Крылатые Муравьи

В.И. Трубицын












Крылатые муравьи

Повесть

( Монтаж аттракционов)
















Москва  2006
Памяти Людмилы Даниловны

Поезд тронул осторожно,
На платформе пусто.
Отчего же так тревожно?
Почему так грустно?
– Еду я из прошлого
С изначальной станции.
Все, кто стали взрослыми,
Пусть со мной останутся.





Часть I.

1.
Паровоз, пыхтя и лениво посвистывая, тяжело преодолел мост и остановился  у станции небольшого городка Мытаря, получившего свое название от основного занятия чиновников, которые собирали с торговых людишек подати на подступах к Москве. Тускло поблескивали рельсы, тонкая полоска зари цеплялась за горизонт. Стенки теплушки мокрые и пропитанные солью, сквозь щели виден вокзал. Приехали, начиналось утро нового дня. Семья возвращалась  в родные  места. Был сорок четвертый год, месяц май. Прошло три года в эвакуации, при отступлении наших войск семья бежала от немцев, но они так и не смогли полностью овладеть этим городком, который неглубокая и неспешная речка делила на две части. Эта водная преграда стала рубежом обороны и наступления в сорок первом.
На пристанционном складе длинная надпись: «Смерть немецким оккупантам!»
– Мить, а Мить! Что такое написано?– спросил младший брат Толик, утирая нос рукавом.
Митька ответил с важностью знатока:
– Оккупантов надо бить. Захватили чужую землю, окопались и сидят.
Толик, курносый задира и плакса, с сомнением посмотрел на брата, потом на стену и ткнул Митьку в бок:
– Врешь! Ты больше сказал, чем написано.
Получив сдачу по затылку, лениво взял свой узел и побрел за братом. Впереди шла мама Лена, нагруженная двумя чемоданами, потом бабушка Ариша с узлами, перекинутыми через плечо, налегке ковыляла тетя Аня с клюкой в руке. Мостовая шла в гору, прохладный воздух, пропитанный влагой и запахом свежей листвы, щекотал горло, а Толику думалось о своем: шамать хочется.
Город открылся сразу за вокзалом. Дома поднимались по взгорью среди редкой зелени, а улицы стекались вниз. Дома, скроенные из толстых бревен с высокими окнами, с палисадниками перед ними, издали казались одинаковыми, только верхушки церквей, красных и белых, с пустыми звонницами и шестами вместо крестов создавали особенный колорит провинциального города. Из всех церквей действующей была одна, остальные нашли применение в городском быту: в одной был склад, в другой – разливали лимонад по бутылкам, в третьей разместилась похоронная контора, и делали гробы, четвертая стояла просто так, полуразрушенная и позабытая.
Отдельно громоздился монастырь за плотной стеной. В монастыре с незапамятных времен размещались вояки.
Теперь мы дома. Сложили вещи на лавочку у ворот, бабушка перекрестилась, мама Лена вытерла лоб платком, тетя Аня присела. Толик вопросительно смотрит на Митьку и жмет плечом; дескать: "Где дом то?"
Что он помнил из довоенного детства?
Помнил, как стояли с бабушкой в очереди за мукой в самом начале войны и на ладошке ему химическим карандашом писали номер; как испугались с братом санитарной комиссии, что ходила по домам и проверяла чистоту, а у них были разбросаны игрушки и перевернуты стулья, вернее стульев у него с братом не было, а были деревянные чурбачки . Чурбачки  можно было перекатывать, сидеть на них, изображая медведей в сосновом лесу, как на картинке.
Еще он вспомнил: было это в летнем театре, всей семьей смотрели спектакль. В конце представления беляки убивают матроса. Его товарищ бегает по сцене и кричит:
– Васька вставай, наши пришли!
– Васька, тавай! Васька, тавай! – навзрыд вторил ему Толик звонким голосом.
Трагический конец пьесы был сломан…
– Вот наших три окошка! – вспомнил Толик и ринулся к дому, сделал два шага и уткнулся носом в молодую зелень. Чистая подножка свалила Толика на землю, он поднялся и с кулаками бросился на брата. Их разняли, тщетно пытался Толик лягнуть брата из-за спины матери. Потом притихли. Не время.
Вышли соседи, обнимались и плакали. Квартира была занята незнакомыми людьми. Встретили прибывших враждебно, хотя чувствовалось, что ожидали этой встречи. Чужая семья сгрудилась на крыльце, возглавлял ее горбатый мужчина с насупленными темными бровями. Позади него стояли две женщины разных возрастов, постарше из них в круглых очках, впереди всех малец с узким лицом. Молодуха кричала, часто-часто перебирая слова:
– Возвращайтесь туда, откуда приехали. Вас здесь не ждали. Вы не нужны. Квартиру не отдадим. Нам  горсовет ее выделил…
Смысл диалога можно было передать двумя фразами взаимных попреков:
– Вы от немцев бежали!
– А вы немцев ожидали!
Родным домом стал сарай, в котором навалом лежала кой-какая мебель и жил поросенок за выгородкой. Поросенок доверчиво просовывал пятачок меж досок  и хрюкал, а ночью испускал отравляющие газы.
– Митька, чем поросят кормят? – уже засыпая, спросил Толик.
– Чем, чем! Хлебом! – нехотя ответил Митька.
– Врешь, хлеба людям не хватает, лебеду, крапиву едят. Хле…бом, – подумал Толик и уснул. Приснился белый хлеб, цельная буханка под золотистой корочкой, от хлеба пахло полынью.
Наутро Толик увидел вчерашнего мальца, он сидел на крыльце и поеживался от утренней прохлады. Солнце только набирало силу. У мальца было сосредоточенное выражение лица или это казалось, потому что глаза его смотрели в одну точку, где должна была быть переносица. А переносицы не было, покатый лоб сразу переходил на горбушку носа. Он шмыгнул носом и язвительно спросил:
– Ну как с хрюней спится?
Толик прошел мимо за угол, помочился и на обратном пути врезал ему леща. Рев мальчишки сменился громкими восклицаниями его матери:
– Хулиганы! Приехали на нашу голову. С милицией выкинем со двора!
Мама Лена взяла с собой детей и направилась в горком партии. Митька и Толик долго сидели в прихожей, пока шел разговор у секретаря. Потом сам секретарь проводил их до магазина и распорядился, чтобы отпустили семье полпуда зерна. Но квартиру вернуть не обещал, надо подавать в суд. Судебные дела затянулись на все лето.
Начались первые дни впечатлений, неожиданных находок и знакомств. Дом состоял из трех квартир с отдельными входами и крылечками. В крайней жил Юрка по прозвищу Юрыч с матерью тетей Клавой. Юрыч на год старше Митьки, но подружиться с ним было легко. Он водил Митьку с Толиком почти за руку, знакомя с особенностями тогдашнего быта. Рядом с ним в средней квартире жила баба  Нюша  с пятилетней внучкой Ольгой. Ну а с другого края дома жила для Толика вражья семья, и сын у них звался Коляном. Колян был хвастлив и косоглаз. Но у него была сабля, сделанная из обруча от бочки. У сабли была гнутая вокруг кисти рукоятка из проволоки. Саблей можно было крушить крапиву и лебеду. Если такой саблей сражаться, то никакая деревянная сабля не устоит перед ней.
Обмен сабли на деревянный пистолет не состоялся. Дружба не заладилась.
В сумерках полчища майских жуков кружились над головами. Их ловили шапками, сбивали ветками, оголтело гонялись или сидели тихо на корточках, ожидая новой волны. Пойманных жуков складывали в стеклянные банки. Говорили, что в аптеке за них дадут большие деньги.
Колян сидел около дома, не участвовал в плясках с жуками и пристально всматривался в конец улицы. Если прижать колени к животу, то не так уж хочется есть.
Толик подошел к нему и не больно ткнул пальцем под ребро. Колян отодвинулся, но ничего не ответил. Сидели рядом.
– Мамы долго нету! – наконец, протянул Колян и втянул голову в плечи.
Не хотелось ни задирать его, ни смеяться над ним, тоже становилось грустно.
– Ма-ма ! – голодно затянул Колян и заплакал.
Это был маленький и беспомощный муравей1.

2.

В лесу на полянах поспела земляника. Бабушка Ариша собралась по ягоды, взяла с собой Митьку и Толика, Колян увязался с ними. Дорога до леса шла через песчаный карьер с голубыми лужами дождевой воды внизу между холмами. Если сверху прыгнуть в сыпучий песок, то поплывешь на шелестящей волне до самой воды. Толик нащупал ребристый кругляш, поднял над головой.
– Брось, взорвется! – закричал Митька.
Это была лимонка, ручная граната.
– Дай, дай посмотреть! – подсунулся Колян.
Бабушка запричитала, готовая расплакаться:
– Брось, рванет, оставь бомбу!
Как ни жаль было расставаться с заманчивой игрушкой, но пришлось оставить ее на песке. Когда пошли дальше, Колян придержал шаг, оглянулся, скосив глаза к носу, сосредоточенно посмотрел на оставленную гранату, словно запоминая место, где она лежала.
Нудное дело собирать ягоды. Знойная тишина, до звона в ушах жестко трещат кузнечики. Толик сначала захотел пить, затем есть. Когда же домой? – лучше сидеть в сарае, чем ползать по поляне.
– Подожди, сейчас пойдем домой, - успокаивала бабушка. – Немного соберем ягод и пойдем.
Да, немного, это трехлитровый бидончик. Митька отмахивается от надоедливых оводов и упорно собирает ягоды. Где он их только находит? Пахнет разогретой смолой от сосен, голову кружит запах багульника. Колян  лежит на пузе и зыркает в густой траве, найдет и съест, съест и потом снова ищет, перебирая траву обеими руками.
Если земляника спелая, она отрывается легко от розетки, обнажая белую попку, такая ягода тает на языке и пахнет медом. Митька знал цену ягодам. За каждый стакан можно выручить по десятке.
Чем дальше в лес, тем больше неожиданностей. Вот окопы на бугре впереди деревьев. Траншеи зигзагами, одиночные окопы, блиндажи, перекрытые еще не сгнившими бревнами, дзоты с темными щелями пулеметных гнезд. Вторая линия обороны.
По брустверу, на котором полеживал разомлевший Толик, изящно изгибаясь, отливая медью, скользнула змея. Толик оцепенел, когда увидел два булавочных темных глаза на треугольной головке.
– Ба-ба-а-а-а! – вскинулся Толик, выскочил из траншеи и помчался по кустам, не разбирая дороги.
– Что случилось? Что было? – обхватив Толика и прижимая к себе, спрашивала бабушка Ариша.
– Змея! – ошалело выговорил Толик.
– Фу, ты господи! – облегченно выдохнула бабушка, – Я думала волк. Змеи не  бойся. Змея на людей не бросается, если на нее не наступишь, - уговаривала, поглаживая плечи внука.
Обратный путь не близок. Мальцы шлепали черными ступнями по бархатной пыли, устали. Бидончик был полон ягод у бабушки, у Митьки – двухлитровая банка на веревочке, у Толика – на донышке в граненом стакане, а у Коляна – ничего. Бабушка еще прихватила в лесу полешко и несла на плече – зимой сгодится.
Сели отдыхать, бабушка утомлена, но ободряет мальцов, утешает себя. Да мы по ягодиночке, по ягодиночке, глядишь и набрали бидончик. Скоро дома будем. И чтобы мальцы не скисли, начинает рассказывать.
– Сколько бревен было перенесено, какие комелья таскать пришлось. – Не дай, господи. Избу надо было ставить после пожара. Пожар был на всю деревню, дома горели как порох.
Бабушка сняла выцветший платок с вспотевшей головы, положила на колени, расправила его. Ребята с интересом придвинулись к ней и она продолжала:
– Случилось это так. Бабка Матрена померла, в деревне знали ее как колдунью. Перед смертью она грозилась, если помрет, то всю деревню с собой на тот свет заберет.
– Как это заберет? В могилу что ли утащит? – вмешался Колян с вопросом.
– Да, сиди ты! Слушай! – толкнул его с досадой Толик.
– Так вот. Стружки от гроба лежали у раскаленной печи, готовили поминки.
Когда все были на кладбище, стружки загорелись. Дом полыхнул во все стороны огнем. Дошел огонь до Епифанова двора, и начали рваться снаряды.
– Откуда снаряды-то? – спросил Митька, он сидел полубоком и вроде не слушал, что бабушка рассказывает малышам.
– Снаряды еще с гражданской были у него спрятаны в хлеву,  – поясняет бабушка. – Разлетаются снаряды по деревне, поджигают солому на крышах. – Все погорели, одни печи остались. Так с дымом и улетела вся деревня прямо на небо, вслед за бабкой Матреной.
Бабушка перекрестилась, надела свой платок и собралась в путь.
Мальцы шли рядом, раздумывали, переспрашивали, перебивая друг друга. Путь стал короче.
Бабушка Ариша нечасто рассказывала о прожитом, но если начинала вспоминать, то говорила долго, в подробностях, не охала, не плакала, только иногда вытирала рот кончиком платка или сухой ладонью поправляла выбившиеся волосы из-под платка.
Она не ходила в церковь, но в бога верила, хотя икон не держала. Отвернувшись в пустой угол, крестилась, скороговоркой повторяя:
– Не дай, Господи! Господи, спаси и помилуй! Помоги, Господи! Слава тебе, Господи!…
– Бабушка, а есть ли бог? – спросил однажды Толик, и она ему ответила, разграничив самим ответом отношение к богу.
– Для молодых бога нет, а для старых людей – есть.
Путь из леса лежал мимо монастыря, где размещались вояки. Это были десантники. Как только первый стакан земляники пересыпали в пилотку солдата, то отбою уже не было, весь бидончик был опустошен. Теперь деньги есть, их хватит, чтобы выкупить продукты на карточки.

3.
К десантникам пацаны с окрестных улиц проникали через пролом в каменной стене или через ворота, когда зазевается часовой. Внутри монастыря около собора был устроен полигон с неприступными препятствиями, опутанными колючей проволокой, висячими лестницами, мышеловками из той же проволоки.  Отдельно стояла парашютная вышка, наверное, не ниже самого главного собора. Были еще фанерные щиты с нарисованными фашистами. Фашист зло смотрел из-под каски и целился из автомата.
– Давай закурим, шпана,  – сверкая золотой фиксой предложил солдат и протянул кисет с махрой.
Шпана по-деловому   заслюнила самокрутки, задымили. Митька с Толиком затягивались до головокружения, Юрыч от первой затяжки позеленел и блеванул в траву. Колян курить не стал.
Братья курили нечасто, но с охотой. Пусть кружится голова, все плывет перед глазами, но есть то хотелось меньше.
Десантник достал нож с наборной ручкой и небрежно бросил в ближайшего фашиста. Фанерный щит пробило насквозь, нож попал фашисту в грудь.
– Слабо? – он выдернул нож и подал его Толику. Толик бросил нож, но он брякнулся о щит и упал на землю.
– Слабак! Дай я! Дай я! – наперебой кричали пацаны.
– Валяйте! – милостиво разрешил солдат и улегся на траву, задрав подбородок к небу.
Кричали и бегали  к щиту и обратно, попадали и не попадали, каждому хотелось поразить врага настоящей финкой.
Про десантников в городе ходили слухи, что все они досрочно освобожденные уголовники. И еще баяли, что малыми  группами их выпускают по ночам, чтобы тренироваться с захватом часовых. Правда, часовых в городе было мало, только в комендатуре да в монастыре. А вот в самоволку ходили часто, нередко комендантский патруль задерживал их и сажал на губу. Поэтому, когда уходили на фронт, расколошматили все окна в комендатуре.
Кино. Никогда впредь не испытывали этого сладостного чувства ожидания чуда. Кино на белом полотнище, на открытой площадке. Не удерживали оравы пацанов ни монастырские стены, ни часовой у ворот, когда в субботу показывали кино у вояк. Боялись лишь коменданта, завидев его, бросались в рассыпную. Он обещал всех поймать и посадить на губу. Пацаны знали, что губа – это тюрьма для провинившихся и состоит она из отдельной комнаты с решетками на окнах.
Как только стемнеет, начиналось кино, и все успокаивались. Для пацанов места были за экраном. Не все ли равно: где лево, где право, а если картина иностранная, то титры ни к чему, главное – действие, происходящее на полотне. Показывали довоенные фильмы: «Чапаев», «Веселые ребята», «Сердца четырех» …, потом пошли  трофейные: «Маленький погонщик слонов», «Девушка моей мечты», «Леди Гамильтон» и про пирата Дрейка.
Гарнизон  опустел в один день. Десантники покидали город, колоннами шли на станцию с полной выкладкой: вещмешками, скадками  шинелей, саперными лопатками. Шли в касках и с автоматами на груди. На прощание пели задорно и с отчаянием:
На позицию девушка провожала бойца.
Темной ночью простилися на ступеньках крыльца.
И пока за туманами видеть мог паренек,
На окошке у девушки все горел огонек.
Сначала их десантировали  в Карелии, затем тех, кто уцелел, выбросили в Венгрии.
Нет часового у монастырских ворот, ветер гоняет по плацу обрывки газет, рваными дырами щерятся фанерные фашисты и монотонно раскачивается свисающий трос на парашютной вышке. Пацаны шарят по опустевшим  казармам. Кому как повезет, кто найдет гильзы, кто еще нестрелянные патроны, а кто и забытый кисет с махрой.
А вскоре в городе появились матери одиночки с детьми от неизвестных отцов. У Толика на память осталась пилотка, подаренная фиксатым десантником.

4.

Бабка Нюша, всегда недовольная, вечно ворчавщая на соседей, на внучку Ольгу, на кур. Было у нее пять кур и десяток цыплят. Только она появится во дворе, как со всех сторон они несутся к ней, прыгают вокруг, преследуют – есть хотят. Бабка Нюша бережливо собирала яйца и складывала в оцинкованное ведро, нижний слой яиц протух, но она упорно докладывала свежие поверху. Она ожидала возвращения с войны сына, отца Ольги, для него берегла яйца. Мать Ольги погибла. Она работала сцепщиком на железнодорожной станции, во время сортировки товарняка ее придавило буфером.
Ольга серьезная девочка с голубыми глазами и светло-русыми косичками. Цыплята от нее не отставали, залезали на колени , елозили, пищали, тыкались клювиками в ладони.
Когда бабка Нюша уходила со двора, то кур запирала в сарае, а Ольгу – в квартире и строго наказывала не высовываться из дома:
– Выскочишь на улицу – тебя смерть заберет !
Для пятилетней Ольги было непонятно, что такое смерть. Когда говорили об отце как об умершем или погибшем, она не представляла и не видела ничего страшного. Просто она его не помнила.
И однажды она увидела смерть из окна, на противоположной стороне улицы наискосок от дома стояла женщина в черном длинном пальто и в белом берете, глубоко натянутым на голову, так что закрывались уши. Женщина кого-то ждала. Ольга оцепенело смотрела ей в спину. Перед женщиной распахнулись ворота и вынесли маленький гробик. Две женщины, тоже в черном, понесли гробик в сторону кладбища.
Так вот какая смерть  пришла за Аленкой! – подумала Ольга – и пока провожала взглядом скорбные фигуры двух женщин, смерть исчезла, растворилась. Не было больше одинокой  женщины в черном длинном пальто и белом берете.
Аленка умерла от дифтерита.
Во дворе Ольга была самой младшей. Никто ее не обижал, но и одаривать девочку было нечем.
Как-то раз забежал во двор щенок, он был ласков, непоседлив, крутил хвостиком и лизал руки. Ребята бегали с ним  наперегонки, он небольно хватал зубами за голые пятки, за руки и понарошку злобился. Назвали его Жучком. Жучок подбежал к Ольге, поднялся на задних лапках и попытался лизнуть в лицо.
– Мне нужно прыгать с ним? – серьезно спросила Ольга, отстраняясь от назойливого щенка.
– Поиграй, видишь какой он веселый! – посоветовал Юрыч.
– Пускай он кота прогонит. Кот цыплят таскает, – она показала пальцем на крышу сарая, где лежал черный кот с рыжими подпалинами на боках. Кот лежал спокойно, даже лениво, только глаза выдавали настороженность, они были широко раскрыты, желто-зеленые с  темной щелочкой посередине. Он наблюдал, нападать на цыплят не собирался, надо обождать, пока не перестанут суетиться внизу маленькие муравьи.
Они смотрели на кота, кот смотрел на ребят. Наконец решились окружить лежбище, вооружившись камнями и палками
Колян притащил саблю. Началась атака. Одна из палок попала коту по хребту, он не замяукал, а хрюкнул и скатился с крыши в огород Бородешки. Там его не достать.
На следующий день кот был на своем месте, на крыше сарая и, когда никого не оказалось во дворе, стащил цыпленка. Все, прошения ему не будет! Если кот повадился воровать цыплят, то его не остановить. Только смерть остановит его - решил совет двора, но встал вопрос: кто это сделает? – Никто не решался убивать. Охота становилась коллективной.
Первое – отсечь отступление кота в сторону огорода Бородешки.
Второе – согнать кота с крыши.
Третье…….. – как получится.
Кот заметался по крыше сарая, на землю не спрыгнул, а залез на дерево. Срочно смастерили сачок из старой авоськи. Когда накидывали сачок на кота, он шипел, цеплялся за кору дерева  и не хотел влезать в сачок, растопырив все четыре лапы и беззвучно оскалив пасть. В сачке стащили вниз.
Юрыч ударил его о стену сарая, после чего он заорал. Ударили о землю, он захрипел. Колян ткнул его саблей. Митька подбросил его вверх вместе с сачком, кот глухо брякнулся и зашипел. Пинали ногами, но он не хотел умирать. Кота в авоське закопали у помойки, когда уходили, над ним шевелился холмик земли.
Не было радости от победы, муторно было на душе.
А на утро Колян сообщил, что видел кота на улице. Действительно, ямка у помойки была пуста. Все посмотрели на Ольгу, она недоуменно подняла плечики и ничего не сказала. С тех пор кот не появлялся во дворе.
Отчего дети бывают жестоки? Может пытаются заглянуть по ту сторону жизни?
Увидеть смерть придется еще не раз ребятам с этого двора.
Плавать хорошо никто не умел. Но речка тянула к себе, как магнит.
– Айда купаться! – сборы недолги, у родителей лучше не спрашивать – не разрешат. Заходили по пузо или по плечи в воду и оттуда плыли к берегу, молотя руками и ногами и поднимая со дна песок, после чего вода казалась гороховым бульоном. Стиль назывался – плавать по-собачьи. Купались до синевы.
Излюбленным местом было пологое песчаное русло старицы. Самым опасным было то, что рядом находился водозабор насосной станции и периодически включались насосы, чтобы наполнить резервуары. Если оказаться вблизи водозабора, то почувствуешь, что затягивает под воду. Опасного места боялись, держались стороной.
Затянуло под воду Витьку, что жил близ вокзала. Пока бегали на станцию за помощью, пока остановили насосы и искали Витьку под водой, прошло немало времени. Он лежал на песке недвижный. Пробовал машинист станции вылить воду из тела, положив его животом на коленку. Полилась вода изо рта, а из попки полезли какашки. Потом разводил Витьке руки, уже лежащего на спине, делал искусственное дыхание. Ничего не помогло, тело оставалось безвольным, обмякшим.
– Матери не говори, – предупредил Митька и добавил. – Не отпустит Никуда от себя.
– А я сам больше не пойду купаться, – заверил Колян.
Толик молчал, шел задумчиво, не разбирая дороги и больно зашиб большой палец ноги о торчащий камень. Кровь сочилась из ранки, пришлось идти, наступая на пятку. Юрыч неестественно часто моргал белесыми ресницами и то поднимал, то опускал руки в такт шагам.
Опасность утонуть была очевидна для каждого.

5.
Вытащив из кармана гривенник, Митька бросил его на утоптанную землю и предложил:
– Сыграем в расшибалочку! – Ребята были готовы. На кон поставили по две копейки для начала.
Столбик из двушек  возвышался на черте, за которую бросали биту с расстояния трех-пяти метров, определяли очередность.
Первым бил тот, кто смог уложить биту ближе всех к столбику монет. По закону каждый пользовался общей битой, так как если иметь свою биту, то можешь наблатыкаться  заранее и все монеты будут твоими, если дойдет очередь. Бита отливалась из свинца и имела вид половинки разрезанного яйца.
Первому бить – везуха. С одного удара можно уложить весь кон кверху ножками, перевернуть монеты с решки на орла. Иногда только ковырнешь столбик, он уляжется полоской, ни одна монета не перевернется. Чаще бывает ни то, ни другое, бьются за каждую монету, на коленях ползая по земле. Кто радуется удаче, другой ругается от неудачи, третий шепчет заклинания, чтобы очередник промахнулся. Митька бьет скользящим ударом, как будто гладит копеечку. Юрыч шлепает с маху, пытаясь попасть по краю монеты, удар должен быть очень точным. Толик с Коляном лупят без системы и чаще проигрывают. Голова к голове ползали по земле, спорили и горячились.
Толику больше всех везло в пристеночек. Это когда бьют монетой по стене, лучше деревянной, и стараются, чтобы монета упала рядом с лежащей. Считается выигрыш, если она ляжет на расстоянии растопыренных пальцев руки. У кого лапа больше, тому и фарт. Лапа Толика небольшая, но меткость есть.
В расшибалку ставки дошли до гривенника, но разыграть кон не удалось. Чья-то шкодливая рука с тонкими пальцами загребла кучку монет.
– Нельзя играть в деньги. Мама задаст лупку, - нравоучительно сказал парень лет четырнадцати с забинтованной головой. Это был Кот, не тот кот, черный с рыжими подпалинами, а известный на всю улицу жулик. Рядом с ним стоял дружок по кличке Мудрик и издевательски напевал:
Терьям, терьям, ребятки,
Сменял я на перчатки
Военную походную шинель!
Митька набычился и двинулся на Кота, но, получив удар в грудь, упал навзничь. Колян исчез. Юрыч взял камень, взвесил на руке, удобно уложив его в ладошке, и двинул Кота в челюсть. Кот присел от неожиданности. Толик ничего еще не мог сообразить, как Колян выскочил из ворот и закричал, сильно картавя:
– Рлванет! Лозись, гады! – в руке у него была граната, та самая лимонка, найденная в карьере, где и должна была лежать.
Юрыч перехватил руку Коляна. Жулики смылись. Колян получил по шее от Митьки.
Ребристая, больше гусиного яйца, в защитной окраске, граната оказалась у Юрыча. Она была без запала. Толик погрозил кулаком.
Ребята денег себе не вернули, но Кота с Мудриком  напугали. После сидели на лавочке, еще возбужденные и перекликались:
– Я ему. Он мне раз. Я ему….
– Почему второго зовут Мудриком? – спросил Толик, потом добавил:
– Этого синюшного, который все вихляется и скачет.
– Отчего у Кота голова перевязана? – не унимался Толик.
– Стригущий лишай у него, - ответил Колян, – Не подходи к нему, заразишся.
Юрыч перешел в четвертый класс, Юрыч многое знал и он пояснил обстоятельно:
– Мудриком его прозвали за то, что он наизусть читает стих про Луку-Мудрище2, - и привел несколько похабных строк:
А по утру нашли три трупа:
Вдову с … разорванной до пупа,
На ней Луку в заду со спицей,
Старуху с переломанной ключицей…
– Пушкин написал? – с удивлением спросил Толик.
– Нет, не может быть! – авторитетно заявил Митька и добавил:
– Пушкин писал про рыбака и рыбку, Руслана и Людмилу и другие сказки.
– Мудрик у блатных научился, ошивается у них, - подвел итог Юрыч и продолжал:
– А еще был такой поэт по фамилии Весенний. Такие стихи писал, что если их прочтешь, то вешаться захочется, поэтому его запретили, а книги со стихами сожгли.
Разговор о поэзии завял, некому было возразить или поддержать. Толик и Колян осенью пойдут только в первый класс, а Митька в третий.
После полудня люди потянулись с базара.
Улица поднималась в гору, а называлась почему-то Костинской. На лавочках отдыхали молчаливые старушки. Для них пацаны готовили сюрприз. Старый кошелек бросали на тропинку, что тянулась вдоль домов около мостовой. К кошельку привязывали нитку и протягивали ее к забору, где укрывалась братва. Не было случая, чтобы кто-нибудь из проходящих не нагибался за кошельком. Тогда тащили осторожно за ниточку, и незадачливый прохожий тянулся за находкой и не мог достать, нагибался все ниже и ниже, пока не догадывался, что это обманка.
Под громкий гогот из-за забора неслась ругань:
– Черти окаянные, чтоб вам пусто было!
Если неудачник был помоложе, то он грозился оторвать уши.
Была еще затея поиграть в стукалку.
На перекрестке двух улиц за густой сиренью в палисаде стоял дом священника. Обычно с сумерками закрывали окна плотной материей или черной бумагой и зажигали коптилки, электричество в ту пору давали очень редко. Когда отдыхали взрослые после трудового дня, ребята еще гуляли.
Привязать камушек за веревочку, подвесить его к окошку, никто не видит – окно затемнено, и сделать оттяжку до потаенного места. Дернешь за оттяжку – камушек стук, стук в окошко, негромко, но назойливо. Выглянул в окно священник или по-нашему поп, а за окном никого. Снова стук, открывает дверь, опять никого.
– Свят, свят! – перекрестится и уйдет в дом.
– Кто там стучит? – доносится из дома.
– Видно птаха божья о стекло бьется, – ответит поп, а по стеклу снова стук.
– Креста на вас нет, негодники, – наконец догадывается поп и рвет нитку вместе с камушком.
Теперь, когда он проходил по улице, пацаны держались за пуговицу, чтобы не было несчастья, такое было поверье.


6.
Наступила средина  лета, тяжелые ветки жасмина прильнули к пыльной стене. Через щели в сарае пробился тонкий лучик и запрыгали  в светлой полосе, закачались золотистые пылинки.
Постепенно обжились в сарае, хрюню поселили в загоне во дворе, стало легче дышать. Появилась керосинка, на которой бабушка готовила нехитрый обед из концентратов, и коптилка – фитилек в пузырьке с керосином – ее зажигали по вечерам, приготавливаясь ко сну.
Митька с Толиком спали на овчинном тулупе, по ночам яростно жгли блохи.
За хлебом ходили втроем, бабушка брала с собой внуков. Терпеливо стояли в очереди, ожидая привоза. Хлеб возили в фанерном ящике на тележке. Какие были вкусные крошки, что оставались на дне ящика после выгрузки!
Тетя Аня днями пропадала где-то, должно быть, на базаре. Она получили увечье в первый год блокады  Ленинграда, снаряд разорвался в цеху трикотажной фабрики, где она работала швеей, и осколком ей поранило ногу. Теперь она инвалид. Ее вывезли из Ленинграда в сорок втором по льду Ладожского озера.
Отец был на фронте, потом попал в госпиталь, лечился от контузии. Писал редко, без подробностей, как было и что случилось, тогда не сообщали. Если писали, то на почте старательно вымарывали черными чернилами неразрешенные сведения. Это была цензура!
Пришел багаж из эвакуации: корыто, затянутое мешковиной. Мешковина была разрезана, зимние вещи из корыта исчезли.
Городской суд в возврате квартиры отказал, постановил выделить равноценную. Мама Лена похудела, резче выделялись скулы на лице, глаза запали в синеватых ямочках, поседели волосы в тридцать пять лет. Но она не сдавалась, упорно обходила учреждения, подала на пересуд в область. Нужны были адвокаты, для них нужны были деньги. А где их взять? Отцовского аттестата хватало лишь на отоваривание карточек.
Приходилось обходиться без адвокатов.
Отец Коляна работал в конторе «Заготскот». И однажды принес мешок жмыха для поросенка. Мешок поставили в коридоре за входной дверью. Колян не появлялся, выходило, что делиться не хотел, жмых был лакомством не только для поросенка. Иногда пугливая рожа Коляна, измазанная коричневой слюной, появлялась в окне.
Митька предложил план, как добыть жмых. Толик должен был стащить кусок жмыха, Митька совершал отвлекающее  действие, на стреме стоит Юрыч. Как стемнело, Митька спрятался в кустах сирени на противоположной стороне улицы и стал бить алюминиевыми скобками по окнам из рогатки с тонкой резинкой. Такие скобки стекла не разобьют, но дзинь получается звучный. Естественно, жильцы сунулись в окна узнать, что происходит, а тем временем Толик был в коридоре и завладел куском жмыха, потом его разделили топором на три части. Это был ароматный, пахнущий подсолнечным маслом, колючий от шелухи и долго сосательный кусочек жмыха.
Москва салютовала в честь побед сорок четвертого.
– Сейчас воевать весело, погнали фрицев – только держись! – говорили бывалые.
Теплыми вечерами тетя Клава, мать Юрыча, выносила патефон на крыльцо. Крутились довоенные пластинки, собирались девушки и молодые женщины из соседних домов, танцевали вальсы и фокстроты друг с другом. Вокруг стояли старые да малые, смотрели и улыбались с тихой радостью пожилые люди. Война провела черту в жизни каждого, и все светлое было до этой черты, а нужда и горе – после. Теперь появилась надежда хоть не для них, пожилых людей, а вот для этих босоногих, с широко распахнутыми глазами, взиравших на непонятные игры взрослых.
Тете Клаве прислали похоронку, отец Юрыча сгорел в танке. В военкомате вручили ордер «Отечественной войны» семье погибшего.
Не было больше вечеров с патефоном, Юрыч замкнулся, стал реже появляться в кампании пацанов. 

7.
На городском базаре можно купить все и продать самую завалявшуюся вещь. Покупались и продавались продукты и барахло, водка и мыло по безбожным ценам. Цены держали инвалиды, они контролировали рынок, перекупали и перепродавали товар.
Придет мужик с мешком семечек, продаёт стаканами за умеренную плату, тут появляются двое: один без руки, другой на костылях или наоборот. Предлагают отпустить оптом, мужику цена не подходит, себе дороже, и отказывается. Подходят еще раз, цена теперь ниже, снова отказ. На третий раз мешок вытряхивают в грязь – "Привет, знай наших!"
Дядя Вася без руки, стоит за прилавком и предлагает всякую мелочь: иголки, нитки, перья для ручек, карандаши, пуговицы … для каждой вещи свой карманчик в лотке.
– Товарищ командир, не желаете ли тетрадку? – зазывает, увидев мальца.
– Цветные карандаши, любезная мамаша, для вашего сыночка! – при этом широкое лицо с узкими щелками глаз расплывается в улыбке.
Колян говорил, что дядя Вася совсем не на войне потерял руку, а еще до войны, когда полез в чужой сундук за вещами. В сундуке был капкан, вот ему капкан и прищемил лапу.
Женщины приторговывали мылом. Стоит мать Коляна с куском мыла, к ней подходит тетя Аня и бабка Нюша. Берут мыло, нюхают, слюнявят на палец, хвалят. Тут же и покупатели в миг разбирают мыло, товар сбывают быстро.
Мыловар жил по соседству на той же улице, варил мыло в подвале, ходил слух, что из собак.
– То-то Жучек во дворе не показывается! – догадливо протянул Митька.
А Толику почему-то казалось, когда орут на стадионе "судью на мыло", то судья лежит в грязном желтом желе в противне. Он туда же поместил и судью из горсуда, что отказал в возврате квартиры. Мыловарня приносила доход, но владельцу, а женщины трудились по принципу: десять кусков продашь, одиннадцатый себе.
Около ларька с водой стоит слепой Сеня, на базар его приводит девочка лет десяти и оставляет одного с пакетиками лаврового листа в руках. Его щеки и лоб в синих точках, ресницы и брови выжжены. Если берут лаврушку, то деньги кладут в нагрудный карман, на каждом пакетике своя цена. Обмана не было.
Митька и Толик не сразу потянулись к базару. Вначале продавали собранные в лесу ягоды, потом Митька усек, что в будни всякий товар дешевле, чем в воскресенье, лучше покупать оптом, а продавать в розницу. Товаром стали теперь тетради, карандаши, ручки и прочее. Теперь они конкуренты дяди Васи с одной рукой, у которого цены были выше. Он-то и навел детского инспектора на ребят. Инспектор был незаметным в базарной толпе, ходил по гражданке, он прихватил братьев при торговле и предупредил, что если еще раз их увидит на рынке, то отведет в милицию, а там составят протокол и запишут привод. Приходилось действовать с оглядкой и, завидев инспектора, давали деру с базара.
Прибыль от торговли братья проедали. Можно было купить стакан варенца с золотистой пенкой, черствую коврижку или мороженое.
Мороженое делалось у тебя на глазах. Сначала в стаканчик вкладывалась вафля, потом наталкивалось ложкой белое, зернистое холодное мороженое, из большой кастрюли черпали его ложкой и вкладывали в стаканчик. Напоследок снова клали вафлю, затем нажатием на поршенек выдавливалось круглое чудное колесико. Его берешь двумя пальцами и вылизываешь серединку  между вафлями, пока эти вафельки не соединятся друг с другом. Слегка подмоченные мороженым они еще хрустят и таят во рту. Все, продолжения не будет, денег нет.
А мороженое было трех размеров, за четыре рубля получай самое большое!
Какой базар обходится без жулья?
На крыльце лабаза сидит Ванька, здоровенный парень, непризванный в армию из-за болезни водянкой, сидит и грызет булыжник белыми крупными зубами, грызет и плачет. Ванька ломает комедию, а в толпе зевак шныряют карманники, среди них Кот и Мудрик.
На ящиках расположился Яшка – припадочный, здесь играют в петельку. Условия простые: Яшка раскладывает веревочку, образуя несколько петель, желающий сыграть должен пальцем попасть в нужную петлю, чтобы зацепить всю веревочку. Играют по крупному, по червонцу. Бесхитростный игрок вначале выигрывает, азарт разгорается, но удача покидает его, и он спускает всю свою наличность. Проигравший догадывается, что его дурят, в ярости раскидывает ящики, пытаясь добраться до Яшки. А Яшка лежит на земле кверху пузом и кричит:
– Не подходи, убью! Я психический! Убью, и ни одна милиция меня не заберет, – для пущей убедительности пускает белые пузыри изо рта.
– С таким лучше не связываться, – подумает каждый.
Против своей палатки, где продает гуталин, изготовленный из сажи и скипидара, лежит Чистим-Блестим, пьяный, хватает прохожих за ноги и слезливо просит:
– Дай мне что-нибудь! Дай мне что-нибудь!
Из базарной толпы два парня вытащили Кота. Его держат за руки и бьют по голове и в грудь. Ведут в милицию, Кот не кричит, идет согнувшись, цепляясь ногой за ногу. Так вот откуда у него бинты! Ну и стригущий лишай!
Из милиции Кота отпустили, оформили привод за воровство и отпустили, ему не было еще четырнадцати лет.
И по-прежнему сновали по базару Кот и Мудрик, их жертвами становились раззявы. Отвлекается тетка, выбирая вещь или торгуясь за кусок хлеба, а они тут как тут. Выхватят сумку и утащат за лабазы, там потрошат ее, рассовывая добычу по карманам.
Колян зашел за лабазы пописать и увидел Кота с Мудриком, они делили печенье, конфеты, краюшку хлеба.
– Это  тебе, это мне, а это богу, – приговаривал Кот, раскладывая добытое на три кучки.
– Поскольку бога нет, то и это пойдет мне. – Кот завершил дележ,
Мудрик не спорил, сумку взял не он.
Увидев Коляна, встрепенулись, потом  сунули ему три печенки и предупредили:
– Молчи!

8.
Любовь к рыбалке началась с мелкой рыбешки, что водилась в ручье на дне неглубокого оврага. На каменистых перекатах в последние дни мая плескались стаи этих рыбешек, метали икру. Цвет у них был особенный – черная спинка с мелкими крапинками, красные плавники и брюшко с зеленоватым отливом. Стали ловчить, чтобы поймать, а решение было самое простое. По течению на мелководье строился барьер из камней, а чуть выше еще один барьер с отверстием посредине. Если сидеть тихо и наблюдать, то рыбешки вылезали из небольших омутов из-под берега и заплывали в западню. Теперь надо торопиться, чтобы закрыть отверстие в камнях босыми ногами. Мечутся рыбешки, вода вскипает, прячутся под камни, лезут под ступни ног.
– Ах, зараза, куда залезла! Вот еще одна, еще! – вылавливали их с веселым криком и складывали в консервную банку.
Улов жарили на костре, нанизав на тонкие прутики. Колян не дожидался печеной рыбы, ел ее сырой, жевал, не закрывая глаз, по губам стекала желтая икра.
Ручеек, по прозвищу Каменка, впадал в речку, что делила город на две части. На крутом правом берегу террасами поднимался город, а в пойменной части на левой стороне жили огородники. На огородах выращивали картошку, капусту, лук, морковь, это  было большим подспорьем во время войны. Пойма была под немцами, но не надолго, уже в сорок первом наши перешли в наступление под Москвой.
Ближе к лесу река извивалась по низинке и текла неспешно, поросшая камышом и кувшинками. Густые плети ивняка стелились по воде, затеняли глубокие омута с холодной непрозрачной водой. В них водились голавли, они лениво всплывали из глубины, шевелили жабрами и тупо смотрели перед собой. Можно было сидеть с удочкой весь день и не одной поклевки. Голавль рыба осторожная.
– Гранату бы, гранату! – распалялся Толик.
На  рыбалку ходили с Митькой. После истории со жмыхом Коляна с собой не брали. Среди кувшинок на свободной воде водилась всякая рыба. Ближе к берегу ползали пескари, такие же серые в крапинку, как песчаное дно. Когда снимаешь пескаря с крючка, слегка прижмешь пальцами, а он при этом пискнет.
– От того и пескарем прозвали, – подумал Толик.
Митька мастак ловить плотву, она берет на хлеб, но где его взять? Берет на насекомых: мух и кузнечиков. Бросишь крючок с наживкой в просвет между листьями кувшинки и ждешь поклевки, сначала с нетерпением, потом напряжение ожидания спадает, а клев и начнется. Плотва берет осторожно, не спешит, три раза окунется поплавок, тогда и подсекай, не то будет поздно, съест наживку и уйдет, шустро махнув  хвостом. С красными плавниками и серебристой чешуей, с темной полоской по бокам пойманная плотвичка  трепещет среди травы на берегу, открывает рот и шевелит жабрами, но быстро затихает.
Червяк красно – кирпичного цвета с перетяжкой около головной части и плоским хвостиком – наживка знатная для окуней. Окунь нахал, базарный вор, берет с ходу. За мальками гоняется стаями и оглушает их своей хлопушкой. Как вдарит по воде хвостом – вмиг веером разлетаются мальки. Только неумеха не поймает окуня. Когда вытащишь его из воды, он трепещет в руке, изгибая упругое тельце в темных и светлых поперечных полосках.
Толик заметил, что около свай сгоревшего моста постоянно крутятся окуньки, вспенивая воду, то ли играют, то ли бьют малька. Перебраться к ним – дело не хитрое, но сидеть на сваях неудобно. Рано утром, когда вода запарила под первыми лучами солнца, Толик забрался на сваи и бросил леску по течению. И тут же поплавок скрылся под водой, вихляя из стороны в сторону. Начался клев. Пойманную рыбу на берег не добросишь, далеко, не положишь в сумку – ее нет, тогда за пазуху, прямо на голое тело. Живые, скользкие окуни бунтуют под рубашкой. Надо еще, еще … . А вот крупный, его не ухватить, потянулся Толик за рыбой, нагнулся и свалился в воду. То ли штаны зацепились за сваю, то ли не выдержала пуговица на рубахе, но запазуха опустела в воде, окуньки разбежались врассыпную от него. Нырял, пытался схватить, где уж там, они живые и живут в воде.
Когда вылез на берег, никак не мог сообразить, что случилось. Было ведь, только что было много окуней, а теперь пусто, ошалело смотрел на воду, на сваи. Митька посмотрел из-под лобья. Покачал головой и матерно выругался.
Снова залез на сваи, мокрый и дрожащий, захотелось вновь испытать бешенный клев, повторить все сначала, увидеть необыкновенный сон повторно. Но клева уже не было и солнце скрылось за тучей. Горше потерь в жизни Толика еще не было. Все знали, что Толик простак, доверчив, но упрям, от удара не спрячется, не стерпит обиды, за это ему и влетало намного больше, чем  он мог ответить. Но была и ему везуха. Как в сказке по-Щучьему велению.
Не отвратила неудача Толика от рыбалки, но большой клев не повторялся. Однажды в пасмурный день опять не клевала рыба, на месте сидеть бесполезно, надо искать, надо ходить вдоль берега и забрасывать удочку в известные места.
Она стояла в камуфляже под водоросли мордой к берегу. Было не глубоко, песчаное дно отчетливо проступало сквозь прозрачную воду. Что хотел сделать Толик, он и сам не понимал. Стал обходить рыбу с реки, скользя по дну босыми ногами, не дай бог плескануть или шевельнуть водоросли. И попался скользкий голыш, когда ступил на него ногой, не удержал равновесия и плюхнулся в воду. Недвижная досель рыбина, стремительно рванулась вперед и выскочила на берег. Толик бросился за ней, она колесом прыгала по песку, стремясь назад в воду. Толик упал на нее животом и вдавил в песок, подгребая его со всех сторон, чтобы удержаться от бешеных толчков снизу. Это была щука, она изворачивалась, билась, но закопанная в песке задыхалась, судорожные порывы ослабевали.
Толика охватила радостная дрожь, это была победа, случайная победа, но счастливая, восторженная.
– Ну, ты даешь! – восхищенно смотрел Митька.
– А то! – радостно взвился Толик.
Щука потянула на два кило.

9.
Пленных немцев привезли ночью в товарных вагонах. Не все доехали живыми. Умерших закопали за оградой городского кладбища в общей могиле.
– Слушай, слушай! – захлебывался Колян от избытка переполнившей его информации – Один эсэсовец вышел из вагона, еле стоит на ногах, сорвал с руки золотые часы и трах их о рельсы, потом вздохнул и свалился замертво.
Колян пересказывал злые байки, сложенные в конторе "Заготскот":
– А другого положили в больницу, стали лечить. Когда очнулся, то наложил в простыню и бросил ее в санитарку, что прибирала за ним.
Слушали и верили, чему только ни верили пацаны.
Немцев разместили в монастыре, оттуда ушла бригада десантников. Охраны почти никакой, только часовой у ворот. По городу пленные ходили строем под командой своего унтера. Одеты были опрятно, в своем поношенном обмундировании без знаков различия, в пилотках с козырьками. Они работали по восстановлению разрушенных войной домов, мостили булыжные дороги. Камни аккуратно укладывали лоб в лоб, трамбовали деревянной бабой, засыпали песком и снова трамбовали. Занимались починкой железных крыш, покраской – и все неторопливо, методично, каждый знал свое место и дело.
Проникнуть в монастырь не стоило труда. Завязались контакты пацанов с пленными. Появились у ребят оловянные медальоны, пуговицы со свастикой, зажигалки и другая мелочь, но золота или часов никто не видел.
  Немцы делали игрушки из глины и дерева. Это были маленькие гномики и модели настоящих самолетов с точеным фюзеляжем, стреловидными крыльями и трехлопастным винтом. Меняли игрушки на лук и хлеб.
Пожилой немец со стриженными рыжими волосами для мены предложил самолетик и, показывая рукой на рот, попросил хлеба, брот по ихнему. Юрыч взял игрушку за крыло и взамен протянул сушеную коровью лепешку. Немец отпрянул и вытер руку о штаны. Юрыч взял самолет за второе крыло, переломил его и бросил остатки под ноги фрицу. Немец собирал частицы своей работы, вспоминал о боге и отчетливо произнес, что русиш швайн. Коровья лепешка полетела ему в голову. Юрыч ответил по-немецки:
– Du bist Sack mit Scheuse? – что означало мешок с говном.
Через знакомый лаз выбрались из монастыря. Недалеко от дома застал ребят проливной дождь с грозой. Молнии стелились над рекой, разрывами снарядов гремел гром. Летний ливень, неожиданный и стремительный, промочил насквозь, он вздыбил ручьи, хлестал тяжелыми плетьми по лужам, выбивал пузыри. Вода текла выше щиколотки, теплая и нежная, как мех.
– Дождик, дождик пуще, дам тебе гущи, хлеба каравай, целый день поливай! – прыгали по лужам, кричали, норовили окатить друг друга брызгами.
Проглянуло солнце, такое же неожиданное, как начало дождя. Последние тяжелые капли упали на листья, но водяной поток продолжал свой бурливый бег, разрывая придорожные канавы, вымывая булыжники мостовой, оставляя за собой глубокие промоины. И все, что люди закапывали, хоронили, прятали, явилось наружу. Темно-коричневый череп с пустыми глазницами, кости большие и малые. Не шкурка ли это от Жучка лежит на дне канавы, полузасыпанная песком?
– Здесь было кладбище или побоище, – оценивающе оглядывая кости, сказал Юрыч.
Ушлый Колян ухватил череп и остановился, на дне вымоины лежала бомба, настоящая бомба с окольцованным оперением и красной полоской на головке. Сгрудились, нагнувшись рассматривали неразорвавшуюся бомбу. Толик протиснулся поближе и получил от Митьки по шее: не лезь. На корпусе различимо стоят немецкие буквы, складывалось слово "Werk". Значит это был немецкий фугас с полметра длиной.
В комендатуру пошел Митька, нескоро он пришел в сопровождении солдата. Вокруг бомбы собралась толпа. Есть о чем поговорить. Солдат глянул на бомбу, почесал репу под пилоткой и ушел за подмогой.
Потом пришли милиционеры, поставили одного сторожить бомбу, другие стали уводить жильцов из соседних домов на безопасное расстояние. Прогнали пацанов. Да им то что? Невидаль какая. Уже насмотрелись.
Нужны были саперы, в комендатуре их не было, только в области находилась подрывная команда. Среди пленных немцев нашлись саперы, сапером был и знакомый рыжий, что менял самолетик на хлеб. Они действовали осмотрительно, осторожно голыми руками отгребали землю, освобождая корпус бомбы, о чем-то переговаривались, потом отошли, остался только один, он пытался отвернуть взрыватель. Когда была вывернута головка со  взрывателем, бомбу положили в тарантас на песок и увезли.
В городе ходили слухи, что в головке бомбы нашли записку со словами: «чем можем – тем поможем». Хотелось верить, что бомбу делали антифашисты.
Через день промоины засыпали, разрушенную дорогу восстановили. Работали пленные немцы.
Ребята сидели на куче песка и смотрели, Юрыча среди них не было. Смерть отца он простить не мог.
Какой же нужен ливень, чтобы вымыть все опасное железо, выявить безымянные кости из послевоенной земли?
Пленные вернулись домой в сорок шестом году.

10.
Дождями намыло песку на перекрестке двух улиц. Хорошо играть в футбол на мягком песчаном поле. Мячом служил старый чулок, набитый сухой травой. Мяч не прыгал, но отменно летал и не отбивал ноги.
Играли двое надвое, Юрыч с Митькой и Толик с Васькой-цыганом. Васька был старше, но с меньшими дружил, играл и в футбол, и в расшибалку. У Васьки была берданка на зависть всем пацанам. По весне он стрелял грачей, гнездовавшихся на старых липах около своего дома, и говорил, что грачи не хуже курицы, при этом крупно круглил черные глаза и морщил лоб. Выстрелить из берданки никто, кроме него не решался, при отдаче мог выскочить затвор. Один Васька знал прихоти своего ружья и не боялся стрелять. Летом он пас коров, зимой учился, с трудом переходя из класса в класс, но семилетку удалось окончить.
В воротах стоял Колян.
– Ты как обезьяна, – хвалил его Юрыч, когда тот умудрился вытащить мяч из крайнего нижнего угла.
– А у англичан на воротах тоже обезьяны стоят, – продолжал Юрыч, ловко с гребня песка поднимая мяч  одной ногой, и с лету лупит другой, но мимо импровизированных ворот из двух камешков.
– Настоящая обезьяна? – сомневается Толик
– Живая, настоящая, ее привязывают к колышку посреди ворот, чтобы не сбежала. Никто еще не забил гола, когда играла команда с обезьяной в воротах, – уверял Юрыч. Верилось с трудом этой байке.
Мудрик не прочь сыграть в футбол тряпичным мячом. Он идет, загребая ногами песок, и ухмыляется. Схватил мячик, перекидывает из руки в руку.
– Сыграем! – предлагает.
– Иди отсюда, иди, иди! – в один голос ответила команда.
Нет, он стал куражиться, спрятал мяч за спину, увернулся от цепких рук Митьки, убежал за ворота, дразнит, поигрывая мячом.
Толик зашел со спины и лег Мудрику под ноги, в это время Юрыч толкнул его обеими руками в плечи, Мудрик  свалился, вскочил, напротив стояла сплоченная стенка, и понял, что надо отступить. Злость распирала его, брызжа слюной стал грозиться:
– Жмурики, я вас всех по одному перетрахаю. Как Ольгу за горсть чечевицы, – добавил мстительно, и, сложив два пальца кольцом, щелкнул по нему рукой. Запел: "Чечевица с викою, а я сижу чирикаю".
Его жест поняли, но не поверили. Играть расхотелось, ушли в свой двор. Ольга, увидев ребят, вздрогнула и отвернулась к цыплятам. Цыплят Ольга кормила чечевицей.
На ближайших огородах за домом Мудрика поджидали несколько вечеров и поймали, когда он шел в сортир. Ударом палки под коленки сбили с ног, навалились все разом, чтобы не орал, заткнули пасть тряпкой. Он мычал, брыкался, вчетвером придавили его в картофельной борозде.
Васька-цыган стоял с берданкой для острастки. Привязали Мудрику к ногам кирпич, руки оставили свободными, и опустили его в жижу выгребной ямы, так чтобы голова оставалась на плаву. Закрыли крышку и ушли.
Мудрик еще всплывет, покажет себя в подлых делах.
Ребята держались вместе на всякий случай. Колян нацепил саблю, Митька не расставался со свинцовой битой, Толик положил в карман камень, Юрыч ничего не боялся.

11.
В бывшей богадельне заводчицы Бородиной, наверно родственницы соседки Бородешки, для оголодавших малолеток устроили городские власти оздоровительную площадку. Приходили дети утром, день проводили на площадке, вечером возвращались домой. Оздоравливали трехразовым питанием: утром и вечером давали пюре из сушеной картошки со смальцем. Смальц – топленое сало в больших жестяных банках, поступало оно от американцев в виде помощи. Его называли вторым фронтом, а Колян сообщил подробности применения:
– Этим смальцем американцы канаты смазывают, – но уписывал картофельное пюре со всеми наравне и с большой охотой.
В обед кормили гороховым супом из концентратов и каждый раз давали по куску черного хлеба. Питались без карточек. Лафа!
Все оставшееся время были предоставлены сами себе.
Богадельня стояла на окраине города около леса. Широкая каменная лестница заканчивалась колоннадой у входа. Дом  был двухэтажным с кафельными полами в коридорах.
Справа от дома тянулись незасыпанные траншеи с пулеметными ячейками, дзотами  и блиндажами. Когда-то это была вторая линия обороны за городом Мытарем.
В лесу поспели орехи, об этом напомнили скорлупки, оставленные на тропинке. Орешник изогнулся крутыми дугами, перекрывая тропинку с двух сторон и образуя бесконечный зеленый тоннель. Среди листьев орешника висели мохнатые розетки с острыми зубчиками, в каждой из них по три, четыре и больше орехов. Забраться на вершину куста могли самые легкие Колян и Толик, а потом спускаться вниз, держась за гибкий ствол. Это называлось спуститься с парашютом. Несколько рук перехватывают ветку, держат ее и шарят в густой листве, обрывая орехи и суетливо запихивая за пазуху. Орешник вычистили пацаны за несколько дней. Орехи долбили камнями на кафельном полу богадельни, трещала скорлупа под ногами. Орехи стали разменной монетой в играх. Играли в камешки. Камешки на кафельном полу легко скользят, сталкиваясь друг с другом. Их пять, они не больше ореха, нужно по очереди щелчками выбить каждый из них, затем подбросить все сразу и поймать тыльной стороной ладоней. Сколько поймаешь – столько выиграл, у кого больше камешков удержалось на руках, тот и пан. Иногда ставкой были щелбаны или "картошка" - это когда по стриженной голове с нажимом проводят фалангой большого пальца.
Игра в ножики была хитрее. От игравшего требовалось умение воткнуть нож в землю с поворотом с каждого пальца руки, ладони, локтя, плеча, подбородка, носа, лба. Выполнил программу первым – победитель, сбился – начинай сначала.
В казаки-разбойники играли не по правилам. Не казаки выслеживали разбойников, а наоборот. Казак еще не схватил свою жертву и не прочитал соответствующее заклинание, как его самого разбойники свалят и убегут. В такой игре трудно победить.
Устраивали бои в траншеях, пуляли друг в друга стреляными гильзами, их было полно в окопах. Находили не стреляные патроны и взрыватели для гранат.
Простой патрон с медной пулькой, а разрывной – с красной головкой. В этом разбирались.
Костер раскладывали небольшой и по счету закладывали патроны, считали: раз, два, три… хлопка, а пятого не слыхать. Кто пойдет проверить? Митька дернул Толика за штаны: сиди на месте, голову оторву.
Пятый патрон выкинуло из костра при очередном взрыве.
В ненастные дни сидели на крыльце, кто играл в камушки, кто травил байки, а кто сидел просто так. Склонились от влаги ветки деревьев, трава  мокрая – не побегаешь, хотя и нет дождя. Трое мальцов появились у березы, росшей невдалеке. Один размахивал колотушкой и бил по стволу, двое других стояли рядом и смотрели в ожидании чего-то. Раздался взрыв. Посыпались стекла в богадельне, ребята распластались по полу.
Ствол березы как срезало, а вокруг же никого. Колотушкой оказалась противотанковая граната.
Оздоровительную площадку закрыли. В кустах, траншеях шарили вояки в поисках опасных игрушек.
Директора сняли с работы.

12.
Областной суд состоялся в конце августа и вернул квартиру семье. Отцу Коляна выделил горсовет две комнаты в бараке. Уезжать не хотели, тянули с переездом, мать Коляна плакала, грозила пересудом, но собирала вещи. Наконец груженая подвода покинула двор, сзади был привязан поросенок.
Ощущение свободы, словно какая-то тяжесть свалилась с плеч. В квартире шесть окон, эхом отзываются голоса в пустых комнатах. Окна смотрят в разные стороны света, каждое окно принадлежит своему хозяину – так решил Толик.
Сегодня Толик один, сторожит квартиру, бывшие жильцы унесли все, даже замки вывернули из двери. Бабушка Ариша, мама Лена, тетя Аня и Митька в поле, исполу с колхозом выкапывают картошку. И уже не первый день.
Можно пройти вокруг печки, из кухни в маленькую комнату, из нее – в большую, потом обратно, посчитать окна и постоять у каждого из них.
Первое окно принадлежит отцу, казалось, он стоит перед ним, затянутый в ремни с тремя кубиками в петлицах. Отец отсюда ушел на фронт и вернется с войны инвалидом в погонах капитана и с медалью «За победу над Германией».
А за окном брел Чистим-Блестим, мотаясь из стороны в сторону, за ним бежала мелкая шпана и дразнила:
– Чистим – Блестим – Гуталиним, на носу горячий блин…
Он качнулся в сторону преследователей, не удержался на ногах и упал. Полежал на боку, перевернулся медленно на живот, подтянул ноги и, ухватившись за деревце на обочине, натужно поднялся. Кружила около мелкота и смеялась над пьяницей, среди них была и Ольга.
Второе окно для мамы. Толик встал на колени около окна, положил голову на подоконник и, не отрываясь, смотрел в перекрест, где сходятся створки. Подоконник стал теплым, повеяло летним жарким днем. Его будила мама, прижимала к груди и приговаривала:
– Толенька, проснись. Уже пора.
Грудь у мамы мягкая, удобная, еще чуть-чуть поспать, притвориться спящим и не открывать глаз. Мама гладила его по светлым кудряшкам и целовала в макушку. От нее пахло цветами, запах летних цветов не выветрился до сих пор. Молоко в светлом стакане было прохладным и разогнало сон.
Толик очнулся, вытер слюну, сбежавшую на подбородок, и услышал:
– Помните, Вы узнаете, я вам отплачу! – негромко раздалось с улицы.
Грозила Мария Сергеевна, размашисто шагая по мостовой, на ней была соломенная шляпка, а  в руках велосипедная треугольная сумочка. Все знали, что Мария Сергеевна вне себя, она повредилась умом после того, как получила известие о гибели дочери в партизанском отряде. Через несколько лет улицу, по которой она шла, назовут именем ее дочери.
У третьего окна стоял топчан тети Ани. Тетя Аня строгая, заставляет читать букварь. Как-то ему не удавалось прочитать слово "еж", она сердилась, кричала и не пустила гулять. Толик обозвал ее спекулянткой и убежал во двор.
Полежал на топчане, глядя в потолок, подумал, что тетя Аня Митьку любит больше. Митька ласковый. Добытый на базаре кусок хлеба тетя делила между ними поровну, но все время казалось, что у Митьки кусок побольше.
Тетя Аня жила надеждой вернуться в Ленинград.
Встал с топчана, выглянул из окна. Калитка дома напротив отворилась, из нее боком, озираясь по сторонам, вылез Кот и двинул в сторону базара, наверно мышковать.
В маленькой комнате между двумя окнами стоит довоенный отцовский письменный стол, фанеровка на нем отслоилась, ножки почернели. У стола два ящика, один для Толика, другой Митькин, и окно у каждого свое.
У Толика окно выходит в огород Бородешки, в уголку которого стоит одинокая яблонька, у нее на ветках висят желтоватые в красную полоску яблоки. Как ни пытался Толик достать хоть одно, не получилось. Он дергал их петлей на палке, пытался проникнуть в щель забора. Колян предупреждал:
– Бородешка выскочит с вилами и пропорет насквозь!
Яблоки зрели и дразнили.
Отношения между Митькой и Толиком нелегкие. Митька хорошо рисует, он отличник в школе.
– Мить, а Мить? – вопрошает заискивающе Толик. Митька молчит и продолжает рисовать оленя на краю скалы.
– Мить! – снова зовет Толик, Митька сидит рядом и не слышит, потом соизволил спросить:
– Ну, что тебе? – не поднимая глаз от бумаги.
– Мить, нарисуй танк.
– Некогда мне, видишь, занят – раздраженно обрывает Митька, хотя знает, что Толик не отстанет и поэтому, хитро прищурившись, спрашивает:
– А что дашь?
– У меня ничего нету, – тянет жалобно Толик и выдвигает ящик письменного стола.
Цепкий глаз Митьки ухватил среди всякой всячины серебряный нэповский полтинник. Толику жалко отдавать полтинник, он так заманчиво звенит, тонким-тонким голосом колокольчика, если кинуть его на пол или стукнуть о стену. Сделка состоялась, танк со звездой Толик повесил на стенку.
Зато Митькино окно смотрит во двор на помойку.
Окно бабушки Ариши на кухне, окно самое светлое и солнечное, а бабушка самая старая из всех в семье. У окна кухонный стол с керосинкой и коптилка с черным фитильком.
Своего мужа бабушка потеряла в первую Германскую войну, он погиб в Карпатах, вытаскивал с поля боя раненного командира. Бабушка вырастила троих детей, мама Лена и тетя Аня – ее дочери, а сын, дядя Ваня, работал на секретном заводе в Казани, и от мобилизации был освобожден.
У каждого в семье была своя кровать или топчан, Толик спал с бабушкой и часто перед сном просил:
– Ба, расскажи сказку.
Митька тоже любил сказки.
И она рассказывала про царевну-лягушку, Василису прекрасную, про серых волков – оборотней, про Ивана-дурачка. Рассказывала неторопливо, зевая, намаялась за день, и приговаривая:
– Что-то я забыла, как там дальше?
Толик крутанулся по кухне, заглянул в пустые кастрюли. День длинный, время тянется как резина, а есть хочется. Побежал за ворота, посмотрел вдоль улицы, своих не было видно. Во дворе дернул за косичку Ольгу, в ответ она показала язык. Все на своих местах, а наших нет!
Ему строго-настрого наказали: хлеб не брать, но если отрезать тонюсенький ломтик, то никто не заметит. В руке непроизвольно оказался нож, полбуханки на столе. Хлеб просто растаял во рту.
Вечером ели картошку с конопляным маслом. Недостачу хлеба обнаружили, оставшиеся полбуханки разделили на четверых. Толик молча глотал сухую картошку, и было обидно, что поступили несправедливо: у Митьки кусок  был больше, чем он съел без спроса. Мама отрезала от своей доли половину и подвинула Толику к тарелке.
Заработанную картошку привезли через несколько дней, ее рассыпали по полу во всех комнатах для просушки. Запахло влажной землей и неуловимой свежестью, в доме поселилась надежда, что зиму переживут.

13.
Из старой клеенки получился портфель. Не портфель вовсе, а котомка, к тому же Толик приладил к нему веревку, чтобы носить через плечо. Уложили в котомку букварь, две школьные тетради и пинал с карандашом и направили Толика в школу на отсидку, сроком на целых десять лет.
Школа – двухэтажное здание, одно из немногих каменных зданий в городе. Правое крыло было разрушено в первый год войны. Диверсанты пытались взорвать штаб, находившийся в школе, погибли солдаты. Пленные разбирали завалы, делали новую кладку стен.
Первоклассников построили по росту и рассадили по партам. Класс находился на первом этаже, в окно стучались ветки рябины, набиравшие сок гроздья гнули их вниз.
Колян оказался соседом по парте, он еще больше скосил глаза к носу и затараторил:
 – Ты знаешь, ты знаешь! – Толик так и не услышал, что знал Колян, их остановили, было велено замолчать.
Надо сказать, что уроки – сплошь нудяга. Толик знал азбуку, читал по слогам и мог отличить двойку от пятерки, хотя отметок еще не ставили.
Зато перемена – буйство шантрапы. Можно бегать, можно кричать, можно прыгать, можно ничего не делать. Любимой игрой стала чехарда, когда по цепочке прыгали друг через друга. Или отмерялы, тут водит один, а остальные прыгают через него.
Полоса невезения наступила неожиданно. Вылетело стекло из окна, Толик стоял рядом, значит виноват, повели к директору. Почему разбилось стекло? Толик объяснить не мог, портфель из клеенки оставили в школе и с запиской к родителям отправили домой. Мать прочитала записку, взяла бельевую веревку и три раза хлестанула Толика, приговаривая:
– Будем окно заделывать твоей задницей, – и заплакала от огорчения.
Другой раз в конце уроков принесли хлеб, по кусочку его раздавали каждый день. Вынос хлеба сопровождался восторгом, стучали крышками парт, кидали в воздух шапки. Толикина шапка попала в лампочку, и она разбилась, ударившись о потолок. Опять шел домой с запиской и без портфеля. Идти домой не хотелось, повернул налево к вокзалу, потом прошел через базар. До ночи слонялся по городу, но голод не тетя Аня, пришел домой.
На следующий день с лампочкой в кармане уверенно шагал в школу, а навстречу идет поп. Единственный поп на весь город и тот попался навстречу. Не случилось бы беды! Самое худшее – разбить лампочку. Толик стремглав развернулся и пошел назад и только окружным путем добрался до школы, когда уроки уже начались.
Колян ухмылялся, и это показалось обидным, на всякий случай дал ему в бок и он заикал, громко заикал на весь класс.
– Валентина Ивановна, – между приступами икоты попросил Колян, – Разрешите выйти?
– Что с тобой, Колян?
– Ичится! – ответил Колян, вздрогнув от очередного приступа.
Класс смеется, шлепает книгами, оглядываются на бедного Коляна. Толик невозмутимо сидит рядом.
Учителка Валентина Ивановна средних лет, одета в черную юбку и шерстяной жакет неброского цвета, в минуты волнения достает из сумочки пенсне в золотой оправе на черном шнурочке, водружает на носик и негромко просит:
– Дети, не шалите.
Было объявлено, что в конце войны фашисты могут применить химическое отравляющие вещества, поэтому рекомендовали купить противогазы. Только Ирочка, румяная девочка с тугой косичкой, принесла деньги, остальные сидели и молчали, разглядывали потолок или усердно листали книжки. Тогда Колян громким шепотом попросил у девочки:
– Дашь поносить?
В честь 27-ой годовщины Октября класс был построен на торжественную линейку в городском саду около обелиска погибшим продотрядовцам от рук  кулацких элементов. Старших принимали  в пионеры, младших в октябрята. Митька стал пионером, ему галстук повязали на белую нательную рубашку без ворота, другой не было. Первоклассникам давали урок, посвященный революции, и как-то встал вопрос: кто обеспечивал Россию хлебом? Никто не сомневался, что крестьяне, а Толик уточнил – кулак. Очень просто, бедняк хлеба не имел, хлеб был у кулака, у него его отбирали и кормили рабочих. Хоть подневольно, но кулак фактически снабжал хлебом страну.
Валентина Ивановна надела пенсне, класс молчал.
– Толя, посадят тебя вместе со мной, – сказала учителка, подойдя поближе.
За ежедневную пайку хлеба нужно было платить три рубля в месяц. Получив деньги от матери, Толик заложил их в букварь. Когда пришло время расплачиваться, в книге трешки не оказалось. Перелистал страницу за страницей, просмотрел тетради, перетряхнул портфель, опустился под парту и стал искать внизу.
Толик перебрал в памяти всю дорогу из дома до школы, где останавливался, что делал. Где мог потерять деньги? Дернул Коляна за ногу.
– Ты взял трояк?
– Чокнутый, что ли? – ответил Колян и ушел в другой конец класса, поедая свой хлеб.
Закон в классе был один: принес деньги – получай хлеб, не принес – до свидания. Толик умостился на парте, уперся в крышку локтями и обидчиво попросил учителку:
– Дайте мне хлеба, – добавил резче –есть хочу.
Валентина Ивановна надела пенсне.
Проверка на вшивость проводилась регулярно, мальчишек заставляли стричься наголо, только Славка Рыбкин носил волосы, расчесанные на пробор. Его мать заверила директора, что будет мыть его голову с мылом. Для проверки вызывали по одному в кабинет медсестры, тщательно осматривали одежду, нательное белье. Дошла очередь до Толика, осмотрела медичка рубашку, написала записку и мягко, но настойчиво спровадила его домой. Нечего сказать – вши, не мудрено, лето прожили в сарае. Снова неприятности для мамы.
Сегодня Колян дежурит по классу, на его руке красная повязка, на каждой перемене всех выгоняет из класса, открывает окна для проветривания. Ага, тряпка совсем сухая, летит от нее меловая пыль. Тряпку моет в туалете, когда возвращается в класс, видит Кота и Мудрика. Они стояли у стола учителки и трясли ее сумку. Грозя кулаком, Кот приказал:
– Молчи, – сказал словно соучастнику.
Колян дежурный, он в ответе за порядок в классе, за сохранность вещей. Что скажет Валентина Ивановна? – крутилось в голове, и решено было одно:
– Нет! Не дам! – крикнул Колян и бросился на жуликов.
Коляну заткнули рот и выкинули его в окно, за ним полетела сумочка учителки.
С сотрясением мозга Коляна увезли в больницу, он был в беспамятстве, и ничего не могли от него узнать. В сумочке Валентины Ивановны  не оказалось продуктовых карточек и пенсне в золотой оправе на черном шнурочке.  На стене школьного туалета появилась надпись: Колян – вор. Многие считали, что Колян упал, когда вылезал из класса через окно, подозревали, что у него были сообщники.

