На карантине

«Я думаю
Теперь у меня осталось мало надежды. Раньше я все время искал, не сидел на месте. Я ждал чего-то. Чего? Этого я и сам не знал. Но мне казалось, что жизнь не может быть лишь такой,  какая она есть, иными словами, ничем. Жизнь должна быть чем-то, и вот я ждал, когда оно наступит – это что-то, и  искал его.
Теперь  я  думаю, что ждать нечего, и потому  сижу  в своей комнате  на стуле и ничего не де-лаю.
Я думаю, что  где-то там  снаружи есть  жизнь,  но в  этой  жизни ровно ничего не происходит. Ничего для меня.
Для других, может, что-то и происходит, вполне возможно, но это меня не интересует.
Я  сижу  здесь, на  стуле, в  своей  комнате.  Не-множко мечтаю, так, не по-настоящему. Да и о чем бы мне мечтать? Я сижу здесь, вот и все. Не могу сказать, что мне хорошо, но я сижу здесь не для того, чтобы мне было хорошо, совсем напротив…»

Агота Кристоф «Вчера»

Двадцать два года
«Семь тысяч девятьсот двадцать дней я живу на этой планете. Сказать, что прожил это время зря не могу, равно как и наоборот. Возможность была сделать многое из того, что не сделал. Меня это не беспокоит. Так, немного интересно, что можно бы-ло сделать за 7920 дней.
На что можно было потратить 190080 часов?
Если быть лаконичным – можно было сделать 190080 других часов, совсем других, либо 190079…
Родился, крестился, учился, ел, бегал, играл, спал. В общей сложности где-то 60480 часов.
Потом взращивался в социальной теплице – 95040…»
Скирды минут сложились в еще один час на вспаханном поле жизни и вот уже не-обходимо пересчитывать. Пересчитывать? Нет времени – необходимо молотить, го-товить муку и хлеб. Выучился – работай…

Переплет
Проспал с часу ночи до семи утра. В старой бадье кухни, где готовится варево же-лудочного сока, позавтракав, закурил. Немного – тот объем, который необходим, для того чтобы добраться до работы и пробыть там до вечера. Зашнурованные бо-тинки бойко топтали тротуар до автобусной остановки, затем резину автобусного полового настила, снова асфальт, затем через полоску железа железобетон фабрич-ного цеха и дешевый линолеум, снова железо и стоять до обеда на нем. В руках – железо. Железное орудие труда – станок для изготовления отдельных частей меха-низма будущего автомобиля. Болты и дырки, гайки и различные формы. Каждый день металл – кровь индустриального века. Каждый день сок – желудочный сок жизни и кусок мяса, никак не переваривающегося в желудке времени. Этот кусок мяса – я…
На месте фабричной урны около заводской скамейки когда-то росло дерево. Его спилили, сделав из него скамейку, на которой теперь сижу я – простой заводской рабочий без прошлого и без будущего. Я сижу на скамье и курю. Докурив, бросаю сигарету в урну – железную урну, вставленную во внутренность бывшего живого дерева. Я – простой рабочий, который не может даже вернуть земле его дерево. Ко-гда в первый раз я пришел на завод – дерево еще росло. Это было красивое дерево – Иудово дерево. Оно цвело кровью на пасху. Каждую пасху оно цвело и по утрам, встречаясь на заводской проходной, угрюмые рабочие говорили друг-другу: «Хри-стос Воскрес!» и отвечали друг-другу: «Воистину Воскрес!». Улыбались и шли ка-ждый к своему станку.
Я возвращаюсь к своему станку. Молча иду среди таких же молчаливых мне подоб-ных людей, рабочих огромной фабрики жизни на окраине железных джунглей. По венам бежит кровь индустриального века. Я молчаливый рабочий – лишь ничтож-ный болт в креплении нержавеющего листа Вселенной. Я и мой мозг – единственный и бесполезный оплот органики. Мы последнее, что осталось от живой природы. Все погибло: мы дышим дымом и гарью заводских труб, едим черный хлеб ртутной жижи, пьем ядовитую химию и засыпаем под свет ультрафиолета. Мы душим нашу печаль наркотиками. Горсть пепла – вот все, что от нас останется, когда мы покинем завод. Кто не работает – тот не есть! Завод – последний оплот мокрых тапок мечты, в них размякли мысли и вера – в них наша цивилизационная гангрена.
Я уже плохо работаю – быстро устаю. ОНИ это начинают замечать. Сегодня мне предложили взять отпуск для восстановления рабочих сил – это моя последняя на-дежда. Если я смогу сбежать дорогой в больницу, где нас пичкают всевозможными препаратами для восстановления утраченных во время работы сил, иными словами сильными наркотиками, то все, может быть, и обойдется. Понятно, что долго я не проживу вне стен завода, но, по крайней мере, я снова увижу море.
Вечером за мной приезжает специальная машина и два санитара помогают мне сесть. Сегодня я не поеду домой – меня забирают в больницу. Дорогой я пытаюсь сбежать, попросив остановить машину под предлогом того, что мне хочется справить нужду. Машина останавливается и как только открываются двери я бегу. Бегу, что есть силы. Бегу, ничего не замечая вокруг себя и не слыша. Я бегу к морю под ногами чавкает сиреневая жижа. Радиевые волны накрывают меня и тащат на дно. Радиация вне укрытия не оставила ничего живого – лишь я. Лишь я, бегущий все дальше и дальше от завода к своей смерти, к своему морю, к свободе или освобож-дению. Укрытие осталось далеко позади. Я бегу все быстрее и быстрее, но не пото-му что боюсь погони. Санитары хотя и были в защитных костюмах, но все равно не станут рисковать – смысл, все равно больше часа вне завода я не протяну. Да и куда мне бежать? Я это знаю, я не глуп. Я все знаю. Я знаю, что умру очень скоро и по-этому бегу еще быстрее. Бегу к морю. Бегу к бескрайнему синему морю, навстречу с синеглазой мечтой. Бегу, отдать мечте мою жизнь. Бегу, чтобы вернуть морю его часть…