История одного моего друга

В тебя как в зеркало смотрюсь!

Пролог
Моему любимому и дорогому другу.
Хоть и разошлись наши пути, но ТЫ в моём сердце,
 ношу ТЕБЯ рядом со своею душою.
 В ТВОЮ честь, смотрю иногда на жизнь ТВОИМИ глазами.
Как будто и ТЫ всё это видишь, как будто и ТЫ...
 Как будто и ТЫ переживаешь со мной радостные моменты,
 ТВОЕЙ мощной непосредственностью и уникальностью гоню отчаяние...
 не всегда, но случается только ТОБОЙ ОДНИМ и жив...
О ТЕБЕ и для ТЕБЯ!

Зачем нужна эта история? Таких много – это даже слишком обычно. Проходили, проходим и ещё не раз пройдём! Это верно! Только каждый раз почему-то, как в первый.
Всем нам по двадцать с лишним лет. Многие так и застряли в этом возрасте, многие только ещё переживают, а многим всё только предстоит. А это, оказывается, чертовски тяжело. Так хочется поверить в свою особенность и неповторимость, в своё избранничество. Побороться бы лишь... Тяжко. Немного лень. Да и ради чего? С какой целью? Когда итог: всё, как и у всех. Только и к этому, оказывается, надо суметь прийти, выслужиться перед суровой начальницей – жизнью.
Нет, надо бороться. Надо бороться ради своего особенно-обычного. Ради себя, а потом, может быть, ради кого-нибудь ещё...
Вот я и решил рассказать историю одного моего друга. Чужой опыт – всё же опыт, а значит: не должен пропасть даром!
Волею случая, может быть, сил высших, судьбы или чего там ещё я познакомился с Шаткасом. Снял маленькую квартирку в серенькой хрущёвке, куда и въехал со своим скудным скрабом. Уходил рано, возвращался поздно. Пока однажды в подъезде я не встретился с ним. Он курил, помаргивая левым глазом. Такой у него был «тик», который всегда выдавал его усталость. Крупный, с гордо расправленными плечами. Увидел меня – заулыбался. Вежливо поприветствовал – несколько неожиданное поведение для человека его возраста. Мы разговорились. Оказалось, что живём через стенку. Панелька. Всё слышно. Со временем я научился безошибочно разбирать дома он или нет. Просыпаясь, он включал долгий микс. Минут на десять. Я не устоял однажды и спросил его, что это за песня. «Because i go high», исполнителя забыл. Хит годов девяностых. Шумел, разговаривая по телефону. Выходя, хлопал дверью своей комнаты.  С таким же хлопком возвращался. Что-то приговаривал, иногда мог смачно ругнуться в полный голос. Но не выходило грубо, а как-то естественно. Так и надо делать, когда твой компьютер виснет, когда обрывается сотовая связь. Легко, задорно. О моём присутствии он никогда не догадывался. Всё время с книгами: мне нужна тишина, не Шаткасу.
Постояли, поболтали, что-то чарующее и жутко притягательное было в нём. Я предложил зайти ко мне. Шаткас засомневался. Он как всегда не успевал с учёбой. Какой-то проект нужно было доделать в срочном порядке. Но разговором разгорелся, интересно стало ему со мной, впрочем, это не комплимент мне: всегда ко всем испытывал он глубокий, но, честно говоря, быстро проходящий интерес. Договорились встретиться на следующий день. Я приготовился. Странный период был в моей жизни, избегал я всех, но не в этот раз. Возвращаясь домой, я увидел его через окно автобуса. Такой смешной. С поддёрнутой нижней губой, поверх голов смотрел. Только вот догадайся, что там, у него в голове. Пошли ко мне, предварительно побывав в магазине. Видно было, как он сдерживался. Выпить ему доставляло явное удовольствие, но надо было соблюдать ритуал тостов и слов, да и неудобно было ему, наверное. Я заметил это, стал наливать почаще, – в точку! Никогда не считал себя слабым. Но в этот вечер понял, что не могу выдержать его темп. Конечно, за ночь он заставлял меня несколько раз совершать жуткие походы до круглосуточных магазинов. Его не смущало, что я иногда пропускаю, а я изо всех сил пытался казаться проще, чтобы не ставить его в неловкое положение. Поговорить успели обо всём: о политике, как полагается, когда немного выпивши, об экономики, о музыке. Здесь он раскрылся. Целый мир – от современных хитов, до самых-самых древних песен наших родителей. Нисколько не стесняясь, высказывал свои пристрастия.
Со временем стал заходить ко мне чаще. Я начинал ждать его часов с девяти, это даже превратилось в какую-то зависимость. Его мир превратился в мой: с его многочисленными друзьями, родителями, учёбой, романами. Мне стало казаться, что и я стал помаргивать левым глазом, как Шаткас. Я старался избавиться от этой привычки, особенно неловко было, когда моё веко дёргалась в его присутствии, я боялся: он подумает, что я его передразниваю или что того хуже – копирую. Мои новости его не интересовали – в этом он был эгоистичен. Я и не рассказывал, времени не было, очень хотелось слушать его приключения, его жизнь, всегда заманчивую, увлекательную. Только так можно жить, как он! Всегда в гуще событий, всегда на виду. Так и надо.
По вечерам иногда слышал, как он играет на скрипке, в подъезде встречал его с почти всегда разными подругами, не всегда красавицами. Но его это, кажется, не волновало, в каждой он что-то находил. Каждую любил. А как начнёт рассказывать, создаётся впечатление, что это лучшая девушка во всём мире. Я, было, пару раз чуть не влюбился в какую-то его Олю и Снежанну. Последнюю хотелось любить за одно только её имя. Времени, жаль, не было, непременно пережил бы и это.
Многие ночи были наши. А то! Удобно-то как, соседи всё-таки.
Однажды засиделись сильно. Опьянели. Тут-то он мне и рассказал: как побывал у «Умалишённого». Долго рассказывал. Плавающими глазами пытался придать больше значения сказанному. Не уверен, что такой «Умалишённый» существовал, каким он мне его рисовал. Но, видимо, хотелось его представлять именно таким, чтобы непременно только так и мыслил, только так и говорил. Пусть. Рассказывал взахлёб. Хмель, конечно, но и я увлёкся этим романтичным персонажем без имени. На моё: «Было бы очень интересно побывать у него в гостях!» Шаткас сразу отпарировал, что мы можем хоть завтра сходить в больницу. У него же отец там работал. Тогда я сам сразу во всём и смогу убедится. Решено было всё очень быстро. Условились, что встанем непременно с утра пораньше и пойдём в больницу. И чтобы без всяких отмазок, что не хочется вставать. Признаюсь: с утра я кое-как поднялся и как представил себе, что предстоит сделать, очень захотел отказаться. Больница для душевнобольных не особенно притягивала меня. Но раз уж решили...
Немного хмельные – Шаткас заставил зачем-то меня перед посещением попить пива, но всё же пошли. В больнице к «Умалишённому» я не попал. Была какая-то проверка или что-то в этом роде, но я не расстроился. В конце концов, быть ему таким, каким его хотел видеть мой друг. Это будет гораздо важнее для этой повести, чем если бы я нарисовал его таким, какой он и есть на самом деле.
Вернулись. Опять пошли ко мне. Два запойных дня. Перепугался, что сопьюсь, или что не хватит здоровья. Но Шаткаса разве этим напугаешь? «Это невозможно!» - скажет он. Столько целей, столько всего надо успеть. Это просто для настроения, для атмосферы. Конечно, он и во хмелю умудрялся сдавать экзамены, браво отстаивая свои суждения и мысли. Я так не могу!
Со временем познакомился и с его родителями. Сначала с матерью. Милая женщина. Всегда встречает с открытыми объятьями. Не отпустит, пока не накормит, не напоит чаем с конфетами или чем-то домашним. Так приятно. Так бы и сидел у них в гостях. Потом с его отцом. Очень неординарная личность. Своим взглядом прожигает вас насквозь. Ещё бы, с таким-то опытом работы в психиатрии. Быстро устраняет ваше стеснение первого времени умелой шуткой, или какой-нибудь лёгенькой историей. Как это он делает, только через некоторое время хочется всё ему рассказать, как есть. Он тепло улыбается. Но не покидает ощущение стены. Слушая вас, он поддакивает, даже говорит что-то в ответ, но не вкладывается в разговор. Наверное, потому что не может он пережить каждую судьбу – сам с ума сойдёт. Профессиональная привычка, должно быть, - отгораживаться от всех.
Всё узнал я об этой удивительной семье: и разочарование в научной деятельности деда, и неудачи отца, и развод родителей. Целый роман мог бы получиться. Но не об этом разговор, захотелось пробежаться по воспоминаниям, по воспоминаниям его семьи, так между делом. Потому как и это важно, и это часть Шаткаса, его жизни. Через пережитое, при этом не только своё, он обрёл свои идеалы.
И много-много всего ещё за кадром, не столь интересного, но жизненного, которого не смогут вместить эти страницы, как не вместить им и самого Шаткаса. Лишь попытаюсь набросать карикатурой. С его историей любви, которую с его великодушного разрешения, переживал долгими вечерами, через его рассказы. Бледный, истощённый, не удавалось ему уснуть, необходимо было говорить о ней. Моменты не совсем важные, сентиментальные, трогательные, мечтательные, из которых в последствии, быть может, и складываются воспоминания о молодости, да и о прожитом вообще.
Очень жалею, но потом мы стали видеться реже. Реже он стал принимать мои приглашения, реже и трубку стал брать. Серый какой-то, нелюдимый, со своими новыми дружками. Меленькими, таких случайно сносишь в толпе и сверху бросаешь скупое «Извини!» Проходят такие толпами. Кожаные куртки, олимпийки, кроссовки, маленькие личики, сутулые плечи, бесцветный взгляд. Правда, и у них жизнь, но туда не хочется спускаться. Надо иметь мощный фонарик, чтобы суметь высветить что-нибудь интересное и притягивающие. Наверное, поэтому и не о них, хотя чувствую: не избежать.
Друг мой, душа моя, зачем? Зачем? Я всегда был рядом!.. Я и теперь близко... Только, видимо, говорить нам на разных языках. Не услышать тебе меня. Вот и остаётся мне лишь вопрошать верх, надеяться...
Молитвой тихой, неустанной я за тебя радею и молюсь. Тебе все оды и слова. Вся жизнь лишь для тебя и всё вокруг, но только ты решил всё по-другому, но только ты решил, что всё не так... А я хоть верен был тебе и всё же... Мы разошлись... Прости...






 

Глава I

Умалишённый, или встреча с человеком, которого не жалко.

Это тюрьма отпирается снаружи, а свобода изнутри.
Надпись на случайно попавшей мне в руки открытке.

Шаткас захлопнул дверь, ловко защемив язычок замка. Сбежал несколько пролётов вниз по лестнице. Вспомнил, что забыл ключи от квартиры. Поднялся обратно. Ухмыльнулся, весело ударив себя ладонью по лбу, и, уже в приподнятом настроении, помчался в университет. Темно было в подъезде.
Ты навалился всем телом на выходную дверь и в одно мгновенье оказался на улице. Дверь подъезда зазвенела железом от удара об косяк. Ты виновато втянул голову в плечи. Солнце слепящими лучами ударило тебе в глаза, блёстки снежинок усиливали эффект так, что ты вынужден был некоторое время стоять, не двигаясь, и щурить глаза, чтобы привыкнуть к такому яркому свету. Позёмка, образуя весёлые ручейки, стелилась по начищенному тротуару, который, между прочим, едва угадывался под утоптанным слоем снега.
Шаткас нахохлился, поднял воротник и, прискокнув на месте, быстрым шагом направился на остановку. Прохожие кучками метались по тротуарам, пряча лица от порывов свежего ветра. Машины ревели, затевая очередные весёлые старты с разрешающим сигналом светофора. Гремели переполненные трамваи, с вечно суетящимися бабушками, столь многочисленными в утреннее время. Небо, огромною лазурно-голубою сферою, убегало вниз улицы, пряча редкие облака за крышами обшарпанных четырёх-,  пятиэтажек, парящих своими вентиляционными трубами.
Шаткас задорно улыбался сутулым  встречным, торопящимся по своим делам. На остановке забрался на бордюрный камень, из-за чего стал выше остальных, и огляделся. Глаза, впрочем как и всегда, искали очаровательных незнакомок, с которыми - в этом ты был уверен – тебя непременно сведёт судьба и увлечёт великолепной любовной авантюрой. Но их не оказалось – да разве тебя это способно смутить?
От остановки до остановки лениво плелись автобусы, рыча огромными двигателями, с треском открывали двери, выплёскивая в морозную свежесть городской улицы одних и засасывая других. Шаткас не торопился. Силился припомнить, сколько и какие у него пары, только на этом ему никак не удавалось сосредоточиться, постоянно отвлекали другие, более насущие мысли: что идёт в кинотеатрах и остался ли его друг ночевать у Светы, или всё-таки у них ничего не вышло, - обычные студенческие заботы, учёба для которых не представляет никакой важности, если, конечно же, это не период сессии. Вообще ты относился к учёбе с огромной долей предопределённости, считая, если тебя что-то задерживает, то так угодно судьбе, Богу, либо силам высшим, которые давно всё за тебя решили. Такая предопределённость, впрочем, касалась только учёбы, потому как если Шаткасу что-то мешало попасть на вечеринку или познакомиться с девушкой, то он прикладывал все свои усилия, чтобы преодолеть эти трудности, и всегда находил ловкие и изобретательные решения.
Наконец подошёл его номер маршрута. Он решительно приблизился к задыхающемуся гиганту, толпа нахлынула, двери отворились, и в без того переполненный автобус набилось порядочное количество пассажиров.  Люди пыхтели, сопели, доставая свои проездные билеты, кондуктор что-то угрожающе покрикивал, тянулись бесконечные монеты, неизменно превращающиеся в билеты, которые, к удивлению, всегда находят своих владельцев. Впереди стояла симпатичная девушка. Шаткас галантно приобнял её одной рукой, как если бы хотел защитить от давки, и мило улыбнулся. Незнакомка никак не отреагировала на его возвышенный жест.
Это было начало ещё одного нового дня, столь же незаметного и ничем не отмеченного, как и многие другие, коим суждено отойти к истории и тихо покоиться в небытии, не засоряя память сколько-нибудь важными событиями. Автобус гудел, перестраиваясь из ряда в ряд, распугивая маленькие машинки, и заставляя двигаться в обратном направлении дома, дворы, вывески магазинов, рекламных щитов, всё так же покорно застывая у остановок, выбрасывая одних и забирая других. Шаткас с удовольствием рассматривал лица соседей, улицу. Как вдруг неожиданно вспомнил, что собирался познакомиться с привлекательной смугляночкой, в которую так отчаянно умудрился влюбиться накануне. Сразу возник материальный вопрос. Хоть он и не был дворянского происхождения, но его отношения к деньгам было достойно принцев голубых кровей, никогда не знающих точную сумму своего кошелька. Но в этот раз даже не пришлось проверять карман: он отлично знал, что он пуст. Это огорчало. Не мог же он подойти вот так, запросто, не пустив немного пыли в глаза, хотя бы только на первом свидании. Надо было срочно справиться с этой проблемой! Он решил наведаться к отцу. Отец его работал то ли психологом, то ли психиатром, -  Шаткас всегда путал эти два понятия: в общем, с психами, как он любил шутить. Не забивая больше голову парами, он выскочил из автобуса, бросив на произвол судьбы милую соседку, и направился к лечебнице для душевнобольных.
Идти предстояло дворами. Дорога петляла между небольшими скверами с заснеженными скамейками, детскими садами с повизгивающими детьми и вечно нервными воспитателями, парковками с жужжащими автомобилями; поднималась вверх и упиралась в устрашающего вида забор коричневато-никакого цвета. Даже сложно представить себе, что это заграждение когда-то было новым и радовало глаз свежестью краски. Дойдя до угла, Шаткас свернул на перпендикулярную улицу и сразу выставил себя на растерзание пронизывающему ветру, который никогда не унимался в этой части города. Озорные порывы задирали куртку, пробираясь порой до самого тела, от чего мурашки в панике разбегались во все стороны. Только вот в этот раз хулигану никак не удавалось раздосадовать человека, который всё время чему-то улыбался.  У самых ворот Шаткас остановился: реакция вполне оправданная.
На выставке одного довольно-таки известного художника (по провинциальным меркам) была представлена занимательная картина. Огромный покосившийся старый дом, видимо, родовое поместье века XVIII. Окна  выбиты, задняя стена разрушена. И всё-таки развалены эти были величественны. Может потому, что хранили дух времени, а может, и потому, что раскрывали талант художника. То же было и с лечебницей. Старинный деревянный двухэтажный дом с разбросанными вокруг него маленькими домишками, -  очевидно, бывшие флигеля соседствовали с трёхэтажным каменным бараком. Покосившиеся стены, перекошенные оконные проёмы с резными наличниками вокруг. Эту часть города не тронула индустриализация только благодаря душевнобольным, которых разместили здесь когда-то «красные», отчаянно уничтожавшие напоминания времён минувших и по иронии судьбы сохранившие жизнь этому динозавру режима царского, к которому со всех сторон подбирались гигантские строения новой цивилизации, оставляя его без солнечного света в вечных порывах дикого ветра.
Шаткас вошёл, уверенно повернул направо и твёрдым шагом направился к самому крайнему строению, где находился кабинет его отца. На крыльце стояли двое. Чуть пониже - молодой человек, в вытертой кожаной куртке и причудливой красно-синей шапочке с помпоном, нервно объяснял своей собеседнице - девушке очень полной, закутанной в несколько свитеров, о чем свидетельствовали разноцветные воротнички, как он грубо обошёлся с медсестрой этим утром. Шаткаса заинтересовал их разговор, и он остановился рядом, с показным равнодушием смотря в другую сторону. Кожаная куртка рассказывала, сбиваясь и логически неверно выстраивая высказывания, правда при этом чрезвычайно эмоционально и красочно, историю о том, как он обругал медработницу. Она хотела померить его температуру, а он, не желая просыпаться, обозвал её по матушке.
- А в следующий раз я знаешь, что сделаю? – визгливым голосом он задал вопрос.
Шаткас не выдержал и повернулся, чуть было не задав вопрос: «Что?». Но этим движением он лишь привлёк внимание молодого человека, который вопросительно посмотрел на него. Шаткас смутился, но тут же оправился и, извинившись, прошмыгнул в здание. «Вот ведь, заслушался какой глупостью» - ухмыльнулся он, шагая по коридору.
Некоторые доктора, узнавая его, приветливо улыбались, протягивая руку. Он охотно отвечал на рукопожатия, попутно придумывая истории, почему он ищет отца - сказать правду казалось неудобным! Местами молочно-белые стены  выворачивали наружу иссохшую штукатурку, сверкая жиденькой дранкой. Вытертый линолеум пузырился и щеголял своими дырами, оголяя изношенный деревянный пол. Шаткас подошёл к кабинету своего пращура. За обитой рыжим дермантином дверью,  ручка которой грозила остаться в руках при неосторожном использовании, таилось его свидание, точнее то, без чего, по его мнению, оно не могло состояться. Он постучал и сразу дернул за рукоять, но дверь не поддалась. Он дернул ещё сильнее и, наверное бы, так и выломал её, если бы не тихий голос нянечки:
- Ваш отец ведёт занятие в группе, к 12 часам закончит!
- А! тётя Валя! Здравствуйте! А я думал он у себя! Пойду, посижу тогда у него на занятии! Спасибо! – отпустив наконец измученную дверь, сказал Шаткас.
Тётя Валя даже не успела добавить «пожалуйста», как он уже поскрипывал своими подошвами в другом конце коридора.
Два раза в неделю его отец проводил занятие в группе, которое заключалось в беседе с участниками-пациентами. Он задавал вопросы, касающиеся настроения и чувств, выводя тем самым людей на беседы. Это ему позволяло делать свой непонятный научный анализ. Отец приветствовал, когда на занятие приходил кто-нибудь из внешнего мира, это давало душевнобольным возможность чувствовать себя более уверенно: так как и «нормальные» люди отвечают на те же вопросы. Шаткас знал это и даже неоднократно присутствовал, что собирался сделать и в этот раз. Ему необходимо было убить время: от поставленной задачи отступать он не собирался!
Дверь в аудиторию была приоткрыта, он узнал голос своего отца, спорившего с молодым человеком, которого Шаткас встретил при входе в лечебницу.
-Нет, я не пущу тебя на занятие!  Ты плохо себя сегодня утром вёл! – воспитательным тоном говорил отец.
-Ну, Валерий Григорьевич, пожалуйста, я больше не буду! – умолял пациент.
-Я сказал нет, будешь знать!
-Ну, пожалуйста, ну что Вам сложно, я же сказал, что не буду!
-Нет!
-А я сказал, да! Я хочу вот и буду сидеть здесь и не уйду куда-то!
-Так! - более жёстким тоном обрезал Валерий Григорьевич. - С тобой я занятие проводить не буду, встал и закрыл дверь с другой стороны! Не мешай нам работать! 
-Ну и пошли Вы..! – хлопнув дверью, прокричал смутьян, но фразу не закончил, видимо, авторитет Валерия Григорьевича не позволил.
Это был особый больничный мир, со своими порядками и происшествиями, героями и негодяями, – маленькая модель социального общества, с прекрасно отрегулированной системой взаимодействия «верхов» и «низов». Это государство держится обособленно, вступая в контакт с внешним только во время, отведённое на свидания больных с их родственниками.
Некоторое время Шаткас постоял в нерешительности перед дверью. Он взволновался. Первый раз он присутствовал при укрощении психов. Стало неудобно вот так вторгаться к отцу после его нравоучений.
Юноша огляделся по сторонам и двинулся дальше по коридору, не составив определённого плана действия.  На стенах красовались плакаты с надписями: «Помоги себе сам», «Одинокому везде пустыня», «Не сравнивай себя с другими», «Сегодня я уже гораздо лучше, чем вчера», «У меня на всё есть время и силы!». Всё это вместе с запахом создавало особую болезненную и отталкивающую атмосферу психиатрической лечебницы.
Пройдя до конца коридора, он свернул в больничный покой, увлёкшись разглядыванием картинок. В палатах в это время никого не было, все разошлись по занятиям, процедурам и врачам. Двери были плотно закрыты.  Утомившись, он присел на скамью против палаты номер пятьдесят один, единственной, куда можно было заглянуть. Единичка, склонившись к пятёрке, зрительно напоминало букву «Я». Кто-то кашлянул. После чего снова воцарилась тишина. Молодому человеку стало любопытно, и он оглядел помещение. Это была просторная комната, в которой размещались восемь панцирных кроватей с миниатюрными тумбочками возле них. Шесть коек примыкали по периметру к стенам, две другие стояли в самом центре, что должно было доставлять их владельцам жуткие неудобства. Стены, выкрашенные синей краской, которая местами облезла, наполовину, завершали убранство скромной обители. В самом углу сидел человек, сгорбившись и подобрав под себя ноги. Взгляд его плавал по бескрайним просторам обшарпанного линолеума. Умалишённый покачивал головой, видимо, сам с собой о чём-то беседуя.  «Ему должно быть зябко!» – почему-то подумалось Шаткасу. Вдруг он резко поднял голову и, встретившись взглядом с молодым человеком, неловко улыбнулся и поспешил отвернуться. Сердце юноши сжалось от такого взгляда, захотелось сделать что-нибудь хорошее для него: утешить, пожалеть, поддержать, -  и он, повинуясь какому-то странному порыву, вошёл в палату.
Умалишённый никак на это не отреагировал. Шаткас поздоровался, но и это не вызвало никакой реакции. Немного растерявшись он присел на единственный стул и, не зная, что делать дальше, неловко вздохнул.
- Не люблю этот стул! - неожиданно сказал больной, чем напугал своего собеседника, уже собиравшегося покинуть помещение.
- Почему? – автоматически переспросил Шаткас.
- Он скрипит неприятно! – заключил пациент, и снова неловкая пауза повисла в воздухе.
Молодой человек смущённо поднял глаза. Умалишённый смотрел в сторону. Это был человек лет сорока, его высокий лоб оттеняли блестящие тёмные волосы, карие глаза были лишены всякого блеска и лишь отстранённо смотрели сквозь предметы. Кожа его лица отличалось болезненной бледностью и дряблостью старика, острый подбородок заканчивал исхудалое лицо. Ростом он, должно быть, был выше среднего, только вот постоянная сутулость и плечи, свешивающиеся вперёд, скрывали это. Его внешний вид вызывал противоречивые чувства: сострадание вместе с некоторой брезгливостью - так как, видимо, приём душа не был здесь частой практикой; жалость с долей отчуждённости - страшно было узнать его судьбу, хотя любопытство бушевало, – вообще ситуация не из повседневных, где вести себя надо по-новому. Все те излюбленные клише для обычных разговоров здесь, естественно, не действовали, а вот других, к сожалению, Шаткас не знал. Единственное, что оставалось, - это беспомощно ёрзать на стуле, в ожидание повода начать разговор или уйти.
- Вы можете крикнуть, прямо во всю мощь своих лёгких! – всё также покачивая головой, промолвил Умалишённый.
- Простите? – неуверенно переспросил Шаткас.
- Да-да, вы правильно меня поняли, именно крикнуть! – отстранённо продолжил больной.
- Как крикнуть? – отклонившись назад, с глупым выражением лица переспросил Шаткас. В этот момент он меньше всего напоминал уверенного в себе молодого человека, желающего завоевать сердце милой смугляночки, больше маленького ребёнка на школьном уроке, который никак не может найти ответ на вопрос и в отчаянии  лишь продолжает переспрашивать учителя.
- Крикнуть! Это помогает... не зря же ура кричат, когда в атаку идут, это меняет внутреннее состояние со страха на храбрость, да к тому же это необычайно бодрит, хотите - покажу?
 И Умалишённый набрал воздуха. Шаткас слегка побледнел и с ужасом приготовился к неминуемому. В голове мелькнули санитары, которые, может быть, отреагируют и прибегут. Во всём, конечно же, обвинят его – сына главврача, выйдет скандал. Но вместо крика душевнобольной улыбнулся.
- Не бойтесь! Это я так, пошутить, чтобы разрядить обстановку! – заключил он.
Юноша почувствовал себя ещё глупее. Захотелось уйти, но теперь что-то странное удерживало его, гораздо большее, чем любопытство.    
- Как Вас зовут? – тихим и располагающим тоном спросил Умалишённый.
- Шаткас, – пробормотал гость.
- Странное имя, в первый раз слышу, откуда оно?
- От бабушки, она из Туркменистана.
- От бабушки…, - задумчиво проговорил больной, - в Вашем имени много нестабильного, наверное, сочетание звуков дарит такую ассоциацию: шатать, шатко. Вас не дразнили в школе, хотя какое это имеет значение?..
«А меня вот в школе дразнили, несмотря на то, что имя обычное. И потом тоже дразнили, но это всё я. Я так ставил себя, что ли?.. поэтому и дразнили, впрочем, не более чем остальных... Странное дело – дразнить кого-то. Вы дразнили кого-нибудь? Что я глупости спрашиваю! – Сам себя оборвал Умалишённый и сразу продолжил, - я вот дразнил! Знаете: от этого получаешь некоторое удовольствие, адреналин, что ли?.. Ждёшь, когда человек выйдет из себя, наговорит тебе всяких гадостей, хуже того, погонится за тобой, а ты смеёшься и боишься, боишься и смеёшься... А потом вдруг возьмешь и остановишься... Мол, на вот, сделай мне что-нибудь. И тогда он теряется.
«Но это всё потому, что самоутвердиться хочется! Стать выше одним махом тяжело, а вот принизить кого-нибудь легче и питаться этим...
Умалишённый приосанился.
- Вы представились, а я нет, это невежливо с моей стороны. Сейчас... минутку... я тоже представлюсь...
«Вы знаете, я уже не молод, а за всю свою жизнь так и не научился представляться. Дома меня называли ласково и когда я был маленький, я так и представлялся всем, это вызывало умиление и смех, подрастая, я его заменил на укороченный вариант имени, которым меня называли мои друзья. Но когда и юность прошла, надо было представляться полным именем, но мне это всегда казалось вычурным, и я тушевался...
 «Я не люблю имена, хотя Ваше мне очень понравилось. Особенное имя у Вас... и судьба... тоже... должна быть – особенная...
«Можно я останусь без имени? Я же Умалишённый! Не хочу быть как все! Хотя я не уверен!.. что не хочу... Мне больше нравиться прозвище, которое мне дали здесь: «Француз» за то, что я когда-то учил французский. Оно как будто меня наделяет какими-то новыми качествами, которыми я не обладаю. Здесь и изящество, и утончённость, даже темперамент!.. и много всего-всего... Меня забавляет, когда один мой сосед обращается ко мне: «Эй, комансава!» Как вам больше нравится: Француз или Комансава.
«Знаете, довольно странно! Мне порой кажется, что я - это не то, что я из себя представляю, а то, кем меня видят окружающие, как с прозвищем. Или вот например Вы, появились неожиданно в моей жизни из неизвестного мне места, куда потом несомненно вернётесь. Но для меня останетесь человеком с необычным именем, в котором много неустойчивого, и, может быть, необычной судьбой... Забавно, да?..
«А Вы? Вы, всё-таки, человек... с целями, устремлениями, и скорее всего есть идеал, которому Вы следуете... и ориентируетесь на него. Стать доктором наук, например, бизнесменом, а я Вам всё - имя неустойчивое, судьба необычная. Так, в конечном итоге и поверить несложно самому, что личность Вы нестабильная и не можете быть как все... А надо самому, самому надо...
«Только вот я поздно понял, что я – это их представления. Начал было избавляться от них... процесс неприятный: скажу я Вам! Знаете как орех... Раздавить скорлупу, чтобы добраться до плода... Такой путь одинок и небезопасен... Да и зубы потом болят.
- Как Вы думаете, я прав или не прав?!? – неожиданно обратился Умалишённый к Шаткасу, убаюканному его монотонным голосом.
Молодой человек взволновался. Надо было отвечать, стараться быть адекватным беседе, при этом не под стать душевнобольному, он сильно комплексовал. Лучший способ, как ему показалось - пожать плечами, что он и сделал, неуверенно и кротко.
- Вот и я не знаю, а так хочется всё попробовать, узнать, а вдруг в этом путешествии есть истина. Знаете, в той жизни у меня день был расписан по минутам. Не сам собой, конечно же! Я его расписал! Но графика своего придерживался с прилежанием. С утра я должен был успеть на работу, потом домой, дела всякие... время спать, а так хочется поразмышлять, посмеяться, погрустить, сделать что-то с чувством, но нет времени...
«А когда вдруг отменяется встреча и у Вас образовывается пауза, то кажется, что себя некуда деть, ведь просто так не посмеёшься, правда?..
«Пауза, как в театре, представляете? Затишье, за которым должно разразиться грандиозное действие: трубы, фанфары... трам-пара-рам... после чего Вас увлекает ещё более потрясающее действие кульминации, развязки ли: не важно – эмоционально-увлекательное...
«Только это не касается нашей повседневной жизни...
«Наши паузы мы пережидаем, убиваем. Ходим по улицам, разглядывая плакаты, переключаем телеканалы телевизора, едим – это увлекательней и приятней, особенно если вкусно поесть, можно ещё выпить, чтоб в голове помутнилось немножко. А потом заново влиться в повседневность, как будто из неё и не выпадав...
«Вам знакомо чувство, когда себя некуда деть? – в очередной раз, хотя и не нуждаясь в ответе, обратился Умалишённый к Шаткасу, на что получил то же пожатие плечами и с явным удовольствием пустился дальше в свои дебри размышлений.
- Некуда себя деть, как назойливую книгу, и Вы лишь перекладываете её с места на место... с места на место... с места на другое более подходящее место...
Больной устал, глаза раздражённо блестели, грудь часто и неровно вздымалась, он подошёл к окну и с явным облегчением облокотился на подоконник. За окном собирались тучи. Зима, давно вступившая в свои окончательные права, засыпала грязь и мусор города ослепительно-белым снегом. За окном Умалишённого находился палисадник и, хотя покров снега скрывал его силуэт, пациент лечебницы для душевнобольных знал его наизусть. Раньше там было несколько клумб, где высаживали цветы и содержали всё в порядке, но теперь он превратился в земляное возвышение с разбитыми камнями по краям, летом зарастал крапивой, осенью чернел и обнажал жестяной мусор буро-коричневого цвета, неизвестно откуда взявшийся, но столь привычный для глаз русского человека. Только зимой он являл собой что-то величественное, сияюще-чистое. Больной скользил взглядом по его поверхности, медленно успокаиваясь.  Набравшись сил, он обернулся, Шаткас сидел в той же позе, только держался уже не так ровно и гордо как в самом начале: ссутулился, плечи свесились – его явно застали врасплох такими размышлениями.
- Вы счастливы? – обратился к нему Умалишённый, возвращаясь после небольшой прогулки по комнате на свою кровать, где, очевидно, он чувствовал себя, больше «у себя», чем у окна.
- Не понял? – промямлил юноша.
- Что ж тут непонятного? Вы счастливы? – продолжал настаивать на своём больной.
Довольно странный вопрос для Умалишённого, да и для человека вообще, не умеющего найти баланс материально-нравственного... Надо было отвечать и отвечать жителю жёлтого дома, заключённому в этой тесной коморке с такими же, как он.
Шаткас собрался с силами и неловко ответил: «Да, вполне?»
- Вполне! Это слово мешается... Это как рыба второй свежести – это, кажется, у Булгакова... помните? А вопрос простой и подразумевает только: да или нет! Давайте попробуем ещё раз. Вы счастливы?
- Да! – менее уверенно сказал Шаткас. – Да, у меня вроде всё для этого есть!
- Ну, вот опять, - возмутился больной палаты номер «Я». - Но чего-то Вам всё-таки не хватает. Чего же Вы хотели бы ещё?
Юноша начал злиться и чтобы закончить этот глупый допрос обрезал: «Денег!»
- О, это слишком просто: Денег! – повторил Умалишённый. - Разве Вы плохо одеты, я имею ввиду, разве Вы мёрзните зимой? Разве Вы плохо питаетесь? По Вашему внешнему виду этого не скажешь!
Шаткас хотел было вспылить, но из-за страха показаться смешным - смолчал, не зная, что ответить, чтобы получилось колко. Только посматривал по сторонам, как будто что-то в этой комнате способно было вывести его из затруднения, но он лишь продолжал затягивать столь мучительную для него паузу.
- Я вижу: Вы в замешательстве, простите мне мою настойчивость! Не забывайте, я же Умалишённый. Давайте я попробую помочь Вам. Знаете, мне кажется, что я был счастлив... хотя я тоже не уверен... Я когда-то был ребёнком, мечтательным и очень впечатлительным. Я любил своих родителей, различая их только как папа и мама. Я верил в Бога, это я могу сказать с полной уверенностью, замирая перед тем великим и могучим. Вы знаете, как я верил?!? Я готов был плакать от одной только мысли, что Он есть, это необъятное, целое, милосердное. Тогда моя вера не была испорчена никакими книгами и суевериями. Это была моя вера и вместе с ней мой Бог и его мир - весь для меня. Я рассказывал это своим друзьям, и мы вместе упивались этой выдумкой. Знаете, так бывает в летнюю пору, когда грозовые тучи ходят мимо, закрывая почти всё небо. Но местами сквозь редкие прогалины прорываются солнечные лучи и вы можете видеть их контуры. Это очень похоже на озарение, очень божественный пейзаж. Мы бежали навстречу этому солнечному свету, наши маленькие тела выгибались вперёд, выпячивая жиденькую грудь, переполняемую восторженными чувствами. Мы клялись Ему во всём лучшем, подчиняясь восторгу дикого экстаза. А по возвращению домой, я всё лепетал, как колоколешко, и никто не мог меня унять. И оставалось лишь улыбаться моим рассказам о солнечных лучах, где парили ангелы, где я различал силуэты Бога. Я всё рассказывал, как я его люблю, как я обещал ему, что буду самым добрым, честным, справедливым. Взрослые отвечали улыбкой, снисходительной и милой – в этом таилась некая мудрость и, может быть...
«Боже мой, такая жестокость, только сейчас я это понимаю. Ребёнок всей своей чувствительностью видит родительскую любовь и непонимание, глупость и пошлость его рассказов. Разве так уж тяжело поверить вместе с ним в этого «надуманного Бога», который только и делает, что призывает к нравственности и пробуждает любовь к красивому...
«Но ещё страшнее то, как суеверные бабульки начинали приобщать к своим таинствам. Разве это сделало меня лучше? Разве то, что не надо кушать по средам и пятницам, опьяняло меня радостью? Но я думал, разве чтобы по-настоящему верить, вдумайтесь, «ВЕРИТЬ», - разве было мало того, что я уже делал? Мало?!? Надо ходить в церковь, читать молитвы, я тогда и по-русски-то плохо читал. Естественно, меня к этому никто не принуждал, ведь мы с вами живём в светском государстве, но зерно было брошено... Я сам себя начал обязывать. Ребёнок пытается не есть сладкого, не хулиганить, мои сверстники смеялись надо мной, когда я и их пытался принудить уже к настоящей вере. И что же получилось? - из всепрощающего, мудрого, доброго Бога, я получил какого-то назойливого божка, который следит и следует везде за мной по пятам. В конце концов, я начал на него злиться. А теперь я отказываюсь от него, как от ещё одних оков, стесняющих меня!
Умалишенный в исступлении своём задохнулся. Неловким движением открыл дверцу тумбочки и достал засаленную эмалированную кружку, где плескалась мутно-серая жидкость, и отпил. Бережливо поставил её на то же место и прикрыл противно скрипнувшую дверцу.
- Но нам надо убивать своих детей, умерщвлять в них живое, чтобы они становились на нас похожи и могли находить с нами общий язык, - продолжил свою речь больной. – Сколько раз я видел, как мать просит ребёночка говорить потише, а ведь это ему так сложно, когда он говорит эмоциями...
Тут он запнулся и в нервном возбуждении начал поправлять накрахмаленные края простыни. Раздавались крики и голоса обычной жизни очень далёкой от этих размышлений. Послышался топот шагов – в комнату влетел смутьян и герой этого утра. Не обращая никакого внимания на Шаткаса, он подбежал к Умалишённому и стал дергать его за плечи, выпрашивая сигаретку. «Француз» наклонился к своей тумбочке, с трепетом достал оттуда пачку дешёвых сигарет и своими тонкими и бледными пальцами протянул одну хулигану.
- Меня сегодня в группу не пустили, сказали: плохо себя вёл! Это они себя плохо ведут. Будят каждый раз в такую ранину. Я им ещё покажу, я им дам! – прокричал он и выбежал из палаты. Всё это время Шаткас сидел не шелохнувшись, из страха выдать своё присутствие этому грубияну, так неуклюже вмешавшегося со своей сигареткой в  их утончённую беседу.
- Это Димка, - вдруг сказал Умалишенный, - его здесь все знают. Он как домашний лар – всегда у всех на виду, он и есть быт и атмосфера больницы.
- Я недавно, или это было давно, - уже спокойно и тихо продолжал больной, - я здесь потерял счёт времени: точнее и от него тоже отказался тогда ещё. Раньше оно меня постоянно к чему-то обязывало. Я гулял по городу, меня отпустили под ответственность одного из докторов. Было очень холодно. Я хотел было пройтись по окрестностям, но отказался от этой мысли и уже возвращался к себе, как увидел странную картину. Несколько детишек, милых галчат, катались с ледяной горки. А с ними рядышком бегала собачка, бездомная дворняжка, и весело гавкала. Забиралась вместе с ребятишками на горку, неуклюже скользила, злилась, лаяла громче, сбегала вниз, покусывая детей за пятки. У сорванцов, как и у собачонки, это вызывало буйный восторг. Мне тоже стало так радостно и смешно, что захотелось вместе с ними прокатиться, но я вынужден был сдержаться, так как это, наверное, не полагается делать взрослому человеку... хотя я не уверен... Но чему радовалась дворовая псинка? Был морозный день, она непременно мёрзла. Несомненно, движения разогревали её, но ведь будет ночь, голодная, с трескучим морозом, а она радуется!.. Потому что она глупое животное?.. Тогда и я хотел бы быть глупым животным. Странная мечта, да?
Шаткас поднял на него светящиеся глаза.
- А Вы мечтаете? – спросил спокойно Француз.
- Да!
- Только если это о деньгах, избавьте меня от этого рассказа!
- Почему же? – обиженно возразил Шаткас
- Тогда расскажите, только честно, даже если это самая странная мечта! Не бойтесь! Я не посмеюсь! Я Вас пойму! Я же Умалишённый!
Шаткас помолчал. И собравшись с силами, вдруг с видом человека, идущего ва-банк, рассказал.
- Я всегда хотел иметь крылья. Я видел картинки могучих ангелов в сверкающих доспехах с огромными крыльями за спиной. Я очень люблю себя представлять в этом образе, только... – остановился юноша.
- Только что?
- Только я всегда почему-то думаю о проводах... – стекленея взглядом, утих Шаткас.
-Что ещё за провода? – в этот раз растерялся Умалишённый.
-А? – не слыша собеседника, переспросил гость, - проводах, коими окутан наш город на уровне второго этажа... Мне кажется, что для моих размеров подойдут только два огромных крыла, но я их не смогу расправить и взлететь. Провода помешают... и убьют током - если ангела можно убить электричеством; но во всяком случае боюсь, что не хватит сил порвать их. Взглядом ищу всегда прогалины или выдумываю, что взберусь по столбу и с него уже взлечу.
Умалишённый печально взглянул на Шаткаса, в его глазах что-то заблестело. Некоторое время они сидели молча. Это мучило юношу, не привыкшего молчать с незнакомыми людьми. Молодой человек начал жалеть о совершённом признании.
- Очень странно... – неожиданно проговорил Француз. – У Вас красивая душа. Говорят, что о красоте души можно узнать из мечты. Ваши крылья – это порыв к свободе, к ветру, к творчеству, к идеалу, но Вас сдерживают провода – реальность. Они поразят Вас, как меня поразили в своё время вечно докучливые... и чем сильнее Вы будете биться, тем лишь сильнее затяните узел. Я верил, что возможно противопоставить себя. Но это вызывает лишь насмешки и издёвки, с которыми Вы в определённый момент больше не можете справиться. Потом Вы решаетесь играть по правилам в надежде обыграть. Иллюзия, манящая и несбыточная. Вы становитесь ими. Пользуетесь их речевыми оборотами для выражения радости, печали, мечтаете о богатстве, как о единственном источнике счастья, до тех пор, пока Вам не станет невыносимо приторно следовать общепринятыми путями...
«Я брезгую!!! Я бежал!!! Я теперь Умалишённый, у меня нет имени, возраста, родни, друзей, национальности. Я в этих четырёх стенах со своим ярлыком «ПСИХ» обрёл свободу. Мне радостно – я смеюсь, грустно – плачу! Ни того ни другого, признаться, не делал очень давно. Это всё, наверное, из-за таблеток... Мне нравится, когда никого нет, попрыгать на кровати, правда, этого не делал ни разу, но хочется попробовать.
Шаткас молчал, в его голове вдруг накидали буро-коричневый жестяной мусор.
- Будьте аккуратней, как бы там не началась затяжная осень! – пророчески заключил «Француз».
 – И не воспринимайте всерьёз то, чего я Вам сегодня наговорил, я же всё-таки псих! – с иронией заключил он.
Юноша встал, подошёл к двери и, не оборачиваясь, проговорил:
- Нет! Вы не псих! Вы даже не Умалишённый!
По коридору шёл всё так же быстро, шаги стали лишь немного тяжелей, на улыбки знакомых отца не отвечал. На улице всё никак не удавалось отогреться, ветер пробирался под одёжду и судорогой пробегал по телу. Машинально сел в автобус, оплатил проезд, стеклянным взглядом отражая лица людей. Дома что-то поел, несколько раз проверил, закрыл ли дверь, что-то посмотрел, взял в руки какую-то книгу - хотел почитать, но глаза застелила мутная пелена, он заплакал.





