История 11. Тетрадь

Тетрадь я сумел открыть только за два часа до подъема, в постели, кое-как устроив в ней свое избитое перегрузками тело. По коридору прошелестели шаги дежурного – дверь в каюту я не закрыл, и мне хорошо было слышно, как дышит спящий корабль.

Обложка оказалась крепкой и совершенно без царапин. Дьюп вообще отличался аккуратностью, особенно в разговорах и с оружием. Но я сроду не видел, чтобы он что-то писал, пока мы были вместе. Если только по ночам? Спал я тогда, что называется, без задних ног. Даже сирену мог проспать. Сейчас просыпаюсь от любого случайного звука. Нервы не те.

«Анджей спит... »

Я вздрогнул.

«Так только щенок может спать, предварительно нагадивший во все доступные ему туфли, оборвавший занавески на кухне и сделавший посреди прихожей лужу больше самого себя.

Надо иметь очень незамутненное понятие о совести, чтобы вот так раскидать во сне руки и ноги. И это после всего, что он натворил сегодня. Я думал, корабельный реактор не выдержит разницы температур, что он ухитрился ему задать. Как только меня угораздило зайти проверить. И как ЕМУ могло прийти в голову, что он вообще имеет право вмешиваться в управление реактором?

Спит. Какой идиот придумал ставить к реактору первогодков?

 Хорошо хоть я не ударил его сегодня, оба бы не спали. На такого, как Анджей, трудно злиться, он делает все от души. Да и мне порой легче убить, чем ударить. Хотя ему сегодня больше пригодилась бы порка. Дисциплинарное взыскание в таком возрасте как раз пока без надобности: молочная совесть уже отвалилась, коренная еще даже не режется. Ты, Анджей, думаешь, испугался того, ЧТО сделал? Ты испугался того, что узнают.

Попросил техников проверить замедлители по-тихому. Если прогорели...»


Я помнил тот случай. Правда, помнил смутно и ненадежно, как дети помнят всякие неприятные вещи – похороны близких или ссоры родителей. Помнят, не понимая и не принимая до конца. Оказывается, дело тогда было даже хуже, чем я предполагал. Хорошо, что первым пришел Дьюп, а потом уже сменщик. И я вряд ли обиделся бы, если бы он меня ударил. Или я сам себя еще так мало знаю?


 «…Спит. У меня мог уже расти такой же сын, ну, может, чуть-чуть постарше. Или, пойди я другим путем, имелись бы уже праправнуки. Но не срослось.

Мне 154 года. Когда мне было столько же, сколько сейчас тебе, Анджей, люди так долго не жили.

 Теперь я застрял годах на сорока пяти, да и то лишь потому, что взялся за себя слишком поздно. Хотя мне уже, честно говоря, и жить-то не очень хочется. Когда заразился «синькой», мучился, очередной раз приходя в сознание, что все еще не там. Но организм выдержал. Ему плевать – хочу я или нет.

Или я еще чего-то не успел в этой жизни? Чего? Щенка вот этого воспитать? Это мне божья кара за то, что не завел своих, сторонился в академии курсантов, не брал в пару малолеток. Боги нашли-таки.

Нужно хоть ему успеть рассказать, может, пригодится. Если все будут начинать службу с попытки взорвать корабль. Хотя я и сам начинал не лучше.

 Спи, Анджей, я попробую рассказать тебе кое-что, на случай, если сдохну и не успею показать. Раз уж эта проклятая бессонница… »


Я закрыл глаза. Мне было и больно, и тепло одновременно.


«Скоро начнется война, мальчик. Я знаю. Я пережил их три. В меня и в тебя будут стрелять. И стрелять так долго, что скоро тебе станет больно от одного сознания, что в тебя стреляют. Осознание иногда больнее, чем раны.

Ладно. Давай попроще и по порядку. Если ты это читаешь, значит меня, скорее всего, давно уже нет. И это хорошо. По-моему, глупо листать при живом хозяине его записи.

