обнимала Робби, говоря ей самые добрые слова, какие знала. Ройерс долго беседовал с Робби в отдельной комнате. Потом он уехал, забрав с собой полицейских и оставив только двух у ворот, рядом с привратницкой, по просьбе тети Оливии.
        В ожидании завтрака вся семья собралась слушать Робби в одной из комнат, и она добросовестно рассказала обо всем, что с ней приключилось. Никто не пожалел о ее длинных красивых волосах; все были бесконечно довольны уже одним тем, что она жива и здорова. А Робби, глядя на окружившие ее любящие лица и чувствуя себя в центре всеобщего внимания, продолжала описывать события, произошедшие с ней за последние сутки. Ее рассказ нашли потрясающим и удивительным. В самом деле, с тех пор как была построена усадьба, ни с кем из ее обитателей не происходило более захватывающего приключения. Даже Элина слегка утешилась, что "корсар" обманул ее надежды и оказался злодеем. В конце концов все могло бы обернуться гораздо хуже: ведь этот негодяй мог посвататься за нее! Милла Стоун призналась Робби, что отдала Робби портрет Скорпэра. Робби сказала, что очень рада этому, потому что теперь его легче будет поймать.
        - Какой у тебя ужасный отец, милая, - заметила тетя Гермия, и глаза ее налились слезами (с годами она становилась все сентиментальней). - А твоя бедная юная матушка! До чего мне жаль!
        И тетя Гермия едва не заплакала. Но Робби подумала про себя, что будь жива ее "бедная матушка", та же тетя Гермия без сомнения назвала бы ее падшей бесстыдницей, непочтительной к родителям и не дала бы ей даже куска хлеба. Впрочем, теперь Робби совсем не сердилась на тетю Гермию: она постепенно начинала принимать людей такими, какие они есть.
        Тут внимание присутствующих обратилось на скромно сидящего в углу Эжена Боссэ. Его немедленно осы'пали похвалами, благодарностями и уверениями, что о его подвиге узнает весь город, мэр и губернатор. Таким образом он станет одним из самых уважаемых жителей, и его именем непременно назовут какую-нибудь улицу. Тетя Оливия, сияя растроганной улыбкой, подарила ему великолепный золотой портсигар своего первого мужа и попросила "не отказываться". Боссэ был также очень тронут, но еще больше смущен. Он заявил, что очень устал и попросил позволения немного поспать после бессонной ночи. Тетушка Гермия охотно отпустила его, и когда он ушел, молвила со вздохом умиления:
        - До чего же скромен! И ведь всегда был таким.
        После ухода Эжена настала очередь Крошки Данса получать благодарность и ласку. Все гладаили его, называли умницей и героем, угощали сахаром и кусочками яблока, а Дон высказал мнение, что Крошка Данс - прирожденный мышиный князь, и к нему следует со дня его подвига относиться особенно бережно и почтительно, как к настоящему аристократу. Дети торжественно отнесли Данси в его домик, и Сельма тут же украсила этот домик васильками и незабудками. Очень вероятно, что года два спустя, став старой и мудрой мышью, Данси вспоминал этот день своей молодости как один из самых великих праздников.
        Завтрак прошел очень весело. Когда он кончился, Робби, оставшись наедине с тетей Оливией, сказала ей, что переживает о своей родной тетке Ирэн; что теперь с ней и где она?
        Лицо тети Оливии стало строгим.
        - Не думай об этом, дитя мое, - сказал она. - Эта ужасная женщина едва не погубила тебя! хорошо, конечно, что Эжен позаботился о ней, но, право, она обманщица и слишком хорошего отношения к себе не заслуживает. 
        - Тетя Ола! - воскликнула Робби с горечью. - Вы же такая добрая. Неужели вы не помогли бы Ирэн?
        Тетя Ола растерялась. Глаза ее тут же стали беспомощными и кроткими.
         - Право, не знаю. Может, и помогла бы. Но она не просила у меня помощи... Я думаю, Робби, ты еще услышишь о ней.
        Вечером Робби заговорила об Ирэн с Эженом Боссэ. Он успокоил ее немного, сказав своим хриплым голосом:
        - Ваша тетушка, барышня, в порядке, не беспокойтесь. Откуда я это знаю, не спрашивайте. Все это пока что тайна.
        Эта загадочная фраза очень утешила Робби. Она привыкла верить тому, что говорит Эжен.
 
                19
      
        Два последущих дня и две ночи прошли совершенно спокойно. Робби заметила, что отношение к ней близких стало немного другим. За ней теперь постоянно присматривали, а когда ни у кого из родных не было времени следить за ней, тетя Ола просила Эжена или гувернантку Сельмы все время быть рядом с девочкой и не отпускать ее от дома дальше знаменитых голубых елей. Жить, словно привязанной, было скучно, и Робби начала понимать Карата, который всегда проявлял недовольство, когда его сажали на цепь.
