Он

Он шагал по весенней мостовой. Он ждал своего чуда так, как никто другой. Он искал свой дом. Его дорога не закончится никогда. Потому что он – вечный странник, он – слепой художник, что рисует по жизни своими красками, он – феникс, готовый возрождаться из пепла и вновь и вновь умирать, переживая все муки ада. Он – тот, кто знает все и обо всем. Он мастер своего дела. Он старый волшебник и юный чародей. Он мой свет и моя мгла. Он небо над головой и моя кара.
 Сказать, что он был красив, значит, ничего не сказать. Его внешность  была наполнена не той ослепительной привлекательностью, в которую влюбляются школьницы, не было у него ни белозубой улыбки кинозвезды, ни глубоких бездонных синих глаз, ни сильного, перекаченного тела. Но каждая клеточка его источала великую силу духа и она слепила взгляд, она притягивала и пугала. Эта красота была создана не для пошлых утех и праздных развлечений, не для того, чтобы ей любоваться или ласкать прикосновениями и взглядом. Эта красота была лишь для того, чтобы учить истинной мудростью и восхвалять безграничной славой.
Говорят, он был родом из Германии, в совершенстве знал двадцать четыре языка, обладал страстью к математике, философии, немало рисовал, играл на скрипке, писал небольшие статьи. На тот момент, когда о нем потекли слухи, он рассказывал, что ему триста двадцать семь лет и он ужасно юн, хотя обычный прохожий мог дать ему двадцать четыре, не больше.  По вечерам он много читал, играл в шахматы, рисовал карты звездного неба. Когда же тьма укутывала планету ночью, он варил себе кофе и, вдыхая терпкие ароматы, брал кисть и подолгу водил ей на холсте. Что он рисовал, никто не знал. Одни говорили, что пейзажи, на которые он мог любоваться с балкона своей загородной виллы, другие, что образ прекрасной незнакомки, оставшиеся же, утверждали, что он вообще ничего не рисует и лишь льет на холст воду, потому что слеп.
А он и в самом деле был слеп, об этом мог бы смело утверждать любой врач. Но вот кто-то считает, что при этом он прекрасно видел, даже, порой, лучше, чем те, кто имели глаза.
Он редко улыбался и не смеялся никогда. Да и улыбался он лишь одному существу на этой планете, своей собаке – Марте. Говорил он, что она, пусть и глупая, но все понимает, к тому же, глупость ее – не порок, а награда, ибо нет в ее собачьей голове ни дурных помыслов, ни злобы. Ни зависти.
Он ненавидел лето и завистливых людей. Причем ненавидел их в равной степени, считая, что завистливые люди, как удушливая жара, то губит своим излишним самомнением окружающих, то ливнем льют горькие слезы завистливой обиды.
Он считал, что нет на свете людей, способных в идеале понять друг друга, познать личную истину каждого. Есть лишь те, что нашли в себе силы подняться и сделать хоть какой-нибудь малый шаг навстречу этому.
И время было ему подвластно, и земные стихии, и мысли людские он читать мог и душу по глазам узнавал. Но вот только не спешил он гордиться своими дарами, и не желал их использовать, пусть даже на благо. Говорил он, что нет счастья на свете более и участи благополучнее, чем судьба родиться человеком, ибо дан ему выбор и время дано, и силы что-либо изменить и исправить.
Он  презирал и жалел тех, кто шел за толпой, он ненавидел большие города, рассуждая, что они – пристанище Дьявола.  Шумно в них и нет там покоя.
По утрам он долго молчал и лишь Марта, его собака, тихо ластилась у его ног, выпрашивая печенье.
А этим днем он просто шел вдаль по мостовой, навстречу весне…