Детство мое тебе без надобности.

А вот в Академии мы учились в одной. Ее и раньше так называли – Академия. Только тогда это было официальное название, а сейчас, вроде, как кличка. Но, по сути, в ней ничего не изменилось, и даже портреты на стенах все те же. Я, правда, поступил туда поздно. Мне уже сравнялось двадцать пять. Это чуть больше, чем ваши двадцать пять, потому что тогда не существовало еще понятия стандартного года, и на каждой планете считали по-своему. Я закончил историко-философский факультет на Диомеде (не удивляйся, тогда Империя почти ничего не делила с Экзотикой), какое-то небольшое время преподавал, писал диссертацию. Я – диссертацию. Смешно.

А потом вселенная медленно, но верно покатилась к войне. И я понял, что не смогу тихо сидеть и читать никому не нужные лекции. Я был молод. И глуп. Ты хотя бы попал в эту мясорубку в том возрасте, когда от человека еще не ждут «взрослых» решений. Я же отдал себя Беспамятным богам сам».


Я вспомнил. Мне об этом же говорил отец. Что любая военная служба – безумие, потому что кровь притягивает кровь. И вырваться из этого кровавого окружения я уже никогда не смогу.

И что вокруг людей – не ангелы. Вокруг них те, кто потребляет энергию их трудов и мыслей. И потому вокруг военных – кровопийцы.

Я тогда посчитал это истерикой человека, обросшего навозом, детьми, поросятами...


Прикрыл глаза и начал вспоминать отца, маму, братишку Брена. Интересно, к ним уже пришло известие о моей «смерти»? Мама, наверное, плачет.

Мне впервые за все эти годы очень захотелось увидеть их всех. Мама постарела, наверное. Процесс реомоложения – дорогая штука, а у отца другие приоритеты – удобрения да семена.

Я стал вспоминать свою жизнь на ферме и уснул. Прости меня, Дьюп, я не спал толком двое суток.


Утром следующего дня мы начали готовиться к передислокации на Аннхелл.

Влана носилась с девицами, ей хотелось их куда-то пристроить, а, учитывая темперамент обеих, это было непросто. В конце концов решили сдать сестер в какой-нибудь интернат прямо на Аннхелле.

Младшая оказалось еще хлеще старшей. Золотоволосая, с огромными зелеными глазами и надписью через всю физиономию: «Не тронь меня, я кусаюсь». И ведь действительно кусалась. Влану она убедила в этом, когда ее ловили, Гармана – буквально вчера. Не знаю, он-то чего от мелкой хотел?

Я на полном серьезе предложил сдать юных леди не в интернат, а в колонию, после чего они немного присмирели. Хотя, намордники им все-таки не помешали бы.

С остальными подростками разобрались проще. Я приказал ребятам построить помост на центральной площади и согнать остатки городского населения, которое в последние сутки, видя, что стало тише, повылазило из своих подвалов. Причем площадь мы обустроили, как для показательной казни.

А потом щенков выставили на помост и... по одному сдали на руки родственникам. Надеюсь, в городе надолго запомнят эту странную историю.

По логике военного времени, щенков надо было расстрелять, по уставу – отпустить: ни одному из них не исполнилось даже семнадцати, когда наступает ответственность за преднамеренное убийство.

Я теперь редко поступаю по уставу.


Влану, с моей «легкой» руки, бойцы уже называли за глаза Птицей.

С самого утра она носилась туда-сюда как угорелая. Я дал ей ознакомиться с должностной инструкцией, и, в общем-то, до подписания приказа она могла бы читать ее еще день-два по слогам. Но Влана решила иначе.

Я не возражал. Тем более, что доукомплектация – дело именно зама по личному составу. А нам предстояло завербовать полдюжины ребят на Мах-ми (я посчитал, что это безопаснее сделать здесь, чем на Аннхелле).