        Вероятно, в один прекрасный день Робби все-таки сбежала бы из-под присмотра на свой любимый пруд, но вдруг случилось с нетерпением ожидаемое ею событие: приехал Себерт. Он приехал не один, а вместе со своей невестой Идой, ее матерью госпожой Мун и отчимом - капитаном Муном.
         Ида и Себерт были уже обручены; свадьбу назначили на начало сентября. Голубые Ели с сердечным радушием раскрыли свои объятия для желанных гостей. Увидев свою мать и Робби живыми и невредимыми, Себерт обрадовался так сильно, что удивил этим всех: он как будто чувствовал, что им грозила смертельная опасность. Ида, хорошенькая светловолосая девушка, видимо, давно уже исцелилась от своей страсти к Скорпэру и теперь с любовью смотрела на Себерта. Гостям тотчас отвели три очень удобных, хотя и небольших комнаты: одну чете Мунов, другую - Иде и третью - Себерту. Комната Иды была смежной с комнатой ее родителей, а Себерт устроился по правую руку от своей невесты. Оба находили, что это очень удобно, и искренне наслаждались тем, что будут рядом.
        Робби загрустила: теперь-то уж ей точно не поговорить с Себертом, как следует, и не рассказать ему о своих приключениях. Но дело обернулось совсем не так, как она думала. В этот же вечер, когда все взрослые собрались в гостиной, Себерт привел туда Робби и торжественно попросил ее рассказать обо всем, что произошло со дня его отъезда.
       - Это будет удивительный рассказ, - заявил он, - поэтому прошу всех слушать очень внимательно. Если ты, Робби, что-нибудь забудешь, я тебе напомню: ведь я выучил наизусть твои письма.
       Счастливая и довольная тем, что ей уделяют столько внимания, Робби принялась добросовестно рассказывать решительно обо всем: даже о купании в пруду. Все слушали ее, затаив дыхание. Когда же она рассказала о том, что увидела руку с кольцом в комнате Эжена, все ахнули от ужаса, а после рассмеялись с облегчением, узнав, как просто разрешилась таинственная загадка. Потом она повторила свой рассказ о похищении. Все были в восторге.
       - Это еще не всё, господа, - с улыбкой молвил Себерт и обратился к Робби:
       - Ты держалась молодцом. Я в долгу перед тобой и всегда буду очень тебе благодарен. Но давайте снимем маску со спасителя Робби! Я говорю об Эжене Боссэ... Кстати, где он?
       - Я здесь, - отозвался красивый звучный голос, и в комнату вошел румяный симпатичный молодой человек лет двадцати, темноволосый и кареглазый.
       Себерт обнял его и сказал:
       - Господа! Позвольте представить вам моего доброго университетского товарища Филиппа Экройда, он же мсье Боссэ!
       Все онемели от изумления. В гостиной наступила полная тишина. Ее нарушила госпожа Филч.
       - Я ничего не понимаю, молодые люди, - строго сказала она. - Где мой управляющий?
       - Скажи, Фил, - засмеялся Себерт.
       Фил Экройд поклонился тете Гермии и несколько виноватым смущенным голосом признался:
       - Простите, госпожа Филч... Настоящий Эжен Боссэ ожидает вас в городе. Пока что он живет в моем доме. Я полностью перенял его манеру говорить и двигаться. Я отрастил бороду и покрасил ее и волосы в цвет седины. Я стал так же прихрамывать на правую ногу...
       - То есть как это?! - грозно спросила тетя Гермия. - Вы хотите сказать, что почти два месяца мне прислуживали вы, а не мой старый добрый управляющий?!
       - Точно так, - скромно потупившись, ответил Фил Экройд.
       - Простите нас, тетя Гермия, - сказал Себерт. - Но я очень боялся за свою матушку и за Робби Роуз, поэтому попросил своего друга "подстраховать"их. К тому времени он случайно встретился с Эженом Боссэ и решил принять его облик. Ведь Фил все пять лет нашей с ним учебы в университете был великолепным актером, режиссером и директором нашего студенческого театра. Просто появиться в Голубых Елях в качестве моего друга казалось ему слишком простым и скучным - и он решил сыграть настоящую роль. И это ему удалось.
              - Так значит, - голос тети Гермии дрогнул от разочарования, - значит, настоящий Эжен Боссэ не шел ко мне пешком по пыльной дороге и не просил у меня прощения за свой давнишний проступок? О!