14.
Наступили холода. Лениво падал легкий снег. Толику не в чем ходить в школу. Зимние вещи были украдены из багажа. Для Митьки получили по ордеру девчачью шубку из искусственного меха и ботинки. Шубку переделали, перешили пуговицы на другую сторону, подрезали полукруглые края воротника.
– Толенька, тебе только семь лет, в школу не поздно пойти и в следующем году, – утешала мать, и слезы текли по ее щекам, слезы катились и у Толика.
С холодами и Ольга оставалась дома, бабка Нюша не выпускала ее на улицу. Толик теперь частый гость у них, перескочить с крыльца на крыльцо – одним махом.
Ольга сидит под кроватью, кричит и стучит ногами. Ей страшно. Толик строчит по беженцам из четырехствольного пулемета, изображая вражеского летчика и ревущий самолет. Уложенный на бок табурет он возит по полу, пикирует самолет, Толик вопит и стреляет. Потом он лежит раненый, а Ольга перевязывает раны и успокаивает.
– Потерпи, голубчик, сейчас полегчает! – Толик кривит рот от мнимой боли.
После таких боев в комнате вещи разбросаны, постель измята, у табуретки отлетела ножка, бабка Нюша сердится взаправду. Схватила Ольгу за руку, трясет и приговаривает зло:
– Ты что делаешь паскудница, оторва проклятая! Сейчас возьму ножик и вырежу твое сердце. Будет биться твое сердце на кончике ножа! Зачем такая внучка? – Я измучилась с тобой, лучше пойду в тюрьму, чем жить так дальше на свете…
Ольга привыкла к бабкиной ругани и знала, что ничегошеньки не будет.
– Мне нужен большой красный шар, – говорила она Толику, показывая руками величину шара.
– Это зачем тебе шар? – удивился Толик.
– Чтобы был виден на снегу. Я бы его подкидывала, подкидывала все выше и выше, а потом вцепилась бы в него и улетела в зеленую страну попугаев, - Ольга мечтательно запрокинула голову и махала руками.
– Зачем к попугаям? – недоумевал Толик.
– Зачем, зачем! Они меньше едят, не то, что эти куры – дуры, – и показала под стол на кухне.
Цыплята подросли, стали молодыми курицами, уберегая от холодов, бабка Нюша держала их на кухне под столом.
Через год вернется отец и увезет Ольгу и бабку Нюшу к себе на Родину, на Украину.
Юрыч ходит в школу во вторую смену. Толик бывает у Юрыча, с ним интересно, он много знает, а еще у Юрыча в кладовке кадушка с солеными огурцами, что прислали из деревни по осени. Однажды, когда мать Юрыча, тетя Клава, полезла за огурцами, в кадушке был только один рассол. Юрыч не был жадным.
– Наши танки пошли в наступление и прорвали оборону фашистов, – рассказывал Юрыч, сложив на столе руки в виде клина. – Продвигались танки по низине, кое-где попадались болотины. Один танк застрял, буксуют гусеницы, мотор глохнет. Вылез командир из люка, огляделся. Далеко ушли наши, помочь некому. И вдруг видит, валят немцы на броневиках и мотоциклах, подрезают танковый ударный клин, стремятся окружить, - Юрыч энергично рубанул по столу, посмотрел на Толика.
– Дальше, дальше что? – не выдержал паузы Толик.
– Дальше вот что. Стоит танк в камышах, фрицы его не видят. Приказал командир развернуть башню и начали лупить осколочными до последнего снаряда. А танк в болото погружается, уже гусеницы не видны, скоро башня скроется в трясине. Напоследок резанули из пулемета. И сорвали окружение.
– Экипаж потонул что ли? – теребит Толик Юрыча.
– Наши ушли в лес к партизанам, – как само собой разумеющееся сказал Юрыч.
– С ними был твой отец? – не унимался Толик.
– Может и был. Он теперь об этом не скажет.
– А танк остался в болоте?
– Что танк? Танк свое дело сделал, главное люди остались живы, – закончил рассказ Юрыч.
Уже у себя дома Толик размышлял:
– Танк в болоте, вот бы достать и прокатиться до самого Берлина.
И виделось ему, что встретит его генерал, пожмет руку, будет благодарить, а может даже наградит. Посмотрел на Митькин рисунок танка с большой красной звездой на башне и вздохнул.
После четвертого класса Юрыч поступит в Суворовское училище, и ребята разлучатся на долгие годы. Уедет и тетя Клава к себе в деревню, в городе было голодно жить. В их квартиру вселят новую семью, и появится у Толика новый товарищ, однолетка Славка. У него была сестра, старше намного брата, почти невеста.
Заходил Колян, принес две тетради, одну в полоску, другую в клеточку, и два карандаша. Походил Колян по знакомой квартире, кажется загрустил.
Кота и Мудрика взяли на толкучке, когда они пытались сбыть ворованные продуктовые карточки. При обыске нашли у Мудрика пенсне Валентины Ивановны. Их осудили и направили в колонию для несовершеннолетних.

15.
"Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя и на земле, как на небе.
Хлеб наш насущный дай нам на сей день и прости нам долги наши, как мы прощаем должникам нашим и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого, ибо Твое есть царствие и сила, и слава во веки".
Все чаще молилась бабушка Ариша, не за себя просила у бога, за детей, за внуков, за всех страждущих и борющихся с аспидами и василисками клала поклоны и крестилась.
В белом платочке домиком над морщинистым лбом, концы платка разлетелись стрелками у подбородка, - запомнилась бабушка. Бывало придет из магазина, долго подсчитывает сдачу, перебирает в уме траты, беззвучно шевелит губами.
В среду вечером бабушка почувствовала усталость, прилегла на кровать поверх одеяла. И не встала, когда пришла с работы дочь, не ужинала, лежала в полудреме. Чтобы пройти в коридор к уборной, нужно встать с кровати, она опустила ноги, закружилась голова, стена отодвинулась. Почувствовала, что сил нет подняться, испуганно позвала:
– Лена, Лена!
– Мама, что с тобой? Где болит? – бессвязная, непонятная речь донеслась в ответ.
Язык словно опух и не ворочался. Не двигалась правая нога и рука.
Так она лежала две недели. И вдруг заговорила и попросила поесть. Почувствовала облегчение, болезнь отступила.
– Как же ты мама? И тебе не жалко оставлять нас? – пожурила дочь.
– Как не жаль, родные мои, внуков еще жальнее, возле меня выросли, – слезы скатились из выцветших глаз.
Отвернувшись, плакала тетя Аня.
Бабушка была в сознании несколько дней, спала неглубоким прерывистым сном. Она видела вишневый сад. Цветок к цветку, вишня в белой опушке. Соседка Махалка кричит что-то, зовет и смеется. Чисто и светло вокруг, покойно. Солнце подсушило землю, молодая травка пробила палую листву.
– Махалка ведь преставилась, еще молодой умерла подружка. К себе зовет, – кружилось в голове.
Почувствовала укол в ногу, вспомнила, как укусила змея в мягкой мураве у ручья, увидела тонкий серый хвост, скользнувший в куст багульника. И сейчас она почувствовала боль в парализованной ноге. Дышала часто, вбирала в себя воздух, словно пила его, без выдоха.
Умерла бабушка под утро. Заострился нос, разгладились морщины на лбу, губы сложены в тонкую полоску, на груди скрещены худые руки.
На похороны приехал дядя Ваня и привез Митьке и Толику войлочные бурки на резиновой подошве. И бабушкина телогрейка оказалась в пору, если засучить рукава, запахнуться и потуже перетянуться ремешком.
Опять Колян сидит рядом и ухмыляется, скосив муравьиные глаза.
Голодное детство не закончилось в победном сорок пятом, тянулось в засушливом сорок шестом до отмены карточек в сорок седьмом.





Часть II

1.

"Милый, милый ребенок!
Мне очень не хватает Вас. Ваша любовь, пытливость и задумчивость, Ваша любовь к литературе, Ваша совесть, человечность – одобряют и обнадеживают, помогают.
Глядя на Вас и думая о том, что Вы есть на земле, хочется стать лучше и чище душой, сделать что-нибудь хорошее. А я, милый ребенок, совсем не такая, какой хотела бы быть, слаба волей и ничтожна, и даже не имею энергии скрывать это от Вас.
Моя жизнь состоит из бесконечного ряда ошибок, я почти не знала счастья, и все-таки безумно люблю жизнь, дорожу каждым ее мгновением и верю в великую радость познания людей. Как хорошо вдруг, неожиданно найти родственную душу, найти человека близкого душой – все равно, какого он пола и возраста, все равно: нужна я ему или нет, лишь бы отогреть душу мыслью о том, что есть на жизненном моем пути еще один настоящий хороший человек.
Милый, милый ребенок, мы совсем ни о чем не успели с Вами поговорить, ни о Бетховене, ни о Роллане, ни о Блоке и вообще ни о чем. Мне очень хотелось, чтобы Вы пришли в настоящую, большую литературу, принесли туда свою чистую душу, доброту, нравственный пафос, активную человечность. Пишите, обязательно пишите, больше, смелее, не бойтесь вымысла, ибо он часто возвышается над мелким правдоподобием голого факта. Вымысел – это догадка, предчувствие, интуиция художника, а они тоже основаны на жизненном опыте, только извлекающим из него самое важное, существенное, может быть не для всех заметное. Факты жизни предстают обогащенными, проведенными через фантазию, сердце, ум художника, озаряются его страстью и мыслью.
В Ваших рассказах, стихах не хватает фантазии, мало вымысла. Вы, как ребенок, который учится ходить, держась за ножки стула. Станьте крепче на ноги, не будьте рабом жизненного факта, не будьте рабом повседневности, домыслите, придумайте, увлеките.
Милый, милый ребенок, не сердитесь на меня. Пусть засверкает чистыми алмазами Ваше творчество, наполненное Вашим душевным трепетом, поэтичностью, романтикой. Я ручаюсь за Вас, Вашу душу и талант.
Пишите скорее, Вы мне очень дороги.
Антонина Михайловна."

Толик сидел на приступочках вагончика и перечитывал письмо, вчера в суматохе дня не было времени вчитываться в строчки. Теперь никто не мешал, ребята еще спали. Он останавливался, перечитывал отдельные места, и почему-то стало стыдно оттого, что не было душевного трепета, не ощущал совершенно ничего значительного в своей душе.
Промелькнул год, как мальчишки из 10 «Б» отправились на целину. Поначалу порыв, радость незнаемого, но великого дела для страны, потом повседневная неустроенная, физически до устали трудная жизнь.
Теплое ранее утро в Казахской степи, в памяти переворачивались страницы еще недавних, незабытых школьных дней.
Здесь с ним верный Колян, строгий Славик, порывистый Володя, улыбчивый и ловкий Герка – ребята, друзья школьных лет. Был Толик староста в классе, а в совхозе стал бригадиром. Пусть небогаты событиями, но дороги воспоминания.
Реальность бытия останавливает, возвращает к сегодняшнему дню. Вчера вспахали горбушку, там уже просохло, теперь надо брать низину, ближе к водоему. А выйдут ли ребята из соседнего вагончика, вчера они гудели допоздна, отмечая день получки.
Колян получил травму, как только не расшибся насмерть. После пахоты захотелось помыться, скорей, скорей без разбора бултыхнулся в водоем. Вода уже прогрелась под жарким солнцем, а в воде нож бульдозера, забытый мелиораторами после чистки пруда. Вытащили Коляна с рваной раной на боку, теперь лечится, температура еще не спала.
А Герка, кой черт понес его на камни? – Перевернул трактор, вылез, как ошалелый, из кабины и суетно ищет вокруг себя перчатки. Перчатки потерял, а голова-то на месте? Очнулся от шока, заплакал. Теперь подсобным работает, грозится уйти, уехать домой.
Володя, Славка терпят, худеют на глазах, но держат фасон, с ними надо продержаться еще два года в этих степях.
Сейчас поднимется солнце и задует сухой пыльный ветер с полей, а пыль-то черная, едучая.
Не лучше осенью, когда идут дожди. По скользкой грунтовой дороге вывозили урожай, машины пахали юзом, рвались сцепки. Глубокая яма – сыпь зерно, так доехали до станции, на станции ни навесов, ни вагонов. Сгружали пшеницу на сырую землю, брезента не хватало, чтобы укрыть от дождя. Урожай был невиданным, зацепились звезды за лацканы пиджаков у некоторых руководителей, ребята видели звезды  лишь на небе сквозь стропила недостроенного дома. А куда девалась пшеница, если не прошло и десяти лет с начала освоения целинных земель, как пропал белый хлеб, его выдавали по талонам больным и детям, об этом не напечатают  ни стихами, ни прозой.
Коляну грезилось: "Он полз навстречу рассвету, слизывая сушим языком росу с листьев распластавшегося клевера, глаза его тлели в ночи, как два осенних спелых яблока, соленый пот пенился и стекал с подбородка, к боку он прижимал незаживающую рану. Только бы дотянуть до чистой полосы света между твердью и небом. Господи, дай силу душе моей, одари щедростью своей, дай тихий покой исстрадавшейся плоти.
Смирением иссушу мозг свой и оголенный череп свой возложу на камень, кости рук сложу крестом «опасно для жизни». Опасно для жизни слабым и безвольным, чувствительным душам с воспаленным умом, ибо яд в сём мозгу, в мыслях безбожных его…"
Колян лежал с открытыми глазами, он был в полном сознании, не метался в бреду и вдруг явственно увидел светлое пятно, на нем отчетливо выступали черты незнакомого лица.
– Господи, – прошептал Колян и неумело перекрестился.
Он просил господа бога остановить боль в правом боку, он просил прощение о том, что знал один и никому не рассказывал, нечего было бахвалиться.
Случилась встреча на том же водоеме, где его угораздило столкнуться с ножом бульдозера. На закате он сидел на берегу и удил карасей. Карась шел не крупный с ладонь, здесь он почему-то белый, а не золотистый, как дома, и плавники не яркие, блеклые.
Подошел дед в треухе, традиционном халате и мягких сапогах, сел рядом, подобрал под себя ноги и сложил ладони у подбородка. Когда Колян поймал очередного карася, вынул дед из кармана мятый рубль и протянул его Коляну, заискивающе улыбался, совсем сощурив узкие глаза. Колян отдал карася, взял рубль, Дед осторожно принял рыбину двумя руками, пошел к берегу, встал на колени и отпустил карася в воду.
Снова поймал Колян карася, дед опять вытащил рубль и отнес карася к воде. Так продолжалось до тех пор, пока у старика были деньги. Он ушел, горестно ссутулившись, переваливаясь с боку на бок на кривых ногах. Для него рыба была священной.
– Прости, господи, – просил Колян, обращаясь к единственному заступнику – богу.

2.
В начале урока  Полина  Григорьевна проверяет выполнение домашнего задания по математике. Не решил  пример по алгебре – получай двойку в журнал и дневник.
– Так не справедливо! – вступился Толик, поднявшись из-за парты. Ему нестерпима несправедливость, он староста класса. Это Колян получил двойку, теперь он сидит на первой парте и носит очки, а с математичкой у него нелады.
Полина Григорьевна ведет пальцем по журналу, класс замер.
– Трубин, к доске! – скрипучим голосом выкликает учительница.
Все в классе вздохнули, пронесло. Но какова Полина Григорьевна! Напрямую мстит за заступничество.
К доске так к доске! Толик, ухмыляясь, взял мел. Написал  вкратце условие теоремы, теперь нужно доказать. А в голове сквозняк, пусто, лишь назойливо звучит музыка половецких плясок из «Князя Игоря».
Простоял урок, что-то написал, спасительный звонок, потянул только на трояк. После уроков разговор по душам.
– Почему Вы вызывающе ведете себя? Вы староста класса, должны быть примером для остальных учеников.
–  Вы мстительны, Полина Григорьевна, и в классе это поняли. Вас больше боятся, чем уважают.
На глазах Полины Григорьевны показались слезы, она махнула рукой и отпустила Толика. С первого класса Толик считал, что учительница всегда права, она много знает, передает это ученикам и еще она справедлива и непогрешима. Чистота учительницы – это ее превосходство и мерило нравственности. Казалось, что и в уборную она не ходит.
На следующий день было классное собрание, Полина Григорьевна – классный руководитель, она строга и категорична в своей речи:
– Некоторые пытались меня критиковать, показать, что я делаю не так, как положено. Пытаются учить! А я говорю вам, что преподаю математику в школе двадцать пять лет и награждена медалью за свой нелегкий труд. И никогда, повторяю никогда, не слышала упреков ни со стороны коллег-учителей, ни от учеников.
Вопрос о старосте класса поставлю на педсовете.
Толик понял, Толик все понял, что ссать против ветра нельзя. Нельзя!
– А теперь у нас осталось немного времени, решим небольшую задачку, – Полина Григорьевна взяла мел и повернулась к доске, в классе недовольно загудели.
В тот же день учительница повстречала маму Толика и пожаловалась:
– Не подчиняется, дерзит, весь класс настроил против учителей. А по геометрии у него твердая тройка!
И под конец попросила тридцать рублей до получки.
По коридору в тот день дежурили девочки из соседнего класса, дежурным надо следить за порядком, проверить классы. Зашли девочки в 10"Б", а их задержали, закрыли дверь и не выпускали до звонка на следующий урок.
В двери уже стучат, дверь в класс не открывается.
Мальчики отступили, скользнули за парты, среди них Колян, Герка, Володя. Девочки что-то говорили, оправдывались и выпорхнули в коридор, когда вошел военрук. Первым вопросом был:
– Кто держал дверь? – молчание.
Вторым вопросом был:
– Я спрашиваю: Кто держал дверь? – военрук не на шутку разгневан, решил добиться своего.
–  Все держали, – ответил староста.
Этот ответ военрука не устраивал, он ушел из класса и вернулся с директором школы. Директор небольшого росточка, в очках, по образованию историк. Он взглянул на ребят, они одни были в классе, девочки в это время проходили курс кройки и шитья.
– За срыв урока по военному делу всем ученикам объявляю выговор, – помолчал и добавил: - Староста класса получает четверку за поведение. Жду объяснений.
Директор ушел, военрук, прежде чем начать свой урок, еще долго говорил  о дисциплине в армии, а в конце заверил:
– Не таким еще рога сшибали! Попади вы ко мне во взвод.
Шалуны затеяли собрание, обсуждали, кто держал дверь и как выйти из создавшегося положения?
Славка сказал, что он дверь не держал и покинул собрание. Рыбкин заявил, что тоже не держал дверь, но остался.
Сначала галдели, предлагали разное и решили составить протокол собрания, где осудить свой поступок, не называя имен. Дескать, случайно оказались у двери, не слышали звонка; да, девочек не выпускали из класса. – А так ничего плохого не было!
Директор молча прочитал протокол, Толик стоял перед ним. Не поднимая глаз, директор нахмурился и сказал до свидания.
Нравоучений не было, инцидент исчерпан, последствий никаких.
В школе появилась новая «русалка», учительница по русскому языку и литературе Антонина Михайловна. Разбирали творчество А.П. Чехова. Она говорила:
– Возрождение старого чиновника и пошляка через любовь невозможно. А в действительности то, что показал Чехов в «Даме с собачкой» - истина в высшем смысле этого слова. Пусть так редко бывает, но так может быть, так должно быть. Наша героиня любит, этот священный трепет любви пробуждает все лучшие дремлющие силы, которые пробудили в ней понимание красоты природы, музыки, показали окно в большую жизнь, несмотря на несчастную развязку любви.
Прямая спина, плавная линия талии и бедер, стройные ноги – она ходит между парт, мальчики обалдело смотрят ей в след. Она слегка иронично улыбается, взгляд прост и добр. Женственный облик дополнял небольшой бугорок на животе под юбочкой в обтяжку.
Курьез получился на одной из перемен. Толик взял Коляна за плечо и подвел к школьной стенгазете. Школьные новости: как прошел субботник, сколько ямок выкопали под саженцы ученики 10"Б". Кто впереди по успеваемости, позор отстающим.
– Про субботники ты писал? – допытывался Толик у Коляна.
Колян  вывернулся из-под руки и ушел. Толик продолжал читать газету, в то время как Колян был около журавля, расхаживающего в загородке на лестничной площадке. «Журка» себя уважал, хлеб брал не у каждого, но если был недоволен, то оглашал коридоры гортанной с переливами руганью. У него было подбито крыло и осенью его нашли на речке, когда лед сковывал закраины у берегов.
Толик пробежал газету до конца и, не глядя, взял Коляна за талию и услышал негромкий голос:
– Анатолий, что вы делаете?
Рядом стояла Антонина Михайловна. Толик обнимал ее за талию, Коляна рядом не было.
– Простите меня, простите! – с испугом, с волнением промямлил Толик.
Кровь прилила к лицу. Глаза ее были строги, она не улыбалась как обычно.
Толик выбежал из школы, спрятался за угол, слезы перехватили горло, душила обида. От стыда, обиды он плакал навзрыд.
Сколько дней прошло, пока забылся этот случай, никто и никогда не напоминал ему об этом курьезе.

3.
Каток. Это святилище, особое место общения. Залитый огнями, сверкающий льдом, окруженный синими сугробами, манит к себе каждый вечер. Здесь неслучайные встречи с подругами. Можно мчаться навстречу ветру, кружиться и прыгать на коньках с ноги на ногу, сзаду на перёд на всем ходу.  Выпендрёж  перед девочками, дурашливо пугая, перебегать дорожку, крутится вокруг и скакать, потом, взявшись за руки с одной из них, идти круг за кругом без устали, пока не погаснут лампы над катком.
К марту лед сползал, на южной стороне катка открывалось травяное поле, а расставаться с зимой не хотелось.
Драндулет и таратайка – зимние снаряды для групповых развлечений. Тогда дороги не чистили, машин было мало, снег утрамбовывали люди и конные сани. Улицы покрывались коркой льда после оттепели.
Таратайки делали из досок и ставили на четыре конька, первая пара монтировалась  на поворотном руле, хорошо, если на подшипнике. Разгон начинался с горки, один лежал на пузе, держась за руль, другой разбегался, подталкивал таратайку и садился на колени позади лежащего. Собирались в длинный поезд и ленточкой неслись по улицам, криком и хохотом предупреждая прохожих об опасности. Так можно было докатиться до вокзала. Обратно шли пешком, возбужденные и восторженные.
Драндулет мастерят из цельного прутка или трубы, они гнутся и приобретают вид финских санок. Периодический профиль здесь не годится, не скользит. На хорошем драндулете может уместиться, стоя на полозьях, до пяти человек, не считая ведущего на коньках.
Драндулет идет легко, если не занесет на повороте, то километра два пройдет запросто.
Для индивидуальных развлечений делали крючки из проволоки и ждали проезжающих машин на главной улице города. Зацепившись крючком за борт,  гонишь на коньках со скоростью автомобиля, особенно приятно, когда в горку надо подниматься. Осенью эти крючки использовали для воровства капусты из кузовов машин.
Так случилось, что баскетболом увлекались все старшеклассники, передавая опыт младшим. В школе проводились турниры, была коллегия судей по баскетболу. Лучшую команду брали на межгородские соревнования в обществе «Спартак».
Лучшей считалась команда из игроков: Славка, Толик, Володя, Герка  и Колян. Володя, сосед, живет в квартире, где когда-то ютились Ольга и бабка Нюша с курами. Он приехал из Горького. Его отец, бывший сапер, работает прорабом на строительстве межколхозной электростанции.
Герка – пришлый, появился недавно. Он ловок и улыбчив, его признали все лучшим игроком и доверили команду.
Какой матч без зрителей? – хотя зал маловат, потолок низковат, но играли по-настоящему, были и болельщики, и болельщицы.
Ребята старались, играли виртуозно, может быть не совсем по правилам.
Толик, как самый высокий, встает на усы около штрафной, за ним ведет мяч Герка. На один миг Толик выставляет согнутую ногу, как Герка в прыжке опираясь на нее другой ногой, руками едва ли не касаясь кольца, закладывает мяч в сетку.
Другой раз Герка отдает пас Володе на другой конец площадки, его не ждали, еще два очка.
Колян обычно обивает груши у своего кольца, но когда надо, может показать свою прыть. Работает в паре с Володей. Володя бежит к штрафной противника, за ним Колян. Володя складывает руки за спиной в замок, а Колян, ухватившись за плечи Володи, лезет наверх, Герка делает пас, Колян запросто кладет мяч в кольцо.
Были индивидуальные проходы и броски с расстояния, иногда неудачные, но первая команда побеждала.
На летних спартакиадах по легкой атлетике выступали за честь школы: бегали, прыгали в высоту и длину, полюбился наравне с баскетболом и волейбол.
Можно играть в кружок, рядом стоят девочки, шлепают по мячу ладошками изо всей силы. Стараешься подкинуть мяч для той, кто тебе интереснее, чья улыбка для тебя значительней и хочется вытворить из рук вон выходящее: принять мяч головой или в падении уловить его и поднять наверх, присесть на корточки и взять с трудом сильный удар.

4.
Славка  на катке не отстает от Гетки, кружится, прыгает вокруг нее петушком. Славке нравится Гетка, наверно и Славка нравится ей. Ее полное имя Генриетта, был еще  до войны пароход в Италии с таким названием, бороздил Средиземное море от Италии до Франции и обратно. Гетка серьезная девочка, она отличница, иногда высокомерна, вспыльчива и категорична. Красивая, ничего не скажешь, серые глаза круглые, носик прямой, на виске выступает голубая жилочка. Хотя одета, как и все, в школьную коричневую форму, но она отлична от других гордо вскинутой головой и твердой походкой.
Славка тоже не прост. Он настоит на своем, считая только то правильным, что он говорит и делает. Он упрям и самолюбив, в меру тщеславен. Славка силен в математике, Полина Григорьевна его обожает.
– А что мне дала Советская власть? – заявила Гетка на уроке истории, – у меня бабушка знала французский и немецкий и жила не хуже секретаря  горкома.
Ее отец был репрессирован в тридцать седьмом, в этом же году родилась она. Боль несправедливости затаилась с детства и выплеснулась протестом, обостренным несогласием с реальной жизнью уже в юности.
Известный в городе терапевт Наталия Константиновна, ее мать пришла в школу и долго сидела у директора. Конфликт был улажен, но золотой медали Гетке уже не видать.
Начался поворот в отношениях Гетки со Славкой. Славка не согласен, три товарища – Толик, Володя и Славка пришли к Гетке домой и вызвали на лестничную площадку.
– Ты со Славкой на катке каталась?
– Славка тебя из школы провожал?
– Вы вместе ездили в театр. Все знают о вашей дружбе…
Такие вот аргументы – дружить надо, никуда не денешься.
Хлопнула Гетка дверью, высокомерно вскинув голову, ничего не ответила.
Володя широк в плечах, осанист, все время чем-то озабочен, всегда в делах, то поправит ступеньки крыльца, то заменит доску в заборе или пилит и строгает в сарае.
Нинка его подружка и он не скрывает этого. В школу и из школы идут вместе. У Нинки портфель падает на дорогу, она дует на озябшие пальцы, Володя подхватывает портфель и говорит, говорит, заглядывая ей в лицо, чуть забегая вперед.
У Нинки скуластое лицо, карие лукавые глаза и нежный локон на лбу. Фигура у нее колоритная и все в наличии, что отличает женщину от девочки.
Это случится в первый раз, сначала будет растерянность, неуверенность и сомнение, потом решимость и действие.
Сегодня Нинка соглашается,
Сегодня жизнь моя решается.
Напишет позже Володя Высоцкий об этом состоянии души.
Володя стоял в раздумье, слепой туман опустился в комнату и он поплыл на теплой волне. Вспышка, как разряд электрического тока, потом сладкая истома, словно после утихшей боли.
– И это все? – сакраментальный вопрос задаст себе через несколько минут.
Нинка живет в Заречье. Провожал ее Володя уже в сумерках, дорогу преградил парень в кепке, надвинутой до бровей. Отринул к обочине дороги, дыхнул перегаром и хрипло произнес:
– Еще раз увижу с Нинкой, пришью.
Встречи впредь ничего хорошего не сулили.
Сюрприз, да и только, нечего сказать, Толик недоумевал. Митька спрашивает, а он не понимает, о чем речь.
– Зачем девчонку мучаешь?
– О чем ты?
– Девчонка из-за него двойки хватает, не спит по ночам, а он не знает!
– Какая девчонка, какая девчонка? – приступил Толик к брату, стало любопытно и тревожно.
– Таньку из 8"А" знаешь?
– Знаю, и что из этого? – вопросом на этот вопрос ответил Митька.
Татьяна была худенькой девчонкой с испуганными широко расставленными глазами и виноватой улыбкой.
Если смеялась, то слегка изгибалась в стане, выпрямлялась, запрокинув голову.
Присматривался Толик к ней после разговора с Митькой, и она ему начинала нравиться.
Танцевальные вечера устраивались в школе после обязательных докладов по случаю праздников, юбилеев, спортивных успехов. Играла радиола быстрые и медленные танцы, названия фокстротов и танго из оборота были исключены, их относили к буржуйским танцам. Вальс оставался вальсом. Чтобы пригласить ее на танец, нужно протиснуться сквозь строй девчат, за спины которых Танька пряталась и умоляюще смотрела на Толика, словно просила не тревожить ее, стеснялась.
Потом были встречи на катке, в городском саду. Ходили по затемненным улицам на расстоянии друг от друга, и не сразу решился Толик взять ее под руку. Появилась потребность в самовыражении, возникло неиспытанное чувство вдохновения. Теперь то он знал, что не Весенний, а Сергей Есенин задушевной лирикой волновал сердце и умы своего поколения, его томик стихов стоял на полке. Стал писать стихи Толик (смотри приложение П.15).
Сеет мелкий дождь, отдельные капли собирались на листьях и стекают на плечи. Намокшие листья не кружатся, срываются с веток и падают в лужу, медленно плывут под ветром, задрав кверху тоненький хвостик.
– Если она придет через пять минут, то можно еще успеть к началу сеанса, – думал Толик.
Срок встречи прошел, но нет еще ощущения безнадежности. Засветились фонари, круг света упал на асфальт.
– Может она ждет на другой стороне улицы?
На другой день чувство досады не покидало его. Он пытался оправдать ее, придумывал все возможные причины, но беспокойство не покидало его, пока не встретил Таньку.
Был редкий  для поздней осени день, сквозь поредевшую листву солнце бросало светлые пятна на дорожку. К носку ее туфли прилепился кленовый листок и долго шагал вместе с ними. Толик не вспомнил бы на другой день о чем они говорили, было просто хорошо. Толик хотел ее поцеловать при расставании, но она отвернулась, и он уткнулся носом в воротник ее пальто.
– Не надо! – обиженно попросила Татьяна.
Потом начались нелады: не так посмотрел, не так посмотрела, девочки говорили, ребята смеялись…
– Да, пропади все пропадом! – невольно вырвалось от досады.
 А Валентина рядом, это одноклассница и соседка по улице, у нее васильковые глаза и овал лица, как у мадонны. Зашел как-то раз Толик за книгой, она сидела в кресле. Губы у нее мягкие, яркие. Ну, и что поцеловались, да не один раз. Но Валентина – подруга Татьяны, Татьяна все узнала. Колян приносил записки:
"Никак не могу поверить тому, что случилось у вас с Валентиной";
"Я начал дружить с ней из-за жалости, – так передали мне Ваши слова";
"А я думала, что Вы для меня первый и последний человек, который мне нужен…"
Валентина время от времени зыркает на уроках, поглядывает на Толика, а он равнодушен, ему наплевать. А Адик Столяров не равнодушен к Валентине, он ревниво смотрит то на одного, то на другую. Все думы у Толика были о Татьяне.

5.
После того как умер отец, а Митька уехал в Ленинград учиться, Толик остался с матерью вдвоем. Мать работала лаборантом в макаронном цеху местного комбината. Макаронная разместилась в старой церкви, со стен местами облетела штукатурка, и явились старинные фрески с пугающими ликами святых. С крыши свисали кустики травы, и зеленела березка.
Внутри церкви десять вентиляторов, монотонно завывая, нагнетают теплый сухой воздух, он заполняет все здание, рвется с напором в открытые двери. На всем лежит мучная пыль. На продукцию спрос был большой. В обязанность матери входила проверка качества. Директор приказывал: давай; мастера кричали – давай, и рабочие давали некондицию. «Истреплешь все нервы на этой работе», - жаловалась мать.
Все заботы не так важны, как главная – о своих детях.
Отец умер год назад. Долго болел, последнее время дышал кислородом. накануне беспокойно вставал с постели, куда-то стремился уйти, а утром, плохо владел языком, просил:
– Не ходи, не ходи на работу!
Он лежал на высоких подушках, закрыв глаза, всхрапнул последний раз, обмякли руки, безвольно подбородок упал на грудь. Ему не было и пятидесяти.
Доверительных отношений не сложилось между отцом и сыновьями. Был излишне строг, только с его разрешения можно было пойти в кино или погулять. Однажды Митька вернулся поздно, отец взял ремень и пытался его отстегать. Митьке шестнадцать лет, он не потерпит унижения, выхватил ремень из рук отца и ушел, дома не ночевал и не разговаривал с отцом до самого отъезда в Ленинград после окончания школы.
В пенсионный день отец запивал, и было стыдно, когда прибегали знакомые мальчишки и сообщали, что отец лежит пьяный. О войне говорил неохотно, помнил только, как очнулся на носилках в нижнем белье, гимнастерка и галифе остались на проволоке. Его батальон шел в атаку на укрепления немцев без подготовки, без поддержки танков.
Помнил Толик, что отец любил слушать патефон, особенно народные песни. Толик принес патефон от Славки и завел старые довоенные пластинки: «Полюшко-поле», "Летят утки", песни Руслановой. Хотел сделать хоть что-нибудь приятное отцу, к этому времени он уже не вставал с постели. Внезапно открылась дверь, появился отец, схватил пластинку и разбил ее. У него поднялось давление. Непонимание…
И все же жаль отца. Он был молодым и веселым, добрым и любящим, но до войны, тогда он мог содержать семью.
Митька приехал с тетей Аней. Он теперь учится в художественном училище им. В.И. Мухиной (попросту в "Мухе").
Проводить в последний путь собралась семья, похоронили отца рядом с бабушкой Аришей. Пусть в жизни они не очень ладили, но смерть объединяет разных людей, даже несхожих характерами.
Еще одно окно в квартире заволокло смертельной пеленой.

6.
Митька приехал на каникулы, он любит ходить на лыжах. Снег с твердым настом под солнцем сверкает кристаллами. Внезапный поворот лыжни и растянулся он под елью. «Горы круты, пни как спруты», - смеется Толик. Покачиваются мохнатые лапы, сквозь них голубеет небо. К реке крутой спуск на лед, тени от прибрежных кустов полосами пересекают лыжню. Фотография на память, стоят: Митька, Толик, Володя, на корточках сидят: Колян, Славка, а Адик Столяров фотографирует. Нагнув голову, исподлобья смотрит Митька, ребята щурятся от яркого солнца.
Еще в школе Митька посещал кружки в доме пионеров, пел в хоре, выступал в танцевальном коллективе. И увлек за собой Толика и других ребят.
Другая фотография на память – Пушкинский вечер в школе.
Хор поет из «Евгения Онегина»:
Вот так сюрприз,
Никак не ожидали
Военной музыки, веселья…
Володя с густыми бакенбардами в костюме гусара, вокруг него порхают ангелочки и поют:
Ах, Трифон Петрович,
Как милы Вы право,
Как мы благодарны Вам!
Нарочито басом отвечает Трифон Петрович:
- Полноте, полноте!
Я сам очень счастлив,
Начнем же плясать! 1
Митька поет куплеты мсье Треке. Старшеклассники  танцуют полонез. Временная перегородка убрана, два класса превращаются в бальный зал. По стенкам жмутся родители. Юноши в военных кителях, девушки в марлевых накрахмаленных бальных платьях.
Раз, два, три – левую ногу приволакиваешь с легким поклоном, потом правую через три шага. При этом девушки поворачивают голову в сторону партнера и улыбаются. С поклоном разделяются пары, встают друг перед другом, идут в противоположные стороны или меняются местами.
Под торжественные звуки полонеза Чайковского Толик до предела выгнулся в спине, бережно держит руку Татьяны, Володя сосредоточен, шевелит губами, считая шаги, Славка улыбается, высоко поднят подбородок, так что глаз не видно, сощурился как от яркого солнца.
Руководит балом Антонина Михайловна, наша русалка. Сегодня она в вечернем платье с небольшим декольте, волосы распущены по плечам.
Колян не участвует в танцах, на репетиции шаркал ногами невпопад, наступал на пятки. Теперь он стоит у стены и лыбится во весь рот, блестя очками.
– Слушай, слушай, – говорит он Толику после окончания полонеза, – у ваших девиц под мышками усы торчат, как у Буденного, – говорит, захлебываясь, смеется.
Толик поспорил со Славиком и Володей, что пригласит на вальс Антонину Михайловну. И вот он танцует с ней, напряженно держит голову, рука словно одеревенела – понимаешь, такая работа!
Антонина Михайловна танцует плавно, с легким подскоком кружится в вальсе, в глазах ее затаенная улыбка.
Митька тоже танцует с Антониной Михайловной, они о чем-то говорят, Толик ревностно смотрит за ними.
Антонина Михайловна старше своих учеников на десять лет.
Митька станет хорошим дизайнером, будет носить зеленую велюровую шляпу и курить трубку с душистым табаком. У него будет своя мастерская под крышей дома, в котором живет тетя Аня.
Ежегодно собирались выпускники на встречу в родной школе. Уходили в прошлое памятные вечера, но снова и снова хотелось увидеть своих товарищей, ощутить восторг, прочувствовать грусть об ушедшей юности. Скажите, что это сладостно-печальный сентиментализм? И будете правы.

7.
6 марта по радио объявили о смерти Сталина. Шок поразил всех, только потом при похоронах люди плакали, а сейчас перед всеми встал вопрос: "Что же будет завтра? Как жить без Сталина?"
Только-только стала налаживаться послевоенная жизнь, ежегодно снижались цены на продукты и ширпотреб, в деревне отменили налоги на живность и фруктовые деревья. Наступила Хрущевская оттепель, после которой временно повысились цены на продукты первой необходимости и не опускались весь застойный период при Брежневе. Дефицит товаров рос неуклонно, так же как и очереди, и в быту появилась поговорка: «Вас здесь не стояло!». Но это были не те очереди, что бесконечными вереницами тянулись для прощания с телом Вождя. Круговые кордоны из грузовых машин опоясали столицу вокруг Дома Союзов, днем и ночью дежурили военные и милиционеры, сдерживая толпы неорганизованных граждан. В колоннах шли представители с заводов, организаций, медленно и молча продвигались к Колонному залу.
Вечером в пятницу двинули на вокзал мальчишки и девчонки, чтобы попасть на последний поезд до Москвы. Как муравьи, облепили вагоны, заполнили скамейки, толпились в проходах, забили тамбуры. Ехали прощаться и взрослые с окрестных городков и сел.
Около Савеловского вокзала сразу же столкнулись с препятствием – из-за блюстителей порядка к центру дороги не было. Масса народу разделилась на мелкие группы, так было легче просочиться сквозь посты.
Володя, Славка и Толик шли вместе одной ватагой. Пытался Толик на Сущевском валу прорваться через щель между машиной и домом, под машиной – без успеха. Какой-то солдат сорвал с его головы шапку и выбросил обратно, Толик тоже схватил у солдата шапку и перебросил через машину вслед за своей. После безжалостных пинков от подоспевших милиционеров Толик оказался там, откуда пришел. Стали искать другие пути, шли дворами, преодолевали заборы, протискивались сквозь решетки, прыгали со стен, бегали по крышам гаражей и сараев, наткнувшись на очередной кордон, делали обход.
На последнем этапе, на Пушкинской улице – стоп ребятки, налево трехэтажный дом, направо – решетка забора перед прокуратурой.
Теснится толпа перед грузовиками, люди прибывали, напирали, старались продвинуться вперед, стиснутым со всех сторон колыхающейся толпой им становилось тяжело дышать. Вот знакомый Федя Файзулин, он росточка небольшого, повис между плечами соседей, голова в лохматой собачьей шапке поникла, его держала толпа со всех сторон, упасть он уже не мог.
Шеренга здоровенных солдат, в затылок друг другу вклинилась в людскую массу, расталкивая, разгребая, по одному оттеснили толпу от машин, отодвинули назад. Только несколько десятков человек успели проскочить в щель между машинами, среди них были Славка, Володя и Толик. И им удалось попасть в Дом Союзов уже глубокой ночью. Тепло и сумрачно в зале, льется траурная музыка, пахнет хвоей. Прожекторы направлены  на постамент, в отблесках прожекторов выступают лица, скорбные, плачущие. Гроб на постаменте, медленно проходят сограждане, видны лишь усы вождя и кончик носа, вокруг гроба цветы и многочисленные красные подушечки с наградами.
– Осторожно порожек! Осторожно порожек! – уже на выходе предупреждает офицер с красной повязкой.
Федю Файзулина хоронили всей школой, его могила недалеко от могилы отца Толика. Были цветы, оркестр, прощальные речи. Когда разошлись провожавшие Федю в последний путь, родные перезахоронили его по мусульманскому обычаю, сидя.
В классах писали сочинение на тему «Тяжелая утрата». Гетка тоже писала сочинение и не преминула внести в него долю цинизма: "Когда вошла в траурный зал, то слезы невольно навернулись на глаза, и я не знаю, отчего плачу, может от сознания тяжелой утраты или от боли в груди после отчаянной давки в толпе".
Ее исключили из комсомола.

8.
Народные гуляния Первого мая и седьмого ноября, а в Новый год вокруг елки были традиционными у молодежи небольшого городка. Собирались на площади, ходили стайками до вокзала и обратно, пели песни, знали друг друга в лицо, а если нет, то пытались познакомиться. Под звуки музыки из репродуктора устраивали танцы.
По красным праздникам обязательно проводилась демонстрация. Впереди идут учащиеся школ, сначала говорливые малыши с ольховыми ветками в зеленых листочках, их специально выращивали в ведрах с водой за две недели до праздника, потом старшеклассники несли плакаты, транспаранты, портреты и громче всех орали ура, проходя мимо трибуны. На трибуне отцы города.
 В праздник можно и поозоровать, удивить всех. Железный мост дугой прогнулся над рекой. Зачем на него взбираться? К чему испытывать страх, захватывающий дух? Почему нужно рисковать? – Внизу девчонки, они смотрят и ахают, переживают.
Первым полез Толик по наклонному двутавру, цепляясь за его ребра и ступая по заклепкам, за ним Славка и Колян. По вершине дуги можно пройти в полный рост, до воды метров пятнадцать, вода серая и холодная, отблеск свинца на срезе волны. Спускаться труднее, ползти задом наперед унизительно, значит мелкими шажками на корточках по заклепкам и снова держась за ребра двутавра.
А Володя решил искупаться в день Первого мая, с азартом бултыхнулся в воду, нырнул, проплыл метров пять – и на берег. Потом признался, что в воде, когда нырнул, нестерпимо захотел кашлянуть, но удержался, а то бы хана.
На площади группируются по интересам, образуя своеобразные пятачки. Скрытно явилась шпана из Заречья, Володю оттеснили в сторону от ребят.
– Пойдем поговорим! – предложил категорично парень в кепке, надвинутой на брови.
Его узнали, это был некто Холин, еще недавно угрожавший пришить, если Володя не оставит Нинку.
Холин был выдворен из школы еще в седьмом классе за любопытство. После одной из перемен встал в дверях класса и у девочек задирал палкой подолы, подсчитывал, сколько трусов у них синего цвета, а сколько сиреневого.
Разговор состоялся в городском саду. Шпана напала толпой, Володю ударили между ног, потом били ремнем по спине, Холин боксерским приемом ударил в подбородок. Толик и Славка бросились на выручку, Колян побежал за милицией.
Славку встретили ударом палки по голове, и он на время отключился. Холин достал складной нож, развернул лезвие, правой рукой Толик пытался отвести нож в сторону и почувствовал укол с тыльной стороны на сгибе локтя. Холин чиркнул ножом по лицу Володи от носа до уха.
Намокла от крови рубаха у Толика, Володя зажимал рану на лице. Еще работала дежурная аптека, там их перевязали. У Толика порезана вена, кровь остановили и отпустили домой, Володю увезли в больницу. У Славка на голове шишка. Когда появился милиционер, шпана уже скрылась.
Вести летят быстрее событий: хулиганье порезало на площади Володю и Толика, об этом узнали их матери. Врать, что травмы были случайными, не приходилось. Все было очевидным. Слезы, упреки – никуда не денешься.
– Ну, мам, не плачь. Больше не буду, – как в детстве уговаривал Толик.
Дознания не было, потому что не было заявления в милицию.
По вечерам с тревогой ждали матери своих сыновей. Володькин отец не  ругался, не бегал по комнате, узнав о случившемся, а забрал на лето сына к себе на стройку.  В селе Высоком строили плотину для межколхозной электростанции.
В один из майских дней не пошли ребята в школу, а сговорившись с девчатами, навестили Володю в больнице. Учителя всполошились, полкласса отсутствовало на занятиях, кто-то предположил, что отправились ребята мстить хулиганам за товарища. В городе было тихо, в Заречье спокойно. Под окнами палаты сгрудились одноклассники.
Володя подошел к окну, половина лица была в повязке, но он улыбался одними губами. Больничный халат явно был не по росту, полы халата распахнулись, и показался петушок. Девочки застенчиво отвернулись, парни заржали. Смеялся и Володя, придерживая марлевую повязку, не совсем понимая причину смеха. Колян заботливо запахнул полы халата у Володи.
После встречи с Холиным ребята поняли, что нужно учиться драться и записались в секцию бокса спортивного общества "Спартак".

9.
Психологи предложили тесты учащимся на вопрос «Что вам нравится в школьной жизни?» - ученики ответили:
– интерес к учебе – 5%;
– общение с учителями – 5%;
– отношения в коллективе – 40%;
– возможность повысить образование после школы – 35%;
– неформальные встречи – 15%.
Так обстоит дело с учащимися выпускных классов, а если учатся еще в девятом?
Была создана корпорация взаимодействия по выполнению домашних заданий. Славка сечет по математике, он решает задачи по алгебре, Володя силен в физике, задания по физике проходят через него, Толик пишет болванки для сочинений, а Колян – мастер подсказки, недаром сидит на первой парте и умеет говорить, не шевеля губами. На этом сэкономили уйму времени. Но на экзаменах спрос строго индивидуальный, идут на экзамены через каждые два дня на третий. Экзаменов было столько, сколько в перечне изучаемых дисциплин.
Славка педантично повторяет пройденный материал по билетам, его любимое место на крыше сарая. Он загорает на солнце и краснеет, как медный тазик
Толик откладывает подготовку на последний день, даже зубрит ночью перед экзаменом.
У Володи велосипед, он ездит в Заречье и занимается с Нинкой. Чем они там занимаются? На всякий случай Володя носит в заднем кармане стартовый пистолет. Из него не убьешь, но напугать шпану можно, его не остановила угроза, не заставил отступиться нож.
– За что тройка? – недоумевает Толик после экзамена по физике.
Этот вопрос задал учительнице по физике. Оказывается, не она поставила тройку, а ассистент. Ассистент – долговязый молодой учитель оправдывается:
– Ваша учительница физики посоветовала больше тройки не ставить.
– Во, дают, кто кого?
Зато с русским и литературой – полный порядок. В сочинение о Василии Теркине вложил свои стихи, получил отлично. Потом  стихи напечатали в районной газете. С любовью можно признать – Антонина Михайловна – лучшая из учителей.
Две лодки рыскают по извилистым протокам. В лодках мальчишки и девчонки гуляют после очередного экзамена. Пристали к берегу, пошли по оврагу  через заросли черемухи. Черемуха в цвету, запах ее кружит головы. Растянулись по оврагу, одни ушли вперед, другие отстали и кричат: подождите.
В сумерках он дал первую неуверенную очередь, но, смутившись от своего одинокого голоса, замолчал. Соловей дал начало, за ним последовал обвал голосов, приступили с высоких нот, на миг умолкли, затем, как дробь по сухому дереву, короткие повторы и, наконец, разлив длинной трели.
Сидели на бревнышках, смотрели на костер, летели вверх огоньки и исчезали в темноте. Для всех была весна, для каждого  своя.
Рядом с Володей Нинка, с Толиком Татьяна, с Геркой гитара, со Славкой – костер. Он сегодня костровой, тепло и свет приносит людям.  А Колян заготовитель дров.
Недавняя размолвка оставила свой след, и уже не было прежнего восторга, нетерпеливого ожидания встреч. Теперь они сидели рядом, а мысли были неодинаковыми. Толик думал, что она еще станет дорогой, он ее полюбит по настоящему, эту обычную девушку с широко расставленными глазами. Она не позволит стать самодовольным эгоистом.
– Неужели у вас всегда так скучно? – подступил с вопросом Славка, подойдя к сидевшим Толику и Татьяне.
– Развесели! – ответил Толик.
– Разве что пятки вам почесать? – и свалил с бревна Толика.
Теперь смеялись, лупцуя друг друга.
Герка играет на гитаре и поет. Вообще его зовут по-настоящему Игорь, а имя Герка прицепилось как кличка.
Я помню счастливые дни
И образ твой нежный и милый,
Как шли мы с тобою одни,
Тебя называл я любимой.
Две последние строки повторяют все вместе. Поют девочки на голоса: «Сорвала я цветок полевой, приколола на кофточку белую…»; «Мы с тобой два берега у одной реки…»; «Рожь стоит, качается, не видать конца…». Звонко раздавались песни в стынущем воздухе наперекор соловьям, уже тоненькая полоска утренней зари покрыла горизонт.
Возвращались на лодках, водянистый туман стелился по реке. Надо же было девчатам сцепиться бортами и отнимать друг у друга черпак. Одна лодка черпанула бортом воду, сидящие в ней кинулись к противоположному, лодка черпанула другим бортом и стала медленно погружаться в реку. Ошеломленные ребята барахтались в воде, веером распахнуты пальто и держат на плаву, пока не намокли. Татьяну затащили в соседнюю лодку, она не умела плавать. Нинка плыла, выпучив глаза от напряжения, Володя схватился за воротник ее пальто и стал буксировать к берегу. Славка выбрался первым на берег, протянул руку, помог выбраться. Толик еще плавал, собирал вещи на воде.
Промокшие бежали к шоссе, пролегающему вдоль реки. Помог случай: Васька-Цыган вел полуторку, он увидел ребят и довез до города. Он улыбался, отвесив нижнюю губу. Наверно, вспомнил молодость.

10.
Толик в Ленинграде, в гостях у тети Ани. Она живет в бельэтаже шестиэтажного дома на Петроградской стороне. Квартира принадлежала когда-то одному хозяину, теперь в ней семь семей, у тети Ани десятиметровая комната с голландской печью в углу. Живет здесь и Митька.
Каждый день переполнен впечатлениями, Митька вещает:
– Пока ноги не сносишь до задницы, Ленинграда не узнаешь!
Когда был свободен, то водил Толика по музеям, ездили в пригород. В Русском музеи впервые увидел в подлиннике Репина и Айвазовского; каскад фонтанов в Петергофе завораживает, как в сказке; бронзовые лошади в полный рост в Эрмитаже; пыточные камеры инквизиторов в Казанском соборе; эмбрионы в стеклянных банках Кунсткамеры вызывают невольное неприятие; с Исаакиевского собора очаровывающий вид города, перед ним Петр I в сторону Невы, за собором Николай I.
– Дурак умного догоняет, лишь Исакия мешает! – прокомментировал Митька.
Угрюма и молчалива Петропавловская крепость, пустые дворики и окна  казематов в решетках.
Дождь внезапный и обильный в одно мгновение опрокинулся на город, пролился холодными струями и убежал дальше, и опять солнце, дымится асфальт от испарений.
 Вы, конечно, помните картину Репина про казаков, что пишут ответ турецкому султану? Там несколько сбоку прописан старик с маленькой сухонькой головкой на жилистой шее, изо рта у него торчит прямая трубка. Или багровое лицо толстяка, глаза у него сплющились в узкие щелки, сам он трясется от внутреннего, беззвучного смеха. Чем дольше на них смотришь, тем больше заражаешься их весельем, по-настоящему начинаешь смеяться.
Холодная стеклянная глыба "Девятого вала" выпирает из рамок картины Айвазовского, нависает над тобой, появляется ощущение, что находишься где-то внутри, в пузе этой волны.
Картины Рериха выставлены по случаю юбилея, большинство из них написаны вдали от родины, в горной Индии. Контраст цветов, резкие переходы красок дают ощущение воздуха, неба, нетленного духа. Если смотреть на полотна издали, то контрасты рождают нежные цветовые переходы. Позже Толик видел картины Рокуэлла Кента, но это был уже повтор.
Перехватило дыхание и вздрогнуло сердце, когда увидел ее. Как она похожа на Антонину Михайловн! Почему-то идет к нему навстречу и улыбается.
– Какой приятный юноша! – воскликнула она и поцеловала Толика в веснушчатый нос. За спиной девушки улыбался Митька.
– Знакомься, Толик, это Римма, – и обнял ее за плечи.
Значит она была Митькиной подругой, разочарованно подумал Толик.
В последние дни пребывания в Ленинграде гидом для него стала Римма. Она весела и разговорчива, звенит, звенит, звенит приятным голоском.
Как она похожа на Антонину Михайловну! – постоянно восхищался Толик. Та же осанка, тот же плывущий шаг, та же чуть снисходительная улыбка женщины, которая знает, что нравится.
– Почему же, почему же все старше меня? – спрашивал себя Толик с огорчением.
Римма рассказывала о школьных годах, о том как мальчишки обманывали их, а потом и они научились наказывать обманщиков.
Она смеялась, вспоминая, как однажды мальчишки из соседней школы (обучение было раздельное) пригласили девчат на ситцевый бал в дом культуры Первой пятилетки. Готовились тщательно, шили платья из ситца, сами, конечно. И в назначенный день и в назначенное время явились на бал, поднялись по ступенькам дома культуры и с ужасом увидели объявление: "Прощание с тов. Занкиным с 12.00 до 14.00 ч. Вынос тела состоится в 14.00 ч. Администрация".
– Тогда и мы им отплатили! –  Сжимая кулачки, по доброму сердясь и выпятив губки, продолжала Римма.
Каждая из обманутых дур назначала свидание, перед этим обещая неземные наслаждения. Каждый бы клюнул на такой соблазн. Но! Ухажер, непременно с цветами, стоял у какого-нибудь памятника, ждал часами, но все напрасно.
Городские игры удивили Толика, он пытался уверить себя, что только сейчас они кажутся непонятными неискренними, а вскоре станут обыденными. Может, как в голодные годы хлеб был недоступен и желанным, но пришло время, и пропала охота так же, как страсть, а остаются только любовные игрища с ужимками обезьян. Татьяна – это тоже игра?
Римма лежала на диване, поджав ноги, и чуть приоткрыла глаза, когда вошел Толик.
– Сегодня никуда не пойдем, – проговорила медленно, устало, потерлась щекой о подушку и добавила:
– Давай лучше полежим валетиком.
Домой Толика провожал брат и на прощанье, щелкнув пальцем по шляпе, сказал:
– Ну, ты даешь! За ней все ребята на курсе бегают, а приглянулся ты. Ухватил щуку, как в детстве, – и сверкнув глазами, жестко добавил, – Близко не подходи! Шею сверну.
Толик, естественно удивился, потом оправдывался – ничто не могло разубедить Митьку.
Толик остался один и смотрел на убегающие столбы в вагонном окне. Лучистое тепло разливалось по телу, затомилось сердце, он улыбался.

11.

Глубокое лето, ночи еще коротки, хотя зори заката и восхода разделились. Бледным пятном висит луна. Легкий ветерок свивает тонкие волокна из ваты тумана. Туристы в пути, их в деревнях называют мешочниками.
Известно, что река Сестра впадает в Дубну, а река Дубна впадает в Волгу чуть выше Ивановской гидростанции. До Волги надо пройти пешком с рюкзаками за спиной (мешочники), по Волге на пароходе до Углича. Обратно через Талдом домой. Таков маршрут предстоящего пути.
Пристрастие и навыки ходить по земле, смотреть и познавать передавалось от старших к младшим. Еще Митька со товарищами сначала стихийно, потом организованно любили бродить по окрестностям с ночевками, брали с собой Толика, Коляна, Славку, Володю и других пацанов. Кому-то надо было выполнять приказания: «поди, подай, пошел вон».
Теперь Толик за старшину, в его заботы входят питание и транспорт. Транспорт – это велосипед, прозванный «тяни-толкаем»; за то, что груженный мешками, ведрами, инструментом его вел за рога руля один путешественник, а другой толкал велосипед сзади.
Походные группы собирались из старшеклассников 8 – 10 классов, руководил Лев Петрович, учитель рисования.
Жизнь у Льва Петровича сложилась необычно. В сорок первом попал в окружение гаубичный полк, снаряды на исходе, связь со штабом потеряна, горючее кончилось. Немецкий десант обложил полк в небольшом перелеске, артиллеристов взяли в плен, среди них был и восемнадцатилетний Лев Петрович. Только в сорок четвертом его освободили из концлагеря и призвали снова служить в Красной Армии. Войну закончил в Кенигсберге. Он рассказывал, что в плену часто били за длинный нос с горбинкой и допытывались:
– Юде? – спрашивали и хлестали плетью.
– Нет, украинец! – и держался тем, что хорошо пел и умел плясать.
Пел украинские и русские песни, все, что знал, даже комсомольские и пионерские: "Там вдали за рекой", "Орленок", "Взвейтесь кострами синие ночи". На нарах плакали, палачи смеялись.
Он был разносторонне талантлив, умел и учил рисовать. И была у него неотвратимая тяга к детям.
До Волги от родного города два перехода в междуречье Сестры и Дубны. Ночевали в классах сельских школ, постелив на пол тоненькие одеяльца. Завтрак, обед, ужин не отличались по составу блюд: пшенная каша, сваренная на костре в ведре, рыбные консервы – банка на двоих и кусок черного хлеба, а сверху чай от пуза с сахаром, но сахар по кусочку. – И вперед цепочкой или толпой, позади "тяни – толкай". Ноги увязают в сыпучем песке, солнце припекает, летают слепни. Если большой, то не страшно, больно кусают маленькие серые прилипчивые. Привал, ноги вверх, голову на мешок. Ручей рядом, значит можно освежиться.
Алька из восьмиклашек самая задиристая, неуемная, глазки горят, щеки от солнца покраснели, губки пухлые раскрыты от бега. Она то забежит вперед, то отстанет, то подставит ножку и убежит, скорчив гримасу. Схватит Славкину кепку с головы и отмахивается от слепней. Вокруг Славки вьется, здесь ей больше нравиться, а Славка тащит и ее рюкзак. Уж совсем вывела его из себя, когда повисла у него на спине. Он скинул мешки и Альку прижал к дереву. Она неподвижно стояла, расширив свои карие глаза, обомлела, ожидая неизвестного, потом забилась, забарабанила руками и ногами, добилась свободы, вырвалась, и все повторяется сначала
На Альку нельзя было обидеться.
Путешественников пустили на верхнюю палубу парохода, где можно было сидеть в шезлонгах или просто стоять у борта. Колесный пароход шлепал плицами, медленно наплывали и уходили дальние огни деревень, подсвеченные буи надвигались быстрее, неподвижными оставались только звезды. Пассажиры спят, ребята не шумят, чувство восторга первого путешествия на пароходе переходит в умиротворение и сознание малости твоей в этом мире.
Во всех турпоходах стоят задачи:
– помощь в колхозах;
– знакомство с хозяйством и промышленностью района;
– доложить отчетом о проделанной работе.
Первые две задачи выполнялись по ходу, хотя первая с небольшой охотой. Отчет готовили после похода всем отрядом. Отчет представлялся в горком комсомола и Москву в Дом творчества детей. Лев Петрович мог сам делать и мог убедить в полезности наших трудов. Наградой за коллективное творчество были поездки в Москву, а там концерты, посещение театров, поездки по знаменательным местам и награждение значком "Турист СССР".
Оставался последний переход туристского маршрута, когда случилась беда. За хлебом нужно было ехать в соседнюю деревню, уже вечерело. Толик послал Славку, Лев Петрович разрешил взять велосипед, со Славкой увязалась Алька и села на раму велосипеда. Вдвоем на велосипеде – прогулка по грунтовке на пять километров.
В те годы грузовые машины считали по штукам, и надо же случиться, что именно здесь на их пути попалась одна из них. Обгоняя велосипед, шофер кузовом выбил руль из рук Славки, велосипед свалился в кювет. Алька ушиблась, Славка сломал ногу. На этой же машине их отправили в больницу.
Поход закончился, началось расследование. Вызывали повестками каждого члена группы в горком комсомола, шили дело на Льва Петровича. Вопросы задавали одни и те же: "Кто разрешил взять велосипед?" "Почему поехали в позднее время?"; "А может, развлекались на дороге?"; "Вы знаете, что Лев Петрович был в плену?".
Последний вопрос был самым важным. Все ребята отрицали вину Льва Петровича, но выговор за халатное отношение к обязанностям руководителя отряда, приведшее к травматизму двух участников турпохода, он получил и был уволен с работы школьного учителя рисования.
После увольнения Лев Петрович поступил в художественную мастерскую, оформлял выставки, рисовал рекламы.
Под его благотворным влиянием воспиталось несколько десятков ребят, среди них Митька, который серьезно занялся художественным ремеслом.

12.
"Отзвенело лето песней недопетой", последнее лето отрочества, предстоит смена смысла жизни и целей.
Последний десятый класс, дорога накатана, кто есть кто- известно учителям, не утаишь и от учеников. Случайность исключена, условные и безусловные правила учебы и поведения соблюдаются с обеих сторон. Мальчишки ходят в школу с тетрадками за пазухой, девочки по-прежнему зубрят на переменах по учебникам.
У Толика все в порядке, даже очень сплошной порядок. Когда тебе хорошо, хочется, чтобы и другим было хорошо. Если от однообразия тихо, иногда пусто в душе, то большое желание взорвать тишину, закричать, сокрушить, переделать. – Что переделать? Еще не осознано, но надо! Но есть долги, по ним нужен расчет.
Первый долг. Запастись топливом на зиму, обычно печи топили торфом. В Гортопе выправлен документ, оплачены счета и Васька-Цыган на полуторке везет Толика, Славку и Володю на торфоразработки. Васька рулит и смеется, скалит белые зубы, он всегда веселый и всегда рад друзьям. На разработках куча торфяных брикетов и никого нет, ни сторожа, ни кладовщика, ни нормировщика. Васька показывает на часы, надо поторапливаться. Загрузились брикетами, по форме напоминающими банки из-под американской тушенки, отвезли. Приехали второй и третий раз, по количеству семей в доме заготовляли топливо. Некому отдать документы, а Васька ждать не хочет, мы для него левый заработок. Решено, сунули платежные документы, квитанции в дверную щель склада и уехали.
За всякий труд полагается вознаграждение, не то труд не будет иметь цены. Что будем пить?! – вот в чем вопрос. Шампанское никто в жизни  не пробовал, а хотелось узнать, что це таке. Устроились у Славки вокруг стола, принесли кастрюлю. Сказывали знатоки, что шампанское брызжет во все стороны, когда открываешь бутылку, а не хотелось проливать ни капельки. Доверили Володе откупоривать бутылку, он осторожно развязал проволоку и, слегка пошевеливая, потащил пробку и потом спокойно наполнил до половины граненые стаканы. Напиток зашевелился в стаканах, как на дрожжах поднялась пена, а внизу на донышке скопилась влага с золотистым оттенком. В голове закружилась легкая карусель, когда выпили за исполненный первый долг.
– Так это и есть шампанское! – воскликнул Толик разочарованно и стал трясти  закрытую бутылку над столом.
Хлопок, пробка в потолок и пенная струя, как из огнетушителя, полоснула по стене. Удалось перехватить малую долю шампанского с помощью кастрюли, а Толик получил по шее. Не шали!
Серьезный долг. Секция бокса выпускала своих учеников, на стадионе устраивались показательные выступления. Хотя и были учебные бои, но без зрителей и того ажиотажа, который присущ всяким соревнованиям.
Осенняя спартакиада начиналась с легкой атлетики. Честь школы защищал Герка в прыжках в высоту, у него был юношеский разряд. Колян был востер в беге на восемьсот метров, он мог пробегать и больше, в этом ему не было равных. Он всегда убегал от ожидаемых неприятностей, убегал, мелко перебирая ногами, но ритмично и спокойно. А было от чего убегать, если кого-нибудь толкнешь случайно или подставишь ножку невзначай.
Бокс был последним видом соревнований на спартакиаде, Володя против Холина – предводителя Зареченской шпаны. Это он оставил след от ножа на лице Володи, от носа до уха был различим шрам. И все из-за красавицы Нинки.
На трибуне Толик и Славка с Алькой, Славка подружился с ней после похода и того происшествия, что приключилось на сельской дороге.
Холин держится свободно, руки в перчатках у пояса, голову и грудь не прикрывает, уходит от удара, закрывшись плечом или отклоняясь всем корпусом назад, при этом очень подвижен.
Володя топтун, стойка у него классическая, как учили, удар принимает двумя перчатками. Вот пропустил хуг слева. Очки набирает Холин. Шрам у Володи багровеет.
Во втором раунде Холин идет в атаку, он не поднимает рук к голове, а наоборот сам нагибается к рукам. Зареченская шпана ревет, стучит ногами, показывает кулаки. Толик поглаживает запасные перчатки, Славка выставил вперед свою палку, Алька затаила дыхание, Колян сопит.
Нужно знать Володю, хоть он и не скор на руку, но расчетлив, на фу-фу его не возьмешь, недаром делал его строитель-отец. Он проводит обманный прямой правой и в мгновенье апперкот левой в подбородок Холину, тот запрокинул голову, последовал удар ему в лоб. Холин сел на зад, затем опрокинулся на спину, из носа пузырилась зеленая сопля.
Победа нокаутом. Шпана злобствует. Друзья Володи торжествуют. Со стадиона шли гурьбой, потом разделились по парам. На прощанье Алька сказала Славке
– Больше меня не провожай.
Славка с ожесточением хлестал крапиву на обочине дороги палкой. Алькина мать не разрешала дружить, это он чувствовал по ее высокомерному тону при разговорах с ним. Знали, что Алька из благополучной офицерской семьи.
– Мамка не любит нищих-то, – прокомментировал событие Колян.
– Любовь одна, а объектов любви много, – утешил друга Толик.

13.
Главный долг оставался неоплаченным. В сей долг входило окончание школы, после чего необходимо было менять ориентиры, ставить новые цели.
Мало кто догадывался, что будут они до конца дней своих должны и родителям, и детям, и близким, и сообществу людей.
Постановление партии и правительства весной пятьдесят четвертого всколыхнуло город. Готовился десант на освоение целинных земель. Это не был десант сорок четвертого, шли только добровольцы, а среди них неприкаянные и неустроенные, желающие начать жить сначала; хитрованы, польстившиеся на большие подъемные, и комсомольцы по путевкам горкома.
– Нет, нет! – родители были категоричны.
– Даешь целину! – звучало по радио и с плакатов.
"Десятый класс школа № . . . в городе М. в полном составе отправляется в Казахские степи", – писали газеты.
Выбор был сделан, пусть видима цель, но смысл для юношей затаенный – самоутверждение, действие во благо не только для себя, но и для других. Сопричастность в общем деле, игнорируя личные интересы, приобретение собственного смысла жизни влекло мальчиков из 10"Б" на Восток, в степи.
Едут Толик, Славка, Володя, Колян, Герка вперед заре навстречу.
– Дурак! – Митька в своем письме Толику был краток.
Плакали молодые подруги и пожилые матери. Татьяна обещала ждать, Антонина Михайловна поцеловала Толика в лоб. Нинка не пришла на проводы, не было среди отъезжающих и Володи.
"Сиреневый туман над нами проплывает . . ." – поет Герка, аккомпанируя себе на гитаре, он стоит в тамбуре, слова песни предназначены провожающим, – "над тамбуром горит полночная звезда . . ."«.
В сумерках едва различимы лица. Поезд тронул осторожно, в окне густое облако надвигающейся ночи.
Нинка ответила Володе:
– Нет, и не думай! – отказ от совместной поездки. Напряженный поворот головы выдавал, что она ждет удара. Володя не дрался, но надрался и угодил в милицию за хулиганство, сломал пару пролетов забора в городском саду. Только через сутки он уехал догонять товарищей.
Теперь лежал на верхней полке вагона и курил, стряхивая пепел в спичечный коробок. Некуда было деться от неприятных воспоминаний:
". . . Видел себя как бы со стороны: затылок, уши  . . . Различал лица, повернутые к нему. Сначала одно возвышалось  над другими, с шевелящимися губами подвижного лица, как в пантомиме. Затем другое, улыбчивое, мягкое. Третье было обращено в сторону. Он видел выпуклый глаз очков и блестящий полумесяц лысины. Четвертое. Пятое . . . Он не слышал, но знал, что они говорят: « Не оправдал доверия, опозорил комсомольскую организацию, должен понести строгое наказание». Володя смотрел упрямо перед собой и твердил про себя: "Пожалуйста, пожалуйста говорите. Буду сидеть вот так". Потом посмотрел на выступающих и думал: "Неужели не понимают, что все было намного проще? Ну сломал забор, сопротивлялся, когда задержала милиция . . ."
Можно было оглохнуть от тишины! . . . Слово предоставляется Володе. Нужно говорить. Встал. Собираясь с мыслями смотрит в глаза одному, другому … Глядят на него строго, осуждающе. Медленно, трудно складываются слова: "Доверие оправдаю …" Товарищи не простили, выговор занесли в учетную карточку. Было предложение отобрать комсомольскую путевку. Но поверили. Наказали, но поверили.
Мимо шумных станций и глухих разъездов проносился веселый поезд. А Володя был один. Закроешь глаза и сразу же наплывом ее лицо, смеющиеся с лукавой улыбкой.
– Зачем мне эта целина? – задавал вопрос Володя, – сойти на первой остановке и назад, готов был решиться, но что-то удерживало.
Уплывало любимое лицо, образ становился неотчетливым, уже силуэт вдали колеблется, четкие очертания пропадают. Знакомый запах. Ее духи, кто-то смеется внизу в купе заливистым знакомым смехом. Разливают водку по стаканам, говорят, спорят. Спустился вниз и принял протянутый стакан. Выпил и отпустило в груди, стало легче дышать.

