the gift

Нью-Йоркские улицы уводили Томаса всё дальше и дальше от центра. Сегодняшний маршрут отличался от его обычных деловых велосипедных путешествий, пожалуй, только тем, что он впервые не знал, куда направляется. Для дела всё было готово и собрано в рюкзак, осталось только отвести всё это куда-нибудь подальше от человеческих глаз. За добрую семерку лет, что Томас варился в стрит-арте, никогда еще он не планировал утаить свою работу от случайного зрителя. На этот раз всё было принципиально иначе. В этот жаркий полдень он запланировал запечатлеть на одной из стен своего родного города нечто глубоко сокровенное. Оттого вместе с тяжелым дыханием от езды на своем старом байке, Томас улавливал еще особое придыхание — перед сакральным свершением. Одним из принципов уличных художников всегда был: «Сделай. И да увидят сие все». Томас был первым человеком из городской тусовки графитчиков, который самоотверженно выступил против этой догмы. Его с недавних пор немногочисленные работы последние пару недель можно с пафосом назвать сугубо личным излиянием, впрочем, не только о творчестве здесь идет речь.
Не так давно совершенно всё в жизни молодого творца изменилось: воззрения, ценности, предпочтения, сновидения, быт... В его жизнь проникло что-то, что сорвало маски и очки всех цветов с его гладко выбритого анфаса. Вот уже несколько недель Томас неизвестно где пропадал до утра, сутками не поднимал телефонную трубку, не навещал ни друзей, ни подруг, и, что самое удивительное, не рисовал. Прежде он мог с утра до вечера пропадать на втором этаже своей съемной квартиры — в мастерской: рисовать эскизы, вырезать трафареты, печатать постеры или со своими соратниками в клубах дыма шумно обсуждать свежие идеи. Однако теперь, вот уже которую неделю, никто не знал, где он, что с ним происходит и чем он занимается. Лишь по выходным он выбирался на велопрогулки. Изредка оставлял по городу безликие для искушенных ценителей теги или загадочные маленькие черно-белые наклейки с портретами разных исторических фигур. На новых произведениях совершенно не читался его почерк. Надо сказать, и стиль творений Томаса отныне, в тайне от всех, поменялся. Стал неузнаваемым, тяжелым и строгим. Если раньше от старого-доброго Томаса можно было ожидать чего угодно: нарядных вальсирующих обезьян, комиксовые этюды, «взрывы из брокколи», «орехоголовых пришельцев из космоса», то сейчас врятли кто-либо даже из самого близкого окружения узнал бы его руку во дворе своего дома. Тайне, которую инстинктивно хранил Томас, сегодня суждено было раскрыться. Распуститься, как бутону цветка, оттесниться свежим рисунком на девственной поверхности. Именно для этого сегодня, хорошо выспавшись, Томас собрал в рюкзак свои привычные инструменты: лист бумаги со скетчем, небольшой респиратор, черный и белый аэрозоль. Сейчас, чтобы творить, ему было достаточно малого. И теперь он, надев свои старые кроссовки, нарядившись в просторную майку и расписанную под русский фольклор кепку, гнал не зная куда по извилинам любимого города. Лицо Томаса, остервеневши крутившего педали, было похоже на лицо война, ступившего на линию огня: решительный взгляд исподлобья, слегка раздутые ноздри, поджатые губы и четко обрисованные скулы. Он считывал глазами городские антуражи, присматриваясь, прицеливаясь... Готовясь нанести удар.
 Одна из обычных подворотен на пересечении трех тихих улиц стала первой остановкой Томаса. Он спрыгнул с байка и устремился в глубь городского тоннеля. Как это ни странно, бесчисленное множество граффити уже было оставлено на этих стенах. В городе, в котором родился Томас, каждый третий подросток так или иначе принимал участие в уличной жизни. Исторически сложилось, что одним из ключевых способов самовыражения здесь было уличное искусство. Испокон веку одним из символов бунтующей молодежи в Нью-Йорке был смятый аэрозольный баллон. Люди здесь, подобно ночным насекомым, лишь на город опускалась темнота, заполоняли улицы, и будто по сговору, вместе и порознь убивали эту ночь, а заодно и городские стены. Валики, кисти, километры бумаги и ведра клея, разбитые фонари — это значит, что ночь поглотила мегаполис!
 Томас тщательно исследовал тоннель: вглядывался, трогал стены руками, отходил и сближался со сводами, но ничего подходящего для себя так и не обнаружил. Все интересные поверхности находились или слишком высоко, куда без сторонней помощи было не добраться, или же попросту не нравились ему по расположению. Его новая задумка требовала чего-то особенного. Будучи убежденным идеалистом, Томас не мог позволить себе поместить свое новое, знаковое творение между жалкими тегами чикокеров*, мазней уличных хулиганов и бездарей. Сердце уже опытного большого художника металось в необъяснимом предчувствии чего-то запредельного. Томас был открыт для большего. Большее само открылось ему. Но задача оказалась не столь проста — отобразить на обычной стене нечто более важное. К сегодняшнему свершению Томас отнесся со всей серьезностью. Ощущая себя настоящим мастером эпохи Возрождения, он готовился выдать этому миру что-то, чего прежде не мог себе позволить никто другой. «Так лишают девушек девственности, так учат детей алфавиту, так познают боль в первой драке, так впервые рисуют граффити», — писал он в свой ежедневник. Обойдя полукруглые стены еще раз, Томас был вынужден вернуться к началу. Он снова вскочил на байк, и теперь его путь лежал туда, где уже заканчивался пригородный асфальт, а из камней вздымались высокие травы, — к докам.