        И тетя Гермия встала, чтобы уйти и на свободе придаться своим горьким мыслям.
        - Нет, нет, - Фил Экройд, бывший Эжен Боссэ, поцеловал ей руку. - Ваш управляющий на самом деле мечтает увидеть вас, сударыня, и выпросить прощения. Он даже написал вам письмо. Вот оно.
        И он подал письмо Гермии. Она стала читать, и лицо ее прояснилось.
        - Бедный мой Эжен, - ласково сказала она и обратилась к Филиппу:
        - Я вас прощаю, молодой человек. Вы очень недурной актер. К тому же, смышленый, и у вас золотые руки. Мне кажется, я немного привязалась к вам, пока вы были Эженом. Прошу вас, навещайте меня в городе. Я буду считать вас своим племянником - ведь других племянников у меня нет.
         - Непременно, сударыня, - ответил Экройд. - Господа, пока я жил здесь, я очень вас всех полюбил, особенно Робби Роуз. Я видел, что девочке бывает грустно и одиноко и стал делать все, чтобы развеселить ее. Я не верил, что Скорпэр здесь появится, поэтому позволял себе даже "играть" в него, чтобы развлечь Робби. Я видел его в городе и слышал его голос, поэтому знал, как он выглядит и разговаривает. Но мне не было известно, что Скорпэр - отец Робби. Для нас с Себертом, как и для других, это обстоятельство явилось полной неожиданностью. В тот день, когда Робби похитили, я написал Себерту, что шутки кончились, рассказал ему все и отослал письма: свое и то, которое не успела отправить Робби, в одном конверте. Себерт получил письмо и немедленно выехал. И вот он здесь. Что же касается твоей тети Ирэн, - он обернулся к девочке, - то она сейчас живет у одних добрых людей, а я навещаю ее по вечерам и стараюсь утешить по мере своих сил. И вот что, господа, - решительно добавил он, блеснув глазами. - Я понял, что люблю Ирэн. Это чудесная женщина. Я чувствую, что мы созданы друг для друга. И... я надеюсь, наступит день, когда я смогу назвать Ирэн Кул своей женой.
        - Боже! - всплеснула руками тетя Гермия. - Какой мезальянс! Но я это выдержу, выдержу... Несмотря ни на что, дорогой, вы останетесь моим племянником. Да, останетесь, и...
        Она махнула рукой и неожиданно всхлипнула. Тетушка Ола ласково обняла ее за плечи.
        - Да, - подала голос Милла Стоун, немного строго, поглядывая на своего старшего сына и его друга. - Я думала, вы уже выросли, мальчики, но вы в душе ничуть не старше, чем мой Дон. Ловко вы нас всех провели! Но я почему-то не сержусь на вас.
        - Нет, нет, мы не сердимся! - закричали все. - Это был настоящий спектакль, как в хорошем театре.
        - А как же Скорпэр? - спросила вдруг Элина, нахмурившись. - Ведь, узнав, что Ида здесь, он снова непременно придет сюда!
        - Да, - сказал Себерт, прижимая к себе побледневшую Иду. - Он, вероятно, появится здесь. Но тем скорее он будет пойман!
        Тут, вздохнув, заговорила госпожа Мун, мачеха Скорпэра.
         - Я знаю Гунтрама с детства, - произнесла она. - Какое-то время я даже пыталась заменить ему мать. Но он так злобно и холодно относился ко мне, что я не стала спорить, когда он пожелал жить отдельно от нас с Идой. Может, грешно так говорить, но я была даже рада этому. Я думаю, что проникнуть в Голубые Ели для недоброго дела - это выходка, достойная моего приемного сына. Но у Иды есть защитники - мой муж, капитан Мун, и Себерт. А теперь, я вижу, появился еще и третий благородный защитник - господин Экройд. Наши мужчины не дадут нас в обиду.
        И она улыбнулась Иде.
        - Конечно, - подхватила тетя Оливия. - Прибавьте к этому двух полицейских, которые пока что постоянно проживают у нас; они стерегут наш дом от непрошенных гостей. Их зовут Томас Купер и Джеймс Ллойд. Это вполне почтенные люди, сильные и сообразительные. Кроме того, у нас есть лакей, садовник и привратник. Бедный привратник совсем стар, но лакей и садовник - оба весьма крепкие и здоровые. А гувернер Дона мсье Бертье! Может, он не очень силен - простите, мсье - но зато очень умен и внимателен.
        - Pardon, madame, - с достоинством возразил ей Бертье, который вообще говорил очень редко и мало, но теперь почувствовал, что не может промолчать. - Я вполне силен, мадам. Может, я не произвожу подобного впечатления, но это, право, так.