Мы объявили о своем желании по специальной городской связи (в расчете на местную полицию). И по остаткам обычной связи – тоже. Объявили утром, а после обеда выяснилось, что выбирать уже есть из кого.

Влана рвалась в бой. Я забрал Келли и предупредил ее, что утверждать каждого кандидата буду лично.

Она послала за мной дежурного меньше, чем через час. Предложила взять восемь вместо шести, что меня сразу насторожило. Одна физиомордия, к тому же, показалась знакомой. Где-то я видел этого парня, но вспомнить где – не мог.

Прошелся раз-другой вдоль шеренги добровольцев, думая: ну где? Остановился напротив другого парня, спросил кто он и откуда. А сам думал. Парнишка белобрысый, высокоскулый, будь он помоложе… Вот оно. Новобранец похож на того мелкого отморозка с крыши, с экзотианской заколкой в волосах. Мило.

Интересно, Влана мне его нарочно подсунула? Восемь вместо шести… Может, не одна подстава, а две? Прошелся, вглядываясь в лица, еще раз. По сжатым, побелевшим губам крайнего новобранца понял – пройдусь в третий, случится что-нибудь интересное.

Влана смотрела на меня спокойно. Уж у нее-то обморока не ожидалось при любом раскладе.

– Шесть, – сказал я. – Мне пальцем ткнуть, или и так понятно?

– Они справятся, капитан, – сказала Влана, не теряя выражения лица. – Оба.

Мотнул головой, предлагая ей отойти. Хотел поинтересоваться, давно ли условия в спецоне причислили к санаторным, но сдержался. Просто спросил:

– Ну ладно, крайний, по твоему мнению, справится. А белобрысого возьмем для тренировки нервов?

– А ему что теперь, пойти повеситься, раз у него такой брат?

– А зачем вешаться, если дешевле утопиться?

Обменявшись любезностями, мы стояли и смотрели друг на друга.

– Я бы не стала на вашем месте доверять первому впечатлению, – неожиданно твердо сказала Влана. – Вы, капитан, даже местности толком не знаете. А я с детства знаю каждого из здесь стоящих.

– Ну что ж, – сказал я с улыбкой питона, который, что бы там кролик себе ни думал, ужинать сегодня все равно будет. – Первая же неделя – и все станет ясно. – (Щас я к ним какую-нибудь свинью из сержантов поставлю, и дело с концом.) – А отправка с Аннхелла – за ваш счет, – я еще раз посмотрел на это грустное подобие шеренги… – Документы на всех – ко мне в каюту!


– Ты бы убрал от новобранцев Тича, – вместо приветствия сказал мне на следующее утро Келли.

Теоретически мы были готовы стартовать еще вчера вечером. Однако порядок требовал кучи формальностей, так что отлет планировали на завтра. Я как раз перепроверял накладные на провиант, по сути ворованный с отрытого нами склада, но на всякий случай оформленный как полагается. Может потом кому-то что-то и компенсируют… после войны.

– Я бы убрал, – равнодушно пожал я плечами, заодно разминая их. Обман мне дался легко: устал я от свалившейся в эти дни писанины и сейчас выдавал эту усталость за равнодушие. – А кто возьмет?

– Я и возьму.

Теми же плечами я изобразил «Ну бери». А сам подумал: «Неужели Влана? А если нет, то где же там собачка порылась?».

Нужно бы зайти посмотреть, чем молодняк занимается, да еще и во главе с Келли...

Я и зашел после обеда.

Сборы новобранцев не касались, а после обеда у них проводят, обычно, что-нибудь групповое: тактику, например.

Нет, не тактика. Однако ребята крепко увлечены процессом.

Я вошел тихо, дежурному показав, что орать о моем появлении не надо. Келли чуть кивнул мне и тут же отвернулся. Больше ни одна голова в мою сторону не дернулась. Почувствовать, что кто-то вошел – это у наших приходит не сразу. А вот экзотианцы, говорят, наделены сим даром от рождения. А может, их воспитывают иначе?