Глава II

Шаткас
И было бы всё по-другому,
если бы не было так – как есть...

Своим именем Шаткас был обязан своей бабушке, Сальхе, жительнице солнечного Туркменистана. В середине двадцатого столетия разразилась свирепая война, втянувшая более восьмидесяти процентов всего населения планеты, безжалостно разрушая судьбы простых людей. С началом второй мировой дед Шаткаса, профессор, доктор медицинских наук, Веселов Григорий Алексеевич, занимавшийся проблемой «палочки Коха», был командирован в Туркменистан. Практически вплотную подойдя к открытию стрептомицина, ему пришлось отложить свои исследования в дальний ящик. Он вёл лекции, проверял устройства госпиталей, число которых на территории страны возросло многократно. Бесчисленные приёмы, диагнозы, слушания, консилиумы, – стало его новой жизнью. Как и вся страна, Григорий Алексеевич находился в постоянной деятельности, лишь украдкой воруя часы у и без того жиденького отдыха на дело всей своей жизни. Велико же было его разочарование, когда после войны он узнал, что некий сотрудник американского университета, Зельман Ваксман, обнаружил вещество, подавляющее рост туберкулёзной палочки. В 1943 году, когда вся великая держава надрывалась в борьбе, и слово «Победа» произносилось полушёпотом из опасений спугнуть её, Ваксман публикует своё открытие, чем окончательно и бесповоротно лишает Григория Алексеевича тяги к научной деятельности.
Туркменистан военный совсем не похож на Туркменистан начала века. Это была страна, погрязшая в национальных предрассудках, раздираемая бесконечной вознёй в Средней Азии великих колониальных держав, страна кочевых племён, нищих крестьян, собирающих по капле живительную влагу. Сельское производство, которое обеспечивало лишь четверть потребности страны, подталкивало жителей к караванной торговле, занятию ещё более опасному, нежели морское дело в эпоху Магеллана, из-за кошмарных погодных условий. Но всё изменилось с приходом белого человека. Культурный шок испытали и иноземцы, и аборигены. Для одних это были грязные дикари, в страхе разбегающиеся от гудка автомобиля, для других – какие-то странные пришельцы со стекляшками на глазах и огромным количеством непонятных приборов. Так началось строительство туркменистанской железнодорожной магистрали или «Турксиба», призванной, с одной стороны, утолить империалистический и колониальный голод Страны Советов, а с другой, – вполне материальный голод коренных жителей. Железную дорогу строили всем миром, без столь привычного для современного взгляда жестокостей. Рабочие получали жалования, имели нормированный трудовой день. Этот железный путь и принёс новое в жизнь кочевников: осёдлый образ жизни, а главное, школы, больницы, библиотеки и институты. В середине столетия это была уже совсем другая страна, где смешивались традиции двух миров.
Вечерами Григорий Алексеевич, проходя мимо домов, наблюдал стариков, в невозмутимом спокойствии сидящих у своих глиняных жилищ, шумную суетливость рынков, архитектуру, столь отличную от европейской. С едой дела обстояли плохо, республика была переведена на карточную систему, но порой и по карточке было очень сложно получить нужный товар. Мужское население в возрасте от 18 до 45 лет отсутствовало практически полностью, как и во всей Советской Империи.
Всё же, несмотря ни на что, жизнь продолжалась. Иногда можно было услышать музыку, увидеть национальные танцы самых разных традиций. Ашхабад превратился в Вавилон: турки, киргизы, узбеки, крымские татары, чеченцы, ингуши, балкарцы, армяне, греки и, конечно же, русские  - плотно соседствовали с коренным населением, которое тогда, почему-то, не очень противилось такому массовому заселению иноплемённых.
После войны дедушка Шаткаса продолжил работать уже в Туркменистанском Университете, основанном в 1950 году. Тяжело далось ему открытие Ваксмана; так и не оперившись, Веселов остаётся в тиши и глуши азиатской советской социалистической республики, где вёл лекции, на одной из которых он и встретил Сальху. Милая смуглая девушка, с тёмной безупречной кожей, с вечно смеющимися чёрными глазами, прочно и надолго вошла в жизнь уже немолодого профессора.
Среди пустыни со средней годовой температурой девять градусов, но с огромными суточными перепадами у них и появляется сын Валерий. Валька воспитывался в послушании и дисциплине, свойственной течению жизни Азии. С детства помнил рассказы о неудавшейся научной деятельности отца, видел и его уныние, и отсутствие всякого желания к жизни, доходящего порой до безумия. Видимо, всё это отравило жизнь Вальки. Он начинает свою борьбу. Учится с прилежанием. После школы подаёт свои документы в Ленинградский государственный институт имени академика И.П. Павлова, ныне Санкт-Петербургский Государственный Университет. С успехом выдержав экзаменационные испытания, поступает на отделение психиатрии. Научная деятельность становится делом теперь уже его жизни. Мечта об открытии, прославлении отца не покидают его.
Петербург ему нравился мало, после пустыни и скудности городской жизни Ашхабада он никак не мог найти себя в огромном городе, погружённом в мечты о себе, своём величии и уникальности. Суетливые люди, безучастно толкающиеся в метро, весенние потопы, пасмурность, бесконечные туристы – пугают и заставляют подолгу сидеть в общежитии за книгами. По окончанию курса при всех своих мечтаниях Валерий Григорьевич, к огромному сожалению, не набирает нужного бала, чтобы получить возможность остаться в Ленинграде и продолжить свою научную деятельность. По распределению попадает в огромный индустриальный город N, где получает место в лечебнице для душевнобольных. Этот город и становится исторической родиной Шаткаса.
В провинции Валерию Григорьевичу живётся гораздо спокойнее, виды равнин с волжских откосов успокаивают и чем-то очень отдалённо напоминают просторы родного Ашхабада. Он знакомится с Надеждой Николаевной, матерью Шаткаса, женится на ней и переходит в новое мирное состояние, балансируя между работой и семьёй. В начале восьмидесятых у них появляется сын. По неведанному никем навету, а также, наверное, желанию нового, они дают ему имя Шаткас, – дань уважения Сальхе.
 Шаткас рос шумным ребёнком, умеющим взять своё. На четверть турок, а на другие три - немного славянин, немного татарин и много, наверное, чего ещё. Избалованный, неуправляемый, в конце концов, он начинает поддаваться дисциплине.
В детском саду начинали тогда вводить ранние детские курсы по различным предметам. Учитель по математике призывал родителей Шаткаса отдать его в школу с математическим уклоном, по английскому – в языковую. Кончилось всё гораздо банальнее – отдали в ту, что была ближе к дому. О школе Шаткас мечтал ещё задолго до неё. В доме всегда царила атмосфера учёности и  проповедовался культ наук. Первые детские книжки завораживали. Особенно ему нравилась книжка с картинками о пионерах. Начиналась она с портрета В.И. Ленина. Его доброе лицо и милая надпись «вождь мирового пролетариата», навсегда остались в памяти Шаткаса, хоть маленьким он и не понимал, что такое «вождь», а уж тем более – «пролетариат».
    Лето Шаткас проводил в деревне. Шумными ватагами играли в прятки на обширнейших картофельных и пшеничных полях, вытаптывая целые инфраструктуры в благородных породах злаковых. Бабушка пугала суровым председателем, но это лишь прибавляло особой интриги детской игре. В деревне же тайком от отца-атеиста его крестили, нареча имя ему Глеб, в честь святого Глеба Муромского, именины которого приходились по церковному календарю на рождение Шаткаса. С бабушкой ходил в церковь, отстаивая заутренние. В храме Шаткасу нравилась не столько служба, зачастую утомительная для его детских ножек, сколько иконы, суеверные бабушки, к которым он от скуки приставал со своими разговорами. Они-то и стали его церковным образованием, рассказывая ему истории о двух ангелах Пятнице и Среде и слепой святой, исцелявшей одним прикосновением. Гроза для него была борьбой нечистой силы и Бога, - правда только в деревне, в городе он понимал, что это лишь явление природное. Дедушку донимал вопросами о войне. Дед всегда отмалчивался, только иногда в подпитии жужжал, имитируя самолёт, а томом замолкал, лишь иногда добавляя рассказ про телеги, под которыми прятался. Как-то смешно было слушать этот рассказ, про какую-то нестрашную войну. Но всё-таки война осталась для Шаткаса чем-то грозным и свирепым, а немцы кровным врагом. Играя в «войнушку» со своими друзьями, всей компанией рушили они коварные планы фрицев. Всё это было мило и лучезарно...
Пришло время учиться в школе. Своё первое сентября он запомнил надолго, цветы, костюм, специально для него сшитый, новые лица, робость перед первой учительницей и страх, что мама его не дождётся внизу. Этот день затмил только день посвящения Шаткаса в октябрята. Торжественная речь, рубиновая пятиконечная звезда с молодым Лениным в центре и скромный завет пионера, вручавшего звезду: «Учись хорошо!.. на пятёрки! ну и... на четвёрки тоже можно!»
Школа сильно увлекала его. Он с ответственностью просыпался по утрам в назначенный час, умывался, собирал свой рюкзачок, – вещь потрясающая, своими многочисленными делениями заставляла брать порой и лишнее. Шаткас очень переживал, когда первый раз по болезни пропустил учебный день.
Лето всё также в деревне, где, чуть постарше, он тайком от бабушки со старшими мальчишками попробовал первый раз сигарету из пачки всё того же красного цвета, не хватало которой только портрета Ленина, чтобы и ей стать частью огромного идеологического воспитания.
Но недолог был век социализма, надвигалось новое. На улицах появлялись новые лозунги, призывающие к неведомой для Шаткаса свободе и отказу от старого. «Сплюнь блевотину коммунизма». Галстук пионера маленький октябрёнок так ни разу и не завязал, хотя столько об этом мечтал, – когда подошёл срок поступления в пионеры, их отменили.
К свободе! Скорей! Пора раскрепощаться!
Много разговоров ходит о перестройке, и много хорошего ей приклеивают, но в жизни, пожалуй, абсолютного большинства она останется как года тёмные и страшные. Если бы каждой эпохе соответствовало время года, то на смену позднему социализму с его коротенькими летними красными шортиками приходит тяжёлая мрачная осень. Дожди, грязь, сумерки, опавшие листья, гниющие прямо на центральных улицах, – вот типичный перестроечный пейзаж.
Появился Горбачёв, загремела война в Афганистане, торжественный вывод войск из восточной Европы, не менее торжественное уничтожение Берлинской стены пронеслись чем-то очень далёким и непонятным. Начинало рушиться всё и вся.
К свободе! Скорей! Пора ещё более раскрепоститься!
Дома шли бесконечные разговоры о преимуществах демократии, о необходимости политики Ельцина. В деревне на высказывания бабушки и дедушки, что не пойми, что творится, и что отказываться от коммунизма нельзя, Шаткас кипел и негодовал, призывая голосовать за Ельцина. Газеты пестрили предсказаниями Нострадамуса о приходе к власти северного медведя, который и выведет страну на новый, качественно лучший путь. По обоюдному согласию было решено, что медведь этот и есть сибиряк Ельцин.
«Лучший путь» настал... Долгожданная свобода наступила...
С экранов полились разврат и ругань, говорить стало можно всё, а оказалось, что кроме пошлости, ругательств и мата говорить-то и нечего. Культура, так жадно мечтавшая о свободном самовыражении, впала в истерию от монологов женского низа в литературе до собачьих экскрементов в живописи. Оказалось, что уничтожить искусство просто – надо лишь позволить ему всё.
К свободе! Скорей! Пора ещё более раскрепоститься!
Бывшие заядлые коммунисты и праведники социализма стали вдруг демократами, на экранах телевизоров с утра появляясь на трибунах с призывами к свободе, а вечерами полуголыми в банях.
Мир, до этого не знавший о России ничего, узнал о ней как о стране варварской и дикой. Мужчины – мафиози, женщины – авантюристки. И это после Кончаловского, Карасика и Тарковского! Бывшие стахановцы и ударники труда превратились в пьяниц, спортсмены в бандитов, а комсомолки в путан.
К свободе! Скорей! Надо ещё более раскрепоститься!
В кинотеатрах показывали откровенную эротику, ужасы, насилие. Шаткас через фильмы открывал для себя запад, ранее являвшийся Диккенсом, Бальзаком, Сервантесом и Боккаччо, обретал для него теперь лицо Ван Дамма, Сталлоне и Шварценеггера.
На смену «Наука и жизнь» пришло «Никто не знает про секс». Про него и вправду никто не знал, как про понятие, да и не особенно нуждались. Но говорить о сексе стало навящевой необходимостью, говорили много и бестолково, преследуя идею просветительскую, а получив лишь раннюю беременность и венерические заболевания.
К свободе! Скорей! Пора ещё более раскрепоститься!
Страну делили на мелкие кусочки и раздавали каждому, при этом не особенно вдаваясь в объяснения, что с этими кусочками делать, и народ доверчиво бросался в авантюры типа «МММ», мечтая о близком богатстве.
Амнистии, послабления закона привели к тому, что с тюрем опали решётки и повисли на домах гражданских. Бандитская романтика заменила рыцарскую «Трёх мушкетёров». Магазины запестрили экзотическими фруктами, мясом, импортными бытовыми приборами. Теперь можно было купить всё, только вот не на что. В эру коммунизма этого хотя бы не знали. Народ обозлился, закрываясь за своими железными дверьми. На улицах постреливали, милиция обандителась, а бандиты узаконились. Профессора выходили торговать на центральные площади, уличные бросались в науку и на гребне многочисленных новоявленных научных кафедр и направлений защищали диссертации. Кого получше выкупал Запад, приезжая в столичные ВУЗы как на ярмарку талантов.
К свободе! Скорей! Пора ещё более раскрепоститься!
Закон ушёл, появились понятия. Молодёжь поделилась на неформалов, шокирующих своим внешним видом, и на бандитов, так называемых гопников. Первые в лучшем случае взрослели, в худшем спивались или садились на иглу, вторые в бесконечных уличных разборках уничтожали друг друга.
Родителям, к сожалению, было не очень до них – надо было найти способ прокормиться в этой неразберихе. Появились новые магазины, но очереди от этого не уменьшились. В давке и суматохе люди надкусывали хлеб прямо в магазинах, чтобы иметь возможность забрать его домой, в надежде, что остальные побрезгают – остальные не брезговали и надкусанным.
Но ничего...
Свобода понеслась, завьюжила, охмурила, подразнила, обозлила и стала не нужна. Теперь уже говорили о возврате к коммунизму, признавались его неоспоримые достоинства, и Шаткас в своих полудетских, полуподростковых политических спорах забирал всё более влево.
Деревня стала откровенно спиваться. Далёкая от политики, она воплощала то, к чему так все отчаянно стремились. Парни уходили в армию, возвращаясь оттуда инвалидами, либо не возвращаясь вообще. Бывшие друзья Шаткаса, когда-то бок о бок с ним сражавшиеся с мировым злом, теперь всё более состязались в количестве выпитого, а бывшие подружки самоотверженно отдавались, не особо разбирая кому, в бурных оргиях пьяных ночей. Шаткас старался не отставать. В нём жил лидер, которой и подталкивал его к ранней взрослой жизни. Страшно сказать, взрослеть начинали прямо лет в двенадцать, как в раннюю эпоху развития человечества.
Валерий Григорьевич и Надежда Николаевна, к счастью, быстро разглядели столь сильную любовь Шаткаса к ночным гуляниям и больше Шаткас в деревне надолго не оставался. Школа стала неинтересна. Вместо наук и знаний учителя впадали в визгливую истерику, кичась своей нищетой. Улица стала более привлекательной, там-то Шаткас и набирался знаний о том, кто такой «Бык», «Лох» и «Чёрт».
Школу всё-таки закончил неплохо. В спешке его устроили в институт, не особенно вдаваясь в подробности, хочет он того или нет, да и какие науки ему были по душе: не до этого было – надо было скрыться от армии.
Однажды вечером в кругу семьи, Шаткас смотрел телевизор. Говорили о террактах и выступлениях чеченского народа. Отец вдруг резко встал, прогремев стулом, и нервно произнёс: «Война!». Шаткас вздрогнул. С детства сидел в нём страх перед войной, хоть дедушка и отмалчивался, хоть советские фильмы и были наивными, всё-таки страх и ужас перед минувшими событиями отложились в народном сознании не только поколений, переживших её.
К тому же, армия страшила не только войной. Система хоть и умирала, но всё же продолжала функционировать в разных своих институтах, но теперь уже под стать новым нравам. Дедовщина, голод, воровство и нищета царили в вооружённых силах теперь уже Российской Федерации - не до солдат.
Когда настал срок службы в армии, война хоть и прекратилась, но насилия и беззакония в казармах стало не меньше. Шаткаса устраивают через знакомых в университет на факультет социологии, а отец задействует все свои медицинские связи, чтобы добиться сыну амнистии. Туча прошла стороной, не тронув раба божьего Глеба.
Политический курс начинал стабилизироваться. Придумывали новый гимн, работая по давно известной схеме: выбрасывали куски, напоминавшие о режиме ушедшем, и мучительно выдумывали новые. При всех трениях и разногласиях новый гимн приняли с едва ли уловимыми отличиями от старого.
Но не всё так просто и легко перестраивалось. «Перестройка» отравила злостью  кровь людей, взбудоражив и лишив их многих идеалов.  Депрессия воцарилась в сознании целого народа. Не обошла она стороной и семью Шаткаса. Отец всё так же верно служил своей клинике, забытой властью, как и многие другие бюджетные отрасли. Скандалы и ругань стали привычной домашней атмосферой. Надежда Николаевна бунтовала, подталкивая мужа к другим родам деятельности. Нужны были деньги. Но как он, Валерий Григорьевич, главврач, выходец из семьи интеллигентной, мог отдаться торговле? Мать Шаткаса от угроз перешла к действиям. Начался долгий и многострадальный процесс развода.
Валерий Григорьевич стойко переносил все её выпады и оскорбления, мотивируя их эмоциональной усталостью жены. Нередко бывало, что он прибегал и к научному медицинскому анализу, точно изобличавшему состояние Надежды. Это только ухудшало всё и подстёгивало мать Шаткаса к ускорению процесса развода. Шаткас тяжело переносил их ссоры, в которые его постоянно втягивали. Он убегал из дома к своим друзьям. С ними он находил покой и уют, все они были объединены тем же. Порой даже становилось приторно от совпадений личных драм, поэтому, по обоюдному согласию, об этом не говорилось. Культ шутки, истерического веселья, алкоголя и сигарет преобладал всё более.
Отроки взрослели, превращаясь в самостоятельных юношей, но от этого не менее крепко держались друг за друга.
Валерий Григорьевич всё также по утрам уходил на работу, где добрые люди незаконно поддерживали его деньгами - чем и жил, умудряясь даже помогать Шаткасу, только стал очень любить пошлую шутку. Мать занялась челноковой торговлей, в чём впоследствии сильно преуспела. Материальный успех помог ей принять окончательное решение. Развод заканчивается, в спешке разменивается квартира на одну однокомнатную, куда и переезжает главврач, и маленькую двухкомнатную, где оседает Шаткас с матерью.
Всё же не удержать молодость, буйную и яркую. Несмотря на все потрясения и драмы Шаткас растёт, превращаясь в очень красивого молодого человека. Смолянисто-чёрные вьющиеся волосы, тёмно-карие глаза, крепкое телосложение, шумный и весёлый нрав, общительность, резвый ум, – казалось: всё в нём было создано специально для этой жизни, точнее, чтобы ею пользоваться. В него влюблялись не только девушки, но и молодые люди, доверяясь и дорожа его дружбой. А он относился к этому, как и должен относиться человек, наделённый его качествами, - он принимает всё как должное, не особенно вдаваясь в детали своего огромного успеха перед остальными товарищами.
Шаткас – завсегдатай всех вечеринок, умудряется не спать по несколько ночей напролёт, участвуя в различных сабантуях, а днём посещая пары. В Университете постоянно стоит вопрос об его отчислении. Но и преподаватели от него без ума; конечно, не все. Шаткас нет-нет, да и подготовится к экзаменам, а уж если готов, то сдаёт всегда блестяще, используя всё своё ораторское искусство и очарование. В спорах с друзьями всегда выступает моралистом, отчаянно отстаивая правильный взгляд на вещи. Но у него не всегда получается держаться своих же собственных принципов. Ещё бы, такой успех у прекрасного пола! Он проводит свидание с  девушкой, которая к концу уже не может устоять и приглашает его к себе. С утра думает о нём, как о единственном мужчине всей своей жизни, а вечером, обрывая телефоны, уже не может его найти. Однажды случилось так, что Шаткас провёл подряд два вечера с одной и той же девушкой. Велико было удивление его товарищей! Но оказалось, что накануне он просто забыл у неё свою куртку. Как ни странно: девушки после отчаяния двух-трёх дней прощают его, присылая чуткие и милые письма. Походка его всегда тверда, внешний вид привлекателен, будь он в спортивном или классическом костюме, ранним утром или поздним вечером. Шаткас стрижётся «налысо» или же не бреется неделями – всё к лицу. Если какому-то делу отдаётся полностью, то успех обеспечен непременно: только вот не отдаётся, нету времени, да и лень мешает. К тому же всегда найдётся кто-нибудь, кто направит и поможет. И отец и мать влюблены в него до безумия, он отвечает тем же, забывая лишь демонстрировать своё чувство.
Он вполне мог бы стать отличным политиком, экономистом, юристом, бизнесменом – но он социолог, да и не особенно интересно всё это. Дневные увлечения, вечеринки, праздники – вот его стихия, в ней и прибывает.
Однажды осенью Шаткаса пригласили на вполне обычную вечеринку. Надвигались выходные, и их непременно нужно было отметить. Вечеринка началась без нашего героя, к опозданиям которого давно уже все привыкли. Столько дел, телевизионных передач, разговоров с многочисленными знакомыми, что как уж тут не опоздать. Праздник тела был уже в самом разгаре, когда ворвался Шаткас, привнося с собой стихийность и хаос. Сразу влился в компанию, осушил несколько стаканов горячительного напитка и занял место у компьютера, навязывая свой музыкальный вкус остальным. Конечно, его выбор не всегда нравился, но переубедить его сложнее, да и к тому же, не всем охота заниматься музыкой. За это его прозвали «ди-джей ШАША», а впоследствии Шаша и стало его прозвищем. Шаткас не противился, ему до этого не было ровно никакого дела.
Он метался от компьютера к столу, поднимая очередной стакан, угнаться за ним было тяжело, все, кто пытался его перепить, плачевно заканчивали соревнование. Это было уже общепринятым фактом, поэтому выпивали с ним по очереди, либо пропускали, оставляя его в одиночестве. От стола Шаткас тут же летел на кухню, где по негласно принятому своду законов разрешалось курить. Ввязывался в споры компании, державшейся места для курения. От кухни к столу и так далее.
В разгаре пьянки Шаткас пошёл в туалет, с ним и его товарищ детства, загадочно подмигивавший ему весь вечер. Туалет этой квартиры представлял собой маленькую комнату, где они и заперлись. Стас порылся в кармане и вытащил белый порошок.
- Откуда у тебя это? – удивился Шаткас.
- Это один из моих знакомых помог мне достать. Сказал, что убойная штука. Хочешь попробовать?
Шаша было засомневался, но отказаться не решился.
- Слушай, а плохо не станет? Водку же пили!
- Нет, не должно! - ответил товарищ.
Хмель туманом покрывал сознание, раздвигая пределы. Обуяло чувство радости и детского любопытства – вот он барьер, который с такой лёгкостью и беззаботностью предстояло пересечь.
- А почём? – спросил Шаткас
- Я взял за рубль двести. Но мне отдали подешевле. – не без гордости ответил Стас.
Нагрел, получил жидкость тёмного цвета, набрал её в шприц и протянул Шаткасу. Благодаря многочисленным фильмам, а также уличному образованию процесс был знаком «от и до», так что даже не пришлось спрашивать совета. Игла легко скользнула под кожу, жидкость окрасилась красным ферментом, а потом исчезла, растворяясь в человеческой плоти. Шаткас почувствовал, как что-то жгучее и одновременно леденящее поднимается по его вене. Голова немного закружилась, губы мгновенно высохли.
- Мне кажется, меня начинает забирать! – с детской доверчивостью сказал Шаткас.
- Да, вещь первокласcная! – из чего-то заключил Стас, хотя сам также, как и его товарищ, никогда не пробовал и, скорее всего, и уступил свою очередь только из страха перед неизвестным. Румянец окрасил щёки Шаткаса, он воодушевился. Начал рассказывать об университете, в то время как Стас совершал тот же обряд.
К столу они уже вернулись «другими», более спокойными. Глаза блестели, лица улыбались. Пьяное сообщество ничего не заметило, да и могло ли? Зато теперь два товарища стали ещё ближе, их объединил вызов, который они с такой лёгкой безответственностью бросили всем страшным увещеваниям, всему разумному укладу жизни, обществу, забывшему в своей бесконечной занятости кого-то очень важных.  Каждая новая выкуренная сигарета обрела новый особенный вкус; закуски, вино – всё это разливалось огромной мириадой новых ощущений по телу.
Гости начали расходиться, но не все – оставались неугомонные, которым было мало выпитого, съеденного, мало и разговоров пустословных, хотелось ещё немного потянуть вечер. Шаткас со Стасом сидели близко друг другу, ухмыляясь на различные замечания своих товарищей. Потянуло в сон, глаза стали закрываться, не было никаких сил сопротивляться ему. Видения, образы от самых фантастических до самых реальных восставали перед глазами. Ещё слышались какие-то разговоры, обрывками фраз доходившие до одурманенного сознания. Яд взял своё!
Шаткас очнулся утром, приблизительно около девяти. В глазах двоилось, очень сильно хотелось пить. В руке пульс бил молотом по вене. Он поднялся, прошёл на кухню, набрал из крана воды и залпом выпил целый литр. Всё нутро взбунтовалось, отвергая полученную жидкость, живот пошёл спазмом. Шаткас бросился в туалет, его долго и мучительно рвало. Казалось, что сам желудок грозится выскочить наружу. В туалет заглянул полусонный и всё ещё полупьяный хозяин.
- Да, братишка, оказывается, и ты можешь перебрать. Может, тебе принести воды? – участливо поинтересовался он.
Шаткас устало отрицательно покачал головой. После нескольких мучительных минут он всё же оправился, стало полегче, хотя всё также сильно мучила жажда. Он присел на край дивана, пытаясь собраться с мыслями. Мраком и свинцом был покрыт весь вчерашний день. Маленьким образом промелькнул Стас, кипятящий... Шаткас сразу всё вспомнил. Засучил рукав, красное пятно зияло прямо над веной, в месте сгиба руки. Всё до единой детали восстановилось в разрывающейся голове. И как пришёл сюда, и как пил, и как вместе со Стасом стоял в туалете. Ему вдруг стало невыносимо страшно. Он понял, что совершил непоправимую глупость, пересёк грань, которую столько раз зарекался не переступать. Вспомнились и все те наркоманы, наполняющие тихие городские дворики в летнее время. Вспомнил и то, как насмехался над этими людьми, клюющими носом и постоянно почёсывающимися. Вспомнил и рассказы отца, имевший богатый опыт работы с подобной болезнью. Сердце сжалось и заломило. Вспомнил и то, как проходя однажды через сквер, увидел парня. Сначала он сидел смирно, потом внезапно его лицо побагровело, и он откинулся назад. Его девушка начала беспомощно постукивать по щекам. Слёзы покатились по её лицу. В окнах домов появились головы людей. Одна из женщин, поднявшись к открытой форточке, спросила у Шаткаса:
- Чё, наркоман, что ли?
- У Вас есть телефон? Пожалуйста, срочно вызовите скорую!
- Да ладно, чё ему будет? А сдохнет, так одним наркоманом меньше. Совсем спасу от них никакого нет. – и она безучастно захлопнула окно.
Какой-то ещё парёнек, проходя мимо, наорал на спутницу погибающего, что, мол, она дура такая и этакая, ничего не делает, и дальше продолжил свой путь. Не совсем быстро, но скорая всё же приехала. Из машины появился усталый врач, спокойно засучил рукав паренька и ввёл какую-то инъекцию. Дожидаться действия её не стал, видимо, привык к этому всему уже давно. Девушка, плача, растирала лицо своему другу. Багровость спала, он пришёл в себя, а через пять минут уже орал на свою спасительницу, обвиняя её в чём-то, а потом, сильно толкнув её, куда-то ушел.
«Что же я наделал, как я мог. Чёртов Стас, дурак, принёс эту дрянь. Нет!.. Нет!.. Меня не возьмёт, я не дамся!» Но эта мысль не успокоила, напугала ещё более. «Как быть, что делать?» Пугала ещё эта красная отметина на руке, ему казалось, что мать непременно заметит её и всё поймёт, и тогда точно всё будет кончено.
Наклеивание ярлыков – одно из самых любимых занятий. Вместо помощи, столь необходимой поддержки, открещиваемся как от нечистой силы. Направить, посоветовать, пожалеть! – но не до этого, сами кое-как живём, а тут ещё заниматься кем-то. Наркоман и всё тут! Ничего не поделаешь и не попишешь. Неисправимо! Конечно, вы можете попытаться, по больницам походить: «Но вот у меня у подруги сын» или «у моего товарища друг, пытался... – ничего не вышло!» Какую ловкую и органичную формулу вывели мы для безучастия. А для чего?.. Почему? Потому что не с нами! А значит, нам и дела нет. А они - это уже другое государство, «где люди на головах ходят!» Человеколюбие, помощь – это всё православные вымыслы, в настоящем мире места им нет. Есть новый HP LaserJet, который за пять секунд печатает фото – это чудо, а с зависимыми чудес не случается, и баста. Только вот зависимый, оказывается, как правило, тоже человеком. Где-то рос, кем-то воспитывался, кого-то любил... Его кто-то любил или даже, что гораздо вероятнее, продолжает любить. Нет! Нет! Такого быть не может, а если и случается, то очень редко, все они поганцы и проходимцы. Стоило пережить столько войн, совершить столько подвигов ради безучастности. Нет дела. Решётки на окна, железную дверь с несколькими замками, да ещё и сигнализацию прикупим, тогда нас точно не достанет, а там уж пусть они как-нибудь сами.
Паника обуяла Шаткаса. В одно мгновение он оделся и вылетел на улицу. Домой так сразу идти было страшно. Он пошёл бродить по городу. В лицах встречных людей ему казался укор, осуждение, брезгливость...
Ушёл прочь с многолюдья. Забрался на спинку одинокой скамейки старого заброшенного парка. За ним когда-то ухаживали и следили. Аллеи были заасфальтированы, по бокам росли тополя. Теперь многие из огромных деревьев валялись тут же. Стволы их были покрыты газетами. Прекрасное место для посиделок, а всё вокруг было усыпано фантиками, целлофановыми пакетами, пустыми пластиковыми бутылками и битым стеклом. Грязь выбиралась прямо на разбитый асфальт и грозилась проглотить подошву прохожего, поэтому рядом случайные проходящие прокладывали новые тропинки, прямо поверх неблагородного газона. Среди всего этого пейзажа Шаткасу стало проще. Сердце успокоилось. С самого утра он бдительно отслеживал в себе, не появилось ли у него желание к ещё одному уколу и, к великой своей радости, нашёл, что этого желания нет.
«А значит, справимся!» - подумал про себя Шаткас.
Выкурил очередную сигарету, теперь уже с обычным горьким привкусом, и направился домой. В дверях его встретила Надежда Николаевна.
- Я звонила тебе вчера несколько раз, но ты не отвечал! А сегодня вот уже звонила Лёшке, он сказал, что с тобой всё нормально! – покорным тоном произнесла мать.
- Мама, ты прости меня, пожалуйста, - с дрожью в голосе произнёс Шаткас, - вчера очень шумно было, я не слышал, а уже под утро села батарейка!
- Тебе разогреть поесть?
- Нет, спасибо, мамуль! Я вчера переел, наверно. Мне не хочется.
Во время всего разговора Шаткас стоял к матери полубоком, так что правая рука находилась вне её поля зрения, как будто она могла что-нибудь рассмотреть через рукав свитера.
- Я лучше пойду приму душ! – сказал Шаша и скрылся в ванной.
 Мылся Шаткас долго и тщательно, как если бы накануне ему пришлось сильно измараться. Правая рука пестрила в глазах своим красным пятном.
После ванной он пробрался в комнату к матери, которая вязала ему джемпер. Занятие это уже давно занимало всё её свободное время. После долгих часов работы она примеряла его на Шаткаса, частично распускала, переделывая под нужный размер. Шаша прилёг рядом, на правый бок, свернувшись калачиком, ладошки сложил между ног, а голову положил Надежде Николаевне на колени. Стало уютно и тепло. Мать по-доброму и по-родному улыбнулась, потрепав его по волосам.
- Ну, нагулялся, бродяга?
- Да, мам! И что-то больше не хочу!
- Ну и слава Богу! – заключила она и дальше принялась за работу.