        - Замечательно, - сказала тетя Оливия. - У нас теперь целых девять мужчин, и все они будут настороже.
        Дамы приободрились, а Себерт усмехнулся.
        - Тетя Ола, - молвил он с некоторым укором. - Достаточно того, что здесь мы с Филом Экройдом. Мы и вдвоем справимся.

                20 

       - Так значит, это тебя спас Маттео Спадетто, когда ты катался в лодке? - спрашивала Робби Экройда следующим вечером. Она остались на "ты" , хотя Робби была изумлена метаморфозой, произошедшей с ее другом Эженом Боссэ. Она еще не совсем привыкла к его новому облику, к красивому голосу, к тому, что он молод.
       - Да, Маттео спас меня, - ответил Филипп. - Насколько я знаю, он теперь уже не со Скорпэром. Инспектор Ройерс заезжал сегодня днем и сказал, что вчера Скорпэра едва не поймали, но он ушел от погони. Он был один...
       Они замолчали, задумавшись. Августовский вечер был очень хорош. Он был бы безмятежен, как все вечера на даче, если бы не ощущение напряженности, витавшей в воздухе: ведь Скорпэра еще не поймали, и его с нетерпением ждали в Голубых Елях. Когда он появится, его поймают, и все будет кончено. Но он словно в воду канул, и обитатели усадьбы не знали, как себя чувствовать и вести. Все они были настороже. Дети теперь совсем не гуляли одни: за них боялись, а они скучали.
       Вот и теперь, поиграв в волан с Сельмой и Доном, Робби была вынуждена сидеть либо с Филом Экройдом в беседке, где он мастерил что-то по хозяйству, либо уйти в дом. Домой ей очень не хотелось; хотелось на пруд. Но Фил не решился бы идти туда с ней - ведь Скорпэр коварен, и не знаешь, где и когда он может нанести очередной удар.
        - Тебя могут снова похитить, Робби, - говорил Экройд, - а я останусь лежать без сознания, если не мертвый.
        - Тогда навестим вместе Ирэн! - предлагала Робби, но Фил и на это не соглашался. Он твердо заявил, что пока опасность не минует, он будет навещать Ирэн один. Сейчас он только что вернулся от нее и сказал Робби, что ее тетя в порядке и чувствует себя уже лучше. Робби про себя невольно удивлялась ему: если он в самом деле так любит Ирэн, почему он не переселит ее куда-нибудь поближе к Голубым Елям или сам не переедет к тем добрым людям, у которых она находится, чтобы в случае чего защитить ее? Но он, видимо, знал, что делает.
        Робби подумала немного и решила пойти на чердак. Все-таки там есть, чем заняться. Она не была на чердаке со дня своего наказания. Теперь ей вспомнилось, что ею не был осмотрен еще целый угол: самый интересный, заваленный искусственными цветами и старыми шляпками.
       Не сказав ни слова увлеченному работой Филу, она потихоньку ретировалась в дом и поднялась на чердак. Недавно Дон выучил ее открывать двери шпилькой для волос, и она решила теперь испробовать свое умение на чердачной двери.


       Дверь поддалась довольно легко, и Робби, гордая тем, что научилась действовать, как заправский сыщик или взломщик (впрочем, она где-то читала, что хороший сыщик должен обладать навыками взломщика), очутилась на чердаке. Она тихонько прикрыла за собой дверь. На чердаке было, как и раньше, пыльно и сумрачно. Робби прошла в свой заветный угол, где ожидала найти груду искусственных цветов, но вместо этого, к своему удивлению, обнаружила, что угол занавешен пологом, спускающимся от крыши до чердачного пола. Прежде этого полога не было, и Робби с любопытством отдернула его. Тотчас она слегка вскрикнула от неожиданности. За пологом на узкой раскладной кровати лежала спящая Ирэн. Вскрик Робби разбудил ее, и она вскочила в испуге, но, увидев Робби, сейчас же успокоилась и даже улыбнулась ей.
       - Вы здесь! - Робби с радостью обняла ее. - Как хорошо! Значит, Фил все время прятал вас тут, а мне ничего не говорил!
       Ирэн поцеловала ее в щеку.
       - Я очень рада, что с тобой все в порядке, милая Робби, - молвила она и таинственно добавила:
       - Скоро и со мной все будет в порядке.
       Робби села рядом с ней на кровать и спросила:
       - Вы выйдете замуж за Филиппа Экройда, тетя Ирэн? Тогда с вами действительно будет все в порядке. Мало того, вы, наверно, будете очень счастливы.
       Ирэн с удивлением посмотрела на племянницу.