14.
Бледно-лимонная заря с розовыми подпалинами начинала день. Налетевший ветерок схлестнул прутья молодых деревцев, выдул искры из папиросы, завихрился, закрутил обрывки газеты около вагончика. Поднимется солнце и встанет неподвижно в центре неба, и плотные полосы пыли будут  стегать по земле при каждом вздохе знойного воздуха. И так захочется домой, где за штыками заборов проснулась сирень, на суставчатых ветках лопнули почки. Сквозь густой ольховник ведет тропинка в лес, босые ноги чувствуют каждый камешек на дороге, стеклянные капли росы на обочине и солнце ласкает, нежит спину…Ностальгия. – Это сравнение настоящего и прошлого, сравнение живой жизни не с идеалом, напетым в кино, радио, книгах, а с реальными прожитыми событиями. Сравнение реального с идеалом вызывает разочарование. Сравнение реального с прошлым приводит к ностальгии.2
Первый визит в школу. Приветливо встретили учителя, Анна Михайловна расцеловала парней, при этом потрепала волосы Толика, а ему так захотелось прижаться к ней, ощутить тепло и почувствовать ответную ласку, он даже зарыл глаза.
– Мальчики, вечером жду к себе на чашку чая, – пригласила она.
Вроде все знакомо в школе, классы и коридоры, парты и столы, а все же не то, как-то мельче, отчужденней , будто смотришь на вещи в перевернутый бинокль. Когда-то знакомые лица стали неузнаваемы, улица стала уже, а деревья выросли, дом покосился, и окна потемнели.
Нинка вышла замуж и уехала в Воронеж
 – Хрен теперь догонишь! – сморозил Колян и прикрыл ладонью рот, блеснув косыми глазами из под очков.
– Да ну! –  Притворно удивился Володя, а про себя сказал, – стерва!
Татьяна была приветлива и смущена, но также смеялась, слегка изгибая стан и подаваясь вперед. Она смотрела вопросительно, и, казалось, чего-то ждала. А Толик не мог ответить на ее немой вопрос. Да, было мгновение возврата утраченного чувства, но в остальное время равнодушие и пустота вытесняли все эмоции.
Алька уехала из города к новому месту службы отца, кажется на Кавказ.
Для ребят была открыта дорога в любой институт. С медалью "За освоение целины" брали без конкурса. Славка пошел  в Московский энергетический институт, Володя сохранил семейные традиции и подался в инженерно-строительный, Толик решил переждать годик, осмыслить и подумать, кое-что написать, но осенью его призвали в армию.
Незаметно исчез Колян, ребята знали, что он поступил в семинарию.
После реабилитации отца, Гетку приняли в университет. Что примечательно, они часто встречались со Славкой в Москве, их дружба тянулась долгие годы, хотя она вышла замуж, а он женился.
Герка был уже на втором курсе военно-морского инженерного училища, учился в Ленинграде и, приезжая в отпуск, смущал морской формой местных девиц.
Это были уже не муравьи, наличие цели дает возможность обрести смысл жизни. Этот смысл линяет, утрачивает свою значимость в процессе достижения цели, в повседневной работе, в надоевших нуждах, неуверенности и нищете. Смысл обретает новое звучание, когда пройдут годы.
15
Приложение

Я помню счастливые дни
И образ твой нежный и милый.
Как шли мы с тобою одни,
Тебя называл я любимой.

Как пламя, сжигала любовь.
Куда подевалась усталость?
Теперь не вернуть ее вновь,
Лишь память о ней мне осталась.

Напрасно возврата я жду,
Она навсегда позабыла.
Счастливые дни не придут –
Так значит, совсем не любила.

Я знаю, что ты не придешь
В заветное место у сада.
Другими мечтами живешь
И мне позабыть тебя надо.
***

Сгорел закат, зажглись на небе свечи,
Затихло на ветвях дыханье ветерка,
Спустилась ночь безмолвна и строга
И я спешу к подруге в этот вечер.

Я жду, когда прохожие уйдут,
Пустеет улица за новою оградой.
Мои часы минутами бегут,
Теперь хожу один среди деревьев сада.
Я обещал себе, что не приду,
Напрасно больше ждать не буду,
На следующее утро все забуду,
А вечером опять до ночи жду.
***

Если он идет тебе навстречу,
Если ты смущенно смотришь вниз,
А когда пройдет, то губы шепчут:
Нет не уходи, вернись, вернись.
Если грусть сама к тебе невольно
Вдруг порой придет, когда одна,
Если сердцу нестерпимо больно,
Значит ты сегодня влюблена.
***

Роняет парк последнюю листву,
Ушло за море солнечное лето,
А я еще по-прежнему живу.
Теплом Любви твоей согретый.

Но почему не думал при прощании,
Что ты та самая, о ком давно мечтал?
Лишь только здесь вдали, на расстоянии.
Понятно стало мне: кого я потерял!

Кружится лист в раздумье над тропой
В скупых лучах холодного заката.
И грусть уселась на скамью со мной,
Шепча, что лету нет возврата.
***

Забыть ли ночи лунные,
Туманы по утрам,
Когда с тобой не мерили
Мы время по часам?

Хочу сквозь расстояния
Я слышать голос твой,
Хочу все время чувствовать,
Что я любим тобой.
***

Снова и снова осень.
Вот уж который год
Ветер безжалостно носит листья
А дождь все идет

Пыльные мутные стекла
Бьет монотонная дрожь.
Осень до нитки промокла,
Дождь, бесконечный дождь.
***

Ты не знаешь,
Как стынет осень,
Раздарив по ветрам свой покров.
Ты не слышишь,
Как жалобно просит
Ветер о чем-то среди проводов.
***


Четырехугольно
Писем полотно,
Но досадно в пятом –
Все заключено
***

Может над Вами безбрежная синь,
Золото света вокруг океан,
Вас не печалит осенняя стынь
И не тревожит холодный туман

Так вот представьте: потоки дождей,
Сумрачных туч замогильную тень,
Лист одинокий средь голых ветвей
Держит последний осенний день.



Часть III
1.
Конец пятидесятых годов прошлого столетия. Значительное сокращение Вооруженных сил в стране. Общевойсковые, авиационные, танковые, флотские соединения в большинстве своем расформированы: военнослужащих – в народное хозяйство, самолеты – на слом, танки – в ангары или в чисто поле, где они будут ржаветь до металлолома, корабли на прикол и демонтаж. Все высвободившиеся средства идут на создание щита страны, ракетных войск.
Уходят в запас ветераны Отечественной войны, они прошли через грозные годы, научились воевать, но не получили образования, в лучшем случае учились на ускоренных офицерских курсах. Для новой техники нужны новые кадры, специалисты, предпочтение отдается молодым.
Началом офицерской службы лейтенант Прокофьев считал то мгновение, когда он откроет дверь в кабинет командира полка и доложит о своем прибытии. Полковник Семенов сидел вполоборота к вошедшему, облокотившись на спинку кресла. Медленно повернул голову и жестом пригласил сесть. Седые волосы полковника подчеркивали строгость смуглого лица, желтоватые белки глаз выдавали какую-то внутреннюю болезнь, правую руку он держал под ремнем на боку.
Не успел лейтенант присесть, как зазвонил телефон, полковник слушал, хмурился, потом приказал:
– Отправляйтесь к дежурному, У него "ЧП" – машина в кювете. Срочно принять меры, шофер под машиной.
Дежурный майор Ледников надевал шинель, в волнении не мог попасть портупеей под погон. Говорил быстро-быстро:
– Лейтенант, бегом в автопарк, бери тягач и скоренько поезжай на аэродром.
По дороге, на прямик пробитой через поле и кустарник, сновали машины со щебнем и песком, везли раствор цемента на строительство объекта. Крутой спуск с поворотом на дне буерака особенно опасен, здесь и занесло машину, и она влетела в топкие берега небольшого ручья. Надсадно ревел мотор, впустую крутились колеса, передние скользили по кромке твердой дороги, пытались зацепиться и вытащить машину из вязкого грунта. Шофер вылез из кабины, щуря лукавые глазки, ответил на вопрос лейтенанта:
– Никто не пострадал. Если вас не напугать, то будешь торчать здесь до вечера. Стоять мне ни к чему!
Дежурный отобрал права у шофера, машину вытащили, обратно в часть ее вел лейтенант Прокофьев, майор Ледников сидел рядом и ругался:
– Черти нерусского бога, вот с ними придется служить. Распустились на стройке. Этому шоферу Романовичу век машины не видать.
– А что строят, – поинтеросавался лейтенант.
Майор стал пространно объяснять, потом спохватился и предупредил, чтобы никому об этом не рассказывал.
Красные казармы на окраине города Песоцка издавна служили пристанищем для военных, после войны здесь размещался гарнизон летчиков бомбардировочной авиации. Наступило время перемен, казармы и аэродром передали новому полку, а летчиков частично демобилизовали, а некоторых перевели служить в другие полки.
В казармах гулкие пустые стены, железные кровати без матрасов и холодный цементный пол. Прибывали офицеры всех родов войск, располагались на свободных кроватях.
День начинался утренним построением, распределялись офицеры по нарядам, большая часть времени ничем не была занята. Жили свободной оравой, не различая чинов, были молодые выпускники училищ и немолодые, старшие по званию и возрасту офицеры. Сгрудились в одной казарме, травили анекдоты и байки, забивали "козла", играли в шахматы, сидели в курилке.
Старший лейтенант Родин в погонах танкиста устраивался надолго и предлагал:
– Сжуем по три папироски и пойдем, сгоняем в шахмачка.
Широколицый с белесыми ресницами, плотный телом и широкий в плечах он привлекал к себе деловитостью и добротой. В минуты волнения у него по детски трепетали ресницы, прикрывая серые глаза. Последние три года он командовал взводом в танковом полку, после расформирования попал в ракетную часть.
Это был Юрыч, наш старый знакомый. После Суворовского училища закончил танковое, в ракетных частях служить не хотел, да никто его об этом не спрашивал, перевели с повышением на командира роты. Женат.
Володя Чекушев говорит лениво, произносит букву "л" словно перекатывает ее во рту, как леденец. Его прозвали поручиком за тонкие усики и мятую фуражку. В прошлом он был техником по обслуживанию самолетов и любил вспоминать:
– Ту-4 наш кормилец и поилец. В полете включают летуны антиобледенитель на пять минут, а в журнале пишут полчаса, неистраченный спирт по флягам и гуляй рванина. Технарям тоже доставалось.
Майор Ледников – заместитель комбата по политчасти, при встрече с офицерами первым протягивал руку, встряхивал ею при пожатии, словно предлагал:
– Здравствуйте, пожалуйста!
Юрыч прозвал его "рукосуем". Рукосуй любил говорить, оглаживая голый, словно побитый молью, череп.
Можно услышать – Ой, как хорошо офицеры живут!
А я вас спрашиваю, – Во что обходится тряпка для семьи? – при переезде к новому месту службы выбросили все лишнее. Приехали, надо мыть полы в новой квартире, а чем? Взяли у сына штаны и пустили на тряпку, вот вам цена тряпки.
У Ледникова рецепты на все случаи жизни:
– Жена офицера должна работать, пусть хоть судомойкой. Когда жена не работает, и нет детей – нет ничего хуже для семьи.
– Есть кто-нибудь из Питера – спрашивает вновь прибывший лейтенант в морской форме.
Таковых не оказалось, зато по специальности ближе оказался лейтенант Прокофьев, окончивший саперное среднее училище. Эдуард Михалев учился на военно-морском отделении Ленинградского инженерно-строительного института, и после окончания в звании лейтенанта был направлен в ракетный полк.
Познакомились Сашка Прокофьев и Эдик Михалев, договорились снять комнату в одном из частных домов в городе. Для них нашлась подходящая площадь у немолодой хозяйки в старом бревенчатом доме. Кроме офицеров в доме жила дочь хозяйки с маленьким сыном.
Пока оборудуют гостиницу или найдут служебную квартиру в полку, временно сгодится и это убежище с удобствами во дворе.

2.
Судьбу молодых парней обычно решает военкомат. Как только Игорь Морозов по прозвищу Герка вернулся с целины в родной город и встал на военный учет, ему принесли повестку на призывную комиссию. Шел призыв молодых, родившихся в годы войны, в период демографического провала, поэтому призывников было недостаточно для пополнения армии, и подбирали всех – кто имел отсрочки, даже бывших заключенных, недавно амнистированных.
Для Герки представился выбор: военное училище или служба солдатом. Он выбрал первое, и после вступительных экзаменов был зачислен курсантом Военно-Морского училища в Ленинграде.
Началось. Рота подъем, на зарядку становись, форма одежды – голый торс, за окном около нуля.
После завтрака – на занятия, а спать так хочется. Ничего не различаешь, ничего не слышишь. Левую руку под воротник фланельки, на руку подбородок, в правой руке еще держится ручка, и прикорнул до поры, пока не разбудит резкий голос лектора или спасительный звонок на перемену. У Вальки на носу очки, он умно поблескивает ими, а глаза закрыты. Однажды ему залепили очки бумажками, когда он вздремнул, а после пробуждения не мог сразу понять, что происходит. Мотая головой, разглядывал свои руки, вокруг потешались, и только громкий смех разбудил его окончательно.
Первокурсники – "без вины виноватые". Кто больше работает на расчистке снега, на овощной базе, участвует в оцеплениях при общегородских мероприятиях, несет караульную службу или чистит картошку на камбузе? Конечно первокурсники, и здесь не было дедовщины, так положено.
Приходит с парада рота, чистят курсанты карабины, построение через полчаса. Вот оно долгожданное праздничное увольнение! Но фиг с маслом. На Финляндский вокзал для училища прибыли вагоны с углем, простой дорого обходится. Рота направляется на разгрузку.
Первая сессия запомнится надолго. Экзамен по высшей математике. Герка ходит по коридору и клянет себя, что не брал в руки конспект в течение семестра, только перед экзаменами поднял целину. Сдал экзамен вполне прилично и все угрызения совести, обещания типа "больше не буду" улетучились. Новый семестр – новые заботы. Все же нагрузка в экзаменационную сессию дает о себе знать: ночью сон прерывистый, нечеткие образы сменяют друг друга, бесконечно с кем-то споришь, пытаешься дотянуться до желанного, но не можешь – все что-то мешает – нервный срыв, в медсанчасти дают успокоительное.
На втором курсе они станут "неподдающимися", а это значит, что выстояли перед муштрой первогодка, нелегкостью учебы по программе высшей школы и городскими соблазнами.
"Веселые ребята" – это курсанты третьего года обучения, для них стало многое привычным и обыденным. Приспособились жить в "ящике". Увольнение только в субботу и воскресенье до двадцати четырех ноль-ноль, да и то не каждый раз, с ночевкой отпускали лишь женатиков.
Вдруг вышел приказ по училищу: "В целях повышения успеваемости запретить увольнения в город в период экзаменационной сессии". Свой протест третьекурсники выразили отказом от приема пищи. Привели роту в столовую, курсанты молча сидят за длинными столами и не притрагиваются к завтраку. Здесь уже командир роты, взводные, замполит факультета, а потом явился и сам адмирал – начальник училища. Роту вывели на плац, два часа разбирали конфликт. Найдены зачинщики, вскоре их спишут на флот, "полетели" командиры в строевые части. Но все же увольнение курсантам разрешили.
Не знали мальчики, что за коллективный отказ от пищи последует наказание для всех – стрижка под бокс, клеша ушить, бескозырки по стандарту. Заместитель по строевой подготовке лично проверяет курсантов перед увольнением.
– "Пришел Стыч, начал стричь!" – поговаривали курсанты, завидев подполковника Стычинского, не смели попадаться ему на глаза.
Подполковник не был строевым моряком, но дело свое знал, получив опыт коменданта морской базы в городе Балтийске.
Кадровый вопрос решен, нужен качественный  состав офицеров флота. Особенно строгим стал режим, наводился порядок на флоте после гибели крейсера "Новороссийск" на Севастопольском рейде. "Новороссийск" бывший итальянский линкор, попавший в Россию в счет репараций после второй мировой войны. О происшедшем рассказывал курсантам разжалованный контр-адмирал, очевидец событий, на лекции по парт-политработе:
– "Корабль натолкнулся на донную мину, оставшуюся после войны. Это первая версия. Вторая версия – с подводной лодки диверсанты, которыми командовал известный капитан Боргазе, подвели мину под корпус корабля и взорвали, тем самым, осуществив месть за проигранную войну.
Первая версия была более правдоподобна, так как в ходе траления было обнаружено еще несколько донных мин у пирса. Взрыв одной мины для корабля такого класса, как "Новороссийск" не гибельна. Корабельная команда три часа боролась за его живучесть, прибыли спасатели с берега и с соседних кораблей. Для того чтобы выровнять судно, нужно было затопить отсеки, симметричные поврежденным. Никто толком не знал схему отсеков и правила их затопления. Вследствие неправильных действий "Новороссийск" начал переворачиваться вверх днищем, как говориться "оверкиль". Все, кто находился на палубе, оказались в воде. Были смельчаки, которые шли по корпусу судна во время его переворота.
Вокруг корабля на море колышутся головы моряков, спасавшихся вплавь, до берега больше мили".
Бывший контр-адмирал вины своей в этой трагедии не раскрыл, но передал весь ужас той паники, которая возникла при гибели "Новороссийска":
"Пришлось плыть большей частью под водой, на поверхности плывущих сразу же хватали за руки, за голову, за плечи и тянули вниз. Многие не доплыли до берега, спасательных средств рядом не было.
Внутри корабля оставались команды спасателей, они были живы до тех пор, пока держалась воздушная подушка. Они ждали помощи и вели себя мужественно, однако, если просверлить отверстие или вырезать лаз в днище, воздух сразу уйдет, и людей затопит вода. Искали выход, судно в перевернутом положении отбуксировали в отдаленную бухту. Несколько дней слышались голоса моряков, они пели "Варяга". Только двоим, из трехсот человек, удалось спастись через сверление дейдвудного вала ходового винта.
Погибших хоронили в два приема, тайно, в братских могилах, без посторонних, даже родственников не допускали к гробам. Первая партия была из утопших, вторая – из усопших в корпусе "Новороссийска". При засыпке траншеи первой братской могилы на гробы свалился бульдозер".
После лекции на семинаре был произведен анализ трагических событий, сделан вывод, подведен итог и т.д.
После гибели "Новороссийска" была произведена чистка всех флотов.

3.
Двадцать семь парней, двадцать семь автоматов и две передвижные электростанции – взвод в подчинение лейтенанта Прокофьева. Каждая пара глаз нацелена на тебя: с улыбкой, простодушно, бессмысленно, с хитринкой.
Политзанятия по утрам, солдаты рассаживаются на койках в казарме около своих командиров. Для лейтенанта нет затруднений, но время тянется медленно, а тема исчерпана, он повторяется, подбирает новые выражения. По лицам видно, что подчиненным не интересно, на койках можно вздремнуть полулежа, подумать о своем. Двое играют в шахматы, расположив доску в проходе, и поглядывают на нее краешком глаза. Наклонив голову так, что виден затылок, рядовой Волков сидит неподвижно, на полу развернута книга, читает. Если не интересно, каждый будет сам по себе, и не соберешь их в одно целое – это первое, что усвоил лейтенант Прокофьев.
Оживление пришло, когда вопросы коснулись насущного, бытового, повседневного: почему сахар дают только утром, а не утром и вечером; когда получат теплое белье; почему не пускают в увольнение и т.п.
– Вот полюбуйтесь лейтенант. Ваш подчиненный задержан дежурным вне расположения части, – сообщил майор Ледников утром следующего дня.
Рядовой Волков был в нижнем белье, в сапогах на босу ногу и в накинутой на плечи шинели.
– Где вы были? – первый и самый трудный вопрос.
– Пробежку делал вокруг казармы, спокойно ответил Волков.
– Это в пять утра вы пробежку устроили? – удивленно спросил лейтенант. – Да еще в шинели и сапогах?
– В гимнастерке ночью из казармы не выйдешь, дежурный не выпустит, а в таком виде, – майор Ледников провел рукой снизу вверх, – оправдание простое – в уборную пошел.
Волкова отпустили, но майор не унимался:
– В полусотне метров от ограждения городка стоит вагончик, он остался бесхозным с тех пор, как летунов перевели. Так вот, туда и повадились солдатики, там их принимает некая Лёля. Волков не первый, кто у нее побывал и получил удовольствие за трояк (три рубля были в цене и имели грязно-зеленый цвет).
На следующий день вагончик разнесли в щепки и сожгли кучу хлама.
– Враги сожгли родную хату! – смеялся Волков, когда уводили его на гауптвахту за самоволку.
Понял молодой лейтенант, что с подчиненными надо встречаться и в не служебное время, знать их не только в лицо, но и то что они думают и чего они желают.
Запах гуталина и цветочного одеколона был густой и терпкий. Дежурная лампочка над входом едва освещала ряды солдатских коек. На одной из них увидел лейтенант солдата, укрывшегося с головой одеялом, сбоку торчала гофрированная трубка. Раскрыв одеяло, лейтенант разбудил солдата. Рядовой Лаптев сел на кровати, замотал головой, обтянутой резиновой маской противогаза, разглядел лейтенанта сквозь запотевшие стекла и резво вскочил.
– Ожидаете химическую тревогу? – спросил лейтенант.
– Нет, волосы приглаживаю, – ответил Лаптев, сняв противогаз.
Утром в казарме перед построением на поверку шумно и бестолково.
– Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант побреемся, – это опять Лаптев, в руке у него раскрытая опасная бритва.
Смотрит бесцветными глазами без всякого выражения. Невольно охватывает беспокойство, а после раздумья Прокофьев решил – пугает, видно из урок, нервы проверяет.
– Чего же хочешь? – безапелляционно заявил Эдик, когда Саша Прокофьев рассказал о проделках солдат его взвода. – Шлют к нам из частей придурков и неисправимых по пословице "На те Боже, что нам не гоже".
Солдат есть солдат, что прикажут, то и выполняет. Сегодня роют окопы в полный профиль. Лейтенант Прокофьев сапер, знает в этом толк.
– Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант вы давно служите? – хитро улыбается бывший шофер рядовой Романович.
Ему не принесли шоферские права в казарму, как он ожидал. Приказом по части сняли его с машины, которую он загнал в кювет. Теперь он дизелист в подразделении электропитания, которым командует лейтенант Прокофьев.
Волков, не ожидая ответа, пристал к Романовичу, подделываясь под голос лейтенанта:
– Товарищ солдат, ваши действия при взрыве атомной бомбы?
– Ну, лезу в щель, сажусь на корточки, голову в каске пригибаю к коленям, – Романович знает, что от Волкова просто так не отвяжешься, поэтому говорит и показывает с юморком,
– Не правильно! Нужно отвечать обугливаюсь, – поправляет Волкова под смех солдат.
– Прекратить! – останавливает забаву лейтенант.
Но Волкова не остановить.
– А почему, товарищ лейтенант, придумали много всякого оружия, а защита от него одна – рой матушку землю и прячься? – Потом добавил, – Я бы рекомендовал персональные бронированные колпаки вместо касок.
На лейтенанта пахнуло перегоревшим одеколоном, глаза у Волкова подозрительно поблескивали, сам он был довольно возбужден.
– Рядовой Волков, вы пьяны! – сказал лейтенант так, чтобы слышали другие солдаты.
– Нет, товарищ лейтенант, конфетки с ромом ел.
– Откуда у вас конфетки с ромом? – лейтенант понимал, что дурит его рядовой Волков.
– Из дома в посылке прислали, – усмехнулся Волков.
– Хватит болтать, от вас одеколоном разит за версту. Вернетесь в казарму, напишите объяснительную
По возвращении в часть дежурный сообщил лейтенанту Прокофьеву номер телефона, по которому он срочно должен позвонить. Лейтенанту предлагали явиться в двенадцатый номер гостиницы в городе.
– О чем речь? – поинтересовался лейтенант.
Ответ был коротким:
– Для беседы.
В однокомнатном номере гостиницы лейтенанта встретил улыбчивый майор, внимательным взглядом осмотрел прибывшего и заговорил первым о серьезности проблемы становления ракетных войск. Особо подчеркнул секретность развертывания полка, комплектования изделиями и личным составом подразделений и предложил докладывать ему о всех проявлениях антигосударственных настроений, критики правительства, недовольства деятельностью партии. Своевременное предупреждение негативных последствий – главная задача, и в этом может помочь лейтенант.
Понял лейтенант Прокофьев, что уготована ему судьба "стукача", и отвтил после недолгих размышлений:
– Я, как комсомолец, никогда не пройду мима антигосударственных, антиправительственных, антипартийных высказываний или действий со стороны офицеров и солдат, а открыто выступаю на собрании со своими замечаниями …
– Вы меня не так поняли, – мягко остановил его майор, – иногда люди могут невольно ошибаться или действовать намеренно и скрытно, тогда нужно своевременно принимать меры.
Чтобы прекратить уговоры, лейтенант решил рассказать майору байку и прикинулся непонимающим простаком:
– Помогите мне разобраться, в чем враждебная для нас агитация на простом примере.
Стоит босой мужик у витрины с газетой и читает постановление о введении налогов на живность и негромко говорит:
– Вот жмут, вот жмут!
– Кто жмет? – спрашивает молодой человек, остановившись около мужика.
– Кто жмет? Сапоги жмут. – Отвечает мужик.
– Так ты ведь без сапог!
– Оттого и без сапог, что жмут. – Ответил мужик, высморкался и пошел на базар.
Майор засмеялся, потом заинтересованно осведомился:
– Кто рассказал эту байку?
Вот так у опытного чекиста и станешь "стукачом" подумал лейтенант и спокойно ответил:
– Я рассказал.
Майор хмыкнул, испытывающее посмотрел на лейтенанта Прокофьева и под конец предупредил, что об их беседе никто не должен знать.
Вербовка не состоялась.
"Наше поколение будет жить при коммунизме" – вещал Н.С. Хрущев и запретил выделять угодья для покосов частникам, содержащим скот. В один год государство выполнило пятилетний план по заготовке мяса.

4.
Митька, теперь Дмитрий Михеевич, стал известным среди художников-прикладников, его дипломная работа получила высокую оценку. Он работал в художественном объединении, а кроме того выполнял индивидуальные заказы, но вскоре перестроился и начал заниматься плакатной графикой. Для своей мастерской он облюбовал солярий на крыше шестиэтажного дома, в котором жил вместе с теткой Аней. Из открытой веранды с колоннами соорудил помещение с балконом, внутри помещение отделал полированным деревом, и получилась светлая просторная мастерская художника.
Его плакат "Партия – наш рулевой" вышел миллионным тиражом и открыл ему дорогу для деятельности в области политического плаката. Признание художника-плакатиста он получил за границей на конкурсе плаката в защиту окружающей среды в Польше, тогда слово "экология" не было в употреблении. Плакат его был прост и лаконичен – на дне унитаза он расположил земной шар.
Все время Дмитрий проводил в мастерской, там спал и дневал. Не гнушался рекламными плакатами для артистов, брал заказы даже на плакаты по технике безопасности для организаций. К деньгам относился равнодушно, называл их "капустой", "капуста" шла к нему, заказы не прекращались.
– Если хочешь везде успеть, бери больше заказов, – говорили знатоки.
Частенько у Дмитрия собираются стихийные компании, друзья по ремеслу, бывалые эстеты, заказчики, артисты и девушки. Известный тенор из варьете поет сладким голосом под гитару в промежутках между рюмками. Дмитрий может пригласить и певицу из джаза Бадхена или стюардессу из Аэрофлота.
– Нет, – говорят мужчины, – посидим одни.
Римма живет с Дмитрием, но ей не нравятся частые попойки. Она считает себя модельершей, а работы по душе не найти. Модельерши еще не в моде, их встретишь разве только в театральных мастерских. Дмитрий обещал всякую поддержку и помощь. Наконец проявила свой настоящий характер и ушла, на прощание отрезала рукав у пиджака и штанину у брюк Митькиного выходного костюма. Теперь он любит показывать костюм гостям, добавляя при этом:
– Последний писк моды!
Не стало Риммы, пришла Сима. Сима, чопорная женщина с поднятым подбородком, сидит среди мужчин, словно делает им одолжение. Она считала себя незаурядной поэтессой, писала стихи о душевной боли, измятых крыльях судьбы, совратителе-демоне и о прочей мутотени. Ей хотелось взлететь, но бремя несвободы тянуло вниз, в болото бытия. Ей нужна свобода! Цензура, Гослит, партийный режим ей не по душе.
Нужна свобода! Свобода от чего? Для кого необходима свобода?
Свобода придет через тридцать с небольшим лет для воров, наемных убийц и проституток. Не станет Гослита, а Симе не о чем будет писать, слагать свои баллады, она не востребована, слушать ее никто не захочет, потому, что свобода.
А имя Герострата, сжегшего храм Социализма не придадут анафеме и не присудят к забвению, а наоборот, носящего это имя наградят Нобелевской премией.


5.
Снова эшелон, перестук колес, поезд гремит по клавишам шпал. Струганные доски на нарах, в теплушках железная печка, проем открытой двери с перекладиной на уровне пояса. Толик сидит у двери, рядом скользит земля, протяни руку – сорвешь лист с придорожного куста. Такое не увидишь из окна пассажирского вагона, не услышишь свист ветра, не почувствуешь запаха просмоленных шпал и дыма от паровоза. Едут призывники к месту службы. В каждом вагоне сопровождающий сержант, офицеры – в отдельном. Собрали парней со всего Союза: из Крыма, Сибири, Ташкента, Казахстана, Москвы… Среди них есть бывшие заключенные, теперь амнистированные и подлежащие призыву в армию
Призывники народ безответственный, у них отобраны паспорта, но не выдали еще солдатских книжек, их нельзя наказать по воинским законам – они не приняли присягу. За каждого из них отвечают офицеры и сержанты эшелона. В вагоне Толика орут песни, травят анекдоты. Сержант притулился в углу и отдыхает, перегрузившись домашним самогоном, парни гуляют.
На разъездах к вагонам подходят немолодые женщины с мешками, призывники охотно отдают буханки хлеба, которые выдавали в виде пайка, своих харчей хватает, а вот за водкой надо бежать. Как только останавливается поезд у станции, врассыпную бегут парни, шарят по ларькам, буфетам, несут водку, пиво, их встречают офицеры. С какой-то ожесточенностью и злорадством майор Ледников бьет отобранные бутылки о рельсы. Парни гогочут и вновь бегут за выпивкой. На одной из остановок пивной ларек оказался закрытым. Ништяк – стекло в дребезги, берут все подряд. Все дозволено, гуляй рванина!
Толик не уходил из вагона и видел, как один из офицеров достал пистолет и дважды выстрелил в воздух. Толпа смеется – шутит начальник. Кое-кто дурашливо поднимает руки, стоят, не расходятся. Третьим выстрелом старший лейтенант бьет по ногам в толпу. Только теперь масса отхлынула от ларька и рванула по вагонам, на земле остался лежать раненый, он закатил глаза от испуга и прижал ногу к животу.
Когда поезд тронулся, Толик прогнал разыгравшуюся сцену в уме и уловил знакомые черты в лице старшего лейтенанта, в решительном взмахе руки. Воспоминания уходили в детство.
Толик не сразу попал в строевую часть, полгода учился в полковой школе – "учебке". В школе готовили младших командиров и специалистов по обслуживанию ракетной техники. Занятия проходили по уплотненному графику – строевые приемы на плацу и по специальности в классах.
О чрезвычайном положении в Венгрии объявили перед строем, "учебку" перевели на военное положение вместе с другими частями приграничного округа. Советский Союз на помощь двинул свои танки через границу. Послом в Венгрии был Юрий Андропов. Контрреволюцию задавили, но долго еще на политзанятиях тема восстания в Венгрии обсуждалась, осмысливалась. Солдат готовили к войне.
Сержант Анатолин Трубин после "учебки" прибыл в ракетный полк и был представлен командиру роты.
– Толик? – с удивлением спросил старший лейтенант.
– Так точно! – соблюдая субординацию при встрече младшего по званию со старшим, ответил Толик.
Потом они обнялись и хлопали друг друга по спине.
– Черт возьми, вот так встреча!
– Юрыч я тебя узнал, тогда у эшелона, когда ты разогнал толпу на станции.
– Было дело, за что и получил десять суток ареста от командира полка, а от командира дивизии – благодарность.
Толик был назначен помощником командира взвода лейтенанта Прокофьева в роте старшего лейтенанта Родина, в прошлом Юрыча – соседа по дому детства.

6.
Вначале индивидуальная тренировка, отработка строевого шага под дробь барабана, потом приемы с оружием: на плечо, к ноге, на караул, на руку. Это парадные тренировки, парады по праздникам проводились на Дворцовой площади, участвовали в основном курсанты военных училищ.
Генеральная репетиция обязательно ночью под светом прожекторов, проигрывался весь сценарий парада. Легко и весело с карабином на руке, равнение на право, печатай шаг и чувствуй локтем соседа. Правофланговый старшина испытывает равнение всей шеренги от соседа к соседу, с трудом удерживается на ограничительной полосе, а смотреть нужно прямо, выше ногу старшина.
Прошли трибуну, с облегчением взяли карабины на плечо, пронесло. Ан нет. Бежит адъютант командующего парадом, заворачивает батальон – повторить. Дождь не перестает, промокли бушлаты, только в движении можно согреться. Команда – "Первый батальон прямо, остальные на право, шагом марш!" И снова, поблескивая штыками, с карабином на руку печатай шаг.
Наконец дома, в ящике, как привыкли называть курсанты свое училище. Лекций никто не отменял, они идут после непродолжительного отдыха. Строевые парады для будущих инженеров хорошая выучка!
Финал наступает стремительно, парад позади. Теперь нужно подумать о празднике. Кого-то приглашают на вечеринку, кто-то собирает компанию. Большинство сговариваются идти на "ночник", среди них и Герка.
"Ночниками" назывались вечера, устраиваемые студентами в какой-нибудь школе. Школу снимали на ночь и приглашали джазовый оркестр. На пригласительном билете, конечно не бесплатном, заверения в подлинности настоящих развлечений и гарантия – "Лобает джаз, работает лабаз".
Курсантов училищ приглашают обычно девушки из медицинского и  педагогического институтов (медики и педики), потенциальные невесты для будущих офицеров. В моду входил рок-н-ролл, его отплясывали парочки, выкидывая коленца. Партнершей у Герки плотненькая девица с хвостиком на затылке. Он сажает ее на одно колено, на другое, а вот между своих ног пропустить не сумел, не удержал. Девица полетела в угол, а Герка ударился головой о спинку стула так, что ссадина под глазом сравнима с банальным фингалом от удара кулаком.
– Били вас! – заключил командир роты, встретив Герку после увольнения.
– Нет товарищ капитан третьего ранга, о дверь ударился случайно.
Встреча с дверью была сомнительной, но последствий не было, зато шрам под правым глазом у Герки остался на всю жизнь.
Почетный караул на похоронах или встрече иностранных гостей, оцепление в торжественные дни города, во всех мероприятиях непременно участвуют курсанты. В один из майских дней сидели курсанты на первом ряду стадиона им. С.М. Кирова, шел матч между командами "Зенит" и столичным "Динамо". "Зенит" проигрывал, болельщики неистовали на трибунах. На поле вышел неизвестный и стал придираться к вратарю "Зенита", явно хотел затеять драку, милиционеры взяли его под руки и повели с поля. Трибуны всполошились, вниз полетели бутылки, стали ломать скамейки. Матч был сорван.
Военнослужащих собрали вместе, к болельщикам обратился председатель горисполкома, просил разойтись и не чинить беспорядока. Болельщики взбунтовались, во внутренних помещениях стадиона нашлась кафельная плитка, закидывали ею курсантов и милиционеров, появились травмированные. "Мы покажем вам вторую Венгрию" – был развернут плакат, явно заготовленный предварительно. Так одиночная хулиганская выходка превратилась в политическую демонстрацию. Не все присутствующие поддерживали демонстрантов, некоторые заинтересованно ожидали конца событий.
Часа через два высадился на катерах десант моряков из Кронштадта, для милиционеров это был переломный момент, многих из них загнали в воду Финского залива и осыпали камнями и палками. Стадион оцепили, а через ворота пропускали толпу по одному. На выходе ждали крытые армейские грузовики. Людей заталкивали в грузовики под брезент, сопротивляющихся избивали.
Герка стоял в оцеплении с тыльной стороны трибун и неожиданно увидел Митьку, пробивавшегося к выходу, к нему жалась симпатичная женщина.
– Митька, как ты здесь очутился? – окликнул его Герка.
– Да понимаешь, любопытство подвело, зазевался, – огорченно ответил Дмитрий.
– Пропустим через служебный вход моего кореша? – попросил Герка товарищей и указал Митьке на выход, через который можно было беспрепятственно пройти к трамвайной остановке.
Рядом с Дмитрием была Сима, в разгар бунта у нее не хватало сил бросать в милицию кафельную плитку или ломать скамейки, но зато кричала она отчаянно, за свободу, против гонений и цензуры. К сожалению, поэтессе не пришлось изведать матросского ремня с бляхой по крутым ягодицам. А что? За свободу нужно пострадать и морально, и телесно, тогда лишь почувствуешь ее цену и вкус.
Наутро следующего дня в организациях и на производстве по отсутствующим определяли, кто был на матче "Зенит" – "Динамо".

7.
Шел снег, ложился на теплую землю, темнел, насыщаясь влагой, задерживался на ветках деревьев, а потом обрушивался полосами при нечаянном касании крыла пролетающей птицы. Неторопливый и задумчивый, как грусть, волнующий тихой нежностью, потому что первый. Снег побелил карнизы и крыши домов, выделяя контуры в сумрачном дне.
Сегодня Толик в гостях у Юрыча, неформальная встреча сержанта с лейтенантом на правах друзей детства. К финскому домику, в котором Юрыч занимал одну половину, вела занесенная снегом дорожка, и дом казался нежилым. Юрыч носком сапога ковырнул полено, преграждавшее путь на веранду и открыл дверь.
Жена Юрыча лежала на диване в теплой военной куртке и валенках, в квартире было прохладно.
– Юрыч иди за дровами, будем греться, – сказала жена, не оборачиваясь.
Когда увидела гостя в зеркале напротив себя, вскочила довольно проворно и подала руку:
– Мила.
Юрыч, не снимая шинели, вышел на веранду, повторяя торопливо:
– Сейчас, сейчас.
Толик с интересом огляделся и обнаружил, что вместо обыкновенной печки в комнате был камин, рядом мягкое кресло, над ним высокий торшер.
– У вас уютно. – заметил Толик.
– Украшаем свой быт. Вечером бывает так грустно, что живой огонь немного развлекает. А вы любите смотреть на огонь? – спросила Мила, заслонившись дверцей шкафа, она переодевалась.
Мила предстала в коротенькой юбке и тонком свитере, прошла по комнате, развернулась, как на подиуме манекенщица.
Ничего фигурка, подумал Толик. А Мила без перерыва говорила и говорила, жаловалась на неустроенность.
– Как можно жить в нашей дыре, где ничегошеньки-то нет? В Доме офицеров танцуют под марши "парового оркестра". А женщины! Ссорятся по пустякам в военторге, как базарные бабы. Комрар! Да, да! Мы никуда не ходим, Юрыч вечно занят, собрания, солдаты, дежурства. В прежней части хоть по человечески жили, квартира со всеми удобствами была, а здесь все удобства на улице. Боже, я целую вечность в театре не была! Нет, если Юрыч не поступит в академию, дальнейшей жизни я не представляю.
Первый год совместной жизни с Милой для Юрыча пролетел незаметно. Не стесняли условия быта, взаимные уступки сглаживали резкие повороты в отношениях. Холостяком он привык делать все сам, поэтому не считал обязательным, чтобы готовила еду или стирала только жена.
Мила собиралась стать врачом, потом захотела поступить в юридический институт. Дважды сдавала экзамены, но неудачно. Смирилась, вся надежда была на мужа, но жить в захудалых городишках ой как не хотелось.
– Любишь ли ты ее? – спросил себя Юрыч и задумался, потому что выразить одним словом "люблю" свое к ней отношение он не мог.
– Жалею ее. Она такая маленькая, кажется, всякий обидит ее без меня. Иногда упрется на своем, сгребу ее в охапку, она руками колотит в грудь и ногами сучит, держу крепко, но чтобы не было больно, если промахнется, – доверительно говорил Юрыч Толику.
Это потом, а пока Юрыч растапливал камин, Мила собирала на стол.
– Юрыч мне о вас говорил. Когда-то выжили рядом, еще в военные годы. Правда? – спросила она.
Так вечер встречи превратился в вечер воспоминаний. Толик был разговорчив, поведал о себе, о Коляне. Рассказал, как жили после отъезда Юрыча в Суворовское училище, потом, что появились новые соседи и друзья – Славка и Володя. Вспомнил целинные земли Казахстана.
На следующее утро, еще затемно, едет на машинах рота по вихлястой дороге, по лесу, где выбегают зайцы и под фарами мчатся впереди машины пока дорога резко не свернет в сторону, до шлагбаума, похожего на железнодорожный. Проверка пропусков. Территория учебного полигона за двумя рядами колючей проволоки, поверху заграждения провода под напряжением в шестьсот вольт.
Утро проступало серыми пятнами между деревьев. С ёлок сочатся крупные капли распаявшего вчерашнего снега и разбиваются о землю с силой и размеренностью строевого шага.
– Первый расчет готов.
– Второй расчет готов.
…..
– Пятый расчет готов, – докладывают командиры расчетов.
Медленно, что временами казалось зависает в воздухе, по часовой стрелке поднималась ракета. Остро поблескивая конической головкой, встала ракета между елей, такая же высокая и стройная. Коней учебной тревоги.
А дома те же неразрешимые вопросы:
– Юрыч давай уедем, ты будешь учиться, сейчас идет сокращение, тебя отпустят.
– Моя профессия военный. Мне нравится это дело
– Ну что за жизнь у военного. Тебя никогда не бывает дома. Если мы собираемся в гости, то тебя обязательно вызывают в штаб. Уговорились вечером пойти в кино, а ты не пришел со службы и заявился только к утру. Так жить я не могу. Уедем Юрыч! – она смотрела на мужа просительно и настойчиво.
Он не мог видеть ее глаз, полных слез, он стоял, отвернувшись, – Бесчестно бежать, когда только-только все начинается.
– Ты думаешь, без тебя не обойдутся?
– Я не обойдусь.
– Ты ограниченный человек, солдафон!
– Не спеши, не решай одна, все образуется.
– Ах, оставь меня, сказала она устало, но это были слова примирения. Надолго ли?
Мила уехала внезапно, когда старший лейтенант Родин находился на дежурстве, и оставила записку со словами, наспех написанными на газете "Люби свою ракету!"

8.
Славка, сосед по дому и одноклассник, волонтер на целине и друг Толика заканчивал первый курс в энергетическом институте, когда Толик только начал служить в ракетном полку.
Энергетический институт переживал свой расцвет. Его ректор, жена Г. Маленкова, прилагала немало усилий, чтобы сделать институт передовым вузом в стране. Институт носил имя В. Молотова и был награжден орденом Ленина. Наряду с действующими учебными корпусами, а к ним нужно отнести здание, сооруженное по проекту знаменитого Корбузье с непрерывном лифтом, сплошными стеклянными витражами и спиральными маршами вместо лестниц между этажами, строилась тепловая учебно-производственная электростанция, был создан спортивный комплекс с бассейном и возведен Дом культуры.
Лекциям студентам читали видные ученые, теоретические разработки которых легли в классическую основу энергетической науки и в практику внедрения новой техники.
Славе повезло. В ритм студенческой жизни вошел легко. Отличаясь от сверстников математическими способностями, как отмечала еще учитель математики Полина Григорьевна, он мог решать, казалось бы, непосильные задачи.
О теореме Ферма он знал еще со школьной скамьи и никогда не считал ее бездоказательной, просто не было времени всерьез заняться доказательством. Задача состояла в следующем. Великий французский математик Пьер Ферма (1601 – 1665 гг.) написал на полях книги "Арифметика" александрийского математика третьего века нашей эры Диофанта замечание: "Невозможно разложить ни куб на два куба, ни биквадрат на два биквадрата и вообще никакую степень, большую квадрата, на две степени с тем же показателем" – сделал ремарку о  том, что на полях книги не хватило места для доказательства теоремы.
Более трехсот лет эту теорему пытались доказать или опровергнуть видные ученые Европы, были предложены частные решения, отличающиеся большой сложностью, но общего подхода к доказательству теоремы найдено не было.
Славка с самоотверженностью неопытного молодого студента заявил, что доказательство может быть осуществлено элементарными математическими средствами. Конечно, прошел ни один месяц, прежде чем его озарила мысль привести общую формулу трех переменных в n-ой степени к виду бинома Ньютона с дробной степенью (1/n). Тогда решение можно найти в любом математическом справочнике1. Полученное выражение преобразовывается в бесконечный биномиальный ряд, при вычислении которого мантисса десятичной дроби не имеет предела в знаках, а значит, умноженная на любое целое число, дает результат в нецелых числах.
Доктора технических наук на кафедре института при ознакомлении с доказательством теоремы Ферма студентом только разводили руками и посоветовали обратиться к математикам и опубликовать статью в математическом журнале.
Отказ из редакций журналов был одинаков: Математическое общество не рекомендует публиковать способы доказательства теоремы Ферма, так же как и сообщения об изобретении вечного двигателя. Ответ из математического общества МГУ: "Если к Вам пришла эта идея, почему Вы думаете, что она не могла прийти еще раньше кому-либо другому". Из Академии наук был дан ответ: "Бесконечность биномиального ряда надо доказать".
Славка сдался и попросил напоследок ответить: "Неужели Исаак Ньютон не доказал бесконечность своего биномиального ряда?" – В ответ молчание.
Спустя сорок лет было признано всемирным сообществом, что теорема доказана английским математиком. Если доказательство этого ученого занимало свыше ста страниц, то Славка укладывался в одну.
Воистину нет пророка в своем Отечестве. Славка не стал после этого ни богаче, ни беднее. Студенческая жизнь шла своим чередом и личная жизнь тоже.
Общежитие студентов не вагончик на полевом стане, для двоих – троих пожалуйте отдельную комнатку в виде пенала, в ней еще размещался столик для умственных упражнений, дверь в комнату выдвижная, кухня и туалет на каждом этаже. Студенты одной группы тусовались в основном в общежитии, ходили в концерты, читали Ремарка, по нескольку раз смотрели кинофильм "Золотая симфония" и проектировали электростанции в учебном процессе.
Когда приблизился срок окончания института, началась пора свадебных торжеств. Появилась подружка и у Славки, девушка из параллельной группы. Ее родители часто бывали в отъезде на геологических изысканиях в поле, так что студенты могли встречаться у нее на квартире без помех. После одной из вечеринок Славка остался ночевать, а после приходил запросто к своей Галине, достаточно было постучать монеткой по стене с лестничной площадки, как тут же хозяйка открывала дверь. Он входил к Галине, ощущал ласковую теплоту, видел ее искреннюю радость. Она всегда ждала его, ей хотелось петь и смеяться, но после ребячливой шумливости глаза ее неожиданно печалились и прятались от него.
– Рыжик, ну-ка, проглоти слезки! – говорил в такие минуты Славка, и нельзя было не улыбнуться.
Вдвоем, постоянно вдвоем. Была весна. Деревья в скверах встряхнулись, расправили нежные листочки. На скамейках дремали старики, греясь на весеннем солнышке, малыши копались в сыром песке, сопя под вязаными шапками.
Она знала, что Славка приехал из провинции, что Москва для него лишь остановка на пять лет, а дальше работа там, куда пошлют.
– И хочется наступить на солнце в этой сверкающей луже, чтобы не слепило так нахально! – с пафосом декламировал Славка.
Галя чувствовала, что это не так, весна для нее была лучшей порой, все оживает, рушится замороженный мир. В душе не соглашалась со Славкой, но не возражала, он находил особенное во всем, говорил, как рисовал яркими мазками, видел мелочи, на которые никогда не обращаешь внимания, было интересно его слушать.
Славка заявлялся иногда к ночи, вечер проводил с друзьями, в чем откровенно признавался, но, обнимая ее, ощущал молчаливое недоверие к своим ласкам и однажды услышал резкие слова.
– Я нужна тебе как женщина!
Разве признаешься, что ты уже равнодушен к ней, что ее замечания и вопросы порой даже раздражат, пальцы бесчувственно скользят по ее волосам, и неприятно жарким кажется ее тело. Он ругал себя, называл эгоистом, наелся и отвалил. Тогда невольно ему хотелось сделать ей что-нибудь приятное, словно загораживал от нее свои, чужие для нее мысли. Теперь казалось, что на улице на них обращают внимание, от чего становилось стыдно за себя и неудобно идти с ней, случайно оброненное слово прохожего или безобидная шутка товарищей принималась за насмешку. Он старался подавить свою неловкость громким голосом, пренебрежением к окружающим, преувеличенным вниманием к ней.
Она многое понимала, но она любила, с его имени начинался и кончался день, и дни спешили в ожидании встречи.
– Скажи, мне не угрожает быть отцом? – спросил Славка, как бы между прочим.
– Нет, – нетвердо ответила Галя и отвела глаза в сторону.
Он успокоился и с неприязнью подумал: сначала, милый я люблю только тебя и мне больше ничего не надо, потом захочет ребенка от милого, а когда появится ребенок, будет просить, чтобы у него было имя.
Грустно, что Славка не понимает ее. Она остро почувствовала, что он уходит. При расставании она надолго прижималась к нему, потом беспокойно спрашивала:
– Когда ждать тебя?
– Не знаю! – был ответ.
Такой ответ ни к чему не обязывает. Можно прийти, если захочется, а можно и не приходить, потому, что не обещал.
– А если будет ребенок? – эта мысль беспокоила ее, была неотвязной, и к ней она стала привыкать. Она представляла его маленьким, живым, своим родным. Он жил в ее сознании. Галя ходила вокруг стола по комнате и прижимала к груди подушку, вздрагивала при резких звуках, доносившихся с улицы, ждала знакомого стука по стене со стороны лестницы. Она улыбалась, нянчила подушку, как ребенка, и говорил, говорила ласковые слова,
В психиатрической больнице ее признали невменяемой, признаков беременности обнаружено не было.
В конкурсной комиссии по приему в аспирантуру Славка получил отказ из-за неустроенности в быту. Поступили по правилам анекдота: "то ли он украл шапку в гардеробе или у него украли" – в общем, дело темное, поэтому его кандидатуру не рассматривали. Его направили на общих основаниях по распределению в организацию по наладке автоматических систем

9.
Лейтенанта Михалева среди офицеров запросто звали Эдиком, он производил приятное впечатление, был весел и насмешлив, легко вошел в коллектив и всегда становился тамадой при застольях в мужских компаниях. Бывало любил и поучать, так с некоторым превосходством относился к Сашке – лейтенанту Прокофьеву.
– Ты пишешь письма любимой? – спрашивал Сашку, не ожидая ответа, советовал – С ней нужно иметь личный контакт, а писать письма – одни слюни, – и вытирал ладонью обветренные губы.
Михалев подчинялся непосредственно командиру полка и очень гордился этим, в его обязанности, как инженера-строителя, входило курирование монтажа пусковых стационарных площадок для ракет оперативно-тактического назначения. Такие ракеты не устанавливались в бункерах, а развертывались из походного положения на открытых площадках, геодезически привязанных к определенным координатам.
– Машину черти трясли на ухабах, – жаловался Эдик после очередной поездки на строительство, – шофер никуда не годен, сам полковник сел за руль. Кстати до войны он автобус водил и не терпит непрофессиональной езды.
– Пожалуй автобус ему можно доверить, а не полк. Полк не автобус, один правит – все трясутся, – обронил Сашка.
– И ты туда же! – Только и слышишь: полковник Семенов князь, Семенов зверь, а он ни тот, ни другой. Он болен, лицо у него желтое не от загара, печень подсадил в азиатских пустынях, от того и раздражителен бывает.
– Болен, лечись, – не сдавался Сашка, – скажи какая польза от его командования? Реже самоволки стали или пьянок меньше? Солдаты его за версту обходят. Может быть в арсенале, откуда прибыл, он был на месте, а здесь люди, а не машины.
– В арсенале ему и не повезло. Да. Говорили в штабе, что Семенова съели мыши, банальные полевые мыши.
Первые образцы боевых ракет, так называемые "двоечки", хранились в блоках на стеллажах. По осени грызуны устремляются в теплые помещения, а есть что-то им надо. Так за зиму они и сгрызли всю электропроводку в ракетных системах управления и наведения. Лючки были открыты для вентиляции Изделия, выданные в строевые части, не прошли проверку и оказались негодными к боевому применению. Семенова сняли и перевели в строевой полк, но людьми он управлял не лучше, чем мышами.
Вспомнилось Сашке, как проводил полковник собрание офицеров. Вначале выступать никто не решался.
– Нет желающих, поможем! – уверенно сказал полковник и предложил – Встаньте те, кто не обеспечен жилой площадью.
Встали несколько человек.
– Садитесь, лейтенант! Нет, не вы. Вот вы, похожий на татарина, – полковник указал пальцем на лейтенанта Шарипова.
Тот поднялся снова.
– Чем вы недовольны?
Живу на частной квартире, – с напряжением в голосе ответил лейтенант.
– Мы не можем обеспечить всех холостяков отдельными квартирами. Ждите когда построят гостиницу, – полковник Семенов прервался, выслушал начальника штаба, наклонившегося к нему.
– Все равно, – продолжал полковник, – женат и без детей, условия те же. – После паузы продолжил:
– Встаньте те, которые имеют претензии к работе столовой и военторга.
На это предложение никто уже не встал.
Эдику не сидится дома, он весь в порыве, в спешке, хозяйка сравнивала его с майским жуком: прилетел, посидел, улетел. Канун Нового года, Эдик переодевается в гражданский костюм, в Доме офицеров праздничный вечер. Зовет с собой Сашку. А тут как тут посыльный из штаба с сообщением: всех офицеров вызывают в часть.
– Ты меня не видел, я еще не вернулся с площадки, – предупредил Эдик и направился в противоположную сторону от родной части.
Офицеры встречали Новый 1960 год вместе с солдатами в казарме. Под ёлкой стоял майор Ледников и держал речь:
– Товарищи, поздравляю вас с Новым годом, от командования полка передаю вам искренние пожелания успехов в боевой и политической подготовке. Пожелаем вам счастья, благополучия …
Взвыла радиола, прервав пламенную речь замполита. С солдатом танцует солдат, только подрагивают веточки у скромной ёлочки, увешанной мандаринами и конфетами, которые купили солдаты в складчину.
В буфете Дома офицеров сидел Эдик один и уже не мрачно смотрел на окружающих, а с шутливой снисходительностью после выпитой бутылки портвейна. Кто-то пил шампанское, кто-то кричал ура в час рождения Нового года, безрассудно и счастливо смеялись девицы. К Эдику подсела официантка, он не прочь и побаловать. У Лидки ножки, как сардельки в капроне, жесткий локон упал на лоб.
– Эдик, почему ты один?
– Зачем один, теперь с тобой, – ответил Эдик, пристраиваясь поближе.
Уже под утро Эдик провожал Лидку домой, прихватив с собой бутылку. По дороге много говорили и смеялись. Подмигивали фонари, увешанные сосульками, она не отстранилась, когда он взял ее за талию. Он был уверен, что она живет в небольшой комнате, где лишь кровать, тумбочка под вышитой салфеткой и бумажные цветы в стеклянной вазе на ней. Каково же было разочарование, когда он узнал, что мать и брат живут вместе с ней. Прощаясь в коридоре, он поцеловал Лидку  в щечку, прижался к ней, второй поцелуй она отвела в сторону.
– Не опережай событий, насмешливо сказала ему так, что Эдик в миг протрезвел от ее слов.
Когда уходил, ругался про себя:
– Пропал вечер, да еще новогодний.
Поздно проснувшись, Эдик не разлепляя глаз размышлял, вспоминал прошедшую ночь. Все было нескладно, голова гудела с похмелья. С Сашкой пошли обедать в ресторан, там встретили Юрыча, уселись вместе. По настоящему никто из них не встретил Новый год, Сашка и Юрыч были в роте, а Эдик – это исключение. Выпили за наступивший год, пожелали друг другу удачи. После второй рюмки Эдик разговорился, даже стал задираться:
– Вот ты Юрыч, хочешь служить и служи. Пойдешь в академию, а как закончишь, призадумаешься: зачем учили тебя пять лет, вложили в твой мозг и математику, и физику, и сопромат, и еще черт те что? Разбудили твой ум, выбили искру мысли, а в армии умные не нужны. Дух не тот!
– Духом твоим можно воздух испортить, – бросил Юрыч.
Эдик скривил губы, вытер их ладонью и обратился к Сашке:
– Ты мне скажи, почему я должен служить? Долг? Ты прав, но я способен на большие дела, чем лазать по болотам, по снегу, в дождь и холод для того, чтобы следить за стройбатовцами, как они выполняют проект. Меня учили проектировать военно-морские базы надводных и подводных кораблей, а не считать вырубленные сосны, которые нужны для маскировки.
– Ты же добровольно пошел в армию, пусть даже во флот, – осадил его Юрыч.
– Да, но я ошибся, – потом негромко запел: "Что ж приуныли дьяволы, я ли не сын страны. Не я ли, не я ль, – забыл, потира лоб сказал Эдик.
Стал жаловаться, чтобы вызвать сочувствие:
– Я дистрофиком был, в сорок третьем вывезли из блокадного Ленинграда полуживым. Ты знаешь, кем бывает человек, когда жрать нечего? То-то! Скажи, у меня было детство? Почему я теперь остался должен? Никому я не должен!
Сгущались чернильные сумерки, за окном понуро стояла лошадь у коновязи.
– Я вам сейчас друга приведу, – Эдик поднялся и пошел на выход, опираясь на встречающиеся стулья.
– Парни, принимайте Росинанта! – Эдик кричал с улицы, пытаясь затащить лошадь на крыльцо ресторана. Она косила покрасневшим глазом, нервно подрагивали ноздри. Эдик держал ее за узду и не унимался:
– Плесните водочки моему другу!
Сашка был уже на улице, перехватил уздечку, испуганная лошадь всхрапывала, приседала на задние ноги и запрокидывала голову, упиралась и пятилась к коновязи. Быстро набежали зеваки, выскочил из ресторана хозяин, отобрал с руганью лошадь. Сашка  становился причиной этой потехи, его увез патруль на газике в комендатуру. При виде патруля Эдиком овладела одна мысль – бежать. Переждав некоторое время в туалете, он как ни в чем не бывало вернулся к ресторанному столику и удивленно спросил:
– А где Сашка?
– Колготной ты, дистрофик, – сказал Юрыч и ушел.
Он еще не знал, как выручить Сашку. Идти в комендатуру, когда от тебя пахнет водкой, не имеет смысла.
"Что черти выкаблучивают", – понеслась по городу скандальная весть, –"лошадь в ресторане поили водкой офицеры".
За лейтенантом Прокофьевым приехал в комендатуру замполит Ледников. Дежурный по комендатуре рассказывал, что в нетрезвом виде офицеры пытались затащить лошадь в ресторан.
– Ну, ну рассказывай, где пил, с кем пил, – задавал вопросы майор.
– Я прошу у Вас извинения за доставленную мною неприятность, – напрямую, не отвечая на вопросы, сказал Сашка.
- Кто был с вами? – не унимался замполит.
Вмешался дежурный:
– С ним был еще один офицер, переодетый в гражданский костюм. Его задержать не смогли.
– Все же, кто с вами был? – настойчиво повторил майор.
– Я не могу вам этого сказать, – ответил лейтенант Прокофьев и отвернулся к окну.
– Вы не хотите выдавать товарища, вы проявляете нечестность, и будите отвечать перед судом чести за проступок, позорящий звание офицера.
На следующий день старший лейтенант Родин был на приеме у полковника Семенова. Он говорил правду, не исключая подробности, поведал обстоятельно о случившемся.
Лейтенант Прокофьев был рад избавлению, словно тяжелые гири обвинения сняли с его плеч, и вместе с тем чувствовал, что Юрыч выдал Эдуарда, даже предал, пусть не ради себя, а ради него – Сашки.
– Ты что думаешь, из-за этого фраера я тебя подставлю? Он не прибежит и не сознается. Знал, что ты благородным молчанием спасешь его.
Разговор с лейтенантом Михалевым в штабе был более жестким.
– Вы хотите служить или нет?
– В создавшейся обстановке, когда мне не доверяют, я не могу служить. После инцидента в ресторане я встречаю недружелюбные взгляды, насмешки.
– Вы считаете, что вас незаслуженно наказали (в приказе по полку был объявлен выговор)?
– Нет, я не жалуюсь на наказание. Я не нахожу себя в работе, в службе.
– Инженер полка – высокая должность для молодого специалиста. У вас обширное поле деятельности.
– Думаю, что вопрос с кадрами решен, если принят закон о сокращении вооруженных сил.
– Вас этот закон не касается, реорганизация армии предусматривает в то же время усиление воинских частей, главным образом ракетных.
– Я болен, – Эдик ухватился за спасительную мысль, – у меня частые головные боли и провалы памяти, иногда забываю элементарные вещи.
– Ложитесь в госпиталь на обследование, пусть там решат степень пригодности вас к воинской службе, – так решил полковник Семенов.

10.
"Бип-бип" пропищал и пронесся по небу первый спутник Земли. Курсанты задирали головы, показывали руками, строй сломался, вокруг стояли прохожие и то же смотрели в небо, каждый комментировал это событие по своему:
– Подумаешь, болванку запустили в космос!
– Да врут все про спутник, может его и нет, а летает самолет с огнями.
– Нет, что ни говори, а притяжение Земли нужно преодолеть.
Старшина роты на своем месте и строг:
– Строиться в колонну по три, становись, шагом марш! – Вечерняя прогулка.
– Курсант Морозов, запевай! – это приказ запевать Герке.
Герка поет курсантской двадцать шестой роты гимн, припев подхватывает сотня голосов.
А море грозное ревело и стонало,
На скалы с грохотом бежал за валом вал….
Если пели на голоса, тогда баритон Морозова ведет основную мелодию, а высокий тенор Вальки вонзается в ночное небо звонким голосом:
Как будто море чьей-то жертвы ожидало,
Морской гигант кренился и стонал…
Душевный подъем, захватывает дыхание, учащенно бьется сердце.
Задумались парни о проблеме космоса. Знали, что был Циолковский, чудак из Калуги, он первым предрек полет человека в космос. О современных ученых ничего не слышали. Позже, когда слетал в космос Юрий Гагарин, Нобелевский комитет предложил Советскому правительству назвать имена ученых, работавших над проектом освоения космоса, на что Н. Хрущев ответил:
– Полет готовил и совершил советский народ.
Все было засекречено до предела. Из библиотечных источников, переводной литературы, из романов фантастов собирали по крохам материал по космонавтике, выстраивали свою версию возможности полета в космос и рисовали нехитрые ракетопланы. Свой кружок единомышленников назвали КПК – клуб покорителей космоса. Собрания клуба были стихийными, собирались на квартире Фимки Аполлонского. Примкнул к парням из клуба и Герка. Кроме обсуждений и споров, какая вечеринка обходится без выпивки и музыки. Герка никогда не пробовал виски, да и водку не больно жаловал, но все же заманчиво налить из фигурной бутылки в фужер и проглотить бесцветно, терпкое на вкус пойло. Из кукурузы – определили знатоки. После выпитого спиртного хмель берет свое, пусть даже иностранного происхождения.
На вечеринках бывали знакомые девушки, вели себя оживленно, шумно, все такие красивые и привлекательные, особенно одна из них с тонкой талией, прямой спиной и стройными ножками. У нее было чистое белое лицо, белые руки и шея, черные смоляные волосы с короткой стрижкой, а звали отчего-то Розой.
Она смотрела на Герку и что-то беззвучно говорила, взгляд был ласковым и вопросительным – а что будет дальше?
Дальше были свидания. Ребята из КПК знали Розу несколько раньше и посмеивались, уж больно ловка Роза крутить "динамо". Письмо на имя Гнрки пришло неожиданно, Роза просила незамедлительно приехать, ей очень трудно, она не может ждать. В первое увольнение Герка рванул в Смешной поселок, что около Володарского моста, к ней в общежитие.
По виду Герка не заметил, чтобы Роза страдала. Гордо вскинув голову, она посмотрела на подруг, словно в подтверждение своих слов: "Ну, что я говорила, примчался как миленький!" Нескоро разгадал он фальшивку, а сейчас очарованно смотрел на Розу и мог прыгнуть с Володарского моста, если бы она этого захотела. Околдовала его Роза нежностью и лаской, как тепло звучали ее слова:
– Миленький, миленький.
Иногда пугала прямота, коробила грубость:
– Ну, что гоношишься. Ты не красивый, – и добавляла, – Фимка лучше тебя.
И в то же время целует и шепчет, – Я готова на все ради тебя. Понял? Повтори.
Он ничего не мог ответить, прерывистый вздох был ответом, когда голова его покоилась в ее ладонях. Герка часами сидит у нее в общежитии, не видит окружающих, они целуются, милуются и он ждет большего, обещанного.
Позабыв прошлое обещание, однажды она сказала, как облила водой из брандспойта, что встречается с другими мужчинами, потому что ей нужно думать о будущем, а Герке еще учиться и учиться. Ему не хочется рвать с ней отношения, пусть будет так, как будет. А она смеется:
– У тебя не хватит силы воли уйти. А если уйдешь, значит не любил! – Вот вам альтернатива.
Вспомнились стихи К. Симонова:
Я верно был упрямей всех,
Не слушал клеветы
И не считал по пальцам тех,
Кто звал тебя на ты.
…
Будь хоть бедой в моей судьбе,
Но кто б нас не судил,
Я сам пожизненно к тебе
Себя приговорил.
Томление, беспокойство, волнение сменяется неудержным весельем. Роза придумывает ласковые имена, чарующе смотрит и целует. Как милы твои проказы! Она требует немедленного решения, не желает ждать и щелчком показывает, что она с ним сделает, если он рассчитывает только позабавиться.
– Какой идиотина! Я никогда не играла твоими чувствами, мне казалось, что любовь твоя надежная, чистая, – глаза ее были в слезах.
В последнем письме Роза писала, что жить ей становиться незачем, не для кого.
– Эти штучки не пройдут! – решил про себя Герка, но сорвался и поехал к ней. На стук в дверь она приоткрыла створки, увидела его, тревожно затрепетали ресницы, потом справилась с волнением и твердо сказала:
– У меня гость.
Герка развернулся и пошел вон, в голове зациклилась одна и та же фраза: "неожиданный гость, как в жопе гвоздь!"
Про клуб КПК стало известно замполиту по комсомолу. Он стал копать, искать факты аполитических действий участников. Раскрыть неформальное объединение – находка для всякого карьериста. Комсомол для молодежи – единственная общественно-политическая организация и других быть не может. За чистоту комсомольских рядов, за высокий моральный облик молодого строителя коммунизма – никак не меньше!
Фимке Аполлонскому нацепили погоны матроса и отправили на Северный флот для исправления. Для Герки вышло все лучшим образом, сразу оборвалась эта странная любовь, и закончилось членство в КПК.
Нужны специалисты для атомных подлодок. Щит Родины на море – подводные лодки с ракетами на борту начиненными ядерными головками. Из курсантов третего курса отобрали самых здоровых и отличных в учебе, среди них и Герка. Путь лежал в Севастопольское военно-морское училище.
Игорь Иванович Морозов, по прозвищу Герка, инженер-лейтенант был оператором атомного реактора на одной из первых отечественных атомных подлодок. Дальнейшая его судьба неизвестна, были сведения, что на этих лодках радиационная защита была недостаточной.

11.
Уходили утром, шли след в след по тропе, протоптанной в глубоком снегу. Мелькали в темноте огоньки папирос. Первой была сосна с прической хвои, сбившейся набок. Глянцевая кора скользнула под рукой, ухнула сосна с брызгами снега и треском сучьев. Звенели топоры, оголяя ствол, пыхтит трелевочный трактор, выбрасывая синие кольца дыма из выхлопа. Жарко, телогрейки висят на суку, работа с потом и смехом.
Жили в двух избах, выскобленные полы устланы тюфяками, для лейтенанта Прокофьева – хозяйская кровать. Внештатный повар Романович кормит солдат утром и вечером макаронами с луком на маргарине. После ужина солдаты расползались по деревне, чаще ходили в клуб на танцы, к одиннадцати приходили и устраивались на ночлег, засыпали почти все сразу.
Взвод лейтенанта Прокофьева выполнял "боевую задачу", расчищал просеку для дороги на площадку боевых ракет. Рядовой Волков не вернулся на ночевку в избу один раз, потом другой. Лейтенант начал беспокоиться.
– Никуда не денется, товарищ лейтенант, – заверил его помкомвзвода Трубин, – деревня небольшая, вокруг лес, а спать все равно где, что здесь или в соседнем доме.
Это не убедило и не успокоило лейтенанта, нужно принимать меры. Вечером собрались комсомольцы, на повестке один вопрос – дисциплина во взводе. Сержант Трубин председательствует, никто не хочет выступать.
– Сержант, ведите собрание – подталкивает лейтенант на активные действия.
Дали слово рядовому Волкову, и он категорически заявил:
– Я хочу жениться.
– Кому жениться, он липнет к каждой юбке, – бросил Романович реплику с места, – Помнишь, как тебя поймали у части в одних кальсонах?  Тоже ведь жениться хотел!
Настрой собрания правильный. Постановили рядового Волкова отправить в расположение части. Это была рекомендация собрания, но до ее реализации пришлось ждать попутной машины.
Сегодня суббота, танцы в клубе. Клуб размещался в просторной избе, отличной от других высоким крыльцом, да надписью на двери, удостоверяющей, что это действительно клуб, а ни что-нибудь другое. Гармонист пилит на гармошке, склонив голову к правому плечу, во рту незажженная папироса. Рядом сидит дед, вечный сторож колхозного имущества, между колен держит одностволку.
Девушки танцуют не раздеваясь, потому что холодно, избу не топили, парни мнутся у двери, перекуривают. Оживление наступает, когда врываются солдаты. Гармонь запела громче, валенки швыркают по полу отчетливей.
Романович и Лаптев в клуб не пошли, играют в шашки. Лейтенант лежит на хозяйской кровати, раздумывает.
– Твой ход, Лапоть,  – пропел Романович, театрально разводя руки.
– А вот и дамка, Бульбоед! – также нараспев ответил Лаптев.
После того, как кинопередвижка из части показала фильм-оперу "Евгений Онегин", солдаты уже два дня не разговаривают между собой, а поют. Даже "стрелки" сигарет не канючили, а торжественно произносили: "товарищ солдат, дайте закурить", растягивая последнее слово.
В избу вбежал сержант Трубин и, прерывая слова от недостатка дыхания, проговорил:
– Волкова … в … живот, нужна помощь …
Лейтенант схватил его за рукав шинели и несколько раз повторил:
– Что случилось? Что случилось?
А случилось вот что. В разгар танцев в клуб влетел пьяный мужик, огляделся по сторонам, вырвал у деда ружье и закричал:
– Кто к Маньке по ночам шастает?
Гармонист перестал играть, девушки прижались к стенам, парни недоуменно смотрели на мужика, солдаты были начеку, ждали. Волков вышел на середину избы и спросил:
– Что пасть раззявил? – пошел на пьяного, усмехаясь.
Тот кричит:
– Не подходи, вдарю! – и вдарил, влепил Волкову заряд в живот.
Волков не помнил, что было с ним после того, как на уровне живота вспыхнул ком огня и сильный удар опрокинул его навзничь. Только раз он очнулся на короткий промежуток времени, когда везли на санях, открыл глаза и увидел плавающую звезду. Она поднималась все выше и выше, покачиваясь из стороны в сторону, не разгорелась и не исчезла, светила ровным спокойным светом. Потом металлом налились веки, в голове звучал прогремевший выстрел.