– ...а на подлете делает вот так: дзиньк! – и все. Словно струна оборвалась. И никакие доспехи не спасут. Избирательность и точность попадания – исключительные. Эту модель террористы очень любят. У госслужб есть возможность использовать бионаведение. Им потому прицельная точность не так важна, да и «дзыньк» не нравится. А вот, – усердное сопение, – еще более мощная штука…

Говорил мой «крестник», тот, что медленно бледнел в строю. Вся группка во главе с Келли заинтересованно толпилась вокруг стола, а «крестник» вытаскивал из коробки разные миниатюрные убойные железяки, поворачивал так и этак, пускал по кругу.

В основном на столе лежали ракеты. Их – куча разных модификаций, а суть одна – длиной не больше мизинца и поражают прицельно. Характеристики их взаимодействия с электромагнитными доспехами настолько разнообразны, что вполне можно, имея грамотного техника, наводящего на земле и связь со спутником, даже президента вычленить в толпе и завалить. И охране мало не покажется.

– А эта, когда летит, шуршит словно. Вот в учебнике пишут, что не слышно, а мы запускали такие. Шуршит. В основе заряда – создание так называемой «стоящей волны». Электромагнитные колебания входят в резонанс с колебаниями клеток тела, и человек в доли секунды буквально разлетается в пыль такую кровавую. Я по видео смотрел.

«Крестник» преобразился совершенно: бровки домиком, водянистые глаза горят энтузиазмом. Видно, он мог копаться в этих своих «шуршащих» штуках сутками. Вот чем он Келли зацепил. Келли и сам большой любитель всякого железа.

«Ну-ну, шуршит, значит?» – и я, подмигнув часовому, тихо вышел. Не до меня тут было, да и побоялся, честно говоря, что если кашляну, белогубый этот в обморок все-таки упадет. Пусть попривыкнет сначала. Успеем еще познакомиться.

Впрочем, совсем незамеченным я уйти не смог. Уже делая шаг назад, встретился глазами со вторым своим «крестником», белобрысым. Он почувствовал-таки мой заинтересованный взгляд.

Я приложил палец к губам, молчи мол. Кто знает, может, Влана права, и толк будет из обоих?


Подумал про нее и как сглазил – Влана тут же вывернула из-за угла. Шла она быстро, а в круп ей дышал и что-то бубнил на ходу Еле Цагель, наш повар-интендант. Если кто-то и пострадал от появления на корабле женщины, так только он. До Вланы мы просто ели, что дадут, разделяя продукты на испорченные и условно съедобные. Все остальное считалось делом техники поедания. Влана же начала борьбу с Цагелем чуть ли не раньше, чем я объявил ей о назначении.

Так как накладные на консервы я уже подписал, трагедия разыгралась, видимо, вокруг тех продуктов, что идут свежими или заморозкой.

Цагель, увидев меня, воздел свои волосатые длани и возроптал еще громче.

Ты думаешь, я стал его слушать? Я захохотал и сбежал в другой коридор. С Цагеля давно пора снять жирную шкурку и начинить ее артишоками. У меня просто руки не доходили. Зато теперь есть кому заниматься дегустацией его стряпни. Причем дегустатор попался суровый. Как мне рассказали, Цагель уже попробовал повысить на Влану голос. Результат налицо.

Что меня поражало, так это умение девушки в два счета поставить на место любого. Было в этом что-то неправильное, словно бы мои парни подыгрывали ей. Но, как выяснилось позже, виновата в таком раскладе карт оказалась природа.

В общем, последний день перед отлетом прошел, и, что называется, Хэд с ним. Дневник мне ни в эту ночь, ни в две последующие почитать не срослось. Валился и засыпал.


На Аннхелле нас ждал парад по случаю Дня Изменения, пришлось топать с корабля прямо на бал. А отмыть и как-то построить моих бойцов – на это и две недели не хватило бы, не то что два часа.