       - За Филиппа Экройда? - переспросила она. - Я? Почему ты так решила?
       Робби очень смутилась и, помолчав, ответила:ъ
       - Он хочет жениться на вас. Он любит вас. Я думала, вы знаете; думала, что он сказал вам об этом...
       Ирэн тихонько засмеялась.
       - Дорогая, - сказала она растроганным голосом. - Называй меня просто "Ирэн" и на "ты"; ведь мы с тобой, как сестры. Видишь ли, он и вправду ничего не сказал мне о своих чувствах, а это лишний раз доказывает, что он добрый тактичный человек. Я очень, очень благодарна господину Экройду и до смерти не забуду его благодеяний, его бескорыстной помощи и заботы... Но я не могу любить его. Я люблю Гунтрама, хотя он и бросил меня, и буду любить до конца дней своих.
       Робби опечалилась.
       - Скорпэру нет до вас дела, - заметила она. - Если он и посмеет пробраться сюда, то только из-за Иды Мун. Вы... прости, ты, Ирэн, не нужна ему. Он тебя не любит.
       - О нет, - глаза Ирэн заблестели, и в них появилось выражение мечтательности и скорби одновременно. - Поклянись, что никому не скажешь; я открою тебе удивительную тайну!
       Было видно, что Ирэн ужасно не терпится открыть эту "удивительную тайну", а Робби до смерти хотелось эту тайну узнать, и она поспешно пообещала (впрочем, в очень осторожных выражениях), что никому не откроет секрета. Тогда, схватив ее за руку, Ирэн зашептала прерывающимся от волнения голосом:
       - Я видела Скорпэра! Он приходил ко мне вчера ночью Он был взбешен, что Маттео Спадетто бросил его сразу же после той ночи, когда ты вернулась домой. Маттео спас его от полиции, но сразу же после этого покинул его, а ведь Гунтрам на него рассчитывал! И знаешь, Гунтрам сказал, что я буду нужна, очень нужна им с Идой, когда они уедут за границу. Ах, я готова быть его служанкой, только бы он не прогонял меня. Он ужасный человек, но мое сердце принадлежит ему и только ему, он это знает. Он сказал, что моя верность не останется без награды. Я должна только помочь ему похитить Иду. Это будет сегодня ночью. Я тихонько проберусь в спальню Иды, открыв дверь шпилькой (он научил меня). Потом я отворю ему окно и сброшу вниз веревку - он дал мне ее. Он поднимется по веревке в спальню, усыпит Иду хлороформом, мы все вместе спустимся вниз и убежим!
        Робби почувствовала при этих словах ледянящий холод, но не сказала ничего, кроме одной-единственной фразы:
        - Надо же! Меня как раз тоже научили открывать шпилькой двери. И запирать их.
        Она подумала, что ничего глупее невозможно было ответить, но ей казалось бесполезным спорить с Ирэн, чьи глаза блестели, не видя ее, а губы улыбались, словно она наяву наслаждалась каким-то прекрасным сном. В то же время она казалась худой, бледной и нездоровой. Робби стало чрезвычайно жалко ее, но в то же время обидно за Фила Экройда, Себерта и Иду. Они ведь ничего не знают, даже не подозревают! А несчастная Ирэн, видимо, совсем не понимает, какое собирается сделать зло; она думает только о Скорпэре и готова весь мир положить к его ногам.
        "Прямо леди Макбет", - с каким-то страхом подумала Робби (тетя Оливия как-то рассказала ей содержание Шекспировского "Макбета").
        - Ты что-нибудь ешь, Ирэн? - спросила она, чтобы переменить разговор.
        - Да, да, - рассеянно и даже с некоторой досадой ответила несчастная женщина. - Филипп кормит меня... Я очень ему благодарна. Скоро все это кончится. Ах, скорее бы нам очутиться за границей!
       - Все будет хорошо, - ласково сказала ей Робби. - Ты только не уходи с чердака раньше часу ночи: ведь родители Иды и Себерта могут еще не заснуть.
       - Да, конечно, - отозвалась Ирэн. - Я постараюсь быть очень осторожной.
       Вдруг она горько разрыдалась, повторяя с тоской: "О, почему он любит ее, а не меня? Её, а не меня!!!" Слезы лились из ее глаз так обильно, что совершенно залили ей лицо. Робби, изнемогая от жалости, поцеловала ее и прижала к себе, как ребенка. Ирэн, обняв ее, долго плакала у нее на груди, потом задремала. Осторожно ступая, Робби на цыпочках покинула чердак и заперла дверь шпилькой. Затем она опрометью кинулась к Филу Экройду, который все еще сидел в беседке, и, задыхаясь от волнения, сказала ему:
       - Фил, нам нужно поговорить! Немедленно! И не здесь, а у тебя в комнате, чтобы никто не подслушал!