12.
Теперь он умел прятать за стеклами очков рвавшиеся на волю эмоции. Все глухо закрыто, надо скрывать смех, радость, не дай Боже сказать кому-нибудь из семинаристов грубость или съехидничать – грех. Подстать и одежда: сюртучок темно-серого цвета застегнут до подбородка, черные брюки и ботинки. Стрижка короткая с зачесом назад, на подбородке и верхней губе темный пушок – ростки будущей бородки и усов. Таков Колян в новом обличье и новом звании семинариста.
Верить нужно без всяких условий, верить в Бога, в мир после смерти. Верить и все тут! Тогда  спасешься от страшных мучений грешника после смерти. Не все было понятно Коляну.
Перед ним икона Богородицы с младенцем Иисусом на руках, он поднял в баловстве ручонки и сучит ножками. Богородица покойна, голова склонена к левому плечу, она не представляет своего сына, не торжествует во имя Спасителя, Богородица смотрит на тебя. Сын её – плоть её, он также органичен и един с нею, как понятие в быту мать и дитя. В своем взгляде Богородица дарит людям благодать, успокоение, она внушает любовь.
Колян спохватился, что его размышления далеки от молитвы и спешно перекрестился. Ни один образ святого не мог сравниться с образом Богородицы, передать светлое чувство очищения, дающее надежду обиженным, исцеление страждущим, умиротворение алчущим.
Благодать, благосклонность, благолепие … Стоп!
"Светлейший принял меня благосклонно!" – Вот откуда это выражение. Образ Богородицы со склоненной головой в благости – благосклонность, дарующая благо.
Коляну больше всего полюбились заутрени, утренние молебны, особенно когда ему наступал черед петь на клиросе. Пели семинаристы на четыре голоса, молитва летела ввысь, птицей билась под куполом, благодарила Бога и возносила его – Аллилуйя! Колян чувствовал себя сопричастным к великим таинствам.
Он был по прежнему сам собой, когда появлялся среди друзей в родном городе. Обычно встречались в бане с вениками и выпивкой. Первым делом надо прогреться на полке по сухому жару без веника, выдать слезу из тела, потом выпить пивка и поговорить о новостях. Затем плескали ковшиком воду, хорошо конечно квас или разбавленное пиво, на каменку до тех пор, пока паром не вышибало дверь в парной. Начинали париться с нижней ступени полока, постепенно подбирались к верхней, похлестывая друг друга вениками из дубовых веток. Что ни говори, а жарче было тому, кто махал веником, пар жег губы, кончики ушей, кожу на кистях рук. Если тело становилось пунцово-розовым с белыми узорами, значит достал парок, разогнал кровь. Водку принимали после третьего захода.
– И монахи приемлют, – приговаривал Колян, отправляя очередную рюмку в рот, а подвыпив хлопал себя по коленям и озорно смеялся.
– Ты помнишь? Ты помнишь? – повторял он, дергая Володю за руку.
И все хохотали, припомнив смешной случай из былого.
Наутро Колян смущенно спрашивал, понурив голову с похмелья:
– Ничего такого не было? – и со вздохом шептал, – Господи, Господи прости и помилуй.
Весть о несчастье застала Коляна в семинарии, он не раздумывая, игнорируя все установленные порядки, уехал в село Высокое. В том селе жил Ефим Григорьевич, отец Володи. Для всех было неожиданностью, когда он покинул семью и обзавелся новым домом и молодой хозяйкой. Работал он при плотине межколхозной гидроэлектростанции, которую в свое время и строил.
Ни винить, ни оправдывать отца Володя не мог, он по прежнему с ним встречался, чаще всего бывал в селе Высоком на каникулах. В этот раз они сидели с отцом в саду, пили, конечно не чай, говорили и о том, и о сём, как сиживают родственники, двое мужчин, испытывающих привязанность и даже любовь друг к другу. Хозяйка в это время дежурила на ферме. Отец часто курил, протирал очки и отрешенно посматривал вдаль за реку. Семейных проблем не касались. К ночи Володя ушел на сеновал спать, утром собирался на рыбалку.
Его разбудил шум и людские голоса во дворе дома, в щелях сарая играли отблески близкого пожара. Горел дом отца. Пламя билось в окнах, с сухим треском лопался шифер на крыше. Не раздумывая, Володя открыл дверь в сени дома, дым заполнил верхнюю часть проема двери, потом колыхнулся и повалил сплошняком. Было темно и удушливо от газов, похоже горела вата из тюфяка. Задержав дыхание, Володя вслепую вышел в горницу, отца нашел на кровати без движения и потащил его к выходу. Лились слезы из глаз, не хватало воздуха, он упал почти у самого порога.
Отца и сына хоронили в закрытых гробах, отпевали погибших в сельской церквушке, Колян помогал старому священнику совершать обряд. Вдруг у него появилась крамольная мысль, что ни Володю, ни его отца этот обряд спасти не поможет, что он нужен для живущих, для их успокоения.

13.
Взвод Лейтенанта Прокофьева был отозван из леса и направлен для несения гарнизонной службы.
– Тебе припомнят все промахи и оскорбят намеренно, чтобы закипел, и слезы выступили на глазах – тогда ты прочувствовал, тогда ты понял…, – напутствовал майор Ледников лейтенанта, когда его вызвали в штаб для объяснений.
Объяснений не было, были одни нарекания: не оправдал доверие, потворствовал нарушителям дисциплины, дезорганизовал работы. Припомнили, как в пьяном виде тащил в ресторан лошадь.
Сашке виделась белка, ее гоняли по сосне, а она скользила по стволу вниз – вверх, потом застыла. Куда деваться – наверху сидел Волков и бил палкой по дереву, а внизу стояли солдаты и смеялись, и свистел. Подергивались мохнатые ушки, глаза остекленели, положение казалось безвыходным. И вдруг стремительный прыжок на землю, мягко опустившись, снова прыгнула, как пружинка, взлетела на соседнюю сосну.
– Видно мне здесь не служить, подумал Сашка, и так засосало внитри от обиды, от потерянных надежд, что остро захотелось бежать отсюда домой в родной Углич.
Чудесным образом Волков остался жив, ружье было заряжено жаканом на волка, а не дробью, пуля прошла навылет, не задев главных органов. Была большая потеря крови, но после нескольких дней в реанимации он мог говорить, осторожно шевелиться на кровати. Разрешили посещение.
Сержант Трубин одним из первых навестил сослуживца. Он не был властным командиром, чтобы силой воли и характера подчинять себе людей, когда нужно было кого-то наказать, он всегда сомневался, не слишком ли перегнул палку. Его не боялись, но уважали, и в неслужебное время для всех он был Толиком.
– Тебе педагогом нужно быть, а не командиром, – советовал Юрыч.
Волков был рад приходу Толика и слегка помахал кистью руки. Не успел Толик рассказать о жизни в части, как в палату вошла медсестра и прервала свидание.
– Больной, укол, – оповестила она, и Волков покорно отвернул край одеяла, оголяя часть ягодицы.
– Ой поджался то, поджался, – с улыбкой сказала медсестра и хлопнула ладошкой по месту для укола, а когда мышцы расслабились, всадила иглу по самый шприц.
– Сестричка на курьих ножках, – проворчал Волков, когда она ушла, – то уколы, то приколы…
Толик еще не ведал, что вскоре окажется в одной палате с Волковым, и эта симпатичная сестричка так же и ему будет делать инъекции.
Был солнечный мартовский день, как предвестник недалекой весны. Возвращаясь в часть, Толик остановился у киоска с мороженым и почувствовал неодолимую тягу к лакомству, знакомому с детства. Устоять было трудно, соблазн был велик!
– Сержант угостите девушку,  – услышал он.
Перед ним стояла девица и щурилась на яркое весеннее солнце. Толик протянул незнакомке стаканчик, она взяла его двумя руками, внимательно посмотрела на сержанта. Толику показалось, что этот жест двумя руками он где-то уже видел, он напоминал о давным-давно забытом. И этот остренький маленький подбородок, как у лисички, казалось, был ему давно знаком. Он спросил:
– Как вас зовут?
Она ответила, кокетливо поигрывая васильковыми глазами, будто бы он не знает, как ее зовут:
– Ляля.
– Ольга! – Всколыхнулось, пробудилось воспоминание о прошлом.
– Да, Ольга, только так меня звали в детстве. Постой, постой. Не ты ли Толик с нашего двора? – Ольга повисла у него не шее, зацеловала, закидала вопросами: откуда, как здесь очутился, где ребята – Митька, Юрыч, Колян?
Они сидели на скамейке, и она рассказала о себе. В этот город ее привез отец после войны. В войну он был в морской пехоте, участвовал в десанте кронштадтских моряков в тыл немцев под Петергофом. Немцы десант встретили и расстреляли в упор, десантные катера отошли на базу. В живых осталось несколько человек, среди них и отец Ольги. Уходили от места высадки на случайной шлюпке, месяц бродили по тылам немцев и наконец вышли к своим.
Офицер "Смерша" вел пристрастный допрос:
– Почему остался жив? Вся бригада полегла, а ты живой. Признавайся, был в плену? В каком концлагере сидел? Кто завербовал?
Не был отец Ольги в плену, ему не верили, а на прощание следователь пригрозил:
– Будешь жить, я тебе устрою собачью жизнь!
После войны не принимали "бывшего пленного" на хорошую работу, пришлось переехать в этот город. Да и здесь только сезонная работа истопника в районной больнице. Стал пить и вскоре умер.
Бабка Нюша, мать его, не любила свою внучку и после смерти сына отдала Ольгу в детский дом.
– А теперь свобода! – воскликнула Ольга, подняв руки над головой.
– Работаешь? – спросил Толик.
– Когда как. Определили на фабрику "Стекловолокно", дали место в общежитии.
– А как же твоя мечта о зеленой стране попугаев? – напомнил Толик о ее детском желании улететь на воздушном шаре.
– Зелень я и сейчас люблю, но бумажную, – хитро ответила она.
Шли по берегу реки, Ольга прижималась к Толику, заглядывала ему снизу в глаза, словно проверяла, действительно ли это принц ее детства. От теплого солнца на буграх пробивалась молодая поросль. На понтонном мосту через реку сгрудилась кучка ребят, они смотрели в воду, кричали и махали руками. Стремительное течение реки пробило полынью между понтонами, и в ней барахтался малец. Он держался за трос крепления, лицо его посерело от страха. Некогда было раздумывать, как он попал в полынью, нужно было действовать. Толик сбросил шинель и вступил в воду. Вода доходила ему до пояса, но течение было очень быстрое. В одежде сразу и не почувствуешь холода, пока она не намокнет. Толик перехватил парнишку поперек туловища и вытащил на берег. Ни бежать, ни ходить парень не мог, судороги сковали тело, пришлось нести его на руках до больницы. Ольга шла рядом и придерживала шинель на плечах Толика.
Нужно возвращаться в казарму, а до нее далеко, ближе расположено общежитие, где живет Ольга. Пока сушилась одежда, Толик лежал на кровати, прикрывшись одеялом. Ольга прильнула к нему, стала ласкаться. Толик отвернулся к стене и сказал:
– Не надо Ольга, ты мне как сестра.
Она обиженно надула губки, выставив вперед свой птичий подбородок, но больше не приставала.
Уже в казарме Толик почувствовал вялость, недомогание, поднялась температура. Утром его направили в госпиталь с воспалением легких.
Голуби прилетали к завтраку и обеду, стучали розовыми клювами по жестяному карнизу, склевывая крошки, которые сыпали в форточку больные. Одновременно с ними в палату заявлялась "сестричка на курьих ножках" и делала уколы. Толику она нравилась, всегда улыбчивая и очень милая. Больше всего было времени для раздумий. Приходили письма от Татьяны:
… "Никаких новостей за последние два года у меня нет. Меня ужасно удивило твое высказывание о том, что ты меня очень мало знал раньше и совершенно не знаешь теперь.
В настоящее время я коротаю свою жизнь только воспоминаниями о прошлом и совершенно не думаю о будущем, потому что мне кажется, что оно у меня будет незавидным".
… "Всякий раз, проходя по саду, вижу куст сирени у той самой липы, у которой ты впервые меня поцеловал. Только начало весны, а у сирени набухли почки. А вдруг распустится? Выкинет прозрачные листочки, засветится весенней радостью. Но грянут морозы и засушат холодом эти листочки, и будут они нелепо зеленеть среди снежного разлива и тоскливо тренькать, как жестяные на похоронном венке. А настоящей весной все зазеленеет вокруг, а сирень будет голой и одинокой".
… "Долго тебе не отвечала. Твое последнее письмо меня заставило призадуматься. Теперь ты спокоен и опять свободен. Как говориться, ты мне отплатил сполна. Ты думаешь, что я спохватилась в последний год твоей службы? Но это не так, никаких корыстных целей я не имела ввиду. Да, я тебя люблю, также, как и ты когда-то любил меня. У тебя это прошло, а у меня только начинается, но я не думаю становиться на твоем пути.
Когда я читала твое письмо в первый раз, то не могла и не хотела верить написанному, мне было страшно обидно за то, что решила первая тебе напомнить о себе, когда ты уже меня забыл.
Спасибо, что на многое открыл мне глаза, помог понять, что в жизни хороши только мечты да сны, а верить никому нельзя, кто верит, того легче обмануть".
… "Забудь мое последнее письмо. Я задаю каждый день один и тот же вопрос – люблю ли я тебя? И отвечаю – да. Поэтому не могу потерять тебя и согласна иметь переписку на дружеских началах".
Толик не мог с вчера заснуть, проводил переоценку слов и поступков. Он понял, что нельзя обращаться небрежно с любовью, превращать ее в страдание. Нужно быть искренним, как открытые глаза ребенка. Татьяна стремиться вернуть ушедшее, но он не в силах возвращаться. Ему хочется протянуть свою руку другой и просить ее идти с ним дальше, но он понимал, что не может ее назвать своей, не имел права, дорогая Антонина Михайловна.
Случилось так, что накануне призыва в армию Антонина Михайловна с маленькой дочкой Варварой поселилась в одной из комнат в квартире мамы Лены, матери Толика. Девочка быстро привыкла к бабушке и Толику, иногда в ее взгляде можно было прочесть желание спросить, но что, она еще не могла выразить в свои три года. С мечтательной теплотой думал Толик о чужой дочери и ее матери.

14.
Солнце расплылось горячим блином на замороженном стекле, от неостывшей печки тянет теплом. Положив руки поверх одеяла, не открывая глаз, можно долго лежать без движения. Предчувствие необъяснимой благодати ощущалось во всем теле, сердце иногда замирает на вздохе, потом радостно трепещет, неясное волнение проникает в сознание.
– Сегодня что-то случиться, – думает Татьяна в утренний час зимнего воскресенья.
В ожидании неизвестного события прошло все утро, ни уборка комнат, ни приготовление обеда не могли вытеснить подспудную, подсознательную мысль о возможном счастье. В течение дня мысль эта стала отцветать, свет ее, озарявший весь день, тускнеет.
Письмо почтальон принес утром следующего дня. Толик писал с целины. В каждый строчке он целовал ее, вызывая воспоминания, и под конец предложил выйти за него замуж. Может это и есть то, чего она ожидала все воскресенье. Она улыбалась сбывшимся мечтам, хотелось оповестить об этом весь мир, но она остановилась. А что будет потом? – спрашивала себя. Она смотрела дальше сегодняшнего дня.
Ровно в девять Татьяна на работе в жилстройконторе, куда ее направили после окончания строительного техникума. Начальник поручил сделать эскизный проект коммуникаций дома.
– Опять канализация! – разочарованно воскликнула Татьяна.
– Канализация – это симфония! – патетически ответил шеф, – работайте, милочка.
Работы постепенно отвлекает, но молоточек стучит в мозгу – что ответить Толику? Более отчетливо это напоминало о себе в свободные минуты. Целую неделю она не решалась дать ответ.
– Нет, нет, надо подождать, – предостерегала она свои чувства, – ну какая у него профессия? Тракторист. Ему еще нужно учиться, он талантлив. Не ходить же ему всю жизнь в замасленной спецовке рабочего.
"Мы еще маленькие, надо подождать. Мама со мной согласно" – был ответ.
Так сказка любви развеялась по весям бытия. Толик больше не писал. Первую любовь не забудешь в один миг, она живет глубоко в сердце каждого и совсем некстати напоминает о себе, когда уже начинаешь привыкать к новому человеку, и появляется взаимный интерес.
Если бы он был рядом, все было бы иначе. Ощущение потери. Татьяна плакала. Она ждала Толика, ждала повторных признаний, но их не было. Своим предложение выйти за него замуж он как бы ставил точку в их отношениях, каков бы ни был ответ. А годы идут, сколько хороших парней она отвергла за эти три года, и все ради него. У нее мог бы быть хороший друг, и сейчас признавалась, что потеряла его из-за своей наивности, а может быть из-за своей расчетливости?
Толик в армии, она пишет ему письма: обидчивые, скорбные, в отчаянии просительные и вопрошающие – За что? Только бы остановить, вернуть прошедшее. Скука, скука и никаких светлых мыслей, нужно думать о семье, о детях, Татьяна с горячими поцелуями обнимает детей подруг, мечтает о своем ребеночке и выходит замуж за Коляна.
После окончания семинарии он рукоположен в сан священника и получил приход в Калининской области. У них с Татьяной родится четверо детей. Такова жизнь, отец Николай!

15.
Это мои стены, отклеенные обоями с сиреневыми размывами, это мой потолок со знакомыми пятнами от протечек с  прохудившейся крыши, это моя комната в моем доме. Так размышлял Сашка в первый день своего отпуска. Вокруг тихо, родители на работе, только кот в солнечном пятне на полу жмурит слепые глаза. Сашку он узнал по свисту и выбежал навстречу, беззвучно раскрыл пасть, показывая оставшиеся зубы. Кот был стар, со слепа натыкался на стену и шел вдоль нее, по запаху определял свою плошку с едой, чтобы выйти на улицу терпеливо ждал, когда откроют дверь. Если Сашке теперь двадцать два, то коту уже пятнадцать, он рос и взрослел, когда Сашка учился в школе и старел, когда Сашка служил в армии. Еще в детстве кот появлялся на свист, всякий раз встречая Сашку после рыбалки, ему перепадала свежая рыбка, он мог часами сидеть у ворот, ожидая своего ужина, и сопровождал рыбака по утру, медленно шествовал, подняв крючком хвост, останавливался и снова шел, потом садился у обочины дороги, а дальше иди один, он свое дело сделал. Кот был благородным, поймав мышь, приносил ее домой и укладывал в постель Сашки, и отучить его от этого ритуала не было никакой возможности.
Постепенно уходили в прошлое недавние заботы, улетучивались тревоги и ожидание неприятностей от военной службы. Он бродил по родному городу на Волге. Город тот же, только стал зеленее и поменьше, реже встретишь теперь знакомое лицо, когда-то детское пухленькое сформировалось в образ серьезного взрослого человека. И чувствуешь себя гостем в родном городе.
– Ба! Петро, привет! Сколько лет, сколько зим! – воскликнул Сашка, встретив старого дружка.
– Сколько, сколько, да лет пять не виделись. А ты все тот же, с орлиным взглядом и черный от загара.
– Куда денешься! – поправляя чуб под фуражку, оправдывался Сашка.
– Ой. Кстати тебя встретил. У меня свадьба, будешь шафером! – обрадовано оповестил Петро.
– Поздравляю! – Сашка обеими руками тряс руку Петро, – А что такое шафер?
– Будешь сидеть около меня с полотенцем через плечо, а со стороны невесты будет Верка, ее подруга.
– Буду, буду! – согласился Сашка.
Свадьба состоялась в переполненной квартире хрущевской пятиэтажки. В гостях были в основном заводские друзья. Петро и его Люся работали на часовом заводе.
Раз они были дружками на свадьбе со стороны жениха и невесты, то Вера и Сашка познакомились само собой без особого труда, она понравилась ему, ей он был не безразличен. Танцевали на улице под фонарями, весь дом не спал, справляли свадьбу. Её платье, расклешенное книзу шелестело и раскручивалось волчком, она смеялась, чуть раскосые глаза сияли зелеными огоньками светофора, прическа на одну сторону (а ля девушка с площади Испании) открывала маленькое ушко со сверкающей клипсой. Потом эту клипсу они потеряли в кустах, где целовались, искали клипсу в траве – не нашли и договорились поискать завтра.
Встречи были завтра и послезавтра, каждый вечер Сашка ждал ее после работы.
Крутой берег обрывался недалеко от воды, дальше тянулась отмель с золотистым дном. Она купалась и кричала:
– Что же ты, плыви сюда!
– У меня нет плавок, – огорчался Сашка, сидя на обрыве.
Она вышла вся в искрах от капель воды в лучах заходящего солнца и уже из-за кустов ивняка, где переодевалась, протянула ему оранжевые трусики.
– На, возьми мои.
Она стояла в платье, одетом на влажное тело. Платье без складок обволакивало фигуру, рельефно выделяя грудь, впалый животик, бедра и все, что с другой стороны. Она крутила в руках лифчик для просушки на легком ветру.
Пиджачок Сашки оказался весьма кстати, он плотно был прижат к траве среди зарослей ивняка. Пронесся чуть слышный шорох и затих, невдалеке шевелились потревоженные ветки. Вера подняла голову и тревожно сообщила:
– Сумочка пропала.
– Какая сумочка? – озабоченно спросил Сашка и явственно услышал повторный шорох в кустах от убегающего человека.
– Дамская, в ней ключи от медпункта, – объяснила растерянная Вера.
Нужно действовать, за увлечения приходится платить, вор воспользовался в самый интересный момент. Три дороги: одна по берегу Волги – здесь он не пойдет, другая – шоссе, безлюдное и прямое, далеко видно пешехода, третья – узкоколейная железная дорога, теряющаяся в густом кустарнике. Его Сашка увидел за поворотом, он шел навстречу и остолбенел, выпучив глаза. То был паренек лет шестнадцати с длинными до колен руками, с волосами мочального цвета на голове, худой.
– Вот что. Отдай сумочку с ключами, а деньги можешь забрать себе, – Сашка шел на компромисс.
Парень развернулся и быстро зашагал по шпалам, через несколько десятков шагов остановился и показал рукой в заросли крапивы. Сумочка была там, но ключей в ней не было.
– Ключи, – Сашка протянул руку в сторону вора, который стоял в отдалении.
Тот нехотя вытянул ключи из кармана и бросил в сторону Сашки.
Это происшествие еще больше сблизило Веру и Сашку, они смеялись и под кодовым названием "сумка" появился в их жизни детективный роман.
Оставаясь один, Сашка думал, что ему открылись совсем незнакомые новые отношения между людьми. Это искренние отношение доверия одного к другому ощущалось как единое целое, когда и жить по отдельности невмоготу.
– Знаешь, я настолько привыкла к мысли, что я твоя и всякое ухаживание за мной кажется  просто недоразумением. Неужели еще не всем известно, что я люблю тебя, тебя одного, – Сашка молча гладил ее волосы.
– Ты думаешь, что я спешу за тебя замуж? – спросила она, вглядываясь в глаза своего нового друга. – Совсем нет. Меня волнует не избранник, а время. Кажется вместе с замужеством полжизни улетит долой. А мне ведь не сорок лет, мне так хочется жить как все. Я позволяла ухаживать за собой, увлеклась сама.
Сашка закрыл ей рот рукой и поцеловал в носик.
– Я хочу напиться в честь тебя до ужаса. Не бойся я не буйная, просто настроение повышается до максимума. Конечно, если ты хочешь, чтобы я была очень весела и хохотала, как сумасшедшая.
Потом от восторга она перешла на замедленную речь и шептала:
– Меня исправит только твое присутствие. Меня тянет к тебе страшно, как магнитом, честное слово. Сделай так, чтобы мы были вместе, чтобы я всегда была твоей.
Их встречи не остались незамеченными, первым вмешался Петро:
– Ты что жениться задумал? Не советую, ты у Верки не первый.
Город небольшой, так что пересуды и сплетни разносятся быстрее почты. Узнала мать Сашки о постоянных встречах с Веркой и укоризненно покачала головой. Две недели Сашка не показывался на людях, уехал с отцом на рыбалку  в лодке с сетями. Были теплые темные вечера, сидели у костра, варили уху, по утрам доставали сети, выгребали рыбу и снова ставили сети. Так день за днем, у отца был подряд на заготовку рыбы.
Сашка понимал, что непременным условием женитьбы для офицера является постоянство и верность будущей жены. В неустроенной семейной жизни офицера – то переезды, то командировки или дежурство, а при боевом дежурстве применен вахтовый метод – месяц в гарнизоне, месяц на площадке – в прочном семейном быту ты должен быть уверен. Верность – критерий семейного благополучия, так казалось.
Верка красивая, веселая, она расточает свои чарующие улыбки, при этом губки складываются как в поцелуе. Становится теплей и радостней на душе не только у него. А у кого еще? Ведь и им лучше от нее, а не хуже. Так какое он имеет право судить ее. Что было раньше, он знать не хочет. И понял, что теперь холостяцкая жизнь ему будет в тягость.
Веру встретил около кинотеатра, она подошла и положила свою руку к нему на грудь, отыскала его глаза и сказала:
– Почему ты думаешь, что Петька знает обо мне больше, чем я о себе. Я тебя ни в чем не обманывала, а ты поверил какой-то чепухе. Меня задергали, на меня показывают пальцами. Я перенесу эти толки, но ты, если разлюбил, скажи мне об этом, милый.
Вера провожала его после отпуска, договорились, что она приедет к нему в свой отпуск.
– Я приеду, обязательно приеду. Уже сейчас мне снятся кошмары, будто бы день отъезда, а у меня ничего не готово. Мучительно просыпаешься, от страха вся в поту. Кажется, что поезд ушел, я опоздала, – шептала Вера, прильнув головой к груди Сашки.
– Милый, родной, любимый мой мальчишка, – звучали прощальные слова, как припев полюбившейся песни.
Вера станет женой лейтенанта Прокофьева.

16.
В госпиталях лежат две категории военнослужащих: очень больные и большие симулянты. Незначительная часть клиентов относится к тем, кто проходит медкомиссию перед увольнением в запас. Как только больные почувствуют себя лучше, устремляются домой, симулянты же лежат долго и по нескольку раз.
– Товарищ лейтенант, вы не спите? – Волков просунул стриженую голову в щель двери.
Эдуард помахал рукой, предлагая войти. Волков стоял, держась за спинку кровати, ему трудно было сидеть, и спрашивал: чем болен. Как дела в части, скоро ли на боевое дежурство, как поживает лейтенант Прокофьев? И не дождавшись ответа на свои вопросы, уведомил, что скоро его комиссуют из-за непригодности к воинской службе.
– Строгие врачи на комиссии? – как бы между прочим спросил Эдик.
– По-всякому бывает. Вот один узбек из стройбата не  наступал на ногу три месяца, довел мышцы до атрофии, а его признали годным. А другой пообещал лисицу на воротник врачу, только бы отвертеться от службы, его тоже не поняли на комиссии.
В палату стремительно распахнула дверь "сестричка на курьих ножках":
– Волков марш в свою палату, вы лежачий больной.
  Долговязый Волков смиренно двинулся за сестрой, шлепая спадающими с ног тапочками и придерживая полы халата, из-под которого торчали тряпочки для завязки кальсон.
– Поправляйтесь товарищ лейтенант. Мне лежать надоело до коликов, – сказал он на прощание.
Эдиком занимались психиатр и невропатолог, потому что он жаловался на головные боли и провалы памяти. При входе врача в палату как бы случайно ронял стакан и безразлично смотрел на осколки – Не отдает отчета своим поступкам. А перед сестричками он завзятый ухажер,, может рассказать смешной анекдот или спеть доверительно:
Вот уж тополь отцвел,
Белым пухом осыпался с веток,
Заметелил дороги,
Запорошил траву…
На улице отцветает тополь, значит лейтенант Михалев уже два месяца в госпитале на обследовании, ждет решения комиссии.
Волков и Толик забивают "козла" в домино, поглядывают на дверь с опаской, вдруг опять сестра.
– Я ведь учебку радистом окончил, – рассказывал Волков. У меня и сейчас в голове морзянка отзывается на всякое ритмичное постукивание. Дизель стучит – у него своя песня, синица морзянкой сыпет, даже скрип снега можно расшифровать. Все можно переложить на морзянку.
– Ты с ключом работал? – заинтересовался Толик.
– Работал, я и сейчас стучал бы, кабы не один случай. Выходило так, что на вахте со мной постоянно работал один и тот же корреспондент, его принимать невозможно, ну ни в какую. Обложил его матом, на контрольном пункте засекли наш стук и сняли меня с вахты за хулиганство в эфире. Потом к вам в полк перевели.
Сегодня в госпитале день посещений. К Толику заявилась Ольга. Увидев ее, Волков понял, что ему здесь нечего делать и ретировался. Лялю он знал не понаслышке. Ольга принесла цветы, поставила в стеклянную бутылку, а сама  все говорила, не останавливаясь, и посматривала на часы. В один миг подхватилась и убежала, в дверях столкнулась с Юрычем.
– Что за девица? Почему не знаю?  – вместо приветствия спросил Юрыч, потом пожал руку.
– Ты ее знаешь, это Ольга, наша соседка по дому. Помнишь бабку Нюшу с курицами и внучку Ольгу.
– Что ты говоришь? Ну и ну!
Толик рассказал, как встретил Ольгу, как она оказалась в этом городе, поведал о невеселой ее судьбе.
– Так чем она занимается? – переспросил Юрыч, – не надо ли чем помочь?
– Проститутка она Юрыч. Это Ляля, которая обслуживала солдат за забором нашей части.
Замолчали. Юрыч был шокирован известием, с характерной для него рассудительностью пытался связать ее прошлое детство с настоящей юностью. Проститутками не рождаются, формируется внутренняя установка еще в детстве под воздействием внешних факторов. Можно получить блага любыми доступными средствами. Одна получает больше, другая – когда как.
– Значит, напрасно Мудрика топили в дерме – то ли спросил, то ли ответил на собственный вопрос, – не знаешь, где сейчас Мудрик?
– Известно, что в зоне свои же урки прикончили, сделали темную и били все, кто на него зуб имел. У своих воровал, – ответил Толик и добавил вопросительно, – Ваську-Цыгана не забыл?
– Что с ним?
– Чуть в тюрьму не угодил за хищение бензина на заправке. Последнее время он работал на бензоколонке, заправлял машины, бензин отпускали строго по талонам. При очередной проверке была обнаружена недостача, значит отпускал бензин налево. Взяли Ваську под стражу, началось следствие. И вдруг Бородешка заявляет, что у нее в подвале просочился бензин. Слили бензин из подземных баков, обнаружили течь и Ваську отпустили на свободу.
Улыбнулись счастливому концу.
Через месяц сержанта Трубина тепло провожали домой, его демобилизовали досрочно по причине перенесенной болезни с осложнением. Полковник Семенов вручил ему медаль "За спасение утопающего".
Первую половину пути думаешь о том, что оставил, кого покидаешь, а вторую – о том, что ждет впереди. Будут слезы радости у матери, он увидит Антонину Михайловну, и ее дочка Варвара серьезно спросит – "Вы мой папа?"

17.
Толику всегда казалось, что он запомнил руки и голос матери еще до того, как стал сознавать себя. Отчетливо сохранился в памяти случай, когда напали на него гуси. Они разгуливали по проулку, паслись на травке, и им не понравилось, что двуногий малыш вторгся на их территорию. С шипением, опустив голову и слегка растопырив крылья, они ринулись на трехлетнего Толика. От страха Толик побежал и запнулся о плетенку травы. Очнулся он уже дома, на д ним склонилась мать, гладила его по головке и утешала.
Она ровно относилась к обоим сыновьям. Еще в пеленках несла она заснувшего Толика на руках, Митька плелся рядом м канючил:
– Мама, брось Толика в канаву, возьми Митю на ручки …
– А что матка меньшего любишь больше? – спросила встречная старуха.
– По мне какой палец не отрежь, – мать показала на кисть руки, – одинаково больно, что этот, что этот, – и пошевелила пальцами.
В эвакуации ей посчастливилось устроиться на работу в пекарню. Нередки были случаи, когда, закрывшись в кладовой, она кормила своих сыновей хлебом, хотя и знала, что совершает преступление. В то время за каждый сорванный колосок с колхозного поля давали срок.
"Мать – кривая душа", – сознавалась она себе с горечью.
Цена хлеба высока и непростительно, когда Толик отдавал свой хлеб другим. В четыре года он пошел в детский сад. Вместо карточек на хлеб, которые нужно было сдавать в садик, ему выделяли две краюшки черного хлеба и укладывали в мешочек у пояса. Было голодно, и у окон детского сада часто паслись подростки, может что-нибудь останется от малышей. Один из них менял "керенки" на хлеб. "Керенки" представляли собой большое полотно вощеной бумаги, на котором были напечатаны тогдашние деньги. Стоимость такого листа исчислялась миллионами. Вот и польстился Толик на никчемные деньги в обмен на свою пайку хлеба. Да еще и не один раз. Деньги далеко не спрячешь, тем более, что глазастый Митька все видит и ничего мимо носа не пропускает. От него и узнали, откуда деньги. Чтобы уйти от наказания, Толик спрятался под кроватью, мать пыталась выгнать его оттуда кочергой и случайно попала сыну по носу. Раздался рев, из носа потекла кровь, мать сама была не рада, прижала Толика к груди и плакала, и утешала, и просила повторить, что он больше не будет так поступать.
Пригрелся Толик на коленях у матери и просит:
– Мам, дай титечку пососать.
– Да что ты Толенька, там ничего нет.
И все же дала. Толик прильнул к теплому соску и закрыл глаза. Его охватила теплая волна нежности, он теснее прижался к груди матери.
Маленьких сыновей мать водила с собой в баню, сами они не могли как следует помыться.
– Какие большие дети! – Воскликнула тетя с полотенцем вокруг головы. – Они все видят, уже все понимают, – взывала она к окружающим.
– Что понимают, – задал себе вопрос Толик, – что видят? Не видел что ли живота до носу – и закрыл глаза, чтобы мыло не попало.
Глаза открыл, когда раздался в бане визг и возмущенные голоса женщин. В дверях, не с той стороны, где вход, а с другой, стоял голый мужчина с сапогами в руках и улыбался. Та дверь вела в мужское отделение, где мылись солдаты. Его окатили холодной водой, и он скрылся. При появлении голого мужика мать инстинктивно обняла обоих сыновей, как бы защищая себя и их от напасти. Снова открылась та же дверь, конечно не случайно, показался усатый солдат, голый и тоже с сапогами в руках. Они, наверное, видели то, что Толику было неинтересно.
– Мить, а Мить, почему они с сапогами, они, что стирают их в бане? – допытывался Толик.
– Дурачок, они боятся, что сапоги упрут из раздевалки, поэтому и беруг их с собой, – ответил всезнающий Митька.
Мать всегда старалась поддерживать мир в семье, несмотря на нелады отца с тещей, бабушкой Аришей, или между ним и сыновьями. Она оберегала отца даже в дни запоев. Сохранилась молитва на тетрадном листочке в косую линейку, что всю войну она носила в своем партийном билете. Листок на сгибах протерся, но еще можно было разобрать слова:
"Живущий под кровом Всевышнего, под сению Всемогущего покоится.
Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы.
Перьями Своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен,
Щит и ограждение – истина Его.
Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя, но к тебе не приблизится.
Только смотреть будешь очами своими и видеть возмездие нечестивым.
Не приключится тебе зло и язва не приблизится к жилищу твоему,
Ибо Ангелам Своим заповедает о тебе – охранять тебя на всех путях твоих.
На аспида и василиска наступишь, попирать будешь льва и дракона.
"За то, что он возлюбил Меня, избавлю его, защищу его, потому что он познал имя Мое.
Воззовет ко Мне, и услышу его, с ним Я в скорби, избавлю его и прославлю его.
Долготой дней насыщу его и явлю ему спасение Мое".
Быть может, эта молитва и спасла отца в тяжелый час войны.
Гордостью и надеждой для нее всегда оставались дети. Вначале их поступки подчиняла своей воле силой, потом – уговорами, просьбами, в конце концов – слезами. Толик шалит в классе, Митька получил двойку – все отражается на сердце матери. Стали дети взрослыми – больше тревоги за них. Как говориться "Малые детки – малые заботы, большие детки – большие заботы".
– Скажи мне, когда ты придешь? – просила мать, ждала и волновалась, стоя у окна, пока не вернется с гулянки сын.
Теперь она постарела, пополнела и часто плачет. Плачет при расставаниях и встречах, плачет в письмах.
События в Венгрии, гибнут солдаты, могут Толика послать туда.
– И пошлют, пошлют, – стучит дятлом соседка, Володина мать, – вот заставила бы его поступить в институт после целины, как я своего Володю, он всегда был бы с тобой.
После смерти Володи его мать в миг постарела и сгорбилась, уединилась, чаще стала посещать церковь, тем более, что вся жизнь была посвящена ему, заботам о нем.
Когда мама Лена осталась одна, Митька живет в Ленинграде с тетей Аней, Толик в армии, и она решилась пустить к себе квартирантку с дочерью. Снова в квартире поселился детский смех. Антонина Михайловна, улыбчивая и ласковая, сдружилась с мамой Леной, теперь бабушкой для ее дочери Варвары. Антонина Михайловна преподавала русский язык и литературу в школе, и мать знала ее еще с тех времен, когда учились в школе Митька и Толик.
Варвара стоит на крыльце, задрав мордочку кверху, кричит тонким голоском:
– Вовка, отдай мятик, а то бабушка тебе всипит!
Вовка стоит за углом дома и держит мяч обеими руками, потом выглядывает в пол-лица и отвечает:
– Не дам. Самому надо!
Вовка племянник Славки, сын его старшей сестры. Дети в одном дворе дружат и сердятся друг на друга, обижаются и мирятся. Старый двор теперь у них, здесь когда-то были хозяевами Юрыч, Митька, Толик и Колян, рядом была Ольга, а Славка и Володя появились позже. Детство и отрочество связано у муравьев с этим двором, а юность увела их в мир странствий.
Муравей не велик, а горы копает.
Муравей не по себе ношу тащит,
Да никто спасибо ему не молвит.2




Часть IV
1.
Ни в коем случае в дороге не есть рыбу и вареную колбасу предупреждала Сашкина мать. Но не удержался Сашка, купил на какой-то поволжской станции рыбу горячего копчения в коричневой золотистой кожице с розовым мясом. Рыба была соблазнительна, издавала аромат копчености, таяла во рту. Через час, лежа на полке купе, почувствовал тошноту, внутренности жгла горечь. Добрался до туалета, а он закрыт, выскочил на площадку сцепки вагонов, и его вырвало.
– Эко, упился! – С упреком сказал проводник.
Когда Сашка побежал второй раз, проводник проводил его враждебным взглядом. Сашка хотел сказать что-нибудь извинительное, но качнулся на стену и чуть не сорвал огнетушитель с крюка.
– Не пей, раз не умеешь! – Уже злобно прорычал проводник, обеими руками удерживая огнетушитель.
В голове шумело, словно оказался в туннеле с сотней мчавшихся машин. Соседи по купе поняли, что дело серьезное и отпаивали его чаем, после чего Сашка снова бежал в туалет. Это было отравление. Сашка дремал, скрючившись на полке, но услышал, когда в купе вошел новый пассажир. Он был в сером плаще-реглане, черная шляпа стояла колом на голове, очки как велосипед переезжали переносицу, глаза за стеклами очков казались вдвое больше. Вошедший представился Степаном Афанасьевичем и поставил на вагонный столик четыре стаканчика с мороженым. Степан Афанасьевич был четвертым, кроме Сашки в купе ехали Марина и Сергей, геологи.
После непродолжительного улаживания и укладывания Степан Афанасьевич уселся у столика и предложил сыграть в преферанс. Играли втроем, несколько оправившись от нездоровья, Сашка наблюдал за игрой сверху. Сергей зарывался, играл без прикупа, имея три взятки на руках, завышал и лез в гору. Марина оказалась осторожнее, часто пасовала, карты держала обеими руками не веером, а в колоде. Игра была затяжной, но, в конце концов, Степан Афанасьевич обыграл и Сергея, и Марину.
Пришла ночь, Сергей завалился спать, он мог спать в любое время, в любом положении и в любом месте, при дожде, на сыром мху, под размашистой елью, закрыв голову ватником.
Шел тихий разговор у Марины со Степаном Афанасьевичем. Марина рассказывала о последнем маршруте геологов по Карелии. Они возвращались домой на полуторке с шофером Аликом, везли образцы каменных пород, собранные за полевой сезон. Алик с простодушным открытым лицом, всегда готовым к улыбке заверил:
– В дорогах разбираюсь, в операх не разбираюсь.
Дорога была длиной сорок километров, через каждые десять метров размыв – шли осенние дожди, пробивались по лесу, тогда приходилось сидеть на пнях передними и задними колесами. Домкрат и лопата были неизменными средствами помощи для неунывающего Алика.
Так добрались до водораздела: справа озеро, слева озеро, а по хребту дорога пролегает через мост над промоиной, соединяющей эти два озера. И что это был за мост! От моста остались одни сваи, настил лежал только местами шириной колеи для полуторки.
Марина прервала рассказ и задумалась, картина недавних переживаний стала яснее.
Алик вылез из кабины, прошел по мосту, поправил настил, выверил прямую движения и снова сел за руль, Марина сидела рядом.
– Вылезай, – советовали ей.
– А она в ответ. – Странные вы, Алик не боится, так чего мне бояться.
Сергей и двое подсобных рабочих пошли по мосту пешком. Марина покорила Алика своим бесстрашием, только глаза ее были неподвижны и чуть вздрагивала верхняя губа. Доски прогибались под колесами и после прохода машины ложились как попало. Когда проехали мост, Алик засмеялся и сказал, словно поведал забавную хохму:
– Этот путь самый короткий, в объезд себе дороже, можно увязнуть в болоте по самый кузов.
Во время рассказа Марины Степан Афанасьевич был внимателен, переспрашивал, уточнял и проникся доверием к ней. Он показал ей свою семейную фотографию и пояснил:
– Это жена Вероника, около две мои дочурки, меня здесь нет, я за фотоаппаратом.
На черно-белом фото при тусклом свете ночника с трудом можно было различить полную женщину, тоже в очках, и двух девочек – подростков со светлыми бантиками и в школьной форме.
Степан Афанасьевич продолжал:
– Слева Мая, непослушная девочка, дерзкая, видите, как насупилась, упрямая в мать. Справа Надя, по строптивости не уступает сестре. Что делать? Переходный возраст. А знаете как они меня называют? – Очкариком. Не поверите, иногда милый Очкарик, другой раз противный Очкарик. Сорванцы. Выделывают, что хотят. Перед самым моментом съемки Мая показала мне язык, а Надя, видите, где у нее рука, это она хотела рожки своей родной матери поставить. Но я их обманул, и семейная фотография получилась.
Убирая фотографию в портфель, поведал, что нынче едет на юг в санаторий, первый раз один без семьи за все время совместной жизни.
Сашка скрючился на полке, подтянув колени к подбородку, его раздражала монотонная речь Степана Афанасьевича, он думал, когда же он уймется. Резкая боль полосовала по временам полость живота, только эта боль оставалась в его понимании окружающего. И летний отпуск на Волге в родном городе, и любовь к Вере, так внезапно поразившая его, все отодвигалось в даль, затянутую зыбкой пеленой.
Марина слушала терпеливо, как будто сидела у постели больного.
– Марина мне нужен совет, совет женщины. Не откажите мне в этом. Мне трудно говорить, но получилось так нелепо и трагично. Я женат во второй раз. Первую жену я потерял в блокадном Ленинграде. В первый день войны меня призвали в армию. Анна, моя жена осталась в Ленинграде, работала на фабрике, шила ватники для бойцов. После войны я поехал в Ленинград, наша комната в коммунальной квартире была пуста. На фабрике я узнал, что в начале сорок второго года в цех, в котором работала Аня, попала бомба. В городе я оставаться больше не мог и уехал насовсем.
Сейчас, как вы знаете, разыскивают родных, потерявшихся во время войны. Так вот меня нашла Аня, моя первая жена. Оказалось, что она живет по-прежнему в Ленинграде, в той самой комнате на Петроградской стороне, работает на той же фабрике. Мы встречались год назад. Она постарела и хромает, осколком от бомбы была ранена в ногу. Потом ее эвакуировали по дороге жизни через Ладожское озеро на большую землю. Всю войну она прожила в семье своей старшей сестры.
Я люблю своих дочерей и мать их прекрасная женщина, я счастлив с ними. И вместе с тем я не могу забыть Аню. Скажите, имею ли я моральное право встретиться с ней? – Раздумчиво произнес Степан Афанасьевич последнюю фразу.
Марина молчала и думала, что каждый решает жизненные задачки в силу своей убежденности, а потом будет ясно – хорошо ты сделал или нет. Решение приходит в подсознании, и советы здесь не помогают.
– Решайте сами, – спокойно ответила Марина, устраиваясь на ночлег.
Утром очкарика не оказалось в купе, поезд из Москвы ушел без него. На столе лежала домашняя снедь, оставленная ночным пассажиром, сверху красовалась копченая рыба, от одного взгляда на которую Сашке становилось тошно.
К утру следующего дня он достаточно оправился и легко сошел на своей станции. Марина и Сергей сошли раньше.

2.
Исстари повелось, что крупные стройки в социалистической стране вели под руководством НКВД, потом МВД и все потому, что превалировал ручной труд, а дармовая рабочая сила заключенных была в руках карающих органов. Строились судоходные каналы: Беломоро-Балтийский – для прогона подводных лодок из Сормово на Северный флот; Москва-Волга – для обеспечения водой столицы нашей родины; Волго-Дон – кратчайший путь из Волги в Черное море и, наконец, приступили в пятидесятых годах к реконструкции старой Мариинской водной системы, соединявшей Волгу с Ладожским озером. Назвали новую систему гидроузлов и каналов Волго-Балтийским путем. Теперь уже было больше техники на строительстве: землеройных и землечерпательных механизмов, автомашин, экскаваторов, бульдозеров. При этом заключенные использовались на подсобных работах.
Водный путь включал в себя пять гидроузлов, в состав которых входили судоходные шлюзы с подходными каналами и причалами, а также на некоторых из них строились малые гидроэлектростанции. Особый интерес представлял гидроузел на реке Шексне, он позже других входил в строй на водном пути и был головным со стороны Рыбинского водохранилища.
Шестьдесят третий год был штурмовым, на пуск Шекснинского гидроузла были брошены основные силы Управления Волго-Балтстроя. Были привлечены квалифицированные кадры монтажников и наладчиков, среди последних оказался Вячеслав Серов со своей наладочной бригадой. Перекрытие реки Шексны задерживалось, срывались планы строительства гидростанции и плотины. Вешние паводковые воды сбрасывались в Шексну, так что верхнее водохранилище, включающее озеро Белое не набрало воды, шлюз оказался сухим.
По традиционным путям миграции шла рыба на нерест, шла сплошняком на струю сбрасываемой воды, так что ловить ее можно было чем попало. Ловили кто сеткой в виде паука, кто подсаком, а какой-то находчивый малец принес мамины трусы, одел их на обруч, дырки для ног завязал узлом и, прицепив эту снасть к веревке, успешно таскал с парапета лещей и судаков.
Наладка автоматических систем шлюзовых механизмов велась без самих механизмов, так как они были еще в монтаже. В башнях шлюзов еще не настелили полы, не вставили окна, только крыша спасала от непогоды, но зато были проложены контрольные кабели и разведены по шкафам управления. Нужно проверить по схеме правильность разводки кабелей. Монтажники в работе не очень усердствовали, закладывали в клемник жилы кабеля как попало. Необходимо проверить реле и контакторы на срабатывание, затем комплексно опробовать схему с пульта управления. Работа длилась с восьми утра до восьми вечера, кормились в рабочей столовой. А предстояло еще пройти с наладкой все шлюзы от Шексны до Вытегры, хотя четыре шлюза ввели в строй еще раньше, но управление механизмами верхних и нижних ворот осуществлялось с местных пультов, автоматическая система не работала, ждала наладки.
На Шексне лагерь зэков располагался на нижнем бьефе, так что с высоты верхнего этажа шлюзовой башни была видна их барачная жизнь. Лишь вышки с часовыми отличали лагерь от военного городка. Зэки стандартно одеты: хлопчатобумажные куртки и штаны, кирзовые сапоги, на голове картуз с козырьком. Видно, как они проводят свободное время в зоне, одни бегают друг за другом, другие на маленьком костерке в консервной банке варят чифирь, а эти играют в городки, те же городки могут быть азартной игрой, ставкой в которой становится жизнь. Политических заключенных нет, их раньше называли белыми, цветными или болтунами, сейчас в зоне шесть категорий преступников от шестерок до блатных. На работу их водят под конвоем, запускают на стройплощадку, по периметру устанавливается вооруженное оцепление. Охрану можно считать условной, потому что часовые не всегда могут видеть, что происходит в котловане. Зэки работают вяло, выполняют несложные задания: роют траншеи для кабелей и труб, отводные канавки, укладывают дерн по откосам, мешают бетон и, если подвернется случай, пакостят и злонамеренно ломают строительные механизмы, просто так. Вот стоят трое, один мотает клубок из бечевки, двое других тупо смотрят на его руки. Здесь двое сидят на корточках и рисуют карту местности на песке, рассуждают, хватают друг друга за локти. На парапете один ловит рыбу удочкой, с десяток человек сидят рядом, все молчаливы и неподвижны, как больные.
С геологической партией после Карелии Марина оказалась на Волго-Балте. Из Карелии везли гранит для облицовки зданий из карьеров, которые были найдены изыскательской партией, в которую входила Марина и Сергей. На Волго-Балте их ждала та же поисковая работа для разработки карьеров с песком и гравием. Изучали геологию будущего канала, исследовали грунты под намечавшиеся плотины.
Марину прихватили на краю карьера, когда она брала пробу песка для бетонного завода. Их было двое, один из них сразу же полез к Марине в штаны. Марина не струсила и молотком геолога стукнула нахала по лодыжке, тот ойкнул и присел, схватившись за ногу. Сергей, ее товарищ по работе – они всегда были вместе, сумел справиться со вторым зэком, лягнув его ногой в живот. Часовой был "бдителен", он ничего не заметил. Женщинам здесь было не безопасно и тревожно. Не дай бог повстречаться двум колоннам заключенных – мужчин и женщин. Ни окрики, ни удары прикладами, ни выстрелы часовых вверх – ни что не могло сдержать бешеного порыва изголодавшихся по половому общению людей. И пока не утихнет пыл любви в пыли на дороге, сцепившись как пауки, они продолжали это действо, в старину называвшимся свальным грехом.

3.
Степан Афанасьевич нашел свою Аню в больнице Эрисмана, где она лежала в реанимации с обширным инфарктом. Она прижала его ладонь к своим губам и с тихой радостью проговорила:
– Степа, ты меня нашел.
Часто-часто хлопал ресницами за линзами очков Степан Афанасьевич и успокаивал:
– Ты не волнуйся Аня, я здесь.
Он помнил Аню молоденькой девчонкой среди сверстниц на швейной фабрике, где он работал инженером. Как все они были веселы и красивы в простых ситцевых платьях и белых беретиках, а на стройных ножках парусиновые туфельки, начищенные зубным порошком. Он помнил Аню с быстрыми глазами и легкой походкой. Народный дом на Петроградской был центром гуляний, а длинный парк вдоль улицы Горького от мусульманской мечении до Петропавловки – длинной аллеей любви.
– Я тебя искал в сорок пятом, тебя не было в эвакуационных списках работников фабрики.
– И не могло быть, меня увезли из госпиталя, куда я попала после бомбежки. Да, Степа, я сберегла кой-какие твои вещи, возьмешь у Мити. А вот нашего ребеночка спасти не смогла, скинула при бомбежке, когда меня ранило.
До войны многие семьи жили в гражданском браке, ни Загс, ни церковь не скрепляли их добровольный союз. Никто не сомневался в постоянстве окружающего мира, верили в прочность этого союза, жизнь казалась бесконечной, и верили в любовь. Так, мама Лена официально зарегистрировалась с мужем только после рождения Митьки.
Тетя Аня, первая жена Степана Афанасьевича, умирала, и вспоминался ей блокадный Ленинград в минуты просветления. Был голод. Сгорели Бадаевские склады продовольствия, люди ходили на пожарище и копали землю в местах, где лежал сахар, потом эту землю вымачивали, и получался сладковатый напиток. Ели торф, всем казалось, что это не убранная с осени капуста. После блокады едва ли где остался деревянный дом, все война съела, разобрали на дрова – растаскивали мелкими щепками, на большее не хватало сил.
Утром тетя Аня не могла открыть дверь, пошла черным ходом, заглянула в парадную и увидела, что дверь подпирает мертвец. Это был сосед Иван Терентьевич, он вставил ключ в замок, но открыть дверь не смог. Обычно работницы жили на своей фабрике, от истощения не каждый мог добраться до дома зимой сорок второго года.
Хоронили тетю Аню на Северном кладбище, могильщики спешили, грунтовая вода слишком быстро заполняла вырытую могилу, размывала стенки, обнажая соседние захоронения. Рыжая земля легла двумя холмами по краям ямы. Мужчины с непокрытыми головами, женщины в черных платках обступили гроб. Вокруг стояли мама Лена с сыновьями Митькой и Толиком, брат тети Ани, дядя Ваня. Степан Афанасьевич не вписывался в семейный круг, Он стоял поодаль, сосредоточенно протирая очки носовым платком. Митька и Толик не знали, что тетя Аня была замужем, и этот очкарик был ее мужем. Последний снимок на память сделал суетливый фотограф. Толику показалось, что ему знакомо его лицо, и он с удивлением воскликнул:
– Товарищ лейтенант, какая неожиданная встреча!
– Сержант, привет, привет, – по-деловому, не отрываясь от объектива, ответил Эдуард Михалев, бывший офицер ракетного полка, уволенный из рядов по болезни.
В оправдание Эдик добавил:
– Инженерам платят не густо, а здесь я зарабатываю до тысячи рэ.
Резко ударил молоток по крышке, четверо мужчин опустили гроб на веревках, он боком коснулся дна, потом лег ровно, грубо забарабанили комья земли, каждый бросил по горсти, навек прощаясь с человеком, ушедшем из этой жизни.
Осень была в разгаре, отчаянно бил дятел клювом по сосне. Парил голубь, опираясь крыльями на воздушный поток, перевернулся через голову кверху лапками, сделал кульбит, потом еще и еще раз. Турман играл на воле, а может, это непорочная душа тети Ани отлетала в небытие. Лениво кружится лист и падает на холм свежей земли.
Совесть не тревожит,
Перед богом чист,
Пусть меня положат
Под опавший лист.
Навернулись ниоткуда со слезой в горле прощальные стихи. И стало казаться Толику, что так и нужно продолжать жить с чистой и преданной любовью.
Степан Афанасьевич вернулся домой к своей семье, так и не доехав до южного санатория.

4.
Первый, кого встретил Сашка, был старший лейтенант Чекушев, прозванный "поручиком". Разглаживая ладонью усики, от весело приветствовал Сашку:
– Здравствуй, голубь, – затем загадочно ухмыльнулся и добавил, – с тебя причитается товарищ старший лейтенант.
Сашка посмотрел на свои погоны с двумя звездочками и покрутил пальцем у виска, шалишь "поручик".
– Да произведены, произведены в следующий чин, приказ оглашен неделю назад, так что ждем междусобойчик с омовением третьей звездочки.
Пока шли до расположения части, Сашка узнал, что полк преобразуется в отдельные бригады, которые в свою очередь будут состоять из боевых групп и спецслужб. Ни взводов, ни рот теперь не будет. Капитан Родин сдал экзамены в академию им. Дзержинского и теперь собирает вещички. Эдика комиссовали по болезни, признали непригодным к воинской службе в мирное время.
На представлении по случаю возвращения из отпуска старшему лейтенанту Прокофьеву предложили должность начальника группы электроснабжения первой бригады.
Японцы говорят, что нет ничего хуже, чем жить во время перемен. А у нас всегда перемены: политические, хозяйственные, бытовые и в нашем сознании. Личный состав изменился, тех, кого учили чему-то три года, уволили в запас, демобилизовали солдатиков. Появились сверхсрочники из числа рядовых, прослуживших половину обязательного срока. Прислали призывников из Узбекистана и молодых офицеров из Ташкентского летно-технического училища. Азиаты боялись нести караульную службу, часто говорили "не понимаю по русски", хотя у каждого за плечами была средняя школа.
– Что вы хотите от детей пустыни? Видели бы вы их на фронте. Если одного убьют, то единоверцы сядут вокруг убитого и молятся – вот вам мишень для дурного снаряда, – говорил всезнающий майор Ледников.
Заступить на пост в караул было не просто, нужно знать устав, особые инструкции и что охраняешь.
– Рядовой Ережеков перечислите ваши обязанности на первом посту, спрашивает начальник караула, лейтенант Шарапов.
Рядовой молчит, закрыв глаза, сидит и раскачивается вперед-назад, потом произносит:
– Живот болит.
– Хорошо, отправлю вас в санчасть, там вылечат, но если вы притворяетесь, симулируете, то значит уклоняетесь от воинской службы, воинских обязанностей, а это пахнет трибуналом и дисциплинарным батальоном.
Ережеков сонно взял автомат, отправился на пост и всю смену простоял, прижавшись спиной к стене хранилища, ночные шорохи в лесу пугали до дрожи в коленках.
После развала Союза будут приезжать в Россию узбеки и таджики, азербайджанцы и молдаване, славяне из Украины и Белоруссии без принуждения, на заработки. Будут рыть траншеи, месить бетон за мизерную плату, квалифицированных рабочих среди них мало. Вербовали их на бирже, что стихийно выросла на Ярославском шоссе около Москвы. Наниматель спрашивает:
– Что умеешь делать?
– Могу копать.
– Ну, а еще что можешь? – Не отстает вербовщик.
– Могу много копать, – неуверенно отвечает узбек.
– А еще, что умеешь?
Узбек подумал, почесал волосатую грудь под рубахой и ответил:
– Могу совсем не копать.
Таким ответом кого угодно свалишь наповал.
Среди молодых офицеров выделялись четыре Ташкентских корейца: Цой, Ким, Ни и Пак. Они успешно окончили училище и были направлены в ракетную часть. Ребята не отличались росточком, но были подвижны и старательны. Их поместили в отдельном коттедже, для тепла они топили печь углем. Однажды после учений в ненастную погоду – шел снег с дождем, вернувшись домой, затопили печь, от усталости заснули не раздеваясь. То ли дверца в печи была неплотно закрыта, то ли кто-то из них прикрыл заслонку слишком рано, только утром никто из них не пришел на построение. Посыльный дернул дверь, она закрыта, обошел коттедж, заглянул в каждое окно и увидел спящих офицеров. Медики определили – отравление угарным газом, из четверых удалось спасти только одного. Это были первые потери в мирное время.
А между тем боевая служба старшего лейтенанта Прокофьева продолжалась, зачастили выезды на учебный полигон – готовились бригады к помесячному дежурству на стационарных площадках. Уже далекими, далекими виделись дни отпуска, потускнели воспоминания, только осталась переписка с Верой.
"… Как я хочу услышать твой голос. Бывают минуты, целые часы, когда ждешь, хочется чему-то верить, до напряжения растет желание, а потом вдруг звучит "нет" рыданьем оборвавшейся струны. Чем больше думаешь, тем больше путаницы в мыслях: она устала, а улыбка на прощанье – может от щедрости души.
Я хочу верить, и буду верить в тебя, ты для меня:
Друг, чтобы знала, что я есть;
Милая, чтоб было тебе теплее;
Славная, чтоб видеть тебя хорошей;
Сильная, чтобы доброй была всегда …"
Пришло письмо от матери "…Ты редко пишешь. Живем по старому, очень, очень холодно, все время ходим одетыми по зимнему. Сашенька я не понимаю, что происходит у вас с Верой. После твоего последнего письма к ней она приходила к нам и плакала. Я спрашивала, что с ней, она не отвечает, молчит. Может обидел кто? Отвечает, нет. Она так скучает. Я поняла по ее слезам, что ей очень обидно. Неужели ты как твой отец до ужаса ревнивый. Так нельзя, надо доверять друг другу, у вас любовь…"
В ночь, когда замолкают улицы и слепнут окна, а ветер бьется в стекла, лишь неровный луч уличного фонаря заглядывает в комнату, тогда ты прощаешься с ушедшим днем. И закружатся вьюжно и засветятся радужно мысли, то скривятся губы насмешливо, то сердце вздрогнет невзначай.  Нужно спать, спать до нового дня.
Ты уже спишь, а вдали от тебя, где небо сливается с шапками сосен, осень разливает холод неуютного ночи. Завтра солнце выглянет в последний раз, поднимет туман, расцветит листья на деревьях, заискрит капли тумана в нитях паутины. А может будет густой туман, воздух насыщенный водяной взвесью, колючий и холодный от ночи. Ты помнишь прощальную нашу осень, до боли в глазах раззолоченный день, склонились березы в печальном поклоне, и высветился факелом молоденький клен. Только сосны да ели были чужими на этом празднике и хмурились, прячась за березами. Кажется, что с каждого листа вместе с потоком красок света льется ненавязчивая мелодия безысходной грусти. Хлестанул ветер, занавесил небо глухими тучами, ободрал березы, рассыпал мелочь иголок под ноги деревьев. Окна закрыты, сон молчалив…
Новый день. Регламент, дорога секунда. Взвился чехол и неправильным четырехугольником лег на землю, зазмеились кабели, стекая с барабанов. На прогрев дизеля пять минут, шипит форсунка подогревателя, бьется синее пламя. Зуммером взвыл стартер, сухо и четко застучал двигатель, в такт пульсирует дымок из выхлопа, напряжение на щитке генератора в норме. Старший лейтенант Прокофьев на службе.


5.
Больше всего ценил Толик женскую нежность, способность женщин дарить нежность взглядом, улыбкой, легким прикосновением. Он испытывал тепло материнской нежности в детстве, когда она называла его Толенькой и гладила по голове; чувство томления и сказочного покоя подступало к сердцу от искренней нежности Антонины Михайловны, для которой он был милым ребенком, от поцелуя маленькой Варвары влажными губами в щечку, как проявление нежности к доброму товарищу.
Это он почувствовал, оказавшись дома, вернувшись из другого, грубого и насильственного мира. Если насилие в любом смысле прекратилось, то он теперь свободен в выборе средств и способов жить самостоятельно, жить по любви с окружающими его людьми, не обременяя ни их, ни себя тяжелыми обязательствами. Как же ты ошибаешься Анатолий. В последующем ты и сам в этом убедишься.
Праздные дни возвращения, потом неожиданная смерть тети Ани и поездка в Ленинград на похороны, куда-то в сторону отодвигали главный вопрос – как жить дальше? Его считали талантливым, пророчили завидное будущее, но он понимал, что детский талант, неразвитый до совершенства, не принесет дивидендов, а останется непрофессиональным, наивным и дилетантским.
От него ждали поступка. И он сделал выбор, поступил на работу электромонтером в местные электросети. Сети обеспечивали электроснабжение местного района, в их составе были подстанции и линии электропередачи среднего напряжения. Небольшой коллектив электросетей встретил его приход настороженно, работники со стажем в основном были практики и побаивались специалистов с образованием, котрые могли их вытеснить, но вскоре поняли, что Анатолий Трубин для них опасности не представляет.
Электросети в хозяйстве были изношены, оборудование устарело, требовало длительного ремонта, поэтому приходилось задерживаться на работе, за что попрекала его мать, Антонина Михайловна укоризненно качала головой, а маленькая Варвара грозила пальчиком. Антонина Михайловна и Анатолий вечерами вели долгие беседы, когда уставшая мама Лена уходила спать, а Варвара, набегавшись за день, тоже должна была ложиться спать. Но нет, она приезжает на горшке, потирая глаза на ярком свету, оправдывается:
– Последний раз покаки.
Ее возвращали в постель, но она снова появлялась в длинной рубашке и жаловалась:
– Бабушка спать не дает, храпит.
Все эти отговорки имели один исток, она хотела побыть со взрослыми и послушать, о чем они говорят.
И вот наступила ночь, когда Анатолий пришел в комнату к Антонине Михайловне, она молча отодвинулась к стенке и приняла Анатолия в свою постель, прижала его голову к своей груди и ласкала упругие плечи настоящего мужчины. Молчаливое доверие тел и душ друг к другу. Ни прошлое, ни будущее – ни что не заботило, все закружилось, встало поперек обыденного, наперекор принятому. А как же бывший ученик сошелся со своей учительницей? Когда Антонина Михайловна писала Анатолию, что у нее не было счастья, она не лгала. Ее муж сидел в тюрьме.
Они жили в большом сибирском городе, она только что закончила пединститут и познакомилась с ним. Леша Садовников, пилот вертолета, был огромного роста, резкие складки у губ подчеркивали решительный характер, волосы жесткие, нос острый. Он был чертовски работоспособен, сутками мог не вылезать из кабины. Его вертолет числился за генеральным директором крупного оборонного предприятия. Сам генеральный был депутатом Верховного Совета, лауреатом всевозможных премий и Героем соцтруда.
Вертолет был целиком в его распоряжении для любых нужд. В этот раз генеральный с женой собрались по грибы. Когда взлетали, жена воскликнула:
– Ой, я корзинку забыла!
– Леша сажай! – Приказал генеральный.
Посадка была неудачной, вертолет лопастью винта задел за сопку и боком свалился на пенек, высоко торчавший из земли. От резкого удара вертолета о землю у генерального хрустнули шейные позвонки и он умер, а жену доставили в больницу, где и она скончалась от травмы. Леша убежал с места аварии. Через день он явился к следователю сам. Состоялся суд, ему предъявили обвинение в непредумышленном убийстве важного государственного деятеля.
Антонина Михайловна уехала из Сибири с еще не родившейся Варварой и остановилась в Подмосковье, в городе, где нуждались в преподавателях русского языка и литературы.
После той памятной ночи они называли друг друга по именам. Анатолий ходил за Антониной по пятам, мешал что-либо делать, целовал в шею, вел себя как преданный пес своей хозяйки. Мама Лена сердцем почувствовала еще раньше, что так и будет. Никого винить она не собиралась, но десятилетняя разница в возрасте огорчала ее и в то же время она успокаивала себя, что может это к лучшему: ее Толик успокоится, наконец остепенится, возьмется за ум. Анатолий потерял голову от всепоглощающей и тревожной любви.

6.
Два зеркала отражались одно в другом, образуя бесконечный ряд зеркал, в каждом вписаны три головы: одна Славкина, другая мастера парикмахера, а третья женская с маленьким носиком и вздернутой верхней губой. Голова Славки покорно поворачивается под легким прикосновением умелых пальцев, остро сверкает лезвие ножниц. Готово! Только Славка встал с кресла, как в парикмахерскую вошел мужчина невысокого роста в потертом пальто. Поражал в нем бессмысленный взгляд выпученных глаз, будто они однажды выскочив из орбит от страха, навсегда остались на выкате, выражая испуг.
– Яша побрей, – вместо приветствия попросил пучеглазый и сел в кресло, которое только что освободилось.
Он смотрел в зеркало, трогал землистого цвета щеки грязной рукой. Мастер взял машинку для стрижки и несколько раз провел по его щекам.
– За это ты должен Миша спеть, – не ожидая возражений, уверенно сказал парикмахер.
– Миша, правда, спой "Тишину", – попросила женщина со вздернутой губой и маленьким носиком.
Миша прошелся по залу, остановился перед зеркалом и торжественно объявил:
– Ария Надира из оперы "Искатели жемчуга".
Чистый дрожащий голос забился в тесной комнатке, заполнил все уголки. В зеркале отражалось его напряженное лицо с выдвинутым вперед подбородком, глаза были полуприкрыты веками. Трудно было сопоставить медовый тенор с обликом невзрачного больного человека.
Яша причесывался, скривив на продолговатом лице улыбку, пожилая кассирша сидела, задумчиво подперев голову руками, в дверях застыла уборщица со шваброй в руках, женщина парикмахер смотрела в окно, выстукивая по подоконнику такт сиреневыми ногтями. Ничто не тревожило певца, он самозабвенно пел, слегка запрокинув голову. Последняя фраза взметнулась кверху и замерла на высокой ноте.
Марина знала трагическую историю Мишиной болезни и рассказывала:
"Михаил Изральевич Шуцман с первых дней новостройки заведовал клубом строителей, тогда еще только начали рыть котлован для гидросооружений и ставили лагерь для заключенных. Михаил был изворотлив, всегда привозил хорошие фильмы, организовывал вечера, сам участвовал в самодеятельности, пел. Его жена Екатерина из русских, ее светлые волосы, слегка подкрученные, спадали ароматной волной до плеч, круглое скуластое лицо с курносым носиком постоянно держало улыбку. У завклуба хватает забот, Екатерина при нем числилась бухгалтером и кассиром во время сеансов кино и спектаклей. Артистов привозили даже из Ярославля, Череповца, играли так же самодеятельные спектакли. На своем жигуленке Миша объехал всю область по делам: выбить деньги на строительство летней площадки, достать реквизит для постановки, ухватить в прокате новый фильм и другие заботы занимали завклубом. Екатерина всегда сопровождала мужа. Дорога в глубинке не столичное шоссе, то ухаб, то яма, неровный кювет, заросший травой, обозначал основной путь. В этом кювете увидели лежащего на животе человека, уже проехали, как Екатерина сказала мужу, что нужно вернуться, наверное нужна помощь. Миша сдал машину назад и подошел к лежащему. Тот проворно перевернулся на спину, наставил пистолет и потребовал ключи от машины. Из кустов при дороге появились еще двое в униформе зэков.
– Ты посиди в машине, жену мы заберем на полчаса, – и увели Екатерину подальше от дороги в лес.
У Миши были запасные ключи, он рванул машину на полном газу и примчался на пост ГАИ. Когда приехала милиция к месту встречи с зэками, Екатерина лежала на обочине с окровавленным лицом, зэки изнасиловали ее и сняли скальп. Екатерина умерла по дороге в больницу от сильного кровотечения. В больнице остался и Миша и долго лечился от психического расстройства".
Поселок строителей на Шексне был единственным местом, где был его дом. Слыл он человеком со странностями, пришли новые люди на стройку, и мало кто знал эту трагическую историю. Марина в то время с изыскательской партией исследовала грунты для будущего русла канала и гидросооружений в пойме реки Шексны.