Время понеслось. Шаткас шарахался от своего товарища Стаса, но и он, правда, не увлекался, хотя доходили слухи, что изредка всё-таки балуется. Молодость и жажда жизни взяли своё, Шаша опять стал появляться на вечеринках, но пил меньше, да и ночевать не оставался, страх хоть и притупился, но засел надолго. Слово перед самим собой он решил теперь держать твёрдо. А когда разговоры заходили о наркотиках Шаткас держался гордо и высказывался очень реалистично, что не раз удивляло его собеседников. Однажды на семинаре по основам медицины он и вообще вскипел на высказывание преподавательницы, что после первого укола наступает полная зависимость, чем заслужил восхищение своих одногруппников и уважение преподавателя.
               Из этого всего и вырос наш Шаткас. 















 
  Глава III

Смугляночка

Станем над  рекою зорьки летние встречать.

 Шаткас надавил на дверь своей комнаты. Она пластилином измялась под его весом, но поддалась. Он вошёл. За письменным столом сидел Умалишённый и что-то листал. Шаткаса удивился.
- А вот и Вы! – обрадовался Умалишённый, - а я боялся, что уж и не дождусь!.. Хорошо-то как у Вас... светло и окна прямо на улицу. А народу-то, народу. Толпы сплошные... Смотрите!.. Так и льются потоками.
Шаткас подошёл к окну. На улице и правда рекою бурлила толпа.
- Очень хорошо у Вас! Только тесно и как-то скучно стены расположены: по-обычному уж больно. Надо переправить всё, чтобы как с именем Вашим всё было необычно. Смотрите!
«Француз» подпёр плечом стену. Она зашуршала, лопастью поворачиваясь вокруг центральной оси. В комнате стало просторней. Очень странным показалось Шаткасу это превращение, но в то же время увлекательным. Он вдруг в привычной обстановке открыл для себя что-то новое и необыкновенное. Юноша подбежал к другой стене. Но  у него ничего не вышло!
-А Вы поверьте! – В то, что Вы действительно сможете это сделать! Выбросите из головы всю ту разумную чепуху. Физики нет! Творите воображением. Кто-то же за Вас решил, что стены двигать нельзя. За Вас кто-то и цвет обоев выбрал, и язык Ваш русский, и всё-всё-всё. Перерешите всё по-новому! Вы сильнее всех остальных! Вы эпицентр! Давайте вместе!
Они навалились на стену. Та поддалась и рухнула. Шаткас оказался в зале, но не соседском - тот он отлично знал. Это была какая-то особая комната. Мебель, обои, игрушки. Здесь находился и отцовский письменный стол, и материна кровать, и его детский шкаф, куда отец часто прятал подарки, а когда приводил Шаткаса из детского сада домой, то начинал повторять: «Что-то, что-то, что-то... что-то есть у бегемота!» Шаткас радостно бросался искать сюрприз, ориентируясь на отцовские «тепло» и «холодно». Но странным казалось то, что он так долго не знал об этой комнате, где так всё уютно и близко. Он бросился к шкафу, открыл дверцу и начал швыряться. Несколько книг: Лондон, Чехов, Коэльо. Он их отбросил в сторону – они его не интересовали. Подарок, где же он? Где отец? Канцелярские принадлежности, тетрадки, фантики, газеты, журналы. Пусто. Почему так темно? Он развернулся. Никого! Бросился к двери, точнее к тому месту, где она находилась только что... и с ужасом заметил, что её больше нет. От страха слабость свинцом ударила в ноги. Выбраться можно  - надо лишь сдвинуть закостеневшую стену. К окну. Ободранные деревянные косяки, двойные рамы. Странно. Давно уже их заменили на пластиковые. «Наверное, это происки Умалишённого!» - решил про себя Шаткас. За окном всё та же толпа. Посередине стоял человек в белом халате и размахивал руками, на манер акробата-канатоходца. Ему не было неловко, а вот Шаткасу стало за него стыдно.
- Что же Вы не спускаетесь! Здесь так весело... Смотрите сколько людей. – прокричал Умалишённый. Шаткас отошёл от окна, чтобы не подумали, что они знакомые. – Сейчас закричу, закричу! –  доносилось с улицы...
 Двери нет. Он открыл окно. Поднялся на подоконник. Немного было страшно высоты. Цепляясь за карниз и оконные проёмы, он спустился. В толпе стало спокойнее. Шаткас только сейчас заметил, что он босиком и без штанов в одних трусах. Мучительно стыдно. Побежал прятаться, но везде люди, люди – все смотрят...
Зазвенел будильник. Шаткас открыл глаза.
Остатки сновидения промелькнули по комнате. Шаткас посмотрел на окно. К счастью – пластиковое. Голова гудела, глаза слегка резала усталость, но он поднялся. Не учёба столь сильная мотивация – принцип. Он зарёкся с четверга больше не пропускать, хотел со среды, но отвлёкся на посещения больницы. Обычный утренний туалет. Покрасовался перед зеркалом. Посмотрел на бритву – лень. Прошёлся ладонью по щетине. Волосики с хрустом выправились. И так нормально. Съел один бутерброд, а так хотелось съесть шесть, но не хотелось готовить, да и опаздывал уже. Сигарета спасла – перебила весь аппетит. Машинально собрался, вышел, сел в автобус.
Странную силу таит в себе повседневность. Даже в момент переживаний и радостей, вы продолжаете делать то, что и каждый день до этого, не вдаваясь в детали, не акцентируя внимание на окружающем мире. А ведь ещё вчера он с удовольствием рассматривал прохожих, искал приключений. Что-то сбило с пути. Ненадолго.
У университета встретил своих товарищей, общительных и шумных. Прозвенел звонок. Студенты, понурив головы, молчаливо столпились у двери. Утро.
На паре Шаткас не в силах был совладать с собой: задремал. Юношеский сон взял своё. Преподаватель уныло рассказывал о пользе социологии. Казалось, он сам не верил в то, что говорил. Должно быть, занимало его что-то другое, но надо работать. Аудитория притихла. Шаткаса заметили.
-Не надо, не будите его! Пусть! Глядите, и пользу принесёт моё занятие. Хоть выспится! – улыбнулся профессор.
Аудитория захихикала. Шаткас вскинул голову. Тетрадка отпечаталась красной линией на лбу. Он нисколько не смутился. Разлил чары своей улыбки, потирая лоб, и пробурчал: «Заспал!»
На перемене вышел на улицу – выкурить сигарету, надеясь, что зимняя свежесть разбудит его до конца. Высыпали первокурсники, столь заметные на общем фоне. Несуразные, всегда сбиваются в многочисленные группы с ярковыраженными несколькими лидерами. Шаткас держался гордо в стороне, на возвышении. Подошли его друзья: Антон и Денис.
-Это ты в такую рань пришёл? – удивился Антон на Шаткаса.
-Да, надо начинать пары посещать, а то прогулов много. Декан сказал: «за неделю прогулов буду исключать!»
-Не деля делаете, не деля! – подхватил Денис
То ли шутка действительно удалась, то ли ранний час делал всё смешным, но ребята разразились бурным смехом. «Не деля, мой дорогой, не деля...» - на манер препода по философии, который по-старинному обращался ко всем «мой дорогой».
Конец учебного дня – начало обычного. Одногруппники разбежались по делам и домам. Только вот Шаткасу никуда не хотелось идти. Он набрал номер Фаруха.
Фарух - его университетский друг, с одного потока. Шаткас звал его «Татарин» Занимался своим, так сказать, бизнесом. Организовывал вечера. Никто не знал, как он до этого дошёл. Но результат был потрясающий. Если кому-то надо было отметить вечеринку, день рождения или тематический вечер, обращались к нему. Он знал, где найти дешёвое помещение, фотографа, оператора, повара, оптовые базы, готовый сценарий, ви-джея и т.д. Составлял прайс со своей наценкой и передавал его потребителю, если устраивало, а, как правило, так и было, то он брался за дело. Коньком его был татарский вечер – благо недостатка в татарах никогда не было. Этим он и кормился. Всегда у него водились деньги, а в его комнате дорогие алкогольные напитки,  которые он же в изобилии и поставлял на вечера. Поэтому, наверное, Шаткас и любил бывать у него в гостях. Горячо поддерживал его новые идеи и даже пару раз брался участвовать, но дела до конца так ни разу и не довёл.
Шаткас пробрался к нему в общежитие, не оставив пропуска у вахтёра, по каким-то непонятным причинам этого никто делать не любил. Маленькая комната с несколькими панцирными кроватями, расставленными у стен, как и в больнице для душевнобольных. Только в отличие от последней, здесь чувствовалась жизнь, самая настоящая, во всех её красках. Плакаты с голыми женщинами и автомобилями, фотографии, надписи, сердечки, цветочки, признания в любви, ругательства тут же.
Фарух сидел на своей постели. Его худая фигура контрастировала с бутылкой Джека Дениелса, стоящей возле, на тумбочке. Он потряс головой и улыбнулся, увидев своего товарища.
- Побухал вчера сильно, башка трещит! – протянув руку, сказал он.
Шаткас приобнял его, сразу же наполнил стаканы. Выпили. Поморщились. Выпили ещё – надо же было придти в форму. Раскраснелись.
- Как у тебя дела? – Спросил Шаткас.
- Вчера в клубе день рождения праздновали, Светкино, я тебе говорил о ней. У неё папик автосалоны держит. Пришёл очень поздно. Рожу размазал по постели. Не смог себя содрать с утра... Чё-нибудь говорили про меня?
- Да нет... Такой прикол вышел! Я уснул на паре, а препод просёк. Говорит, не мешайте, пусть проспится, хоть какая-то польза от моего занятия будет.
- Социолог, что ли? Он вообще какой-то странный! Больной, что ли?
- Нет, он не больной... – но сразу осёкся. Всплыло в памяти посещение больницы, но рассказать не решился.
Выпили ещё, попустословили. Ещё пригубили. Стало совсем комфортно. Захотелось покуролесить. Зачем-то и Шаткас разделся по пояс. Включили музыку на всю. Поскакали. Угомонились.
- А я с такой девочкой недавно познакомился! – начал Шаткас.
- Лена?
- Нет, у меня с ней всё!
- Новая уже? Вот ты меня удивляешь! Как у тебя получается влюбляться постоянно? Ты недавно ещё совсем говорил, что у тебя с ней серьёзно!
- Она надоела меня ревновать ко всем! Каждые пять минут: «Где ты, с кем ты, чего делаешь?» А если не отвечаю, то сразу: «Ты меня совсем не любишь! Я тебе не нужна!»
- И ты сказал бабе нет? – Засмеялся Фарух
Шаткас подхватил. «Конечно, надо всегда уметь сказать бабе нет!» Много ещё пошлостей добавилось к последнему. Не смогли удержаться. Такие уж они молодые люди: с девушкой впадают в романтически-заоблочное, а со своими друзьями в самую грязную пошлятину. Скорее всего и не думают так, но доставляет какое-то животное удовольствие измараться в вонючем злословии.
- Ну! Чё за девочка!
- Вика! – восхищённо проговорил Шаткас.
Два дня назад Шаткас ждал автобуса, чтобы ехать домой. Его провожал Денис, жил он рядом. Они зацепились языками, как самые настоящие сплетницы, говорили обо всём: о будущем, о деньгах, девушках, машинах, политике – всё, что может прийти в голову, молниеносно перескакивая с тему на тему. Прямо перед ними встала девушка в зелёных кедах. Может из-за этого она сразу и обратила на себя внимание. Стройная, с длинными чёрными волосами, в коротенькой курточке и обтягивающих тёмных джинсах, и почему-то в зелёных кедах.
- Какая симпатичная! – заметил Денис.
Подошёл автобус, она приготовилась к посадке.
- На спор - я у неё телефон возьму! – кинулся за ней Шаткас.
- Давай, давай!
Толпа нахлынула к дверям. Их разлучили. Пришлось входить в последнюю. Самое смешное, что Шаткасу не удалось разглядеть её лица, поэтому всю дорогу он, не отрываясь, смотрел на неё. Наконец, она повернулась.
Большие карие глаза, чуть раскосые, совсем миниатюрненькое личико, алые губки, смуглая кожа. Может, взыграла память предков – понравилась, хотя про себя Шаткас высокомерно решил – устраивает. Через некоторое время она начала пробираться к выходу. Шаткас стоял в самой толпе так, что на остановке она выскользнула гораздо раньше него. Когда он выбрался, её уже не было. Он замешкал на остановке. Сообразил, что дорогу перейти, она успеть не могла, бросился в проулок. Через витрину магазина увидел, что она внутри – что-то покупает. Он решил подождать. Она вышла. Шаткас со всей своей решительностью подлетел к ней сзади и выхватил пакеты. Девушка напугалась.
- Извини, что я так резко, просто никак не мог позволить себе, чтобы такая красивая девушка несла такую тяжесть! Можно я помогу? – выпалил он.
Она мило улыбнулась. – Уже помогаешь! Ну, пошли, кавалер!
- А долго идти?
- А что?
- Просто я бы хотел, чтобы было очень долго! Вот так бы помогал тебе и помогал! – пустив в ход всё своё красноречие и галантность, сказал Шаткас.
- Нет, идти совсем близко!
- Скажи, а у меня есть шанс?
- Смотря на что! - весело ответила Смугляночка.
- На свидание, на самое коротенькое!
- Шанс есть всегда! – увильнула незнакомка.
- Ммм, это уже обнадёживает!
- Только я с незнакомыми на свидание не хожу!
- Меня зовут Шаткас! А тебя?
- Странное имя! Мы уже пришли, спасибо! – забирая свою снедь, ответила она.
- Хотя бы имя! – вдогонку бросил Шаткас.
Она поднялась к подъездной двери, обернулась. - Вика!
- Вика... Виктория, как победа!
- Нет, как ягода!
- Такая же сладкая?
- Столько же ухода требую! – отпарировала она.
- Во как! – заулыбался Шаткас, - так значит завтра на этом же месте в это же время?
- Я так надолго не загадываю! – сказала она и скрылась за подъездной дверью.
Всё это очень понравилось: и манера держать себя, и вести разговор, и улыбка, а главное зелёные кеды. На следующий день Шаткас не пришёл. Отвёл Умалишённый. Но даже если бы и пришёл, никого бы не встретил. Забыл бы и жил дальше, только вот алкоголь всё всколыхнул, замыл все мысли странные и обострил желания.
Фаруху он рассказал об этом в красках, останавливаясь в подробностях на её красоте, приукрашивая насколько это возможно. Фарух разгорелся, тоже захотелось любви и ласки.
- А пойдём к чикам. Позажигаем, у меня ещё бутылка есть.
- Пойдём! – обрадовался Шаткас.
Вышли в тёмный коридор. По бокам стояли пустые полторашки, следы вчерашнего экватора соседей. В конце коридора сидели две девушки в потрёпанных халатах, те самые, которые вечерами очень нарядными высыпают из общежития к своим молодым людям. А теперь они же, только у себя. Поэтому что такого, что они не накрашенные, курят, сбрасывая пепел в замызганную эмалированную кастрюльку? Ободранные двери, где с дермантином, где без. Тёмно-синие холодные стены. Шаткаса поматывало. Алкоголь согревающим зельем разливался по жилам. Было бы неплохо поесть – но это уж роскошь, есть выпить, да ещё и Джек Дениелс. Пусть из гранёных стаканов, пусть среди ободранных стен – это не в счёт. Сейчас ещё и женским вниманием разбавят вечер, а там, глядишь, и поесть организуется.
Постучались и сразу зашли. Тоже уловка общажная, не всегда одетые девушки в своих комнатах, может, что и увидится. Вошли. Шаткас растерялся – в комнате он увидел Вику.
Вика училась в том же университете, что и он, только двумя потоками младше. Но где ему заметить её? Он всегда занят, всегда стихийно посещает универ. Всегда в разговорах, спорах. А она из младших. К тому же выделяться девушки начинают лишь к старшим курсам. До этого они легко теряются в общей массе, впрочем, как и юноши. Вот и не знал, что в одном универе. А она к тому же и в том же общежитии, что и Фарух, этажом ниже только.
- Это она! – пихнув локтём своего друга, проговорил Шаткас. Тот, чуть не выронил свою бутылку. Вошли как к себе, расположились. Куда девалась вся галантность. Поинтересоваться бы: не мешают ли! Но вдруг помешают, лучше обойтись без галантности – выигрышней.
Шаткас занял место возле Вики.
- Привет, Вика!
- А мы разве знакомы? – как-то резко проговорила она и отодвинулась. Вот это да! Не помнит! А ведь это Шаткас, сердцеед. Сколько смутил девушек уже, а она: «Мы разве знакомы?»
- Он мне только что про тебя все уши проел! – путаясь в устойчивых выражениях, подмигнул Фарух.
Шаткасу стало неудобно, но нашёлся. Пустился сразу в рассуждения о судьбе, что эта она их свела вновь. Говорил красиво. Привёл пример, вычитанный в какой-то книге. Фокус с цифрами заключался в том, что любое однозначное число, помноженное на девять, даёт двузначное, сумма первого и второго числа которого также даёт девять. Из этого вычиталось пять, что давало четыре, но про это как бы никто не догадывался и просил загадать на букву алфавита, соответствующую этому числу, страну Европу (По примеру А=1, Б=2 и т.д.) Получалось Германия. На последнюю букву – фрукт. Только предшествовало этому долгая прелюдия, заманивающая своей витиеватостью и теориями, а в конце он удивлял всех остальных. Что фрукт этот – яблоко. Потрясающего эффекта он добился и в этот раз. Девушки с мистическими выражениями лица беспомощно пытались сообразить, как это вышло? А та, что была пострашнее, не отрывала своих блестящих глаз от Шаткаса. Но этот приз был слишком мал для него.
- Вот и меня с Вами свела судьба, от неё никуда не денешься! – протягивая руку и спьяну перейдя на «Вы», обратился к Вике Шаткас.
- Фу, от тебя так водкой разит! – обрезала она его и вышла из комнаты.
Это был удар, достойный могучих рыцарей, разящих своими смертоносными мечами. Шаткас был повержен. Столько усилий, уловок, и итог, что от него разит водкой. Ему самому стало неприятно от себя. Фарух развеселился, уводя в сторону разговор, понимая смущение своего друга, но Шаткасу было уже всё равно. Его спустили с небес на землю. Он с горя выпил ещё, начал открыто издеваться над её подругами, блистая своим остроумием. В конце концов, угомонился, резко собрался и ушёл домой.
    Ночь сгладила обиду, но осадок остался. С утра к тому же гудела голова, разъедая повседневность неуверенностью в себе. Внутри что-то томило. Захотелось заняться учёбой – как и всегда после мелких поражений. Учёба являла собой некий маяк, которому хотелось следовать. Пару прочитанных лекций, листание страниц учебника возвращает к реальности. Вот и полезным делом позанимался. Телефон разрывала Лена, обещая, что исправится. Решил подготовить семинар. Но только засунул нос в теории, как и всегда, и спокойно лёг спать. Сон не шёл. Грезилась Смугляночка, гордая, неприступная, очаровывающая своей независимостью. Шаткас решил во что бы то ни стало добиться своего. С тем под конец и уснул. С утра бой был кончен. Все мысли были о ней. Она - та самая единственная, с кем хотелось связать всю свою жизнь. Откуда понабрал таких мыслей, а вот уже и семейную жизнь представил, и чуть ли не воспитание детей. Наверное, это и есть максимализм, когда каждое принятое решение кажется окончательным и бесповоротным.
В универ поехал к первой паре и уже не из-за принципа, а чтобы с ней встретиться, может, что и выйдет, как-нибудь вывернется, что-нибудь придумает. Ещё бы, теперь вся его изобретательность только на это и работала. Не встретил, и второй день не встретил, и третий тоже. Так и до приступа недолго: нет и нет...
Время опять начало набирать обороты. Всё забывается, и она стала реже являться в мечтаниях. Лекции, семинары, что-то с ним произошло, даже декан отметил. Стал появляться чаще. Не поверите: на семинарах отвечает! Те же перемены с сигаретами.
Всё же встретились, всё-таки в одном учебном заведении учатся.
Шаткас стоял на крыльце, курил. Вика появилась неожиданно, из-за угла. Прошла мимо и остановилась рядом с подругами. Шаткас не мог отвести глаз. Она повернулась. Он поприветствовал её. Смугляночка устало улыбнулась в ответ. Исчезли остальные. Шаткас сорвался с места.
- Мне немного неудобно за последний раз. Я обычно не пью совсем! – сходу выпалил он.
- Да ладно, всё нормально! Я просто не в настроении была! – ласково улыбаясь, ответила она.
- У тебя сколько пар? – как-то крадучись задал он вопрос.
- Две!
- Можно я провожу потом тебя!
- Не знаю, я вроде с подружками договорилась в кино сходить!
- Но ведь шанс есть всегда! – осмелев, настаивал Шаткас.
- После учёбы и посмотрим!
И ушла. Но сколько сразу появилось надежд! Как её простое «посмотрим» окрыляло! На семинаре Шаткас воевал с преподом, отчаянно споря про религию. Старый профессор отстаивал марксистскую формулу, что религия это опиум для народа, в современном обществе ей нет места, она мешает прогрессу. Что ещё он мог сказать? Все его суждения вырастали из эпохи социализма. Когда-то он проводил основы коммунизма, а теперь волею судеб преподавал и религиеведение тоже. Семинар не этому был посвящен – предмет младших курсов, само собой как-то спор зашёл. Шаткас спорил не из-за религиозных своих взглядов, - так, из противоречия. На таком эмоциональном подъёме хотелось говорить, защищать идеальное. Профессор разнервничался, не мог уступить, начал говорить глупости на глупости Шаткаса. Но глупости последнего были ближе аудитории. Его поддерживали, так и прошумели весь семинар об отстранённом, не разобрав нужную тему. Шаткас постоянно смотрел на часы. Помогло бы: стрелки передвинул.
После пар стоял возбуждённый. Ждал. Наконец-то появилась вместе со своими подругами. От кинотеатра не отказалась. Шаткас напросился к ним в компанию. Шли пешком, благо идти недалеко, да и компания хорошая – радостно очень. Он острил, рассказывал анекдоты в тему, кокетничая с подругами, с ней напрямую побаивался – два раз уже ожёгся. У кассы немного занервничал, не зная как вывернуться – очень хотелось заплатить за неё, а на всех денег не хватало. Просто купить два билета – тоже неловко. Вышло так, что девушки скинулись и купили и ему билет. Пытался допытаться кому деньги отдать. Попусту. Надо было всем помаленьку. Так и остался при своих.
Смотрели какую-то женскую комедию с переодеваниями, где герои волею сил сверхъестественных поменялись телами. Очень избитый сюжет, и фильм сам по себе натянутый, но играли все отечественные звёзды и даже звезда эстрады в главной роли. Она-то и портила всё своим непрофессионализмом. Только кто разберётся в этом? Шаткас сел рядом с Викой. Так сладко и уютно. Казалось, что чувствует её тепло, запах. Наверно, поэтому и фильм этот понравился. Известны и обратные случаи, когда фильм потрясающий, а полученные впечатления приписываются спутнику или спутнице. Только это быстро потом развеивается. После фильма весело толкались у гардероба. Шаткас украдкой осмотрел фигуру Смугляночки. Пошлым казалось, но, видимо, так положено – мужчина не только в глаза должен смотреть.
На улице стемнело. Дружно решено было дойти до главной площади, а там и разъехаться в разные стороны. Снег мелкими хлопьями облеплял одежду, лицо. Мягко, приятно. Мимо тесно лепились друг к другу старинные дома. Не до них. Но и они важны. Красиво очень, дополняют ощущение радости. Весь город стал сказачно-приятным. Именно сказочным, нереальным, хотя рядом всё также ходили сутулые и мрачные прохожие. Злились полупьяные подростки, выкрикивая гадости. Но Шаткас - как по воздуху, и с ним и над ним. Подходили уже к площади, старинный Кремль вырастал из темноты своими могучими красно-бурыми стенами. Надо было совершить бросок, пустить всё ва-банк -  иначе упустит. Шаткас прекрасно понимал это своей интуицией. Только что сделать? Что?
И вот уже площадь и совсем скоро остановка, прощание, а он, кроме того, что навязался, не переставая болтал, и, может быть, сильно утомил своими рассказами, - ничего и не сделал. За снеговыми порывами вдруг выросли цветочные палатки, освещённые изнутри свечками. Шаткас побежал к ним, бросив восторженное: «Секунду подождите». К счастью, в этот день он перепродал какой-то реферат, да и отец подсунул немного денег накануне. На всё что было - он и купил роз. Получился пышный букет из семи цветков. Длинные, укутанные скудным целлофаном, странно контрастировали с лёгкой метелью. Жалко их было - им бы в тепло. Он практически бежал обратно. Естественно, его никто не ждал на том же месте. Они уже были на остановке. Разволновался, что не успеет, что уедет. Успел. Выбежал с букетом и застыл в нерешительности. Помедлил секунду и к ней. Всё на красное.
-Я не мог просто так отпустить, вот... – совсем смутившись, он протянул ей букет. Засмущались все. Женщина, что стояла рядом, прослезилась, смотря на них, а может это ветер всё... Подружки восхищённо заулыбались, без зависти, своими чуткими женскими сердцами радовались счастью подруги. Сдалась и Вика. Растерялась. Опустила глазки, покраснела, может, – не видно. Взяла букет.
- Вот... – ещё раз зачем-то сказал Шаткас. Как в хмелю, кружило, вьюжило вместе с метелью. Силы кончились, и стойкость вся пропала.
- Я, наверное, пойду... – нерешительно добавил он и было повернулся.
- А как же проводить меня до дома? – взяв за руку Шаткаса, чуть капризным тоном обронила Вика.
Всё помутнелось. Как пёс замер, осталось только хвостом завилять. Застыл, от страха спугнуть. Подружки хихикали, внимательно смотря на двух неумелых любовников, всё ещё сохранявших дистанцию.
Подошёл автобус. Смеясь и толкаясь, они кое-как втиснулись внутрь. Шаткас порылся в кармане. Какой ужас! Он, не задумываясь, отдал все свои деньги за букет. У него не осталось даже мелочи, чтобы заплатить за себя. Опять подружки выручили. Они ведь для того и существуют, чтобы устраивать счастье других. Эти невзрачные Оли, Светы, Марины, Кати, – появляющиеся из глубинки, такое самопожертвование могут показать, что самый великий человеколюбец Достоевский ахнет. А тут такая глупость - заплатить за проезд. Ведь и им казалось, что они счастливы, столько радости разлили в воздухе, так сладко вдыхать его. Проезд – это лишь скромная плата, можно и дороже...
Приехали.
У общежития все разбежались. Шаткас остался с Викой наедине. Она опустила глаза. Молчать было приятно, только всё время казалось, что нужно говорить, говорить всякие глупости, без остановки.
- Спасибо! – начал Шаткас, - такой прекрасный вечер, я так рад, что провёл его с вами... Так здорово... Так мне хорошо... Очень... Правда... Надеюсь, что не надоел... А то если надоел... Ты как в прошлый раз, скажи, что не хочешь... – не смог удержаться Шаткас от того, чтобы не напомнить ей. Ведь для него это была обида горькая...
- Нет, мне тоже понравилось! – улыбнулась она, поняла, видимо, что он имел ввиду.
- Так здорово... Может, ещё как-нибудь сходим куда-нибудь! – неуверенно предложил он.
- Да, было бы неплохо повторить!
- А ты оставишь мне свой номер? – сам на себя разозлился, что подобрал такой глупый оборот.
- Конечно! – посмотрев прямо в глаза, улыбнулась она.
Вроде всё сказали друг другу, надо расходиться. Нельзя за один раз всё сделать, не положено.
- Ну, тогда пока? – неуверенно сказал Шаткас
- Ну, тогда пока! – уверенно сказала Вика, как будто это Шаткас настаивал на прощании. Опять задело. Она посмотрела на него и неловко отвела смеющиеся глаза, чуть отступив назад. Побоялась, что полезет целоваться. А у него и в мыслях не было. Он просто не знал, что ещё сделать.
И это не знал наш Шаткас, который охмурял одним только взглядом. А тут подбирался так долго, а теперь ещё и робеет. Она пропала в проёме подъездной двери. «Обернётся» - надеялся Шаткас. Не обернулась!
Улица утихла. Шум и гам, - всё это уже по кусочкам разбрелось по квартиркам. Остались лишь запаздывающие. Усталые лица, чуть сонные. Может, слишком длинный рабочий день, а может и ещё что.
Шаткас подошёл было на остановку. Вспомнил, что растратился полностью. Ну и чёрт с ним. Такой вечер! Мог бы больше заплатить за него – заплатил бы. В конце концов, дальше своих желаний не зашёл – так хотелось. До дома идти было не так уж и далеко. Погода нравилась. Да и чувств сумятица. Протрясётся заодно. Тротуары засыпало, снега по щиколотку, ноги вязнут немного. Приятно. Усталость радостная. Фонари светили ярко. Снег не останавливался. Хотелось петь, проснулось желание к словотворчеству. Но дальше «метёт метель, придёт апрель» как-то не получалось. Так и шёл, под каждый шаг подбирая слова позвучнее. Получалось что-то восторженно-романтическое. Замёрзшими пальцами ползал по светящим синим огоньком циферкам, набирая сообщения. Так проще, чем с глаза на глаз.
Наступает добрый вечер,
Накидывая шаль на плечи,
Желает нам приятных снов...
С тобою я на всё готов...
Получилось что-то. Не гениальное, но милое. Долго колебался, убирая телефон в карман и доставая снова. Смущала последняя строчка. Казалась очень смелой. Колебался-колебался, в итоге как-то само пришло «Чудесно-радостный покров». Переправил и отправил. «Если будет всё серьёзно, скажу, какой был первоначальный вариант» - подумал и успокоился. Повернул к себе на улицу. Пришёл ответ: «Спасибо, оч мило)))». Смутило «оч», и «мило» ни о чём не говорило. Неужели так сложно было написать «очень» полностью. Ничего не поделаешь, смс-язык. Краткость – его кредо.