       Фил слегка побледнел, предчувствуя недоброе - такой решительный и серьезный, даже суровый вид был у Робби Роуз. Они отправились к нему в комнату и там Робби, мысленно прося у Ирэн прощения, все рассказала ему. Он выслушал ее с глубочайшим вниманием, потом привлек к себе и ласково сказал:
        - Не волнуйся, Робби. Не переживай. Я благодарю Бога, что рядом со мной такая непоседа, как ты. Ведь если бы тебя не понесло на чердак, нам пришлось бы очень невесело в эту ночь, а так ты спасаешь всех нас.
        - Что ты будешь делать? - спросила Робби и потерлась носом о его руку.
        Фил поцеловал ее в волосы и таинственно подмигнул:
        - Знаешь, ты заслуживаешь того, чтобы многое увидеть своими глазами. В награду за свой сегодняшний подвиг ты увидишь спектакль. Сегодня вечером я приведу тебя в комнату Иды и кое-где спрячу - а ты сиди тихо и не зевай, смотри во все глаза. Об одном прошу тебя: что бы ты ни увидела, не вмешивайся.
        - Не буду, - неуверенно пообещала Робби. - Фил, скажи, ты все еще любишь Ирэн?
        - Люблю еще больше, чем до сих пор любил, - он грустно вздохнул. - Но она меня никогда не полюбит, вот что.
        - А если полюбит? - с надеждой спросила Робби.
        - О, тогда мы будем очень счастливы, - и он снова ласково подмигнул Робби.

                21

       После ухода Робби Фил Экройд позвал к себе господина Муна и Себерта для переговоров. Они совещались в течение полутора часов при закрытых дверях. Затем разошлись, и каждый из них спокойно занялся своим делом.
       Фил поднялся на чердак и довольно скоро вышел оттуда. В это время Себерт попросил Иду поменяться с ним на ночь спальнями. "Так надо", - сказал он. Госпоже Мун тоже было предложено ночевать вместе с Идой, на что она, хотя и не без удивления, согласилась. После ужина Себерт и Фил о чем-то шептались с полицейскими, а когда пришла пора спать, Филипп отвел Робби в комнату Иды и спрятал ее за ширмой в углу комнаты. В щель посередине ширмы Робби могла отлично видеть всю комнату. Она увидела, как вошли двое полицейских - Купер и Ллойд - и сели, переговариваясь между собой вполголоса, так, чтобы их не было видно от окна. Они говорили о том, что "когда дойдет до дела, надо будет встать за дверью и вбежать сразу же, как прозвучит сигнал". Вскоре после них появились Себерт и Филипп. Себерт уселся на кровать Иды, а Фил в кресло. Наконец, зашел капитан Мун и было решено, что он спячется за раздернутой шторой.
        Сердце Робби так и прыгало от волнения и любопытства. Было темно, и Фил зажег лампу у окна. В это время Себерт лег на кровать Иды и накрылся одеялом с головой - он решил, что будет изображать свою спящую невесту. Так следовало поступить, чтобы Скорпэру и в голову не пришло усомниться в какой-нибудь мелочи: ведь он был человеком хитрым и подозрительным. Наконец, в одиннадцать часов лампа была погашена: "Ида" "легла спать". Целый час в комнате стояла тишина. Полицейские вышли и притаились за дверью, а Робби едва не уснула за своей ширмой. Фил спрятался в платяном шкафу: как раз напротив кровати, но перед этим сбросил в раскрытое окно крепкую веревку, один конец которой был накрепко привязан к ножке красивого массивного стола.
        Все замерли в ожидании. Как ни темно было,  все же Робби увидела: веревка, привязанная к столу, вдруг дернулась и натянулась. Она едва не вскрикнула. Все это напомнило ей рыбную ловлю: в комнате сидели "рыбаки", веревка была удочкой, Себерт-"Ида" - приманкой, а рыба-акула, те есть Скорпэр уже проглотила крючок. Правда, в данном случае "рыба" избавляла "рыбаков" от труда вытаскивать ее: она сама двигалась навстречу своей неволе.
        Фигура человека появилась в окне. Он сел на подоконнике, затем соскользнул на пол. В воздухе разлился одуряющий запах хлороформа: он был не слишком сильным, но Робби тотчас узнала его.