7.
Вера постучала в дверь неказистого домишки по адресу, что был обозначен на конверте письма от Сашки, и предстала перед хозяйкой дома в платочке аля Бриджит Бордо, в легкой белой шубке, с желтым баульчиком в руке и твердо произнесла:
– Я хочу видеть Александра!
– Входите, Вера, – ответила Полина Викентьевна и отошла в глубь коридора, пропуская гостью.
  – Откуда вы меня знаете? – Удивилась Вера.
– Вы у нас частая гостья, правда, только по рассказам Саши.
Вера почувствовала в простых словах старой женщины теплоту с заботливым гостеприимством. Хозяйка пригласила:
– Вы проходите к нему в комнату. Саша на дежурстве.
– Значит он не получил мою телеграмму?
– А когда вы ее послали?
– Два дня назад.
– Так, милая, он уже две недели на дежурстве. У них такой порядок, месяц сидят под землей на объекте, месяц ходят по земле, – она все знала, хотя открыто ей об этом никто не говорил. – Вы располагайтесь, отдыхайте с дороги, я вас сейчас чаем напою.
– Спасибо, спасибо, мне хочется как можно скорей увидеть Сашу.
– Что-нибудь придумаем, – заверила ее добрая хозяйка.
Вера оглядела простенькую комнату, в которой помещалась солдатская койка, табурет голубой окраски, да маленький садовый столик у окна. Зимняя одежда, прикрытая несвежей простыней, висела за дверью, туда же на гвоздик Вера повесила свою шубку, потом присела на кровать, прикрытую байковым одеялом, и почувствовала под собой соломенный матрас. Убожество холостяцкого быта невольно вызывало слезы.
Полина Викентьевна принесла чай в стакане, вместе с ней вполз в комнату ее внук, залез на кровать и стал прыгать, обеими руками держась за спинку. Глаза у Веры посветлели, и она ласково спросила:
– Ты кто?
Внук заложил палец за щеку и что-то промычал.
– Нельзя сюда ходить! Сколько раз я тебе говорила, – хозяйка схватила мальчика поперек туловища и унесла на свою половину.
Оставшись одна, Вера повалилась на кровать и заплакала, завыла по бабьи, прикрывши лицо подушкой. Был нервный срыв от длительного пути, от неудачной встречи, от убогости жилья ее любимого Сашки. Ведь ей только снился сказочный дворец со светлым солнечным залом, паркетным полом, вокруг блестящие офицеры, она в светло-зеленом платье, под стать цвету глаз, кружится в вальсе, веером разлетается платье, с ней принц ее души, вокруг восхищенные лица.
Вера перестала рыдать, только вздрагивали веки, она вспомнила, что писал он. "Любимая, далекая, лучшая! Здесь плохо и трудно. Я не пугаю тебя, ты должна знать правду. Комнату обещают только к зиме, при условии, если женюсь. С продовольствием сложно, в магазинах консервы и хлеб. О мебели не хочется и говорить, ее привозят из Риги, Киева, Минска во время отпусков. Для тебя работы здесь нет …"
Так вот почему он предлагал приехать и посмотреть, что ожидает ее в будущем. Решение пришло внезапно – нужно действовать, она приехала к нему, а не разглядывать мебель в каморке.
Полина Викентьевна посоветовала пойти к дежурному по части, он поможет связаться с Сашей. В этот день дежурил "поручик", хотя он был уже в звании капитана, но кликуха прилипла к Володе Чекушеву надолго. Он выслушал Веру без особого внимания, потом порылся в ящике для писем и нашел Верину телеграмму. Оказывается она не дошла до адресата.
– Да! – Многозначительно протянул "поручик", поглаживая усики и соображая, что можно сделать – служебная связь с дежурной бригадой по бытовым вопросам была запрещена.
– Придется ждать окончания дежурства, – изрек "поручик" и только сейчас разглядел, что Вера не по обычному красива, какое странное сочетание – черные волосы и зеленые глаза, как огни разрешающего светофора.
– Сколько продолжается это дежурство? – С испугом спросила Вера.
– Дней десять, кажется, – протянул неуверенно дежурный.
– Десять дней, у меня отпуск на две недели, – добавила, – я невеста Александра Прокофьева.
Тогда дежурный решился и взял трубку полевого телефона, назвал пароль и попросил соединить его со старшим лейтенантом  Прокофьевым.
Связь работала четко, вскоре Сашка узнал, что приехала Вера. Нужна замена, он просит Володю Чекушева подежурить за него в оставшиеся дни. "Поручик" тянул время, колебался, взглянул на Веру, стоящую в ожидании с расширенными глазами, и согласился, заручившись обещанием , что Прокофьев выручит его в трудную минуту.
Володя Чекушев казался ленивым, но в спорах был упорен, сегодня говорят упертым, упрямый как топор, который на перешибешь плетью. Он тянулся ко всему новому, но понимал это новое по своему, не познав глубины, быстро охладевал, оставаясь при мнении, что это уже было. При одалживании вещей или денег возвращал их с большим трудом. Соглашаясь заменить Прокофьева на дежурстве, он подсознательно искал в этом для себя выгоды. Прищурив глаза, поглаживая усики, он смотрел вслед уплывающей фигуре Веры.
Через день Сашка и Вера сидели на соломенном тюфяке в его коморке, держались за руки и молча смотрели друг на друга, потом были слова радости, упреков, нежности и обиды. Три дня они были вместе, и ни кто не посмел их потревожить. Они гуляли по городу, в котором Вере предстояло жить, и чтобы как-то скрасить первые впечатления о предстоящей жизни он показывал ей достопримечательности старого города, форпоста в прошлом на границе с Польшей. Город был когда-то обнесен земляным валом, теперь внутри него размещался стадион, на пологих склонах грудились деревянные скамейки. Неподалеку в женском монастыре еще жили старушки-монашки. Одеты они были обыденно, в телогрейки и в черные платки на голове, длинные черные рясы отличали их от обывателей. Они вели самостоятельное хозяйство, были в нем куры и поросята, летом выращивали овощи.
На взгорье около самой воды быстрой реки возвышался православный собор, хотя по архитектуре он очень походил на костел. Собор отличался от средне-русских церквей тем, что с фасада имел две звонницы с крестами, позади них спускалась двухскатная крыша основного здания с двумя ярусами узких окон. К храму ведет булыжная мостовая, которая упирается в небольшую дубовую дверь с коваными навесками. Все архитектурные решения были нацелены на безопасность и защиту святого места от супостатов. Здесь в соборе когда-то венчались, крестили детей и отпевали усопших, творили службы утром и вечером.
Венчания не было, Александра и Веру расписали в местном ЗАГСе без контрольного срока, через день после подачи заявления. Свидетелями от жениха были Фарид Шарипов и Володя Чекушев, со стороны невесты никого не было. "Поручик" принес из соседней комнаты герань в горшочке и поставил перед молодыми, растаяла сдерживающая серьезность момента, по лицам пробежала улыбка.
Бал состоялся, но во дворце, а в местном ресторане, где Сашка боролся с лошадью и Эдиком Михалевым. Посаженным отцом был полковник Семенов, посаженной матерью Елена Венедиктовна, она сидела спрятав узловатые руки под белой шалью и застенчиво улыбалась. Когда-то Вера обещала хохотать от выпитого шампанского в честь Сашки, но теперь она сидела смиренно, только глазки поигрывали по сторонам и искрились притягательной зеленью.
Полковник любовался незаурядной красотой невесты, его волновали ее глаза с чуть приподнятыми к вискам веками, ее слегка широкоскулое лицо и тяжелые темные волосы. Он не спешил, по опыту знал, что женщину можно привязать, привлечь подарками, порождающими чувство благодарности, а потом, кто знает, что будет. У него не было бриллиантов, полковничьей зарплаты едва хватало на жизнь, но он кое-что мог сделать.
– Молодым вручаются ключи от однокомнатной квартиры в новом доме, – торжественно провозгласил посаженный отец за свадебным столом.

8.
Товарищи по работе, сослуживцы наиболее ярко раскрываются в неформальной обстановке. Об этом Толик пытался написать не рассказ, а хронику одного дня. Это было на заготовке картофеля в колхозе. Обычно выезжали всем предприятием по велению горкома. Вот этот рассказ.
***
Холодное лето излилось дождями, только осенью проглянуло солнце. Но с вечера наплывали туманы негустые, но цепкие, они рассеивались не раньше полудня, в лесу держались за деревья и того дольше.
Развороченная картофельная борозда течет с бугра в обе стороны. Пять спаренных борозд на всех Клубни картофеля как комки земли. Руки мокли и стыли в земле, на ветру высыхали, покрываясь коркой земли, становились нервно-чувствительными и зудели.
Фатьма работает в перчатках, палкой ковыряет землю. Круглолицая татарка маленького росточка сидит на корточках и поет: "Картошку варить – надо недоваривать; девчонку любить – надо уговаривать". Женька Ершик и Игорь Савельев перекуривают, сидя на перевернутых корзинах. Женька кричит Ивану Петровичу, мужчине в захватанной шляпе:
– Петрович, после вас картошка остается, – кидает клубень в борозду Петровича.
Тот, не оборачиваясь, продолжал свое дело. Мне совсем не хотелось быть рядом с нудным до тошноты стариком, который постоянно поучает:
– У электрика должно быть повышенное внимание.
Слева оторвались от них Степанов и Ильев, им попалась "хорошая" борозда, на ней было мало картошки. С Фатьмой работала тетя Фрося, уборщица из конторы, она со всеми была ласковой и называла уменьшительными именами. Старший группы, начальник лаборатории Зотов руководил, не прикладывая рук к земле, расставлял рабочую силу, согласовывал с бригадиром порядок уборки. Бригадир ходила по полю, разрывала землю носком сапога, придирчиво рассматривала выбранные борозды. Голова ее, спеленатая синим платком, запорошена серой пылью, пыль покрывала сапоги и одежду, припудрила густо загорелое лицо. Зотов следовал за ней чуть сзади. Остановились около Степанова и Ильева, все четверо отчаянно размахивали руками, о чем-то споря. Потом Степанов и Ильев потащились назад с корзиной по своей борозде.
Солнце поднялось над полем, набрало силу и греет спину. Земля сверху подсохла, осыпалась с клубней, обнажив белые бока. Женька и Игорь друзья, годки, недавно демобилизовались из армии. Игорь собрал мотоцикл, раму сварил из труб, мотор переставил с трофейного мотоцикла, лишь фара новая блестит светлым глазом. Скоро обод, Женька идет по полю, собирает по рублику.
– Фатьма, сложимся?
– Нэт, мене нельзя! Грэх! – Отвечает Фатьма и улыбается.
– Женечка возьми миленький денежку, купи женщинам красненького, – просит тетя Фрося и приговаривает. – Кто богу не грешен, тот бабушке не внук.
Петрович отказывается, он не пьет. Степанов и Ильев – не прочь, я молча выкладываю Женьке в ладонь рубль. А вот и Зотов, он около Женьки, спрашивает игриво: "По рублику значит?" – и еще не знает, как отнестись к этой затее.
– Примыкай старшой к нам, – приглашает Женька.
– Ну, раз все, так и я, – решается Зотов, при этом улыбается заискивающе, словно просит не говорить об этом никому и, в случае чего, он здесь ни при чем.
Пока Игорь слетает в деревню на своем драндулете выборка картофеля продолжается не особо натужно, с ленцой. Все также стучит картофелекопалка, захватывая по две борозды, вымолачивает картофельные кусты, оставляя позади комья земли и клубни.
– Урожай нынче плох, – говорят колхозники, – все лето затяжные дожди, а картошка любит воду, только когда всходит, да во время цветения при завязи клубней.
Игорь возвращается, вихляя и подпрыгивая на кочках. Шабаш. Петрович быстренько собирает в корзину отборные клубни картофеля.
– Вы специально отобрали? Для чего? – удивляюсь я.
– Пошли, берись за ручку корзины, – вместо ответа предлагает Петрович.
Потом он эти отборные клубни заботливо уложит в свой чемоданчик.
Среди поля островок непаханой земли, где переплелись сухие кусты, на нем разлеглись, уселись кругом, развернули завтраки, выпивали по очереди из бритвенного стаканчика. Петрович сидел в стороне, чаем из термоса запивал бутерброд. Вначале он отказывался от выпивки, но потом согласился и подставил свой колпачок от термоса. Я растянулся на спине, заложив руки за голову, и слегка подремывал. Степанов спорил с Ильевым.
– Во-первых, капиталист сам работает, и деньги его от прибыли идут в производство. Только считается, что он богат, на самом деле у него ничего нет. Во-вторых, человек ограничен в потребностях, много ли ты съешь, много ли тебе надо, чтобы одеться? Так и капиталист не проест свою прибыль, пустит ее в дело: новые заводы построит, работой обеспечит.
Если бы Степанов заглянул на тридцать лет вперед, он бы услышал про тусовки на Рублевском шоссе новых русских с некоторыми депутатами Государственной думы, о покупке заграничных футбольных команд, обеспечив тем самым рабочие места для фанатов.
– Ты путаешь, Степанов, – лениво отбрехивался Ильев, – прибыль у них от эксплуатации чужого труда. Если капиталист и трудится, то получает намного больше, чем заработает.
– Нет, ты постой. Возьмем наш пример, – не унимался Степанов, – артист, ученый или начальник при высокой должности получают больше, нежели могут потратить. Где они держат деньги – в банке, а оттуда прямая дорога для денег в производство. Так в чем разница? – спрашиваю я тебя.
– Так это же по труду получено, за вклад в науку, искусство, – противился Ильев.
– А детки их, на какой хрен живут? Они работают? Лоботрясничают на родительские денежки! Доходы у них трудовые?
Урок политграмоты, подумал я, но в спор не вступал.
– А теперь, – не унимался Степанов, – почему частников жмут? Скажи мне, чумные, что ли они? Почему их боятся? Они пользу приносят, государству помогают. Молока в городе не хватает, а коров держать не велят.
А ведь не ведал Степанов, что за жирные куски и теплые выгодные места люди будут убивать друг друга, обеспечивая тем самым безопасность своего жизненного пространства. И ни молоко их будет интересовать, а голый нал любого происхождения.
К концу дня усталость чувствуется в спине, частые поклоны кружат головы и, как нарочно, борозда растягивается до бесконечности.
Петрович между прочим заметил:
– Не спешите Анатолий, отстающим понадобится помощь.
Конец. Ждали машину, чтобы вернуться домой.
– Никуда не уедите, пока не пройдете еще две борозды, – категорически заявила бригадир, потом уже просительно закончила, – пока погода хорошая, надо убирать урожай, не лежать же картошке до белых мух.
Петрович заступил дорогу бригадиру и доказывал, что они свою норму выполнили, и никто не имеет права принуждать их.
– Начальник, на нашу лень будет и завтра день! – крикнула тетя Фрося.
Смеялась только Фатьма, Степанов искал правду:
– Колхозники в своих огородах копаются, а мы за них отдувайся!
Зотов обратился к сослуживцам:
– Добровольцы есть?
– Добровольцы на целине! – сострил кто-то.
– Хорошо, сделаем так, – говорил Зотов, – кто пойдет добирать картошку – идите, а кто не пойдет, можете сидеть и ждать машину.
Зотов направился в поле, за ним никто не последовал, только Фатьма уже ковыряла палкой землю. Я знал, что придется идти, и подчинился выработанной до инстинкта убежденности в своем долге, когда он был нужен. Петрович и тетя Фрося ушли к дороге, чтобы уехать на попутке. Игорь и Женька потянулись за мной, свой брат, служивый.
Снова борозда, одинокие белоокие клубни лежали наверху подсохшей земли. Степанов и Ильев остались сидеть на бревнышке. Машина не пришла, когда закончили сверхзадание. Бригадир благодарила, извинялась, что не подали машину, потому что все в разъезде, и уехала на велосипеде. Женька манерно раскланялся, Степанов матерно выругался. Потянулись к большаку, чтобы на попутках добраться о города.
– Перышко в зад для легкого полета! – Комментировал Степанов отъезд бригадира.
***
Права была Антонина Михайорвна, не мог Анатолий подняться выше существующего бытия, не дал возвышенную философскую трактовку случившемуся, не вызвал интерес, не заворожил читателя придуманной захватывающей неправдоподобностью, не возвысился над рядовым, повседневным.

9.
Проект Волго-Балтийского водного пути утвержден правительством, в нем обозначено количество гидроузлов, расположение искусственных водоемов и каналов. Так нет, нашлись рационализаторы, которые думали иначе. На один гидроузел проект можно изменить и вместо него прорыть земснарядами глубокую выемку. Экономический эффект потянул на Государственную премию. Но проектировщики и строители были убеждены: "Убей рационализатора, он только мешает плановой работе".
Дополнительная работа для геологов нашлась, исследовать грунты будущего канала в глубокой выемке. Марина в изыскательной партии, что разместилась в поселке строителей на Шексне. Вячеслав познакомился с Мариной при странных обстоятельствах. По обеим сторонам болотистых берегов выемки, пробитой земснарядами, разлилась мульда – песок, ил с водой, на двадцать – тридцать сантиметров глубиной, редкие деревья завяли, заболотина наполнилась вязкой массой. В банальной канаве лежала корова, нельзя было сказать, что она полоскала вымя или пряталась от слепней. Корова лежала спокойно, без движения и мычания, рядом стояла девушка и кормила ее листьями с березовой ветки.
Вячеслав подошел к корове с другой стороны и с любопытством разглядывал картину "Девушка и корова, жующая ветку". Девушка явно была не из местных, легкая куртка, синие джинсы, да цветные кеды подчеркивали городской шик. Послышался вологодский говорок, подошли двое мужиков, за ними тянулась подвода. Деловито стали разгребать жижу руками, освобождая передние ноги коровы, потом раскинули веревку, подвязали под колени.
– За рога не тени-то, голова в свободе должна находиться-то. Ведь знала куда идти-то, – с матюгом проговорил старший.
Веревку привязали к телеге, тронули лошадь, корова ни с места, задние ноги тоже завязли в болотине. Повалили корову на бок, задние ноги откапывали лопатой. Выволокли из трясины лошадью, поставили на ноги, поддерживая с двух сторон. Корова постояла несколько минут, дрожала и судорожно дышала, глаза расширены от испуга, неподвижны длинные ресницы. Привязанная к телеге, она пошла, по твердой земле шагала неуверенно, осторожно, потом неторопко.
Это и была встреча Марины с Вячеславом Серовым. Оказалось, что они жили в одном бараке, но встретиться почему-то не могли. Потянулись рабочие будни, только в длинные темные вечера заняться было нечем. В поселке кроме столовой, парикмахерской и клуба, где крутили старые кинокартины, да и то не каждый день, не было больше мест для проведения досуга. Поэтому оставались в общежитии, играли в преферанс по полкопейке и пили сухое вино. Приходила Марина.
Рядом поселились киношники из хроники, ждали триумфального пуска Шекснинского гидроузла, чтобы запечатлеть для потомков историческое событие. Один из киношников, лысоватый мужчина с юркими глазами зачастил к наладчикам и всегда под градусом, навязывался тоже сыграть, бахвалился, что однажды на "пульке" кормил все купе в поезде.
– Что и сейчас киношники голодают? – язвительно спросила Марина, не отрывая глаз от колоды карт.
Киношник ушел, на прощание сказал:
– Такую компанию не испортишь. Кстати, могу сфотографировать и за, и без, то есть за деньги и без них.
Марина не испугалась встречи с зэками там, в карьере, но все же, когда она шла принять душ, то просила кого-нибудь из ребят постоять в коридоре у двери. Чаще всего эту роль выполнял Вячеслав. Случилось так, что после душа он надолго задерживался в комнате у Марины. Говорить о любви было еще рано. Наступили перемены, всегда сдержанная, в опасных ситуациях бесстрашная и равнодушная к проявлению внимания к ней, Марина вдруг стала мягче, задумчивей, пристально смотрела серыми серьезными глазами на Вячеслава.
– Тебе хорошо? – заботливо спрашивал Вячеслав, обнимая ее.
Она сухо, без волнения отвечала:
– Я свое отбираю.
Без сюсюканья и надрывов, вздохов и слез пришла любовь. Через год у них родилась дочь.
– Если тебе захочется иметь еще ребенка, то рожай сам, – категорически заявила мужу Марина.

10.
Отношения между Анатолием и Варварой Антонина Михайловна называла панибратскими. Варвара могла кататься у него на животе, когда он отдыхал на диване, могла взобраться на плечи и командовать: "Едем в чистое поле!" Это значило, что нужно идти на окраину города, за огороды, в поле, где раньше Ванька-Цыган пас скотину. При этом нельзя умолкнуть, всю дорогу нужно рассказывать байки, сказки, смешные истории. Потом ждать, когда Варвара соберет букет цветов для бабули. Книжные сказки уже не удовлетворяли Варвару и Анатолий придумывал свои. Первой из них был рассказ про мальчика по имени Топ. Его звали так, потому что он ходил по дому и страшно топал деревянными башмаками. Он любил путешествовать, встречался с пучеглазой лягушкой, норовившей выскользнуть из кулака, с ежиком, что свернулся в колючий клубок для обороны, с козой длинной бородой, которая ела упавшие яблоки и могла боднуть, если видела опасность.
Больше всего Варваре нравилось сказание о первобытных людях. Анатолий повествовал:
"Охота не удалась. Загонщики преследовали раненое животное, тесня его к глубокой реке. Мамонт почувствовал беду и в последний момент повернул назад в сторону преследователей. Подняв хобот и размахивая им как палицей, бил по головам, топтал ногами, бросал охотников через спину на землю и выскочил из окружения. Мамонт волочил заднюю левую ногу, пораженную копьем, и стонал от боли в ухе, где застряла стрела с каменным наконечником. Он ушел в заросли гигантского папоротника. Вождь племени по имени Тупак возвратился в свою пещеру ни с чем, со злостью пнул вертевшуюся у ног собаку и сел к огню. В каменной долбленке женщина подала ему распаренное зерно. Щепотью уцепил кашу и отправил в рот, потом резко встал и остатки еды выплеснул на горячие камни очага.
К утру каша спеклась, и получились лепешки, Тупак стал их жевать и они ему понравились. Теперь лепешки пекли все на горячих камнях. А если растереть зерно между каменных жерновов и замесить получившуюся муку на воде, а затем испечь, то получится хлеб. Хлеб стали заготавливать впрок, его брали мужчины на долгую охоту, им кормили детей. Так голод и случай породили хлеб. Он стал спасением для племени".
За ужином Варвара осторожно отламывала маленькие кусочки от краюшки хлеба и закладывала в рот. Оставшиеся на столе крошки она смела в ладонь и слизнула их язычком. Она познала цену хлеба.
В воскресенье едем на реку за город на автобусе. Собрана авоська, в нее сложили бутерброды, бутылку с водой, мячик и полотенце, пригодится, если захочется купаться. На дворе стояли последние летние дни. Автобус, на котором собирались уехать путешественники – Антонина Михайловна, Анатолий и Варвара, прошмыгнул перед самым носом, пришлось ждать следующего. Подъезжая к железнодорожному переезду, всполошились пассажиры автобуса, приникли к окнам. Их взорам предстала следующая картина. По обеим сторонам полотна разбросаны вещи, неподвижно лежат люди. Рейсовый автобус, на который они опоздали, разворочен, без крыши, с оголенными местами для пассажиров, но стоит на колесах далеко от дороги. Бабушка сидит на обочине, закрыв глаза, лицо посечено осколками стекла. Женщина бредет по дороге босая и волочит хозяйственную сумку, теряя на ходу морковь, огурцы, помидоры. Тело маленькой девочки лежит около рельс. Назад к переезду сдавала электричка.
Все произошло в один миг и совсем недавно. Железнодорожный переезд был неохраняемый с автоматическим шлагбаумом на полдороги. Шофер не посчитался с закрытым шлагбаумом, объехал его по полосе встречного движения и угодил под электричку. Тормоза отказали или ухарем был шофер, решивший проскочить переезд, об этом никто не расскажет, так как сам шофер и его жена кондуктор были мертвы.
Не было еще ни скорой помощи, ни милиции, не было никакой помощи. Анатолий строго сказал Антонине Михайловне, чтобы уводила Варвару подальше от этого места, а сам встал на дороге, останавливал проезжающие машины и предлагал забрать в больницу пострадавших.
– Не возьму, они кровью перепачкают всю обшивку в машине, – воскликнул владелец "Москвича".
Тогда Анатолий поднял палку, валявшуюся под ногами, и предупредил, что разобьет фары. Потом наехала милиция и скорая помощь, Анатолий стал не нужен. Он побежал догонять своих.
Варвара заглядывала в глаза взрослых, пытаясь выведать у них, что произошло.
– Автобус сломался, – коротко объяснил Анатолий.
– А почему он без крыши? Что случилось с маленькой девочкой? – Не унималась Варвара, потому что в памяти у нее запечатлелись эти невеселые картинки.
– Боже, ведь и они могли ехать этим автобусом, – вдруг возникла мысль у Антонины Михайловны, – могли погибнуть. Он виноват, так нельзя подвергать опасности нас с Варварой.
На ее глазах произошла трагедия, в ее сознании случился поворот, словно заклинило, зациклило на представлении, что смерть грозила и им, тут же возникал вопрос к себе:
– Что я делаю?
Уже больше года длилась любовная связь Анатолия и Антонины Михайловны. Она не обращала внимания на пересуды, сплетни обывателей. Для Антонины Михайловны Варвара и Анатолий были как два ребенка.
– Варваре нужен отец, а не товарищ по играм, – решила она.
Произошла первая и последняя размолвка.
Тем временем повторное расследование показало, что вертолет с генеральным директором и его женой сажал второй пилот, который тоже погиб. Оставалось загадкой, почему Леша Садовников убежал с места аварии. Формальный ответ оставался – испугался. На самом деле Леша не имел права вести аппарат, так как буквально накануне полета тяпнули с генеральным по стакану коньяка. Наличие алкоголя в крови усугубило бы вину первого пилота. Повторное судебное разбирательство длилось пять лет. Судьи решили, что пятилетний срок пребывания в следственном изоляторе достаточная мера наказания и отпустили Лешу Садовникова на свободу. Леша поступил на службу в полярную авиацию, он искал свою семью, нашел, переписка длилась целый год, наконец, он приехал за Варварой и Антониной Михайловной и увез их в Заполярье. Перед отъездом Варвара залезла под кровать бабушки Лены и кричала:
– Не трогайте меня! Никуда не поеду! Толик не отдавай меня, – жалобно просила и плакала.
Анатолий ушел из дома и ходил по городу, пока длились хлопоты отъезда, и еще отчетливо не осознавал тяжести потери, все было почему-то далеко, и случилось как бы не с ним.

11.
Минуло несколько лет. Капитан Прокофьев оканчивает Рижское военное училище по своей специальности. Вера работает патронажной сестрой в медсанчасти, обслуживает на дому хроников, делает уколы, разносит лекарства, проводит несложные процедуры. У них растет сын Олежка, сейчас он засыпает в своей кроватке, лежит с открытыми глазами в состоянии покоя между сном и бодрствованием. Из приемника доносятся негромкие звуки старинного романса "Не уходи, побудь со мною, моя душа тобой полна". Уже потом Г. Свиридов напишет симфоническую поэму на мотив этого романса. Вера сидела рядом с кроваткой сына, музыка уводила ее в грустную сладострастную даль, когда ей не было и двадцати, и мир открывался перед ней вечным праздником. Она боялась замужества, ей казалось, что с этим событием исчезнет половина жизни. Раньше ей мнилось, что может очаровать всех, обнять их и задушить от страшной любви, радоваться и дарить радость другим. Теперь ее не трогали ни цветы, которые дарил ей Чекушев, ни целование рук полковником Семеновым. "Не уходи, побудь со мною" – рефреном печали в сердце звучала музыка. Завтра опять пробежка по квартирам. Олежек остается с утра один, отец на дежурстве под землей.
Олежек проснулся, один карий глазик, по цвету похожий на отцовский, открылся. Он знает, что папы и мамы дома нет, они на работе и долго-долго не вернутся. Перевалившись на живот, слезает с кровати и шлепает босой за Мишкой, который с вечера наказанный стоит в углу. На кухне приготовлен завтрак, яичница с колбасой. Сунул Мишке куском хлеба в нос, потом откусил сам и начал ковыряться в яичнице, вытаскивая колбасу.
– Мишка ты ведь не любишь колбасу? Не хочешь ведь? – Спрашивает Олежка плюшевого зверя и яичницей мажет ему морду.
Не отрываясь от кружки, взахлеб пьет молоко, остатки протягивает Мишке, молоко плещется по столу.
– Ты хрюшка, Мишка, тебе надо есть с поросятами, – такими словами заканчивается завтрак, он идет одеваться.
Тетя Маша, соседка по лестничной площадке, помогает Олежке одеваться, потом они идут в ванную умываться, к крану он подходит боязливо и пытается улизнуть, от холодной воды тихо похныкивает. Тетя Маша любит играть в различные игры, так считает Олежек, например, строить из кубиков дворцы, читать книжки или петь дурацкие песни, вроде этой – "в лесу родилась ёлочка", в лесу ей холодно, на улице лето и ёлочка не могла замерзнуть. Потом играли в снежки, перекидывали нечто из руки в руку, а затем понарошку швыряли друг в друга. Олежек не может из ничего лепить снежки, он взял кубик, перекинул его с руки на руку и запустил в тетю Машу. Он не хотел, чтобы у тети Маши был синяк под глазом. Он больше не будет. Олежек сбежал от наказания во двор, никого, кошка Мурка прошмыгнула вдоль стены дома и спряталась в подвале. Олежек побежал за ней вдогонку, просунул голову в подвальное окошко, долго всматривался в темноту, кинул камень в подвал, прислушался, никого не видно, никого не слышно, погрозил:
– Еще выйдешь не свежий воздух, я тебе задам трепку.
С Витькой никто не дружил, он плакса и жадина, гуляет под присмотром толстой няньки. Витька ковырялся в песке, подошел Олежек и так, между прочим, вытащил из кармана блестящий шарик.
– Дай, – настойчиво потребовал Витька и протянул руку.
Олежка спрятал шарик в карман и показал фигу.
Стукни его Витек, стукни, – подзуживала толстая нянька.
Витька, наклонив крупную голову, двинулся на Олежку и притиснул его к стене дома, смеялась нянька, открыв щербатый рот.
– Взрослые никогда не разрешают драться, – подумал Олежек и двумя руками толкнул Витьку и осадил его на землю.
– Хулиган! Растет беспризорник, житья от него нет, – кричала нянька, отряхивая ревущего Витьку.
Олежек боком, боком скользнул по стене дома и неторопливо, будто бы к нему не относятся эти крики, пересек двор.
Ванька появился в новом сером костюмчике и желтых сандалях.
– Ты куда идешь? – Окликнул приятеля Олежек.
– Я не иду, меня мама ведет в детский садик, – понурившись, ответил Ванька, словно прощаясь с дружком навсегда по чужой и злой воле.
Рядом с домом, где жили Олежек, Ванька и плакса Витька, за решеткой забора ходили мальчики и девочки в панамках, взявшись за руки. Воспитательная тетя звонким голосом предупреждала:
– Дети нельзя, не ходите по клумбе, не подходите к забору, не трогайте кошку…
Олежек не хотел так жить, одно лишь манило в садик, в нем было много игрушек: большие грузовики, ракеты и деревянные избушки одна на курьих ножках. Как-то он пролез через дырку к ракете и хотел поиграть среди этих игрушек, его увидели, прогнали и на прощание кричали, что он не наш. Ванька теперь будет у них своим. Остался Олежек один, пытался обойти круглую клумбу с закрытыми глазами, но споткнулся и упал на цветы, оглядываясь, поправил помятые стебли и утек к воротам. Влезть на калитку не стоило труда, отталкиваясь ногой от столба, прокатился раз, другой. Прошла тетя Шура, заглянул к ней в сумку.
– Хочешь хлеба Олежек?
Нет, он хлеба не хотел. Две конфетки получил от дяди Лени, как дань за проход во двор.
Мама Вера сняла его с калитки, поставила на ноги и шлепнула по штанишкам. Это не больно, и было радостно, что пришла мама.
Мама сегодня была у полковника Семенова, он занемог и оставался дома, она делала ему уколы. Всякий раз, когда она посещала полковника на квартире, присутствовала его жена, тучная властная женщина. Она всегда была обходительна и предупредительна, подавала полотенце после мытья рук, угощала чаем. В этот день полковник был один, отвернувшись к окну, он как бы невзначай, предложил Вере поехать с ним в санаторий на Кавказ. Неожиданное предложение смутило Веру и она, справившись с волнением, спросила:
– В качестве кого я поеду с Вами?
– Разумеется в качестве медицинской сестры, будем жить в разных номерах, встречаться в столовой, – это была продуманная заготовка, он старался говорить открыто и просто.
Вера молчала. Полковник предупредительно открыл дверь и не отошел, а посторонился так, что Вере пришлось протискиваться между ним и косяком двери. Вере не нравились настойчивые домогательства мужчин, и она не допускала интимной близости с ними, ей достаточно было внешней стороны проявления внимания к ней: встреча, обожание, восклицания. Интимную близость считала большой доверительностью души и тела, сейчас только Сашка имел на это право. И все же чувство доверия к полковнику пробуждалось в ней, его знаки внимания были приятны. И сейчас, разговаривая с Олежкой, играя с ним, она не переставала думать о предложении полковника и понимала, что Сашка этого не одобрит.
– Боже мой, я никогда не была на Кавказе, – прижав голову сына к груди, она заплакала.

12.
Накануне открытия навигации через Шекснинский шлюз пытались сделать пробное шлюзование. Была середина лета, высокое начальство торопилось, но паводковые воды упустили, и водохранилище в верхнем бьефе за счет естественного стока реки наполнялось медленно. Баржу с осадкой в сорок сантиметров тянули на буксире в шлюз, она застряла на пороге верхних ворот. Вытянули баржу назад и ждали два дня, пока уровень воды не поднялся до нужной отметки.
Вот и митинг, трибуну установили около парапета у нижних ворот, так эффектнее, когда открывают распашные ворота и судно выходит из шлюза. Вокруг трибуны наряд милиции, снует вездесущая пресса с кинокамерами и фотоаппаратами, над трибуной красные паруса плакатов, места на трибуне заняты представителями власти и управления строительством.
Поздравления, прославления, благодарения, посулы. Бойко работают буфеты в автофургонах, привезли апельсины из Марокко. В толпе перед трибуной стоит красномордый парикмахер Яша, видно принял дозу, и спрашивает соседа:
– Ви думаете Одессу брали герои? Так нет, пьяная матросня.
Собеседник догадался о чем речь и добавил:
– А также уголовник, дешево и сердито.
Рядом приткнулся Миша, увидев колонну заключенных, прибывших на митинг, показал на них нетвердой рукой и что-то силился сказать, выпучив глаза. Наш знакомый, лысоватый киношник взобрался на парапет шлюза, что бы взять в ракурс башню и начальство на трибуне, в пылу азарта и поспешности оступился и свалился в воду. Камера шлюза была наполнена, его можно было зацепить баграми и вытащить, упавшего в воду не замечали, речи продолжались. Черт, чуть не испортил всю обедню.
Начальник Волго-Балтстроя вещал:
– Принимай Родина наш трудовой подарок – новый Шекснинский гидроузел с самым молодым Шекснинским морем, обеспечивающим глубоководный путь более, чем на двести шестьдесят километров.
Первый секретарь обкома заверял:
– Теперь по глубоководной магистрали Шекснинского моря потоком пойдет вологодский лес для Москвы, горючее, сельскохозяйственная техника, продовольствие, строительные материалы для дальних районов области.
Депутат Верховного Совета СССР радовался:
– Одержана еще одна трудовая победа: становится в строй действующих один из крупнейших гидроузлов на Волго-Балте, который отныне будет работать на коммунизм. Это хороший подарок предстоящему пленуму ЦК КПСС и шестидесятилетию II съезда РСДРП.
Газета "Известия" в листке партийно-государственного контроля сообщала на кануне пуска шлюза о плохой организации работ, больших простоях техники и низком качестве работ на строительстве Волго-Балтийского канала, особенно тревожное положение сложилось на Шекснинском гидроузле.
Начальство расселось по машинам, передовикам раздавали бесплатные билеты на теплоходы до Череповца, а наладчики ушли спать, им в ночь снова на работу, не стал работать привод подъемно-опускных ворот после первого шлюзования. Неисправность нашли в монтажной схеме магнитных усилителей, затем на одном из силовых электродвигателей пропала фаза, вскрыли крышку и уронили гайку в зазор между ротором и статором. Два человека ловили гайку, как блоху, стоимость гайки возросла на затраты человеко-часов.
В космосе кружат вокруг земли Быковский и Терешкова. Их полет затмил в прессе победу строителей Волго-Балта, а им было видно сверху всю показуху. Когда говорили о пуске гидроузла, то забывали о гидроэлектростанции, оставшейся без стен и напорной плотины.

13.
Осенняя сессия в военном училище для заочника капитана Прокофьева была последней и несколько раньше закончилась, впереди дипломная работа. Сашка примчался домой в город Песоцк, ставший для него родным, потому что в нем жила его семья – Вера и Олежек, но их не застал. В медсанчасти объяснили, что Вера взяла отпуск, по телефону мать Саши подтвердила, что приезжала Вера и оставила Олежку, а сама уехала на Кавказ, где будет ждать его. Начальник медсанчасти поведал, что была горящая путевка в санаторий и Вера ее охотно взяла. Все было правдоподобно, обстоятельства отсутствия прояснились, вот только Володя Чекушев доверительно сообщил:
– Ты знаешь, голубь, полковник Семенов тоже в отпуске и лечится в Кисловодске.
Жена полковника, грузная дородная женщина, не позволяла полковнику отлучаться далеко от нее. И вдруг он встретил ее, как и в прошлые вечера, она шествовала слоновьей походкой в окружении офицерских жен по военному городку. От ее зоркого глаза ничто не могло укрыться, она делала замечания дежурным, наставляла их, ее боялись, не любили и прозвали комендантшей. Ходила байка, что она могла по экскрементам вычислить напакостившего солдата. Случилось так, что проходя патрульным дозором ночью по городку, солдат не сдержал съеденный ужин и уложил его под окном у одного из коттеджей, подтерся конвертом от письма, полученного из дома, и пошел дальше нести службу. По адресу на конверте и определила комендантша нагадившего под ее окном.
Сомнение вкралось в сознание Сашки, с кем полковник и где Вера? Складывался марьяж – полковник и Вера. Саша взял отпуск и вылетел на Кавказ. Кавказ в октябре как покинутая женщина – глаза еще блестят, а улыбка уже завяла, по ночам стынет воздух, но тело земли дышит теплом, утренние туманы, как измятый платок, цепляются за верхушки гор, пока солнце не встанет над ними и не заглянет в долину, где поселились люди. Октябрь для степенных и пожилых.
Полковник был обстоятельным кавалером, дарил цветы, угощал ужином в дорогих ресторанах, сопровождал в поездках по лермонтовским местам в Пятигорске, к "Горе-кольцо", к замку "Коварства и любви", на ипподром. Он не столько лечил свой холецистит, сколько наслаждался обществом юной женщины и кавказской кухней. Жили они в разных номерах, но у полковника номер был отдельный.
Прежде чем совершать какие-либо действия Саша решил изучить сложившуюся обстановку. Веру он встретил в нарзанной галерее, она была одна. Побелела, увидев мужа, растерялась, не ожидала встретить его здесь, он должен был быть еще в Риге. Цепким взглядом орлиных глаз с желтизной оценил Саша смущенное состояние Веры, желваки заиграли на его скулах, но он сдержался и без слов отвел ее к гроту, молча усадил на скамейку и приготовился слушать. Она молчала и не прятала по воровски глаз, а смотрела вдаль поверх гуляющей публики. Решение у Саши созрело недавно, он до отвращения ненавидел полковника, желал ему отомстить.
– Ты хочешь сохранить семью? – Спросил Саша.
Вера кивнула головой.
– Тогда ты должна включить портативный магнитофон и вызвать полковника на интимный разговор (такое понятия, как секс в ту пору не употреблялось).
Вера снова кивнула головой.
Через день, имея магнитофонную запись, Саша встретил полковника в санаторной столовой и сел напротив него.
– Капитан, какими судьбами? – ненароком удивился полковник.
– Расскажите, как Вы завлекли мою жену в эту поездку, – вместо ответа сказал Саша.
– Да что вы подумали, Вера для меня как дочь, я хотел ее отблагодарить за постоянную медицинскую помощь, – возмутился, оправдываясь, полковник.
Саша без размаха сунул ему кулаком в левый глаз, полковник откинулся на спинку стула, закрыл лицо руками, ожидая следующего удара. После этой встречи полковник не выходил из своего номера, появлялся только на веранде по вечерам, так как здоровенный синяк под глазом не к лицу владетельному князю.
Прокофьевы вылетели в Москву, капитан по всей форме явился в Главное управление кадрами и был принят начальником отдела полковником Коняевым. Внимательно выслушав заявление капитана, начальник отдела предложил Саше перевод в другую часть. Капитан Прокофьев не согласен и натаивает, чтобы полковника Семенова наказали за использование служебного положения в бесчестных целях.
– Мы знаем полковника Семенова не первый год и только с положительной стороны, он участник Великой Отечественной войны, отмечен наградами, еще не стар годами и может послужить, – в оправдание полковника говорил начальник и скрыто намекнул, что жена капитана была не святой.
Саша не сдавался и предупредил, если его заявление не будет принято во внимание, то он передаст кассету магнитофонной записи в ЦК партии.
– Ну, зачем же сразу в ЦК? Мы сами разберемся, – заверил полковник Коняев.
В конце концов, полковник Семенов был отправлен в отставку по болезни. Капитана Прокофьева, согласно его рапорту, перевели в другую часть, но через год при сокращении штатов уволили из армии на основании закона "О значительном сокращении вооруженных сил".
– Знай наших капитан. Нельзя идти против начальства! Нельзя!

14.
Малый биплан на десять пассажиров разогнался по травяному полю, незаметно оторвался от земли и повис над поймой реки, она была длинна, и безмятежным был полет. Штурман вел самолет по ориентирам на земле, летчик держал направление и высоту. Земля под самолетом как раскрытый планшет, предметы, имевшие объем внизу, здесь на высоте казались расплющенными, плоскими, среди них правильными рядами стояли улицы с четырехугольниками домов, реки, перевязанные узелками мостов, рыскают из стороны в сторону. Онежское озеро не было прозрачным, по серому бесконечному полю курчавились барашки, рыбацкие лодки на нем качались как скорлупки.
Легкий дюралевый каркас самолета, ребра жесткости, шпангоуты не покрыты никаким камуфляжем, откидные сиденья по обоим бортам, сбоку круглые иллюминаторы, через которые смотришь на землю, и не чувствуется болтанка. В  воздушные ямы самолет попадает внезапно и снова поднимается в воздушном потоке почти вертикально так, что внутренности опускаются к сиденью. Бригада Вячеслава Серова летит в Вытегру. По преданию Петр I, побывав в этих местах при закладке Мариинской водной системы, сказал поселенцам "Вы тигры!" Отсюда и пошло название поселка, а потом и городка.
Встреча специалистов с гидроузла местным населением была нерадушной, словно приехавшие наладчики приехали отнять хлеб у персонала электриков. И это было так, потому что главный инженер пообещал большую премию всем, кто будет участвовать в переводе электроприводов затворов шлюза в автоматический режим. Эксплуатационники бастовали, бригада наладчиков тратила много времени, чтобы включить и отключить питание, что находилось в ведении местных электриков, и понимали судопропускники, что при введении автоматики шлюза их число сократят вдвое.
Светловолосого парня, окающего по влогодски, зовут Женька. Он приземист, широк в груди, голубоглаз, как все северяне, живущие на берегах Онежского озера, что раскинулось в десяти километрах от города. Знакомство с Женькой было странным и неестественным. Он висел вниз головой, как сосиска, зацепившись штанами за арматуру. Наладчики оторопели, увидев его. Когда его поставили на ноги, вокруг все смеялись, а он сердито проворчал:
– Не смешно, я мог бы опоздать на обед. – Отряхнул джинсы и посетовал, – а ведь были почти новые.
Обедали в орсовской столовой, был такой орган ОРС – отдел рабочего снабжения, крестьянского не было, а вот рабочим иногда "подкидывали" пищевой дефицит. Снабжение было не классовое, а по вертикали, например, пайковое кремлевское снабжение и т.д. Над обеденным столом висел памятный плакат достижений Управления Волго-Балтстроя:
"17 ноября 1960 года впервые перекрыта река Вытегра в створе гидроузла (видно к 7 ноября не успели).
В мае 1961 года состоялся пропуск судов через Вытегорский шлюз (к 1 мая опять не успели).
В ноябре 1962 года перекрыта река Черепанка, родилось новое искусственное Черепановское озеро.
15 ноября 1962 года закончена сквозная прорезь на сорока километрах участка нового канала (предложение рационализаторов вместо шлюза сделать копань), который прокладывал коллектив земснаряда СУ-478.
15 июня 1963 года ввод Шекснинского гидроузла.
10 мая 1964 года водами Белоусовского водохранилища подтопили третий шлюз".
На этом заканчивались этапы строительства Волго-Балтийского водного пути, шел 1964 год.
После Вытегорского шлюза бригада наладчиков перебралась на Белоусский гидроузел, где башни механизмов еще не облицованы, идет монтаж, а наладчики уже нужны. Женька приставлен к бригаде дежурным электриком. К нему привыкли, слегка подтрунивали над ним, но не обижали, он проникся уважением к специалистам и был откровенным и без всякого стеснения рассказывал о себе:
– Мне никогда не везло. В три года я сломал ногу, поскользнулся на только что вымытом полу. В десять лет тонул, упав с лодки в реку, когда пытался достать кувшинку. На лыжных соревнованиях в школе обморозил уши, они распухли, побагровели и отвисли горячими оладьями, болел с неделю, но с тех пор летом и зимой они шелушатся и чешутся. В институте я не учился, на вступительных экзаменах меня выгнали из аудитории за подсказку, зато техническое училище я бы наверняка окончил, если бы не заболел свинкой за месяц до выпуска. Думаете так просто заболеть свинкой в восемнадцать лет? А я сумел. Об армии думать не хочется, на будущий год призовут. А что я на арматуре повис, то это никоим разом не объяснишь.
Женька показывал памятные места около Белоусова: беседку, где отдыхал Петр I, ее пришлось перенести на более высокое место после заполнения водохранилища, деревянную церковь о двадцати трех головах, построенную без единого гвоздя и крытую серебристой осиновой дранкой. По приказу Петра убили или сам умер собственной смертью сын богатого купца в Вытегре, что водил караваны судов с лесом и пушниной в Петербург. Было сыну двадцать три года, в память о нем выстроил купец церковь с двадцатью тремя куполами, осененными крестами по числу годов почившего. Вокруг церкви чисто, прибрано, наглухо заколочены двери и окна, любуйся издали, внутрь туристов не пускают. Башенки с куполами расположены этажами по пять в ряд, на самом верху – три, стены плоские, окна обрамлены закомарами, дверь небольшая, перед ней высокое крыльцо с навесом. Хотя и обремененная многоглавием, она была по-домашнему уютной, отличной от других северной красотой. Через год ее не стало, все же залезли туристы внутрь и спалили церковь, то ли от непотушенной сигареты, то ли по злому умыслу начался пожар. Пожар был недолгим, высоким факелом взвилось пламя, и через полчаса не было и головешек. Туристов поджегших церковь взяли, куда убежишь, кругом вода да болота, судили, дали по три года за неосторожное обращение с огнем. Единственный экземпляр многоглавой деревянной церкви сохранился только на Кижах.

15.
Что, Толик, тоска сушит сердце. Расставаться нет сил, спазмы перехватывают горло?
Варвара залезла под кровать бабушки Лены и кричит:
– Никуда не поеду! Толик не отдавай меня.
Анатолий из дома и не возвращался, пока шли проводы, прощания, хлопоты отъезда. В наступившей тишине он лег на кровать Антонины Михайловны и закрыл глаза, вся жизнь была в прошлом, когда можно было ощутить тепло ее тела, ласку рук и поцелуи на груди своей.
"Милый, милый ребенок. Я уезжаю, не простившись с тобой, не по моей вине. Ты переживешь разлуку, после нашей встречи ты будешь сильнее, мужественнее, уже не ребенок. Через страдания к радости вел нас Бетховен звуками своей музыки. Не забывай о своем ярком таланте, он принесет тебе больше счастья, чем могла подарить я" – Письмо лежало под подушкой.
Что, Толик, горька разлука? А каково было Татьяне, когда ты отринул ее от себя? Заливают мужики горе вином, Анатолий не был исключением, допился до глюков, ему казалось, что под кроватью чешется щенок, которого в доме отродясь не было, а в платяном шкафу кто-то горестно вздыхает.
Я не виню в разрыве Вас,
Уйду, нисколько не обижусь,
Но свет волшебных Ваших глаз,
Как наяву во сне я вижу.
Что суждено, тому и быть,
Нет в жизни нашей постоянства,
Не стану я, чтоб позабыть,
Топить тоску в разливе пьянства.
Ему порой хотелось ее обвинить в непостоянстве, лицемерии, притворстве, лжи. Со временем озлобление проходило, и эти строки были последними за многие годы. Больше он не писал ни стихов, ни прозы.
Нужно браться за дело, а не искать восторга и почитания своему таланту. И сила, что вдохновила его на творчество, вдруг исчезла, проблеснула короткой молнией и ушла в землю.
Анатолий поступает в Индустриальный институт на зачное отделение, опорный пункт которого размещался в родном городе Мытаре, выбирает специальность по электроснабжению промышленных предприятий. Через два года его назначают начальником службы сетей и подстанций, после окончания института он уже главный инженер района электросетей. Ему было тогда двадцать восемь лет.
Ежегодно в последнюю субботу января в период зимних каникул студентов собирались бывшие ученики всех возрастов в своей школе. Выпускники пятьдесят четвертого года встретились через десять лет в одном из классов.
Сидит Володя, с ним красавица Нинка, справа от них Толик и Татьяна, Славка сидит с Коляном на первой парте, рядом разместились Герка и Гетка, а дальше по рядам Севка, Фимка, Адик, Валентина… Класс гудит, все говорят, говорят, поблескивая счастливыми от встречи глазами, смеются…
Но это далеко не так, их стало меньше. Нет больше Володи, Герка и Нинка далеко, Колян где-то служит вечерню, рядом среди прихожан Татьяна, Гетка не приезжает, школа для нее не стала родной. Не наберется и десятка выпускников на юбилейной встрече.
Полина Григорьевна у доски, поверх очков она смотрит на своих учеников и учиняет разбор, похожий на решение алгебраической задачи.
– Мы про вас Вячеслав Серов много наслышаны и очень рады вашим успехам. А вы Анатолий Трубин все такой же неудачник, не сложилась семья, высшего образования не получил.
– Полина Григорьевна, и тем не менее я счастлив, – перебил Анатолий и добавил с пафосом, – видеть Вас!
Полина Григорьевна кисло улыбнулась и принялась за других, показывая удивительную осведомленность в делах учеников. Скоропалительно накрыли праздничный стол. Стало веселее, Толик и Славка, обнявшись, орали на весь коридор: "Где же вы теперь, друзья однополчане, боевые спутники мои".
Шли домой, Славка уговаривал товарища:
– Бросай свои дела, поехали со мной, будешь наладчиком в моей бригаде, а потом и начальником. Я последний год на Волго-Балте, потом домой, сюда в наш город, здесь меня будет ждать Марина. Скоро у меня будет ребенок, – сообщил он по секрету Толику.
Толик был рад за друга, теперь уже семьянина, ему же оставалось тащить холостяцкую жизнь. Да куда он поедет, сейчас у него много забот: нужно опоры сети перевести на железобетон, создать передвижную оперативную бригаду, да институт не ждет, нужно писать диплом.
Мама Лена была довольна, что Толенька стал серьезнее. Может и к лучшему, что уехала Антонина Михайловна? Они не пара, найдет сыночек себе невесту среди молоденьких. Только второй такой женщины, как Антонина Михайловна, Анатолий еще не встретил.

16.
Нет ничего в мире более постоянного, кроме временных сооружений. К ним привыкают, о них забывают, если они выполняют свои функции, до поры до времени. Белоусовский гидроузел запитан по линии напряжением шесть киловольт. Высоковольтная линия идет по болоту, смонтирована на деревянных опорах, вводили линию в работу еще прошлой зимой. Считали, что дублирующим источником электроснабжения будет малая гидроэлектростанция с двумя агрегатами. К моменту пуска шлюза станция не была принята в эксплуатацию по причине множества недоделок.
Ночью погасли огни на шлюзе, встали механизмы, потеряли питание по высоковольтной линии. Затворы в безразличном положении, один закрыт, другие полуоткрыты, напор держат верхние, подъемно-опускные ворота. Принято решение пустить гидрогенераторы. В маслонапорке первого генератора давление в норме, запустили турбину, открыв направляющий аппарат и развернув лопасти в рабочее положение. Ответственный за пуск из управления ходит по рефленке вокруг генератора, курит. Нагрузили генератор, запахло горелой изоляцией, и задымил двигатель насоса маслонапорной установки, упала давление масла, не работает масляное охлаждение опорного подшипника турбины. Стоп, приехали. Монтаж второго генератора не закончен. Совсем плохо.
Уже рассвело, когда заменили сгоревший двигатель, повторно пустили первый агрегат, дали напряжение на шлюз, появились улыбки. Приводные двигатели затворов не тянут, садится напряжение. А это из области электротехники: мощность генератора оказалась соизмеримой с мощностью электродвигателей затворов. Дубль для гидроузла оказался большой фигой.
Днем отыскали свалившуюся опору линии электропередачи, повесили провода. Только через сутки заработал шлюз. Наладчикам два дня для отдыха.
Женька с Онеги на моторке доставил Вячеслава и двух девушек из бригады на озеро, его увидели через час после выхода из Вытегры. На Онеге гуляли волны с белой пеной на гребне, в небе наливались дождем тучи. Песчаные берега напоминали Прибалтику, где дюны и сосны были неотъемлемой частью пейзажа. Сосны кривились под напором ветра и махали лапами. Вода в озере серая и холодная в непогожий день и легкая и светлая в золотистых берегах при солнце.
Приехали на рыбалку. Накрапывал дождь, рыбалка не ладилась, клюнул небольшой щуренок, да и тот сошел с крючка. Нужно искать место для ночлега, Женька обещал найти избушку с нарами и печкой. Темнело, дождь пошел пуще, на моторке вышли из озера в канал старой Мариинской системы. Обходной канал вокруг озера строился солдатами под командованием петровского генерала Миниха, и тогда дармовой труд использовался на тяжелых работах. По сей день, канал использовался людьми, потому что Онежское озеро в ненастье при сильном ветре было опасным как для купеческих людей в прошлом, так и для современных судов. Был случай, когда отчаянный капитан вошел в озеро при штормовой погоде, и переломился сухогруз на двух беснующихся волнах. Берега канала поросли высокой травой и глухим кустарником, ивы склоняли ветви до воды, но поверхность воды канала была чистой, ни поваленных деревьев, ни болотной травы. Государева дорога строилась на века, и не просто рыли котлован солдаты, а укрепляли откосы сваями, настилали флеши по берегам и засыпали их камнем, чтобы не подмыло копань при сильной волне и в паводок.
Сумеречно, глухо, всякий звук мягко замирает, нахохлившись сидят девушки на корме, укрытые брезентовкой. Ту, что сидит справа, зовут Тамарой, она первая помощница Вячеслава, всегда работает с ним в паре. Она умна, богата интуицией, сообразительна, это было важно для наладчика в экстремальных случаях обрыва цепей автоматики. Тамара оберегала Вячеслава от всех неприятных неожиданностей. Своей подруги, что сидит рядом в лодке, она не раз говорила:
– Не приставай к Славику, он женат и любит свою жену.
Так для Вячеслава наступил пост, везде рядом Тамара, в работе и на отдыхе, а он хотел видеть рядом с собой Марину. Хотя еще не сложились их привычки, мысли, настроения в единый лад, все же его притягивало к ней, манил светлый, чистый образ ее, может быть рожденный только в его воображении. Родилась дочка, назвали Викторией, теперь они у матери Вячеслава.
Избушку нашли со второго раза, заросли тропы высокой травой, а Женька был здесь только в прошлом году. Шли среди зарослей высотой выше пояса, тотчас вымокли, а дальше болотина, по бревну с шестом, а шест этот не использовали с прошлого года, воткнутый в сырость он распушил листья и вырос бы деревом, если бы не понадобился для путников.
Северный, но благодатный край, здесь полно ягод, грибов, зверья, рыбы, в огородах сажают картошку и капусту, яблони не растут, только кусты красной смородины дают обильный урожай. Как-то Вячеслав на одном квадратном метре луговой земли насчитал около двадцати видов трав и цветов, для половины из них он не знал названий. Есть чем кормиться скоту, корова была незаменима на каждом дворе.
В избушке, крытой бревенчатым накатом и берестой, было два топчана, заваленных прошлогодним сеном, столик прибит к стене под небольшим окошком, посередине избушки на полу стоит чугунная печка, около нее сухие дрова. На столе под алюминиевой миской лежал черствый хлеб и кусок сахара. Видно кто-то побывал раньше и по правилам охотников оставил съестное для заблудившегося добытчика. Женька говорил, что недалеко от избушки тетеревиный ток, куда весной и осенью наведываются охотники. Избушка сколочена давно и никто не знает кем.
Костер собрали у входа, там было сухо и место было обжито, на кирпичах стоял таганок. Рыбы не было, уху не варили, ограничились своими припасами, по кругу пошла кружка с хмельным и зазвучала песня.
Тамара запевает низким чарующим голосом:
В дальних краях оставляем мы сердца частицу,
Бережно, бережно, бережно в памяти это храня.
Вот и теперь мы никак не могли  не влюбиться,
Как не любить несравненные эти края.
Далее на высокой ноте вступает Ирина, мужчины подхватывают припев, правда во весь голос поет Вячеслав, а Женька щурится на огонь и что-то мурлычет под нос.
Долго будет Карелия сниться,
Будут сниться с этих пор
Остроконечных елей ресницы
Над голубыми глазами озер.
Пусть Онега не Карелия и нет остроконечных елей, но они все равно вдали от дома и оставляют здесь сердца частицу, в памяти сохраняться бессонные ночи у механизмов и радость завершенного дела, и эта ночь у костра.



Часть V
1.
Колян с детства не был угрюмым или малоразговорчивым, наоборот, он не скрывал и всем своим видом показывал, что готов надсмеяться над чем угодно, напроказить, за что был частенько бит старшими по возрасту ребятами. Его нельзя было назвать наивным или простачком, многое он мог схватить на лету и, поняв суть, осмеять самую серьезную тему, но он мог испугаться любому внезапному случаю, и тогда его реакция была мгновенной подсознательной и точной. Иногда он был надоедлив, но его терпели и не могли представить какую-либо игру без него, без его ухмылки на косоглазой мордашке. Между сверстниками он всегда хотел выставиться, был смешлив и резв, словно ему воткнули иглу в одно место. В нем сочетались расчетливость и пронырливость, но он всегда оставался непосредственным и безыскусственным, за что его не только терпели, но и любили. Был обидчив, однако обид не помнил. Удивить всех необычайным рассказом или передать кошмарные слухи, иногда сочиненные им самим, было для него сверхнаслаждением и необъяснимой радостью.
Мальчишки посчитали его без шариков в голове, когда он заверял их, что американцы оттого богаты, потому как русский царь продал им коляску, не ведая, что она набита золотом. Над ним смеялись, потешались и, наконец, разъяснили, что царь продал не коляску, а Аляску, в недрах которой полно золота и нефти.
По секрету он сообщил, что в подвале дома, где жила математичка Полина Григорьевна, нашли человеческий скелет, когда его сносили. Милиция определила, что захоронение было сделано во время войны, скелет принадлежал мужчине, убитому ударом тупым предметом по голове. Началось следствие, все ученики в школе с любопытством подсматривали за поведением учителки, но никакого беспокойства или суеты с ее стороны отмечено не было, она была как всегда строга и придирчива, за что многие ей добра не желали.
Однако Колян, несмотря на беспощадное отношение к нему со стороны Полины Григорьевны за прогулы и невыученные уроки, жалел ее и зла не таил, ему представлялась предосудительной даже мысль о наказании, может невинного человека. Так и оказалось, Полина Григорьевна была здесь ни причем, во время войны она в этом доме не жила.
До войны семья Коляна жила в Заречье в собственном доме и при огороде. Дом сгорел во время боевых действий, и они перебрались на другую сторону реки в основной город Мытарь и поселились в пустующей квартире по ордеру Горисполкома. Здесь Колян и познакомился с Толиком, хотя и на не дружелюбной почве, только это знакомство в последствии переросло в дружбу, которая длилась всю жизнь.
Известно, отец Коляна от рождения был горбатым, призыву в армию не подлежал и постоянно работал на одном месте бухгалтером в конторе "Заготскот". Марк Ефимович, так звали отца Коляна, был характера замкнутого, в светло карих глазах его таилась какая-то невысказанная грусть. Насупленные черные брови и прямой нос дополняли его внутренне содержание. Он сторонился людей, но был человеком незлым, не пил и не курил. Его можно было назвать добытчиком, отруби или жмых тащил из заготконторы в свой дом. Денег в семье не доставало, и Колян их не видел. Если ему и перепадала кое-какая копейка от матери, то она быстро исчезала, будучи потраченная на сладости или кино. Ему вечно казалось, что он никогда не помрет с голоду, хотя до мути в животе хотелось есть. Вкушал он с удовольствием и без оглядки, если было что есть, он ничего не оставлял про запас.
Еще в Заречье Колян ходил с матерью в церковь. Приобщая его к вере, мать ставила его на колени перед образами, заставляла креститься, когда было нужно, он же был безразличен к вере так же, как равнодушны были лики святых на иконах. С годами вера угасала, но в тайниках души он чувствовал ее живой родничок, она оберегала его в необычайных ситуациях. В то же время он не сознавал за собой греха, когда выбивал кафельные плитки из пола заброшенной церкви. Гладкие, расписанные лазоревыми цветочками они так нравились девчатам для игры в классики, что каждая из них старалась иметь свою плиточку и носила ее в кармане школьного фартука как талисман.
К девчонкам Колян относился пренебрежительно, насмешливо, подначки сопровождались ехидной улыбкой, но он не гнушался списывать у кого-нибудь из них домашнее задание. Только к Татьяне Колян относился более сдержанно, для нее выбирал черепки небесно-голубого цвета, говорил с ней, отворачиваясь в сторону, скрывая косоглазие.
Время шло, мальчики взрослели. Колян и Толик были неразлучны и сидели за одной партой. И так случилось, что именно Татьяна понравилась Толику, либо Толик понравился ей, одним словом стал Колян у них на посылках, передавал записки от одного к другому. При встрече с Коляном Татьяна была с ним ласкова, смешливо улыбалась, спрашивала:
– Как дела?
– По обыкновенному! – В тон ей отвечал Колян.
– Передай своему дружку, что на встречу я не приду. Пусть дуется, ему это полезно. – Напутствовала Татьяна при расставании.
Колян улыбался. Казалось, что ему оттого, что Татьяна не хочет видеть Толика, а все-таки в тайне он испытывал, пусть малое, но удовлетворение.
Был случай, когда Татьяна, выходя из туалета, не одернула платье, Колян увидел и отвернулся, но беспокойство взволновало его: "Вдруг кто увидит. Как сказать?". Он заслонил ее от мальчишек, а сказать ничего не мог, только похлопывал ладонями себя по бокам и моргал глазами. Конфуз был неминуемым. Тогда Колян набрал побольше воздуха в легкие и, не глядя на Татьяну, процедил через уголок рта:
– Платье оправь!
Татьяна скрылась в классе, сидела на задней парте и плакала от стыда.
Нежданно пришло несчастье в семью Коляна. При очередной ревизии в бухгалтерии у отца обнаружили недостачу. Недостача была пустяковая, но в те послевоенные годы за всякое хищение судили строго, и отцу грозил суд. Отец вернулся с работы поздно и сказал жене, что уезжает в командировку, когда вернется, не знает. Через неделю после его отъезда в дом пришли милиционеры и осведомились о Марке Ефимовиче. Им ничего не могли сказать. В неизвестности прошло два года, пока в Горком партии не поступил партбилет отца с извещением, что он погиб в автокатастрофе на Кавказе. Не хотелось верить в его смерть, думали, что он сам прислал свой партбилет, чтобы можно было затаиться где-нибудь в глуши.
"Потерять надежду – это грех" – думал Колян, он как мог утешал свою мать и уверял, что отец жив.
Исчезновение отца и поиски его милицией было семейной тайной, широкой огласки происшествие не получило, но Коляну было зазорно смотреть в глаза своим товарищам, и он чувствовал себя изгоем. Он стал носить очки и пересел на первую парту. Замкнулся. Ему представлялось, что все на него смотрят с укоризной, даже показывают пальцами. Порой ему хотелось убежать подальше от стыда, от самого себя. И такой случай представился, он уехал на целину вместе с Толиком, Славкой, Володей и другими ребятами из десятого "Б".
Прийти к истинной вере удалось не сразу. Он запомнил с детства лицо матери, когда она, обхватив его голову обеими руками, склоняла, пригибала к полу в молитве перед святой иконой Богоматери, просила покровительства для своего единственного сына. И ему грезилось тогда, что Мать-Заступница перед всеми людьми в церкви осенила его своей пеленой. Он излечился от раны в боку, что получил при неудачном купании в водоеме на целине и считал, что только с божьей помощью пришло исцеление. Тогда он понял, что прибежищем от всех невзгод может стать только вера в бога и упование в счастье другой жизни. Если верить в бога, то мир и счастье будет в душе, невзирая ни на какие возникшие трудности. Наивысшая степень счастье – служение богу – так просто и успокоительно.
По возвращении в Мытарь после целины, у него не было другого выбора, кроме как поступить в семинарию. Приходской священник из Заречья знал его мать и самого Коляна еще с детства, поэтому рекомендации для поступления в семинарию были безупречны и лестны. Колян ушел на святую дорогу, потому, что только на ней он видел выход из круга людской озабоченности едой, одеждой, жильем. Несмотря на суетность и неустроенность прошедших детства и отрочества в душе его сохранились те самые островки светлой веры.

2.
Грудничком ее нашли во ржи при дороге в сорок первом, когда вместе с армией уходили от немцев беженцы.
Баба Маня стояла у плетня и горестно провожала нескончаемую вереницу людей. Шли женщины и старики, измученных детей несли на руках, тащили за ручки, везли в тачках. Все вокруг было покрыто тонкой белой пылью. Бабе Мане некуда было бежать, здесь ее деревня Вязники, здесь ее родной дом. Услышав крик младенца, Баба Маня пошла на голос и увидела конвертик из шерстяного платка, вздрагивающий от надсадного плача. Это была кем-то забытая или нарочно брошенная девочка, люди шли мимо, не останавливаясь, равнодушно и потерянно уставившись на дорогу. Девочку баба Маня оставила у себя и прожила с ней всю войну, дала ей имя Ирина и назначила день рождения – первое мая сорок первого года. Второй раз осиротела Ирина в пять лет, когда умерла приютившая ее баба Маня. Доброхоты-соседи увезли Ирину в Смоленск и сдали на воспитание в детский дом.
– Ма, ма! – ревела девочка и звала свою бабу Маню. На вопрос как ее зовут, могла ответить сквозь плач: – Рина.
Так и появилось новое имя Марина, а фамилию дали Вязникова по названию деревни, откуда ее привезли.
В детдоме Марина прожила до десяти лет и вот, как-то раз, на смотринах ее приметила бездетная пара, он бывший летчик, она – домохозяйка. На фотографии тех лет запечатлена семья: статный мужчина с широкой грудью в орденах и миловидная полная женщина с волоокими глазами, между ними стоит неулыбчивый подросток, из-под лобья смотрит в объектив, верхняя полная губа чуть вздернута, светлые волосы подобраны под панамку. И трудно понять, не зная сегодняшнюю Марину, то ли девочка, то ли мальчик снят на фото.
Марина обладали изумительной памятью, ученье в школе давалось ей легче легкого, она могла просидеть весь урок молча, казаться отрешенной и безучастной, но при опросах пересказывала пояснения учителя слово в слово. В медицинский институт Марина не прошла по конкурсу, хотя школу окончила с серебряной медалью, пришлось поступать в горный техникум.
В группе студентов ее признавали неформальным лидером, она не занимала выборных должностей комсорга или старосты, но к ее мнению прислушивались и невольно тянулись к ней девочки, а мальчики избегали ее, их смущали самостоятельность и уверенность однокурсницы, а ее они вовсе не интересовали. После окончания техникума Марина по распределению была направлена в геологоразведочную партию, работавшую в Карелии.
Марина предстала перед геологами по военному подтянутой, одетой в ватную куртку и парусиновые штаны. Спала не раздеваясь, к тому же в резиновых сапогах и с ножом на ремне. А спать приходилось у костра на брезентовой подстилке, если спиной к огню, то мерзнет грудь, если повернуться к огню лицом, то коченеет спина. Если бы незаурядный наряд землепроходца, то наверняка можно было бы разглядеть ее девичью стройность, прямую спинку, чуть опущенные плечи, линия талии круто переходила к полным бедрам, которые при ходьбе не колыхались из стороны в сторону, а плавно перемещались вверх-вниз, вверх-вниз. Внешняя красота и чистота взгляда делали ее привлекательной и недосягаемой, потому что стремление ее к самоутверждению было настолько сильным, что вызывало в ней предельное состояние нетерпимости ко всему, что мешало достичь своего желания.
Не только холод предосенних ночей заставлял прерывать сон, все вокруг было внове и необычайно: шум воды в горной речке, скрытой бурной порослью, взлет вспугнутой птицы, воспоминания прошедшего дня, когда особенно жутко чувствуешь себя в скальных расселинах. Спускаешься в каменный мир, где нет солнца, скалы холодны и безмолвны, только быстрый ручей колгочет по каменному ложу, обнажая черные и красные граниты. Казалось нет возврата из каменного мешка, не суждено увидеть небо, солнце, сосны. Сосны любят расти на горах по берегам озер, светлых от таящих снегов и темных от торфяных болот, цепко держатся корнями за скальную породу.
В геологической партии Марина приметила парня с бледным лицом горожанина и черными глазами без блеска, он был широк в плечах и крепок телом. Мыслил он спокойно, выговор был ясным, звали его Сергеем, работал в партии разнорабочим. Когда закладывали шурф в мягком грунте, Сергей был внизу на дне шахты и наполнял землей ведра, которые поднимали лебедкой на поверхность. Крепление стен не предусмотрели, сочилась вода под ногами. Насыщенный водой грунт оползнем обрушился на дно шурфа, Сергея завалило по самую шейку. Вынужденно поставили крепи, откопали и подняли наверх Сергея. У него обнаружили открытую рану на ноге, за время спасательных работ он потерял много крови. Дорога в больницу не была спокойной, пролегала по открытым марям, накрытых бревнами, потом по руслу ручья с каменистым дном, наконец, по грунтовке в поселок Повенец. Марина сопровождала Сергея и всю дорогу поддерживала его ногу, оберегая ее от ударов, и когда понадобилась для переливания кровь, отдала свою.
Сергей вернулся из больницы к концу полевых работ. Обычно день геологи заканчивали у костра – подводили итоги, ужинали. Сергей сел рядом с Мариной, заглядывал ей в глаза, пытался заговорить, обнял за талию. В ответ Маринв взяла горячий уголек и провела им Сергею по щеке. Сергей обалдело вскочил, но приставать больше не стал. Непристойностей Марина терпеть не могла, зыркнула острыми глазками и ушла. Нежность, ухаживания были для нее чужды, она не ощущала в себе всплесков, порывов любовных чувств, их нечего было скрывать или удерживать их проявления, к мужчинам она не испытывала душевного или физического влечения.
После первого полевого сезона Марина вернулась домой взрослой.
– Ой, Мариночка, как ты похорошела чудесным образом, – увидев ее, воскликнул отчим и поцеловал в губы совсем не по-отцовски.
Отчим, героический летчик в годы войны, теперь был на пенсии и коротал остаток жизни на нетрудной работе, свою бодрость поддерживал рюмочкой и был приятно обходителен с женщинами, веселым взглядом голубых глаз и солидной внешностью всегда завоевывал их расположение, как говорится, был неотразим.
Однажды, когда Марина еще спала, отчим пришел в ее комнату и встал на колени у кровати. Он целовал ее руку, Марина проснулась и спрятала руку под одеяло.
– Потом, потом, – многообещающе промямлил отчим, тяжело поднялся с колен и вышел.
Настороженность Марины и странная прилипчивость к ней отчима не могли пройти незамеченными, и мать догадалась о причине изменившихся отношений между приемной дочерью и мужем. Тогда решение ее было крутым, она дала понять Марине, что в этом доме ей делать больше нечего. Отчуждение, возникшее к близким людям, к которым она относилась как к родным, сковало сердце болью, и она поняла, что взрослые люди играли в семейную жизнь, а внутренней душевной теплоты между ними не было. И вспомнилось ей раннее детство, когда в одиночестве проводила время и пасла свою козу на выгоне за селом, а соседские дети сидели на бревне и дразнили, стараясь перекричать друг друга:
– Найденыш, найденыш!
Марина замахнулась прутиком, дети разбежались, шмыгая сопливыми носами, но не переставая дразнили:
– Ирка тебя в крапиве нашли голой! Потому ты и злющая такая.
Все дальше уходила прошлая жизнь, меньше вспоминала бабу Маню, а потом и приемных родителей. Казалось, никакого следа не осталось от них ни в памяти, ни в сердце. Нет, осталось! При формировании характера не участвовали сочувствие и сострадание, всякое проявление нежности теперь она воспринимала с иронией, никогда не плакала от огорчений, но обид не забывала, в подсознании копились неотомщенные переживания, что могли в дальнейшем вылиться злостью и местью. Но сейчас эти проявления были так непосредственны и несовершенны, что становилось ее жалко. Ее стремление к самоутверждению вызывало отторжение всего, что мешало ей в этом или оказывало на нее давление. Она поступала всегда по-своему, может вопреки здравому смыслу.
После разрыва с приемными родителями она уехала к Сергею в Ригу, там и провела остаток отпуска.