Совсем рядом раздались страшные звуки – кого-то рвало. Кто-то перебрал, а теперь избавлялся от излишков. Шаткас вздрогнул, так неожиданно раздался этот рык. Пару шагов ещё, кто-то на кого-то орал. Наверно, друзья первого, тоже перебрали и тоже избавляются от излишков только по-другому. Началась драка, кто-то метнулся в сторону. Крики. «Он тоже был с ними!» - показывая на Шаткаса, заорал пьяный парень. Трое бросились в его сторону. Шаткас умел драться, и силой был не обделён, к тому же пьяные, хоть и втроём. Но неожиданно. Нисколько не размышляя над соотношением сил, Шаткас, прискокнув на месте, понесся. Как будто и земли под ногами не чувствовал. Пробежал метров четыреста. Ух, как много пробежал! Обернулся. Драка всё также продолжалась, смещаясь к проезжей части. Пара собаководов стояла рядом, наблюдали за вознёй. Благодаря своим огромным псам находились в безопасности. А ведь могли бы и прекратить это глупое избиение. Подъехала машина милиции. Вышли люди в форме. Разнимать не собирались. Тоже интересно. Постояли, помахивая палками. Подошли, всё-таки работу надо делать. Один из пьяных молодцов не разобрав, видимо, влепил милиционеру. Да так сильно, что тот упал. Сержант-то думал, что он власть, что не тронут. А тот пьяный, ему море по колено. Сам – власть творящий, ещё бы, на таком подъёме! Несколько пьяных пареньков разбежалось, сообразив, чем может всё обернуться. Напарник заперся в автомобиле, наверное, вызывал подмогу. Тут, к чести наших правоохранительных органов, будет сказано, - подмога явилась быстро. Да ещё и в таком количестве. Досталось всем: и битым, и небитым. Хороша раздача, от души. Тут и собаководы попятились. Полупцевали, и по машинам. С форсом: с мигалками и сиренами вниз по улице. Теперь, наверное, стоит пожалеть драчунов. Несладко им, наверное, пришлось в отделении...
Шаткас постоял, о чём-то задумавшись. Пошёл дальше. Мысли вернулись к «спасибо оч мило». Было приятно открывать ящик сообщений и видеть: «от Вики».
Дома ждала мама. Та самая единственная и верная женщина. Но ей почему-то таких порывов душевных, как поступок с розами, посвящается меньше всего. Рядом всё время, потому и зовём так спокойно своею.
Дома обрушился на кровать.  Столько событий истощает и моральные, и физические силы. Так только, мельком: «спасибо оч мило» «от Вики». Во снах такой же сумбур. Снег, Смугляночка, машины милиции. Образами. С утра проснулся всё ещё в возбуждении. Воздуха-то свежего зимнего перепил: вот и гудело всё.
Хотелось написать. Написал: «Привет!)))» Собрался в универ. Нет ответа. Пары, перемены. Тишина. Вот уж и домой вернулся. Тихо. Позвонить не решался. Страшно! Мало ли чего надумала себе за ночь. Вот и не отвечает. А у неё как назло деньги кончились на телефоне.
День второй. А всё ведь как во сне было. До сих пор как во хмелю. Отойти никак не получается. Опять написалось: «Привет, как дела?». Бам. Моментально ответ: «Хорошо!))) Ты как?» Опять смутило. Отправить бы в ответ: «А ты кака!» Только побоялся всю игру испортить! Нельзя! Примирись, горделивец. Выжидай, раскладывай партию до конца, но и себя покажи: «Спасибо, ничего!)))». Опять молчание. С ума сведёт: «Как настроение?)))» - «Хорошо)))». Никакой зацепки за дальнейший разговор. «Чего делаешь?)))» - «С тобой переписываюсь!» Уж куда мудрей-то. А то с кем тебе ещё переписываться. «Подожду до завтра!»
На следующий день то же. Упрямая, не свернёшь. Придётся уступать опять. Несколько сообщений в том же роде, чтобы плавно подвести, что будет делать вечером. «А вот позову гулять на улицу и проморожу, как следует, может, что и видно будет!» Сам с собой так рассуждал. Странно, как будто кто-то третий мог видеть, что и он гордый, что если и делает первый шаг, то с уступкой. Только не видел никто. Да и на улице гулять неудобно, надо придумать что-нибудь необычное. Каток, кафе, кино, театр. Кафе – обычно, театр - заносчиво, слишком большая претензия на вкус и на любителя очень. Каток? Лучше в кино, попроще, да и не всё время занимать надо.
Столько рассуждений, как будто и не свидание, а рассмотрение дела в суде. Надумал всего. Конечно, с первого раза же не поддалась. Договорились о встрече на следующий день.
В назначенное время пришёл к общежитию. Бунтовало что-то внутри, что пришёл к ней, а не где-то в центре встречаются - как это принято. Опаздывает. Ничего страшного: положено так.
Дождался. Чуть сердце не зашлось, когда увидел её. Чёрные лакированные сапоги на шпильке, прямое пальто, светленький шарфик. Она на мгновение замерла. Отыскала глазами Шаткаса. Заулыбалась. Свет, сколько света. Аккуратно начала спускаться, придерживая левой рукой в светлой перчатке, как и шарфик, сумочку, правой – слегка подобрав подол. Небо так близко, сейчас головой заденет.
- Привет! – не скрывая своей робости, сказал Шаткас. Галантно подставил руку. Она непринужденно оперлась. Как будто тренировались. А ведь столько смущения... Так неловко. Хорошо держат себя. Обнять бы, вместить полностью, если возможно. Бывает ли? Так бы грудь раскрыть и спрятать её где-то там, и самому там же спрятаться. В автобусе пытался оградить её ото всех. Все взгляды на них. Тоже радуются. Подумать только: целая вселенная, всё остальное - вокруг, вихрем, мимо. Для них время встало. Вечность приоткрыла свою мудрость. Вот она я! Так и живите, мечтайте и воплощайте, только не ленитесь, не надумывайте. Перехватило дыхание. Смотрели друг другу в глаза и улыбались. Не до фильма. Что-то шло. Шаткас так и не смог объяснить матери, что за фильм смотрел, какие актёры играли. Ладно, хоть помнил, что за кинотеатр – и этого уже достаточно!
Завьюжило. Нет больше сна. Он и не нужен, когда и так - всё сон. Всё вокруг мечта, сладкая, медовая. Телефон теперь садился за день. Только расстанутся и потекут смски, только Морфей начнёт уносить в своё царство, мобильный завибрирует: «Не смей засыпать, мне нужно твоё внимание!» Не было больше банальностей в смсках. Не заканчивалась теперь переписка: «Я спать! Доброй ночи!)))» Она прерывалась, из-за того что не хватало сил. Сон отвоёвывал себе редкие часы. Рука бессильно опускалась, выпуская мобильный. Сколько слов: «милая моя, сердце моё, душа моя, жизнь моя, счастье моё, сокровище, смугляночка, малыш, котёнок, маленькая...» Хватило бы на несколько – всё ей одной. Казалось мало! Воображение постоянно искало новых слов. А в ответ: «Шаткасик, мальчик мой, солнце...». Столько радости их видеть. Столько радости читать: «Я уже соскучилась!», когда расстались всего лишь пять минут назад. Цветы – множество, хоть не всегда букеты. Всё-таки материальная часть жизни была рядом. Но хотя бы один! Обязательно проводить до дома после ли универа, свидания. Ночевал бы у её подъезда, да холодно!
Она – чуткая, чувствовала, что иногда Шаткасу не по силам всякие праздности. Мило просила погулять, так, запросто. Говорила, что надо обязательно много ходить пешком – это полезно для здоровья. Ходили. Бесконечно много ходили, до ломоты в ногах. Что теперь им боль, так что-то реальное, когда они в мире идей. Он говорил глупости, что всегда-всегда будет рядом. Что мир теперь уместит в ладони - полностью, что парит вместе с ней в невесомости, разговляясь её поцелуями нежными... Она задумчиво поднимала глаза к небу, понимая интуицией, что это всё временное, но остановить не решалась речи его, так страстно желаемые.
Прошёл месяц. Пыл поубавился. Стало казаться странным, что так ни разу и не было у них близости. Не нужна. Но Шаткас задумался...
Весна приближалась. Праздник великий – Пасха. Никогда Шаткас не относился к этому серьёзно. Рос в традициях, и каждый год само собой как-то праздновалось. Так и в этом году подобралась она, как всегда неожиданно. Под вечер зазвонил телефон. Пригласили  к всенощной – на празднование. Естественно, слово всенощная не произносилось, забылось – это всё словарь бабушек. Просто ночью друзья звали сходить в церковь. Ничего не поделаешь – так полагается! Очень хотелось отказаться. Шаткас попытался. Настаивали. Условились о встрече. Пошли, вином согреваемые.
Старая церковь громоздилась куполами своими древними, шпилями вверх указывая. Народу тьма-тьмущая. У входа в церковь захотелось перекреститься по крестьянскому-то обычаю. В деревню ведь возили маленьким. Тяжело было отдать себе отчёт, почему захотелось вдруг? Может дань памяти? Не перекрестился, неудобно – людей множество. У входа помедлил, посмотрел на небо. Там что-то пряталось... Из детства это вынес он. Корней ведь больше русских, праведных. Высокое-высокое небо, со звёздами. Из церкви доносились пения. Сколько прекрасного. Сзади толкнул кто-то грубо.
- Чё встал? – пробубнила какая-то бабка.
Так не по себе стало. Расхотелось в церковь идти. Сбились в кучу с ребятами рядом. Выносили хоругви. Большие, видно было, что тяжело нести. Да уж раз приняли на себя тяжесть - нести надо. Иисус тоже крест свой нёс. Только это всё далеко, тайна эта за многими книгами - дойти до неё надо. Не Шаткасу с его друзьями. Так и стояли немного поодаль. Что-то случилось! Так полагается, видимо. Знак какой-то, может, подали, только все ринулись за свечками в церковь. Толкались, кричали. Выходили довольные, с огоньками в руках. Ставили тут же в какой-то клумбе. Пьяный совсем щуплый паренёк так укрывал огонёк своей хиленькой свечечки. Хотелось ему донести её до клумбы и поставить вместе с другими, рядышком. Вот и донёс, присел на корточки, кто-то подтолкнул его сзади. Упал. Неловко – в самую грязь руками. Свечка потухла. Разозлился. Полилось злословие. Рядышком мамаши метались в платках с детьми, перепуганными, с полупьяными мужьями, которых с криком посылали на борьбу за свечками. Зачем все здесь собрались?..
- Как у тебя дела, с твоей девочкой? – спросил Влад у Шаткаса.
- Всё хорошо?
- Ну да! Как она? Хороша в постели?
- Не знаю! - искренне ответил Шаткас. Лучше бы наврал, как и всегда это делалось.
- Да ладно? Хорош!!! Вы уже сколько встречаетесь?
- Почти два месяца!
- И ещё ни разу не спал с ней? Ты у нас теперь Ромео, да?
Все засмеялись на его «Ромео». Шаткасу стало не по себе. Он как-то об этом и не подумал ни разу. А теперь казалось неудобным, что два месяца с ней, и не спал ни разу.
- Ты чего? Упустишь девочку! Им надо чтобы их... – жестом закончил фразу, - а то смотри, уйдёт от тебя к другому!
- Ты больно хорошо справляешься со своими! Была одна и та бросила! – сквозь зубы бросил Шаткас.
Рассорились. Шаткас пытался сдержаться. Но Влад жалил больно. Друг ведь, знает слабые места.
Много наговорили гадостей. От личного перешли к оскорблениям. Слова тяжёлые, не хочется их вспоминать. Добавить лишь хочется, что над всем этим таилось небо, тёмно-сиреневое, таинственное, со звёздочками, и церковь старая шпилями стремилась к нему. Плохо ей было на земле. Обшарпанная вся, никто не ухаживает. Собрались сегодня полупьяные, свечечки вдруг захотелось поставить им, и тут же рядом за стенами «по нужде справляются». Только не вознестись ей, грузная очень, каменная.
Пошли домой, понурые совсем, мрачные. Друг другу в глаза не глядят. Даже те, кто участия в ссоре не принимал, загрустили...
Прокралась теперь мысль к Шаткасу, что надо переспать с Викой. Только как-то затянулись их отношения, чистые, хорошие, – как подступиться-то к этому: непонятно. А как? Как и всегда: по старой отработанной схеме.
Мать уехала в длительную командировку, квартира пустовала – вот и место. Шаткас купил вина, мяса, овощей. Приготовил блюдо – сам, без названия. Вика всё время рядышком. Весело болтала под столом ножками. Рассказывала: как она домой съездила. Столько событий, впечатлений. Привыкла к Шаткасу сильно, освоилась совсем – рассказывала всё до мельчайших подробностей.
Шаткас закончил с приготовлениями, погасил свет, зажёг свечи. Тепло, вино приятно дурманило. Поели. Свечи догорели. Стало совсем темно. Но не хотелось свет включать. Сидели, как маленькие, и рассказывали друг другу страшные истории. Обо всем, как когда-то в деревни у бабушки с сестрёнкой двоюродной. Шаткас крупнее гораздо, мужчина почти, она почти сформировавшаяся женщина. А говорят, не поверите – о глупостях: о домовых, да о призраках. Вика прижалась к нему всем телом. Страшно. Чувствовал он тепло её полностью, всё, что происходило у неё внутри – может, поэтому и ему жутковато стало. Как будто кто-то из темноты всматривался в них. Она начала зевать. Устала милая. Ночь совсем. А Шаткас своё задумал, и отступать не собирался. Подхватил её на руки. Начал целовать в глаза, в улыбку, в шею. Взыграло тело. Легли на диван. Она прижалась к нему страстно и тоже целовать начала. Губы тёплые, мягкие-мягкие. Раздел её. Как и когда они познакомились, столько неловкого, милого и неуклюжего было, так и сейчас, хоть и почти два месяца, а всё никак не удавалось с робостью справиться. Видимо, в первый раз делом этим занимаются с чувствами сильными. Как-то угловато она поддалась, он, как будто ни разу и не пробовал, начал её ласкать. Скомканно, быстро и без удовольствия. Может давно без практики, может всё из-за робости. Только оба почувствовали что-то как-то не так – не то. Шаткас всё на себя списал от этого и разозлился. Отвернулся от неё. Тяжело было признавать свои недостатки. Ей тоже стало гадко – доверилась, а он теперь спиной к ней.
-Могло быть и лучше! – Зачем-то сказал он, –   всегда может быть лучше... Я не самое хорошее, что может быть... – для какой цели начал он этот разговор? Удовольствие, видимо, в этом было какое-то: в самобичевании.
-Я знаю, что может быть лучше! – резко ответила Вика.
-Пробовала уже?
-Пробовала!
Тут что-то тёмное пробралось в душу к Шаткасу, ревность, может быть, к тому, который лучше был, зависть ли, а может просто злость из-за своей неудачи. Он развернулся к ней и начал говорить тоном нежным, как обычно, когда говорил милые глупости, только мысли страшные.
-Знаешь, я тобой очень дорожу (именно «дорожит» сказал). Я люблю смотреть, когда ты улыбаешься, радуешься. Очень хочу видеть тебя счастливой... И если однажды ты решишь, что я – это не то, чего ты желала, что есть кто-то, кто тебе нравится больше, чем я… Ты просто скажи! Я не буду тебя неволить. Ты только не обманывай меня!
Взял и вывалил на неё всё. Она страстно прижалась к нему, хотела сказать что-то восторженное, но задумалась. И он задумался, и хотел даже оттолкнуть, как ему неприятно было. Сдержался. Уснули. Спали оба плохо. С утра она уехала в универ, он никуда не пошёл...
Целый день играли в молчанку. Для неё было важно, чтобы он первый написал. После вчерашней ночи его очередь поддаваться. А он, упрямец, целый день ходил недовольный. Злился на кого. Вечером позвонил, знал, что должен, – вот и позвонил. Вика сразу взяла трубку, целый день боялась, что так и будет теперь молчать телефон.
Встретились. Она к нему вышла запросто так. Прижалась к его груди. Спрятаться там захотелось от радости. Такой родной и близкий. А объятия почему-то холодные, не крепкие. Теперь и её злость взяла. Она ведь поначалу его строила, а теперь ему всё равно. Чувствовала, что уходит он от неё медленно. Холодеет. Что она могла сделать? То же, что и все остальные девушки на её месте бы сделали! Она начала требовать его ласки, тепла – принуждением. Хуже только. Как ёж, тереби его, он всё больше иголки выставлять будет.
- Ты мне не сказал: как я сегодня выгляжу!
Вика была восхитительна, впрочем, как и всегда. Коротенькая спортивная курточка, серенькие джинсы, сужающиеся книзу, беленькие кроссовочки. Не новое всё, какое-то домашнее, милое. Те же смеющиеся глаза, та же улыбка, которую он так любил целовать.
- Ты сегодня хорошо выглядишь! – скупо сказал он.
- Напросилась! – оттолкнув его, бросила Вика.
- Нет, я правда так считаю! – зачем-то ехидно улыбнулся он.
- Ладно, выгулял меня! Теперь можешь домой ехать! – резко встав, сказала она. – Мне пора!
Нет, нельзя было отпускать её так! Надо обнять, удержать, наговорить нежностей! А лучше поднять на руки, чтобы точно не убежала. Но почему-то у Шаткаса не было никакого желания.
- Давай ещё погуляем! – совсем без интереса сказал он.
Она ушла. Шаткас посидел ещё некоторое время. Какая-то странная весёлость взяла его. Чувство освобождения, что ли? Он вспомнил все предыдущие дни. Сентиментальность и ничего более. Помарался в женском, мягком. Всё же что-то грызло изнутри. Жалость, может быть? Он вспомнил предыдущую ночь. «Была бы возможность исправить её. Не довёл бы до постели. Было бы легче расстаться!» - неожиданно пришла мысль. Чувствовал себя мерзко, что как будто цели добивался, умело вёл к этому, а теперь, что после всего этого?.. и взять-то больше нечего...
Всё же вернувшись домой, написал что-то. В ответ пришло столько извинений, за то, как она себя грубо повела. Лучше бы обозвала его подонком, толку больше бы было. Он уже представлял себя свободным, ждал её окончательное слово, помнил неприступность. Дала бы пощечину, опять бы покорился. А тут извинения.
Настало новое. Он мучил себя, но ходил на свидания, всё в тот же час уныло ждал её. Они бродили. Старался быть милым, выходило натянуто. Вика чувствовала, но боялась что-либо требовать, может и совсем потерять. Теперь время стало осязаемым, тяжёлым, а когда-то бесценное, мимолётное...  Мучило и тяготило.
С друзьями Шаткас делился своими сомнениями, те смеялись. Говорили, что дурак, что такая девочка первоклассная, а он надумывает. Шаткасу казалось, что выбор сделан неверный. Блондинки, рыженькие обращали всё более на себя внимание, хотелось всё попробовать. Сковал себя по рукам и ногам с этой Викой. Вика безмолвствовала. Улыбалась меньше. Ушла из неё жизнерадостность, как и из Шаткаса.
Настали каникулы, Вика уехала домой. Долгожданное освобождение. Шаткас с головой ушёл в гуляния: шашлыки, походы – потеплело уже. В компании новые женские лица. Всех надо охмурить, не до отношений с Викой. Медлил с ответами на смс, иногда и вообще не отвечал ничего.
Но почему-то и не было радостно. Вики нет, можно всё прекратить. Может чувство ответственности, может совесть? Думалось...
Пока однажды утром не проснулся и не понял, что она та – единственная. Попробуй, разбери, что там, в сердце творится. Стихиями там всё сменяется. Собрался за один вечер и утром на перекладных уехал к ней. На часок. Увидит и всё решит.
Вика вышла его встречать. Весенняя, в лёгкой светлой курточке. Сколько раз потом эта курточка мерещилась ему в толпе. Прижалась к нему. Глаза блестели. Чуть ли не слезинки. Не верилось, что вот он приехал. Свой... рядом... дождалась... Не зря тянула время.
Шаткас с похмелья, помятый, после нескольких бессонных ночей, говорил сбивчиво, но приятные глупости. Пусть пахнет немного перегаром, проходящее. Приехал ведь. Целый день как во сне, как в самом начале. Загуляли так, что последний автобус пропустили. Не беда, шустрый, выберется как-нибудь. Домой ехал в тесном микроавтобусе с какими-то таджиками. Те шипели на своём языке. Шаткас гордый, сильный. Опять обрёл себя и вместе с собой её. Опять телефон вибрировал смсками от Вики, как в самом начале.
Всё наладилось, всё устроилось. Только теперь Вика обожглась. Так радовалась, что вернулся, что свой. Полетала немного в облаках и затаилась... Что-то засело внутри. Обида ли, злоба, не очень ясное. Сидело и свербило. Вот он какой, отметался, теперь вернуть всё решил.
Опять прошёл цветочно-букетный период. Вика всё чаще стала пропадать с подругами. Клубы, кафе, киношки. Появились рядом какие-то новые молодые люди. Некоторые откровенно добивались встреч. Шаткас не оспаривал свои права. Он был слишком уверен в себе. Себялюбие развилось в высшей степени. Они встречались реже. Обоих это устраивало. Насытились. Хотелось немного осмотреться по сторонам.
Однажды Шаткас попал на студенческую вечеринку. Праздновали окончания курса. Праздновали так, как умеют одни студенты – алкоголя река, только дешёвого, еды немного, зато сигарет вволю. Вот и пили вприкуску с никотином. Зато молодые все. Заведённые. День перешёл в ночь. Остались у кого-то ночевать. Весь вечер Шаткас шумел. Не было ему дело не до кого. Пил, как всегда, больше всех и, как всегда, последним спать ушёл, когда пить оказалось больше нечего. Все места были заняты. С парнями тесниться не захотел, ушёл к девушкам. С ними гораздо приятней. Ухнулся рядом с одной из красавиц этого вечера. Той, видимо, было приятно соседство Шаткаса. Она, на свою беду, а может и специально, прижалась к нему. Тут-то и вкралась в голову мысль об измене. Не то, чтобы Шаткас никогда не изменял. Он просто не считал содеянное за измену. Ему всегда казалось, что предыдущие отношения уже кончены, раз он проводит ночь с другой. А тут девушка есть, своя, решил же, что только с ней будет. Вот и захотелось попробовать, что значит изменить при своей девушке. Даже в голову не пришло, что могут отказать. С Викой в постели робел, а с этой-то прямо как самый настоящий профессионал. Взял почти силой. Хотя та довольно вяло сопротивлялась. Он чувствовал её губы, не такие мягкие. Во время поцелуя мешались зубы её, казались слишком большими. Привык к Вике и к поцелуям её привык! Ноги слишком длинные, никак не удавалось с ними справиться. Вообщем, сделал своё. Поутру разошлись все. Никаких угрызений совести. «Надо было попробовать, что это такое, – попробовал! Понял, что не хочу!» Нарцисс, даже в этом видел свою правильность. Так ему открытие это запало, что он чуть не поделился с Викой – всё друг другу рассказывали. Хватило ума смолчать. Не вынесла бы.
Правда и у Вики появилась неизвестная Шаткасу жизнь. Может и измены были, не такие как у Шаткаса. Не телом, душой. Искала и она.
Друзья Шаткаса хотели познакомиться с Викой поближе. Просили привести её на какую-нибудь из вечеринок. Забавно, но его сотоварищи так ни разу и не пообщались с ней за это время – видели пару раз мельком. Привёл.
Как водится, пили, шутили. Вика заигрывала с ними, хитро, поглядывая на Шаткаса. Тот в ответ весело подмигивал. Верил и ей и им. Только вот пока отходил, кто-нибудь, да начинал нашёптывать: «Смотри, какая у тебя девушка, пристаёт ко всем, мало тебя!» Как будто этот кто-то мог знать её лучше, чем он. Намешивался хмель, он стал злиться. Обрезал кого-то из друзей, когда тот сделал комплимент Вике. Вика разозлилась. Начала собираться. Он вместе с ней. Они вышли на улицу.
- Больше без меня не пей!
- Что испугался, что понравиться кто-то может!
- Как ты не понимаешь... – повышая тон, начал он.
- Не ори на меня! – закричала Вика.
Вышло совсем глупо, он никогда и не орал на неё, не мог. Вика стала любимой, которой дорожил, а тут «не ори».
- Я не ору! – зачем-то заорал он.
- Девушка, он к вам пристаёт? – раздался сзади голос
Шаткас обернулся, совсем рядом стояла машина, и из открытого окна выгладывало чьё-то лицо.
- А тебе чего надо? А? Не лезь не в своё дело! – очень грубо обрезал Шаткас.
Обернулся, начал тираду про то, как он к ней и девушка. В запале не заметил, как хлопнули дверцы автомобиля. Четверо! Шаткас убеждал, что надо уважать друг друга, что они прежде всего друзья, а уж потом любовники… Двое  подошли, а двое остались стоять у легковушки. Тот что покрупнее приблизился и хотел схватить Шаткаса за руку. Зря! Водное поло плюс спортзал - веский довод не делать этого. Шаткас извернулся и с такой силой ударил его по лицу, что парень упал ничком. Второй растерялся и только развёл руками.
- У тебя ещё есть вопросы? – в запале крикнул на него Шаткас.
Тот вздрогнул и растеряно сказал: «Нет!» Подобрал своего друга и оттащил к машине. Оставшиеся двое так и не шелохнулись. Вика совсем бледная от алкоголя присела на ступеньку у подъезда. В этот момент она меньше всего понимала, что происходит рядом. Поэтому-то, наверное, и бросила такое непонятное: «Не ори на меня!» Шаткас подхватил её на руки и скрылся с ней во дворах. Правильно сделал. Потому что те уже начали вызванивать своих друзей, чтобы наказать выскочку. С улицей Шаткас был знаком, хоть и пьяный, а понимал, как надо поступить. Вышел на параллельный проулок. Остановил машину. Поехали к нему. У подъезда уже стояло несколько автомобилей, парни в спортивных куртках поплёвывали по сторонам. Когда проезжали мимо, Шаткас пригнулся.
- Хорошо погуляли? Девушка-то как устала! – начал разговор таксист.
- Да, хорошо! – не желая продолжать, ответил Шаткас
- Понимаю! Тоже когда-то молодым был! Ведро водки мог один за вечер выпить! – увидев одобрительную улыбку Шаткаса, продолжил. – Весело гуляли! Но тогда и время другое было! Не то, что теперь! Посмотрю вот так на вас, и жалко мне вас становится! Раньше уверенность была, а у вас теперь что! Раньше на день на рубль вот так наесться можно было. – Он показал рукой на горло. – А теперь, сколько вот тебе надо, чтобы нормально поесть в столовой, ну хотя бы в студенческой!
-Рублей сто! – не задумываясь, ответил Шаткас.
-Сто! А зарплаты, какие. Если раньше сто двадцать рублей зарплата была. Сколько можно дней питаться? Простая арифметика. А теперь какая зарплата? Тыщ десять?
-Получается сто дней! – с издёвкой заметил Шаткас.
-Это у вас в студенческой! А в нормальной денег никаких не хватит. А пенсионеры? Знаешь, как раньше жили, могли запросто на теплоходе от Ленинграда до Астрахани скататься, да ещё и детишкам помогали. Сейчас разве такое возможно? Зато свобода. Олигархи. Сожрут всю нефть и не оставят вам ничего. Мы-то ладно, пожили своё. Баранкой подработаем. Глаза бы не глядели. – он хлопнул со злостью по рулю, - У меня ведь сын такой же как ты растёт. В университет поступил. За какими-то деньгами гоняется. Хочется жить богато. Недавно пришёл и говорит. Я дело своё начну. Фирму организую, мол, по ремонту квартир. Как будто просто всё так. Все только и ждут, что придёт мой орёл с какими-нибудь таджиками и ремонтировать всё будет. А у него посчитано уже всё. Сколько метр подвесных потолков стоит сделать, сколько погонный метр вагонки. Говорит, что если будет в месяц три-четыре квартиры делать, то чуть ли не в золоте ходить станет. Только где их наберёшься, заказов-то этих? Все уже нахапали, кто хотел. А вам кажется, что и вы сможете. Идею какую-нибудь продвинуть и разбогатеть моментально. Как же!?! Мечтайте! А раньше?.. Вот ты закончил университет, тебя сразу на работу определят, зарплату тебе хорошую, в очередь на квартиру. А сейчас укупи эту квартиру, на них цены каждый день новые. Это где работать надо, чтобы её купить?
-Ведь покупают же! – всё также без желания, но почему-то встревая в разговор сказал Шаткас.
-Так кто покупает? Одни и те же! А потом держат у себя, как выгодные вложения. По рынку пройдёшься, как в другую страну попал. Одни чурки. Кричат чего-то. Наших девок лапают. Раньше ни одного чёрного не было.
-Значит, наши мало умеют конкурировать. Хочешь денег - борись! Не умеют! Вот и заняли все места другие. Они умеют работать!
-Умеют? Да у них куплено всё! Кругом свои, да наши. Вот и торгуют, торгаши проклятые. Нашим воздуха не дают. А при царе знаешь, как было (всё вспомнить решил)? Ведь выше дворника ни один татарин дослужиться не мог. Думали о людях (как будто татары не люди), а сейчас кто о ком думает? То-то! Вот и живите, как хотите! А по телевизору показывают, как у нас всё хорошо! А сколько народу за границу сбежало! От хорошей жизни бегут, по-твоему?
- Я этого не говорил! – устало сказал Шаткас.
Сколько раз он слышал эти слова. Понятно, другое время. Не смогли приспособиться, возраст не позволил. Может, и не очень-то и хотели, а может, энергии маловато... Зато злости сколько на всех накопили, до терроров националистических доведут и радостно...
- Вот тут остановите, пожалуйста!
- Зато свобода! На х.. она нужна, такая свобода! – разошёлся таксист.
- Сколько с меня?
- Триста!
Шаткас порылся в кармане.
- У меня только двести пятьдесят!
- У подруги спроси!
- У неё нет!
- Вот ты, какой лихой! Надо сразу говорить, сколько у тебя, может и не поехал бы!
Шаткас протянул несколько купюр. Задержал в последнее мгновение.
- Последние!.. Может, оставите рублей двадцать на сигареты мне!
- У папы попросишь! Или бросай курить, раз на такси ездишь!
Шаткас взял на руки Вику. С силой захлопнул дверь. Таксист что-то прокричал. Шаткас не слышал, но ответил в полголоса: «Коммунист чёртов!»
Они поднялись к нему. Он бережно уложил её в кровать. Разделся и лёг рядом.  Вика крепко спала. Он слышал её дыхание. Её рот был слега приоткрыт. Он поцеловал её в её тёплые мягкие губы. Уложил аккуратно на своё плечо. Так приятно было чувствовать её тепло, чувствовать её всем телом. Спали крепко.
Уравновесились их отношения. Дожили в мире до лета. Летом Вика уехала к себе, потом куда-то на юг, потом поехала по родным. Они не виделись полтора месяца.    

