Фигура человека склонилась над кроватью Иды. Внезапно послышался вскрик, затем между лежащим на кровати Себертом и Скорпэром завязалась борьба. Тут же на помощь Себерту кинулись капитан Мун и Фил Экройд, а вслед за ними ворвались полицейские с фонарями. Они озарили волнующую картину: Фил и Себерт держали Скорпэра за руки, а капитан Мун связывал их за спиной преступника. Рядом на полу валялся платок, смоченный хлороформом.
        Чтобы Скорпэр не поднял шума, ему завязали рот, и полицейские в сопровождении капитана и Себерта увели его куда-то. В комнате остался один Фил Экройд. Он отвязал от стола веревку, привел в порядок смятую постель и позвал:
        - Робби! Выходи. Ты как там, жива?
        - Жива, - улыбнувшись, Робби выбралась из своего убежища.
        - Тогда скорей иди спать. Представление окончено.
        - Фил, - она робко тронула Фила за руку. - Что с ним будет... с моим отцом?
        Фил ласково погладил ее по щеке:
         - Не знаю, Робби. Никто не хочет ему зла, но он опасный человек. Ты сама это знаешь. Иди спать, утро вечера мудренее.
         

         На следующее утро весь дом был взбудоражен поимкой Скорпэра. Немедленно прибыл инспектор Ройерс. Он похвалил полицейских и в изысканных выражениях поблагодарил за "деятельную помощь" Фила Экройда, Себерта Стоуна и капитана Муна. Он хотел немедленно увезти Скорпэра в тюрьму, но последний просил подождать немного: он требовал, чтобы ему позволили побеседовать с Идой. Госпожа Мун решительно отказала ему.
         - Вы еще пожалеете об этом! - вне себя от злости и отчаяния вскричал Скорпэр. - Если я и окажусь в тюрьме, то ненадолго. Я еще вернусь, и все вы пожалеете, что так обошлись со мной!
         - Сударь! - холодно обратился к нему Ройерс. - Похищение ребенка - это очень серьезная статья, и я постараюсь, чтобы вы отбыли за решеткой весь положенный вам срок, то есть пять лет. А к тому времени, сударь, как вы выйдете на свободу, для вас уже будет готова бумага о высылке из страны на всю жизнь. Вас проводят до самой границы.
         - Ребенок, похищенный мной, - моя дочь! - возразил Скорпэр, с ненавистью глядя на Ройерса.
         - Если вам удастся доказать этот факт на суде, - сказал инспектор, - это может послужить для вас смягчающим обстоятельством, но и только. Все равно вас ожидает не менее трех лет тюрьмы. Ведь вы еще намеревались похитить Иду Мун.
         - Трех лет! - Скорпэр скрипнул зубами. - А как же мои соучастники: Хэйд, он же Маттео Спадетто и Ирэн Кул? Они что, чистенькими останутся?
         - Мы разберемся, насколько они виновны, - сурово глядя на Скорпэра, молвил инспектор. - Полагаю, что женщину оправдают. Спадетто же вряд ли получит больше двух-трех месяцев тюремного заключения. Впрочем, вас все это мало касается. Уведите его, - приказал он полицейским.
         И Гунтрама Скорпэра увезли в полицейской карете - навсегда из Голубых Елей.
         

         Филипп Экройд признался всем, что без ведома хозяев поселил на чердаке дома Ирэн Кул и заботился о ней. Но вчера, узнав из рассказа Робби, что Ирэн снова собирается стать пособницей Скорпэра, он принес ей чаю с сонным порошком, и она крепко проспала всю ночь. Проснувшись утром и узнав, что Скорпэр схвачен, Ирэн потеряла голову от горя. Она так рыдала и плакала, что под конец лишилась чувств и теперь, сказал Фил, лежит в жестокой горячке.
         Виновато потупившись, он попросил позволения перенести Ирэн вниз и пригласить врача.
         - Я хочу поскорее увезти ее отсюда, - прибавил он. - Я вылечу ее и буду заботиться о ней...
         Ирэн поспешно перенесли вниз. Она бредила и никого не узнавала, только твердила имя Скорпэра. Такая преданность невольно тронула всех - даже тетю Гермию и госпожу Мун. Мать Иды сказала с тяжелым вздохом:
        - Как он ей заморочил голову, бедняжке! Хоть бы Господь простил ее и исцелил!
        Робби горько плакала, видя, что ее несчастная Ирэн так ужасно больна. Тетя Ола и бабушка Далия утешали Робби как могли, говоря, что время должно излечить больную.
        - От любви время не может излечить, - твердо возражала Робби - она верила в это.
        - Господу все возможно, - кратко отвечала ей мудрая бабушка Далия. - Любовь не самая тяжкая болезнь.
        - А какая самая тяжкая? - спрашивала Робби.