 Мысли о том, чтобы попутно отправить свои творения в другой штат, не могли не искусить Томаса, так что, едва прибыв в порт, он не удержался набить несколько свежих тегов на паре суден. Всё же честолюбие — это то немногое, что уцелело у Томаса внутри. Закончив свою «грязную работу», он выехал на главную дорогу, остановился и огляделся. Его всегда интересовал окружающий мир, можно сказать, прежде это и был один из основных источников его вдохновения. Он много наблюдал и зарисовывал, что- то фотографировал на свою мыльницу, что-то помечал в дневнике.
 Взгляд Томаса стал еще более внимательным и пристальным. Но вокруг только суетились портовые служащие, ревели погрузчики, навзрыд голосили чайки, а над разноцветными машинами висел привычный бирюзовый купол. За необъятными скалами из больших и малых кораблей, грузоподъемников, контейнеров барахталось запертое в городе море. Отслеживая изгибы берега, Томас внезапно обнаружил кое-что, представляющее особый интерес, — заброшенный мост вдалеке, торчащие старинные сваи вокруг и едва виднеющиеся серые камни. Место, судя по всему, было брошено, когда часть порта десяток лет назад оставили под реконструкцию, но почему-то вскоре проект был заморожен.
 Через какие-то десять минут Томас уже вез свой байк рядом, спускаясь по разбитой асфальтированной дороге. Место и впрямь было странным: безмятежность мертвых, сдавленный воздух, глушь. Оно напоминало маленький город, уничтоженный неизвестной болезнью или опустошенный эвакуацией. Метрах в пяти от главной дороги вниз устремлялся небольшой отвесный склон. Ломаный асфальт, растительность, бьющая сквозь трещины, запах сырой земли и строительной краски. Томас осторожно спускался, и чем ближе он подходил, тем больше становился надвигающийся на него огромный ржавеющий мост. Подобно обелиску, он вырастал из-за зеленых деревьев, олицетворяя собой уснувшее время, утерянный фрагмент города, выпавший из всеобщей картины где-то на окраине, величественный памятник природе индустриального искусства. Канал, над которым нависал мост, был осушен и заблокирован большими камнями. Рухнувшие сваи, по соседству с живыми деревьями, напоминали дикий непроходимый лес, заслоняющий черными голыми кронами солнце. Оставив на камнях байк, Томас бродил между ними, задирал голову и осматривался. Идеальней места он не мог даже вообразить. Он чувствовал себя здесь новым Армстронгом.
Вернувшись и захватив всё необходимое, он устремился к мосту — в его раскрытое заржавевшее жерло. Руки Томаса напряглись, заиграл пульс, дыхание участилось. Подходящего пространства вокруг хватило бы, чтобы запечатлеть на нем самое масштабное из полотен. Массивные бурые стены, желтоватые пятна, будто лишай заразившие железные своды, совершенная текстура — восхищению молодого художника не было предела.
После недолгой прогулки по серым камням, Томас с трудом выбрал лучший фрагмент стены, примерился, и, не медля ни секунды, принялся творить. Изобразив ровный белый квадрат, примерно 50х50, Томас, казалось, крепко задумался. Он подходил ближе и отходил дальше, разглядывал свою плоскую фигуру со всех сторон, не решаясь продолжать. Он ни о чем не думал, просто молча наслаждался. Постояв возле высыхающей краски, он решительно извлек из рюкзака свой любимый черный баллон и, погрузив лицо в респиратор, вольными, но строгими движениями начал забивать пространство. Томас проводил тонкие горизонтальные и вертикальные линии, бросал маленькие и большие кляксы. Зрачки его были расширены — в них брезжило вдохновение, изумление и восхищение. Он явно был доволен, его руки не дрогнули ни разу: сейчас он творил любовь, раскрывал тайны вселенной, бродил вокруг ложи фонтана бессмертия, у подножия сказочного водопада, совершал все известные истории обряды, простирал руки над океаном, касаясь звезд и далеких планет...
Волшебство оборвалось очень внезапно, будто прерванный половой акт. Томас с силой бросил баллон и погрузился в бесконечное металлическое эхо. Он стоял перед своим шедевром, удовлетворенный и опустошенный. Взгляд его заполонили смирение и покой. Подобно капитану корабля, поборовшему шторм, он стоял на бетонном полу, благодаря Бога, а на стене перед ним черной печатью теснились уложенные в белый квадрат циркуль и наугольник.
Нью-Йорк остужал вечер. Совсем скоро стемнеет, а значит к утру на стенах, вагонах метро и скамейках проступят чьи-то новые рисунки и неразборчивые росписи.

_______________________________________
*начинающие граффитчики