Глава IV
Молчание
...с любимыми не расставайтесь, С любимыми не расставайтесь,
С любимыми не расставайтесь,
Всей кровью прорастайте в них, И каждый раз навек прощайтесь,
И каждый раз навек прощайтесь, И каждый раз навек прощайтесь,
Когда уходите на миг…
Анна Андреевна Ахматова

Мы договорились встретиться в центре. Никогда Шаткас не звал меня никуда. Так только заходил «по-соседски». А тут позвонил, говорит, мол, в центре с Владом договорился встретиться, если я хочу, то могу присоединиться к ним. Странным мне показалось - что зовёт он меня с собой. Только вот теперь понимаю, что видел он во мне что-то родственное, вот и хотел, чтоб я был рядом в этот вечер.
Я приехал вовремя. Шаткас как всегда опаздывал. Пришёл с Владом. Я не люблю таких. Низкого роста, нескладный, всё время о чём-то говорит с претензией на юмор, после каждый своей шутки подхихикивает. Только вот и такие у него были друзья, и они ему зачем-то были нужны...
Встретились. Пожали друг другу руки. Познакомились. Шаткас между нами. Решили посидеть в ресторанчике с живой музыкой. Слово пугало ценами, а на деле приятное заведение, не такое и дорогое.
Спустились в полуподвал. Приглушённый свет, бар, выполненный из чёрного дерева. Девушки в нарядах, соответствующих декорациям заведения: красные платья, поверх туго повязаны белые фартуки. Только вот из-под платьев выглядывают джинсы, кроссовки, нечищеные осенние сапоги. Не страшно! Кто обратит на это внимание? Прошли под низким сводом в залу с живой музыкой. Получилось так, что мы с Шаткасом сели лицом к сцене, а Влад спиной. Раздражало меня его постоянное ёрзание, слова. Хотелось сказать: «Прекрати уже!» Из уважения к Шаткасу не обращал внимание. В конце концов, и он угомонился. Не подходило его паясничество под общее настроение.
Шаткас был задумчив и впервые молчалив. Шумный, неуёмный когда-то, он лишь украдкой посматривал на исполнителей. Я чувствовал его. Чувствовал: тепла искал, чтобы кто-то вот так, просто, сидел рядом и ничего не говорил.
Группа музыкантов, видимо, подрабатывающих в этом ресторанчике, исполняли песни на иностранном языке. Должно быть, что-то латиноамериканское. Она обладала чудесным голосом, они прекрасной техникой игры на гитаре. Язык был непонятен, может, поэтому и хотелось молчать, а может, от чего-то другого. Кто его знает? Молодой гитарист изредка бросал дерзкий взгляд в залу. Бунтовало, видимо, в нём что-то. Не хотелось петь перед клиентами. Наверное, думалось, что если смотреть с вызовом, то не уронит своего достоинства, а может потому, что она была его. Девушка очень привлекала. Низенького роста, серенький джемпер, какие-то туфельки, да и личико серенькое. Мышка. Не заметить её в толпе. А вот на сцене она яркая. Вся в эмоциях. Ей доставляло удовольствие петь посетителям. А как же иначе быть музыканту? Ну и пусть, что едят, ну и пусть, что иногда напиваются и говорят гадости, слушают же! Кто-нибудь да подсунет записку с чудесным «Спасибо». А кто-то и уходя скажет, вслух. И заиграет сердечко. Славненько так.
Во втором гитаристе было что-то необычное. Он им годился в отцы. Гладкие длинные волосы, зачёсанные через пробор направо. Джемпер, тоже почему-то серый, и такой же серый, неблестящий взгляд... Зачем ему такой взгляд? Он разоружал, ниспровергал, заставлял грустить и сожалеть. Боже, почему у него такой бесцветный взгляд? Его мысли, должно быть, были где-то далеко, возможно около той, у окон которой когда-то он мог провести всю ночь, подраться... Той, которой писал песни, но которая теперь, может быть, была погребена под толщею повседневности. Технически, возможно, она продолжала существовать, находится рядом, но только технически, также как он сейчас исполнял песни... А духовно? Наверное, она уже умерла, как и он умер... Может быть, давно всё позабылось, только вот романтическая, нежная музыка, жизнь ресторана напоминали о чём-то, заставляли думать и оплакивать...
- Я сегодня потерял её, – начал неожиданно Шаткас странным голосом. – Мы не виделись два месяца... много это, очень много... Забыть успел её и заново вспомнить, что ли? Я думал над этим. Наверное, как раз заново вспомнить успел, хотя глупость какая-то. Но мне почему-то так кажется... Странно, чем ближе к встрече, тем она больше мне снилась. Может, уже наменялся девушек, и берега захотелось? Не знаю!.. Ждал её возвращения, ждал с нетерпением. Очень торопил время. Как и в самом начале наших отношений, казалось, не вытерплю, поеду навстречу.
«Мне приснился сон перед самым её приездом. Он-то, мне кажется, и обострил всё. Мне казалось, что мы с ней спим рядом. Хотелось покрепче обнять её. Проснулся оттого, что тискал одеяло... Глупо... Когда проснулся, мне показалось, что я чувствую её запах, тепло. Последнее, что запомнилось из сна, – это её улыбка и глаза. Так они мне радовались... Я всё время задавал себе вопрос: «Люблю ли я? Это ли любовь?». Не знаю, как ответить... Когда рядом – кажется, нет, точнее не совсем то, а когда начинаешь тосковать, так думаешь, то она и есть... А потом... Мне кажется, я сделал открытие! Очень долго мы с ней не виделись. Достаточно для того, чтобы забыть, как она может открыто игнорировать меня, дразнить тем, что никогда никого не любила и не полюбит, да и мелочей всяких бытовых тоже забыть... И придумать её такой, какой мне бы хотелось её видеть... Размечтался...
«Был день встречи, он-то и расставил всё на свои места. С самого утра я начал сбрасывать смс, как какой-то идиот! «Кто-то очень тебя ждёт!» «Когда же встретимся, я очень соскучился!». Знал бы - ничего бы не написал. Только утром ещё я считал её своей девушкой. Она молчала в ответ. Я ждал, положил ей денег на телефон. Позвонить не решался. Позвонить меня лишило бы надежды, что у неё села батарейка. Надежды... Фу, так всё это неприятно. А говорю зачем-то... Букет цветов заказал. Каллы - есть такие цветы. Очень они ей нравятся. Осенью их не продают. А так хотелось угодить, доказать, что всё помню, о чём она мне говорила. Навертели букет каких-то вонючих лилий, при этом убеждали, что они очень похожи на каллы, только по размеру больше. Всё равно, видел я, что ли, хоть раз эти калы, говорят - такие же, пусть так и будет. Почему я решил, что она приедет днём? Стоял у неё, наверное, часа два… Потом надоело всё, злость взяла. Я позвонил. Она ответила, только могла бы и не отвечать. Знаете, сколько было гудков? – почему жестом показал, разводя руки в стороны, что вот столько гудков было. – Ответила! Сразу всё понял по тону голоса. Говорю: «Можешь не продолжать... Мне всё понятно... Прости». Всегда так хотелось с девушкой расстаться – красиво чтобы было – вот и дождался случая! Отключил телефон. Думаю, если захочет перезвонить, не получится. Развернулся так со всего маху и отдал цветы первой встречной. Замямлила, что-то...
«Вот и всё обрезал. Домой не захотелось идти. Пошёл бродить. Ходил там-сям, почему-то больше там, где мы любили гулять. Зачем? Надеялся, что вот так: хоп!.. и встретились бы...
«Набухался – полагается так, наверное. Кто-то спросил меня о ней. Я начал рассказывать, что мы решили расстаться, насочинял чего-то, аж жалко стало опять, что не с ней. Позвонил. Она сразу взяла трубку. Уже в городе. Я и не сомневался. Поехал к ней. Пьяный, без цветов. Так противно стало. Она такого именно меня и ожидала увидеть, а мне именно в таком состоянии и захотелось к ней ехать... Вышел на остановке. По дороге к ней, что только не представил... И её молодых людей... Чтобы все стояли, рядами, перебил бы всех. Очень хотелось кого-нибудь уничтожить. Унизили, вот и хотелось возвыситься одним махом... Конечно, никаких молодых людей... Только она ко мне со своей подругой вышла... Гадко, низко... Я мечтал о ней, снилась она мне, а она с подругой ко мне, как будто я могу сделать чего-то ей. Как увидел всё это, голову об асфальт прямо перед ней захотелось разбить, разорвался бы, если бы смог. Не знаю из-за чего.. Почему она решила, что я могу ЕЙ сделать чего-нибудь? Почему она решила бросить меня?.. Почему?
«Я сдержался. Как-то удалось мне в руки себя взять. Я смотрел на неё в упор. Глаза стеклянные такие, смеющиеся. Чужая совсем. Мне даже показалось, что она хихикнула.
«Она была всё та же, я просто, наверное, был уже не тот...»
Излился и замолчал.
Мы с Владом опустили глаза. Неловко стало.
-  Да не жалей! – сказал Влад.
- Нет, не буду! Хотелось просто рассказать это кому-нибудь…
- Не жалей! Хотя, конечно, наверное, стоит. Тити-то у неё были очаровательные!
Стало смешно. Даже Шаткас не сдержался. Заулыбался: «Это верно, братан! Сиси у неё были очаровательные...»
Поиграл немного скулами. Вскочил.
- Я пойду! У вас есть деньги? Заплатите за меня? Я потом отдам!
- Конечно, заплатим! Шаткас, а, может, вместе пойдём! По пути ведь! – предложил я.
- Нет, мне надо ещё кое-куда зайти!
Не хотелось компании. В этом весь он: то ищет общения, задерживаясь со всеми, распыляя себя на глупые разговоры. А вот теперь одиночества хочется. Конечно, я всё понимаю. Оно необходимо. Надо с самим собой договорится.
Он пожал руки своей крепкой ладонью и ушёл, уворачиваясь от встречных официанток. Остались мы наедине с Владом. И говорить-то не о чем, посмотрели друг на друга, да и попросили счёт.
Не знаю, случилось ли это в этот день. Только мне почему-то представляется именно этот вечер. Во всяком случае, произошло это в этот период, в один из таких мрачных, тёмных осенних вечеров...
Шаткас вышел на улицу. Сунул руки в карманы. Съёжился, осмотрелся: направо, налево. Пошёл было к остановке, раздумал. Свернул в переулок. Твёрдый шаг, уверенный, но не долго, метров сорок. Потом сбавил скорость. Кое-как поплёлся. Каменные двухэтажные дома, где из красного разваливающегося кирпича, где с жёлтой штукатуркой. Вся улица такая, из старых купеческих домов. На перекрёстке только торчат две старинные пятиэтажки, высокие, нелюдимые. Дошёл, поёрзал. Заглянул в пластиковый минимаркет, купил пару бутылок тёплого пива. Сигарета, вторая. Дальше, дальше по улице. Вот и поновее дома. Девятиэтажные, тоже красный кирпич, только советский. Справа - театр из стекла и бетона. Витражи заросли грязью, бетон потемнел, потрескался. Мрачно, сыро, неуютно. Улица начала подниматься наверх. Серые хрущевки, детские сады с изорванной сеткой-рабицей. Кто-то шумит на верандах. Пиво кончилось, купил ещё. Опять за сигарету. Кто их сосчитает? Слева желтый хлебозавод за толстенной молочно-масляной стеной. Поверх колючая проволока – наверное, чтобы хлеб не убежал. А может, от голодающих отгородились... Огромные ворота, вековые. Носы собаки суют в щель, нюхают. Услышали шаги: заворчали, залаяли. Страшно стало. Перешёл на другую сторону. После подъёма - вниз. Частный сектор. Два-три тусклых фонаря покачиваются от порывов ветра. Грязь. Через забор ветками свисают старые яблони, выродившиеся, с жуткой плесенью на коре. Спускаться легче. Не разглядеть на ржавых табличках название улицы. Низина, сыростью начало колоть щёки. Бутылку подмышку – не стерпеть рукам колкого холода. Заправочная станция с каким-то заводом - направо. Шаткасу налево. Никого. Слышно город сверху где-то. Визжат машины. Покрикивает кто-то. Начался подъём. Только стороной забирает Шаткас – ищет тишины, темноты. Серые девятиэтажки, неладно склеенные из многочисленных панелей-квадратиков. Выбрался на асфальт. На перекрёстке опять направо. Гнилые сараи, ракушки для автомобилей, жёлтые народные стройки, тёмной ртутью отливают лужи. Вот и родная улица. По главной линии и дома побогаче, - в четыре этажа, даже из кирпича. Устал совсем, замёрз. Два перекрёстка ещё. Пиво гудит в голове. Проще и легче стало.
Пришёл. Свернул во двор, у самого дома встал выкурить последнюю сигарету. Устало посмотрел на тёмные окна своей комнаты. Бросил бычок. Потоптался. Не хотелось подниматься к себе. Вышел опять на проезжую часть. Вдалеке появилась долговязая фигура, наконец-то выросла до размеров человека – это шёл Стас...   