«Со строевой в спецоне – не ахти», – думал я, глядя на своих бандитов, усиленно изображающих солдат.

Торжественность происходящего их никак не вставляла. На лицах совершенно левые улыбочки, руки то и дело лезут к карманам... Тем более ребят, помнящих, что такое парад, я сюда как раз и не взял. Они у меня в воздухе болтались: Келли – на орбите, Рос, лучший из моих пилотов, – вообще висел где-то прямо над головой. У Мериса, конечно, имелись в окрестностях свои спецы, но мои мне милее. Особенно учитывая наличие на площади самого Мериса, нового лендслера, которого назначили, наконец, спустя почти год, уж не знаю, к счастью или к несчастью, и приличного правительственного стада, которое мычало и блеяло вообще на возвышении. Стреляй – не хочу.

Я бы такое мероприятие куполом накрыл. Но нельзя. День Изменения – это праздник колонизации сектора. Сегодня Хэд знает, сколько всего планируют спускать с неба.

Мы стояли с левого края. Позади – слоеный пирог: трибуны, городская полиция при параде, местные наземные части. Впереди, отгороженная какими-то условными ленточками, бурлила толпа – по-экзотиански пестрая и шумная, совсем не похожая на толпу военного времени. На Аннхелле не велось боевых действий – сплошь заговоры да теракты. Все, что происходило сейчас на других планетах сектора, казалось здесь нереальным и преувеличенным. Вот и мои уставшие от войны ребята смотрелись неотесанной деревенщиной рядом с парадными частями армии Аннхелла. Но армейские моих не задирали. Разве что глубоко в душе, без права отправки мыслей в мозг.

Бойцы скучали. Они знали, что стоять нам на этой площади еще минимум четыре часа, а то и все шесть... Новобранцы, правда, пока еще не устали. Головами вертели, этим – хоть какие-то новые впечатления. Я прошелся взглядом по их радостным лицам, но споткнулся об угрюмую рожу Джоба Обезьяны. Выглядел он, хоть пиши икону «Растяжение (слово «распятие» было уже утеряно – прим. автора) святого Януса». Там страшный и унылый мужик висит над пропастью, а вокруг летают какие-то мерзкие птицы (Похоже, Агжей говорит о Прометее – прим. автора.) Я подмигнул Обезьяне: не унывай, мол, где наша не пропадала.

До начала оставались считанные минуты. Поискал глазами Мериса – не нашел, далековато.

Заиграла музыка, все завертели головами – искали, откуда появятся ведущие праздника. Я полагал, что их спустят сверху – так оно и вышло. Над нашими головами повисла приличных размеров гравитационная платформа (бешеные деньги плавали по воздуху). Садить этакую махину на гравидвигателях при такой толпе внизу разумеется, было нельзя. Стали опускать, медленно отключая гравитацию и постепенно подключая маленькие «моторы-вертушки» по бокам, позволяющие платформе планировать. Разноцветные вертушки работали бесшумно… первые минуты. А потом я вдруг уловил странный шелест, инстинктивно качнулся назад и…прямо перед моим лицом мир взорвался красными брызгами.
Дальше пять-шесть, примерно, сцен спрессовались для меня в одну. Я воспринимал как бы несколько картин происходящего разом. Слышал, как в ухо мне докладывает Келли, и что-то отвечал ему, видел, как падает-таки от вида и запаха облепившей меня с ног до головы кровавой каши мой белогубый новобранец, видел, словно бы другим, дальним зрением, как с обоих флангов начали разворачивать полицейское оцепление и оттеснять толпу, образуя между парадными частями армии и штатскими свободный пятиметровый коридор. Слышал, тоже каким-то другим, не занятым Келли слухом, как сам отдаю команды…

А сам думал совсем о другом: о том, как хорошо, что Влана осталась в корабле, о том, кто же из моих солдат разлетелся на кровавые брызги… Кто?