        - Самая тяжкая болезнь - одиночество, - отвечала бабушка. - Когда некого любить, когда тебя никто не любит, когда рядом с тобой пустота. Это будет пострашнее любовного недуга, милая Робби.
        Врач, вызванный в Голубые Ели, сказал, что больная легче всего поправится в незнакомой обстановке, где никто и ничто не будет ей  напоминать о перенесенных страданиях. Тотчас Фил Экройд увез Ирэн в город, к себе домой, обещая Робби подробно писать о состоянии ее молодой тетки.
         Через две недели все обитатели Голубых Елей также переехали в город. Там Робби узнала, что Ирэн, наконец, пришла в сознание и чувствует себя очень хорошо, хотя еще чрезвычайно слаба. Когда Робби навестила ее, Ирэн по-детски обрадовалась ей: она была бледна, говорила тихо и медленно, но в глазах ее светилось выражение ясной радости. Она смотрела теперь на жизнь другими, словно обновленными глазами. Ей доставлял огромное удовольствие малейший пустяк: луч солнца, чай со сливками, букетик цветов у изголовья ее постели, а главное, ласковые любящие лица Филиппа и Робби. О Скорпэре она точно позабыла. Его лицо странным образом стерлось из ее памяти, хотя иногда она вспоминала его - смутно, как сквозь сон. Но эти воспоминания не вызывали в ней никаких чувств. Зато она с великой благодарностью и удовольствием смотрела теперь на Филиппа Экройда. А тот заботился о ней с материнской нежностью и баловал Робби: набивал ее карманы конфетами и печеньем, когда она, навестив Ирэн, собиралась домой.
        Дома у тети Оливии и теперь было много гостей. Среди них появился один новый, которому Робби очень обрадовалась. Это был Маттео Спадетто. Он сам явился в полицию, отбыл трехмесячный срок тюремного заключения за пособничество Скорпэру, а когда покинул стены тюрьмы, оказалось, что у ворот его ожидает Фил Экройд. Приятели обнялись, затем Филипп увез Маттео к себе и ссудил значительной суммой денег. Маттео купил лабораторию и занялся своим любимым делом: продолжил изучать морских животных. Первая его книга о дельфинах вскоре вышла в свет и принесла автору грандиозный успех. Благодаря этой книге и уважению, с которым относились к Маттео в научных кругах, для него открылись все знатные дома города. Спустя полтора года он получил степень доктора зоологических наук и посватался за Элину. Та была в восторге: бывший разбойник, а ныне ученый предложил ей руку и сердце! Характер Элины очень изменился после свадьбы. Она стала нежной, легкой, уступчивой и сострадательной. Теперь ей не стоило труда от души подружиться с теми, кого она прежде недолюбливала: с тетей Гермией и с Робби.
        Примерно в это же время состоялась свадьба-"мезальянс" Фила Экройда и Ирэн Кул, которые оказались удивительно счастливой и красивой парой: ведь их любовь выросла из великих страданий. Весь город очень полюбил принимать их у себя. Особенно им радовались в доме Роузов, и оба они нестерпимо баловали Робби и ее друзей - Сельму и Дона. Тетушка Гермия все время оставалась покровительницей молодых людей и просила, чтобы они называли ее тетей. Ее дворецкий, настоящий Эжен Боссэ, также очень любил этьих гостей: ведь он был многим обязан Филу Экройду.
        Едва поженились эти две пары, как у давно уже женаты Себерта и Иды родился сын. У Робби и Сельмы прибавилось приятных забот. Теперь они часто ездили к любимому двоюродному брату, чтобы поняньчить малыша.
        А из Голубых Елей Робби получила письмо от Монси, сына садовника.
        "Дорогая Робби! - писал мальчик. - Тебе уже целых тринадцать лет. Я поздравляю тебя с днем рождения. Пожми за меня лапку старенькому Крошке Дансу. Ты мне показалась ужасно красивой в минувшее лето, Робби! Здорово мы с тобой играли, помнишь? Я знаешь что подумал, Робби: давай поженимся через пять лет. Тебе будет восемнадцать, а мне семнадцать. Я буду очень-очень любить тебя. Мы будем жить на берегу реки: я стану удить рыбу и охотиться, а ты будешь мне помогать. Я научу тебя кататься верхом на лошади. Правда, здорово я придумал?
                Отвечай скорее, согласна ли ты на мое
                предложение.               
                Твой верный рыцарь Монси".
       Это письмо обнаружила гостившая у Оливии тетушка Гермия. Прочитав его, она всплеснула руками и воскликнула:
        - Еще один мезальянс!..

                К О Н Е Ц

      29. 03. 2007 г. (начало - февраль).