Глава V
Падение
Паденье  неизменный спутник страха
Осип Мандельштам

В город вернулась хорошая погода. Последний привет от тёплого лета. Солнце, хоть и не такое яркое, всё же греет. Нежный ветер ласкает лицо. Так не хочется идти домой. Так хочется потянуть ещё немного времени на улице в каком-нибудь уютном парке. Отдаться сладкой истоме. Подремать. Вечер прохладный, но всё равно тёплый. Вырываешься из дома в поисках последних летних приключений. Город меняет лицо. Столько молодёжи: студенточки, школьницы – откуда только берутся. Птицы улетают на юг. Ну и пусть. Зато сколько новых лиц, бантов, юбочек, джинсиков, кожаных курточек, пальто. Осенняя мода - самая шикарная. Не скрывает ещё фигур, но и не раскрывает их недостатки. Тёмные тона и молодость, много молодости, шумной и неугомонной - в трамваях, метро, троллейбусах, на дискотеках, в кафе. Особенно в центре, с его старинной архитектурой, с его нетленной древностью. Его захватывают тинэйджеры. Конечно, а как же иначе? Кому же это всё? И ничего страшного, что не знают его истории. Да и надо ли, чтобы наслаждаться его красотой, чтобы просто наслаждаться? Праздновать? Легко, непринуждённо. Немного цинизма, музыки, юмора, скейтбордов, велосипедов, роликов – всё движется чудным хороводом, всё захватывает своим весельем. Попадая в эпицентр, долго не удаётся выбраться. Вечер разгоняет своей прохладой. Днём-то всё ещё можно одеться полегче, но вечером не стерпеть прохлады, все же осень - надо идти переодеваться.
Что-то особенное и неповторимое таится в этом времени года. Природа умирает, «роняя багряный свой узор». Только не багряный – жёлтый, красный. Шуршит под ногами. Пинаешься листьями. Сухие, чуть пыльные. Умирает потихоньку жизнь, но не город. Он оживляется, начиная свой новый цикл. Старые друзья, подружки встречаются после летних каникул, отпусков. Так много радости. Столько всего нужно рассказать. Столько всего произошло. Летние романы подходят к концу, как и лёгкая одежда забывается в шкафах. Разве жалко? Уже хочется окунуться в новую жизнь. Догулять немного и за дела. А природа как будто знает, что нужно ещё совсем немного тёплого солнца, нежного ветерка. Вот и дарит несколько тёплых дней. Доделывайте, что за лето не успели, догуливайте. Так и надо. Из года в год. Тем же верным циклом. Каждый раз как в первый, в новом качестве: ученика ли старшего класса, студента, служащего.
Где же Шаткас? Там - где шум, где жизнь. Просто найти. Надо выйти из дома, повернуть направо, сесть в троллейбус. Проехать до центра. Откроется старая улица, что ведёт к Сенной площади. Повсюду, ближе к центру, есть такие площади. Наследие то великорусское: без лошадей нельзя было. Вот и устраивались такие площади, где закупался корм, потому и сенная. Только вот теперь улица заросла новыми цветными многоэтажками. Ещё бы! Центр почти. Такая дорогая жилплощадь. Вот и срезают сливки, не особенно задумываясь над архитектурной целостностью и тем более эстетикой. Новые дома, которым тоже, видимо, суждено стать свидетельством времени, их породившем. Как когда-то сталинки, хрущёвки, народные стройки. Так и теперь - Новостройки. Ладно, хоть не Путинки!.. пока ещё не Путинки... Ровными рядами стоят, громоздя правильные перспективы. Жалко так!.. Говорят, пришли на место старого, уничтожают душу древнюю. Только кому она теперь нужна. Новое время и душа - тоже новая. Там и люди какие-то новые. Пиджачки, розовенькие, светло-синие рубашечки, лакированные модельные туфельки, брючки со стрелочками, очочки, недорогие иномарки - блестящие, бесшумные.
Справа они остались, а слева овраги обрезают многоцветные перспективы. Сохранили старые деревянные дома, полугнилые сараи. Всё какое-то мрачное, страшное. Там лучше ночью не ходить одному. Можно повстречаться с таким же жутким местным жителем, который только от обиды на что-то может садануть по лицу. Через дорогу дорогие торговые центры из стекла и, наверное, из бетона. Его не видно – просто стекло и серые панели. Трамваи громыхают, поднимая в воздух остатки летней пыли. А где-то вдалеке купола старинного храма. Ободранный, ярмом маячит в глазах у новой власти, отчаянно бросившей бешеные средства воскрешать православие. А то как же, без идеологии? Новой-то придумать не успели... Только храму не до власти. Старинный гигант притаился на углу переулка. Смотрит на прохожих своими тёмными окнами-глазницами и молчит...
Ну, вот и добрались до набережной. Где-то здесь Шаткас подставляет своё лицо последним солнечным лучам.
- Знаешь, что такое формат? – полупьяным голосом убеждал Шаткаса Антон. – Формат – это рамки. Как пачка сигарет. А содержание - это мы! Уложили нас в ряд ради какой-то определённой цели. Вот и жди своего. Только мы с тобой не в формате. Ты понимаешь меня?
- Да, понимаю! – улыбнулся Шаткас. – Ты мне уже полчаса этой пачкой в лицо тычешь. Да, мы не в формате! И чё?
- А то, что мы не можем и не должны как все! Сколько революций свершили, пришло время самой массовой: революции сознания! Знаешь, что такое революция сознания?
- Тебе походу больше не надо наливать!
- Это не из-за алкоголя, я и правда так думаю! Развитие человечества от самого его начала – это путь или попытки к освобождению! Теперь, кажется, что от всего освободились! Но это снаружи, теперь надо голову освобождать от комплексов, или как там?
- Слышь? – Шаткас ткнул Денису в бок. – Смотри, какой у нас Антон закомплексованный революционер! А как ты голову освободишь? Может, из пушки по ней постреляем, а? – ребята засмеялись.
Антон спьяну разобиделся, возмущённо корча своё раскрасневшееся лицо. Но никто не обращал внимания. Все продолжали поддевать его. Уже придумали название революционного сообщества, куда непременно вступят. Сочинили лозунги, сразу и стихи и почти новый песенный мотив, под который пойдут по улицам собирать революционное движение. Антон разозлился, вскочил, тряся кулаками. Шаткас схватил его в свои сильные объятия. Дружно примирились. Выпили ещё. Шаткасу показалось мало...
Ему теперь всё время было мало. Он не мог напиться. Не утоляло жажды. Он отошёл в сторону, набрал Стаса. Стас не сразу взял трубку. Пару обычных «привет», и к делу. Шаткас просил его придумать что-нибудь на вечер. Стас перезвонил сразу, сказав, что всё будет.
Шаткас вернулся в компанию. Только не сиделось на месте. Постоянно доставал телефон, снова и снова. Надо было найти денег...
Шаткас не увлекался. Просто иногда его что-то к этому подталкивало. Стихийно! То эмоциональный подъём, то спад, то наличие денег, а то и их отсутствие. Отдавал ли он себе отчёт? Нет! Откладывал размышления подальше. Уверенный, что он всего лишь иногда хорошо проводит время - и всё!
Шаткас покрутил головой и неловко спросил денег взаймы. Деньги к счастью (к чьему только?) нашлись. Сбросил смску. Тишина. Бесило ли его так молчание Вики, ждал ли он также её звонка – не знаю. Мне кажется – нет. Молчание Стаса его выводило больше из себя. Набрал его ещё раз. Никто не ответил. Чуть телефон не разбил об асфальт. Застыл, пытаясь совладать с собой. Уже не вступал в споры, на всё соглашался. Ничем его не задеть. Взгляд сквозь, да и сам будто бы в другом месте. Наконец-то в кармане завозился телефон.
«Да!.. Сейчас буду!».
Заулыбался. Побледнел и сорвался с места. Срочно надо было ехать в другую часть города. А иначе ничего не будет.
Быстрей, быстрей на остановку. Медленно плетётся автобус, да и время замерло как будто. Ну, вот уже почти, почти. Вылетел из дверей. Проспект. Два огромных завода стенами-монолитами обрамляют его края. Ни души. Время вечернее. Некому тут стоять. Разъехались уже все по тем самым неизвестным местам, откуда неизменно возвращаются каждое утро. Где же Стас? За телефон. Фу, сейчас подойдёт.
Появился Стас. Занырнули в подземный переход. Затхлый запах, сыро. Плитка мелкими квадратиками. По ступенькам вверх - вот и на другой стороне. Между двух заборов убегает вниз тропинка. По ней, среди буро-зелёных стеблей-стволов полыни и крапивы. Несколько перекосившихся двухэтажных домов. Исхоженные доски ступенек. Темно и воздуха совсем нет. На второй этаж. Постучали в дверь. Завозилось что-то. Приоткрылась. Высунулась рожа старого цыгана. Крик детей. Из квартиры выбралась измученная дворовая собака белого цвета, почему с выбритой спиной и выкрашенным в фиолетовый цвет задом. Цыган кивнул головой. Стас протянул деньги. Дверь захлопнулась. Очень долго его нет. Закурили. Нервничают. Смотрят по сторонам. Вскрипнула. Цыган протянул что-то завёрнутое в бумажку. Стас зажал свёрток в кулаке. Побежали вниз.
- У тебя есть оружие? – спросил Шаткас.
- Да!
- Сколько?
- Один! А тебе сколько надо? – раздражённо бросил Стас, - Чистый я, не парься!
По тропинке дальше вниз - к оврагу. Старые деревья измученными кронами свисают над полянкой. Если в лёгких кедах - ступайте осторожней, как бы какая иголка не впилась вам в ногу. Кто знает, какую заразу она хранит. Тут не только шприцы. Тут и нужду справляют через каждые двадцать сантиметров, прикрывая безобразие бумагой. Не вписываются сюда белые кроссовки, но по воздуху не пошагаешь. Присели на корточки. Стас приготовил всё. Но в этот раз не уступил очередь Шаткасу. Сам!.. Скорее!.. Всё... Разрумянился. Протянул оружие Шаткасу. Куда девалась его брезгливость. Ведь брезговал когда-то пить из одной бутылки со своими друзьями. А сейчас? Спокойно так закрыл глаза. Посидели на корточках. Так в охотку поговорить. Покурили. Пошли к проспекту. Решили повременить пока, не брать часто. Разбежались.
Телефон прорычал смской. «Привет, а я весь день думала о тебе!» -  Писала Ира. Новая девочка. Никак не относился к ней Шаткас, но отчего-то не отпускал. Не всегда отвечал на смски. А теперь так всё в удовольствие, почему бы и не ответить? «Привет! И я думал о тебе!» - сразу зачем-то наврал. Ира помолчала некоторое время. Понимала, что не думал. Знала она теперь его и спокойно с этим мирилась. Может, это и было настоящее чувство, о котором так мечтал Шаткас. Преданная, верная, ничего не требует взамен. Даже недостаток внимания не выводит её из себя. Шаткас повертел телефоном и добавил: «Не знаешь ведь ты совсем меня! Плохой я! Бес!» - вот как написал. Захотелось придать себе романтический ореол.
Ира спокойно отреагировала: «Значит, буду твоим ангелом-хранителем!» Как зарок дала, за которым и следовала.
Ира жила одна. Много училась, успевала работать. Никогда не выделялась своими нарядами. Серенькая. И чего он в ней нашёл? Только вот позвонил. Ласки захотелось. Позвонил и напросился в гости. А она?.. А она только этого и ждала. Всё время ждала... Не докучала, не ревновала, не упрекала, просто ждала. Приготовила что-то поесть. Простенькое, но такое вкусное. Столько души, столько стараний придать ужину изюминку. Заметил ли?..
Хвалил ужин, её хвалил. Она, миленькая, зарделась, не зная куда деться. Нагло смотрел на неё, прямо в глаза, своими бездонными зрачками. Механически поел, попил, также механически увлёк её в постель. Ночевать остаться не захотел. Тянуло куда-то.
Побродил и домой.
Бледный проснулся с утра, пустой. И как будто бы не отдых. Нет ничего внутри, выжжено всё. Попил чаю. Куда-то девался его мощный аппетит. Вышел из дома. Просто из необходимости ехать куда-то, что-то делать. В универе скучно, мрачно. Ленивые лекции. Смотрел в окно.
Подъехала машина. Из неё выпорхнула Вика. Несуразная какая-то: большая голова, маленькое тельце. Приталенные джинсы всю фигуру съели, бока вывалились, ножки укоротились. Шаткас заулыбался от такого зрелища. Забавным показалось, что когда-то так любил. После пар задержался у универа с ребятами. В сторонке стояла Вика с подругами. Посматривал он на неё украдкой. Вдруг к ней подошёл молодой человек. Они откровенно поцеловались. Вика во время поцелуя открыла глаза и посмотрела надменно на Шаткаса. Руки задрожали. Сигаретой чуть не поперхнулся. Взреветь бы, да народу много. Вика заулыбалась, взяла под руку своего кавалера и скрылась.
Столько злости. Но что-то сдержало. Не бросился на них, хотя так хотелось. Полдня проходил сам не свой. Посомневался, да и позвонил Стасу. Он не взял трубку. Ещё и ещё. Упёрто молчал. Шаткас взбесился.
К своим! Сразу за водку. Угомонился, но рычал вполголоса на кого-то.
От Иры: «Милый, как дела?» А ей какая разница: «как дела?» Понимает ли она что-нибудь в этом? А влезает смсками в его жизнь. Нет теперь покоя. Один важен только звонок – от Стаса. При малейшей вибрации хватается за телефон, а она смски шлёт: «как дела?»
Плохи дела, очень плохи. Пора бить в барабаны и набаты, если бы только знать, если бы только быть чуть-чуть повнимательней...
Нужны деньги, долги уже появились. Не как раньше – мелкие. Крупнее, правда, не совсем ещё серьёзные. Завтра к отцу, на работу. Поможет!
Сон не сон. Так, какими-то образами пронеслось что-то: крыши домов, страх высоты. Животное желание какой-то незнакомки, которую никак не удавалось увлечь ни разговорами, ни поступками и мрак. Открыл глаза, как и не было ночи, как будто и не отдыхал совсем. Бледный, лицо опухло. Жёлтые белки с ярко-красными капиллярами. Запнулся о тапки. Попинался, прикрикнув что-то грозное кому-то.
Во время разговора с отцом постоянно отводил глаза. Да и разговаривать не хотелось. Нечего сказать друг другу. Отец сунул какую-то сумму. Распрощались, но не пошёл в универ... Захотелось к Умалишенному. Почему к нему? Слова, наверное, захотелось, его слова...
Не мог только вспомнить, где его палата. Прошёлся по коридору – всё не то. Упёрто искал. На обратном пути, когда уже решил, что не найдёт, вдруг увидел палату Умалишённого с цифрой, так сильно напоминающей букву «Я».
- А! Молодой человек с необычным именем! Здравствуйте! Как там Вас? Что-то мятущееся?!?... – сразу узнал его Умалишённый.
- Шаткас!
- Да! Шаткас, шатко! А я - мятущийся! Как Ваши дела? Расскажите, мне очень интересно!
- Всё хорошо!
Пауза.
- Какой странный ответ! А ведь мы с Вами давно не виделись! Хотя, конечно, до этого одна только встреча была, а я к Вам в друзья записываюсь!.. Ну да всё равно! Как Ваши дела?
- Да ничего! Учусь, скоро закончу! Диплом на носу!
- Диплом – это хорошо! Куда без диплома?..
Пауза.
- А куда Вы с дипломом?
- Не знаю!
- Ну как? Не знаете? Вы же чему-то научились за пять то лет!
- Я на факультете социологии! Куда я потом пойду?
- Да...
Пауза.
- Тяжеловато вам! А зачем тогда учились? Хотя глупый вопрос... понимаю! Тяжко вам должно быть без целей! И будущего никакого не видно...
- Почему? Я думал куда-нибудь в торговлю податься! Там и зарплаты хорошие!
- Ах да... Вы же любитель денег! – заулыбался Француз. – Хотя деньги тоже идеал, хоть и призрачный... – поправил сам себя пациент палаты номер «Я».
- Нет! Деньги не мой идеал! Просто без них нельзя!
- А какой у Вас идеал?
Шаткас пожал плечами. Просто так. Не возразил, не пустился в разговоры.
- Да... С этим очень сложно. Знаете, когда я был помоложе, у меня их было много. Я очень хотел стать кем-то... Вот сейчас вспомню... Знаете, есть черта, за которой у меня в памяти всё в деталях, а после как будто в один день всё можно уложить... я ведь когда-то был нормальным!.. Хотя я сейчас не представляю, что такое быть нормальным. Но я уверен, что когда-то был. Мы тогда строили социализм, точнее, наши родители. А мы?.. А мы, по-моему, были уверены, что уже живём в развитом социализме и радовались очень. Я хотел стать инженером, как мой брат. Я очень хотел. Хотел, чтобы много пользы принести своей стране, очень хотел быть полезным!.. Но я тогда маленьким был. А брат – взрослый, институт заканчивал, и по распределению должен был уехать куда-то. Знаете, строить эти, как их? Здоровые станции такие для тепла. Не помню...
Шаткас поднял на него свои ввалившиеся глаза.
Но Умалишённый замолчал, отвернувшись от гостя.
- И вы стали инженером? – наивно поинтересовался Шаткас.
- Почему?
- Но Вы же сами сказали, что хотели стать инженером!
- Сказал? Да, наверное! Я не знаю!..
Совсем растерялся Шаткас. Любопытство разбирало. Но что-то пугало решиться на вопрос.
- А брат? Уехал?
- Ах да... Брат... У нас всегда семья была в разъездах. Точнее жили-то в одном городе, даже в одной квартире, только собирались редко. Брат целыми днями в институте, вечерами работал. Не совсем богато жили... Мать с отцом на заводе в разные смены. Вот и получалось, что встречаемся редко... Ну и ладно!..
- У Вас был только брат?
- Брат?.. Наверное... Да! Только он...
- А я один в семье! – как будто жалуясь на что-то, заключил Шаткас.
- Это не очень здорово! Хорошо, когда семья большая. Собраться так вокруг стола... – полуулыбка появилась на лице у Француза.
- Знаете, как здорово, когда вся семья за столом... Я помню это. Никогда не забывал! Просто появилась привычка не думать. Мы сидели за столом, все вместе. Брат только что сдал какой-то важный проект или экзамен, что-то такое. По такому поводу мать собрала всех за праздничным столом. Родители были без дипломов, наверное, поэтому так ценили успехи брата. Я маленький совсем был. Брат взъерошенный, полухудой, полусонный, радостный такой. Отец сидел во главе стола, справа мать, рядом с матерью брат. Я так стеснялся, очень. Сильно-сильно! Под столом руку держал сестрёнкину. Мне всегда, когда было страшно или стеснительно, я за неё хватался. Она со мной нянчилась всё время. Школьница ещё. Девчонка. А как ответственно относилась ко мне! А мне больше ничего и не надо было. Забирала меня из садика. С подружками обычно. Те начнут хвататься за меня, выспрашивают чего-то. Я стесняюсь, но спинку выпрямляю, чтобы повыше казаться... Поведут меня через дорогу, а я возьму и ноги подогну. Шалил так. Прямо посередине. Они мотнутся. Доведут меня, пожурят, что так себя вести нельзя. А я вредничаю, говорю, что можно... Всякие глупости говорю! Очень хотелось казаться взрослым. Я так хотел быть одного возраста с сестрой... Мне даже мамка говорила, что выйдет она замуж, что делать будешь? Я всегда нервничал и говорил, что я на ней сам женюсь и никому не отдам. Они смеялись... А я злился. А она подойдёт так, обнимет и скажет: «Конечно, поженимся, а как же ещё!» Я её обниму сильно-сильно. Глаза зажмурю и стою, пока она не начнёт меня уговаривать, чтобы отпустил. А я отпущу, но хожу везде рядом, как хвостик. Однажды ей кто-то грубость сказал, из её друзей. Я накинулся на него с кулаками. Он пихнул меня больно... Очень я разозлился, что маленький. Плакал. Она опять меня приласкала. Наговорила нежностей.
«Мы очень часто ходили гулять. Я только с её подружками и гулял. У меня друзей-то не было никаких. Мы играли во всякие игры детские. Дочки-матери, когда совсем маленький я был. Они меня всё время в ребёнка делали, а я почему-то хотел быть тигром. Только их. Очень ручным. Если вдруг кто захочет навредить, я бы на него набросился. Но я был их ребёнком. Они очень деловито рассуждали, что мне можно, а что нельзя. Кормили меня с ложечки... Потом в салочки тоже играли много, бестолково. Такая, знаете, палка на предмете лежит, а на опущенной стороне выложены прутики. Надо было топнуть по сильней, чтобы прутики разлетелись, а потом бежать их собирать.
«Прыгалки, как-то так они называли игру, где надо было пропрыгать по квадратикам с циферками. Много прыгали, на двух ногах, на одной, с камушком тоже прыгали. Цель была добраться до рая – последнего квадратика. И всё время лето помню. С мячом игры. Там разные вкусности говорились, тогда надо ловить мяч, а когда всякие гадости, надо его отбрасывать. Я неуклюжий был, поэтому всегда не мог поймать. Меня за это исключали из игры. А мне всё равно было. Я на сестрёнку смотрел.
«Много всего ещё такого хорошего. Знаете, когда мы возвращались домой, то она начинала играть только со мной, чтобы потренировать меня. Я так старался, очень. Даже слюни капали на штаны, так я увлекался игрой.
«Придём из детского садика, она меня накормит. Супчик разогреет. Разговаривает со мной. Тоже покушает. Потом готовила для папы с мамой. У них совсем времени ни на что не было...
«Очень много всего. Семья – чем Вам не идеал?
«Нет, и зимой много всего было. Собирались в детский садик. Я всегда первым приходил. Сестрёнка в школу торопилась. Она всё время торопилась. Столько дел. Домашнее хозяйство, я, уроки, погулять ещё так хочется. Усадит меня на стул. Тщательно одевает. Очень помню всё хорошо. Даже помню, что умел сам одеваться: специально не одевался, чтобы только она. Ручки такие нежные-нежные. Наденет штанишки, носочки, кофточку, платочек на голову повяжет. Такие приступы любви меня одолевали. Но я очень стеснялся. Я просто покрякивал... Она так пальчиками проведёт по височкам, поправляя края платочка, а я личиком прижимаюсь к её ладошкам... она обнимет. Нежная, чуткая...
«А ещё я помню, что меня ругали, если я ей не давал делать уроки. Дверь закроют к ней в комнату. Я обижался. А потом незаметно так прокрадусь... Встану в уголке и смотрю на неё... Спинка ровненькая. Волосы как будто золотые вьющиеся-вьющиеся, как пух! Уткнёшься в них носом... Сидит ровненько. Личико светлое, побалтывает ножками, рисует какие-то крестики, чёрточки. А я стою. Долго мог стоять, пока ноги не затекут. Но я даже дышать боялся... Кажется, священное свершалось – учёба. Да, к тому же моя сестрёнка ей занималась – вот я и не шевелился. А когда летом меня увозили в деревню, я так же тихо плакал в уголке, мне было очень стыдно, что я так скучаю по ней. Они иногда смеялись надо мной. Говорили, что я влюблён, что скоро она с мальчиками начнёт встречаться.
«Почему-то всегда так было стыдно моих чувств. Очень многого стыдился. По выходным она приезжала с мамой. Я притаюсь где-нибудь во дворе, и жду, пока они войдут в дом. Потом тихонько перебегаю из комнаты в комнату за ней попятам, но прячусь, очень боюсь показаться. А сам радостный, с утра бегаю всем рассказываю, что мамка с сестрёнкой приедет. Она знала, всё знала. Умоется с дороги и идёт меня искать. Грудь разрывалась. Страшно-страшно и сладко-сладко. Забьюсь в уголок и жду. Так раскраснеюсь, что нос видно красный... Она придёт, обнимет меня. Я иногда даже плакал. Не знаю – почему? Просто плакал. Она обнимет меня, а мне горько-горько станет и я плачу. В деревне посмеивались, а она заступалась! Говорила, что он просто очень впечатлительный.
«А потом, знаете, я везде тащил её за собой! Всё то, что я делал, чем занимался, я всё ей рассказывал, показывал. За ручку только, всё время за ручку. К пруду, где я ловил рыбу. Мало когда удавалось поймать кого-то. То удочка плохая, то терпенья мало. Но я всё равно показывал. Тащил дальше, где на другом пруду плавали переливающиеся утки. Показывал Муркиных котят. Только я в доме мог знать, где она их прячет. Старая кошка была, знала, что топят часто котят, вот и прятала. Разродится, а потом всем домом ищут этих котят. А мне так жалко было! Я найду. Я всё знал в доме. И не говорю никому. Иногда тихонько прокрадусь и глажу. Они сначала шипят на меня, потом привыкают. А сестрёнке показывал. Просил не выдавать их. И она не выдавала. Куда-нибудь в сад, к моим потайным деревьям, у которых было много-много смолы на стволах. Это мой секрет был. Только ей показывал. А вечером садились у стола. Я прижмусь к ней и молчу. Просто сижу и всё. Бабушка скажет: «Вон как котик присмирел, знаешь ты к нему подход!» А я прячусь у ней под рукой, потому что опять очень стыдно...
«Мне кажется, что это было всегда... Только это и  было...
«А потом странные автобусы, микрорайоны, люди. Я почему-то в пижаме на другом конце города, без денег и обратного билета. Холодно и очень страшно и стыдно пижамы. Они ходят вокруг, с презрением отворачиваются. Иду долго до дома. Промёрзну весь. А однажды он мне синьки в штаны налил... Я когда их снял, у меня все ноги синие были. И простынь моя засаленная хоть была, а я сел... Совсем силы сдали, когда увидел пятно... Заплакал. Свернулся калачиком и лежал и всё сестрёнку звал...
- Кто Он? – изумлённо спросил Шаткас.
- Да Он! – кивком головы показал на кого-то Умалишённый.
Мурашки пробежали по спине. Шаткас обернулся, но никого не увидел.
- Врачи говорят, что его нет! Мне и самому порой удаётся в это поверить! Но он есть. Он приходит, когда я сплю! Перекладывает вещи с места на место. Прячет мои сигареты. Может даже съесть все мои печенья! А иногда я с ним разговариваю. Он высмеивает всегда меня. Мне никак не удаётся подобрать довод, чтобы переубедить его. Он знает все мои слова наперёд...
- А сестрёнка? – совсем растерявшись, вымолвил Шаткас.
- Сестрёнка... Я её очень люблю и очень сильно скучаю... – отвернувшись и почему-то покраснев, сказал Умалишённый.
- Она Вас навещает? – спросил Шаткас.
- Нет! Раньше хоть во сне видел. А теперь и во сне она не приходит подержать меня за руку... Я очень устал!.. Извините, я хочу отдохнуть!
- Да-да, конечно! Извините, что я Вас потревожил. У меня... это... есть пачка сигарет... правда, я выкурил одну... – Шаткас протянул сигареты Умалишённому.
- Нет, нет! Вы что? – замахал на него руками Француз, - Вы дорогие курите, у меня на них сильный кашель. Очень горло дерёт. Даже страшно, что задохнусь! Я к своим дешёвеньким привык. Но всё равно! Спасибо Вам! Мне давно никто ничего не дарил. А хотя... я можно возьму? Я их не буду курить! Я положу их в тумбочку и буду знать, что это от моего друга с необычным именем! Можно я буду Вас называть своим другом?
- Конечно! – радостно отозвался Шаткас.
Умалишённый протянул руку. Бледные худые пальцы. Ледяной волной пробежалось рукопожатие по телу Шаткаса. Совсем влажная ладошка, маленькая такая. Захотелось об штаны вытереть руку, но сдержался...
Неловко стало. Сердечко забилось. Но уж вроде и добавить нечего. Надо уходить туда, куда-то в мир улиц, где теперь всё немного странное и другое. Поёрзал немного, взгляд попрятал свой. Умалишённый неотрывно смотрел прямо в глаза. Пошёл было домой.
- Подождите! – в полголоса остановил его Умалишённый. – Раз мы теперь друзья. Посидите ещё со мной! Вы не торопитесь?
- Нет! – удивлённо ответил Шаткас.
- Подождите!
- Мне почему-то хочется вам всё рассказать. Вы очень располагаете к себе. Раз я вспомнил начало... Мне очень хочется перебрать всё в голове. Я никому не говорил, а Вам очень хочется рассказать! И у Вас есть сердце... Вы им умеете слышать!
Шаткас вернулся на своё место.
- Подождите! Я сейчас всё вспомню. Он мне запрещает. А я Вам всё равно всё расскажу...
«Был же рубеж! Был, а потом всё странно, потом тупик...
«Я тогда школьником был. Но меня всё равно отвозили в деревню! Говорили там молоко, там свежий воздух! Нечего мне делать в городе! Сестрёнка тогда в институт поступала и уже не приезжала с мамой на выходные... Мы вообще с ней отдалились немного. У меня появились друзья и у неё... Всё странно...
«На выходные мама должна была приехать, но не приехала... Бабушке кто-то позвонил тогда, она вернулась и ничего не говорила. Она вообще очень поздно вернулась. Отвернулась и молчала... А потом ещё очень долго никто не приезжал за мной... И меня в город не забирали. Бабушка очень мрачная ходила, говорила нельзя мне в город, что потом всё узнаю. Я очень злился, но очень боялся спросить: почему? Потом вернулся в город. Пусто в доме так. С матерью, когда ехали в автобусе, она отворачивалась от меня. А потом вдруг заплакала...
«Дома очень пусто... Все половики были убраны и чисто так...
«А потом мне мама сказала, что её больше нет, что она уснула и больше не проснётся!.. Я очень плакал, очень много плакал! Мы ходили к ней на могилку. А ещё я не знал, как себя вести. Я не понимал, почему я должен ходить в школу, делать уроки, кушать... Всё не могло быть прежним. Даже уличные крики мне казались дикими. Очень хотелось задёрнуть шторы! Но так странно, мы стали дальше жить. За столом только за одним не собирались больше и в глаза не смотрели друг другу. Как-то... как-то... сами по себе...
«Знаете, если у Вас есть что-то ценное – охраняйте, каждую секунду! Зубами впивайтесь в того, кто захочет это отобрать...
«И всё без времени и без остановки: серо и мрачно.
«А потом я поступал в институт, как и должно быть! Всё как должно быть! Это всё, что мне оставалось. Много занимался, много читал. Так однажды развеселился, как раньше, светло так стало... и вспомнил, что её нет!.. Я очень на себя разозлился... Я больше не имел права, наверное, потому... А потом подумал, что я могу также веселиться, даже когда её нет рядом, даже когда её вообще нет!.. И всё-всё-всё могу делать точно также!.. А имею ли я права на своё счастье, когда она его больше не имеет?..
«Она мне так часто снилась, - показалась крупная слеза, - давно! Я плачу очень, радуюсь, говорю, что я сделал, что я теперь умею. А она улыбалась в ответ и говорила, что мы обязательно поженимся... А ещё я спрашивал, почему так вышло? А она говорила, что ничего и не случалось. Я просыпался и как будто сквозь сон ещё видел её. Только потом я всё узнал... только потом...
«Она одна была на нашу семью, она наше сокровище!.. Все её очень любили, не только я один. Она всех умела очаровать. Стройненькая, зеленоглазая... и какой-то огромный человек раз решил взять её силой... Надругался, а потом очень испугался, что его поймают, и убил её!
«Его нашли. Судили, вся семья была там. А я был в деревне, очень боялись мне говорить! Его судили на сколько-то лет, а потом отпустили. Он долго сидел, но за примерное поведение, или то была амнистия, и его выпустили... Я тогда уже юношей взрослым был...
«Откуда было знать, что мой брат следил за ним всё это время, каждую секунду думал... И вот когда тот вышел, он его сразу отыскал...
«Знаете: мой брат совсем худой был! Высокий и худой... Его за это во дворе «Маяком» когда-то звали. А тот огромный такой, такого же роста, только в плечах раза в три шире... а мой брат его нашёл... нашёл и убил... Прямо руками своими... Просто бил и бил, бил и бил, пока тот стоял – бил, потом когда тот скатился по стене он его бил, лёжа бил... От лица осталось лишь сплошное месиво, так говорили... Опознавали по одежде его... А мой брат бил-бил его и затих... Прямо рядом и уселся. Потом кто-то говорил, что он одной только этой мыслью и жил...
«Очень хорошо сработало в этот раз правосудие, его осудили на очень большой срок... Чего-то пытались подать, бумагу какую-то – надеялись, что его признают невменяемым, но ничего не вышло... Не туда обращались или не через тех, я ничего не помню...
«Я помню, что я бросил институт, надо было работать: мать совсем слегла. По субботам вечером мы выезжали куда-то, чтобы занять очередь... Она готовила всякие штуки для него, покупала что-то из одежды... что можно передать. Мы с ночи занимали очередь, чтобы с утра была возможность отдать, что принесли... А доходило не всегда. Но казалось, что мать только этим и жила.
«Я очень злился... Всё моё время уходило на работу и на эти выходные... Мать одна не справлялась... Я злился... потихоньку...
«Когда был совсем маленьким и братик задерживался с гулянья, мать сильно нервничала, а я никогда. Я постоянно повторял, почему именно с нами, с кем угодно, только не с нами... А тут столько всего... и всё с нами, с нами... Я ничего не мог понять... Меня заставляли по вечерам ходить на курсы, я не ходил. Отец как-то сказал, что это у нас всё кончено, а ты должен жить!!! Как будто мы жили в разных местах...
«Он очень сильно изменился, он стал выпивать. Очень сильно... А однажды я вернулся и он спал прямо на полу у двери, так что я не мог войти. Он спал так, потому что сильно устал, я теперь знаю!..
«Брат совсем сдал... Он заболел... Очень долго лежал в больнице, встать не мог... Почему всё именно со мной?.. Это всё неправда!.. Я даже как будто кажется, что я это всё выдумал! Не было ничего. Я всегда здесь был...
«А потом он умер от туберкулёза, врачи сказали, что очень тяжело спасти человека, который не хочет жить... А ещё ему надо было на юг, но он был заключённый, а им нельзя очень ездить по стране...
«Потом всё очень стало странным, мать постоянно лежала... А отец однажды пришёл с какой-то женщиной домой очень пьяный... Смеялся очень громко, а потом разозлился и побил её - не сильно!.. а мать даже не встала... Всё было очень странным, даже тень от чайника на стене... Я её замечал часто. Солнце, когда заходило, то заглядывало к нам в окно, и появлялся пузач на стене. Очень смешной, но молчаливый... а потом растягивался во всю стену и пропадал... А ещё, очень много окон. Зажигались по вечерам и безразличствовали... Там люди какие-то что-то делали... Я видел из своего окна. Ходят... мне видно было кухню одну очень хорошо... Там иногда появлялся человек и пропадал.
«Я стал ходить пешком... чтобы тянуть время, чтобы не идти домой – очень страшно, особенно окна... у нас перестал гореть свет... Темнота наступала вместе с сумерками...
«Я так однажды поработал, потому что должен был, наверное... Я очень много должен был думать о родителях, я в этом был уверен, что на меня лёг крест, только я не мог... Очень хотелось убежать... туда, где всё по-другому... и чтобы меня звали по-другому и чтобы и мама и папа другие, а лучше вообще без них, как будто никого никогда и не было...
«К нам первое время ходило много людей – потом перестали... и звонить... Даже мои друзья, они перестали меня звать с собой... Наверное, потому что я очень много пил и тоже иногда падал без чувств... А один мне даже сказал, что я не имею права об этом ничего говорить и вообще я не имею права чего-то права... я очень разозлился, но ничего не сказал в ответ... Потом немного поплакал и перестал сам к ним напрашиваться... мы просто встали по разные стороны рубежа... Я как бы издалека, что ли, был? Мне поэтому и по-другому всё казалось, а им самим всё надо... ну да пусть...
«Так однажды я промотался где-то, вернулся очень поздно. Сел на кухне и сижу... Тут-то и вспомнил, что мать, наверное, ничего не ела... так сделалось жалко её, захотелось обнять, поцеловать... Как это... - утешить! Я сразу приготовил маленький ужин. Всё на подносик уложил, бережно очень... Вошёл к ней в комнату, а она отвернулась, как меня увидела... Может, потому что не хотела показывать, что плачет, она всегда плакала со мной, а может, и без меня тоже... Только я видел, когда она была со мной... не видел, когда меня не было... Я вошёл, а она отвернулась... Я разозлился, даже, наверное, разбесился, хотя я не знаю, что это такое. Захотелось об пол разбить весь поднос и... и почему-то весело, очень весело... В голове пронеслось, что так бы разбить всё и станцевать «яблочко» бы при этом... Мне кажется тогда, я и отца понял, когда он с какой-то женщиной пришёл! Понять понял, а почему так было, не знаю... Захотелось станцевать и всё! Но я совладал с собой, сел рядышком... Поставил поднос и отвернулся. Она плакала, а я злился, даже на брата злился... очень... а её как будто и не было и не надо было совсем ничего...
«И много всего ещё, много-много такого странного... Знаете, когда не стало брата, я очень следил за собой... Мы знали, что конец неизбежен, только не знали когда... А когда вышло всё так… Я думал, что надо делать в таких случаях... И странно, я ничего-ничего не чувствовал... Похороны прошли, и как не было ничего... как будто всё пустяк... Просто они в другом месте... Знаете, ещё не минули девять дней, а я уже развлекался с девушками, и всё было, как и должно быть у мужчины... Меня и это удивило... только было всё как должно... а я ничего не почувствовал...
«А ещё, я очень стал бояться... просто... кто-нибудь повысит голос - я боюсь... Прямо дрожь какая-то звериная брала... начнут дёргаться ноги и всё... и рассказать некому всё это... странно и дико, и сам себя начинаешь чураться...
Пауза.
«И людей...»
Умалишённый очень долго молчал, перебирая складки пододеяльника. На носу справа застыла слеза. Шаткас сидел напротив, упёршись в спинку стула, и ничего не мог сказать. Нужна поддержка, а дать не может.
Умалишённый вдруг ощетинился. Глаза блеснули чем-то страшным.
- Чего расселся? В друзья записаться решил, а? Уходи отсюда!
Шаткас растерялся.
- Я сказал: Уходи! – затопал ногами Умалишённый.
- Пошёл вон! – уже почти вопил Француз.
Шаткас вскочил, с испугу бросился в другом направлении от двери. Быстро сообразил, где она, и вылетел пулей.
Сзади ещё доносилось: «Вон! Вон!» Выбежал на улицу, казалось, и здесь он ещё слышит крики Умалишённого.
В носу щипало, глаза резало острой болью... Куда бежать? А бежать хотелось куда-то! Спасаться! Папа, мама, Ира...
























Глава VI

Один день

В какой момент все дни переродились
в «день сурка»?

У меня.
- Помоги мне! Я прошу тебя! Чего тебе стоит? У тебя же всегда есть деньги! Выручи! Прошу! Последний раз! Я отдам! Завтра же отдам! Мне совсем немного не хватает! Чего ты молчишь? Сидишь у себя... Дай мне денег! Я умоляю тебя! Мне больше не к кому идти! Помоги!

В машине. Шаткас за рулём.
- Заглуши мотор! – бросил Женя.
- Холодно же!
- А за бензин кто заплатит? Ты? Заглуши, сказал!
- Ты чего орёшь!
- Да потому что ты тупой! Не понимаешь сразу!
- Ты звонил Наташке?
- Да! Глухо!
- Чё делать?
- Откуда я знаю! Сейчас попробую ещё пару номеров!
- Пацаны, давайте скорее! – заныл Стас. - Отходняк замучил! Шаткасик, ну набери твоего знакомого! Он же всегда помогал!
-  Уже набирал!
- И чё?
- Чё-чё? Глухо!
- Тихо! Я дозвонился!.. – Женя вышел из машины. Высокий, костлявый, неумело согнулся, выбрался на улицу. Мотался по ветру. Руками размахивал. Бледный, решительный вернулся.
- Всё есть! Поехали в Б! Давай зацепим лаве на всех. Там в два раз дешевле! Чё застыл? Давай-давай, заводи, поехали!
- Садись ты за руль!
- Ты чё, тупой? Сказал же, что у меня права отобрали! Давай-давай, поехали! Не очкуй, отмажем если что!
- Там же пост!
- Ты задолбал! Сказал: поехали! По-любому ехать надо, нет нигде!



У меня.
- Я больше так не могу!.. Я больше так не могу!.. Мне кажется, мать начинает догадываться... Это её убьёт!
- А отец?
- Чего отец? Отец и так всё знает: это же его работа!
- Чего говорит?
- Говорит, что квартиру продаст! Дом в деревне купит. Уедем вдвоём. Но мне почему-то кажется, что он и сам в это не верит!
- А ты?
Какая-то острая грусть скользнула в его глазах. Он как-то по-странному скукожился, совсем как маленький мальчик. Взгляд упал в ноги.
- А я чего там делать буду? Кур выращивать?
- Остановись!
- Чего? Много ты в этом понимаешь! Остановись!.. Сидишь со своими книгами! Много чего вычитал? Умник! А? Остановись!... А как? Как остановиться?

В машине.
- Останови здесь! Сейчас добегу до одного человечка!
- Давай быстрей! Всё ломит! – не унимался Стас.

У меня.
- Ну, прости, что голос повысил! Пожалуйста, прости! Отходняк замучил! Помоги: прошу! Дай мне денег! Последний раз! Я потом обязательно брошу! Я обещаю! Сам видишь, что предел.
- Родной, нету у меня денег! Конец месяца: жду перечисления. Остановись сейчас. Начнём всё как раньше, помнишь? Столько разных девочек вилось вокруг тебя. Ни одной вечеринки не пропускал. Ну, остановись..! Или это так тяжело?
- Нет, не тяжело! Ломку пересилить не сложно!
- Тогда что тебе мешает?
- Я не знаю! Я очень боюсь, что не выдержу! Увижу опять своих друзей, иглу... И не выдержу!..
- Может, тогда действительно стоит уехать в деревню на некоторое время!
Знаю, что замучил тебя тогда своими вопросами. А ты терпел ради одного. Терпел и ждал, что выручу! А я с циничностью хирурга рылся у самого твоего сердца, если не в нём самом.
- Я не знаю... А для чего? Работа?.. учёба?.. дом?.. семья?.. деньги?.. – всё как у всех!.. Скучно!
- А разве так тебе живётся веселее?
- Не говори так! Ты никогда не пробовал... Что за книжка у тебя лежит?
Чувствовал стену мою. А я отгораживался от тебя как мог. Между нами пролегла пропасть в твою зависимость! Угадывал мою показную холодность, видел. А я всеми силами бежал от дружеской близости. Вёл себя так из-за того, что страшно было. Бояться я тебя стал, и звонков твоих телефонных, и приходов. Всегда приносил с собой ворох проблем всё более неразрешимых, но ты даже и не думал их решать. Первоочерёдное было ужалиться, а всё, что потом – то потом... Вот и в этот раз пришёл помучиться. Но разве теперь минутные унижения доставляли тебе неудобства? Всё это стало стилем жизни: найти денег, замутить (слово какое страшное), ужалиться (тоже из вашего лексикона, откуда только берётся страсть к таким метафорам) и закипеть – глаза слипаются, как будто человек не спал несколько недель, клюёт головой, лениво почёсывая щёки. Видел много таких... И девиц, и юношей – всё вокруг, но не близко... А тут ты!.. И тебя однажды видел таким... Не постеснялся, пришёл ко мне... Хотя разве вам в таком состоянии знакомо стеснение? Наелся чего-то и «откинулся» на кровать. Но не сон, а оцепенение. Долго я смотрел тогда на тебя, и кажется, понял... Понял, какая там таилась эйфория... Понял, как этот адепт помогает тебе социализироваться, отказаться от ответственности взрослой жизни. Усыпить себя. Залить смертоносным ядом свой разум. Одно ли нежелание ответственности? Навряд ли! Отсутствие какого-то стержня... может в идеал, может в духовность, а может, и в цель! Я тебя тогда не стал тревожить. Мочи не было, как жалко. Шагнул туда, откуда не возвращаются. Публично шагнул, отказываясь от всех иных удовольствий жизни. Огрызаясь на прохожих, каждый из которых норовит бросить в тебя камень и осудить на смерть.
Вспоминается школьный день, когда к нам пришли врачи и рассказывали о вреде наркотиков, а потом выносили решения, как бороться с этой заразой. Бороться... Странное слово! Почему-то не помогать, а бороться! Я тогда подростком был, и наравне со всеми настаивал, что людей зависимых надо изолировать от нормальных! Так и порешили, хоть милые девушки в белых халатах и были против, тщетно пытаясь пробудить в нас человеческое. Не слышали...
- Остановись!.. – Шаткас ухмыльнулся. - Не поймёшь ты меня!.. Лучше бы тогда сказал: не начинай – это было бы проще...
- И как быть?
- Я не знаю... Помоги, прошу тебя! Я тебе завтра отдам!
- Не отдашь ведь!
- Клянусь, что отдам! Чем хочешь, чтобы я поклялся? А нет, так отцу моему скажешь!

В машине.
- Ты знаешь дорогу?
- До города - да! А там разберёмся. Поехали-поехали!
- Шаткасик, прошу тебя, заводи! – покрытый потом бормотал Стас.

У меня.
- Скажи мне: ради чего я должен остановиться? А? Ты же всё время проводишь со своими книгами! Скажи, ну!
- ...ради того, чтобы ЖИТЬ!
- Чтобы жить, чтобы жить! Заладил, как попугай!

В машине.
- Направо я тебе сказал. Ты чё, совсем тупой?
- Хорош так орать! Я из-за тебя пропустил поворот!
- Разворачивайся! Куда ты едешь?!?
- Двойная сплошная!
- Какая сплошная, придурок? Ты пока до разворота доедешь, весь бензин мне спалишь! Разворачивайся, говорю!
Пауза.
- А потом куда?
- Он сказал, после белого ларька третий поворот направо!
- Звони ещё ему! Скажи, что подъезжаем. Пусть выходит, встретит!
- Умник! Звоню уже! – обрезал Женя. – Мы проехали ларёк! Ещё долго? А? Сколько? Значит, через десять минут будем! Поворот не пропусти!
- Я помню!

У меня.
- Ну, помоги!
- Нет!
- Ну, почему ты меня не слышишь? Хочешь, я на колени встану! Ну, прошу тебя! – почти плакал Шаткас.
- Я же сказал, что у меня денег нет!
Шаткас вспылил, вскочил, размахивая руками и что-то бормоча себе под нос. Прошёлся по коридору, вернулся, что-то надумав. Резко развернулся и ушёл в другую комнату. Я не последовал за ним. Устоял. Я не Ира. Она, бедняжка, дорого платила за свою любовь к нему –  не я, хоть и жалко!
Сидел и ждал, пока он уйдёт... и боялся... Шаткас что-то задерживался. Потом вдруг резко вышел в кухню.
- Прости меня! Знаю, что веду себя как последняя скотина! Прости! Я больше не буду! Всё!.. Всё-всё-всё!.. Остановлюсь!.. Обещаю тебе!.. Ладно, пойду я! И так отвлёк тебя сильно, тебе дела ведь делать надо! Удачи!
Собрался, накинул свою куртку и вылетел в подъезд. Бросил виноватый взгляд и побежал вниз. Такая неожиданная перемена!
Я закрыл дверь за Шаткасом. Долго не мог придти в себя. Заныло в сердце. Человек гибнет рядом, а я помочь ни чем не могу. Или «как бы» не могу?..
Встряхнул головой. Ладно. Пора и мне уходить, начал собираться. Крестик хотел одеть. Да всё никак найти не мог. Вдруг смотрю, лежит –  без цепочки только. Цепочка золотая, как и крестик. Вот, значит, почему он так долго рылся в комнате и потом так быстро убежал. Злоба какая-то взяла. Так беспардонно, прямо из-под носа. Правда, потом, когда вспоминал, простил. Всё-таки осталось на рубеже и человеческое, и дружеское: цепочку взял, но крестик не тронул. Много раз потом я выкупал эту злосчастную цепочку в ломбардах до тех пор, пока она окончательно не затерялась в грязных руках перекупщиков.