3.
Сергей Ковальчукус не латыш, в Латвию привезли его родители сразу после войны. Сергей успел окончить школу и отслужить в Армии до того, как умерли его родители, почти одновременно. В геологическую партию привел его случай, после которого он был вынужден скрываться от дознания по поводу несчастного случая с одним заслуженным ветераном. Сергей не был жестоким и злым по натуре, скорее всего наоборот – он был мягким и покладистым, за что его друзья считали мягкотелым. Виной происшествия была выпитая водка, что растравила душу и подвигла на "подвиг", заслоняя здравый смысл. Вступили в спор молодые парни с ветераном у ресторана "Астория". Спор мог перейти в потасовку. Сергей вмешался, попытался разнять их, за что и получил по лбу. На место событий прибыла милиция и нашла Сергея и уснувшего ветерана. Молодых людей уже не было, не было так же и других прохожих. Так Сергей и стал основным свидетелем, а может быть и участником драки. Это обстоятельство и решило его судьбу, по повестке к следователю не явился, а бежал из Риги на время, пока не утихнет дело, но застрял в Карелии надолго, работал в геологоразведочной партии разнорабочим, хотя имел специальность электромеханика, которую приобрел на службе в армии.
Тяга к вину в нем осталась, поэтому он стремился уйти с геологами подальше от жилых мест с тем, чтобы не было соблазна. Если ему удавалось побывать в каком-нибудь поселке, то после найти его было очень трудно. Он приходил сам в особо мрачном настроении, вытрезвленный наполовину и с трудом выполнял свою работу, чувствуя себя далеко не в гармоничном состоянии. На одной из троп разведки Сергей встретил Марину, он следовал за ней как тень, говорил без умолку, а она молчала, словно уста ее были склеены намертво.
Любил он вспоминать службу на Новой Земле, рассказывал обстоятельно, с подробностями, при этом улыбался и не пытался понять интересно ли это слушателям или нет.
В армии он был пристроен к генераторам небольшой электростанции, обеспечивающей электропитанием военный полигон на Новой Земле. Служба не тяготила его и отличалась своими особенностями в отдаленности от материка. Жили в полуподвальных казематах, вырубленных в скалах, почти со всеми удобствами, но выходных и увольнений не имели. Единственным развлечением была кинопередвижка, да и то, когда все ленты были просмотрены, крутили их задом наперед в обратную сторону. Служба на Новой Земле приравнивалась по условиям жизни к подводникам, каждый день на четверых матросов выдавали бутылку сухого виноградного вина в качестве компенсации за недостаток витаминов и возможной радиации вблизи атомного полигона. Матросы распоряжались бутылкой по своему, одному из них по общему согласию делали "увольнительную", то есть отдавали свои доли, его подменяли на вахте, он отдыхал. И так по очереди.
Туманы на Новой Земле низкие и холодные, как дым от костра в сырую погоду. Влага проникает через бушлат, росой оседает на лице, от сырости охватывает озноб. Ягода морошка не успевала за лето набрать солнечного тепла, была невкусной и пресной. Иногда прибегали песцы похарчится на помойке, вид у них был безобразный – слезящиеся глаза, шерсть на спине клочьями, на хвосте перетяжка - сказывалась радиация от испытаний. Раз в год приходил теплоход с Большой Земли. Это был настоящий праздник. Разгрузка велась вручную, задействован был весь гарнизон. Сначала грузы доставлялись на берег шлюпками, а затем их передавали из рук в руки по веренице матросов вверх по скальному берегу до жилья. Иногда ящик с консервами или говяжий окорок не доходили до склада и были надежно спрятаны между камней в скалах. В зимние длинные вахты матросские запасы были всегда кстати. А еще потайным делом было готовить брагу из сахара на дрожжах. Для этого годились огнетушители, промытые и очищенные они заправлялись волнующим пойлом и помещались на обычное место хранения. Секрет был раскрыт дежурным офицером при проверке пожарного имущества на работоспособность. При опробовании один из огнетушителей дал пену с характерным алкогольным запахом.
Птичьи базары на острове по весне тоже были праздником. На скалах, выступающих далеко в море, прилетевшие с юга птицы гнездились на нагретых солнцем камнях и откладывали яйца. Эти яйца собирали в шапки, потом варили вкрутую и всмятку, жарили яичницу или просто выпивали сырыми.
Своими рассказами, байками про жизнь Сергей пытался заинтересовать, обратить на себя внимание именно Марины, хотя слушателей было много, в нужный момент подхахатывающих в ходе рассказа и восклицающих с удивлением на необычность происшествий. Только Марина была с виду равнодушной, без восторга. Не сблизил их с Сергеем и несчастный случай в шурфе.
Неожиданный приезд Марины к нему в Ригу вообще был непонятным и непредсказуемым по последствиям
Не забыть тех Прибалтийских вечеров, когда в сумерках багровеет закат, воздух резок, все замерло в безмятежной истоме угасающего дня и такая благодать, такой покой над морем, будто наступило в природе, в домах, в людях примирение. Марина и Сергей возвращались с концерта из Домского собора. Нельзя сказать, что Марина была равнодушна к музыке, кино, хорошим книгам, но сдерживала свои чувства, повторяя: "Не переживай. Это же не на самом деле", и ограничивалась для вида ироническими замечаниями, насмешкой и даже грубостью. Впервые в жизни услышав органную музыку в соборе, она не выразила ни словом, ни взглядом своего впечатления, но внутренне была встревожена и пыталась осмыслить, заново пережить нежданное чудо. Мелодия разливалась нескончаемыми теплыми волнами, отражалась от высоких стен, поднималась под купол собора и усиливалась многократным слитным эхом. Кажется, качается люстра на уровне твоих глаз в такт божественного дыхания музыки. Горько-печальное и сладостно-радостное настроение навивает орган, и представляется видение: умирающий юноша наполовину сокрыт землей, к монументу ведет липовая аллея, символ девичьей чистоты, в конце аллеи стройные дубки, олицетворяющие мужество.
О Прибалтике остались памятные фотографии, но разве можно запечатлеть музыку видимыми знаками так же, как слушать ее.
В холостяцкой квартире Сергея все запущено и уныло, во всех углах скрывались бумажные кулечки с окурками и остатками еды, предназначенными на выброс, но так и не дошедших до помойных бачков. Марина изо всех сил старалась придать квартире жилой вид и домашний уют, Сергей это ценил и старался подладиться под новый для него ритм, даже заискивал и рад был, когда она позволила поцеловать себя. Но, увы! Если женщина поцеловала тебя, то не думай, что это может повториться не раз. Повторения не было ни на следующий и ни в какой другой день. Как ни хотел Сергей быть с Мариной ближе и доверительней, чем просто товарищ, ему не удавалось сблизиться с ней. Марина оставалась недосягаемой, и он это окончательно понял, когда встретились на Волго-Балте Марина с Вячеславом Серовым.

4.
Валентина искала встречи с Анатолием и однажды она просто пришла к нему домой в знакомую квартиру на Костинской. Ее встретила мама Лена и, обнимая, причитала:
– Ой, Валечка, какая ты хорошенькая, какая стала красивенькая. Почему так долго не показывалась? Мы же когда-то были соседями.
Мать Анатолия была рада встрече, ей всегда нравилась Валентина, ее чуть продолговатое лицо, пухлые пунцовые губки, большие серые глаза, казалось, они смотрит чисто и прямо в томительном ожидании необыкновенного.
– А Толика нет, – продолжала мама Лена, провожая Валентину в комнаты, – теперь он очень занят, назначили его главным инженером в электросетях. А ты как живешь? Рассказывай.
– Как живу? – голос Валентины был спокоен, медленная задумчивая улыбка раскрывала полные губки. – Была замужем. Жили в Обнинске, теперь вернулась домой. Да, как у вас все хорошо, по-прежнему уютно, – она оглядела стены в гостиной, зайчики, а может быть слезинки, засверкали в глазах. – Вот захотела увидеть вас.
"Так уж и меня" – подумала мама Лена и с сомнением покачала головой.
– Правда, правда! – наивно уверяла Валентина.
Войдя в дом, Анатолий вскинул глаза, с радостным изумлением посмотрел на гостью, обнял ее за плечи, прикоснулся щекой к ее щеке. Мама Лена и Валентина пили чай. Анатолий делал сразу два дела – ужинал и слушал. Разговора как такового не было, говорила Валентина. Мать внимала ей, подперев рукой голову, Анатолий иногда ронял отрывистые фразы. Когда мама Лена ушла Валентина почувствовала себя более раскованной и откровенно поведала о несостоявшейся семейной жизни.
– Ты знаешь, Адик ухаживал за мной еще с девятого класса, но мне нравился другой, – она внимательно посмотрела на Анатолия , ожидая реакции.
Анатолий опустил глаза к полу. Голос ее был мелодичный, в глазах светилась нежность, когда она вспоминала о школе.
Отзвенел колокольчик голосов и затих, глухое эхо повторяет осторожные шаги по пустым коридорам школы, холодное одиночество ждет впереди, а Адик всегда рядом.
Адик – аккуратный юноша, рыжий и мрачный, коренастый и упрямый как вол. Он терпелив и настойчив, иногда бывает задумчивым, но всегда влюбленным. Он хороший фотограф, и многие снимки той поры запечатлели один единственный образ, образ любимой Валентины: она с цветами, она у дерева с поднятой рукой заслоняется от солнца, она на вольном просторе в море колосьев, она в купальнике у реки.
Мать говорила Валентине:
– Он не легкомысленный, иногда будет эгоистичным, но ты его цени, потому что он будет верным тебе. И никогда не доводи его до крайности, он может взорваться от скрытой в нем силы.
Настойчивость и решимость овладеть Валентиной победила. Самодовольный, закинув ногу за ногу, Адик курил и с заметным пренебрежением посматривал на плачущую Валентину. В эту трудную для нее минуту в нем не было сочувствия, он торжествовал, познав свою значимость и власть.
– Не призирай дурочку и не смейся не ее слезы, они пролиты без нужды. Ужасно люблю поплакать, жалея себя, – приглушенно, с перерывом дыхания говорила Валентина, обняв его, и долго не отпускала от себя, все смотрела вдаль поверх его плеча с надеждой и лаской во взоре.
Адик обронил невнятно несколько слов для ее спокойствия, хотя его волновала до зуда необходимость выпить, любыми путями схватить стопочку водки, застольная бутылка была пуста.
– Мы поженились после того, как Адик окончил институт, и уехали в Обнинск по распределению. Он талантлив, знает французский в совершенстве, а его использовали в исследовательском институте на вторых ролях, чаще на переводе иностранных статей, редактировании чужих рукописей и решении частных задачек. Он был не сдержан к вину, в этом его слабость и горе, последнее время пил без удержу, каждый день, стал ревнивым, несдержанным, пытался ударить меня, но я убежала и жила у подруги. Через месяц он пришел ко мне, его лицо было цвета морской волны, глаза ввалились, говорил он отрывисто и путался, просил прошения и божился, что больше такого не повторится. Я его пожалела, но обещание свое он не сдержал. "Так жить невозможно" – решила я.
Анатолий смотрел на Валентину и вспоминал, как впервые в жизни поцеловал девушку в инстинктивном порыве познания чувства любви. И теперь те же губы были мягкими и податливыми, он поцеловал ее во второй раз. Под столом она нашла его ногу и прижала ее к своему бедру. Тихие ласковые глаза ее были искренними и источали нежность. Внезапно она смутилась.
– Тогда я была готова кричать на весть мир, что ты мой. А ты испугался близости, побоялся потерять свою Татьяну, мещаночку с тупиковой улочки. Я была счастлива от твоего поцелуя и не хотела тебя потерять.
Валентина закрыла глаза, и две слезинки вывернулись из уголков ее глаз, она быстро смахнула их платочком и скороговоркой, заслоняя словами все ранее сказанное, спросила:
– Поговаривали, что ты в гражданском браке с Антониной Михайловной? Вы разошлись? Она оставила тебя?
– Я любил Антонину Михайловну, – скупо ответил Анатолий и закурил, уставившись в угол комнаты.
Ему нужно было что-то объясняющее сказать Валентине, но он не находил нужных слов, да и не хотел ничего говорить.
После этой встречи с Валентиной мама Лена выждала некоторое время, потом не выдержала и начала откровенный разговор с сыном.
– Толенька, – назвала она сына как в детстве, – тебе надо жениться, в тридцать три года самая пора завести семью. Чем тебе не нравится Валентина, очень хорошая, отзывчивая. И ничего, что она была замужем, так ведь ошиблась. Ошибался и ты, что было, то прошло. Вот и Митя не женится, так у него много было женщин, в ты все один. Мне ведь хочется понянчить внуков. Если ты женишься, – мать прибегла к последнему аргументу, – то глядишь, дадут новую двухкомнатную квартиру. Дом то наш на слом идет.
Последний довод также не убедил Анатолия, разговоров о женитьбе больше не было, но от встреч с Валентиной он не уклонялся. А новая квартира в пятиэтажке была двухкомнатной, рядом на одной лестничной площадке жил Вячеслав со своей семьей. Жильцы старого дома переехали, дом долго оставался пустым, как вдруг вместо сноса его отремонтировали и сдали в наем новым поселенцам. В спокойной размеренной жизни Анатолия и Вячеслава как на озерной глади сначала пошла рябь, а потом и волны шумно накатились на семейный быт.

5.
Вячеслав Серов, бригадир наладчиков на Волго-Балте, выделялся из ряда потенциальных ухажеров и был для Марины привлекательным. Случилось все неожиданно и доверительно, так что не возник вопрос – как быть? Он обнял ее, прижал к себе и почувствовал во всем теле ее трепет, она трепетала как рыбка и прятала глаза. Никогда еще неиспытанное чувство близости к мужчине не опьяняло так и не увлекало ее прежде. Любовь началась без лишних слов и долгих ухаживаний.
Сергей, товарищ по геологической партии, все понял, все вокруг стало пустым и ненужным для него, он запил, а потом вдруг внезапно исчез, уволился и уехал, говорили в Восточную Сибирь.
Через год Вячеслав продолжал вести наладочные работы на шлюзе Волго-Балта, а Марина осталась у его матери с народившейся девочкой. В старой квартире на Костинской было тесно, рядом жила сестра Вячеслава с сыном, так что на кухне две семьи, а мусорное ведро, дровяная плита и умывальник по одному. В доме постоянная суета, колготня. Появилось нестерпимое раздражение по любому поводу: то каша подгорела, то пеленки не просохли, то за водой надо идти на колонку в соседний проулок. Марина становится нетерпимой, временами озлоблена, иногда ленива и безразлична – все в порывах, нет благополучного постоянства. Всплыл вечный вопрос согласия между свекровью и невесткой.
"Чем я ей не угодила?" – думает свекровь. Становится жалко сына, что нашел такую жену, и она плачет от бессилья, не зная, что нужно сделать.
"Вечно суется не в свои дела!" – скрывая неприязнь, думает Марина, но упорно молчит и старается делать все по-своему.
Вячеслав за сотни километров чувствует, что дома не все в порядке и обещает себе: "Это последняя командировка". Марина не пишет, он же пишет ей каждую неделю. Может она устала ждать и уехала к матери в Смоленск, а вдруг заболела или что-то случилось с дочерью.
Дочку назвали Викторией, а попросту Викой, ей уже исполнилось четыре месяца. Беспомощная и беспокойная девочка, по ночам может сосать материнское молоко не открывая глазки, а если лишить ее этого удовольствия, начинает кухтится и хныкать, а то и зло покашливать.
– Роднуля моя, какая ты славная и тепленькая, –  говорила мать, когда засыпала она на ее руках и дышала громко и часто.
Она может уже улыбаться, если с ней разговаривать, хватает ручонками все, что попадается на глаза и тащит в рот, движения еще неуверенные, резкие и нерасчетливые. Совсем плохо переворачивается со спинки на животик, вытягивается стрункой, кряхтит, а если все же удается перевернуться, то ползти вперед не может, пятится назад, запрокинув головку.
Вячеслав не находил причины молчания Марины, ее охлаждения и беспрестанно размышлял, чем же он мог обмануть ее ожидания. "А вдруг уйдет?" – дятлом стучали в голове мысль – "И заберет ребенка".
"Ты жестокий и злой человек, тебе лучше вдали от дома, на свободе, со своими девицами. Сколько было заверений, что будешь постоянно со мной, в семье, я полюбила тебя как чистого, хорошего человека, а ты совсем не такой. Только для матери ты хороший" – писала Марина в письме.
Стало горько и обидно от таких слов.
Весна марширует строем капели под окном, плачет заледенелый снег за стеной в затишке. Скоро откроется навигация, и домой. "Когда будешь рядом, все прояснится, уйдут недомолвки и раздражение" – думал Вячеслав. Редко приходят письма, резкие, как скрип железа по стеклу.
"Я сделаю так, что ты никогда не увидишь своей дочери!" – в пылу гнева и озлобленности писала Марина.
Он бежал с вокзала домой в предчувствии радости долгожданной встречи, сердце подпрыгивало в ритм шагам, но почему-то затаенное беспокойство не покидало его, пока он не увидел всех вместе – дочь, жену, мать – живыми и здоровыми. Вика лежала в кроватке и улыбалась. Вячеслав показал ей язык, она внимательно посмотрела на его рот, схватилась цепкими ручонками за его губы. Она могла уже приседать, держась за спинку кроватки и пускать пузыри.
Нам уже полгода, и мы любим летать под потолок, если отец подкинет вверх. Она не дышит во время полета, а всхлипывает, пойманная на руки, улыбается и проявляет беспокойство, требуя повторения. Она стремится  все выше вверх, сначала наступит отцу на живот, потом влезет на грудь, а дальше неизвестно куда, если не держать крепко руками. В корыте хлопает ручонками по воде, сучит ножками и урчит от удовольствия. Упрямая ее голова покрыта светлыми волосами, ушки развернуты в плоскости лица, щечки можно увидеть со спинки, а шейки у Вики почти нет, головка лежит на плечах и покачивается, как у китайского болванчика, вперед-назад. Когда кормят с ложечки и ей не нравится еда, то она сжимает челюсти и отворачивается, а во рту всего лишь два зуба снизу.
В семье нелады. Иногда несколько дней к ряду Марина и Вячеслав не разговаривали друг с другом, каждый занимался своим делом. Чтобы выяснить отношения вечером он пишет ей письма. Она отвечает: "Ты ссылаешься на непонимание, а сам ни разу откровенно не поговоришь со мной. Ты, наверное, успокоился, а я не могу прийти в себя от повседневной круговерти, без интересной работы, без хороших друзей. Я чувствую себя одинокой при эгоисте муже".
Вячеслав твердо укрепился в мысли, которая принесла ему успокоение, нужно унизить, наказать Марину. Он любил ее всякую, когда был прав и не прав. А наказание могло быть одним – завести связь с другой женщиной, чтобы она почувствовала, что не смогла удержать мужа и любить его. Он все еще чего-то ждет, ведь одно ласковое слово и ничего не останется от смятых чувств и душевной боли. И теплилась надежда на лучшее, и крепла уверенность, что нельзя доходить до предела, порушить семью, надо избегать конфликтов, найти причину ее недовольства. Надо быть с ней рядом.
Ура! Им дали отдельную квартиру. Мать Вячеслава не хочет расставаться с Викой, все согласны. Она становится нянькой и главным воспитателем внучки.
– Трудно тебе будет без меня, – печально говорит она сыну, переживая все происходящее в семье, но, не защищая ни одну из сторон.
Еще бы не было трудно, когда Вячеслав на работе весь день. Теперь он работает в местных электросетях инженером в высоковольтной лаборатории, а главным инженером стал его старый друг по дому и школе Анатолий Михеевич. А Марина на двадцать втором году жизни поступает в Геологоразведочный институт на очное отделение и каждый день ездит на занятия в Москву. Когда она поздно возвращается домой, Вика уже спит, но это не останавливало Марину от того, чтобы запустить ей в рот виноградину или кусочек шоколадки. Вика не просыпается, сосет вкуснятину и открывает рот, ожидая следующей порции. Что ей сниться в этот миг? Наверное что-то очень приятное – мама, папины руки или бабушкино доброе лицо.

6.
После разрыва с Анатолием Татьяна благосклонно приняла ухаживания молодого священника – отца Николая, и они поженились. По прошествии пяти лет в семье появились дети Даша и Маша. В коротеньких платьицах и легких косыночках на головках они были схожи с полевыми цветочками, что росли подле церковной ограды на краю села, в котором правил службу отец Николай. Отец с лаской и с большим терпением приучал дочерей к вере, в этом была простота воспитания, когда непонятное для детского ума можно было растолковать догмами веры и сослаться на промысел Божий, на его волю и повеление, потому что Бог вездесущ и всезнающ.
Как-то раз, стояли Даша и Маша с отцом у алтаря в церкви на утренней молитве, проповедь читал старый священник. Меньшая дочь Даша, ей было всего четыре года, встрепенулась, потянулась к отцу и сказала еле слышно:
– Папа, чертик дедушку укусил за ногу.
Никто не мог видеть этого, кроме ребенка. После службы отец Николай зашел в ризницу, там скорчившись сидел старый священник и, потирая икру правой ногу, пожаловался:
– Ногу схватило, мочи нет.
Отец Николай поведал о видении маленькой Даши, на что священник ответил:
– Чистая душа ребенка может воспринять то, что не видим мы грешные. А черти живут в самом человеке и толкают его под руку, правят на ложный путь, мешают благочестию.
Раздумья были присущи отцу Николаю. Он понимал, что малому ребенку нечистый привиделся под влиянием религиозного волнения, навеянного тихой задушевной проповедью священника. В мозгу ребенка возбудился нервный центр, запечатлевший сведенья, когда-то сказанные о чертях. Этот центр передал сигнал на другой – зрительный центр, и произошло видение, как в кино или во сне появляются картинки. А вот как почувствовала Даша, что старику больно, в этом и есть загадка человеческой души.
Минуло уже пятнадцать лет с тех пор, как канул в неизвестности Марк Ефимович, но жена его, мать Николая, никогда не теряла надежду на его возвращение, поэтому она не могла уехать из родного города, хотя настойчиво приглашали ее в семью, где росли Даша и Маша. Она в глубокой вере уповала на сына, что он то в своем служении Господу замолит семейные грехи и получит прощение отцу.
Не стало матери, она тихо скончалась в одиночестве, не дождавшись мужа и вдали от сына. Отец Николай приехал в Мытарь на ее могилу. Он ничем не отличался от простого люда, одет был в черный костюм, на нем была темная шляпа, в которую он укладывал длинные волосы, заплетенные в косицу. Негустая бородка и редкие усы были также естественны, как строгий костюм для его возраста, очки в металлической оправе дополняли портрет молодого священника. В руках он держал чемоданчик с оковкой по углам, подобный тому, что носят с собой футболисты. Кладбище было старым, на нем уже не разрешали хоронить, корпуса машиностроительного завода вплотную примыкали к кладбищенской ограде. Могилу матери, заросшую травой и окруженную крепкими тополями, он нашел не сразу. На проржавевшем кресте нельзя было различить имени усопшей, оградка вросла в землю и покосилась. Отец Николай прочитал молитву и сказал себе: "безымянных могил нет, пока мы живы".
В спортивном чемоданчике нашлись металлическая щетка, маховая кисть и голубая краска. Скинув пиджак, он принялся за работу.
Запели потревоженные комары в траве, стали виться у лица и мешать, потом успокоились, когда солнце поднялось высоко и стало жечь прямыми лучами. Однообразная работа не мешала размышлениям.
"Если бог создал человека по образу и подобию своему, то почему не передал человеку бессмертие. Бессмертна душа человеческая – ответ известный. Если душа человека бессмертна, как бог, то и сам бог тоже душа, всепроникающая и вездесущая, на все влияющая в мире. Души праведников объединяются в единое поле бессмертной души бога. Бессмертно не тело, а душа. Значит изображение бога в телесном образе неправильно, его всеобъемлющая душа витает над живыми и неживыми, посредством святого духа передает информацию, внушает правила поведения, предрекает и благоволит, наказует и судит, то есть правит миром, обратную связь от человека бог осуществляет через Иисуса, сына своего, который тоже имеет духовное начало. Троица – это духовная субстанция, существующая в воображении людей в виде телесных образов бородатого старца, страдающего мужа и белокрылого голубя" – думал он и, вдруг испугавшись крамольных мыслей, перекрестился. Но мысли не оставляли его.
"Души праведников улетают к всевышнему, создают благодатную ауру вокруг него, пополняют силы его и влияние на живущих. Души праведников - христиан покоятся в раю. Почему же никто не спешит в этот рай, а хочет как можно дольше задержаться в этом суетном мире? Где покоятся души грешников? А если кто не грешен, но и не христианин, то где его душа скорбит?" – сколько вопросов, и на многие нет ответа в святом писании, вера останавливает пытливый ум, догмы веры не поддаются проверке повторными опытами.
"Сосуществуют в мире чистые и нечистые души, как источники добра и зла. Зло приносит боль, зло, в конце концов, приводит к смерти. Болезнь и смерть приносят несчастье, они противопоставлены добру и жизни. Смерть не может быть оправдана, она непостижима и коварна, она не может быть красивой и желанной, она безобразна и черна, как всякое зло. Он никогда не видел на лицах умирающих спокойствия и умиротворения, смерть всегда была неприемлемой для них, часто болезнь искажала черты или боль томила и рвала сердце в беспокойстве о живущих. Он провожал в последний путь Володю с его отцом, погибших на пожаре, тогда было больно от потери друга. Смерть не бывает привлекательной и благостной, пусть даже из рук самого господа бога. Да мог ли господь ниспослать кончину невиновным людям? А ведь в его руках жизнь человека. И люди ищут оправдание смерти".
Размышления отца Николая, еще отрывистые, не имеющие цельности и окончательных выводов, привели его в замешательство, он понял, что запутался и стал молиться, став на колени и положив руку на крест матери:
– Господи! Услышь молитву мою, внемли молению моему по истине Твоей, услышь меня по правде Твоей. Господи! Избавь душу мою от уст лживых, от языка лукавого. Даруй мне услышать Твою милость, ибо я на  Тебя уповаю. Укажи мне путь, по которому мне идти, ибо к Тебе возношу душу мою . . .".
Щемящее душу желание найти истину, дойти до конца, пусть даже конец может отрицать веру, но в этом неудовлетворенном желании проявилась мощь беспокойного и ищущего ума, подтверждающая, что он жив и отрицает смерть. Истина в том и заключается, чтобы найти бога собственной души и верить в него без колебаний.
Образ своей матери он не мог забыть и представить ее в виде безликой души, рефреном с ударами сердца звучали строки в голове отца Николая
И жизнь у вас, звучит невнятно эхо,
Своя на этой суетной земле,
Не знаю будет хорошо иль плохо,
Удел другой бог уготовил мне.

Нетрудно испугать внезапной вестью.
Спокойны и сухи ее глаза,
Она пошла дорогой неизвестной
Средь низких облаков на небеса
Отец Николай всполошился, ему стало неуютно среди могил. "Среди людей горе мягче" – подумал он. У него есть старые друзья, здесь рядом живут, среди них Толик. Это его стихи.


7.
Принудительная демобилизация из рядов Вооруженных Сил застала капитана Прокофьева врасплох, он не представлял себя вне военной жизни. Он имел инженерное образование, мог работать простым шофером или крановщиком, что на гражданке было престижно и денежно, и все же он растерялся.
Вера, его жена, не так сильно переживала увольнение мужа из армии, потому что скитание по чужим углам при его переводе с места на место составляло большую часть быта офицерской семьи, большой красивой жизни, что видела она во сне и грезила наяву, не сложилось. Только сын Олежек оставался для нее единственным существом, в которого она верила и видела в нем то светлое, уже недоступное для нее, будущее.
Возвратились в родной город Углич, в город с патриархальными постройками церквей и современным производством на берегу славной Волги, хотя и зашлюзованной для улучшения судоходства. Жизнь начиналась сызнова.
Первый месяц гражданской жизни Александр посвятил любимому занятию, рыбалке. На заре они уходили с отцом в лодке вверх по реке, брали с собой Олежку, он еще не проснулся, лежал, свернувшись комочком, на дне лодки, когда отец и дед выгребали против течения в два весла. Обычно останавливались возле переката, бросали якоря, они надежно удерживали лодку на стремнине, и готовили снасти. Можете себе представить кипящую струю воды полную окуней, дежуривших на перекатах в ожидании малька, сносимого течением. Окуни брали на блесну бойко, даже на грузило цеплялись, если к нему был привязан крючок, тогда попадалось по два окуня, их с трудом вытаскиваешь в лодку, потому что они тянули снасть в разные стороны и оказывали жуткое сопротивление. Если окунь пасется стаями, то судак или жерех рыба штучная, ловить ее нужно с умением, надо бросать блесну в глубокую яму, а потом подтягивать резкими толчками к отмели на перекате. Из глубины судак вырывается стремительной тенью, мчится стрелой и накрепко садится на крючок. У пойманного судака глаза светлые и кажутся незрячими, схватив жабрами воздуха, он каменеет как бы в недоумении от происходящего, пляски и агония начинаются позже на дне лодки. Олежек окончательно проснулся, дрожит от утренней свежести, щурится на восходящее солнце и начинает старательно перемешивать удочкой воду за бортом лодки, имитируя ловлю рыбы, как у взрослых.
Отдых есть отдых, а работать надо, Александр выбрал место бригадира в автотранспортной колонне, под его техническим руководством десяток машин для перевозки тяжелых грузов. Работа для шоферов сдельная в три смены, для ремонтников в одну, оплата по разрядной сетке. Недовольство среди шоферов и слесарей началось сразу, как только Александр попытался ввести дисциплину, приближенную к военной службе. Слесарям не нравилось ночное дежурство и обязательный медицинский контроль перед выездом, шоферы не признавали передачу машин из смены в смену с технической проверкой, поэтому подался народ в другие бригады, где жизнь была попроще и повольнее. Бывало, запьет водила так, что его снимают на время в ремонтники, пока не очухается, а потом снова за баранку и пашет он дальше, иногда и без сменщика.
Так сложилось, что ответственность Александр в своей бригаде нес не только за техническое состояние транспорта, но и занимался выгодной загрузкой машин без пустых обратных рейсов, искал нужные наряды по городу на предприятиях и отвечал за качество перевозок. Это было оценено, наступил решающий перелом, и народ повалил обратно в его бригаду, заработать можно было больше. Повседневная напряженная работа вытеснила затаенную обиду и сожаление об увольнении из армии, и когда Александра пригласили в военкомат и предложили вернуться в строй, он отказался.
Вера по-прежнему работала в здравпункте часового завода медсестрой. Если время, проведенное в военных городках, она считала неблагополучным, то возвращение в родной город она приняла как крах своих надежд на яркое будущее. "Где вы блестящие кавалеры, искрящиеся люстры, упоительные звуки музыки?"
Размолвки в семье происходили все чаще и чаще, по незначительным, лишенным здравого смысла причинам, таким обыденным, какие бывают после длительной совместной жизни: не туда положил, не то взял, храпишь во сне, поздно пришел с работы. Пошла полоса непонимания по следу давней кавказской истории. Из-за того, что произошло тогда, Вера не чувствовала больше своей вины, но душевной близости уже не было, она считала мужа неудачником. Александр замыкался в себе, больше молчал, не отвечая на внезапные выпады своей жены. Их обоих объединял Олежек, он по существу держал семью как единое целое,
Оживление и веселый настрой пришли к Вере лишь тогда, когда они решили провести отпуск на комфортабельном пароходе до Астрахани. Каюта с мягкой мебелью была на двоих, для Олежека на ночь стелили постель между диванами на полу, и все же это был необычайный отпуск. Солнечные летние дни. Плывут навстречу теплоходу сонные берега, чередуются поля и перелески, медленно и спокойно приближаются города с пыльными булыжными мостовыми, с деревянными домами старой постройки, окна в которых прикрыты решетчатыми ставнями от палящего солнца, с шумными базарами фруктов, арбузов и вяленой рыбы.
Александр, заложив руки за спину, гуляет на средней палубе вокруг кают, чуть сутулит спину. Олежек нашел себе компанию ровесников, у них свои интересы. Вера проводит время в шезлонге, свободно расставив ноги, откинувшись на спинку и положив руки за голову, она загорает. Около нее мужчина средних лет с улыбчивым лицом, он что-то рассказывает, Вера улыбается расслабленно, не открывая глаз. Всякий раз, проходя мимо, Александр не мог не посмотреть в сторону жены, она была красива в свои тридцать лет. Он понимал, что любит ее, несмотря на недомолвки, непонимание, порой неоправданную неприязнь к нему. Ворохнулось чувство ревности к незнакомцу и стало как-то не по себе, словно залезли к нему в карман, вытащили кошелек и копаются в нем, а ему это должно нравиться. Он остановился перед Верой, его взгляд был излишне серьезен. Вера испугалась, выражение ее лица изменилось, по нему пробежала мгновенная судорога. Александр был сильным и грубоватым человеком, но сейчас вдруг смягчился, взгляд посветлел, и возникла в душе его жалость к своей жене. Он догадывался, что Вере нравится общение с людьми, особенно когда она в центре внимания, но все же при случае, один на один, он предупредил мужчину с улыбчивым лицом, что не советует клеиться к его жене.
Необъяснимая прелесть вечеров. Теплоход рассекает густую темную воду, неторопливо прет по реке, а ритмичный перестук дизелей заглушает танцевальная музыка на корме. В то время танцевали парами вальсы, танго и фокстроты, потом появилась Летка-енка, пары разделились, встали танцующие в кружок и стали танцы похожи на хоровод. Вера смеялась, поблескивая зеленью глаз, она грациозно шла чуть покачивая бедрами, очаровывая и завлекая. Рядом с ней был все тот же незнакомец. Воистину бог создал женщину, наградив ее прелестями, что так привлекают мужчин и имеют над ними власть, и никто не хочет терпеть эту власть задарма. Александр не умел танцевать хорошо, в танце был напряжен и потел, поэтому танцы не любил. Олежек, как и отец, танцы не любил и ждал кино, но его обещали показать только завтра под открытым небом на палубе. Отец и сын стояли у поручней и смотрели вдаль.
– Пап, а пап, почему на бакенах на одной стороне от теплохода белые огни, а на другой – красные? Пап, а когда будет стоянка теплохода? Почему лунная дорожка на воде прямо на нас смотрит и не отклоняется, когда теплоход делает зигзаги?
Вопросы сыпались один за другим, не оставалось времени для ответа, это были детские размышления вслух.
Вера чудесным образом изменилась, стала ласковой и доброй, она не ходила, а летала, говорила возбужденно, иногда умолкала в задумчивой грусти. Александр наблюдал за ней и, несмотря на горький осадок пережитого и некоторое предубеждение, все же понимал, что спокойная, размеренная жизнь не для нее, что ей нужны новые и новые впечатления, чтобы освежить чувства, осознать себя красивой и необходимой. И Вера однажды сказала ему:
– Давай уедем куда-нибудь!
– Куда уедем? – настороженно спросил Александр.
– Куда, куда? Хоть куда! – раздраженно воскликнула Вера и заплакала.
Выбор нового места работы Александр совершал неторопливо, сначала изучил объекты, где бы он пригодился со своей специальностью, потом разослал письма с предложением о готовности выехать на работу с семьей. Пришел вызов на стройку Выйской гидростанции, приглашали на должность инженера в автопарк. Отец и мать Александра не одобрили их намерения.
– Чего не живется спокойно, чего еще надо?
– Кажется все есть, сын, квартира, работа, так нет же, несет их в какую-то глушь – говорит мать.
– Это Вера его баламутит. Все она, колдунья. Покоя от нее нет! – поддакивал отец.
Вскоре семья самолетом добралась до новостройки.

8.
После вынужденной отставки полковник Семенов жил в Москве, городе, откуда уходил на фронт. Служба в армии на протяжении двадцати пяти лет не всегда была удачной. Первый раз ему не повезло, когда банальные полевые мыши съели электропроводку в цепях управления ракет, хранящихся в ангарах, тогда он слетел с генеральского поста и был направлен в строевую часть. И там ему не повезло по службе во второй раз при встрече с Верой. Теперь он на гражданке, работает в Управлении кадров Вооруженных сил, как вольнонаемный. Имея заслуги и авторитет среди прежних сослуживцев, он бы вошел в знакомую для себя среду и вскоре был избран секретарем партийного бюро. Члены партии, связанные между собой военной дисциплиной, выполняли партийные поручения деловито, без философских рассуждений и вольного раздумья. Бюро постановило, партийное собрание решило – выполнили в полном единодушии с краткой резолюцией "одобряем, поддерживаем, солидарны". Не было проблем с посещением партсобраний и общественных мероприятий, и хотя руководство управления частью было занято более важными делами, его присутствие всегда отмечалось в сводках и протоколах. Способность товарища Семенова поставить партийное дело соответствующим образом, было отмечено, и он был назначен ответственным в комиссии по распределению жилья среди военнослужащих и вольнонаемных. Он познакомился с инструктором ЦК, курирующим военное ведомство, и был даже дружен с ним, поскольку были связаны по работе и жили в одном доме. При общении с окружающими по интонации его голоса нельзя было точно определить, то ли он просит или рекомендует, толи приказывает или призывает к немедленному исполнению. Стали забываться прошлые обиды, неустроенной быта строевого командира, у него прекрасная квартира, выросли дети, появились внуки, домашнее хозяйство ведет жена, деловая полнотелая "комендантша". Ему немного за пятьдесят и, не считая застарелой болезни печени, которую получил еще в степях Казахстана, он был крепок телом и не старый душой.
В своих воспоминаниях о прошедших годах, и чем дальше, тем острее ощущал потерю, он не мог забыть встречу с Верой. Он никогда не любил стихов, не понимал их. Но как выразить боль утраченных надежд? Ему на память приходят стихи, где-то когда-то услышанные.
Судьбина злодейка всевидящим оком
Смотрела на игры влюбленных сердец,
Интриги сплетая из ниточек тонких,
Готовила горький несчастный конец.
Он не знал, какая размерность стиха, где начало и продолжение, но его строки раскачивали, поднимали из глубины разума воспоминания. Он становился сентиментальным и мог прослезиться, когда с щемящими сердце подробностями представлял ее или слышал ее любимый романс "Не уходи, побудь со мною, моя душа тобой полна…". В это мгновение ему не нужно было всего того благополучия, которое имел, ему жалко было прожитой жизни в суете, в погоне за этим благополучием и в страхе потерять все приобретенное. Он не хотел выразить словами свое чувство, назвать его любовью, это слово он считал пригодным для обманутых дураков. И все же, когда приходило видение, он различал ее скуластое лицо, широко расставленные зеленые глаза и черную прядь на невысоком лбу, на него накатывала тоска, опутывая вязкой паутиной. Он ощущал ее руки, чуть влажные от возбуждения и вздрогнувшие от неожиданного прикосновения, ее податливую талию и прильнувшее к нему обнаженное тело. И как прежде, хотелось вобрать ее тело в себя, объять руками и ногами, задохнуться в поцелуе слегка приоткрытых розовых губ. Теперь она была недоступна. Он пил, иногда запоями. Чем больше пил, становился слабее нервами, боялся чего-то неожиданного, вздрагивал от резкого звука, стал больше внимания обращать на сны. Не сразу, но пришло сознание, что нужно встать с четверенек, нужно подняться во весь рост, надо жить дальше.
Неожиданная встреча с майором Чекушевым в коридоре Управления явилась причиной новых завязок и вновь вспыхнувших надежд. "Поручик", прозвище майора в полку, увидев бывшего командира в штатском, широко заулыбался и заискивающе тряс протянутую руку. Семенов был официально ласков, взгляд у него был строг и вдумчив. Получасовая беседа Семенова с Чекушевым привела к непредвиденным последствиям, повернувшим жизнь товарища Семенова круто и непонятно для семьи и друзей. Семенов старался свернуть разговор к интересующим его вопросам и, как бы в невзначай, поинтересовался судьбой капитана Прокофьева, при этом от смотрел выжидательно и кротко. Чекушев понимал, что интерес бывшего командира неспроста, и ерничать или шутить здесь неуместно. Он знал в подробностях историю, случившуюся на Кавказе, и ее последствия, поэтому отвечал деловито и незаинтересованно. Отчужденно, словно он не имеет никакого личного интереса, Семенов выслушал сведения о капитане Прокофьеве, ни чуточку не давая понять, что его больше занимает судьба жены капитана. Сведения были краткими: капитан уехал со своей семьей на строительство Выйской ГЭС. Сообщив Семенову эти сведения, позже по телефону, Чекушев не остался в накладе, его послали в командировку на Кубу.
Мысли теснились, сбившись в комок, всякие предположения опережали события, принять окончательное решение для Семенова было нелегко. Наконец он объявил, что едет на строительство Выйской ГЭС. Пусть еще нечетки помыслы, невнятны объяснения, зыбки надежды, но он не представлял теперь своей жизни без Веры, хотя понимал, что жизнь пошла под уклон, уже едет с горбушки вниз. Каждый мыслящий и здраво рассуждающий человек покрутит пальцем у виска и подумает: салазки поехали с горы, как это бросить семью, квартиру, оставить "синекуру" и уехать черт знает куда. Остряки говорили, что в те места возили за казенный счет и под ружьем.
Командование Управления не поняло Семенова и в увольнении отказало, но дружба с влиятельными лицами имеет свою цену, цену взаимовыручки, помощи друг другу. Семенов помог получить квартиру, Семенову помогли с отъездом и рекомендовали избрать секретарем парткома "Выягэсстроя".

9.
В аэропорту Иркутска Сергей сидел в ресторане, ожидая вылета в город Слободу. За столик к нему подсел мужчина и испитым вялым лицом и тусклым взглядом, мешки под глазами выдавали его пристрастие к спиртному. Он заказал коньяк, на закуску бифштекс и стал назойливо угощать Сергея, тот был не против. Мужчина был высоким, сутулым, но какой-то приниженный, всем своим видом большим и несуразным давал понять, что он виноват в чем-то. С чрезвычайным аппетитом набросился на поданный бифштекс, мигом съел его, не забывая выпивать коньяку в промежутке между громким чавканьем. Его лицо, покрасневшее от выпитого, раздвинулось широкой улыбкой, он негромко засмеялся заливистым смехом, от которого заколыхались его щеки и съежились глазки.
– Опять как намедни! – Встретил он восклицанием двух парней, подошедших к столику.
  Старший из них пристальным взглядом серых глаз из-под сумрачных бровей посмотрел на рассмеявшегося мужчину и присел на свободный стул. Его товарищ остался стоять на полшага позади него.
– Куда нацелился, Ваня? – Поинтересовался старший и без приглашения молча, по хозяйски налил себе коньяку.
Сосед Сергея прекратил смеяться и отвел глаза, за него ответил сам Сергей:
– Я то? Да в Слободу на обогатительный комбинат, там говорят заработки хорошие.
– НА алмазах что ли? – Старший не сводил глаз с Вани, хотя вел разговор с Сергеем. – На камушках много не заработаешь и лишку не возьмешь, каждый камушек на счету. Если даже и найдешь один и по совести сдашь в контору, то тебя обязательно спросят: "А где второй?". Лучше, чем золотодобытчиком в артели не заработаешь. Правда, Ваня?
Ваня кивнул головой, не поднимая глаз от тарелки.
– Артель на сезон берет участок, где по подсчетам геологов промышленная добыча золота невыгодна. Государству сдает по два рубля за грамм. Нас только что рассчитали, каждый получил свой куш, а его хватит на машину или на то, чтобы безбедно прожить год. А Ваня вот решил убежать, уже второй раз снимаем с рейса. У нас в артели он поваром.
Ваня молчал. Сергей стал догадываться, что связаны артельщики круговой порукой, чужаков не берут и своих не отпускают. За лето намоют золотишка, за зиму спустят заработанное, а в марте снова в тайгу. Предложение старшего для Сергея было неожиданным, но прежде чем оно прозвучало, ему были заданы вопросы.
– Дизель знаешь?
– Крутил генератор в армии.
– В тайге бывал?
– Три года в геологоразведочной партии состоял.
– Тогда лады, пойдешь с нами снова в тайгу не пожалеешь.
Предложение было соблазнительным, и горно-обогатительный комбинат в Слободе стал отдаляться и совсем исчез из сознания, когда Сергей согласился. Ваня не улетел в Слободный, его завернули, он был слаб характером, им можно было понукать. В артель Сергей влез сознательно, ему виделись новые приключения на золотодобыче. Весть о горных ручейках и стремительных речках, затерянных в тайге, полных золота, издревле привлекала золотоискателей. Были местные старатели, были приезжие из центра России, хаживали через границу иноземцы, в основном китайцы, всех их привлекал адский камень, за него готовы были сложить голову. Много легенд родилось на этой земле среди добытчиков, скупщиков и простого люда.
Передавали байку, что Сидор из Овсянки нашел в огороде слиток золота с царскими вензелями, а старожилы припомнили, что в двадцатые годы недалеко от его огорода затонул японский пароход, на котором японцы увозили золото с приисков, а партизаны не дали им уйти и расстреляли пароход. Найденный слиток не иначе как из японского парохода. Река Выя часто меняет русло после паводка, на много верст топит земли в половодье, ворочает камни, выворачивает деревья, может в потоке и принесла оброненный слиток. Раньше золотишко больше мыли вручную, драг стояло мало, часто использовали труд заключенных. Добытое золото берегли и охраняли строго. Если набиралась партия в несколько пудов, то ее отправляли на Большую землю под усиленным конвоем в легкокрылых самолетах "кукурузниках". Для охранников инструкции были лаконичными и категоричные – в случае нападения бандитов и опасности потери груза самолет должен быть взорван. О судьбе охранников в этом случае ничего не оговаривалось. Так и было однажды на Колыме. Как утверждают тогдашние свидетели, когда на борт напала группа освобожденных по амнистии в пятидесятых годах зеков. Охранник был смел и скор, не допустил захвата государственного имущества, взорвал самолет вместе с золотом и собой. Уцелевших зеков отловили и заставили промывать землю на месте, где был взорван самолет. Все добро до единого грамма было возвращено.
Как ни мыли золото из грунта, песка, ни добывали в глубинных шахтах проходкой по золотоносным жилам, его еще много осталось в местных краях. Осведомленные люди баяли, что после очередного заседания ответственных за золотодобычу работников специально возили в потаенное место, где на корнях поваленных бурей деревьев россыпью лежали самородки величиной с грецкий орех. Добыча золота в этом месте была бы самой легкой, но это был стратегический запас государства.
Повседневная работа артельщиков или старателей-одиночек не сулила богатых находок, днями они слонялись по берегам ручейков и речушек, мыли песок в лотках, искали золотую жилу. Останавливались, если проба в шайке на дне промывочного лотка давала десять и больше знаков, то бишь золотинок. Тогда в работу включались кирка и лопата, нехитрый инструмент частного промысла. Позже у старателей артельщиков появилась техника, ее давали артели на срок, как дают спецодежду и харчи, на весь сезон. В поисках удачи летом в тайге бродило много бичей, зимой они отлеживались в городских котельных, в туннелях с паровыми коммуникациями, а по весне выползали из нор на свободную охоту. В артель их не брали, народ ненадежный и пьющий без меры, работать не любит, могли сбежать в разгар сезона и унести с собой все, что только можно унести.
От нежданных гостей отбрехивался пес невесть как попавший в артель и прозванный Жмуриком. Артельщики пришли в тайгу в начале марта по наводке геологов и поселились в заброшенном зимовье на берегу гармаканющего ручья, его так и прозвали "Гармакан". Вода в нем быстро спала после половодья из-за малоснежной зимы. Ручей вошел в свое русло, открыв каменистые берега, но оставался мутным и холодным. Вначале били шурфы, искали жилу, потом вели земляные работы по вскрытию золотоносной породы, а уж после сооружали ступенчатые лотки, в которых мыли породу в проточной воде. Если был бульдозер, работа шла веселей, а так все вручную лопатой и киркой. Бульдозер был, на него посадили Сергея.
В марте ночью еще подмораживало, жиденькая прошлогодняя трава, как жестяная, ломалась под ногами, неторопливое утро высветило небо, ветер тронул губы, пробежал по волосам, качнул деревья. Только к полудню становилось теплее и оживал птичьими голосами ельник. Рабочий день у старателей начинался с самого раннего утра и заканчивался с вечерней зарей. У Вани свои заботы, накормить артельщиков. При нем было ружье и собака. Жилье было оборудовано нарами, спали на прошлогоднем сене.
Электрический свет и водяное отопление имеет цивилизованное преимущество, но никогда не заменит свет и тепло костра. Легкое дуновение ветерка укачивает тишину и выдувает синие огоньки на угольках. Хмурик лежит поодаль от костра, иногда вскидывает голову, прислушиваясь к звукам, ведомым только ему одному, поводит носом, шевеля ноздрями, чувствует запах готовящегося варева. Ложились поздно, ни у кого не тряслись руки, тело не знобило от перепоя, сон был без кошмаров в один заход. Чем больше чернели на солнце артельщики, тем неестественно бледнел Ваня. После того, как в аэропорту его завернули назад, он выполнял свои обязанности повара в тайге, но был вялым и неряшливым.
Лето в разгаре, солнце замерло над тайгой, растекалась теплынь, присмирели сосны, только мошка плотным облаком порой окутывает с ног до головы, тогда нужно бежать со всех ног на камни или к воде, где ветерком продувается спасительное место. Из распадка тянет прохладой, струя воздуха насыщена запахом цветущих трав. Там между сопками в летнее солнцестояние прячется разная живность, там хозяин медведь. Он неторопливо вышел к зимовью, повел по сторонам головой, мордой потерся о ногу, отгоняя назойливых слепней от глаз, присмотрелся. Непривычный запах домашнего быта привел его к окошку жилухи. В это время поблизости никого не было, артель трудилась в километре от базы, Жмурик был с ними, а повар Ваня промышлял с ружьишком в бору. Медведь не искал двери, он влез в окно, которое было очень маленьким по сравнению с его размерами, вернее не влез, а вполз, протискивая свое тело в узкую щель. В избушке постоял, выхода не нашел и выломал противоположную окну стену. Жмурик первым учуял гостя, прибежал и заливисто со злобой начал брехать на медведя, Ваня увидел только спину уходящего зверя и бросился к товарищам. Когда все собрались, было уже поздно, только след от могучей лапы, как печать на память, остался на стене зимовья.
Расчеты со старателями производили в начале ноября, но не просто было рассчитаться с артельщиками. Сначала все шли в загул, оттягивались старатели как в старые времена, не скупились на мордобой. На третий день свальной попойки с женщинами легкого поведения, Сергей понял, что нужно сматываться, Ваня тоже готов был вырваться из цепких рук собутыльников. Они не поехали в аэропорт, а на попутной машине доехали до ближайшей от города железнодорожной станции и пересели на поезд. Ваня отправился к сестре в Саратов, а Сергей решил остаться в Сибири, дома ему нечего было делать, там его никто не ждал. Он знал, что Марина вышла замуж, у нее ребенок и, может быть, поэтому тяготило его возвращение к прошлому. На заработанные в артели деньги все равно машину не купишь, так как их в свободной продаже не было, а они распределялись по организациям и предприятиям. Идея остаться в Сибири пришла к нему внезапно, после встречи с геологами, они возвращались с полевых работ после летнего сезона в Ленинград для обработки собранного материала. Сергей был парень решительный в выборе своего пути, поэтому он без колебаний поехал с ними, чтобы устроиться в изыскательскую партию, формировавшуюся в Ленинградском отделении "Гидропроекта".
Задачей изыскательской партии было детальное изучение реки Выи и выбор места для строительства плотины будущей электростанции. Ни один год геологи изучали русло и берега реки и пришли к выводу, что лучше створа в Черных воротах для плотины не найти. В этом месте скалы теснили реку с обеих сторон, именно здесь выходил к поверхности наиболее сохранившийся скальный массив диоритов, чуть ниже по реке скала уходила в глубину, а выше ворот была трещеноватой.

10.
Эдиком Михалевым всецело завладела мечта попасть за границу, он знал, что там не медом намазано, но можно подзаработать денег, чтобы купить кооперативную квартиру и машину. Сейчас он жил с матерью в девятиметровой комнате в коммунальной квартире на семь семей. Он женился и имел ребенка, но не сошелся с женой характерами и ушел от нее. К этому времени профессия фотографа его больше не интересовала, любителей халтуры с кладбища вытеснили, фотографирование усопших вошло в прейскурант ритуальных услуг. Прельстившись большими заработками, он устроился в проектную контору закрытого ведомства по проектированию тюрем, но и там долго не усидел, оттуда за границу не посылали.
Эдуард, как инженер строитель, был принят в институт "Гидропроект", который располагался в Ленинграде на Петроградской стороне, его включили в группу проектировщиков Выйской ГЭС под руководством опытного проектировщика, ветерана Отечественной Войны Котляра Иосифа Артемьевича. "ГИП", как сокращенно называли главного инженера проекта, Котляр был мало разговорчив, даже с виду сердитый и углубленный в свои мысли, при этом он откидывал голову и закрывал глаза. Во время войны он был ранен в ногу и с тех пор хромал, иногда рана обострялась нестерпимой болью, но он на жаловался, терпел. Вступление в должность для Эдуарда началось со встречи с ГИПом, он листал кадровые документы поступавшего на работу и, ни слова не говоря, уголком написал – "согласен".
Изыскательская партия, в которую попал Сергей, состояла из отдельных групп, занимающихся каждая своим делом, связанным общей задачей. Гидрологи изучали сток реки Выи, расход, скорость течения, длительность паводка, его величину и режим течения. Геодезисты прокладывали трассы будущих магистралей, автодорог и переправ. Геологи изучали строение пород, скальных и мягких грунтов, искали наилучшее место для сооружения плотины, разведывали местные карьеры песка, глины, гравия, необходимых для строительства. От будущей ГЭС существующая Транссибирская и строящаяся Байкало-Амурская магистрали находились на одинаковом расстоянии. Для молодых специалистов и опытных проектировщиков, так же как и для изыскателей, всегда представлялись любопытными всякие сведения о предстоящей работе, особенностях местного климата в зоне строительства, географических условиях и социальных проблемах. По этому поводу при институте проводились конференции с участием заинтересованных лиц и приглашенных со стороны. Сергею особенно запомнилось выступление инженера А.А. Побожко, изыскателя путей сообщения в тех местах. Он мастерски описал историю края и своенравный характер реки Выи.
"Начав свой бег на границе с Монголией, многоводная река прорезала ущелье сквозь теснившие ее горы и вырывалась в просторную котловину, дальше она замедляла свой бег при широком разливе, но была быстрее, чем волжская и днепровская воды, сила потока умножалась большим уклоном русла. Длина водных путей по реке такая, что если в верховье она освобождалась ото льда в апреле, то в низовье ледоход заканчивался только месяц спустя. Также замерзают протоки нижнего участка реки, впадающей в Северный Ледовитый океан, на месяц раньше, чем исток. Территория, по которой протекала река, соседствовала с империей Чингисхана, Тунгусская цивилизация, некогда расцветавшая на ней, погибла под копытами завоевателей. Все было разрушено, сожжено, разграблено, растащено по кибиткам, на опустошенной земле пасли скот. Неизменной оставалась только река, которая вместе с пенной водой приносила не меньшую беду для жителей. В период паводков вольная вода выходила из берегов и затопляла равнину, гибли покосы, пропадало сено, рушились мосты, разбивались сплавки леса. Когда паводок на подъеме, река прогибается на стрежне, и все украденное – деревья, трупы животных, разрушенные дома, бочки, лодки – тащит по центру. При спаде воды река вспухает посередине и оставляет часть добычи в долинах и протоках. Остались на отмелях ненужные котлованы, заполненные водой, песчаные косы возникали между прибрежных кустов, пучки сухих веток и трав застряли в кронах берез, указывая на высоту подъема воды в паводок. После отступления половодья вода в реке мутная и холодная, подводный гул продолжает доноситься из глубины, а около берегов вода ластится у ног, как будто просит прощения за содеянное. В створе Черных ворот река в вечном гневе, выше по течению положе склоны сопок, долины ручейков покрыты марями с мощным моховым покровом. За лето мари протаивают на полметра, вечная мерзлота держит землю в тисках, хилые лиственницы и березки, растущие внаклон, обреченно стоят на марях. Все это навсегда уйдет под воду после возведения плотины высотой в сто метров. А под марями лежат месторождения нефти, газа, угля, разных руд. Разве может окупиться строительство ГЭС при потере полезных ископаемых, на покрытие этих потерь понадобится не одна сотня лет работы ГЭС на полную мощность".
– Главный должен ответить, такое нельзя терпеть, – вслух заявил сосед Сергея, которым оказался Эдуард Михалев.
Слово предоставили Котляру. Тот взобрался на трибуну, задрал подбородок, как бы соображая о чем говорить, и начал с уважительного обращения к оппоненту.
"Глубокоуважаемый оппонент известный землепроходец и нет никакого сомнения в правдивости его информации. Однако, убедительных доводов против строительства гидростанции на реке Вые мы не услышали. Напротив, приведенные красочные примеры подтверждают необходимость зарегулирования стока реки. Проектируемая плотина обеспечит надежное ведение сельского хозяйства на равнине, сплотку леса для сплава, наконец, гидростанция при плотине даст электроэнергию обширному региону, в том числе строящейся Байкало-Амурской магистрали. Все это направлено на повышение социальных благ людей, живущих не только в данном регионе, но и за его пределами. Что касается полезных ископаемых, так в зоне затопления их нет, так показали изыскания геологов. Расходы на строительство гидроузла окупятся за восемь лет".
Когда Сергей вышел на перекур, Эдуард потянулся за ним. Сергей привлекал его необычностью манер, колоритностью фигуры и образностью сравнений в рассказах о тайге. Их общение продолжилось в ресторане, где Сергей, не скупясь, угощал, а Эдуард не преминул воспользоваться халявой. Речь шла о золотодобытчиках, жизни в тайге, трудностях физического напряжения, в подтверждение Сергей показал свои мозоли на ладонях.
–  Небось мозоли от онанизма? – спросил захмелевший Эдик и раскатисто засмеялся своей шутке, а потом доверительно сообщил, что можно больше заработать головой, а не руками, если попадешь в загранку.
Но судьба распорядилась иначе, командировку Эдуард Михалев получил, но не в сторону границы, а на стройплощадку Выйской ГЭС. Он не хотел и думать, что так закончатся его мечтания, и принимал нынешнее свое положение и выполняемую работу за трамплин, который вынесет его в легкий полет удачи. Рабочая поездка на стройку была для главного инженера проекта обычным делом, но он очень трудно переносил перелеты. Вместе с ним в этом рейсе были Эдуард Михалев, как ведущий инженер проекта, и Сергей, принятый инженером-механиком в изыскательскую партию. Сергей больше не искал общения или тесной дружбы с Эдуардом, но случай опять свел их вместе и он стал невольным свидетелем происшедшего.
Иосиф Артемьевич, несмотря на свой неприступный и угрюмый вид, обладал тонким юмором, иногда говорил о себе с насмешкой на грани цинизма. То, что он был ранен в ногу на войне, знали все, а то, что вторая пуля пробила ему легкое навылет, мало кто знал. Вторая пуля чудесным образом помогла ему излечиться от туберкулеза, который внезапно открылся в условиях блокадного Ленинграда. Затянулась рана, а с ней закрылась туберкулезная каверна, правда уже в тыловом госпитале. Кресла в самолетах весьма неудобны и для здоровых людей, а для калек тем более. Видно было, что главному неудобно сидеть, некуда было положить ногу, что он страдает, мелкий пот выступил на лбу. Эдик понимал свои задачи непосредственно, он помог шефу вытянуть ногу, помассировал ее, укрыл пледом, получил благодарный кивок от Иосифа Артемьевича.
Прибывших на стройку встречали традиционным обедом в рабочей столовке, иногда с тостами в честь промежуточных успехов, но все понимали, что главное дело впереди. Краеугольным событием этого дела было перкрытие реки, а пока велись подготовительные работы. Поселок Домнак, где разместился штаб строительства, прежде ничем не отличался от других. В нем коренные эвенки и пришлые, чаще потомки ссыльных, которые впервые появились при царе-батюшке, потом при Керенском, а потом до войны и после нее и при Советской власти, жили в деревянных рубленных из лиственницы домах. Селились близко к реке, но земледелием не занимались, рискованное было дело, никто не был уверен, что соберет урожай. Занимались охотой, рыболовством и золотодобычей. Река еще стояла подо льдом, но в некоторых местах в излучинах промоины дымились холодным паром, который оседал куржаком на прибрежных кустах. До поселка зимой грузы доставлялись по льду, нередки были случаи потери машин, попавших в полынью. Строительство не останавливал и сорокаградусный мороз, все было нацелено на решающий штурм своенравной реки. Здесь для Сергея наступил новый этап в его жизни. Изыскательская партия была оснащена техникой не чета той, которой снабжались поисковые группы. Она имела буровые установки, передвижные электростанции и прочее, и прочее. Это давало возможность работать с большей отдачей, и теперь Сергей был не разнорабочим, а механиком при технике.

11.
Примчалась как ветер, вихрем взлетела на третий этаж, на минутку задержалась у звонка и заговорила вздрагивающим и прерывающимся голосом в открывшуюся дверь:
– Здрасьте вам. Я Варвара.
Мама Лена расширила глаза и с удивлением произнесла:
– Свят, свят! – будто бы отстраняясь от неожиданного видения.
Перед ней стояла задорная девица, с испугом в глазах от своей решимости, смотрела тревожно и радостно.
– Варенька, ты ли это? – Мама Лена протянула к ней руки, привлекла к себе.
Да, эта девушка когда-то была маленькой Варей, которая цапалась с Вовкой во дворе старого дома и искала защиты у бабушки Лены, если ее обижали. Это она залезла под кровать и плачущим голосом взывала: "Толик, не отдавай меня!" - когда ее увозили отец и мать к новому месту жительства.
Увидев Анатолия, она повисла у него не шее, поцеловала и проговорила, порывисто отстраняясь от него:
– Толик, ты был намного больше, я запомнила тебя великаном, который все может и умеет.
Говорок у нее был не здешний, она растягивала слова на ударных гласных и акцентировала букву "о", совсем так, как окают в Поволжье. Поступки ее были непосредственны и милы, поэтому простительны. Лицо ее напоминало еще незабытый образ Антонины Михайловны, только белокурые волосы не лежали мягкими волнами на плечах, а были коротко подстрижены, что придавало ей лихой вид. Ее взгляд широко раскрытых глаз был направлен навстречу всем событиям, которые происходили или могли произойти. Хотя она трещала без умолка, рассказ ее был краток: "закончила десять классов, проявила способности к рисованию, приехала поступать в Строгановское училище". В подтверждение сказанного она развернула планшет и показала свои рисунки, словно они являлись оправданием ее внезапного приезда. Удивительным в рисунках было то, что они не несли отчужденной информации, не были пейзажами с натуры, а скорее всего напоминали драматические произведения, выраженные в лицах, одежде, манере поведения. Луна и солнце принимают человеческие лица в композиции страданья и любви, застенчивая любовь представлена в образе молоденькой девушки, в глазах оленя отразилась бескрайняя тундра.
Анатолий не был знатоком живописи, но и то немногое, что показала Варя, поразило его смелым перевоплощением обыденного в высокий дух романтизма, во всем чувствовалось влияние матери.
В разгар беседы явилась Валентина, Варвара как-то подобралась и уставилась на нее почти в испуге, но продолжала по инерции свое повествование, пока голос Валентины не остановил ее:
– Копия Антонина Михайловна, нашей русалки.
Валентина развела руки, как бы готовясь обнять Варвару, та ответила скороговоркой:
  – Я извиняюсь, кто Вы будете?
– Ученица твоей мамы, –  неуверенно промолвила Валентина – или я ошибаюсь?
Ее серые глаза светились радостным взглядом. Варвара вскинула глаза и ответила с вызовом, словно бес заносчивости вселился в нее:
– Антонина Михайловна моя мама.
В ее ответе чувствовалась внезапно возникшая неприязнь к Валентине, инстинктивно она сознавала, что Валентина, которую она никогда не видела, будет стоять на ее пути, и в ней пробуждалось еще неиспытанное состояние ревности.
– Как поживает Антонина Михайловна? – ровным голосом продолжала спрашивать Валентина, не обращая внимания на поведение Варвары, напоминающей беспокойно всклоченного воробья.
– Мы живем хорошо, я окончила школу, в которой мама преподает русский язык и литературу, папа уже не летает по возрасту и работает диспетчером на аэродроме, я приехала к бабе Лене, и буду здесь жить.
Варвара говорила чуть медленнее, чем прежде, при последних словах быстро оглянулась на бабу Лену.
– Поживи у нас Варя, поживи, – в тон ей ответила мать Анатолия, – будешь в Москву ездить от нас, теперь электрички ходят каждый час.
– Еще вопросы будут? – с нескрываемым раздражением спросила Варвара.
– Нет, теперь достаточно, – примирительно ответила Валентина и пошла в комнату Анатолия.
Вскоре и Анатолий отправился вслед за Валентиной. "Совсем как нечужая" подумала Варя и, не постучавшись, ворвалась в комнату с известием:
– Вам письмо, – и отдала незапечатанный конверт, подписанный знакомым подчерком Антонины Михайловны.
Анатолий разгладил помятый уголок письма, словно лаская конверт с неожиданным посланием, отложил его в сторону и сказал:
– Спасибо. Скажи бабушке, чтобы накрывала на стол, мы сейчас придем.
Анатолий и Валентина молча сидели в креслах, и каждый думал о своем. Валентина о том, что приезд Варвары это беда, а Анатолий о Варваре: – "Какая она чудесная девушка". Он никогда не забывал своих прежних отношений с Антониной Михайловной и никого еще не нашел равной ей. В то же время он жалел Валентину и боялся обмануть ее чаяния создать семью. Валентина вскоре ушла, она старалась скрыть свое состояние, когда внутри будто лопнула струна, недавно так минорно звучавшая, и возникло беспокойство за будущее счастье.
Оставшись один, Анатолий читал письмо Антонины Михайловны. Она с откровенной досадой сообщала, что за десять последних лет ни в толстых, ни в тонких журналах не встречала его имени. Как он распорядился своим талантом? Неужели все надежды на него не оправдались? В конце письма она призналась: "Милый мой ребенок, в своей жизни я снова сделала опрометчивый шаг, но прошлого не вернуть. Я Вас люблю и понимаю, что наша любовь не могла длиться вечно. Мне уже за сорок, убывают силы и вдохновение, Вы же молоды и прекрасны душой, с чутким характером и отзывчивым сердцем, с чистыми помыслами и благородством поступков, и такой для меня далекий. Берегите Варвару. Она отзывчивая и нежная девушка, но как и все в ее возрасте, бывает порывистой и несдержанной".

12.
После летних полевых работ геологи возвращаются в институт для обработки собранных материалов, необходимых при проектировании. В зимние месяцы им предоставляется отпуск, и лишь к весне они собираются в партии и разъезжаются по рабочим местам.
Сергей не считал, что удачно провел отпуск дома в Риге. Он не знал, чем заняться, прежние друзья обзавелись семьями и не были расположены к широкой гульбе, кроме добрых улыбок и похлопывания по спине ничем другим не могли выразить радость встречи, а в тайне думали о нем как о не состоявшемся человеке без болта в голове. И ему было не интересно слушать семейные разговоры о новых гарнитурах по схожей цене, мелком расчете перехода на выгодную работу, нарядах для пляжа и театра, во всем он видел меркантильный подход и понял, что в Старом свете нет ему места, поэтому возвратился в Сибирь. Но по пути заглянул к Марине.
В квартире Серовых он появился под вечер с большой подарочной коробкой. Все полагали, что в ней кукла для Вики, а там оказалась большая грузовая машина-самосвал для перевозки песка, кузов у нее поднимался и опускался, что вызвало неописуемый восторг у маленькой девочки. Сергея встретили радушно, накрыли стол, он стал центром внимания, и говорил, говорил, больше обращаясь к Вике. Ему показалось, что семья у Марины совсем не похожа на семьи его друзей. Послушать землепроходца новых земель собрались и друзья Вячеслава. Среди них Анатолий с Валентиной, младших представляли Вика и племянник Вячеслава Володя уже юноша.
– Впервые я с ним встретился в пути, мы ехали на машине на рыбалку, а он перебегал дорогу. Если вы не видели чертенка, то он то как раз и похож на него. На тонких ножках с загнутым кверху хвостом, прижатым к спине, с вытянутой вперед мордочкой так, что ушки торчат маленькими рожками, он деловито семенил поперек дороги и, казалось, совсем не испугался машины. Он как бы играл с нею, потому что через несколько метров он снова выскочил из кустов и побежал назад, также деловито, а может, это был уже и не он, а другой.
– Кто же это, кто? – не вытерпела Вика.
– Это таежный зверь, земляная белка. Она питается орехами и семенами, а называется бурундуком. Как говорится в старой сказке, хитрому зверьку медведь поцарапал спинку, вот поэтому теперь и видны на его спине следы медвежьих когтей в виде рыжих полосок на темной шкурке.
Сергей продолжал свою побасенку:
– Зверь не только хитрый, но и любопытный. Расположившись на поляне, мы разожгли костер, готовились пить чай. Сидели молча, было тихо, кто-то подремывал. Бурундук вынырнул из-под корней дерева, пробежал черными бусинками глаз из стороны в сторону, принюхиваясь, повел усатым носом и увидел кусочки сахара, вывалившиеся из пачки. Убедившись, что ему ничего не угрожает, он очень проворно подскочил к кусочку сахара и попытался запихнуть его в рот. Бурундуки, как всякие белки, закладывают орехи или семена за щеки, а потом складывают их в хранилище на зиму. Кусок был явно больше его рта, тогда бурундук, воровато оглядываясь, стал передними лапками катить сахар к себе в норку. Мы засмеялись только после того, как он скрылся вместе с сахаром в своем жилище. Как постигли местные ребята приручать бурундуков, про то одному богу известно, только делали они это очень незатейливо. Сначала бурундука загоняли на дерево, потом оттуда его снимали шестом с петлей. После трехразового купания в бочке с водой он становился смирным и не пытался никуда убежать, мог спать под подушкой, лежать на плече в виде аксельбанта и ел все, что давали, но обожал орехи.
– Все же живой бурундук лучше, чем железная машина, –  с горечью произнесла Вика.
– Зверей нам в доме не доставало, – возразил Володя.
– А я слышала байку, что бурундуки очень чувствительны к обидам и могут совершать серьезные поступки, – вмешалась Марина. – Кладовую бурундука нашел медведь, было это поздней осенью, разгреб захоронку под корнями и съел все орехи с большим удовольствем и оставил бурундука на всю зиму без пропитания. Когда бурундук вернулся к себе и увидел вероломство медведя, он повесился на роготульке свободной от листьев ветки дерева. Так и увидели его поведавшие о происшествии, висящим вялой шкуркой над разоренной норкой.
Все замолчали, задумались и даже загрустили. Сергей не считался бы таким отчаянным говоруном, если бы не вывел компанию из оцепенения. Он начал новое пространное повествование, завлекая внимание своих слушателей.
"Когда розовый туман окутывает сопки и воздух наполняется легким дурманом цветущего багульника, начинается извечная охота на хариуса. Его ловят в быстрых речках, в которых вода кружится вокруг выступающих на поверхность камней. Чтобы выманить осторожную рыбу, нужно методично обстреливать блесной на спиннинге камень со всех сторон. Хариус, а по местному "харюза", берет стремительно, если он есть. Если его нет, переходи дальше от камня к камню, рыбалка в постоянном передвижении, а пойманную рыбу обычно кладут на берегу под мох, где еще остались признаки вечной мерзлоты. Собирали рыбу на обратном пути. Радостное возбуждение охватывает рыболова, поднимает настроение, в азарте желаешь рыбы больше и больше. По сторонам не смотришь, берег ощущаешь подошвами сапог, взмахи спиннингом механические, трепет рыбы на крючке вызывает частое биение сердца. Несмотря на дикую увлеченность рыбалкой, не пропадает охотничья осторожность, спиной, затылком чувствуешь присутствие кого-то. Он тебе мешает, отвлекает, наконец. Это ощущение заставляет оглянуться, посмотреть вокруг себя. По блеску глаз из-за куста, по черному влажному носу, обрамленному буро-рыжей шерстью, я узнал медведя. Скользя по камням, исхлестанный ветвями встречного кустарника, я взлетел на взгорье, схватился за ствол лиственницы, задохнувшись от сумасшедшего бега. Снизу с реки доносился треск ломаемых веток убегающим в другую сторону косолапым".
– Зачем медведь подглядывал? – нетерпеливо требовала ответа Вика.
Володя сидел, нетерпеливо ерзая на стуле, желая высказать свою догадку. Было понятно, что медведь кормился, воруя пойманную рыбу. Так и шел он за Сергеем по берегу, пока не испугал его шумный побег Сергея. Этим рассказом можно было бы и закончить вечер встречи с Сергеем, но неожиданный звонок в дверь возвестил о приходе нового гостя. Его приход всех удивил и обрадовал. Появление нового человека не уменьшило общего подъема настроения. Но повернуло разговор на другую тему.