Впереди – никого, справа – новобранцы. Неужели..? Нет, белогубый на месте, вон он лежит, я же видел, как он побелел и… Кто же? Раз, два...семь.

– Ты цел?! – кто-то схватил меня сзади за плечи.

Голос я в первую секунду не узнал. Потом мир вдруг остановился. Я обернулся… На меня смотрел Мерис.

– Я-то цел, – сказал, и тут же вкус чужой крови ожог рот. Я, наконец, понял, кого не досчитался – белобрысого. Он, скорее всего, тоже услышал шуршание, я качнулся назад, а он – на меня. Понял, что стреляли в меня, не обниматься же он ко мне кинулся.

– Кто-то из твоих?

Я кивнул. Не знаю, вышел ли кивок – и лицо, и шею покрывал толстый слой липкой каши – моего бывшего бойца. Волновой удар вступает в резонанс с колебаниями клеток и превращает человека в коктейль. Взбивает изнутри наружу. Хоронить нечего.

Жуткая дрянь – маленькая пластмассовая капсула. Ничем не тестируется. Один изъян – при подлете можно услышать, как она шуршит. Надеялись, что на празднике будет шумно? На платформе включили моторы, вот они и…

– Цел, – повторил Мерис. Его руки уже покрылись кровью.

– Без бионаведения, значит, штучка была, – констатировал я. – Система засекла место, где стоял наводчик?

– Толку-то. В толпе стоял. «Твои» взяли картинки со всех спутников, я допуск дал. Почему же – тебя?

– Почему именно меня? Может, как раз ветерана твоего... – мне мучительно захотелось умыться и вымыть руки. Кроме того, я увидел, что к нам пробираются через толпу медики: видимо в воздух подняться им не разрешили. Только медиков мне сейчас не хватало. Хорошо, что рядом Мерис, да еще и в подходящем состоянии, чтобы послать и порвать кого угодно.

Шоу продолжалось. Полиция отгородила нас своими телами от гражданских, и все пошло своим чередом. Но я не улавливал уже ни музыки, ни шума толпы. Уши искали совсем иных звуков, глаза отмечали, как с нашего края кружат над толпой машины: полисы, наземный спецон, личная охрана Мериса.

– Слушай, мне переодеться надо, не буду же я в таком виде еще четыре часа, – сказал я совсем не то, что хотел сказать.

Мерис задумался.

Тут вынырнули, наконец, два медика с носилками. И третий – с жуткого размера гравичемоданом. Переносная реанимация, наверное. И остолбенели. Выглядел я, наверное…

– Вот и кстати, – сказал Мерис. – Может, воды у них и нет, но спирт есть точно, – он пристально посмотрел на медика с чемоданом. – Чего стоите? Умыться человеку нужно!

Генерал содрал с носилок какое-то гигиеническое покрытие.

Я оглянулся. Мои бойцы росли впереди меня такой плотной стеной, что переодеваться можно было спокойно, найти бы – во что.

Пока Мерис искал мне одежду, я извел все запасы медицинских антисептиков. Потом ребята принесли откуда-то канистру с водой. Если бы ты знал, насколько вода пахнет лучше медицинского спирта. Но когда глотнул, меня едва не вырвало. Пришлось запивать кровь тем же спиртом.

Не знаю, на кого я походил снаружи, да и воняло от меня теперь совсем жутко, но изнутри все рецепторы сгорели до мертвенного спокойствия. И я не знал, когда наступит откат. По крайней мере, до конца этого проклятого праздника меня должно было хватить. А там – будь что будет.

Мальчишку жалко. Вот так, наверное, боги и принимают долги – я пощадил одного брата, другой погиб вместо меня. У них, у богов, свои счеты, своя мораль. Нам никогда не понять, почему за одно и то же они возносят или убивают. Чем белобрысый оказался хуже меня? Я сгубил столько народу, что по любым расчетам сдохнуть полагалось мне!


Не помню, как достоял этот праздник. Ничего больше не помню. Только вкус чужой крови во рту.