В машине.
- Посидите. Он просил зайти к нему одному.
- Женечка, я прошу тебя, поторопись только! А то я с ума сойду!
- Да не ной ты! Всю дорогу мозг грыз!
Стас откинулся на спинку сиденья. Шаткас не вынимал пальцы изо рта – всё обгрыз до крови. Хоть бы слово какое-то до прихода Жени. Только редкие стоны Стаса.
- Ааа, пацаны! Смотрите, что я вам принёс! – разворачивая в руках всё богатство, радостно сказал Женя.
- Дай, скорей! Дай! – взмолился Стас.
- Да уймись ты! Погоди хоть – отъедем! Наверняка хату палят!
- Ну, дай! Скорей!
- Да на! – бросил ему свёрток Женя.
Стас суетливо завозился, руки не слушались. Шаткас завёл машину. Всё завибрировало. Порошок всё время норовил вырваться из рук, но Стас держался за него крепко. Отъехали.
- Может, до города дотянем! – Взмолился Шаткас, - а то так по-любому спалимся!
- Мы другой дорогой поедем – в объезд, через дамбу. У меня до хрена товара на руках!
- А бензин?
- Из общака! У нас лавешки остались! – радостно подытожил Женя.
Шаткас успокоился! Включили внутреннее освещение и начали заценивать – обычный ритуал. Цена, количество – никогда не было такого, чтобы всё устраивало. Дорого, мало, качество не очень. Много-много слов о том, что барыга опять руки нагрел, что надо его рихтануть. Но никогда ещё они не обменивали обратно товар. Как можно – после стольких поисков?
Закипели. Женя укутался в воротник своей затасканной дублёнки. А когда-то, ещё не так давно, был модником. Начищенные ботинки, выглаженные брюки, драповая кепка с педантично смотрящим вперёд козырьком... Но это было в той жизни, когда-то, совсем давно, что и не помнится... Печка гоняла обезвоженный воздух по салону, кузов приятно раскачивало. Дорога совсем пустынная. Ещё бы, в такой-то час! Шаткас несколько раз цеплял обочину, но во время приходил в себя и возвращал машину на прежний курс. Хотел было встать, покипеть, да только телефон не унимался. В городе осталось столько жилистых изнемождённых вен, жаждущих поскорее встретиться с караваном. Час до дамбы. А после неё пост, который по их единодушному решению был не опасен. Изредка заговаривал Стас, со своим жутким и странным: «Нитки, нитки уберите, пальцы режет!»
Только когда подъезжать к посту стали, опомнились. Стояло несколько патрульных машин, тормозили через одного. Шаткас запаниковал.
- Есть другая дорога?
- Поворачивай, проскочим! – Заорал Женя, - давай!
- Нет-нет! Нам нужна другая дорога! Куда?
- Говорю, поворачивай!
Гаишник сначала не понял ничего. Огромный чёрный автомобиль медленно приближался, а потом вдруг встал посередине дороги, пытаясь развернуться, чем перегородил путь всему движению.

У меня зазвонил телефон. Глаза резало спросони. Такой ранний час. Взглянув на дисплей, увидел имя «Шаткас» – сразу понял, что что-то случилось.
- Я в отделение милиции в З.! Приезжай, помоги! Только прошу тебя: поторопись!
Связь оборвалась. Злобы столько всколыхнулось во мне. Почему я? Что, родных нет? Ехать не пойми куда, в такой ранний час. Рабочий день свой терять. Но всё за секунду. Даже в голову не пришло: отказать. Сразу собрался и выехал на вокзал. По дороге пытался собраться с мыслями, но уличное движение оживающего города, толкотня в автобусе никак не давали сосредоточиться. На вокзале пристали цыгане со своими гаданиями. Пока отбивался, почувствовал, как обшарили все карманы, до которых было легко добраться. Жёлтенький частный автобус, рассекающий между районными городами, согласился взять меня лишним за меленькую, как мне показалось, цену. Я всё не переставал думать, что где-то там, откуда ко мне пробился звонок, разворачивается целая драма. А я методично высчитываю свои затраты, любезничаю с соседкой. Вообще странными оказались пассажиры этого рейса. Отпечаток глубокой провинции лежал на лицах. Блестящие дутые куртки с искусственным мехом на капюшонах, тряпичные сумки в полосочку. Куда они все ехали в такой час? Что за жизнь они вели?
Автобус выбрался на автостраду и мирно загудел своим маленьким моторчиком. Тепло ринулось в салон. Напала зевота, хоть ложись спать. Такое спокойствие. А ведь я даже не знал, куда еду!
Всего лишь час заняло у меня путешествие. Вышел в З. Маленький городишко ютился вокруг узенькой автострады. На станции сразу нашёл указатель местного поста ГАИ, хоть и ДПС, а всё же указатель старый, советский, как и весь город. Сколько их таких? Весь застроен серыми пятиэтажками, без какой либо претензии на геометрическую правильность. Всё в одинаковых домах, и между ними снуют какие-то одинаковые люди. Тянет прогорклым запахом дыма, где-то прокричал петух. Совсем другая реальность.
Я направился к посту. Только всё никак не мог сообразить, что же я должен делать? Разве что только появиться и стоять у дверей, пока не станет что-то ясно. Видел пару раз я женькин автомобиль. Огромный, чёрного цвета, с тонированными наглухо стёклами. Почему-то ожидал его увидеть у поста. Но его не оказалось. Походил вокруг, не зная куда обратиться. Инспектор заметил меня. Странное немного зрелище: автострада, ни одного строения в ближайших пятистах метрах, кроме огромной гидроэлектростанции и стеклянной будки ДПС, и одинокий молодой человек.
- Чего потерял? – спокойно обратился он ко мне.
- Доброе утро! Простите, я ищу своего друга. Он был за рулём чёрного автомобиля. Он мне звонил сегодня утром от вас, говорил, что вы его задержали!
- А! Который наркоман, что ли? – ухмыльнулся он.
Конечно, как ему без ухмылки, он ведь правильно сделал свою работу: поймал трёх правонарушителей. И какое ему дело до меня – друга наркомана. Так обидно стало за слово «наркоман». Захотелось возразить. Но, в сущности, он был прав: «Который наркоман, что ли?». Естественно, наркоман. Это только для меня он человек, к которому я успел прикипеть всем сердцем.
- Мы отвезли его в отделение.
- А машина? – испуганно спросил я. Ведь если отвезли её на штраф-стоянку – пиши, пропало.
- Машина где-нибудь там же!
- Как мне добраться туда?
- Иди прямо, до автостанции! А там прямо; напротив, во дворах увидишь!
- Далеко идти?
- Нет, не очень!
Идти пришлось долго. Я и забыл, что для человека, всю жизнь прожившего в маленьком городе и не знающего, что такое общественный транспорт, идти сорок минут – не означает долго. Бродя в этих жутких дворах с поваленными на бок грибами песочниц, выкорчеванными лавочками и бетонными стенами веранд детских садов, я натыкался на редких прохожих. Каждый раз, когда я спрашивал, как пройти к отделению милиции – встречал огромную неприязнь. Не знаю, то ли они принимали меня за бандита, то ли наоборот, считая, что порядочный человек должен избегать правоохранительный органов, дабы не замарать себя правосудием...
Отделение милиции представляло собой несколько двухэтажных строений, образующих прямоугольный двор, огороженный к тому же сеткой-рабицей. Внутри я увидел чёрный автомобиль. Не могу сказать, что обрадовался, но стало легче. Только я никак не мог понять: та ли эта машина. Я вошёл внутрь через огромную дыру в заборе. Через стёкла можно было разглядеть салон. Не совсем ясно, потому как они были тонированные, но всё-таки. Может из-за того, что я видел эту машину ночью, но мне казалось, что они были темнее...
- Тебе чего надо, ты? – резкий голос вернул меня к реальности. Я вздрогнул от неожиданной грубости.
- Я своего друга ищу!
- В машине? Отойди от неё, а то я тебя так научу на машины смотреть, что всю жизнь от них шарахаться будешь!
- Вы не поняли...
- Всё я понял! – обрезал он меня. – Ты чё, глухой? Или понимаешь х...?
- Всё-всё! Я ушёл!
Вынуждено отступил назад. Конечно, это был милиционер и, конечно же, какой-нибудь сержант, хоть и в возрасте, хоть и с животом. Знаю я такой тип! С ними лучше не спорить и не взывать к человечности. Пропустить всё мимо ушей и поступить так, как велят, а то потом и, правда, проблем не оберёшься. Маленький человек, обладающий маленькой властью,  даже при таком раскладе умудряется быть большой гадиной.
Пропустил я его первым в отделение. Разумно постоял снаружи некоторое время, чтобы, не дай Бог, лишний раз не попасться ему на глаза.
Внутри царил полумрак. Маленькие двери, сквозь щели которых виднелись кипы бумаг и толсто-красные лица. Может, только казалось так... Всегда такое представление сидело в голове, тем более такая глубокая провинция...
Долго пришлось бродить по коридорам из-за пустующего места дежурного. Наконец-то встретил молодую девушку с очень приятным лицом. Милицейская форма отлично подходила ей.
- Извините, пожалуйста! – сразу обратился я, исполнившись к ней доверием.
- Что случилось?
- Вчера, то есть сегодня утром задержали моего друга на посту ДПС. Мне сказали, его привезли к вам в участок.
- А что случилось?
Как не резало мне слух это слово, но чтобы долго не объяснять и не терять больше времени, я сразу обратился к нему: «С наркотиками!»
- А, так это не к нам! Это Вам в другой город надо. В Г. Там находиться областное отделение по борьбе с наркотиками.
- Как в Г.? Мне на посту сказали, что у Вас!
То ли мой растеряно-взволнованный вид подействовал, то ли её чуткое сердце среагировало, только она вышла вместе со мной из отделения милиции. Объяснила, как добраться до автобуса, который идёт прямиком в Г.
Так много времени я потерял. Я начинал сильно волноваться. Шаткас просил меня поторопиться. Воображение рисовало страшные варианты его задержания и последующего развития событий. Я бежал до остановки. На улице совсем расцвело. Я взглянул на часы – девять утра, а прошла как будто бы неделя.
К моему удивлению, автобус подошёл чрезвычайно быстро – повезло. Внутри ко мне приблизилась огромная кондукторша с многочисленными рулонами разноцветных билетиков. Я порылся в кармане, но денег не оказалось, во втором, третьем... «Цыгане» - мелькнуло в голове. Точно, когда подходил к автобусу, в руке купюру держал, остальное оставалось в кармане. Помнилось, что проверял карманы, или только помнилось. Теперь и я оказался не в самой лучшей ситуации...
Наверное, паника на моём лице выдала меня, только женщина меня сразу спросила: « Что случилось?» Я начал сбивчиво объяснять, что у меня вытащили деньги. Но выходило глупо, как если бы я нарочито выдумывал историю... Странно, но она мило улыбнулась в ответ.
- Не надо, не нервничай так! С кем не бывает! Смотри: какой автобус большой! Выбирай себе место, какое хочешь. Далеко едешь?
- До Г!
- Довезём. Только выходи сразу на первой остановке, а то там контроль будет: меня сразу оштрафуют!
- Спасибо Вам, огромное спасибо! – Никак не ожидал такой доброты и понимая от хамоватого лица этой полной женщины. Никогда не видел такого у себя в городе. А тут столько заботы, и такой располагающий тон, как со своей бабушкой поговорил. Стало не страшно. Везде, где есть люди – есть человеческое, а значит пропасть невозможно!
В Г. выскочил, как и обещал, на первой остановке. Вдалеке виднелись какие-то заборы и тоскливо-белые огороды. Ни одного прохожего. Да и откуда взяться им тут. Опять пешком. Морозец пробирал, но от ходьбы становилось тепло и почему-то весело. Дошёл до какого-то рынка. Старинный, на каменных ступеньках стояли прилавки, как в повестях Нечуя-Левицкого. А я совсем и не знал, что где-то на неведомых окраинах районных городов сохранились ещё такие...
Дошёл до огромных металлических ворот Г-ого отделения милиции. Долго не решался нажать на звонок. Думал, может не с той стороны зашёл, но обойти не представлялось возможным. Позвонил. Приоткрылось маленькое окошко. В нём показалось веснушчатое лицо молодого сержанта. Сдержанный, серьёзный, с понимаем выслушал меня.
- Я ищу друга. Его с утра сегодня остановили на посту, он наркоман, - использовал я уже чётко выработанный оборот, - мне сказали, что это у вас.
- Нет, у нас городское отделение милиции, а Вам нужно областное отделение по борьбе с наркотиками. Это вам надо перейти дорогу, сесть на второй автобус и на третий после выезда из города остановке выйти. Пройдёте немного по ходу движения и напротив, увидите здание. Там будет всё написано!
- Спасибо большое! – ответил я. «Надо же, даже на «ВЫ» обращается!..
С уверенностью на понимание влетел я в автобус, но только не в этот раз. Кондуктор сразу выгнала меня из салона, я не успел проехать даже остановку. Сколько бранных слов к тому же вылилось на мою голову. Но идти оказалось не так и далеко. К тому же всё это время меня несла какая-то непонятная мне сила, уверенная и бодрая. На трассе пытался поймать попутку, но никто не соглашался меня везти бесплатно. Ну, ничего, и сам дошёл!
Довольно далеко я отдалился от города. Никаких зданий не было видно. Но даже не разнервничался.
Приближаясь, я сразу увидел Шаткаса. Сутулый, с жёлтым лицом, стоял и нервно курил у входа (а я-то думал, что их держат в нечеловеческих условиях). Столько радости отобразилось на его лице при виде меня, и такое детское: «Как ты меня нашёл?» Так тепло обнял меня. Напротив стоял Стас, замызганный совсем, незаметный, готовый к любого рода унижениям, по крайней мере, мне так показалось... Только потом, напротив, на импровизированной стоянке в грязном снегу я увидел их нарковоз.
Вошли внутрь. На скамейке сидел Женя, теребя в руках свой мобильный телефон. Иногда раздавались звонки. Он, не стесняясь, отвечал, что их задержала милиция и отобрала весь товар, что привезти ничего не получится!
После некоторого ожидания мы поднялись к следователю. Среднего роста, с круглым лицом и светло-русыми волосами. Он обладал быстрым, но внятным говорком. В голове мелькнуло: «Именно таким, наверное, и был Порфирий Петрович Достоевского!» Довольно странная мысль для сложившейся ситуации...
- А это вы кого привели?
- Это мой друг! – заискиваясь, пробормотал Шаткас.
- Тоже наркоман! – как в грязи выпачкал.
- Нет, он не наркоман!
- Славненько! Итак, все бумаги оформили, теперь вам надо найти двоих понятых и тогда я вас отпущу восвояси.
Но где на автотрассе найти желающих быть понятыми? Одного нашли – я! А вот второго? Я вышел на улицу. Проголосовал, сразу остановилась машина. Мне даже не пришлось долго объяснять происшедшее, молодой человек согласился нам помочь. Войдя в отделение, он, как мне показалось, нацепил на себя маску виноватого, как будто и он был причастен ко всему, странная, но довольно частая реакция перед власть предержащими. С формальностями быстро покончили. Стас начал умолять не отсылать никакие уведомления на его место работы. А вот Женя, напротив, настоял, чтобы ему таковую бумагу выписали, дабы не уволили по причине отсутствия. Сколько цинизма!.. Видимо, не в первый раз! Следователь оскалился: «Вот наглец! Ну, пойдём, оформим всё по закону!»
Долго не получалось у меня завести мотор, промёрзла за ночь. Чувствовался голод и страшная усталость. Поехали. Дорогой Шаткас жаловался, что его там били, заставляя сходить в туалет, – один из способов узнать степень наркотического опьянения. Шаткас упрямничал: испугался штрафа или лишения прав, хотя чего ему этого бояться? Женя молчал и покорно следил за дорогой. Поехали тем же путём, через Б. В городе Шаткас попросил у меня телефон, якобы позвонить одному человеку, у которого вчера занимали деньги на товар. Вышел из машины и пропал. По радию играла песня « You have a bad day » - что правда, то правда. Песня подходила к концу, Шаткас не возвращался. От нечего делать я стал разглядывать вывески и направо от машины разглядел «Ломбард. Золото. Часы. Телефоны. Одежда». Нет, не может быть! Я выскочил, Шаткас уже выходил из его дверей. Захотелось растоптать его. Я схватил его за грудки, раскричался, хотел отобрать деньги, чтобы вернуть телефон, но по испуганным глазам его понял, что этого мне сделать никак не удастся. А может, от усталости появилось желание махнуть на всё рукой?!? Резко захлопнув дверь, я рванул назад. Послышался глухой скрежет. Женя, всю дорогу кричавший на Шаткаса за его манеру вождения, даже глазом не повёл. Так и остался неподвижным. Я рванул изо всех её механических сил вперёд. Послушался хруст кузова где-то сзади. Ну вот и я вместе с ними перешёл за черту. Да какая теперь разница! « You have a bad day »! А так хотелось провести день с пользой. Въезжали в город через какие-то дворовые улицы, петляя между домов и машин. Высадили Стаса. Забрались под какой-то железнодорожный переезд. Шаткас с Женей пропал на узкой тропинке между перекошенных заборов. Вернулись с румянцем на щеках.
Как чудесно: день дошёл до своего логического завершения. В итоге «вымутили». Доставили Женю с его катафалком до дома, а сами пошли пешком.
По дороге Шаткас признавался мне в огромной любви.
- Такого человека, как ты, я никогда не встречал! Спасибо тебе огромное! Ты меня за один день столько раз выручил. – признаться, меня и самого это поразило!
- Украсть цепочку, а потоп ещё и телефон – это вся твоя благодарность! – не смог удержаться я.
- Прости! Я всё возмещу! Я клянусь тебе!
- Возместишь, возместишь! – без малейшего желания продолжать разговор, закончил я.
Шаткас замолчал, виновато опустив голову. Виновато, но с лёгкостью. Конечно, отделался лёгким испугом: пинки в туалете областной милиции, лишение прав, плюс злоба всех его друзей, которые так и не дождались ничего, обида Стаса, которого так цинично высадили перед тем, как прицепить товар, окончательно испорченные отношения между нами, и самая мелочь, – пару седых прядей материнских волос...
Стасу остались лишь «отходники», он вообще только пассажир, без товара и какой-либо ответственности. А вот Евгению пришлось куда хуже: начало судебного разбирательства за хранение и распространение тяжёлых наркотических препаратов. Тут всё будет зависеть от суда. В лучшем случае при положительных характеристиках и отсутствии ранее судимостей – штраф в размере скольких-то минимальных заработных плат, а в худшем – от трёх до девяти, а то и больше: при отягчающих обстоятельствах... Женя, конечно же, меньше всего сейчас думал о последствиях – дома в сытости и тепле возле матери-истерички, тащащей на себе семь работ и кучу обязанностей, давно забывшей о мечте спокойной и размеренной жизни.
Дойдя до нашей площадки в подъезде, Шаткасу даже не пришлось вставлять ключ в замок – мать отворила дверь раньше. Бледная, с трясущимися руками, с обострёнными чертами лица, но спокойным и твёрдым голосом она обратилась ко мне.
- Пожалуйста, расскажите всё, как было! Я должна всё знать! – очень сильно закололо сердце. После того как я её увидел, все мои дневные подвиги и жертвы показались мне плевком в моё же собственное самолюбие. Только что я ещё мог сделать? Рассказать: как всё было? Смолчать? Этот взгляд не забыть никогда. Господи, к тебе взываю, о помощи матерям! К тебе, хоть и неверия столько, хоть и... Не к кому больше воззвать. Услышь и помоги им!
- Простите меня, я очень устал и валюсь с ног! Я думаю: Вам Шаткас сам всё расскажет! У него это должно получиться лучше.
Я прошёл к себе. Через стенку слышал её истерику и при каждом новом взрыве тихонько вздрагивал. Несомненно, он ей врал. Выдумывал невероятные истории об авариях и милиции, о том, что я пришёл, чтобы уговорить моего знакомого ДПСника не выписывать штраф и не отгонять машину на штраф-стоянку, и что как всегда села батарейка у телефона, и что он поставил его на подзарядку в том же отделении милиции, и там же и забыл, а ему никто не напомнил. Нескладно, натянуто. Наверняка она хватала его за грудь, била по щекам, чтобы допытаться, чуяло сердце неладное, но не разум. Разум боялся правды и с лёгкостью поддавался небылицам. А потом Шаткас с невозмутимым спокойствием улёгся перед телевизором, а Надежда Николаевна всю ночь пила валидол и всяческие успокоительные, а на утро уже обнимала и горячо целовала своего любимого Шаткаса и просила поклясться ей, что всё, что он рассказал – правда, и что он больше не будет так задерживаться. А он в ответ обнимал её и называл: «мамочка» и крупными слезинками-градинами катилась искренность из его глаз...
- Всё будет теперь по-другому, и больше я тебя не оставлю так надолго, я обещаю!
- Обещаешь?
- Обещаю!
А через два дня у меня раздался звонок. Я открыл дверь и на пороге стоял Шаткас. Я сразу ответил, что у меня денег нет и чтобы он впредь не смел обращаться ко мне с такой просьбой. А он виновато посмотрел в мои глаза, достал из кармана мой телефон и промолвил: «А у меня сегодня день рождения, давай водки попьём!»
А у него тогда было день рождения. А у него тогда они ещё могли случаться...
      



























Глава VII

На сухую

Поезд жизни
Жизни сносит
Куски иллюзий унося
И над этим ветер стонет
Грустно плачет всё дитя
О терзаниях и боли и о счастье, о тоске
Эх.., играл бы я на скрипке
Сыграл бы реквием мечте...