13.
Кладбище располагалось выше города на Красной горе, с нее были видены кругами спускавшиеся улицы с деревянными домами, а ниже город опоясывали кварталы нескольких многоэтажных домов. Отец Николай знал, что в одном из них живут его друзья Анатолий и Вячеслав. Его визит в тот вечер был неожиданным и приятным. Из незнакомых ему представили Сергея, Валентину близкую подругу Анатолия он знал еще по школе, ее пунцовые бантиком полные губки были памятны ему с тех пор. Жену Вячеслава Марину он никогда не видел, однако заранее знал, что встретит ее и их маленькую дочку Вику. Вика стояла рядом с отцом и удивленно смотрела на отца Николая, когда он снял шляпу, расплел косичку, и длинные волосы рассыпались по его плечам.
Во взгляде отца Николая светилась грустная доброта, несколько смущенный шумной встречей он снял очки и протер замшей стекла. Для всех, кто знал его раньше, было удивительным, то, что он больше не косил глазами, все также выступал прямой нос на лице, переходя в покатый лоб без переносицы, но глаза, глаза смотрели прямо и, казалось, улыбались. Чтобы упредить вопросы, он оповестил, что глаза на место поставил хирург.
Все время, пока поднимали тосты за встречу и дружбу, отец Николай не мог не заметить, что Сергей ведет себя беспокойно, часто посматривает на него, проявляя нетерпение. Опыт многократных исповедей прихожан его церкви, ждавших от отца Николая совета, доброго слова и прощения малозначимых грехов, заложил в сознание его столь много примеров поведения страждущих, что с первого взгляда он мог определить, какие терзания мучат совесть человека и чего он хочет. Поэтому он мог ожидать от Сергея каверзных вопросов, готов был к этому, ощущал трезвость своего разума, словно раскрывал знакомую книгу и перечитывал запомнившиеся места.
– Святой отец, – несколько ерничая, обратился Сергей.
Глаза его искрились, лицо расплылось от выпитого. Азарт предстоящей игры овладел им.
–  В чем цель жизни? То ли это вечный поиск истины, а может удовлетворение своих потребностей или в продолжении рода?
За столом перестали бренчать вилками, настороженно смотрели на Сергея, ожидая от него нетактичного поступка, как бы чего-нибудь не отчебучил. Отец Николай выдержал паузу, вытер бумажной салфеткой рот. В это время Валентина не выдержала и высказала свое мнение:
– Человек рожден для счастья, как птица для полета, – и тихим от смущения голосом добавила, – кажется, это Чехов сказал.
Отец Николай оглядел собравшихся и процитировал святое писание, перефразируя некоторые строки:
– Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте. Нам предназначена власть над водами, над воздухом, над полями, птицами и животными по всей земле в качестве представителя Бога. Наша цель управлять Божьим творением на земле, врастать в Бога, поступать как он. Назначение человека – прославлять Бога, слушаться его, быть близким к нему.
– А в чем тогда счастье человека? – не унимался Сергей.
Отец Николай спокойно снял очки и не задумываясь ответил:
– Если вы служите богу, счастье прибудет с вами, вы будете счачтливы, невзирая ни на какие мелкие проблемы в жизни.
– А мне кажется, – перебил Сергей, – счастье это мгновение, момент удовлетворения желания, вершина достижения цели. Ожидание этого мгновения, предчувствие счастья сильнее по ощущениям, чем само счастье. После наступления мгновения счастья приходит покой и равнодушие. Нельзя пребывать постоянно в одном мгновении.
– Остановись мгновенье, ты прекрасно! – вступил в разговор Анатолий. – Это еще Фауст высказывался о счастье.
Отец Николай все также размеренно, словно на проповеди, продолжал, не замечая вмешательства:
– Если цель мелкая, то и счастье недлительное, его можно растратить или потерять, например, разбить любимую машину, найти непустой кошелек, прочитать интересную книгу. Наивысшей ступенью счастья – служение Богу.
– Нет, нет, – покачивая головой в знак отрицания, проговорила Марина, – считаю, что счастье является результатом сложения двух составляющих: желания достигнуть чего-то и достижение желаемого.
Сергей не унимался, приставал с вопросами к отцу Николаю:
– Святой отец, скажи мне, отчего верующие в загробное царство, блаженство в раю не спешат туда, а хотят пожить как можно дольше в этом неблагополучном мире?
– Чтобы попасть в рай неземной, нужно спасаться. Всем дана возможность замолить свои грехи в этой жизни в сроки, определенные свыше. Только Бог всевластен над жизнью и смертью, он знает кого и когда призвать к себе.
– Хорошо, я должен праведно жить и ждать призыва, тогда почему одних Господь призывает слишком рано, а других не спешит взять к себе и спасает иногда от неизлечимой, казалось бы, хвори?
– На все воля божья, Бог вездесущ и справедлив, –  ответил отец Николай, не волнуясь и не повышая голоса.
–  На все воля божья, воля божья  везде, – раздумчиво произнес Сергей, потом спросил, – Отче, вы верите в чудеса?
– Мне пришлось провожать в последний путь немолодую женщину, после причастия она поведала, что денег у нее нет и нечем заплатить за требу, но у нее есть старинная икона Богоматери, которую завещает церкви. Это была икона Суздальского письма, на ней изображена Богоматерь с младенцем, а вокруг ее лика картинки двунадесятых праздничков. Лик Богоматери едва просматривался сквозь потемневшее олифовое покрытие. Известно, что олифа теряет прозрачность через девяносто лет, а икона была написана и того раньше. Святыню поместили рядом с распятием Христа и зажгли перед ней лампаду, через несколько дней икона ожила. Луч, упавший сверху через световой барабан, высветил пурпурную мантию Богородицы, заиграли красками празднички. Мне посоветовали убрать чудесную икону в кладовую, подальше от воровского глаза, туда, где хранилось церковная серебряная утварь. Наутро икона потускнела на новом месте. Снова вынесли ее в храм, икона вновь ожила.
Сергей больше не отважился на вопросы, он остался доволен беседой с отцом Николаем, но хотел, чтобы последнее слово осталось за ним:
– Религия, как и искусство есть плод человеческого сознания, у не нет генетических корней, вера в бога внедряется в умы детей и не передается по наследству. Чудеса, тайна, авторитет – все это атрибуты церковной власти над людьми.
Отец Николай не был бедно развитой натурой, бесплодным начетчиком, годы оставили свой след, из непоседливого насмешливого шалуна он превратился в задумчивого, спокойного человека. На последние слова Сергея он ответил тихой улыбкой бесконечного сострадания.
– А ты что молчишь? – Марина толкнула в бок мужа.
Вячеслав не заставил себя ждать:
Я атеист, поэтому не поверю в чудо, если оно не станет очевидным фактом, я должен не только его один раз увидеть, чудеса должны повторятся как в научном опыте.
Последний вопрос отцу Николаю был задан одним из присутствующих на вечеринке явно с провокационной целью.
– Грешен ли ты батюшка?
Отец Николай достал из нагрудного кармана бумажник, вынул из него три рубля, протянул Анатолию деньги и сказал:
– Толик, прости бога ради, что трояк спер у тебя в первом классе.
Анатолий встал из-за стола, обнял Николая и сказал на ухо, так чтобы все слышали:
– А я у тебя жмых украл из мешка в то же самое время.
Они стояли друг против друга и смеялись, их смех заразил остальных, смеялись от души и выпили за жизнь, за новые встречи.
Но новых встреч не было долго, дороги жизни разлучили их на десятилетия.

14.
Не оставалась надолго квартира Вячеслава без гостей, через год заявился Женька с Онеги, хорошо знакомый по Волго-Балту. Там судьба свела его с докторшей Ириной, и он после окончания наладочных работ уехал с ней из Вытегры. До встречи с Ириной он не мог даже в мечтах допустить, чтобы какая-нибудь женщина сказала бы ему "люблю". Она была на пять лет старше его, плотная, белобрысая с веснушками на носике и ямочками на щеках и выглядела намного моложе своих лет. Женька был целомудрен и стыдлив до крайности, считал себя негодным для женитьбы, но он поверил этой женщине и подумал, что сам бог послал ему женщину, смотрел на нее длинным проницательным взглядом, слушал ее с озаренным лицом, сам говорил порывисто и возбужденно, так что капельки пота выступали на его широком носу. Она была из семьи со строгими нравами, но и в таких семьях вырастают девушки, которым не сидится на месте, они хотят бегать, танцевать и прыгать без удержу. В перерывах между этим потягиваются и мурлыкают мотивчики в предвкушении новых удовольствий, как кошки под солнцем на полянке.
Женька полагал, что всего себя надо посвятить женщине и верил в это свято до тех пор, пока не застал Ирину с незнакомым мужчиной в своей постели. Его считали тихим человеком, а тут вдруг сорвался и полетел, не слушая оправданий и стенаний от боли. Любовников увезли в больницу с побоями, а его – в милицию. Несчастье приходит редко, но надолго. После амнистии его призвали в армию, он попал на флот, где пятилетний срок службы нельзя назвать сладким, но для Женьки он был необычным и как всегда неудачным.
Евгений решил заехать к Вячеславу, возвращаясь на Вытегру после демобилизации. На нем была матросская форма с буквой "Ф" на погонах, бескозырка в белом чехле и синяя суконка без единого значка, под правым глазом созревал зловещий синяк. Вячеслав несколько отстранил от себя Евгения, когда тот радостно тряс ему руку, и сказал, разглядывая фингал:
– Погулял матросик!
– Нет, нет! Не поверишь, с полки свалился. Спал на боковушке, ночью повернулся на бок и свалился, ударился головой о нижнюю скамейку. Синяка могло и не быть, если бы послушал сердобольную соседку, она советовала помочиться на ушибленное место, а как это сделать не сказала – поспешил оправдаться Евгений, для убедительности кивая головой.
Усаживаясь на диван, он не переставал говорить о своей службе, рассказывал простодушно, открыто без утайки:
– Сначала все шло хорошо, служил на тральщике, шоферил на командирском газике, хотя числился минером. Стояли в Кронштадте около сухихдоков. Однажды газовал по набережной и не заметил, что мост через док открыт, сам док наполнен водой, ну и влетел в него с высоты трех метров. Выплыл успешно, потом и газик вытащили, а меня списали в экипаж на береговую службу. К тому времени у меня были права не только шофера, но и крановщика. Работал на пирсе, полный порядок, все чин-чинарем погрузка, разгрузка. Раз готовили подлодку к походу, загрузили харчи и боекомплект, а в конце нужно было поднять трап. Строповщик заложил гаки в коуши, просигналил "вира", значит поднимай. Стал поднимать, сначала выскользнул из зацепки один гак, потом отвалился второй. Трап мотается туда-сюда над подлодкой, кто был на палубе, попадали вниз лицом, спасаясь от бешеного маятника. Лодка с отплытием задержалась, а меня отправили на губу.
Без смеха нельзя было слушать сказки взрослого простака, хотя это было признанием в собственной невезухе.
– Потом служба наладилась, – продолжал Евгений, – устроили меня в экипаж на хозяйственные работы, то на кухне, то на складе разгрузка-погрузка, теперь уже руками. Так, что за все эти годы автомата в руках я ни разу и не держал.
– Слушай Женька, – по приятельски Вячеслав хлопнул его по коленке, – неужто ничего хорошего не можешь рассказать про свою службу.
– Почему не могу, могу и о хорошем. Харч был правильным, если при кухне состоишь, – и вдруг без перехода в один выдох спросил о главном, с чем он и приехал к Вячеславу, – а работу у вас можно найти? Знаешь не хочется возвращаться домой, за это время в Вытегре никого не осталось, разве только два холмика отца да матери.
После некоторого раздумья Вячеслав уклончиво ответил, потому что он и сам еще не мог сообразить как помочь приятелю, но в то же время ему не хотелось оставлять его на распутьи.
– Все дело в том, что я скоро уезжаю.
– Куда? Надолго?
– Еще не знаю. Дело в том, что Марина уехала на стройку Выйской ГЭС, училась в институте, окончила три курса и перевелась на заочное отделение. Она говорит, что можно учиться зимой между летними полевыми работами.
– Но у вас же дочь.
– Вика пока останется с бабушкой.
– С насиженного места, с хорошей работы, вот так сразу от всего отказаться и уехать? – допытывался Евгений.
– Работа везде хороша, если она по душе. У меня опыт наладчика автоматики, испытателя высоковольтной аппаратуры, кое в чем разбираюсь, не пропаду, устроюсь в лабораторию защиты и автоматики на станции. Только вот станции еще нет. В ответ на мой запрос о работе просили подождать, – пространно объяснил Вячеслав.
– Ну дела! Может и меня с собой возьмешь? Я готов ехать и в дальние края, – попросил Евгений.
– Поезжай домой, жди письма, а пока устраивайся на работу по месту жительства, – посоветовал Вячеслав.
Вячеслав понимал, что Марина вольна поступать так, как считает нужным, но все же был уверен, что на ее выбор повлияла встреча с Сергеем, который явился в роли искусителя со своими рассказами о заповедных краях. Поступок жены был не ко времени, смешал все планы, надолго отодвинул научную работу, которой намеревался заняться, и лишил возможности принимать самостоятельные решения. Марина как всегда поступила по своему желанию, у нее не было сомнений, что она поступает правильно. Так бывает с деловыми женщинами, которые в работе и в жизни хотят быть первыми, в ущерб семье, с потерей привязанностей. Добиваться цели только работой в этом они видят самоутверждение, независимость и значимость. Таким женщинам не надо заводить семью.


15.
Регулярное посещение семьи Трубиных стало обычным для Варвары в воскресные дни после того, как она поступила в художественное училище с общежитием. Встречавшую ее бабушку Лену целовала и говорила без умолку, глотая некоторые слова в торопливости. Речь ее больше походила на мелодичное музыкальное произведение, которое было насыщено информацией о ее успехах, трудностях учебы, жизни в общежитии, опасности пути в электричке в позднее время и о том, что у нее порвался капроновый чулок. Если Анатолий был дома, то она целовала его, обхватив руками за шею, пыталась поцеловать в губы, при этом закрывала глаза, испытывая искреннее наслаждение, но музыкальная тема не прекращалась литься из ее уст. Валентине она обычно кивала головой, понимая, что необходимо поздороваться, как требовала учтивость, но всем своим видом показывала – надо еще посмотреть кто здесь лишний. Валентина на приветствие отвечала скупо, искусственно улыбаясь, называла ее полным именем, в то время как Анатолий звал ее Варей, а баба Лена Варенькой.
Утром воскресного дня являлся Володя, племянник Вячеслава, садился у стола и ждал, пока Варвара завтракала, потом они шли на этюды. Володя выполнял роль носильщика громоздкого этюдника, а потом терпеливо ждал конца ее занятий на природе и слушал неиссякаемую мелодию ее рассказов. Она говорила о живописи, а будущий ветеринар, а сейчас студент ветеринарного института, Володя внимал ее словам без эмоций и восклицаний, без лишних вопросов.
После того, как "бульдозер" Хрущева прокатился по абстрактной живописи, она была не то что под запретом, просто ее нигде не выставляли, авторов забыли или выслали за границу. Варвара говорила в защиту абстракционизма:
– В картинах художник пытается передать не только особенности интерьера, но и психологическое состояние человека, будь то горе, страх, радость или любовь. И только большой мастер может передать более тонкие чувства такие как неприязнь, раздражение, холод и нежность. Инструментом передачи настроения служит образ человека, его лицо, пейзаж и подбор соответствующего цвета. Возьме, например, небо. Оно играет немаловажную роль в передаче настроения и всегда является деталью чего-то главного. А почему эта деталь не может жить самостоятельно, небо могло бы быть солнечным, дождливым, облачным, лучезарным, и через него может быть передан замысел творца. Только цвет, только игра красок, не важны формы и контуры предметов, цвет сам по себе несет абстрагированное воплощение характера и настроения. Так возникает абстрактная живопись, она близка к декоративному искусству, которое в отличие от искусства подлинного не передает настроение, а вызывает его. Абстрактное искусство можно сравнить с музыкой. Большинство людей воспринимает музыку в сочетании со словами в песнях, операх, но существуют симфонии, сонаты, прелюдии, в которых нет слов, а музыка теперь уже не конкретна, и прямо надо сказать живет в отрыве от предмета, она абстрактна. Нельзя конкретно понимать произведения Бетховена, например, "Лунную сонату". Одни слышат в ней безысходную печаль, другие – тихую радость.
– Но ты же изображаешь предметы, вот эту поляну и это дерево, а они конкретны, – возразил Володя, наклоняясь над рисунком.
– Пейзажи – это школа, обязаловка для начинающих, – пояснила Варвара и сделала последний мазок не по полотну, а по носу ветеринара.
Если отношение со всеми окружающими ее людьми складывались у Вари легко и непринужденно, то этого нельзя было сказать о ее отношениях с Валентиной, потому что Варвара считала ее лишней в доме. И однажды в запальчивости заявила ей:
– Разве Вы жена Толика, его женой была моя мама.
Сказала с громким выдохом, вздернув подбородок, с алмазами в глазах.
Валентина побледнела от этих слов, сдержала внутренний порыв негодования, промолчала, проигнорировав эту вздорную выходку. Но с тех пор старалась не появляться в квартире Трубиных в присутствии Варвары. Анатолий не знал о происшедшей размолвке и удивился, когда Валентина реже стала заходить к ним, ссылаясь на занятость, и все же объяснилась под конец, сделав неожиданное предложение:
– Анатолий, давай уедем отсюда. Если ты хочешь, чтобы я жила с тобой, пусть даже в гражданском браке, освободись от Варвары. Она не даст нам покоя. Этого я больше терпеть не хочу.
От неожиданности предложенного Анатолий сморщил курносый нос, расширил глаза и недоуменно спросил:
– Куда, куда уедем? Здесь моя работа, здесь мой дом. Может быть ваш конфликт с Варварой временный. Она успокоится, поймет, что мы любим друг друга. Варя чистая, светлая девочка, и ты прекрасная женщина, – старался успокоить Валентину Анатолий, – что вам делить?
А делить было что, вернее кого. Причиной беспокойства стал Анатолий. Обе женщины ревновали его друг к другу. Примирения быть не могло. Так продолжалось несколько месяцев, пока Анатолий окончательно не убедился, что Варвара взбаламутила их уклад и саму жизнь, разделила их на противоборствующие стороны и сделала противниками, каждая женщина считала, что Анатолий поддерживает ее сторону, только баба Лена все видела и переживала за всех, но сын был все же ближе.
Варвара обладала молодостью и упорством, непримиримо пыталась вытеснить Валентину из жизни своего Толика, в ее поступках угадывалась не только привязанность к нему в детстве, но и влияние матери, постоянное напоминание которой о нем наполняло жизнь загадкой. Теперь Варвара была ее посланником и ангелом-хранителем Анатолия. Валентина не уступала в упорстве Варваре и не хотела упускать Анатолия, отстаивала свое право на счастье. Она была тактична и неуступчива, ее пухлые губки не были капризными, глаза оставались улыбчивыми, но в то же время решительными.
К этому времени Вячеслав был уже на строительстве Выйской ГЭС рядом с Мариной, звал Анатолия к себе. Останавливало лишь то обстоятельство, что нужно все начинать сначала, а ему уже ближе к сорока, чем к тридцати, в то же время охота странствий туманило сознание, опрокидывала все трезвые расчеты, и он решился. Анатолий написал заявление начальству с просьбой освободить его от занимаемой должности. Его уговаривали остаться, сули блестящую карьеру, но он был настойчив в своем решении, потому что выйти из провинции на дорогу, ведущую вверх, едва ли удастся Учитывая его опыт и безупречную работу ему был организован перевод через министерство энергетики и электрификации на должность заместителя главного инженера дирекции Выйской ГЭС.
Вавара узнала об отъезде Анатолия в Сибирь самой последней, она растерялась, казалось, что лишили части ее самой. Привязанность к Анатолию была столь велика, что она готова была ехать вслед за ним. Но как бросить любимое занятие, учебу в художественном училище и студенческую жизнь в Москве. В слезах она кричала на платформе при проводах:
– Толик, я тебя найду!
Уже знакомых нам муравьев на долгие годы свела судьба в единый муравейник1 на Выйской ГЭС, их потянуло к новым местам, вынужденно или добровольно.
"А мы едем, а мы едем за туманом,
За мечтами и за запахом тайги".


Часть VI

1.

Вольно или невольно героев этой повести свела жизнь на стройке Выйской гидроэлектростанции в Восточной Сибири.
С борта вертолета открывается панорама строительства гидроузла. В котловане для будущей плотины копошатся люди, подобные муравьям, каждый из муравьев имеет свой маневр в хаотических передвижениях, в непонятных сверху действиях, вследствие которых возникает плотина стометровой высоты, перекрывающая поток неуемной реки. Сигнальным шифром где-то внизу блистает огонек сварки, там маятником раскачивается бадья с раствором на вытянутой руке крана, здесь вяжут паутину арматуры, в узлах которой застряли люди, а бульдозер утюжит откосы, почти под отвесным углом поднимая рыло скребка. Сигналят, звука не слышно, но видны красные флажки взрывников, все замирает разом, значит обед, и в дело вступает динамит. По густому облаку выброшенной пыли можно догадаться о произведенном взрыве, готовят врезку плотины в прибрежную скалу.
Рукотворная яма (котлован) отгорожен от реки перемычкой, она потеснила реку в створе Черных ворот, но не смирила ее нрав. Река бьется о стенку котлована, брызжет пеной, вырываясь из теснины, крутит буруны и выбрасывает пузыри, потом успокаивается и широким потоком скатывается под мост.
На мосту столпотворение, люди стоят у перил, машут руками и наверно кричат. Сверху видно бревно около устоев моста посреди реки, бревно как бревно, светлое по цвету, без коры. Вертолет сделал два круга над мостом, и пассажиры различили в воде великана тайменя. Он стоял неподвижно, словно в нерешительном раздумье – продолжать или нет свой природный путь к заповедному нерестилищу.
Человек меняет характер рек, встает тормозом в наследственных проявлениях жизни, но и сам становится жертвой своей деятельности
Так река разделила жизнь наших героев на две части. Одна из них осталась в прошлом, когда они росли и учились, мужали и набирались опыта, другая начиналась здесь, где придется им испытать физические потуги и нервные срывы, и все для того, чтобы проверить свои возможности, хоть краешком глаза увидеть будущее и в конце концов сказать: "выдюжили", и считать эти годы лучшими в своей жизни.
"…Настоящее проявляется прошлым и будущим, масштабы времени меняются произвольно, фантазия вплетается в реальность, мифы прошлого оживают в современности, время становится дискретным, прерывистым …", – словами Даниила Гранина можно сказать о характере и содержании настоящей повести о муравьях.

2.
Давным-давно, десяток миллионов лет тому назад, весь край Восточной Сибири занимала обширная холмистая равнина, по которой протекала спокойная широкая река. Вся пойма реки была покрыта первобытными деревьями, густыми зарослями кустарника, буйными травами. Влажный и теплый климат способствовал жизни растений. Но активные подземные силы меняли форму земной поверхности, там, где была равнина, возникали горы, появился хребет. Он рос  и загородил естественный сток реки. Река не сдавалась и пробилась на равнину, разделив хребет на две части, впоследствии названные Коровий хвост и Сохатый, а между ними образовалось узкое ущелье – Черные ворота. Откуда пришло название реки никто не знает, только Выя была известна давно и стала популярнее сейчас, тогда в Черных воротах было намечено строительство плотины и ГЭС при ней. Этому предшествовало несколько изыскательских экспедиций, изучавших геологическую основу, собиравших инженерные и гидрологические данные о возможности постройки гидроузла в этом регионе.
Геологи – первооткрыватели, от них зависят дальнейшие изыскания. Их работа в горной местности в условиях непроходимых зарослей была тяжелой. Полчища комаров и мошкары окружали все живое, что могло двигаться. Геологическая съемка велась в любую погоду и все же за день проходили не более восьми – десяти километров. В местах, где отсутствовали хорошо обнаженные скальные породы, приходилось копать шурфы.
Сергей пришел в отряд изыскателей в самый разгар работ, хоть и был он по должности механиком в партии, но зачастую приходилось работать руками с лопатой и киркой. В хлопчатобумажном костюме, прозванном  "энцефалиткой", в шляпе с широкими полями он походил на первопроходца – поселенца "дикого Запада" из боевиков. К тому же на шляпе вместо ленты тулью охватывала бечевка, на которой болтался кисет с махрой, а это очень важно, чтобы махорка была всегда сухой, под дождем ее прячет под шляпой, при вынужденном плавании в болоте она не намокает.
Пробивать шурфы Сергей умел, вот и тогда он стоял у воротка, поднимая бадью за бадьей с грунтом из колодца, в котором сидел забойщик и долбил породу. Место было безлюдное, даже дремучее, где звери считали себя хозяевами. Непуганая медведица подошла с двумя медвежатами погодками к шурфу. Сергей уже встречался с медведями и знал, что шутки с ними плохи. Без оглядки он рванул в лес, оставив помощника внизу. Хозяйка повела носом, заглянула в глубину шурфа, тронула вороток лапой, он завертелся, бадья пошла вниз, и только после удара бадьи о дно колодца медведица отскочила, увлекая за собой медвежат. Инцидент закончился благополучно, но для Сергея имел последствия. Слава первопроходца померкла, прозвали его "топтыгиным".
Пройти четыреста километров по реке за сезон полевых работ для геологической партии невыполнимая задача, но, разделившись на две группы, двигавшихся навстречу друг другу, они сомкнулись уже поздней осенью в створе будущей плотины.
Просветленное небо еще озарялось солнечными лучами, лиственницы и березы сбросили свой покров, воздух дышит холодом, но северный ветер еще молчит. Маршрут окончен, но расслабляться еще рано, итогом их трудов станет топографическая карта местности с отметкой выхода на поверхность горных пород и полезных ископаемых. Не приведи господь упустить, не разглядеть промышленные запасы залежей какой-нибудь руды или угля, так как  в скором будущем их накроет вода. И не менее главным итогом станет изучение геологической обстановки в районе ГЭС, насколько точными и верными будут выводы, тем надежнее и уверенней станет работа проектировщиков.
Нельзя сказать, что первым было "слово", то есть проект будущего гидроузла, первыми были шаги геологов изыскателей. Проектирование основных и вспомогательных сооружений сопровождается технико-экономическим обоснованием, составлением титульных списков и смет, а исполнение всей проектной документации осуществляется под авторским надзором. Дирекция строящейся станции ведет этот надзор и финансирует стройку. Оперативную помощь оказывает строителям отдел рабочего проектирования непосредственно на месте. Главный инженер проекта (ГИП) Котляр на стройке не гость,  он глава проекта, генератор идей. Рядом с ним в качестве "адъютанта" Эдуард Михалев с толстым портфелем, всегда отзывчивый и предупредительный: "Чего изволите?"
– Вы, Эдуард Михайлович, останетесь здесь и временно замените начальника отдела, – сказано было чуть слышно, но твердо.
Михалев раздумывал: "Соглашаться сразу нельзя, но и отказаться невозможно. Может на другой день это предложение не повторится". ГИП свое решение не изменил. Так Эдуард Михалев оказался на строительстве Выйской ГЭС вместо желанной командировки за "бугор".

3.
К июню разлилась теплынь, когда сошла вода, на пойме поднялись травы и раскрылись бутоны желтых и алых саранок. Просто чудо, как сохранились луковицы в земле зимой при сорокоградусных морозах.
До медицинского пункта было недалеко, и Иван Тимофеевич пошел пешком по полю среди цветов, при неспешной ходьбе пытался унять взволнованное сердце и придумать порядок своего поведения.
"Отчего этот трепет, как у мальчишки, стыдно, что ли в моем возрасте делать опрометчивые шаги? Лучше повернуть назад, тогда пройдет и стыд, и ожидание встречи. А будет потом, когда-нибудь эта встреча?", – думал он в смятении чувств. Через несколько минут он увидит Веру, до сего момента это желание было огромным, заполняло все его существо, перехватывало дыхание и гоняло пульс с неимоверной частотой, а сейчас он потерял свою решимость. "Как это так, заявиться к ней и сказать… Что сказать?" – Он ничего не мог промолвить даже для себя и шел по полю, машинально срывая саранки. Когда подошел к медпункту, в котором Вера работа фельдшером, непредвиденное затруднение обескуражило его, на крыльце и в коридоре толпились люди, ожидая неотложной помощи.
Строители не любят болеть, так как работа у них сдельная, но к скорой помощи прибегают нередко, когда "зайчик" от сварки попал в глаза и нужно унять резь, порезал руку об арматуру и требуется перевязка. Хуже, если схватит радикулит и переломит надвое в пояснице, тогда надо отлежаться, скорой помощью не обойдешься.
Иван Тимофеевич не был болен, но если решил идти до конца, каков бы этот конец не был, то и придумал для себя хворь – болит голова. Откинув пучок цветов в сторону, он подошел к крыльцу, учтиво поздоровался и занял свое место согласно законам живой очереди. Его еще не знали на стройке, и никто не обратил на него большого внимания.
 Когда Иван Тимофеевич вошел в кабинет, хотел произнести приготовленную фразу, но сразу замялся, нерешительно переступил с ноги на ногу. Если бы не встречные слова Веры, пригласившие его присесть, и ее деланное удивление при узнавании, он остался бы у порога молчаливым истуканом.
– Ба, полковник! Разве мало место на земле, чтобы не встретиться? – она уже знала раньше, что Иван Тимофеевич рекомендован секретарем парткома стройки, но неожиданность его появления заставила ее изобразить удивление и принять игривый тон в разговоре.
Иван Тимофеевич смотрел на Веру не мигая, без выражения восторга, смотрел пристально, а мысли мелькали одна за другой, пока она говорила: "Как красят женщину годы, Вере чуть больше тридцати, похудела лицом, в молодости скулы были не так заметны, а глаза еще ярче цвели изумрудами с лукавым прищуром. Да руки стали полнее и грудь повыше, но она сохранилась в том пленительном образе, что запомнился ему с тех времен.
 – Я к вам по делу, – ответил Иван Тимофеевич, трогая рукой свой лоб.
Вера опередила его просьбу вопросом:
– Давление? Сейчас измерим.
Иван Тимофеевич зажмурил глаза, когда Вера надевала на его руку манжетку, давила на грушу и делала все то, что положено при измерении давления, и открыл их только при ее словах:
– Полковник, у вас давление выше нормы. В вашем возрасте нужно избегать стрессов, излишних волнений.
"Какие стрессы, какие волнения?" – думал про себя Иван Тимофеевич, – "если я вижу тебя и чувствую прикосновение твоих рук", – но удержался от неуместных признаний и сухо сказал:
– Меня рекомендовали секретарем парткома стройки, если коммунисты выберут, то буду работать здесь.
– Наслышаны, Иван Тимофеевич. – уже спокойно ответила Вера и посоветовала, – Не забывайте про свое давление и периодически заходите для его проверки.
"Вот и все", – подумал Иван Тимофеевич и почувствовал какую-то опустошенность во всем теле, удаляясь от медпункта, – "А что ты хотел? Объятий, лобзаний? И все же можно прийти сюда еще раз" – заключил он для себя в утешение и ускорил шаги.
Вера смотрела через окно ему вслед. Полковник сохранил военную выправку, был моложав, только больше седины стало в его волосах и залысины проблескивали более явственно и заметно раздвинули лоб. Она представила себе его взгляд, пусть несколько смущенный, но доверительный, словно пришел полковник не просить, не умолять, а отдать самого себя ей на милость и доброту, как обреченный в своем покаянии. Виделась Вере не поляна, усыпанная саранками, по которому шел Иван Тимофеевич, а долина роз, что пролегала между двумя аллеями высоких кипарисов и спускалась от санатория по пологому склону. И все эти розы, цветущие на клумбах и порознь он отдавал ей на вечную память о счастливых днях в Кисловодске. Невольно воскресли стихи Марины Цветаевой.
Я сегодня усталая, я нездорова.
Вы, пожалуйста, сядьте сюда у окна.
Вот опять вы со мною, я счастлива снова
И по-прежнему вами больна.
С тех памятных дней у Веры не было больше внимательных и влюбленных кавалеров. Теперь он вернулся, но время прежних увлечений прошло.
"Надо думать, что это просто мираж, неосязаемый мираж", – заключила Вера и поспешно громко сказала:
– Следующий.
Она продолжала свою работу.
Иван Тимофеевич вошел в приемную секретаря райкома. Его встретил сухощавый мужчина в летах с пронзительным взглядом, про таких говорят "глаз - рентген", усадил против себя и стал ждать. Разглядывать посетителей и молчать - манера его знакомства. Иван Тимофеевич умел держать паузу и робости не проявил, это понравилось секретарю и он сказал:
– У нас не хватает членов партии среди строителей. Контингент на стройке в основном пришлый, местных очень мало. Много молодежи. Наша задача объявить стройку Комсомольской, в том кроятся большие преимущества. Сейчас большая текучесть кадров, люди приезжают добровольно и добровольно уезжают, потому что неустроенность быта, отсутствие культурных заведений для проведения досуга. Начальник "Выягэсстроя" сильный руководитель, имеет опыт работы на Братской ГЭС, дело ведет со знанием, так что в дела руководства не суйся. Обком не поощряет вмешательства. А вот социальные вопросы решай, проводи неуклонно идеологическую политику партии через быт, благоустройство, жилье. Так ,сказать действуй на сознание масс через желудок.
На этом встреча могла бы и закончится, если бы Иван Тимофеевич был прост и податлив.
– Строительство Выйской ГЭС намечено дерективами ХХIV съезда КПСС и считаю обязанностью и своим личным делом способствовать выполнению указаний партии. Ни производство, ни социальные вопросы не могу разделить и что-либо оставить без внимания, – сказал он твердо.
Наступила пауза. Секретарь райкома не ожидал возражений, продолжительно посмотрел на будущего секретаря парткома, потом неожиданно сказал:
– Сработаемся, – и пожал на прощание руку.

4.
Место работы для Евгения Ершова на стройке определили по короткой записи в военном билете – "служил минером на тральщике", поэтому направили его на буровзрывные работы. "Гидроспецстроя". Работа буровзрывников не отдых на курорте, сначала выполняли буровые работы и ползали вверх по уступам скал с бурильными станками и компрессорами, трубами и шлангами, затем в готовые бурки закладывали малые заряды и взрывали породу.
Будущая плотина должна подошвой и с боков упираться на прочную скалу, для чего делают ступенчатые врезки в береговых откосах и чистят дно котлована. Если нет централизованной подачи воздуха, то применяют компрессоры для бурильных станков. Бывает, что на обслуживание компрессоров тратиться больше времени, чем на само бурение. Скала обретает вид заштрихованной параллельными линиями стены в результате "гладкого откола" взрывами. Не только на скальных работах прибегают к такой технологии, в котлованах под здания и в траншеях коммуникаций приходится рыхлить мерзлый грунт также взрывным способом.
Бурильщики и взрывники в одних лицах работают в зной и в мороз на высоте, поднимаясь с уступа на уступ по скале. Морозы зимой стоят лютые, так что лиственницы потрескивают на косогорах, а в теснинах Черных ворот к тому же ветер не утихал ни на минуту. Под полушубком у Евгения телогрейка и свитер, но ветер пронизывает насквозь, на высоте ощущаешь себя голым, лицом к ветру не повернуться. Перестановка труб для воздушной магистрали дело хлопотное, одну трубу поднимают на отвесную скалу двое. Случилось так, что один оступился и выпустил свой конец трубы, другой ее не удержал, и труба поползла вниз, набирая скорость экспресса. А внизу компрессор на площадке и компрессорщик рядом. Снаряд скользит в их сторону. Сначала Евгений услышал предупреждающие крики, затем увидел скользящую по склону мимо него трубу. Хотя был он медлительным и неторопким, но в данных обстоятельствах быстро сообразил и грудью упал на трубу, обхватив ее одной рукой, поехал вместе с ней и пытался другой рукой зацепиться за какой-нибудь выступ или камень. К счастью труба ткнулась передним концом в отвал недавнего взрыва и остановилась. Евгений сел на нее и снял шапку. На морозе, а взопрел. Народ зауважал Женьку с Онеги.
Когда бурки будут готовы, в них вкладывают цилиндрические толовые заряды, а сверху ставят детонатор. Все детонаторы соединяют проводами с динамо-машиной. Посмотреть как рвут скалы собирается много народу, поэтому опасную зону ограждают флажками и выставляют дозорных.
Сухой резкий звук распорол небо, покатился вдаль, вздрогнула сопка и выпустила из себя огромный вал породы и дыма. Когда камни простучали по земле, опадая вниз, и дым рассеялся, бригадир увидел, что большой выступ скалы, так называемый "козел", стоял на месте, значит там не сработал детонатор. Оглядев своих ребят, бригадир поманил к себе Евгения пальцем:
 – Пойдешь, проверишь одиннадцатый, кажись запал не сработал.
Прикрепив к валенкам металлические  сандалии с острыми шипами, Евгений беспрекословно полез на скалу. Так и оказалось, в одиннадцатом шурфе детонатор не сработал, он заменил его, а дефектный положил в карман. Уже позже, когда полез за папиросами, обнаружил его, посмотрел по сторонам и закинул с глаз подальше в расселину между сопок.
Детонатор лежал до весны, пока его не нашли подростки, когда гоняли бурундуков из нор. Находка не представляла для юношей большой ценности и никто не знал для нее применения. Подумаешь, картонный цилиндрический футлярчик и два проводка, красный и синий. Олег Прокофьев взял себе неизвестный предмет, да никто и не возражал. Все были заняты ловлей бурундука, он залез на дерево, и его пытались оттуда снять петлей на палке.
На улице весна, по сопкам разливается розовое море рододендрона, в простонародье называемого моральником или багульником. Реликтовый кустарник пережил на миллионы лет своих теплолюбивых собратьев. Еще апрель, но сухо, яркое солнце неподвижно висит над котлованом.
Марина приехала на стройку, когда геологи работали в котловане первой очереди. Близкое расположение района будущего гидроузла от регионального тектонического глубинного разлома создавало опасность нарушения монолитности скального массива. Для оценки качества скального основания проектируемых сооружений требовалось провести исследования пород колонковым бурением скважин.
На дне котлована повстречались геолог Марина и буровзрывник Евгений, знавшие друг друга еще по Волго-Балту. Как раз, когда Евгений заканчивал бурение скважины, Марина оказалась рядом, тут и забил фонтан блестящей на солнце широкой струей.
– С крещением, Марина, – приветливо сказал Евгений и улыбнулся все с тем же простецким выражением лица.

5.
Строительство немыслимо без дорог, тем более для плотины они нужны на обоих берегах реки, их пробили в скалах, а соединялись они с основной базой через реку посредством парома. Никакие временные мосты не могли удержаться во время паводка буйной реки, в это же время останавливали и паром до тех пор, пока вода не входила в свои берега, так что на период паводка всякое движение через реку приостанавливалось. Проектом предусматривался сталебетонный мост, для которого в первую очередь необходимо было вбить сваи в дно реки в меженный период при малой воде, значит зимой. Выполнение работ по установке свай было поручено прорабу Александру Прокофьеву. Под сваи готовили котлованы методом вымораживания льда, по законам природы лед восстанавливает свою толщину, если ее искусственно уменьшить. Приходилось бригадам рабочих посменно, без перерыва долбить лед ломами вручную по всей площади опор, а их было двенадцать. Толщина льда составляла полтора метра, поэтому яма должна была быть глубиной не более одного метра сорока сантиметров, далее лед обретал свою первоначальную толщину под действием мороза, и таким образом до дна реки сооружался ледяной колодец. Достаточно было одного нерасчетливого неосторожного удара ломом по стенке этого колодца, чтобы вода заполнила котлован доверху, и тогда все начинай сначала.
Мороз достигает сорока градусов, но переносится легко, воздух сухой и прозрачный, небо безоблачное и солнечные лучи греют спину, ветра почти нет и снега тоже. Но вот морозы отпустили, днем уже воздух прогрет, перепад ночных и дневных температур доходит до двадцати градусов. Особенно тяжело пришлось к весне, когда вода хлынула в котлованы третьей и пятой опор моста. К счастью сваи были забиты, но виброагрегат для их забивки был потерян.
Оперативное совещание (оперативка) в штабе строительства проводилось еженедельно, в нем участвовали начальники строительных и монтажных участков, представители дирекции и проектировщики. Штабом руководил начальник "Выягэсстроя" Шахов Алексей Николаевич, рядом с ним завсегда главный инженер, который ведет совещание. Поскольку жилые комнаты начальника находятся рядом, тут же в управлении, то он не утруждает себя переодеванием в строгий костюм, иногда приходит на работу в распахнутой рубашке и домашних тапочках. Большую часть совещания он молчит, слушая отчеты с мест, но итоги подводит сам, диктуя медленно секретарю: "… за невыполнение плана по укладке бетона начальнику участка основных сооружений объявить…" – следовало наказание, как предупреждение, потому что на следующей оперативке он может быть понижен в должности, если не выполнит решения совещания. Шахов любил повторять: "Если человек хочет сделать, он ищет способы выполнить задачу, а если не хочет – найдет для себя оправдание".
Александр Прокофьев не новичок на стройке, он знает цену ответственности, прежние заслуги не в учет не принимаются, учитывается и признается только то, каков ты есть сейчас. Заслуги у Александра были, они были признаны после возведения моста через Выю, тогда он смог проявить свои деловые качества и организаторские способности, а теперь он начальник мехколонны на стройке.
Перед строителями стояла главная задача – перекрытие реки Выи. Все, что было сделано, считалось подготовкой. То есть отсыпка продольной, верхней и нижней перемычек для обустройства котлована первой очереди, расчистка дна котлована и укладка бетона в основание водоспускных временных отверстий, установка затворов, цементирование дна котлована – это пройденный этап. Теперь же начинается новый.
У буйствующей реки в створе Черных ворот отвоевана часть русла, но естественный сток не перекрыт, только после полного перекрытия реки создается котлован второй очереди, а пропуск воды осуществляется через временные водоспускные отверстия. Перекрытие основного русла реки – это торжество, итог многолетней подготовительной работы, пора митингов и парадных рапортов. Наступает время раздачи премий и наград.
На одной из оперативок Эдуард Михалев, исполнявший обязанности начальника отдела рабочего проектирования (ОРП), с удивлением узнал сержанта Трубина, который представлял дирекцию строящейся станции. Не было у Трубина служебных взаимоотношений с Михалевым в прошлом, когда они проходили службу в одной воинской части, не было и приятельской близости в госпитале, где один лежал больной, а другой симулировал болезнь, и встреча на кладбище при похоронах тети Ани была мимолетной, тогда Эдик работал ритуальным фотографом. Более тесное знакомство произошло на Вые. Анатолий Трубин в должности заместителя главного инженера курировал работу ОРП. Однажды ему показалось, что процентовки выполненных работ не соответствуют фактическим объемам подготовленной документации, пришлось вызывать Эдуарда Михалева на беседу. Тот пришел с опозданием, заносчиво запрокинул голову при встрече и руки не подал. Разговор был неприятный, объяснений Анатолий не услышал и попросил предъявить доказательства. "Какой-то сержант недознайка смеет проверять его, Эдуарда Михалева – старшего лейтенанта в прошлом, проектировщика с опытом (до "Ленгидропроекта" он работал в конструкторском бюро по проектированию тюрем)", – злобная мстительность затаилась в душе Эдика. Не могли сложиться доверительные отношения между этими людьми.

6.
Перекрытие основного русла реки и создание котлована второй очереди за перемычками даст возможность возведения плотины и основных сооружений станции. У Александра Прокофьева в полной готовности семьдесят самосвалов, четыре экскаватора, один из них шагающий, десять автокранов. С обоих берегов идут самосвалы к створу реки, в кузовах камни-негабариты, скальный грунт, бетонные блоки в виде пирамид. Все летит в стремительный поток реки, проран сужен до двадцати восьми метров. Лица водителей сосредоточены, руки напряжены, Огромный Камаз сползает с банкета при подъезде и переворачивается вверх колесами, шофер успел выскочить из кабины, бульдозер убирает перевернувшуюся машину с дороги, перекрытие продолжается. Поток реки стремителен, сила его способна шевелить негабариты и сбрасывать их вниз по течению.
Ты пока что напрягайся,
Скалы вымой,
Кедрач остуди,
Через эту протяжную землю
Горделиво и крупно
Лети ….
Ты пока что поцарствуй!
Побуйствуй!
Только все это пока,
Потому что
Рассчитана доля
Для тебя, шебутная вода,
Человечество здесь
Навсегда.
Стихи Роберт Рождественский сложил именно здесь, на строительстве Выйской ГЭС.
В штабе стройки внезапно наступила тишина, прекратился поток машин. Начальник строительства смотрит в упор на Прокофьева, от этого взгляда не спрячешься за спину товарищей. Александр стремительно выбегает и мчится на газике к колонне, потом докладывает:
– На пяти машинах Зил расплавились вкладыши коленчатого вала.
– Какие меры приняты? – встречный вопрос начальника стройки, главного инженера проекта, секретаря парткома, всех присутствующих.
– Кразы в порядке, у неисправных Зилов меняют подшипники, возможны поломки у других машин.
Такое сообщение никого не устраивает, Иван Тимофеевич строг, но справедлив:
– Доложите на парткоме, как вы подготовились к ответственному этапу строительства.
Перекрытие русла реки – переломный момент в строительстве каждого гидроузла, река покидает свое естественное русло и продолжает свое течение по рукотворному, через водосбросные отверстия. Бурлит и пенится струя в проране, нельзя медлить, снижать темпов перекрытия, неровен час оголтелая река смоет камни и грунт, тогда начинай все сначала. Нужно добиться, чтобы половина потока пошла через строительные отверстия, тогда успех будет обеспечен. Перемычка стоит, растет верхний бьеф, как соображают гидрологи, увеличивается напор воды на перемычку, что повышает опасность ее размыва.
Начальник строительства Шахов, на вид усталый и вялый, а на самом деле решительный и деловой инженер, принимает решение поднять вторую, низовую перемычку для того, чтобы создать подпор основной перемычки снизу по течению и тем самым снизить давление воды. Часть реки, запертая с двух сторон перемычками, образует аккумулирующий объем воды, который снижает скорость течения через проран. Главный инженер проекта Котляр не согласен с таким решением, он возражает, он категорически против создания аккумулирующего корыта. Созданный подпор на перемычке, снижает скорость течения в проране, но по закону Бернулли отсутствие напора на перемычке как бы поднимает ее, взвешивает ее в воде, что препятствует каменной наброске и щебню прочно сесть на скалу. Но команда пошла на исполнение, самосвалы переключились на работу по сооружению второго низового каменного банкета.
– Есть перепад на низовой перемычке, – сообщил Прокофьев по телефону в штаб перкрытия.
– В проране скорость течения падает, подпор обеспечен, – докладывают гидрологи.
Рано опустился летний вечер, бледнеют краски заката, расплылись очертания сопок. Вода пошла через гребенку водосливных отверстий, волны бьют в перемычку, последний блок-пирамиду из бетона свалил Камаз в проран без брызг, он только хрястнул о гравийную подстилку и застыл. Река пошла по искусственному руслу, вырываясь из водосбросных отверстий, вода свивалась в спираль и стремительным потоком ударяла в продольную перемычку, разделяющую котлованы первой и второй очереди. Стал оседать грунт на разделительной перемычке, значит у ее основания образовалась фильтрация, если не ликвидировать эту течь, то река смоет перемычку. Река показывала свой норов.
"Упустили время, не укрепили деревянным ряжем продольную перемычку – получите сюрприз от коварной реки", – думал ГИП Котляр. Тревога на лицах представителей штаба. Что делать? По-прежнему снуют люди, идут машины с грузом, ползают бульдозеры. Для них работа завершается, день на исходе. Шахов спокоен, все выжидательно смотрят на него. Он берет трубку телефона и вызывает начальника отдела рабочего снабжения (ОРС) и спрашивает его:
– Сколько у тебя муки в вагонах?
На лицах присутствующих промелькнуло удивление, каждый мог подумать, что у начальника поехала "крыша".
– Отпустишь два вагона Прокофьеву, сейчас будут самосвалы.
Откуда возникло такое решение? По интуиции или по опыту прежней работы. Недаром американцы называли Шахова "энергетическим медведем". Он знал, что никакое цементирование не поможет, потому что поток унесет тонны цемента без всякой пользы, а мука в холщевых мешках будет намокать в воде и надежным пластырем закроет очаги фильтрации. Мешки с мукой, предназначенные для рабочего питания, полетели в воду, бульдозеры с двух сторон утюжили перемычку, потом пошли в ход негабариты и бетонные пирамиды, придавившие мешки сверху.
Не скрыть радости за победным столом, разгоряченные лица, глаза блестят от выпитой водки, громкие голоса, каждый чувствует себя участником схватки со стихией и победителем. Расположились за столиками по профессиям. За одним столом сидит штаб стройки во главе с Шаховым, рядом с ним ГИП Котляр, Иван Тимофеевич и другие приближенные к штабу. Чуть поодаль – дирекция строящейся станции, среди них Эдуард Михалев поднимал свою рюмку и говорил с увлечением и взволнованно. Обособленно сидели геологи, совсем недавно встретились Марина и Сергей, теперь они рядом и тоже рады разделить общий успех. Только Александр Прокофьев сидел один у себя в кабинете на автобазе, машинально крутил на пальце обручальное кольцо и незаметно впал в оцепенение глубокого сна. Проснулся он от громких хлопот тети Клаши, убиравшей помещение, кольцо с руки исчезло, и тетя Клаша его не находила. Не был Александр суеверным, но потеря кольца удручала.



7.
Континентальный климат Восточной Сибири оказался благоприятным для гипертоника Ивана Тимофеевича, но он не прекращал посещения медпункта для измерения давления. Теперь его узнавали на стройке, кто побаивался – обходил его стороной, кому он был нужен – лезли на глаза, заискивающе улыбались и подобострастно здоровались, поэтому никто не роптал, когда он вне очереди проходил в физкабинет. Как только он переступал порог медпункта, куда-то девалась его решительность, он становился обыкновенным смертным, ищущим помощи и ждущим сострадания. Вера ждала этих встреч и втайне надеялась, что они не могут прекратиться вот так по обыденному с последними словами до свидания. От прикосновения ее рук Иван Тимофеевич оживлялся и много говорил о стройке, о погоде, о себе. Вера слушала и улыбалась, в ее улыбке было не только снисхождение к непростому поведению пожилого человека, но и ожидание, может быть, необычного предложения или интимного объяснения. Несмотря на перемену места жизни и встречи с новыми людьми, Вера не испытывала того удовлетворения, которое необходимо было для ее беспокойной натуры. Александр постоянно занят, в любое время суток его могли вызвать по срочному делу, а этих дел в автохозяйстве хватало и зимой, и летом.
Олежек повзрослел, стал отчужденным, на вопросы о школе кривится вместо ответа, иногда приходит поздно, значит был на танцах и стучал в барабан, он играет в школьном оркестре. Вера теряла влияние на него, только любовь к нему заставляла смотреть на некоторые проделки сына сквозь пальцы. Отец мало занимается сыном, что тот делает вне школы, как учится, он не знает, ему некогда.
Группа туристов едет в Индию. Вера тоже хочет поехать, поездка заманчива и недорогая. Она не стала уговаривать Александра, а только сказала:
– Это не Кавказ и я уже не молодая.
Заседание парткома состоялось вскоре после дня перекрытия реки, на нем подводились итоги. Иван Тимофеевич во вступительной речи зачитал телеграмму из обкома партии, приветствовавшего коллектив "Выягэсстроя" с трудовой победой. Потом присутствовавшие говорили о достигнутых успехах в социалистическом соревновании. Последним вопросом повестки дня заседания парткома было персональное дело Прокофьева.
– Что вы сделали при подготовке автоколонны к выполнению ответственной задачи? – был самый главный и основной вопрос к нему.
Прокофьев был спокоен.
– Слабым звеном у Зилов является группа коленвала, от больших перегрузок плавятся подшипники.
– Вы знали и не сумели заранее предупредить поломки? – встрял в объяснения Прокофьева Иван Тимофеевич.
Но он, не снимая улыбки с лица и твердо глядя из-под лобья, продолжал:
– Комсомольцы автобазы за два месяца до ответственного момента по перекрытию реки побывали на заводе им. Лихачева и добились внеплановых поставок десяти комплектов запасных частей, в том числе и подшипников. Поскольку на стройке самосвалов подобного типа свыше тридцати единиц, то было решено заменять подшипники по мере их выхода из строя.
Аргументы, приводимые Прокофьевым, Иван Тимофеевич не счел оправдательными, он был настойчив, проводя свою линию, предложил членам парткома объявить начальнику мехколонны строгий выговор за халатное отношение к своим обязанностям, приведшее к задержке перекрытия реки. При голосовании улыбка не сходила с лица Александра, предложение парторга прошло единогласно.
Вдруг Александр встал и заявил, – А я не член партии, – и вышел из кабинета.
– Найдем управу и на непартийных, – кто-то сказал ему след.
Начальник строительства Шахов вызвал к себе секретаря парткома и протянул для визы список лиц, представляемых к правительственным наградам. Иван Тимофеевич список прочитал,  аккуратно пожил на стол и строго заявил:
– Прокофьева надо вычеркнуть, не оправдал доверия.
Шахов сидел подперев голову рукой, смотрел сощуренными глазами на секретаря парткома, с минуту помолчал, потом наклонился вперед и каким-то шипящим доверительным голосом промолвил:
– Ты, Иван Тимофеевич, не знаешь Прокофьева. Вот ты по мосту ездишь на левый берег, а это он возглавлял бригаду и бил сваи в зимнюю стужу и к весне мост был готов. Задержка в перекрытии вышла не по его вине.
– Но как он вел себя на парткоме! – не унимался Иван Тимофеевич и в конце своих возмущений добавил, – Знаю его по прежней службе, он в моем полку служил и был уволен в запас, при этом он машинально дотронулся до щеки под левым глазом.
– Как мне помнится из вашего личного дела, и вы раньше срока были отправлены в запас, – сказал Шахов и не стал его уговаривать подписать наградные листы, а предложил: – Пригласите ко мне вашего заместителя.
К Новому году начальник автобазы Александр Прокофьев за трудовые достижения получил орден "Знак почета", названный остряками орденом "Веселые ребята".

8.
В дирекции строящейся ГЭС перемены. Уехал на строительство Колымской ГЭС главный инженер, а директор не собирался занимать свой пост при эксплуатации станции в будущем, поэтому все хлопоты по подбору новых кадров, приемке оборудования и контролю за его монтажом легли на плечи заместителя главного инженера Анатолия Трубина.
Заявления с просьбой принять на работу, предложения своих услуг поступали почтой из разных уголков страны, наиболее решительные приезжали без вызова и устраивались на любые вакантные места с единственным желанием в дальнейшем работать непосредственно на ГЭС. Многие из них подходили по специальности, но этого было недостаточно, нужны были инженеры с опытом работы на гидроэлектростанциях.
Командировки для Анатолия стали обычным делом, он посетил Красноярскую, Братскую, Вилюйскую и другие действующие станции с одной целью, переманить, завербовать нужных людей. Директор Красноярской ГЭС Расторгуев встретил его радушно, угостил чаем, но строго предупредил, чтобы без его разрешения никого не переманивал, а в конце встречи предложил кандидатуру инженера по высоковольтным испытаниям. С этим инженером Анатолий встретился случайно в ресторане и пытался вникнуть в его невнятный лепет: как трудно было жить в палатках во времена строительства ГЭС (памятник из бетона в виде палатки был виден из окна ресторана), что сейчас жить легче, все неприятности позади. А потом, без перерыва своих воспоминаний, вдруг попросил три рубля до завтра.
Посчастливилось Анатолию побывать и на Братской ГЭС. Машинный зал станции напоминал завод по производству электроэнергии, дежурный персонал раскатывал по нему на велосипедах, так как иначе невозможно было вовремя подскочить к одному из восемнадцати агрегатов при срабатывании аварийной сигнализации. Воистину по-братски поступили на станции, здесь Анатолий Трубин смог пригласить к себе будущих начальников ведущих цехов, которые помогли в комплектации станции рабочими и мастерами. Его друг Вячеслав Серов был вызван на станцию на должность начальника лаборатории релейной защиты.
Оперативный дежурный персонал пришлось готовить на месте, на базе местного техникума были созданы для этого курсы, на которых преподавали теорию ведущие инженеры электро- и гидромонтажных участков. Слушателями были молодые девушки, выпускницы техникумов. Они, одни из первых работников станции, в дальнейшем выходили замуж и становились матерями и бессменно работали на своих местах до предельного возраста.
Не только на работе, но по вечерам дома приходилось Анатолию посвящать свое время изучению материалов, связанных с дальнейшей эксплуатацией станции. Валентина была терпелива и заботлива, для него всегда были готовы завтрак и ужин, обедали, как обычно, в столовой "У створа" около котлована. Она тоже работала инженером в техническом отделе и была специалистом по санитарно-техническим коммуникациям.
Проектировщики головной организации "Ленгидропроект" практически не могли учесть все детали при разработке рабочих чертежей,  поэтому отдел рабочего проектирования призван был уточнять на месте отдельные предложения с учетом специфических особенностей местности, климата, а иногда при сопряжении отдельных элементов проекта. Технические отделы при управлении строительством и дирекции порознь изучают представленные рабочие чертежи и выпукают в производство. Анатолий Михеевич, хотя и слаб в строительных чертежах, но в электрических схемах понятие имеет. Так заход линии электропередачи пятьсот киловольт  на распределительное устройство показался ему неудачным. Он посоветовался с начальником электроцеха Мухиным и сотрудниками техотдела, и родилось предложение об изменении проекта.
Всякие изменения одобряет или отвергает отдел рабочего проектировании прежде чем получить заключение головной организации. Свое предложение Анатолий передал Эдуарду Михалеву.
 – На вопрос младенца не сможет ответить и сотня мудрецов, – так отозвался руководитель отдела, ознакомившись с докладной запиской.
Дать конкретный ответ не пожелал, а посоветовал обратиться к субподрядчику "Энергосетьпроект". Уверенный в своей правоте Трубин был настойчив. Действительно габариты ЛЭП-500 не вписывались в рельеф местности и принятые минимальные расстояния между крайними проводами и скалой не отвечали нормам, поэтому при ураганном ветре в створе Черных ворот может случиться перекрытие провода на землю с коротким замыканием. Последний аргумент возымел действие, проект захода линии на распределительное устройство был пересмотрен, при этом была выявлена экономия на сумму стоимости одной металлической опоры.
Для начала заполнения водохранилища водой плотина должна достигнуть проектной промежуточной отметки. Горячие дни не остывают ни зимой, ни летом, идет большой бетон и встает главный вопрос: где взять тепло зимой, чтобы не разморозить блоки. Решение нашли рационализаторы, они придумали "солнышко" – нехитрое устройство, которое выручало в первое время, пока не случился пожар в одной из секций. "Солнышко" состояло из бака, наполненного соляркой, из которого тонкой струйкой она попадала на поддон, где сгорала с образованием факела, раздуваемого вентилятором. Открытый огонь опасен, это поняли с опозданием. Когда загорелась опалубка и огонь с одной секции перекинулся на другие, то тушить его было нечем, на морозе вода замерзала в шлангах. На пожаре погиб мастер участка основных сооружений.
 На очередной планерке подняли вопрос, что количество пара от местной котельной для обогрева бетона недостаточно, аппарат "солнышко" запретила использовать пожарная инспекция. Где взять тепло?
– Тепло будет, – в конце совещания сказал Шахов.
Все разошлись, но ни у кого не было уверенности в том, что тепло появится по щучьему велению.
Через день верящие и не верящие в чудо наблюдали интересную картину. Колонна самосвалов отсыпала песок и гравий по дороге на плотину, за ними шли бульдозеры и ровняли песчаную подушку, готовя основу для железнодорожного полотна. Следом путеукладчик подавал плети рельсов, связанных шпалами, рабочие монтировали рельсы, подгоняя друг к другу, заканчивали этот необычный караван два паровоза, с усердием выпуская пары, они медленно ползли к плотине. Тепло пришло на стройку, но сроки были упущены, так что паводковая вода скатилась вниз через водоспускную гребенку, не задерживаясь в будущем водохранилище.
Быть просто наблюдателем всего, что происходило на стройке, не в правилах Анатолия Трубина. В его компетенцию входили вопросы контроля за качеством сдаваемых объектов, в этом был залог надежной эксплуатации сооружений в будущем. Ему не безразлично есть тепло или нет его в блоках, как идет наполнение водохранилища и другие производственные дела занимали его внимание.

9.
Солнечный март – пора зимних ярмарок, промысловики везут с охоты туши диких коз, сохатых, иногда изюбрей, неощипанных тетеревов и красноголовых куропаток. Пушной зверь в цене, но открыто его не продают, только в тайге или на подступах к поселку охотников. Можно недорого сторговать товар, шкурки белки или соболя, редко шкуру медведя. Цены всегда приемлемы, бывает товарообмен. Эвенки народ сговорчивый, за бутылку спирта готовы отдать соболя. Зачем гидростроителю соболь? – Знамо дело, жене на шапку. Оборотистые люди знают ему цену другую и в другом месте. "Не подмажешь – не проедешь", говорит пословица и ею пользуются наяву.
– И берут? – спрашивают наивные люди.
Испокон веков чиновники брали взятки, в старину им за службу платили не деньгами, а отдавали на прокорм деревеньки, с них они жили, к тому же военному служивому люду предписывалось иметь оружие и коня, да харчи на пропитание. Отчего не брать и теперь, если дают, тем более, что шкурку завернут в газетку и сунут в тумбочку письменного стола чиновника. Зато на утро подпись стоит на нужной вам бумаге Так выпрашивали, выбивали, покупали наряд на дефицитный металл, оборудование, даже на фондируемый цемент, ой как нужный на стройке.
Лёвка водит директорский газик, но он профессиональный охотник, его охотничьи угодья недалеко от Черных ворот вверх по реке. Пока не растаял лед, он гоняет в свое зимовье на машине. Вокруг зимовья кружат его собаки, растил он их на хлебе и воде, мелкого зверя для еды добывали они сами. Когда собаки достигали зрелого возраста, Лёвка делал отбор, оттого как поведет себя собака при гоне зверя, испугается или нет оружейного выстрела, он решал собачью судьбу. Непрошедшие испытание шли на приманку в капкан на соболя. Вооружение у Лёвки, а это слово больше всего подходит, было многочисленным и разнообразным – от японской винтовки 1904 года до автоматического ружья. Откуда и как попали к нему музейные экспонаты неведомо, только боевой припас был при них что ни на есть новейший, смазанный маслом и нужного калибра. На своих угодьях Лёвка знал все звериные тропы на водопой и к солонцам, приметил норки зверьков и владел одной берлогой. В берлоге зимовала медведица с двумя медвежатами- погодками. Он их не трогал, а вот пришлых самцов не жалел, как только выполнят они положенный природой обряд, становились его охотничьими трофеями. "А где лицензия на отстрел?" – Спросите вы. "Кока тока лисензия?" – Если в округе на десятки километров ни жилья, ни людей нету.
Угощал Лёвка свежатиной, в котле варились большие куски изюбря, хорошо под водку идет сочное душистое мясо . Лёвка сегодня в ударе, хотя надо сказать, к водке равнодушен, и все знают, что только в самом конце трапезы он позволит себе выпить полстакана. Лёвка рассказывает немного торопясь и чуть заикаясь.
"Ранней осенью выпал первый снег. Снег был густой и пушистый, так что днем было сумеречно и глухо без ветра. Зверь не любит такой погоды, прячется в норах, козы, например, небольшими стадами жмутся в распадках между сопок. В это время, когда козы просто цепенеют, ничего не видят и не слышат, удачная охота бывает. Шли мы с напарником в тайгу за сохатым, а встретили в распадке стадо коз. Конечно, уложили всех до одной, а возвращаться еще рано. Придумали сложить туши горкой и завалили лапником, на обратном пути, мол, освежуем и мясо заберем. Сохатого не взяли, бродили по снегу три дня, но отрадно было думать, что козы у нас спрятаны надежно и это нас утешало. Когда разгребли лапник и принялись за коз, то сразу усекли, что туши легкие, словно воздушные, без веса. Голова на месте, копыта и шкура, а внутри пусто, только косточки хребта и ребер. Кто мог это сделать? Мыши мелковаты для такого дела, медведь впал в спячку, да он так аккуратно мяса не выест, остаются соболи, видно это они напроказили".
Из темного душного зимовья вышли на волю, устроили состязание в стрельбе из кавалерийского карабина. На фотографии запечатлено: лежит Анатолий Михеевич и целится в импровизированную мишень, рядом стоит Вячеслав Александрович Серов, Александр Иванович Прокофьев и Эдуард Семенович Михалев друг перед другом в ожидательных позах. Никто не ожидал, что давняя взаимная неприязнь может вылиться в открытый рукопашный бой. Не успел Анатолий разнять их, как Александр ударил Эдуарда в глаз и сам полетел в поленицу дров, сбитый с ног. В машине они сидели по обеим сторонам от Анатолия и не прекращали ссориться, но уже не дрались.
На следующий день Валентина, придя с работы, с интересом вопрошала Анатолия:
– На оперативках у вас уже дерутся? – И не ожидая ответа, добавила, – Отчего же у Михалева фонарь под глазом?
Ответ был уклончив, хотя хотелось сказать: "и поделом". Давно еще он был свидетелем того, как Михалев тащил лошадь в ресторан, а Сашка Прокофьев помешал ему, за что в неразберихе был признан виновным в хулиганстве.

10.
Отец Николай вернулся в родной город Мытарь в сане протоерея и получил приход в Заречье.
Сегодня был особенный день, отец Николай в спешке пропускал слова молитвы, говорил скороговоркой, торопливо осенил крестом прихожан и ушел переодеваться в ризницу. Он стремился домой, жена его Татьяна ждала четвертого ребенка, у них уже были две девочки-подростки Маша и Даша и сын Егорушка пяти лет. Теперь бог посылает еще одного, конечно мальчика, отец Николай не сомневался в этом и все его молитвы были обращены к Всевышнему с просьбой облегчить предстоящие страдания жены. Татьяне скоро сорок лет. Видение не покидало Отца Николая, то он видел искаженное болью лицо жены, то представлял себе ребенка со слезинками под глазками.
Отец Николай вошел в отсыревший весенний сад и направился к дому. В душе его таилось нехорошее предчувствие, оно давило с томительной тоской, он неспешно перекрестился, глядя в небо, и взошел на крыльцо. Несмотря на особенность ее положения, Татьяна была деловита, в один момент накрыла на стол и села подле мужа. Его озабоченность она разделяла и, положив руку ему на плечо, сказала с нежностью:
– Могу родить хоть десятерых, если ты этого захочешь.
Он этого не хотел и промолчал, почему то вспомнилась поговорка, что несчастье приходит редко, но надолго.
К ночи у Татьяны отошли воды, вызвали "скорую", она ждала смирно, не открывая глаз, а отец Николай от волнения не находил себе места, как будто впервые ждал ребенка. Ехали по украшенным на кануне Первомая улицам. Роды начались утром, мальчик родился полновесным, мать была в надлежащем порядке. Когда принесли малыша на кормление, она с удовлетворением отметила, разглядела в сморщенном красном личике черты отца, такой же прямой нос, нисходящий с крутого лобика без переносицы, а на подбородке глубокая ямочка.
На улице пели и гуляли, счастливые отцы стояли под окнами роддома и переговаривались знаками через стекло со своими женами. Отец Николай ушел домой успокоенный.
Татьяна чувствовала себя одинокой, безучастно смотрела в потолок. Соседи по палате лежали тихо, был послеобеденный час. Медсестры заняты хлопотами по подготовке к празднованию Первомая, накрывали в ординаторской стол принесенными из дома кушаньями. Мысли у Татьяны текли вяло с перерывами на непродолжительное забытье, вспоминалась юность, без упреков и жалоб сказала себе: "Вот и у тебя Толик могли быть дети". Она понимала, что его любовь к Антонине Михайловне и поздняя связь с Валентиной не могли быть крепким союзом, потому что не было основания для семьи, которым всегда бывают дети. Все же незабываемой оставалась первая любовь. Последний раз она повстречала Толика, когда приехала в Мытарь навестить мать. Прожив с Николаем уже много лет, ее образ мыслей принял уклон с верой в бога, были новые понимания счастья и несчастья, свои отношения к добру и злу, и она считала, что эта встреча была добром.
Они ходили вдвоем по старым улочкам города, сидели на косогоре у реки, говорили, перебивая друг друга и смеялись. Нет, она не корит свою судьбу, тот светлый миг близости не мог быть постыдным, непростительно греховным, за который нельзя было отмолить у бога прощения. Она не могла ошибиться в отцовстве старшего сына Егорушки, но даже в покаянных молитвах перед святыми иконами не признавалась в этом. Она молилась и получила прощение, родила Николаю второго сына, так схожего с ним.
Когда стало смеркаться, Татьяна потянулась к выключателю настольной лампы и внезапно почувствовала теплую волну, обволакивающую ноги, она рукой провела по бедрам, рассмотрела ладонь и увидела кровь, пыталась что-то сказать, но вид крови завораживал. Ее боязливого мычания никто в палате не услышал. Сознание угасало медленно, телу становилось тепло, с непонятной легкостью в голове она проваливалась в тишину.
Ты в тишине увидишь сны,
И в этих снах такая радость,
Как будто кроме тишины
Тебе ничто уже не надо.
В то же время в ординаторской пили разбавленный спирт в честь праздника и за здоровье собравшихся, пытались петь, но дежурный врач, несмотря на выпитые им рюмки, петь не разрешил и музыку заводить тоже.
Татьяна умерла от обильного кровотечения. Гроб с телом покойной поместили в восточном пределе Зареченской церкви "Всех святых". Голова ее непроизвольно склонилась к левому плечу, закрыты глаза, светлый лоб и чуть вздернутая верхняя губа сотворили образ чистоты и умиротворения. Отец Николай выполнял необходимую требу, читал молитвы заупокой, соборовал в последний путь свою жену, его разум был скован каноном веры, он не мог дать волю своим чувствам, он делал свою работу, чинил заупокойную службу. Он простоял у гроба всю ночь, под утро обмяк и опустился на колени, поник головой до полу и прошептал:
– За что наказуешь меня? Служу тебе по совести, не имея корыстных помыслов, а ты сделал меня нищим и растер по половицам. Зачем жить, господи?  Возьми вместе с ней.
Луч восходящего солнца пробил зарешеченное окно и коснулся его лица. Он внезапно понял и пришедшая мысль настолько была жесткой, что он обрел ясность ума. "Горько оставаться одному, он жалеет себя больше, чем сострадает ей" – безысходное горе заслонило все чувства, кроме печали о себе. Это чувство смущало, мешало откровению в разговоре с богом. "Не постигнешь божью любовь без явного зла, как счастье познается лишь тогда, когда будешь знать что такое несчастье". Счастье для него исчезло.
После похорон отец Николай остался с детьми, обнял своих дочерей, поставил между ног Егорушку и сказал:
– Ты Егорушка, теперь старший в доме, не обижай маленького Ивана, а сестрички будут тебе помогать, как помогали маме.
Незаметно появилась в доме и обрела вскоре постоянство Прасковья Никитична, она была усердной прихожанкой после смерти мужа и сына Володи, погибших на пожаре. Ее приняли в семью как родную, детям нужна была женская ласка, хозяйству – хозяйка.
О, боже, где найти утешение для себя, как обрести покой в душе. Друзья далеко. Только дети, в них его жизнь и надежда. "От скорби происходит терпение, от терпения – опытность, от опытности – надежда, а надежда не постыдна …".
Сполохи разверзли даль,
Смерть звать не гоже.
Дай силы , боже,
Упокой мою печаль.