Пылает небо. Милицейские фуражки и крики призрачных детей. Потонет всё, потонет во мраке. Нет, нет... Такому не бывать. В какой момент перевернулось, в какой момент забыл он о мечте. Когда-то белые рубашки, когда-то жажда приключений. Снежанна, Вика. Силы столько.
Открыл глаза в постели мокрой. Всё тело выгибает ломота. Час ночи. Луна светит. «Телефон, да где он? Мне б немного прицепить. Долги, сегодня будут деньги. Чёрт с кредиторами, мне б только жажду утолить!» Дыханье сбилось. «Как стоны задушить? Мать всё узнает. Не могу так, брошу!» Желание больших деяний, желание денег, славы и любви. «Переломлю всё. Всё! На сухую, чтобы помнить, как это – наркоту любить!»
Откинул одеяло – холод. Озноб прошиб до мозговых костей. «Одеться! Света больше!» Во мраке невидаль одна. Прошёл на кухню. Щёлкал выключателями. Вольфрамом лампы загудели. Руки дрожат, бардак. В зеркале искажённое лицо. Страшные силуэты. Нос обострился, в глазницах спрятались зрачки. Во тьме комнаты что-то промелькнуло, как страшно...
Телевизор, говорите громче. Страх разогнать. Мелькали видеокартинки. Бешеные кони, взрывы, кровь. Переключил, какое-то нытьё. «Нет, не сегодня! Сейчас я номерочек наберу. Полечат!»
Деньги кончились на сотовом. Домашний. «Гудки. Как вас много! Ответьте. Здесь Шаткас!» Не взяли. «Не судьба и ладно: поборюсь! А может, Стасика набрать...»
«В постель? Нет, холодно и мокро!» Джемпер, носки, штаны. Спина заныла. Не выдержать озноба. К батарее. Не греет. «Что такое?» Сигарета уголёчком зашипела. Водка, где-то прятал. «Сейчас-сейчас. Поправлюсь!» Налил стакан до самого до краю. Горечь. Как сладко горло обожгло. Ещё, ещё. Но не хмелеет. Вдруг криком вырвалась страсть. Слёзы. «Всё смогу! Преодолею!»
«В какой момент «кто я!» - я успел забыть? Мне открывались все дороги мира. Мама. Я для неё хотя бы должен жить. Сильнее всех. Я справлюсь, царь я, лев, меня ничем в мире этом не сломить. Почему же водка мысль не убивает?» Снотворное пряталось в шкафу. Таблетка. Сигарета. Минут на десять. Ещё таблетка. Упаковка. «Ну вот, пропала ломота!»
Улёгся на постели. Испарина на лбу и мрак, хоть с включённым светом. Сзади кто-то подбирался. Зачмокал прямо у его ушей. Сил нет открыть глаза. «Где отраженье? Где я? Почему перестал я быть?..»
«Только б утро поскорее, как страшно ночью! Мама!..» Свинцовым чем-то затекли суставы. Бетонный блок, траншея. «Помогите!» Скулы сжались. Вены вздулись, жилы. Вздох. Сорвался с ложа. Поскорей умыться. «Что это было? Рулетка?» Играл и ставил на шестнадцать. Катался шарик мимо. «Ни разу мне не повезло». Именины! «Особенная у вас жизнь, как имя!» «Нет-нет, отвяжись!..»
«Где таблетки, как разум до конца убить? Напьюсь. Дня три… там легче. Дня три бы только пережить!»
В кровати зубы. Кровь, лилово-красный, зарделся кумачом закат. Деревья, ветки. Дождь ядом пропитал насквозь. «Как холодно, как скверно... Стакан с горькой. Оставлю у постели. Ночь бы переждать!» Луна бледнела. Блеяли барашки. «Откуда в городской черте?»
Темно. В огромном помещенье. Пробрался кто-то со спины. Мгновенье. Побежал. Куда? Ведь выход сзади, но только там его ОН чутко сторожит. Вниз. Сырость и земля, туннели. Сейчас ОН спустится... Полез. Сначала в полный рост. Потом суженье. Тележки, стёртые края. Здесь много их, хоть и не видно. Уверен. Точно. Пополз, чуть шебурша ногами. Немного свысока, над ними. «Не знают, что я здесь!» Сзади безопасно. Но выход где-то впереди. «Идти. Нельзя остановиться!» Асфиксия. «Помогите! Ещё немного!» Серое строение. Второй этаж. Огромный козырёк. Улица родная, метров двести. «Прыгнуть! Только на крыльце ОНИ стоят. Вдруг поврежу себе я ноги? Не убежать, поймают. Внутри остался кто-то. Из знакомых и родных. Вернуться – невозможно! Но разве можно бросить их?»
Прыжок, и по земле весь распластался. ОНИ вдогонку. Не достать. Легко бежать. Руками, разгоняя воздух, прыжок, другой. «Нет, не могу своих оставить!» Развернулся. Пальцами вцепился в огромные глаза. Вдруг силы столько. Столько силы, не совладать им. Перебью. Шесть, семь – всё выходят. Но не у них уже в плену. Метал тела по грубому асфальту. И радость в венах разлилась.
Очнулся. «Кто ОНИ? И почему родные? Я выберусь, и ребятам помогу. В себе теперь уверен!» Телефон в изголовье завозился. «Есть товар!» Ответ: «Я не приду!» Отключил домашний и сотовый свой тоже отключил. Полегче. Семь утра. «Что делать?» Голова скрипит. «Фу, вижу отраженье!» Уже не бледен, желтизна... «Попить!?» Не утоляет жажду. Пронзительно колет правый бок. «Ещё чуть-чуть и скоро будет легче!» В душ. «А как же сердце? Водичку тёплую налью!» Залез. Сидел и видел в кафеле себя. Разговорился, пытаясь, берег отыскать. Тот, что второй, с кем вёл беседу, куда хитрее. Не переубедить. Все выводы его он знает. Так много в нём цинизма... «Замолчи!» Эхо. Я сказал: «Заткнись!» Смехом, леденящим душу, в глубине отозвалось. Вылез. Тянет в город. На самом деле тянет позвонить. И всё утихнет, пропадёт, и снова станет ясно в голове и лучезарно. Слёзы, теперь уж наворачиваются сами собой. Выбрался, на плитке поскользнулся. Ударился больно головой...
Истерика. Очень жалкий. Нагой лежит. Вспомнил Вику. Стеклянный её взгляд. Образ огромный. Откуда-то снизу он на неё глядит. «Вот тебе и лучше. Вот я и лучшее, что может быть...»
«К отцу в больницу. Пусть запрёт с больными. Там легче, чем одному здесь быть!..»
«Нет! На сухую! Я смогу, как в том ужасном сне... Где водка? Где таблетки? Всё кончилось. Вот так битва!» Собрался, вышел в магазин.
Люди, как их много. Толпятся. Автомобили. Один прокрался тёмным силуэтом. Пронзительный гудок. Отпрыгнул. Судорогой в ногах застряла дрожь.
- Шаткас! – окликнул кто-то.
Нет никого дела, лишь ускорил шаг. Не надо разговоров, бежать, как будто ничего не слыша. В магазине устало лазил по прилавкам, не зная, что себе купить. Какие-то бабульки. «Только не смотрите. Тень, меня нету!» У кассы очередь столпилась. Задел кого-то! «Извините!» Голос странный, откуда-то совсем издалека. Домой скорей. Как страшно неуютно. В аптеку.
- Снотворного, пожалуйста!
- Только по рецепту!
- Я Вас прошу! Мне необходимо! Мне чувства и эмоции убить!
- Жаль мне Вас!
- Не надо, не жалейте! Я сам свой выбрал путь!
Пробила, выдала семь упаковок. Лишь в руки взял, как брызнула слюна. Домой пришёл. Устал. Испарину смахнул. Уселся в кресло. Солнце светит. «Слава Богу, отступила темнота. Весна. Запели птицы, как хорошо!..» Но скоро ночь глядеться будет своим квадратным взглядом в оконные проёмы стен. «Элекросветом прогоню!» А всё равно очень страшно. «Ира! Позвоню. Поможет. Путь просто будет возле. Пусть рукой закроет головную боль. Пусть приласкает. И нежностью разбудит на заре. Всё ж не один!» Сердце закололо. Так и должно быть. Взял телефон, чтоб вызвать Иру. Включил. Семь смс! «Ты загасился?», «Где ты?», «Мне не хватает несколько рублей!», «Ответь!» «Я сам к тебе приеду!», «По семь! Отлично, говорят!», «Когда вернёшь свой долг?» И сразу вызов. Сбросил. Вынул батарейку. «Пусть думают, чего хотят! Один я справлюсь! Как я одинок! Все – иностранцы! Я без шапки, в чужой стране без багажа!» Открыл глаза. Ещё несколько мгновений пролетело. Терпи-терпи. Освобожденье скоро.
«Выпью! Стакан. Вот это доза, а ведь не берёт и всё!» Ещё-ещё, хмель теплотой разлился. Прилёг. Включил центр. Кто-то из важных в город едет, построят новенький завод. Наводнение. Пропал огромный самолёт...
«Да что же?» Полез на полки. Что-то ищет. Книги? Столько пыли, всё так запущено. Сходил за тряпкой. Занять бы лишь себя. Занялся делом. Мусор, пыль, половики, ковры и пол. Пот струйкою сбегал по носу. На четвереньках по полу. Убрался. Столько воздуху вдруг появилось... Стало легче. «Выпью водки! Нет, рано. Подожду до ночи, там снова битва!»
Хлопок над самым ухом, вздрогнул! Никого. Озноб прошиб. Поесть бы, только организм не примет. Выхватил таблетки. Семь разом. Разжевал. Сплошная горечь. Водой запил и завернулся в одеяло. Свинцово-красным комната окрасилась. Завис где-то в невесомости. Всё чувствуется, всё видит. Пошевелить ничем не в силах. Ушла нервозность, страх, усталость. Невозможно. Открыл глаза. Прошло лишь два часа. Всё чувствовал. Темнеет. Не подняться.
Вдруг суставы заломило. Всё перевернуло. Сверлом взвизгнул позвоночник, до скрежета зубов, до стона. Водка! Стакан, второй. «Когда ж зацепит? Нет, не могу. Всё ж позвоню! Где телефон, где батарейка?» Спрятал. Сам от себя. Всё предвидел. Рыскал по шкафам – не вспомнить!
Ну, чёрт с ним... За домашний. «Нет, опомнись! Ещё совсем немного. Будет легче!»
«Да-да. Я ведь сильнее. Не стану номер вызывать! Приму ещё таблеток. Усыплю себя. Поможет!»
Ещё час без движенья. Измученное тело вдруг угомонилось. Врачи пробрались в комнату. «Как много!?!» «Покажите руки!» «Пожалуйста, не надо! Очень зябко!» «Теперь ноги!» «Они болят. Прошу, оставьте!» За врачами гномы. Сейчас укроют одеялом. «Доктор, что со мной? Вы что молчите? Куда же Вы пропали?» Темно. На кухню. На полу вода. Всё прибывает. В углах запенилась она. «Что нам вода, ватерполистам?!? Эх-эх-эх!» Старая кричалка. «Почему я не могу пошевелиться? Пожалуйста, остановите воду! Сейчас прольёт соседей, все переполошатся, придут, помогут!» Вода всё прибывала. Чернь и сырость, сейчас зальёт кровать. К ногам. Как лёд! «А были ли соседи? Был ли кто-то? Откуда это я решил? Я, может быть, придумал? Открыть бы мне окно, чтоб перелилась. Окно ведь над кроватью... Достану я рукою до замка!» Измялся пластилином... «О боже! Заливает с головой!» «Не бойся. Это всё когда-то было!» - чей-то голос. «Я задохнусь, я задохнусь. Мама! Почему же так надолго уехала она?..»
Вода залила всё. В деревне. Омут. Пузырьки струятся изо рта. Рука за волосы схватила. «Очнись же!» - вновь проговорило эхо. Снова у себя. Весь мокрый. Со скрипом кое-как добрался до ванны. Открыл кран, вдруг зелёным светом окрасилась вода. «Я снова сплю? Нет! Всё реально. Показалось!?!» Умылся. Бледность мертвеца.
«А пережить ли на сухую? Вдруг не смогу, не сдюжу? Позвонить бы! А там к отцу. Как страшно умирать мучительно, как больно. Я больше не могу!!!»
«А вдруг смогу... И больше никогда не взять иглу мне в руки, не испытать? Ну, разве что разок, пореже!»
«Что за мысли, я больше никогда не буду принимать!»
 Уселся в темноте на самом на полу. Вдруг жар отстал. А было зябко!.. Темно, спокойно и свежо. Открою форточку. Воздух заструился. «Чего бы съесть, попить, чтоб отпустило?» Таблетки?.. – больше не берут! За водку. В холодильник.
«Как же так случилось? Хотелось? Было грустно. Вика обманула! Нет, не в ней причина. Стас, поганец? Но только он сейчас тоже помирает. Эх, знать бы!.. Знать, что будет. Не начинать бы вовсе. Теперь боюсь, не совладать. Соседу позвонить. Пусть посидит хоть рядом, выпьем!»
В подъезде темнота и гулко. Звонок, другой. «Куда же он пропал? Где все? Наверное, не дома. А может быть, не слышит!»
Вернулся. Закрыл дверь на все засовы, окна. Жутко. К постели. «Нет, спать нельзя!» Телепередачи. Юморески. «Как пошло, глупо, низко! Не цепляет!» Щёлк каналом. Фильмы. «Откуда все они берутся? Кто это всё снимает?» Сигарета. Звук раздражает. Выключил. Оставил лишь картинки. Чай, покрепче. Сейчас вернёт в чувства. Горько, так что воротит. Вылил. «Что же мне поможет? Книги?» Взялся за чтение – строчки скачут. Отбросил в угол. На кровати. В кухню. Грудь ломит криком. «Сейчас замучу и чёрт со всем. Я наркоман, зависим! И путь всё летит на х...»
По потолку метались тени. Машины фарами их разгоняли. Одни и те же. Всё зависло. Машины даже ездить перестали.
«Ну что, добился? Смотри на результаты! Лежишь один, забытый всеми. Считаешь промежутки меж тенями. Когда-то бравый, сильный, смелый. Всё смыло, всё отстало. Пойди попей немного алкоголя! Не замолчу! И от тебя я не отстану. Взгляни-ка в зеркало!»
«ААААА, замолчи!»
«Откуда этот голос взялся?» Что-то ухватило сбоку. Вздрогнул. Никого! «А было ль?» Плеснул стакан, как на камни в бане. Зашипело. Второй. Голос притупился. Стал заодно. Уговаривает остановиться. Немного. Ещё совсем немного и отпустит. Забрался под своё одеяло. Лежал, смотрел на потолок. Задремал. Отпустило. Всё тёмно. Вдруг родные лица. Улыбаются. Застыдился. Застолье. Бабушка кормила блинами. «Бабушка, как жаль, что тебя не стало!» «Ничего, бери подливки. Ты молодец. Ты сильный!» «Ты правда так считаешь?»
Телефон. «Алло!» «Ты чё, загасился? У меня всё есть, сейчас к тебе приеду!» «Нет, я не принимаю больше. Я отошёл!» «Да, ладно. Кого ты лечишь? Я у дома!» «Я прошу тебя не надо!» «Спускайся!» «Нет!» «Я у двери, в подъезде!» Сквозь дверь огромная игла. Всё засосало. Стало легче. Солнце светит. «Я укололся? Зачем, я же не хотел! Как тепло! Ну ладно. После брошу! Я уже на полдороге!..»
Проснулся. Долго думал: принимал ли! Подошёл к двери – всё закрыто. Нет, приснилось, слава Богу!
Открыл окошки. Солнце встало. Так весело запели птицы. Зажёг огонь, поесть поставил. Супу отхлебнул пару ложек. Как приятно согревает. «Я справился? Вроде лучше...» Прошёлся по квартире. Всё на месте. Совсем замызгал одеяло. Бросил в стирку. Задал программу умненькой машине. Сам помылся. Сидел долго очень под напором. Сил нет. Запикала машина: всё готово. Развесил. Поменял постель, одежду. Причесался. Гладко выбрился. Силы отступили. Проникла сладкая усталость. Прилёг на солнце. Било в спину.
Цветы, так много на зелёных склонах. Часики. «А знаешь, если их подёргать, они задвигают своим чудесно-красным циферблатом!» «Помню!» «Пойдём, посмотрим уток. Здесь их много!» «Сестрёнка, как давно  тебя не видел! Я снова маленький? А был же взрослым?» Вверх по склону. На самой на горе миниатюрный прудик. «Вон видишь, те, что поцветнее – селезни, коричневые – просто утки». Жара совсем прогрела землю. Тепло с земли легонько поднималось. По тропинке вниз деревня. Направо – сад колхозных яблок. «Пойдём, нарвём, если сторож не поймает! Только осторожно. Там же кошка, помнишь?» «Какая?» «Сиамская, она нас покусает!» «Нет, не помню. Давно же было. Она ещё живая?» И правда, намывается на заборе. Всё как прежде. Я такой же милый. Всё нормально. «Побежали к Простаковым. Попросим квасу!» Старик сидит уныло. Греется на солнце. «Детишки, что же вы совсем одни. Чьи вы?» «Мы вон оттуда, из голубого дома!» «Знаю-знаю, Нюркины значит. Хотите барбарисок?» «Да!» «Сейчас вам вынесу, родные. Нате! Ну, бегите, поиграйте. Поди, не интересно вам со стариком!» Побежали. «Тётя Настя, дайте квасу!» «Ещё не забродил! Завтра приходите!» «Тогда водички!» «Может, вам парного?» «Я буду!» «Фу, я не люблю парное, только ледяное!» Тётя Настя вышла с кружкой молока и белым хлебом. Поверх посыпала песочку. Так сладко. Смотрела на детишек, улыбалась.
«Пойдём щавель искать!» «Он всё ещё растёт?» «Конечно!» Дома, стога сена. Синицыны пустили голубей. Засвистел мальчишка, стаю выгоняя. Захлопали крылами. Полетели. Долго в высоте кружили. Шею заломило. «Как чудесно. Я снова в детстве. А как же наркота? Нет! Приснилась. Всегда так было. Есть и будет. Всё хорошо. Скоро приедет мама. Побежали есть крыжовник!»
Глаза открыл, солнце на закате. Светло. Ковры совсем другие. Рисунок сказочный. Только он уже в квартире. «Как жаль, что всё приснилось...» Долго лежал на боку, калачиком свернувшись, и вспоминал места родные. Бабушку и тётю Настю, кошку. «Что с ними? Вот если бы они узнали, что со мной случилось! Нет, не узнают. Всё прошло, и я всё переселил».
Завёл кино. Про мальчишку. Он заболел. В тяжёлой коме. Родители себе купили робота. Такой же маленького и робкого. Просит, чтоб его любили. Сынишка выздоровел. Фиктивного на свалку. А он хотел быть рядом с мамой. Отправился на поиски феи, чтобы сделала она из него настоящего ребёнка. Как фильм наивен. Шаткас расплакался, не в силах выдержать. Другие слёзы. Слёзы очищения. Плакал много. Горючими потоками сбегали по лицу его они. И фильм закончился, а он не мог остановиться. Так жалко сделалось себя. Умылся. Небольшой румянец. Щёки ввалились. Поел немного. Глаза окрасились в нормальный цвет. Бездонные зрачки пропали! «Значит, можно переселить на сухую. Возможно. Я выиграл!»
Под вечер долго не ложился, все пересмотрел программы, бездумно, ни о чём! Понравилось про животных.
Глаза слипались. Выключил картинки. Но не уснул, мешало что-то. Повернулся на спину, живот, бок левый, правый, снова, снова. Никак удобное положение не найти. Закрыл глаза. Начал считать, считал долго. Себя сам забавляя: до скольки дойдёт. Тысяча, другая. «Невозможно. Да что же это?» Десять тысяч. Остановился. Время три. Лежал ещё немного. Провалился.
Машина. Едет очень быстро. Вот-вот врежется в поток. На обгон, там грузовик, разобьётся! Почему-то прибавил газу. Ещё секунда. Вздрогнул. На часы: 3:30! Жутко. В комнате пол как будто провалился. Зияет мрак. «Да что же это?» Встал с постели. По полу попрыгал. Всё нормально. «Я почти что псих!» Ушёл в ванную. Долго в зеркало смотрелся. Пускал дым кольцами. «Лицо справа вроде симпатичней. Что за мысли?» Ухмыльнулся. Всё ж легче.
Тиви телеканалов. Всё пусто. Развалился на кровати. Говорили о чёрных дырах. Вот это передачи по ночам. Говорили долго, непонятным языком. Но ничего, ужасно интересно. Фотоны не успевают от поверхности оторваться, поэтому не светят эти звёзды. Горизонт событий, где время в разных поясах течёт по-разному... «Как это?» 5:30. Про покупки заговорил лысый человек. Смотрел: в каких магазинах, как правильно выбирать товар. Силился запомнить. В конце же всё это показалось глупым. «Как можно говорить так долго ни о чём!?!» По всем каналам «с добрым утром». Зазевалось. Неожиданно уснул.
Открыл глаза. Так тихо и спокойно. Лежал так долго. Лень высовываться из-под одеяла. «Что было в эти дни?» Прошло, как проходят грозы. Ну вот! Всего лишь бешеных три дня. Поднялся. «Когда же ведь был нормальным! Когда-то хорошо всё было. По шагам вспять направлюсь, туда, где чётко и светло. Когда ж, в какой момент. Ах да! Всё из-за Стаса. Первый раз ничем не навредит, второй! Тогда расстался с Викой. Третий... Было очень весело, хотелось, чтобы стало веселей. Четвёртый, не помню, пятый. Понеслось. Страх потерял. Думал, не бывать зависимости. Странно... Ведь долго жил, не подчиняясь ничему. Потом звонки. Долги, друзья. Почему же так неуправляем. Без мыслей и идей. Всё дико. Милиция. Чуть не забрали. Отец, с беседами своими. Врач, да только слишком уж эмоционален. Не может сыночку лечить. Ну, ничего...»
«Теперь, когда переборол, надо бы к психиатру походить. А может, всё бесследно и пройдёт само собой. Столько снов. Надо работать. Столько дел надо совершить. Поем. А там, посмотрим...»
С улицы доносились крики. Детишки после школы веселились. Долго смотрел из своего окна. Сорванцы окружили мальчишку. Пинали. Не больно. Какой же он странный. Всех больше, а боится с места сойти. Всё ждёт, когда его ударят снова. Задира самый маленький, но, видно, лидер. Выбежала какая-то бабка – вот и молодец. Остановила унижение, хотя бы в этот день.
Шаткас свою учёбу в школе вспомнил. Такого не было у них. Конечно, дрались, но чтоб так... Хотя об этой школе всегда мнение было не из лучших.
Сидел до вечера у экрана. Там всё то же. Бешеные новости. Гамма юмористических передач, остросоциальные, страшнее только Стивен Кинг и сериалы. Как их много. Когда-то Мексика, Бразилия, теперь свои. О чём только не наснимают. «Кто их смотрит?» Музыкальные каналы. Одна реклама. Музыки и нет. Как бы найти чего-нибудь поинтересней. Каналов столько. Целый день пультом щёлкал.
Под вечер угомонился. Стало страшно, что не уснёт. Напился водки, все остатки. Таблетки выкинул. Приторно смотреть.
С утра немного голова гудела. Пустая бутылка раздражала. Вдребезги б разбить. Настроение на нуле. Всё сначала. Только нету ломоты. Собрался. Идти хотелося куда-то. Одел весеннее пальто, джинсы. Начистил до блеска ботинки. Вышел. Снег таял. Жара встала. Капель, обилие ручьёв. Уехал в центр. В троллейбусе к окошкам прижимался. Так страшно было кого-нибудь задеть. В центре вышел. Красное пальто и тёмные очки, а под ними весёлая улыбка сразу задрала его. Девчонка заулыбалась. Просто. Может не ему. Сразу настроение наладилось. Так мило! Но на знакомство нету сил.
По улице прошёлся. Зашёл к Ире. Она обрадовалась ему. Долго на глаза смотрела. Шаткас всё понял. «Я всё переборол. Всё, всё! Я остановился!» Она как маленькая заулыбалась. Так радостно его обняла. Пошли гулять! Солнце улицу совсем залило. Держала под руку его. Он молчал. Сил столько поистратил, что не ворочался язык. Ира, опасаясь спугнуть, не говорила. Лишь изредка заглядывала в глаза. Всё знала. Не могла поверить. Ведь бросил и вернулся к ней!
- А знаешь, мне немного осталось до защиты! Я закончу скоро. Устроюсь на работу. Меня приглашал один знакомый моего отца в риелторскую фирму. Я ему подхожу. И будет у нас всё, как у всех!
Гордо посматривал на неё свысока. Она улыбалась.
- А я на выходные хотела к родным уехать!
- Пожалуйста, не уезжай! Ты мне очень сейчас нужна.
Ира прижалась к его плечу. Что-то на глазах сверкнуло. Счастье?!?
- Не уеду! – спокойно сказала она. И всё сильнее за руку его держалась. Совсем исхудал он. Послабел. Но стержень прочен. Ещё немного, и придёт в себя. Нагонит вес, здоровье. Молодость поправит всё. Только бы...
- А хочешь, поедем ко мне? Посмотрим какой-нибудь фильм. А то мне что-то зябко!
- Конечно, хочу.
Всю дорогу молча. Сидели близко. Только он немного был далековат и холоден. Но на все её незаметные порывы чутко откликался. Она ему была нужна и не нужна. Наедине с собой он больше не мог. А с ней не знал о чём говорить! Что сказать! Все слова казались ему в его свете глупыми и бессмысленными. Многие предложения так и не закончил, забывал, соскакивал на другую тему. Ей приходилось подолгу говорить ему, что всё нормально, что она понимает, что он хотел сказать. Выходило ещё глупее.
Улеглись перед экраном. Она из рук его не выпускала головы. Он не смотрел и был уж очень странен. Она даже не пыталась рассуждать. Так хорошо и сладко было его хотя бы обнимать. Всё в полудрёме. Спустился тихий вечер и принёс морозец. Все лужицы закрылись льдом. Она не уходила. Шаткас уснул. И спал легко и чутко. Она рукой его поглаживала легонько. Всю ночь глаз не сомкнула. Никак не удавалось ей понять: такая перемена, что случилось?
Вертелось в голове, что устроится на работу. Особое значение придал он вдруг словам. «И будет у нас всё как у всех!» Боялась думать и мечтать. «Всё, как у всех!» Понеслось в голове образами: белое платье, вместе на всю жизнь. Хотелось и молиться, и поплакать, хотелось верх благодарить. С утра хотела тихо убежать, он проснулся.
- Мне на учёбу!
- Конечно! – Как-то тихо и покорно сказал он.
- Мне очень надо!
- Я всё понимаю! Беги!
Закрыла дверь. Спустилась! Что-то странное таилось за его словами. Долго не шёл автобус. Думалось.
А дома вдруг его взяла истерика, что он никому не нужен, что даже Ира убежала. Походил по квартире и вдруг решил замутить. Начал собираться, взяла нервная дрожь и радостное волнение. Он уже предчувствовал, как сначала проникнет иголка, остро уколов кожу, потом тяжестью вольётся жидкость. Глаза засверкали. Собрал свой телефон. Но сразу так не захотел звонить. Оделся. Открыл дверь. Там Ира.
- А я передумала уходить!
- А чего ты передумала? Я тоже собрался по делам! – разочарованно проговорил Шаткас.
- По каким делам?
- Мне надо!
Ира изменилась в лице.
- Не надо, не уходи! Пожалуйста! Я так давно тебя таким не видела! Ты же борешься.
Шаткаса взяла злость такая на неё. Вдруг захотелось оттолкнуть, оскорбить! Прогнать! Обидеть!
- Хочешь, поедем ко мне? Хочешь, сходим куда-нибудь?
- Тебе чего от меня надо? А? Тебе же на учёбу! Вот и езжай! Оставь меня!
- Шаткасик, пожалуйста, не кричи на меня! Я знаю, куда ты хочешь ехать! Я знаю, почему ты и голос повышаешь! Это у тебя такая нервная система стала! Это не ты! Это всё твоя игла! Прошу - не уходи!
Шаткас заскрежетал зубами! Развернулся и закрыл за собой дверь. Ира осталась в подъезде. Стояла и смотрела на глазок. Потом тихонько присела на ступеньку возле и заплакала. Так горько. Долго плакала, бесшумно! Вдруг дверь открылась снова.
- Ирочка, прости меня! Ты самый лучший человечек в этом мире! Прости! Я иногда совсем не могу сдержаться.
Шаткас обнял её сзади и у него тоже потекли слёзы.
- Мне иногда кажется, что я – это не я! А кто-то другой! Вообще как будто реального мира нет! Есть какие-то мои сны  вперемешку с глюками и видениями под кайфом.
Ира чувствовала, как по её шеи сбегали его слёзы. Вся обида прошла. Она развернулась к нему. Начала целовать в глаза, в щёки.
- Шаткасик, справимся со всем! Я в это верю! Если я тебе нужна, я буду всегда с тобой! Я больше никуда не уйду, никогда, если так тебе будет нужно! Ты сильный! Я в тебя верю. Ты всё можешь, всё!
- Не говори так! Ты меня нормальным-то и не знала никогда! Когда мы в первый раз встретились, я уже был под кайфом! Мне так хотелось ночь провести с девушкой! Вот я и подошёл к тебе! Знал, что с тобой легко будет!
Она встрепенулась! Глаза исказились болью!
- Я тебе даже не нравилась никогда?
- Так... А потом мне нужны были деньги! Вот я и заходил к тебе, и врал, что люблю!
Ира рукавом оттёрла слёзы. Столько в голове пронеслось всего. Она всегда была о себе не самого лучшего мнения. Как-то странно сутулилась, тушевалась перед другими. А тут такое признание от него... Собрала всю волю свою в кулак:
- А я-то думала, что хоть капельку чего-то испытываешь ко мне! А ты просто пользовался? Что ж ты за человек за такой!
Она спустилась на пролёт.
- И знаешь... мне тебя очень жалко, и если ты выживешь... Точнее мне жалко всех тех людей, что сейчас с тобой рядом! Прощай!
Миниатюрненькая. Чуть-чуть побольше бы ей уверенности в себе и внимания. Не уступила бы ни одной другой красавице. К тому же с её-то внутренним миром... Но так тяжело поверить в себя...
Выбежала на улицу, не зная, куда спрятаться! Направо, налево. Вдруг остановилась у самой входной двери. Через несколько минут вышел Шаткас.
- А я всё равно не уйду от тебя! Я тебе нужна сейчас. Я это чувствую! А всё, что мне сейчас сказал, это ты не ты говорил, это твой наркотик. Я люблю тебя и готова доказать это!
Шаткас пошатнулся.
- Прости меня! Но я пойду!
И он прошёл мимо. Долго она стояла у подъезда. Потом медленно поплелась на остановку. Ни сил, ни желания жить! Но это только ей так казалось! Даже в таком состоянии женщина на многое способна. Многое сделать, да и переболеть многое. Может воля, может настроенность на жизнь, может в ментальности это в русской... Только мир этот давно только на них и держится...

***

В универе сделала, что должна. Вышла на улицу, а там Шаткас стоит. Невозможно!
- Ты права! Это не я говорил! Я провёл три жутких дня, чтобы побороть в себе зависимость! Я не хочу останавливаться! Помоги мне!
Ира обняла его крепко.
- Я с тобой! Будем вместе! Всё сделаем!
Через некоторое время вернулась мать из своей длительной поездки. По вечерам собирались вместе. Приходила Ира. Они очень хорошо поладили. Шаткас ходил на занятия к своему отцу, к другим врачам. Начал выкарабкиваться из своих депрессий. Сменил все свои телефоны. Защитил диплом. Устроился на работу. Всеми силами пытался обрести новые ценности. Достал откуда-то из шкафа свои ноты. По вечерам наигрывал на скрипке матери и Ире. Женщины восхищённо слушали. С отцом проводил много времени. Никогда его теперь не оставляли одного. С утра мать или Ира провожали его на работу. По несколько раз в день созванивались по рабочему телефону, чтобы убедиться, что он на месте, по сотовому. Отец встречал его после работы. Квартиры опять сменяли на единую. Семья снова воссоединилась, забыв про все обиды и недомолвки, цель была более высокая – спасти жизнь кого-то очень важного. Негласно условились громко не говорить, не ссориться, сильно не радоваться. Можно было только говорить спокойным и сдержанным тоном, чтобы не расстроить чрезмерно или не развеселить, чтобы только у Шаткаса не возникло желания уколоться. Хотя весёлости в семье Веселовых стало мало, где-то под кожей засел страх.
Шаткас всё это прекрасно понимал, только поэтому и принимал этот безграничный контроль над собой. Шаткас тоже старался изо всех сил. На выходные они старались выбраться на природу, дачу, в деревню. Занимали все свои дни. Все, одним целым: Надежда Николаевна, Валерий Григорьевич, Ира и Шаткас, который, может быть, первый раз в жизни стал менее «Шатким», а наконец-то более устойчивым и стабильным. Перестал быть сильной единицей, а стал гармоничной частью целого.
Сколько не скрывали они, а как-то узналось всеми, что Шаткас кололся сильно. Соседи и знакомые шептались: «Бывших не бывает! Опять начнёт колоться!» А другие: «Вымолили, отбили у смерти! Значит всё-таки можно, значит – возможно!» И тоже продолжали свою борьбу за своих чадушек.
Странно, но всегда казалось, что наркомания – это что-то не очень близкое! И надо быть безумцем, чтобы сесть на иглу... Надо быть безумцем... Только когда заходит разговор об этом, оказывается, что через одну семью можно встретить таких безумцев и не обязательно героиновых, не обязательно наркоманов, алкоголиков, теперь ещё и игроманов. Может, поломанное поколение, может... может... может... Я не знаю причин, я не знаю, что может послужить поводом... Но почему-то кажется, что самая банальность впоследствии может повлечь за собой огромную трагедию.
Сомкнуть бы ряды, ради высокого, чистого, светлого, и не отдать больше ни одной жизни! Встать на защиту своих и биться, и не отчаиваться, жертвенно забывая о себе. Всё ради одной жизни, одной, но очень важной!!! Как семья Шаткаса!!!

11.06.2009
Лион


Эпилог

Молодость моя,
Моя шальная молодость...
... щедростью твоей давясь как щебнем
Не за свои грехи терпела...
Марина Цветаева

Настало время покинуть город Н. Уезжал, оставляя в нём столько жизней и судеб, с которыми случайно познакомился. Хочется рассказать о тех немногих лицах, что появились в истории моей.
Уехал я. Всё, что после отъезда, в седьмой главе отмечено звёздочками. Боюсь, разочаровать, но этого не было! Шаткас не вернулся к Ире. Он ушёл в свой мир, откуда возврата не бывает. Я бы наврал, если бы оставил финал таким, какой он есть. Мне просто очень хотелось верить, что когда-нибудь именно так всё и произойдёт. В какой-то момент мне казалось, что это возможно... Только есть амбиции родителей, которые и помешали их объединению. Есть бунтарь Шаткас, который не смог отдаться полностью контролю родителей... Он вообще никогда не мог подчиняться!
Но обо всём по порядку.
Антон и Денис, университетские друзья Шаткаса, защитили дипломы и убежали за границу, не желая оставаться дома. Это их правда. Много таких, которые не захотели строить свою жизнь дома. За бугром я не скажу, что легче. Также радуются, также плачут, также в муках рожают детей. Но заграницей больше стабильности, а значит, спокойствия. Работать и зарабатывать везде можно, и везде может получиться. Но в развитых странах на это тратится меньше нервов, хотя и мир совсем другой, с другими традициями и реалиями. Но наш человек быстро социализируется повсюду, а впоследствии становится гораздо расторопнее всех остальных. Но это уже совсем другая история...
Фарух занялся бизнесом вплотную. Открыл ЧП, набрал боевую команду. Только и занимается своим делом. В гору всё идёт у него. Остаётся только позавидовать его направленности на успех. Побольше бы таких, да в разных сферах, возможно бы и наша страна встала бы в ряд с сильнейшими. Может, совсем скоро... Никогда не покидала меня эта надежда.
У Вики всё хорошо. По крайней мере так кажется. Она блестит своим вкусом, нарядами. Вокруг неё всегда вьются толпами молодые люди и каждый из них мог бы сказать, что он с ней, и каждый не был бы прав до конца. Она ищет кого-то особенного. Всегда ей кажется, что может быть лучше. Она при этом всё время повторяет, что она никогда не сможет влюбиться и при этом грустно смотрит куда-то мимо вас. Влюбиться – это превратилось в её навящевую идею. Но она не знает, что это, а поэтому ожидает чего-то сверхъестественного. Возможно, поэтому-то она и оставалась так долго с Шаткасом. Шаткас верил и её порой заражал своей верой. А ведь это просто, наверное... Самое важное – это то, что находится рядом с вами, нужно лишь поверить в необычность обычного, в своё непохоже-такое же. Сложный разговор, и в то же время очень банальный. А как же иначе? Такое обилие выбора. Так раздвинулись границы. Можно побывать везде, всё попробовать. Если бы только после этого угомониться, как главный персонаж у Лондона в «Маленькой хозяйке большого дома». Но такого, наверное, не бывает – поэтому-то оно и появилось в книге. Поэтому-то в настоящей жизни один сплошной экзистенционализм... Но почему-то продолжаю верить: изменится!
Влад, чуть не забыл про него! Хотя не страшно, про него всегда все забывают. Закончил университет, и даже повзрослел как-то. Серьёзным стал. Шутит меньше. Сначала работал продавцом-консультантом в магазине. Потом устроился торговым представителем в табачную компанию. Ему выдали свою машину. Ходит в брюках и светлых рубашках. В руках почти всегда брякают ключи от рабочей иномарки. Одно слово - иномарка, но он этим очень горд. Говорить стал с апломбом, на всё у него появились свои суждения, простые и недалёкие, но спихнуть его с них ни при каких обстоятельствах вам не удастся, потому как «ветер дует оттого, что деревья качаются, а деревья качаются, потому что ветер дует». Ну и ладно, пусть так. Все же стабильность, пусть и пошловатенькая...
Теперь возьмём фонарик в руки! Стас... Конец его очень печален: у него была передозировка. В каком-то подъезде ночью, никто не успел придти к нему на помощь. Так и остался лежать на бетонном полу. На лице замерли боль и страдание. Кто-то говорил, что всё к этому и шло, что у всех у них конец один. Они глупеют и перестают себя контролировать. Только мне кажется, что всё было по-другому. Не знаю почему, но я уверен. Устал он мучить сам себя, родных и близких – вот и принял смерть от своего ласкового убийцы. Набрал в свой шприц побольше отравы и, не колеблясь, спустил клапан. Так и умер, не приходя в сознание. Много у него внутри было нежного и восторженного. Умел и мечтать он. Как-то мне помнится, во дворе они сидели с Шаткасом. Я к ним подошёл! Оба они в этот момент боролись, и обоим показалось, что выиграют. Столько света было в глазах у обоих. Как маленькие дети строили планы. Хотели начать ходить в спортзал, устроиться на работу и всё-всё переиначить. По-другому случилось...
Женя! У Стаса был внутренний мир, а вот у Жени – не знаю! Два раза я с ним случайно пересекался. Один раз – зимой вечером на улице. Он шёл с каким-то своим другом. Поздний вечер был, ни машин, ни людей. Они несли в руках две огромные сумки. Тот, что поменьше, постоянно чего-то мямлил. А Женя в ответ бросил громкое: «Да, не ведись!» Я думаю, они тогда обчистили чью-то квартиру – в сумках несли награбленное. Его друг, наверное, в первый раз, только потому и ныл: очень боялся, что их поймают – не Женя. Он стал настоящим циником и наркоманом, как раз тем самым, которым пугают детей и взрослых.
Второй раз я с ним встретился в маршрутном такси. Не знаю, кто за рулём был! Возможно отец, а может просто знакомый. Только он не смотрел в Женину сторону, страх, мне кажется, мешал. А Женя? А Женя был в прекрасном настроении и всё домогался до водителя с предложением поменять его мелочь на свои крупные купюры. Не обменяли. В итоге и у Жени пропало настроение и он выскочил на какой-то из остановок. В конце концов, его посадили в тюрьму. У него уже были судимости. Суд, за происшествие в городе З., постановил 10 лет, без возможности апелляции. Родители пытались подать какую-то бумагу, но не очень настойчиво, им самим всё до смерти надоело.
Только, пожалуйста, не подумайте, что родители его бесчувственные изверги и алкаши. Таких судеб много. Они могут быть школьными учителями, инженерами, госслужащими, да даже если просто водитель такси и уборщица. У них просто уходило много времени, чтобы заработать тот самый прожиточный минимум, который гораздо больше общеустановленного МРОТа. Поэтому, помните как у Райкина: кто-то стукнет, кто-то брякнет... Так и росли их дети... А когда пришло страшное: боролись и боролись много, но под конец верх взяла усталость, к тому же тюрьма оставляет надежду, что он хоть там колоться не будет... Как правило, напрасная надежда...
Пациент палаты номер «Я» был ли? Всё чаще потом я задавал себе этот вопрос! Возможно! Наверное, существовал какой-то прототип, но возможно это образ, который выдумал Шаткас во время хмельных вечеров, ещё до того. Скорее всего – это набор собственных мыслей, чужих судеб, которые так органично умещались под крышей такого романтичного человека из жёлтого дома, который бросил вызов всем и вся. Хотя теперь и для меня он настоящий, хотя теперь и я поверил в него. Так хотел Шаткас.
Так что же случилось с Шаткасом?
В тот вечер, после того как он расстался с Ирой, он все же вернулся домой. Сидел, стараясь совладать с собой. Он совершил прорыв – ему удалось сдержать себя. Он занялся опять учёбой в надежде закончить, занимался с отцом, пока однажды, когда уже все поверили, что он оправился, Шаткас тайком опять не укололся. Каждое последующее падение происходило гораздо быстрее.
Я перед самым отъездом встретил его. В проулке, он шёл к дому, я, напротив, уходил. На нём была тёмно-зелёная рубашка, тёмные штаны. Он шёл, очень худой, опустив свой взгляд к земле. По ходу движения раскачивал в стороны головой, совсем исхудал. Пожали друг другу руки и долго молчали. Потом я сказал, что уезжаю из Н. и вряд ли вернусь! Он ответил задумчиво: «Уезжаешь?..» Потом просто так добавил: «Пока!»
Так тяжело было потом разойтись. И ладонь, когда её я пожимал, всё ещё такую же сильную, ускользала...
Ира, наверное, нашла себе другого. По крайней мере, я надеюсь, что она сделала именно так. Никакой любовью не вытравить в человеке страсть, до тех пор, пока он сам всеми своими силами не попытается этого сделать...
А что же родители?.. Родители всё также борются за него. Запирают в психушках. Пичкают сильными психотропными препаратами. Он всё время поддаётся покорно и ласково, только вот потом всё равно сбегает. Видимо, это сильнее его. Видимо, это больше не он....
Валерия Григорьевича видел как-то. Он совсем маленького роста стал. Ходит очень медленно. Бледный, и никого не видит.
А Надежда Николаевна?.. В ней всё ещё кипит энергия, она очень сильная женщина, но уже очень устала. Всё ещё пытается вытащить своего сына. Как-то мы встретились на остановке. Я поздоровался, а потом спросил: как у неё дела? Очень глупый вопрос я задал. Она пронзила меня своим острым взглядом, а потом расплакалась, как ребёнок прямо посередине толпы. Тут не только мой вопрос, тут я ей ещё напомнил о времени, когда он был здоровым... Я хотел было обнять её, но она резко взяла себя в руки, извинилась и ушла...

Я не знаю, интересна ли эта история, хочется ли с первых строк следовать до самого конца, но она, по крайней мере, даже слишком правдива! Я надеюсь, я молю, что она не останется без ответа. Я мечтаю, что она заденет кого-то, что она сможет что-то, хотя бы на самую малую часть, изменить в нашем огромном и не самом радостном мире. Столько трагедий, ужасов, страхов и всё под единым названием жизнь...
В самом начале я сказал, что эта повесть о двадцатилетии. Не только потому, что я говорил о двадцатилетних, но и потому, что этому возрасту, и всем тем, кто помладше, возможно ещё всё изменить. ВОЗМОЖНО! Объединить все наши силы и грянуть могучим ВЕРУЕМ, что всё наладится! БУДЕМ ВСЁ ДЕЛАТЬ, чтобы придти к лучшему. ТРУДИТЬСЯ НЕУСТАННО и гнать уныние и отчаяние, верить в светлое. Только так можно будет назвать себя не людьми, но человеками. Только так! Только так!! Только так!!!







Снам моим не суждено уж сбыться

Снам моим не суждено уж сбыться
Но как дурак приникнув к кровати
Я буду ждать, что ты будешь сниться
Друг мой любимый – Шаткасик

Я расскажу тебе всё то, что я видел
Я обниму тебя и сладко расплачусь
Нет, не спьяну, нисколько не выпил
Просто с горем во снах своих прячусь

Ты улыбнёшься, протянешь мне руки
Я расцелую их, с умилением плача
Так и пройдут мои горькие муки
Ты меня слышишь
Ты со мной – это значит…