11.
Забайкальский военный округ оказал помощь строящейся Выйской ГЭС и выделил из своего автопарка четыре Камаза, подлежащих списанию. Так Александр Прокофьев оказался в Хабаровске, где должен был принять автомашины в одной из воинских частей. Этой частью оказалось ракетное училище. Знакомство с начальником училища произошло в необычных условиях, он стоял в спортивной форме на лыжах и наблюдал движение курсантов по лыжне вдоль Амура. День был  погожий с сухим морозом и ярким солнцем, проводилась строевая подготовка. Начальника определить было нетрудно, так как рядом с ним полукругом стояли немолодые спортсмены тоже на лыжах, видно было, что это подчиненные офицеры. Когда на проходной училища Прокофьеву сказали, что начальник на лыжне, он не представлял себе возможным увидеть его так вот сразу. Неожиданно для себя в предполагаемом начальнике училища он узнал капитана Родина, по прозвищу Юрыч, запомнившегося по первым годам службы в армии Юрыч тоже узнал Сашку.
– Какая, приятная встреча, лейтенант! – Начальник улыбался, часто моргая белесыми ресницами.
– Капитан Прокофьев, – невольно вырвалось у Александра, и он приложил руку к меховой шапке.
Приветливо улыбались, окружившие их офицеры, пожимали руку вновь обретенному знакомому начальника, хотя и недоверчиво посматривали на его гражданский полушубок. Уже в кабинете стало ясно, кто есть кто, когда Юрыч облачился в генеральский мундир, а Сашка был в глухом пиджачке, надетом на теплый свитер. Беседа была затяжной и продолжалась уже дома у генерала.
В своих воспоминаниях генерал был скуп, но конкретен. После окончания академии в чине подполковника возглавил строевую часть на полигоне в Казахстане, потом был переведен в другую часть в Малиновом бору, а затем ему предложили должность начальника вновь открываемого училища на Дальнем Востоке. Но в жизни Юрия Ивановича не все было просто и гладко, в предшествующие годы он командовал частью на полигоне, на котором производились запуски боевых ракет. И однажды одна из них не пошла со старта, а повалилась набок, при этом образовалась течь топлива, обладающего большой токсичностью. Полковник Родин никак не мог наблюдать со стороны за ликвидацией аварии, а сам полез руководить взводом солдат, производивших дезактивацию. Хотя он был одет как солдат в защитный костюм, но одна из капель топлива попала ему под рукавицу, и только одна эта капля вызвала необратимый процесс в крови. Врачи назвали болезнь белокровием. Полковник был награжден орденом "Красной звезды" и переведен на должность начальника училища на Дальний Восток. Каждый год он лежал в госпитале для переливания крови. Его жена Мила оберегала мужа от стрессов и любила его еще больше. Они как бы поменялись ролями, если в молодости Юрыч стремился угодить своей жене и упредить ее желания, то сейчас все хлопоты по дому Мила приняла на себя, она старалась не затруднять мужа лишними заботами и строго следила за его здоровьем.
Мила отстранила бутылку водки от рюмки мужа и с укоризной посмотрела на него, в то же время заинтересованно спросила Александра, надеясь отвлечь мужа от воспоминаний последних лет:
– Кого вы встретили на своем жизненном пути после службы в Песоцке?
Встреча была настолько неожиданной для меня, – начал свой рассказ Александр, – что я сначала не мог поверить случаю, ну прямо как с тобой Юрий Иванович. На одной из планерок на строительстве, на которых я часто бываю по долгу ответственного за автохозяйство, начальник управления называет фамилию Трубина и спрашивает его:
– На станцию поступило трансформаторное масло, можно ли заполнять им трансформаторы?
Смотрю знакомое лицо. Так это же мой сержант, помощник командира взвода".
– Толик, Трубин? – С удивлением переспросил Юрий Иванович и обратился к жене:
– Помнишь курносого сержанта, который приходил к нам в коттедж? Когда-то мы жили в одном доме в Мытаре во время войны. Шалуном был мальчик, но упрямый.
– Теперь этот шалун, – продолжал рассказ Александр, – исполняет должность главного инженера дирекции строящейся ГЭС. Кого еще можно увидеть на стройке вы и не догадаетесь!
– Так, так, какой еще сюрприз ты нам приготовил? – Закуривая, наклонил голову Юрий Иванович в сторону рассказчика.
– Эдуарда Михеева. Вот так. Он там начальником отдела рабочего проектирования от "Ленгидропроекта".
Александр не стал говорить, что Михалев до этого проектировал тюрьмы в одном из закрытых конструкторских бюро, но отметил, что он уж очень стремится уехать на работу за границу, а работа на стройке всего лишь трамплин для легкого полета. Не обмолвился он и о том, что засветил Михалеву в глаз, вспомив прошлые обиды.
– Мила, Мила, ты помнишь случай в ресторане с лошадью? – Спросил Юрий Иванович о том самом происшествии, когда Михалев вел себя не по офицерски, подставив лейтенанта Прокофьева вместо себя.
Александр не хотел рассказывать как он был уволен из армии, только обмолвился, что по сокращению штатов, не хотел говорить про полковника Семенова, но справедливости ради все же сообщил, что полковник теперь секретарь парткома "Выягэсстроя".
Удивлению Юрия Ивановича не было предела, он посетовал, что не хватает времени для основных дел, а то бы обязательно навестил "чудный остров", а потом неожиданно предложил:
– Капитан, переходи ко мне заместителем по технической части на должность полковника. А? Людей вот как не хватает, – и провел ладонью по горлу.

12.
Анатолия Михеевича интересовало состояние ложа будущего водоема у плотины, поскольку в будущем при стометровом напоре вряд ли удастся что-либо сделать по его очистке, пусть даже с помощью водолазов. Лучший обзор стоящегося гидроузла конечно с вертолета. Но где его взять? – Тогда пешком по серпантину будущей дороги он поднялся на высоту гребня еще не существующий плотины. После взрывов дорогу вычистили бульдозеры, потом приступили к укладке бетонного полотна. Звено рабочих сидит на обочине, перекуривает, бетон "ёк", песок "бар" –  значит бетона нет, а песок есть. Был и цемент, тогда рационализаторы нашли выход – мешают цемент с песком, заливают смесь водой и размазывают по полотну будущей дороги. Вибратором служит доска с двумя ручками, возят ее по жидкой смеси, добиваясь гладкой поверхности, а нивелиром служит непочатая поллитровка. Если положить ее набок, то пузырек воздуха служит не хуже самого точного прибора. Такой, брат, ватерпас! Новейшая технология, улыбаются мужики.
– А, чо? Мы работаем с выработки, а в день дают не более двух машин раствора, все в плотину ухнули. А нам чо? Сидеть, сложа на пузе руки?
Этот эпизод не заслонил главной задачи похода – осмотреть ложе будущего водохранилища у основания плотины. Плотина выросла за перемычкой, возведение которой два года назад являлось главной задачей при перекрытии реки, вскоре она уйдет под воду навсегда. Идет демонтаж насосной откачки фильтрационных вод, последние работы ведутся по установке эстакады гидроподъемников верхнего затвора для первого агрегата. Нужен кран. Ползет на подмогу по гребню гусеничный ЭКГ с верхнего уступа береговой скалы, ширина гусеничного хода шесть метров, ширина гребня – семь. Слева отвесный склон плотины, справа – опалубка для бетонирования секций. Уже на подходе к месту работы машинист не справился с рычагами управления, траки заскользили по бетону, левая гусеница повисла над пропастью, кран лег на поддон, начала раскачиваться стрела. Когда машинист выскочил из кабины, равновесие было полностью нарушено, кран рухнул к подножию плотины. Он лежал на боку, вытянув в сторону плотины стрелу, словно просил помощи.
Свои замечания по поводу готовности водохранилища к затоплению Анатолий Михеевич высказал на заседании Государственной комиссии. Это не понравилось ее членам, а Иван Тимофеевич поспешил вызвать Трубина на партком.
– Что вы делаете на стройке? – Был первым из вопросов, который ему задали, не пригласив даже присесть.
Члены партии высказывались по очереди и были предельно критичны.
Иван Тимофеевич знал сержанта Трубина, которому в свое время вручал медаль "За спасение утопающего", но теперь лик его был строг и в голосе звенел металл:
– Вы срываете плановые сроки, принятые правительством. Это никому не позволено.
– Акт о готовности ложа водохранилища не подпишу, пока не будут устранены недостатки, отмеченные в служебной записке. Если вы побывали на плотине, то видели, сколько хлама еще остается под плотиной, а это может сказаться в дальнейшем на эксплуатации агрегатов. Гусеничный кран лежит еще и поныне там.
– Докладываю, – вмешался начальник управления механизации, – мотор из крана извлекли, а остальное, что осталось – металлолом.
Решение парткома было дальновидным: вызвать директора для доклада "О подготовке к эксплуатации ГЭС". Анатолия отпустили, а вслед ему кто-то произнес:
– Ходит тута и тока пукает.
По завершению основных строительных работ на стройке произошла смена руководителя дирекции. Нужен был опытный директор, знающий эксплуатационные особенности работающей станции. Такового нашли и перевели с далекой Хантайки, что около Норильска. Новый директор приступил к делам круто.
Во-первых, очернил и дал неудовлетворительную оценку всему, что было сделано до него.
– Кого набрали для эксплуатации? – Люди некомпетентные. Где, спрашивается, инструкции по обслуживанию оборудования, по технике безопасности? Вот у нас на Хатайке! – Далее следовал перечень славных дел на Хатайке.
Во-вторых, поставил задачи: заказать замки для служебных помещений; составить рабочие исполнительные чертежи по проектным разработкам; организовать технический отдел, готовить документацию.
В-третьих, постарался избежать ответственности за пуск первого агрегата. С этой целью отбыл в длительную командировку для обследования района длиной в двести километров, подлежащего затоплению.
Не знали еще большей беды при подготовке к пуску первого агрегата, чем потерять силовой трансформатор на перегоне по транссибирской магистрали, на крутой дуге железнодорожного полотна он свалился с платформы под откос. Повреждения были настолько серьезными, что к восстановлению трансформатор был непригоден. Известно, что в годы социализма основное оборудование изготавливалось поштучно и распределялось Госпланом в основном по новостройкам. То беспокойство, которое охватило всех от низовых исполнителей до руководителей в Министерстве, нельзя было назвать паникой, искали выход из создавшегося положения. Альтернативное решение было найдено. Взяли запасной трансформатор с Вилюйской ГЭС и отгрузили на строительство Выйской станции, но доставить его можно было только по воде. До ледостава оставалось два месяца, и каждый день диспетчер отслеживал график движения баржи с трансформатором. Наконец она появилась в низовьях реки и была пришвартована недалеко от плотины. Трансформатор стащили с баржи по наклонным направляющим рельсам на берег. Работы такелажники закончили уже поздно вечером, трансформатор оставили на наклонных путях и не потрудились закрепить. Наутро его обнаружили в воде, которая обтекала его корпус. Пусть он и был герметично закупорен, но конденсат внутри него увлажнил обмотку и керн. "Утопленником" прозвали трансформатор будущие эксплуатационники, потому как еще не раз, в последующем, он приносил неприятности. Ответственность за целостность оборудования, пока оно не сдано в монтаж, лежит на дирекции. Но не принял полностью на себя вину за случившееся исполняющий обязанности главного инженера Анатолий Трубин, хотя в душе признавал, что не смог предвидеть последствий в спешке и легкомыслии.

13.
Необъяснимое ожидание чуда захватывало дух, вытесняло все здравые мысли. А как же? Впереди ждала страна за тремя морями. Вера смогла вспомнить, что для Афанасия Никитина первым морем было Каспийское, а остальные два она не знала. В иллюминатор видны застывшие зеленые волны, вдали горы в лиловом цвете, среди долины река, наполненная тяжелой ртутью. Но море есть море, оно в дымке и вдали неразличимо от неба, все слилось в мареве тропического тепла, прибрежные скалы спустили подошвы в воду, а вода кажется кипит вокруг них, возбужденная белыми бурунами.
На родине солнце – драгоценный подарок, а здесь оно невыносимо палит, липкий пот как клей окутывает тело. Пальмы на берегу моря как сосны на рижском взморье, кажется, что они собрались на толкучке, стоят свободно, переговариваются шелестом листьев, кто-то из них подбоченился, другой выставил ногу, третий стоит, откинув гриву и покуривая на ветерке. Так мирна и приятна беседа.
Если посетить только прекрасные дворцы и роскошные парки, то не увидишь Индию, не различишь среди одежд нищую страну, где по улицам городов ковыляют люди с пергаментными лицами и острыми черными глазками. Неизвестно, что они едят, как правило, они не просят милостыню. Где спят? Но вот справляют свою нужду без стеснения при дороге. Под стать людям коровы, они такие же тощие и равны людям в поведении, но священны.
Не забыты братья наши меньшие, это те самые предполагаемые предки всего людского рода. Обезьяний заповедник в предгорье – это несколько десятков вольеров по числу особей. Смуглая женщина в белых одеждах – матушка для обезьян, она свободно общается с ними, подзывает елейным голоском, гладит по макушкам, они же охотно идут, если в руках у нее бананы. Павианы с красными седалищными мозолями живут на скалах, они крупнее тех павианов, которые лазают по деревьям и беспокойнее, вечно снуют туда-сюда, задрав кошачьи хвосты. Стволы деревьев отполированы до блеска слоновой кости, ветви все общипаны на прокорм. Обезьяна с голубой мордашкой в полоску спит и никакого внимания не обращает на глазеющих на нее посетителей.
По приданию тибетские обезьяны нападают на людей. Они крупных размеров и агрессивны, живут стаями, управляемыми вожаками. Вожак – производитель с красным орнаментом на груди владеет семнадцатью звуками, семью видами взглядов и девятью способами передачи информации жестами. Вокруг него крутятся приближенные к телу, в зависимости от темперамента и степени стыдливости. В стаде в основном носящие или кормящие самки. Родившиеся малыши как котята, но мордочки, не заросшие шерстью, похожи на человеческие карикатурные лица. В годы войны Кукрыниксы рисовали Геббельса подобно этим обезьянам на своих плакатах. Так выразился Сергей, подойдя к Вере. Они были в одной туристической группе. Знакомство с ним для Веры было приятным. Сергей неистощим на выдумки, сыпал байками без передыху, а главное, испытывая к ней симпатию, не позволял себе ухаживаний с интимными намерениями. Игра обезьян с малышами забавна. Озабоченные чем-то мамаши небрежно обращались с малышами, тянули их за хвостики, если те пытались удрать, и таскали на груди, передвигаясь по своим делам. На память Вере пришло увиденное, еще раньше в Кисловодске, где обезьяна выполняла роль ассистента при фотографе, с ней можно было сфотографироваться, баюкая на руках или посадив на плечо. В перерывах между съемками ей давали котенка, и она носила его точно так же, как детеныша, прижимая к груди, и также хватала за хвостик при попытках ускользнуть. С помощью котенка заглушали материнский инстинкт у прирученной обезьяны.
Сергей знал, что кошка может реагировать на мелькание кадров в телевизоре, иногда хлопает по зеркалу лапой, пытаясь поймать свое отражение, собака же не видит картинки на экране и себя в зеркале, ей важен запах и объем предмета. А как поведет себя обезьяна с зеркалом? Очень хотелось Сергею удивить туристов, и он сунул обезьяне маленькое зеркальце. Она приняла предмет за съедобное, но в рот не взяла, а стала его рассматривать и увидела в нем другую обезьяну. Она внимательно всматривалась в свое отражение, ее стали окружать другие обезьяны. Озираясь по сторонам, обезьяна с зеркалом забралась на самое высокое дерево и продолжала знакомиться с интересным предметом вдали от любопытных подруг, которые снова обступили ее со всех сторон. Она перескочила на другую ветку и все разглядывала себя в зеркале, потом попробовала его на зуб и стала злиться, потому что образ, отраженный в зеркале не реагировал на ее укус. Тогда она разгрызла зеркало на мелкие части, подержала их в лапах и сбросила вниз. Интерес пропал у всех обезьян сразу. Вере эксперимент не понравился, другие туристы хохотали. Сергей был доволен, он стоял, скрестив руки, как раджа с двумя венками цветов на шее.
В следующей вольере эфиопские зеленоголовые мартышки, они очень нарядны и любопытны, до крайности. Говорят, что они на воле залезают в жилища людей и устраивают там шурум-бурум, если найдут спички, то могут устроить пожар, а для возделанных полей – они страшное бедствие, что не съедят, то вытопчут.
Из всех красот в Индии больше всего запоминается море, одно море и одно солнце, не надо тебе ни кино, ни танцев. Оно всегда неспокойно, волна с плеском накатывается на берег и нехотя отступает, взбивая пену в затейливые кружева.
– Здорово цейлонцы раскачали море, – говорит Сергей и лезет в волну.
Его перевернуло, скручивает и ломает набегающий вал, тащит к берегу, не понять где голова, где ноги. Получив от волн десять ударов по корпусу, чувствуется усталость, как в боксе.
Домой улетали вечером. Жалко расставаться со сказочной страной, что живет сама по себе, несмотря на оккупацию японцами в прошлом, колонизацию англичанами в далеком прошлом, опасность от соседнего Китая и воинствующих мусульман Пакистана сегодня. Если жизнь по преданию зародилась на Тибете, то уж первые люди спустились с гор к морю именно здесь, в Индии. Сергей оставался неугомонным, смотрел с восторгом в изумрудные глаза Веры и гнал стихи неизвестного автора.

Разгладятся морщины,
Когда наступит в жизни поворот,
Вам встретиться мужчина
Довольный, как поймавший мышку кот.
Вера сидела нахмурившись, предчувствие несчастья томило сердце, сознание своей вины в чем-то, еще неизвестном, мешало спокойно думать, все помыслы ее были связаны с домом, беспокойство не оставляло ее до последнего часа возвращения.

14.
Пока Вера летала за сказкой, ее муж и сын тоже развлекались. Утиная охота – это азарт, игра и состязание. Сезон открывался в начале мая, и плох тот строитель, который не имеет ружья и не подвластен влечению охотника. Все праздничные дни, включая 9 Мая, настоящие мужчины на озерах в пойме реки, ждут перелета пернатых с юга на север. Кто затаился в прибрежных кустах, а у кого гнездо-шалашик, за много лет свое освоено местечко.
У Александра с сыном Олегом одно ружье, одна палатка и два полушубка, потому что ночью бывают заморозки. Охота начинается на вечерней зорьке, а до нее еще далеко, костер прогорел, чай выпили, надо прогуляться. Олег забрался на сопку, если ружье в руках, то оно должно выстрелить. Олег выстрелил и вскоре принес птицу крупного размера с разлетом крыльев больше метра, с рыжими подпалинами на боках.
– Это орлан, красивая птица, – с сожалением покачал головой отец.
Возбужденное удачной охотой настроение у Олега сразу упало, он сидел у распростертой неподвижной птицы, думал, потом сказал:
– Дурак я, пап! Такую птицу загубил, – помедлил и решительно добавил, – надо ей устроить торжественные похороны.
Ритуал похорон был несложным, к ногам привязали камень и бросили орлана в глубину озера, птица расправила крылья на воде, мелькнув тяжелым оперением хвоста.
Вечерняя зорька была неудачной, словно всевидящий дух тайги и рек Позя наказывал их за убитого орлана. Только куличок сел у воды на кочку, выстрелил отец и не промахнулся. Утро было зябкое, но вселяло надежду, что утренняя тяга будет счастливой, хотя плотный туман волнами стлался по воде. Перелет начался как только стало светать. Если Олег мог бить влет, то его отец не умел, он стрелял так, как его учили – лежа изготовиться для стрельбы, прицелиться, затаить дыхание и нажать на курок. Но какая мишень будет дожидаться на охоте исполнения всех этих манипуляций. Просидели они на охоте два дня из-за двух уток.
Последний выстрел был не по делу, казалось, что утка крутится в камышах, мишень была достаточно неподвижна, и Александр выстрелил. Это была ондатра, из меха которой шьют шапки. Потом та самая ондатра и пошла на шапку, которую носил Олег, радуясь пушистому золотистому меху.
Разверзлась гроза, шквальный ветер гнул деревья, вода хлестала по крыльям палатки, но намокший брезент не пропускал ее внутрь, если не прикасаться к полотнищу. Ощущение замкнутого пространства в палатке и некий страх перед стихией, бессилие противодействовать разгулу, заставили невольно включить сознание на осмысление происходящего. "Божья воля", – сказала бы матушка, подумал Александр, "фронтальное столкновение двух областей атмосферы с повышенным и пониженным давлением" – давала толкование наука. А человеку неважно, кто гуляет на воле или сталкивается в драке, у него прежде всего работает инстинкт самосохранения, который реализуется через страх перед необычным явлением, угрожающем жизни. Чтобы преодолеть страх он придумывает искусственные приемы, которые приводят к верованию в могущественные силы, ищет защиты у них, преклоняется перед ними, заискивает и молится. Александр не молился, а Олежек спал во время буйства грозы.

15.
Если в давнюю старину интеллигенты, обстоятельствами оторванные от дома и своей среды, собирались в кружки, чтобы обсудить политические проблемы, то теперешние ищут общения друг с другом для приятного времяпровождения. Всегда найдется лидер, который засветит огонек, на который полетят одинокие и ищущие души.
Неожиданно раскрылась неведомая до сели способность Валентины завоевывать сердца людей. А главное внимательным открытым взглядом, проникновенной до интимности речью внушать в их сознание идею взаимного уважения, приятного общения и  свободного излияния своих чувств. У Валентины хороший вкус, с ней приятно поговорить о литературе, музыке, театре, во истину она обладала талантом на доброту, не заигрывая с людьми, она умела привлечь их к общему делу, бескорыстно делила с ними радость в праздники и трудности в будни. Все, кто знал Валентину в ту пору, помнят о ней и сейчас, помнят содружество единомышленников на реке Вые.
Даже Эдуард Михалев, побывавший на одном из вечеров, организованных Валентиной в клубе строителей, не смог сдержать эмоций и сказал:
– Нравится мне единодушие участников вечера, чувствую приятную усталость и полное удовлетворение.
Еще бы не усталость, если Новогодний вечер длился всю ночь.
Водоворот общих интересов втянул в себя не только гидростроителей, но и местную интеллигенцию – врачей, учителей, чиновников разного ранга и даже пожарных. Никто не мог и предположить, что Евгений с Онеги владел искусством хорошего баяниста, он по настоящему влюбил слушателей в хорошую музыку, стал душой ансамбля "Голубые небеса", в котором, кстати, Олег Прокофьев стучал на ударных. Каждый присутствовавший на вечере должен был ответить на вопросы анкеты:
1. Ваше любимое занятие.
2. Какое блюдо вы предпочитаете?
3. Собираетесь ли вы совершить подвиг?
4. Назовите трех животных, к которым вы неравнодушны.
5. Что вы чувствуете, слушая музыку?
Олег тоже участвовал в опросе и дал такие ответы:
1. Ударник
2. Конфеты.
3. Не учиться.
4. К себе, папе и маме.
5. Страсть.
Новогодний вечер проводили за столиками, Вячеслав сидел рядом с Анатолием и Валентиной. Марина под Новый год укатила в Мытарь к дочери, Марине еще предстояло погасить задолженность по учебе в заочном институте, так что ее отпуск будет длиться необычайно долго. Тосты чередовались песнями, песни – розыгрышами, розыгрыши – танцами. Самой поющей командой были девушки из отдела рабочего проектирования, трудно поверить, что очень занятые на работе и дома они смогли подготовить театрализованное представление, могли искренне смеяться и беззаботно веселиться. Евгений играл на заурядном баяне, но отличный слух и волшебное владение инструментом завораживали, он мог играть популярный репертуар, аккомпанировать певцам и знал классическую музыку.
Нельзя утаить, что Соня, учитель музыки, неспроста пересела на свободное место за столик к Вячеславу, а он, как всякий джентльмен, уделил ей повышенное внимание. Миловидная женщина средних лет с быстрыми карими глазками и завитушками темно-русых волос на лбу была беспечно весела, смешлива, слегка кокетлива. Она отставляла правую руку на уровне плеча, шевелила пальчиками и говорила, говорила, пытаясь заморочить голову Вячеславу. И он был готов идти навстречу, так что в конце вечера они целовались в коридоре клуба. Она от легкой истомы закрыла глаза, а Вячеслав поглядывал по сторонам, опасаясь засветиться. Дальше ничего не произошло, растаял вечер, настали будни, и как то раз муж Сони встретил Вячеслава и поднес ему жилистый кулак к лицу со словами:
– Еще раз увижу тебя с Соней, пришибу.
Это помогло отрезвлению, и при случайной встрече с Соней, Вячеслав прошел, словно не замечая ее. Но Соня не успокоилась:
– Вячеслав Александрович, не узнаете?
Было удивление нарисовано на лице Вячеслава, искусственная радость неожиданного свидания, но продолжения Новогодней ночи не произошло.
Что женщина?  Один кураж!
Когда свои покровы скинет,
И недоступна, как мираж,
И призрачна, как нежный иней.
Новый год наступил для гидростроителей и эксплуатационников будущей ГЭС, его ждали десять лет, в этом году состоится пуск первого агрегата. В это верили, в противном случае, зачем нужно было затевать грандиозное дело.

16.
Пока мать пребывала в туристической поездке по Индии, а отец постоянно на работе, у Олега много времени для досуга, уроки занимали небольшую часть суток, а безделье вызывает меланхолию и непредсказуемые поступки. В ящике письменного стола от наткнулся на найденный в распадке цилиндрик из картона с двумя проводками. Повертел его в руках, ударил им по столу, словно палочкой по барабану, простучал ритмический танец и, не задумываясь о последствиях, сунул торчащие провода в розетку. Ослепительная вспышка предшествовала полной темноте, от боли и страха он закричал, закрыл ладонями глаза и крутил головой из стороны в сторону, пытаясь унять боль и пересилить страх. Соседи увезли его на "скорой" в больницу, там сделали примочки, забинтовали лицо, успокоили уколом и обнадежили, что бывает временная потеря зрения, как от луча электросварки. Но зрение не вернулось, Олег ослеп.
Вера лежала ничком подле кровати сына и держала его руку, пульс был частым, во сне он вздрагивал, изредка стонал. Александр не входил в комнату сына, сидел на кухне, уставившись в одну точку, мысли были отрывисты и мрачны, повторялась и множилась только одна мысль – это беда. Он ждал машину, чтобы отвезти сына в аэропорт и самолетом отправить в областную больницу. Все было договорено, шло по правилам, но он не мог собраться, был какой-то развинченный, вялый, взгляд потускнел, стала заметной седина на висках.
В областной больнице подтвердили первоначальный диагноз – поражение сетчатки глаз, омертвление тканей, видеть не будет.
– Ты во всем виноват! – После многодневного молчания с отчаянием сказала Вера, –  Ты не уберег нашего сына! – и ушла потерянная, непричесанная, почти раздетая под весенний моросящий дождь.
Она распахнула дверь в кабинет парткома, не отвечая на вопрос секретаря –  "Вы к кому?" – не оглядываясь по сторонам, не смотря на то, что в кабинете были люди, прильнула к груди Ивана Тимофеевича и впервые после страшного известия заплакала. Он бережно погладил ее по голове, махнул рукой, чтобы вышли посетители, не говоря ни слова, держал Веру и смотрел на нее с жалостью и состраданием.
– Помоги, Иван Тимофеевич, –  едва различимо промолвила Вера, продолжая плакать.
Иван Тимофеевич, не объясняя причины своего отъезда, взял длительный отпуск и улетел с Верой и ее сыном в Москву. У Веры не было доверительных разговоров с мужем, была серьезная размолвка, каждый переживал случившуюся беду в одиночку. Для Александра она оставила записку: "Не жди".
В Москве Олега поместили в Институт Глаза, была проведена операция, но возвращения зрения никто не гарантировал, была только одна надежда. В Америке внедряют в зрительный центр электроды и выводят на телевизионный приемник, тогда человек начинает видеть. Так это ж в Америке! А пока Олег заканчивает десять классов, мать водит его на уроки, учится он с диктофоном, на слух готовит задания. После окончания школы Олег поступает на юридический факультет, а Вера всегда при нем, как поводырь.
Иван Тимофеевич к своей семье не вернулся, жил вместе с Верой и Олегом. Он не хотел счастья, построенного на беде любимого человека, в уголке сердца ворохнулась ревность к ее сыну, которому она отдавала всю свою любовь, и он не мог найти себя в ее помыслах, желаниях, любви. Кто же он? Для чего его предназначение? И все здравые и надуманные рассуждения заслоняла любовь к Вере. Он теперь хотел, чтобы с ним ей было лучше, легче, и в этом он разглядел смысл своей жизни. Надо привыкнуть к мысли, что беда неотвратима, нет сил, чтобы ее устранить, тогда надо свыкнуться с этой бедой, найти пути преодоления несчастья, потому что жизнь продолжается.
Александр не мог больше оставаться на стройке, пришел в военкомат и был призван в армию, по вызову генерала Родина его направили в училище на должность заместителя начальника по технической части.



Часть VII
1.
Новый директор электростанции Никита Петрович Локтев велик ростом, строен по спортивному, но походка не совсем уверенная, сказывается долгое пребывание в северных краях и привычка ездить на машине. Ему около пятидесяти, начальствующий взгляд пронзительный, движения рук резкие, говорит то, что думает и не терпит возражений. Теперь он собрал свою команду, как он выражается, организовал свой "стол" для руководства. В него вошли начальник гидроцеха, он же секретарь партбюро Мешков, известный нам Эдуард Михалев, гидролог Пашин, личный секретарь Васильев, которого он привез с Хантайки и доверил свое "тело", то есть Васильев – шофер, телохранитель и добытчик. Команда летит на арендованном вертолете обследовать готовность ложа водохранилища к затоплению. Хорошая идея, когда основные вопросы по приемке воды и пуску агрегата решаются на стройке.
Было начало мая, нежная зелень еще не успела скрыть бурые пятна прошлогодней травы, лиственницы опушились нежными иголочками, еще цветет багульник. Ми-4 – небольшая машина, но для изыскателей незаменима, с ней можно пробраться в любые глухие уголки тайги, перевезти харч и инструмент, высадить десант из десяти человек. Стрекот вертолета далеко разносится по реке, из-за сильной вибрации и шума винтов ни обсуждения предстоящего путешествия, ни обмена мнениями не было, все уставились в иллюминаторы и смотрели на медленно уплывающую под ними землю. Смотреть в круглый иллюминатор самое подходящее дело в безделье. Безжизненна пойма реки, нет птиц, зверей, только голый лес щетинится на марях. На берегах отдельных ручьев, впадающих в Выю, встречаются бараки с пустыми глазницами окон и темными провалами дверей – жилище для заключенных, которые когда-то здесь мыли золото.
Трудно поверить и невозможно согласиться с тем, чтобы отвергнутые обществом люди жили в глуши тайги, за какие грехи их посылали а преисподнюю живыми и мыслящими, с сознанием собственного достоинства, имевших свои корни, родных и близких, а эти связи отрубили, насильственно выкорчевали людей из привычной среды и поместили здесь, откуда трудно вернуться назад, потому что меньше десяти лет не давали. Бежать из зоны летом в гнилую марь бесполезно, зимой при сильных морозах – бессмысленно, поэтому проволока вокруг бараков была просто символична, за ней свобода могла быть только на кладбище. Умерших выносили из зоны, гробы складывали в траншеи на уступах сопки, повыше, чтобы половодьем не смыло в реку. Скоро поднимется вода и размоет их последние пристанище, унесет кости течением, рассорит по дну, замоет останки песком, вот и все, что останется от мыслящего творца и царя природы, и станет он "затычкой в бочке для вина".
Совсем недалеко от этих мест в регионе вечной мерзлоты были найдены сохранившиеся останки мамонта-малыша. Находка была настолько сенсационной, что о ней заговорил весь мир, потому что в хоботе животного были обнаружены жизнеспособные бактерии. А почему, спрашивается, в вечной мерзлоте не нашли хотя бы скелета человека? Отвечают, что его тогда еще не было. Каков же путь развития всего живого, в том числе и мыслящего человека? Мы грешные, не знаем сути, истоков возникновения жизни, ищем причину в самом следствии, эволюцию считаем основой развития, а не продолжением его. Однако стала понятным, что для биологического мира безразлично кто будет властвовать на планете мамонт или человек. Вечным остается его величество микроб.
Через три часа вертолет достиг предгорья, а там лежит белый искристый снег. Совершили посадку, до глухоты в ушах тишина, когда отключили двигатели. Вокруг ослепительное сияние, с неба льются солнечные лучи и отражаются от снежного покрова. Снег легкий, кажется бесконечной его глубина, когда вываливаешься из машины и задерживаешься на поверхности, повиснув на разведенных руках. Гидролог Пашин берет пробу на влажность, от запаса воды в снегу зависит ее приток для заполнения водохранилища. Вода перестает быть бесплатным возобновляемым источником энергии, от ее запасов зависит работа ГЭС и выработка электроэнергии для людей.
День склоняется к вечеру, синие тени наползают на снега, прижимает мороз, нужно думать о ночлеге. Стойбище эвенков узнается по струйкам дымов из чумов, хотя в большинстве своем эвенки пользовались на временных стоянках обыкновенными палатками с двойной полостью и чугунными печками. Для тепла снаружи палатку приваливали снегом, а внутри нее стелили лапник. Собаки зарывались в снег у входа.
Гостей аборигены приняли радушно, развели по палаткам, в полушубках, ватных штанах и унтах ночь перебедовать можно. Эдуард Михалев в гостях у пожилого эвенка, вкушает угощение из свежей лосятины и сам угощает хозяина спиртом. Нет иммунитета у эвенков от горячительных напитков, если выпадет случай, то могут пить, пока булькает водка в бутылке. Бывало, по три дня стоят олени в упряжке, а хозяин гуляет, пьет без просыпа. Хозяин после глотка спирта из алюминиевой кружки запихнул в рот комок снега и сидит, закрыв глаза, ждет кайфа. Потом без уговоров соглашается обменять на спирт пять соболиных шкур, здесь деньги в обращении не применялись. Приманкой был сахар, лаечка с острыми ушками, хвостик барашком, с быстрыми ножками вертелась около Эдика. Поутру в последний момент перед отлетом Эдик поманил ее, и она запрыгнула в вертолет. Эвенк недоуменно смотрел вслед вертолету, потом сел на землю и заплакал, без собаки в тайге белку не сыщешь, соболя не возьмешь.
Намаявшись за ночь на лапнике, команда спала и оживилась лишь при подлете к поселку золотодобытчиков.  Директор Локтев снял с себя брючный ремень и сделал поводок для собаки, он нисколько не сомневался, что подарок был для него. Эдуард смотрел сузившимися глазами от злости, потом хохотнул и ударил ладонью по своей коленке. Он не забудет своего конфуза и не остановится потом перед тайной местью.
В последующем в райком пришло письмо следующего содержания. "Директор Локтев Н.П. создает нервозную атмосферу среди инженерно-технического персонала, организует временные группировки из приближенных к нему лиц для нейтрализации противодействующих сил, мешающих его руководству. Так … (далее приводился пример, когда секретарь партбюро незаслуженно настоял на строгом выговоре завгару Кленову только за то, что тот высказывался против использования автомашин в личных целях". Следующим объектом внимания  в письме стал Трубин А.М., который, по мнению автора, никогда не станет главным инженером, потому что никакой лидер, коим считает себя Локтев, не потерпит рядом с собой человека, превосходящего его по работоспособности и деловым качествам. Далее автор письма пишет: "Не удивлюсь, если А.М. Трубин будет подвержен наказанию, а может быть и освобожден от работы в связи со служебным несоответствием. Можно сказать, что секретарь партбюро Мешков "шьет на него дело". Письмо было подписано Александровым, поэтому ему дали ход в райкоме, вызвали для беседы всех, перечисленных в писульке.
Инструктор райкома партии Белых настойчиво просила Трубина припомнить факты, подтверждающие сообщения в письме. Кому-то нужно было раскрутить дело и принять кардинальные меры. Но увы, Трубин не дал в их руки компромат, победил здравый смысл. Анатолий не без основания предполагал, что его втягивают в затяжную войну с директором, а он приехал на Выю не затем, чтобы участвовать в дрязгах.
– Директор требует дисциплины, строгого соблюдения служебных инструкций, в этом я не вижу криминала. Что касается группировок для противодействия друг другу, то я о них ничего не знаю, – спокойно высказался Анатолий.
Тут же инструктор поспешила выйти из кабинета, наверно для консультаций, а когда она вернулась, то поблагодарила Анатолия за посещение райкома и отпустила.
Секретарь райкома не мог удовлетвориться ответами и других опрошенных, вызвал представителя КГБ по району и поручил найти Александрова, подписавшего письмо. Вскоре был получен ответ, что письмо напечатано на машинке ОРП (оттиски шрифтов всех пишущих машинок были зарегистрированы) мужчиной средних лет, легко возбудимого и нервного характера. Осталось только найти этого псевдо Александрова.

2.
Между тем волна паводка набирала силу, вскрылись притоки, заметно поднялась вода. Ледохода в верховьях не могло быть, все поле льда поднималось вместе с наполнением водохранилища, а в низовье поводка нет, плотина держит напор, временные отверстия по сбросу закрыты. Заволновались сплотчики, их плоты вязались по старинке, вдали от реки, надеясь на широкий разлив, когда они сами поднимутся и поплывут с вешней водой.
Телефонный звонок из райисполкома: "Дайте пропуск воды". В ответ молчание. Звонят из райкома партии: "Срываете поставки леса". "Нет приказа из управления" – отвечает диспетчер.  Начальник строительства Шахов ищет директора Локтева, а он в командировке, в дирекции только Трубин, как исполняющий обязанности главного инженера, но он категорически против сброса воды, потому что она нужна для пуска первого агрегата. Если не набрать водохранилище до нужного уровня, можно сорвать пуск. Шахов не давит, говорит спокойно, сверяет сводки гидрологов с графиком заполнения водохранилища и принимает решение: поднять затворы на два метра, добавив при этом:
– Воду наберем на хвосте паводка.
Выхлестнул поток в свободное русло, закружил, завихрился в турбулентном режиме, потом стал заливать пойму и на этой волне поднялись готовые сплотки. Через три часа пошли затворы на место. А один не идет, остается щель в один метр. Через нее дует струя воды под давлением в сорок метров, не унять ее ничем. Мешки с цементом выбрасывает, камни ворочает. А дело в том, что злополучный кран, который остался лежать под плотиной, своей стрелой уткнулся в порог затвора и застопорил его.
Штаба паводка не было, все решалось с ходу собравшимся руководством, каждый из них давал советы как оттащить стрелу крана от отверстия. Шахов подошел к Трубину и сказал:
– Нужны шандоры от первого агрегата. Шандоры для временных отверстий еще не готовы.
Трубин отвернулся вполоборота соображая: "вода или шандоры?". Через минуту позвонил начальнику турбинного цеха. Тот не соглашается отдавать ремонтные щиты первого агрегата и кричит:
– Не дам!
– Отдашь.
– Не отдам!
– Приказываю.
– Что будем делать, если понадобится осушить водовод, как влезешь на колесо турбины?
Конечно риск, но нужно преодолеть сомнение, не медлить, идти до конца. Сам пошел к месту хранения и руководил погрузкой металлоконструкции. Сварщики подогнали конструкцию по размеру пазов, краном заложили по месту, быстротвердеющий цемент пошел в ход, и дело было улажено.
Не понравилось директору самоуправство Трубина, вызвал на "ковер", долго говорил, вскрикивая в конце гневных фраз, потом пожаловался в Управление. "Вследствие отсутствия опыта, очень слабо развиты навыки производственной работы, интуиция в производственных делах слаба. Отсутствует авторитет среди рабочих и субподрядчиков. Инициатива имеет незрелый характер и не всегда нужное направление. Формы руководства примитивные, большинство принимаемых  решений на уровне исполнителей без собственной линии. В отношениях с окружающими часто бывает необъективен, возражений не терпит. Свои ошибки признавать не любит".
"У соседа сдохла корова, мне вроде ни к чему, а все же приятно", – так думал Эдуард Михалев оттягивая руку, чтобы хлопнуть по коленке.

3.
"До пуска первого агрегата осталось 55 дней" – вещает местное радио, ежедневно уменьшая их количество. Корреспондент областной газеты обратился к председателю рабочей приемочной комиссии Анатолию Трубину с вопросами о готовности персонала станции к эксплуатации. Вот что он ответил:
"Сложнейшее оборудование требует от обслуживающего персонала не только специальных знаний, но и опыта, высокой квалификации, поэтому подбор кадров ведется тщательно и с осторожностью. К моменту пуска коллектив эксплуатационников укомплектован на восемьдесят процентов, в основном это многоопытные люди, прошедшие длительное испытание в работе на Братской, Вилюйской, Усть-Хайтайской и других гидроэлектростанциях страны. Готовим кадры оперативного персонала на курсах при техникуме, а так же посылаем инженеров на стажировку на действующие станции. Специалисты ремонтники участвуют в монтаже первого агрегата и принимают готовые узлы. Экзамены по проверке знаний у персонала проводим без скидок на возраст, звания, дипломы, стаж работы. Хочешь работать, докажи, что имеешь на это право".
Монтажная площадка в машинном зале еще не прикрыта крышей, окна не застеклены, на ней ведут сборку турбины и генератора. "Не мешайте работать" висит плакат на мостовом кране, потому что всегда толпится народ, свободный от смены, и просто любопытные, а так же строгие проверяющие из партийных и общественных организаций. Гуляют пронизывающие ветры, сыплет на голову снежная крупа, тянет дымком от электросварки, пахнет бензином и краской, воют шлифовальные машины, скрежещет кран на подвесных путях. Идет сборка турбины.
– Чуть-чуть вира! – Кричит бригадир крановщику, – Еще, нормалек. Есть!
Электромонтажники в кратере статора, собирают его из шестерок, потом заводят ротор, зазор между статором и ротором пять миллиметров. Здесь командует такелажник, он не любит вмешательства, может выразиться нецензурно.
Наступили ноябрьские холода, для здешних мест минус сорок градусов не предел, так что банальное тепло становится важным фактором успехов строителей и монтажников. Пусковую часть машинного зала закрывают подвесной стенкой, наконец налажена крыша, окна зашивают оргалитом. 21 ноября агрегат готов к пуску на холостые обороты. Мягко тронулась турбина, с приятным шелестом набирает обороты. Хлопают в ладоши начальник строительства, секретарь парткома, контролирующие из области, кричат ура инженеры и рабочие. Тут же и директор Выйской ГЭС Локтев, он только что прибыл из очередной командировки (назовем ее небольшой страховочкой, дескать, если что не так, то я здесь не причем). Празднуют победу, но победа не полная, вот когда включат генератор в сеть, тогда считай, что она состоялась сполна.
На передовой рубеж выходят специалисты по автоматике и защитам. Если у монтажников есть установленные сроки, то у наладчиков их вовсе нет. Быстрей, быстрей! Они едят и спят в комнате при машинном зале. В наладке участвует Александр Серов, от переутомления глаза у него покраснели, смотрит в сторону, никого не слушает, только занят мыслями в поисках неполадок в системе автоматики, а их уйма.
Когда наступил момент включения генератора в сеть, увеличивается бой вала турбины, встал вопрос – что делать? Нельзя загубить первый агрегат, и Шахов решает его остановить.
Из-за отсутствия охлаждения расплавились резиновые вкладыши турбинного подшипника, все из-за того, что при низких температурах бетона вода в капиллярах переохладилась и закупорила сливные отверстия.
Запланированный митинг по случаю пуска первого агрегата никто не мог отменить. Народ собирался в праздничных нарядах, приехал секретарь обкома, начальник главка и другие высокопоставленные лица. Монтажникам удалось заменить подшипник к сроку. Турбина снова вращается на холостых оборотах, без нагрузки. Секретарь обкома включил символический рубильник, и загорелась лампочка – это значит, что первый агрегат выдал электроэнергию в сеть, но агрегат оставался на холостом ходу. С трибуны митинга зачитали приветственную телеграмму центрального комитета КПСС и Совета Министров СССР.
"Достигнутые успехи явились результатом вашего самоотверженного творческого труда в сложных природно-климатических условиях, применения прогрессивных технических решений при проектировании и сооружении ГЭС, создания нового энергетического оборудования, большой организаторской и политической работы партийной, профсоюзной и комсомольской организаций."
Через толпу собравшихся Эдуард протиснулся к Сергею и доверительно сказал:
– Финансирование снимают с пускового комплекса второго агрегата.
– Не может быть! – Изумился Сергей.
– Поступило распоряжение сократить объемы поставок цемента, где-то он потребовался более остро, чем в тайге, – пояснил Эдуард и дополнил сказанное перефразированным куплетом известной песни:
Наш паровоз вперед лети,
В коммуне остановка,
Но задымил на полпути,
Нет рельс, гасите топку.
Эдуард засмеялся счастливо, оттого что уезжает домой и наверняка обратно не вернется. И действительно он больше никогда не появлялся на Вые, потому что был командирован в Анголу от "Ленгидропроекта".

4.
Последние ночи перед пуском первого агрегата Валентина оставалась в квартире одна. Иногда Анатолий днем приходил на часок и снова возвращался на работу. Было тревожно одной, неспокойно за него. Она готова была разделить с ним возникающие трудности, но не могла ему ничем помочь.
Местное радио рапортует о достижениях на стройке, по телевизору показывают старое кино. Пора на покой, но мысли разрознены, отрывочны, сон не приходит, видятся картинки из жизни с Адиком, Толиком, вмешательства в ее жизнь Варвары. Так хотелось уединенной жизни с Анатолием, чтобы жить друг для друга, а получается, что большую ее часть своей жизни он отдает другим. Уже не казалось правильным решение оставить Мытарь и ехать за тысячи верст, чтобы сменить работу и обновить жизнь. Работа, работа, иногда встречи в клубе с равными себе по неустроенности, неудовлетворенности в жизни людьми. Валентина почувствовала дискомфорт и прилегла на кровать. Она еще не говорила мужу о возможной беременности, сначала хотела убедиться в этом сама, но все откладывала посещение врача из-за забот по дому и работе. Теперь врач уже был не нужен, она уверена, что ждет ребенка.
То ли неясный шум, то ли шорох прервал ее размышления – "Может мыши?" – подумала она, – "этого еще не хватало".
Преодолевая страх, вошла в гостиную, на фоне окна четко вырисовывался силуэт человека, она вздрогнула, рука потянулась к выключателю, но шипящий с хрипотцой голос остановил ее:
– Испугалась тетка? Форточки надо закрывать, – хихикнул, потом повелительно добавил, – открой дверь на лестницу и отойди в сторону.
Здесь нервы у Валентины не выдержали, и она упала в обморок. Когда очнулась, в квартире было темно, но свет пробивался через открытую дверь с лестничной площадки. Она не могла понять, что же это было, ее бил озноб, Валентина еле добралась до кровати, но вспомнила, что не закрыла входную дверь, снова поднялась и, преодолевая страх, захлопнула ее. Когда она включила свет, то увидела, что на вешалке не доставало ее меховой шапки, а в гостиной и на кухне ничего не тронуто.
Не было на стройке заключенных или досрочно освобожденных, а воры водились. Нашелся ЧМО (человек мешающий обществу), и в ночь, когда большинство людей из поселка были на пуске агрегата, влез в квартиру. Знал, что за неосвещенными окнами никого нет, на балкон спустился по веревке с крыши, в квартиру влез через открытую форточку. Домушники обычно на мокрое дело не идут, так и на этот раз, обнаружив хозяйку, вор ушел, прихватив с вешалки что было можно.
Сергей, узнав об этом случае, высказал свои соображения по этому поводу Вячеславу:
– В эти края ссылали уголовников и политических во времена Николая кровавого, демократе Керенском и большевиках. Ехали сюда под конвоем и при социализме до и после войны. Кое-кто вернулся назад, некоторые осели и составляют местный контингент.
Трудно возразить, но не хотелось верить, что на Комсомольскую стройку могут приехать добровольцы за легкой наживой.
Анатолий увез Валентину в больницу, после стресса она долго пребывала там на сохранении, потом уехала рожать в Мытарь и поселилась у бабы Лены.

5.
В разгар зимы солнце светило особо ярко. Белые сопки стояли на фоне выцветшего неба, как вершины высочайших гор. Только при больших морозах долину реки застилал туман, он плотным одеялом окутывал дома и все живое, за три метра не видно друг друга, а если подняться на сопку, то снова увидишь солнце яркое и неподвижное, а низина больше похожа на татарский первобытный стан, закрытый дымом тысячи костров. Ветра нет, можно выйти на улицу в одной рубашке и не почувствовать сразу холода, но мороз дает о себе знать уже через минуту, хватает крепкими клещами и жмет со всех сторон, пока не посинеешь.
Трое суток первый агрегат под промышленной нагрузкой, испытание выдержано, директор Локтев повез в Москву акт о приемке агрегата Государственной комиссией.
Закончились пусковые праздники, народ вернулся к будничной работе. Неожиданно турбина идет на останов, отключился генератор. В чем дело? Оказывается плотник-бетонщик, проходя по машинному залу, нажал аварийную красную кнопку, сработала чувствительная автоматика. Теперь станция работает не сама по себе, она связана с энергосистемой, а там переполох – потеряли генераторную мощность, началось отключение потребителей.
Секретарь райкома поручил отелу КГБ разобраться. Вот так, агрегат не принадлежит себе, это народное достояние, и его надо беречь и охранять. Директор, как всегда в отъезде. Кто тогда крайний – конечно Трубин, исполняющий обязанности главного инженера. Водил Анатолий ответственного сотрудника по той части станции, которая была принята в эксплуатацию, показывал все незакрытые входы и выходы и предлагал построить обходную галерею в машинном зале для прохода рабочих. "Злоумышленника" не нашли, зато прислали агента, который крестиками мелом отметил оборудование, которое могло быть подвергнуто террористическим действиям. Последовал приказ из управления о немедленном устранении недостатков в охране электростанции во имя общего блага и спокойствия. Его выполнение было предписано директору Локтеву.
Как известно, существуют объективные законы случайных событий, к ним относятся отказы оборудования в работе, которые наиболее часты в период приработки. Не минула сия чаша и Выйскую ГЭС. Не проходило ни одного дня или ночи, чтобы не позвонили Трубину со щита управления по той или иной причине. Зимние отказы наиболее неприятны и опасны, потому что от них страдают в первую очередь потребители электроэнергии. Неприятности начались с "утопленника", того самого трансформатора, который искупали в воде. Сначала разгерметизировался ввод, когда его заменяли, разморозили трубки водяного охлаждения и упустили три тонны масла в реку. Потом не отключился выключатель на распределительном устройстве, вследствие короткого замыкания в баке воздушного выключателя. Найти причину было непросто, но Вячеслав Серов отыскал ее. Все дело было в том, что осушение воздуха для выключателей по проекту осуществлялось методом редуцирования, то есть понижением давления в два раза в ресиверах, а потом воздух подавался по отапливаемому тоннелю на открытое распределительное устройство. Как только теплый воздух попадал в охлажденный низкой температурой бак выключателя, на стенках бака выделялся конденсат, он и явился причиной короткого замыкания. Проектировщики поняли свою ошибку и рекомендовали поставить еще один ресивер на распределительном устройстве для охлаждения воздуха.
Ежедневные селекторные совещания, проводимые управлением по утрам, постоянно держали эксплуатационников в напряжении, каждый чих, сбой, отказ были предметом обсуждений, затем следовали требования устранить неполадки в кратчайшие сроки. Директор от этих планерок устранялся, все дела по оперативной работе перепоручал Анатолию Михеевичу, а сам занял роль пытливого дознавателя: "Почему? Как случилось? Кто виноват? Подать его сюда и лишить премии за месяц".
Если первый агрегат входил в строй на волне восторгов первых успехов после десятилетнего труда строителей и монтажников с недоделками и недостроенными помещениями, то последующие агрегаты так не пройдут. Недоделки надо устранять, а у строителей один спрос – деньги давай, зарплату платить надо, расход материалов знает свою цену, а смета уже израсходована в первоначальный период. А где взять эти деньги? Управляйтесь собственными силами за счет средств амортизации. Так финансовые проблемы сталкиваются с техническими, а станция должна работать.
Проблема с водой, в прошлый сезон недобрали до нужного уровня водохранилище по случаю маловодности паводка, агрегаты работают на половину мощности, а зима длинная, и всем нужна электроэнергия. Почему-то ее считают дармовой, наверное, потому, что не сжигают топливо – уголь или газ, и расчеты ведутся по 0,13 копеек за киловатт-час.

6.
Примирение наступило сразу и неожиданно, когда появился на свет мальчик. Как тут не поддаться чувству всепрощения, если он лежит на спинке, сучит ножками, сжав кулачки около головки, пускает пузыри после кормления. Варвара целовала его в пупочек и смеялась, локонами белокурых волос щекотала его животик и оглаживала головку, приговаривая:
– Толик маленький, маленький Толик.
С рождением ребенка к каждой матери приходит мудрость. Ни словом, ни жестом Валентина не мешала Варваре наслаждаться возней с малышом, на лице ее отражалось бесконечное счастье и всепрощающая любовь ко всем, кто был рядом, для них с Анатолием поздний ребенок был не только отрадой, но и той надеждой в будущем, для которой стоило жить.
– А где Толик большой? – Варвара оглядела комнату быстрым взглядом.
– Его еще долго не будет, – ответила Валентина, прикрывая малыша простынкой, – работа занимает его больше, чем семья.
Баба Лена ходила из комнаты на кухню и обратно, то принесет чистую простыню, то уберет посуду, по ее поведению видно было, что она в волнении, приятном возбуждении, наконец, к семидесяти годам, и у нее появился внук.
Варвара жила с матерью, Антониной Михайловной недалеко от Москвы в кооперативной квартире, которую удалось купить после двадцатилетнего пребывания на Севере. Столько времени прошло с тех пор, как Антонина Михайловна покинула Мытарь, чтобы соединиться со своим мужем ради подрастающей Варвары, которой нужен был отец, а не товарищ по играм, каковым был для нее Анатолий. Она оставила Анатолия, несмотря на то, что очень его любила, но будущее дочери для нее было дороже. Немолодая уже женщина, она не утратила своей привлекательности, была по-прежнему обаятельной – все та же прямая спина и внимательный ласковый взгляд, только волосы, которые она подкрашивала, возвращая утраченный цвет, стали сплошь седыми и морщинки лучиками сходившиеся у глаз выдавали ее возраст. Ей не стоило большого труда уехать с Севера, там ничего ее не удерживало. Муж умер от инфаркта в одну из длинных ночей Заполярья.
Антонина Михайловна хотела бы вернуться в Мытарь и там провести с дочерью остаток срока, отпущенного для жизни, но это было невозможно. Она это понимала, в городе ее знали, а быть предметом пересудов и сплетен ой как не хотелось. Несмотря на то, что Анатолий бедовал на одной из дальних строек, там все бы напоминало ей то, с чем они соприкасались в те далекие молодые славные годы.
Варвара успешно окончила Строгановское училище и была принята ассистенткой к известному профессору живописи Глазкову. С годами проходила, сглаживалась порывистость и нетерпимость, что отразилось в ее живописи, акварели ее стали мягче по тону, законченными по содержанию и отличались аккуратностью и тонкостью рисунка. Увлечение абстрактной живописью прошло, но все же символические признаки остались и придавали ее картинам таинственный смысл. Выставлялась она редко, но на Измайловском рынке художественных произведений они имели спрос. Семья у нее не сложилась, после многолетнего ухаживания Володи, племянника Вячеслава Серова, она ему отказала. Варвара не была склонна к легкомысленному флирту, иногда просыпался ее взбалмошный характер, и она совершала поступки вопреки своей пользе, о которых ни капельки не жалела.
Сына Анатолия назвали Михаилом, может быть потому, что он был косолап, как мишка, что стало явным, когда он начал ходить. Чувство материнства присуще каждой женщине и созревает исподволь, подсознательно, проявляется в мыслях, поведении и становится заметным даже посторонним людям. Варвара полюбила Мишу, не проходило ни одного воскресного дня или праздника, чтобы она не появилась в квартире бабы Лены. Детская была завалена игрушками, подаренными Варварой. Мишутка, завидев ее, улыбался и мог только нескладно лепетать, не выговаривая согласных, тянулся к ней, полз, потом стал бегать навстречу. Не прошли даром для Вари годы детства, проведенные с Толиком, она запомнила его сказки. И вот теперь она сызнова пересказывала маленькому Мише сказки его отца.
Сказка первая. Почему мальчику в детстве дали имя Топ.
У мальчика была мама, которую звали матушка Фум, и папа по имени Туп. Имя Топ мальчику дали за то, что он очень громко стучал ножками, когда ходил по полу, отчего качалась люстра под потолком и звенели чашки в буфете. От топота разбегались соседские кошки, поджав ушки и опустив хвостики, а злые бездомные собаки забивались в темные углы и жалобно скулили. Топ никому не давал покоя, только встанет поутру с кроватки и прыгнет на пол, так у жильцов снизу сыплются с потолка сонные мухи вместе с побелкой. Старый Ворчун, что жил на первом этаже стучал палкой по водопроводной трубе и призывал Топа к порядку. Но Топ не мог не топать, потому что так были приделаны ноги у него с рождения. Если он выходил гулять на улицу, то под ним скрипели ступеньки и дребезжали окна на лестничной клетке, с треском закрывались двери, и дом дрожал от возмущения. С Топом никто не хотел играть, потому что он не бегал, а топал и часто наступал детям на ноги, что было очень больно. Матушка Фум с гордостью говорила соседям, что Топ всех перетопает, а папа Туп предостерегал:
– Смотри дотопаешься!, – И строго грозил указательным пальцем.
Когда Топ ложился спать, все с облегчением вздыхали, шестидесятиквартирный дом расправлял свои панельные стены и устанавливал на место крышу, съехавшую набок от топота Топа.
Неуклюжий Топ был одиноким, играть его не звали, дома ругался папа, а Ворчун все стучал палкой по трубе, требуя тишины. Толька мама беззаветно любила Топа и кормила его горячими оладьями.
Сказка вторая. Путешествие в одиночестве.
Топу было три с половиной года, когда он отправился в путешествие.
–  Да, – сказал он себе, – если меня никто не любит и не хочет со мной дружить, то я буду путешествовать один и уйду далеко, далеко.
Топ взял корзину, сплетенную из зеленых ивовых прутьев, положил в нее морковку, яблоко, кусочек хлеба и сто граммов докторской колбасы. Он считал, что этих запасов хватит надолго. Чтобы громко не стучать, он не стал одевать голубые ботики с оленями на голенищах, а босиком выскользнул из дома так, что ни одна живая душа не услышала, и стекла не дрожали от топота. Спрятавшись за углом дома, Топ надел ботики и шагнул в придорожные заросли укропа. Было по утреннему сыро, трава, покрытая влагой, кланялась ему и шелестела вслед:
– Куда идет Топ? Разве вы не знаете Топа, он разгонит всех птиц, которые живут среди нас, и напугает всех лягушат, которые спят в траве под нами.
В ботиках топал Топ не разбирая дороги и сбивая с листьев капли росы. Его одежда промокла насквозь, штанишки пропитались водой и сползли с пузика, рубашка прилипла к телу, а мокрые волосы стали похожими на мочалку. В зарослях укропа кто-то фыркнул и закатился хохотом, потом захлопал крыльями, взвился вверх и сел невдалеке от Топа, недовольно квохча:
А скажите, чьи вы?
А скажите, чьи вы?
И зачем, зачем идете вы сюда?
Топ испугался и готов был заплакать, но вспомнил, что он один и никто не придет к нему на помощь. Раз так, то он крепче сжал ручку корзинки, зажмурил глаза и побежал вон из кустов. Лягушки смеялись ему вслед, а ветви кустов хлестали по попке и спине в отместку за неразумный галоп. Он выбежал на полянку и упал на траву.
Рассказ третий. Топ на цветочной поляне.
На поляне росли белые ромашки, красные гвоздики, голубые колокольчики и желтые лютики.
– Топ, почему ты плачешь? – спросили ромашки, склонившись над ним.
– Динь, динь, ай-ай! – осуждающе покачивали головами колокольчики.
Желтые лютики ничего понять не могли и всех спрашивали, вытягивая свои тонкие шейки:
– Что, что случилось?
Красные гвоздики застрекотали:
– Упал, упал, расшибся, ему больно!
– Мне не больно, – сказал Топ.
– Но ты же мокрый от росы. Нельзя топать, как медведь, – заговорили наперебой цветы.
– Я умывался. Я люблю умываться холодной росой по утрам, – похвастался Топ, хотя дрожал от холода, – только у меня нет полотенца, чтобы вытереться, – пожаловался он и бодро запел.
Водичка, водичка
Умой мое личико,
Чтобы глазки блестели,
Чтобы зубки белели!
– Ласковое солнце обогреет и обсушит тебя, – залепетали лютики.
– Сейчас, сейчас, пройдет немного времени, – показали гвоздички свои часики-лепестки.
Греясь на солнце Топ пересчитал содержимое в своей корзинке и с удивлением заметил, что в ней не достает морковки, в ней лежали, яблоко, хлеб и сто граммов докторской колбасы, а вот морковка исчезла. Ему было жалко морковку.
– Я видел, кто ее взял, – пробасил пузатый одуванчик, – ее унес зайчик, который живет в густых зарослях. Все знают, что зайцы любят воровать морковку.
– Зайчик? – переспросил Топ, – тогда мне не жалко морковки, – и помахал рукой в сторону кустов, – Я пойду дальше к темному лесу.
– Куда ты пойдешь? Там шляются волки и ждут маленьких мальчиков, чтобы съесть их, – залепетали все цветы разом.
– Пойду, все равно пойду, – упрямо повторил Топ и зашагал по поляне, так, что цветы пригибались от его топота и укоризненно качали головками.
Что поделаешь, Топ не умел ходить осторожно в своих голубых ботиках с оленями на голенищах.
Рассказ четвертый. Путь к темному лесу.
Топ мечтал поселиться в тереме среди темного леса. Его желание было огромным, и он стремился, чтобы оно как можно быстрее исполнилось. Он хотел жить один, чтобы никто его не ругал и не обижал. Он будет дружить со всеми зверями, даже с волком, который поджидает мальчиков на опушке. А пока он топал по нехоженой тропинке и пугал стрекочущих кузнечиков, маленький лягушонок не отставал от него, даже иногда запрыгивал вперед. "Отчего они прыгают?" – задал себе вопрос Топ и, встав на коленки, попытался прихлопнуть ладошкой смелого попрыгунчика, но тот выскользнул из-под руки и скрылся. Оставив корзину на дороге, Топ на четвереньках крался по траве, осматривая каждую кочку и травинку, увидел лягушонка и схватил за задние лапки. Но тут прилетела пчела, стала виться около самого носа Топа и жужжать. Топ отмахнулся от нее и выронил лягушонка. Погрозив пальчиком всем- всем скользким лягушатам, Топ вернулся к своей корзине и то, что он увидел, рассердило его не на шутку. Корзина была перевернута, из нее вывалились яблоко и хлеб, а кусок докторской колбасы две коричневые горбатые жабы тащили к глубокой луже. Он не сумел их догнать, а только успел кинуть палку и не попал. Жабы с колбасой погрузились на дно черной лужи. Топ бросился за ними, но лужа под ним странно зачавкала, и ноги в ботиках стали погружаться в грязь. Топ отступил и пообещал:
– Я вам задам, вот позову волка, он вас съест, как Красную шапочку. Не будете воровать чужую колбасу.
Стоило ли задерживаться около жадных лягушек, его путь лежал к темному лесу. По дну корзинки перекатывалось одинокое яблоко, а размокший хлеб прилип к стенке. Топ не унывал и запел, сочиненную им песню.
Жаба грязная в лесу,
С бородавкой на носу,
Ест чужую колбасу.
Рассказ пятый. В темном лесу.
В темном лесу было светло. Редко стояли большие деревья и раскачивались под ветром, тяжело пошевеливая лапами. Волка нигде не было, теремка, в котором он собирался жить, тоже не было. Топ шел по лесу, ломая сучки, попадавшиеся на пути, и вдруг услышал писк. Кто-то жалобно о чем-то просил. Топ оглянулся вокруг и увидел маленького ежика, тот сидел на высоком пне и пытался сорвать красные ягодки рябины. Ягодки висели очень высоко, и ему не удалось сорвать ни одной, к тому же он не мог слезть с пенька и пойти домой.
– Снимите меня отсюда. Я больше не буду, – попросил ежик, увидев Топа.
Но когда Топ подошел к нему, он свернулся клубочком, расставив острые иголки во все стороны.
– Ты кто? – спросил Топ, потому что впервые увидел ежика.
– Я ежик, но еще маленький, – пискнул ежик, не разворачивая клубка и не показывая своей мордочки.
– Люблю маленьких ежиков, – сказал Топ и добавил, – Я не люблю больших горбатых жаб, – и осторожно посадил ежика в корзинку, завернув его в лист лопуха.
– Хочешь, возьми яблоко, – предложил Топ, – мне не жалко.
Домой они возвращались вдвоем, ежик не боялся Топа, а Топ был рад, что нашел друга.
– Фу ты, ну ты, – сказала мама Фум, разглядывая в корзинке ежика.
– Тут что-то не так, – промолвил папа Туп.
– Это мой друг, заявил Топ и отнес ежика в свою комнату.
Ежику дали имя Фыр, потому что он бегал ночью по квартире и фырчал. Если Топ своим топаньем сотрясал дом только днем, то ночью Фыр бегал по комнатам, клацал по паркету своими коготками и мешал спать матушке Фум, Папе Тупу и старому Ворчуну. Покоя от Топа и Фыра не было в доме ни днем, ни ночью.

7.
Дмитрий Михеевич приехал на Выйскую гидростанцию по приглашению своего брата Анатолия для выполнения работы по созданию интерьеров в актовом зале, кабинетах руководства станции, а главное для выполнения эскиза мозаичного панно на торцевой стене машинного зала. Замысел был поддержан "Ленгидропроектом", тем более, что Дмитрий Михеевич был известным дизайнером в Ленинграде. Дмитрий не носил теперь зеленой шляпы, но трубку таскал в зубах, как породистый бульдог носит кость, хотя больше не курил, после того, как заметно стало пошаливать сердце. Солидная седина украшала его голову, но взгляд был по-прежнему пытливым, глаза смотрели из-под лобья, словно спрашивали: "А сколько дашь?". Это относилось уже к гонорару за выполненную работу, и здесь он точь в точь повторял себя из детства, когда ничего не сделает, если ничего за это ему не дашь.
В течение командировки Дмитрий стал привычным для служащих, его видели в машинном зале около агрегатов, на центральном пульте управления, на открытом распределительном устройстве всегда с блокнотом и карандашом. Он не ограничивался данным ему заказом, делал зарисовки для будущих портретов интересных людей.
Встреча с генералом Родиным вызвала крайнее удивление, потом радость и нескрываемый восторг, ведь сорок лет прошло с тех пор, как Юрыч покинул их старый дом в Мытаре и уехал в Суворовское училище. Митька хлопал по спине Юрыча, Юрыч обнимал Митьку и даже прослезился при встрече. Толик стоял рядом и улыбался. Генерала сопровождал подполковник Александр Прокофьев, он был инициатором поездки на ГЭС, якобы для инспектирования стажировки курсантов, проходивших практику в подразделении ракетных войск, прикрывавшего плотину и станцию с воздуха от предполагаемой опасности.
В погожий день отправились на озерном катере  по спокойному водохранилищу когда-то буйствующей реки. Александр помнит ту ночь перекрытия реки, визг тормозов, рокот моторов самосвалов, ослепительный луч прожектора и отборную ругань по "матюгальнику". Теперь эта перемычка под водой на глубине в сотню метров, плотина защищена бонами от плавающей древесины, ее уводят катерами в затон, там она гниет и источает запах аммиака. Остался стоять лес в затопленных поймах многочисленных ручьев, деревья кланяются верхушками над поверхностью воды, стоят стройные ели с распластанными ветвями словно в потерянном мире, погруженные в бесконечный сон.
Было предложение от японцев в обмен на лес, который  они предлагали вырубить на три километра от оси реки в обе стороны, проложить современную дорогу до поселка Ноябрьский на БАМе. Наши политики не согласились и лес затопили, не проложили так же и хорошей дороги, протяженностью в двести километров грейдер пылил под колесами большегрузных машин, пролегая по занудным тягунам, то вверх, то вниз через сопки.
Юрыч по-прежнему пыхтел папироской, перекладывая ее во рту из угла в угол, и хлопал белесыми ресницами, когда смеялся. Митька хохотал заразительно, запрокинув голову. Толик был сдержан, он за хозяина и не забывал наполнять рюмки. Только Сашка по своему складу характера был молчалив, вдумчиво мрачен, но не отчужденно, иногда поднимал глаза на говорящих, морщил лоб, пытаясь уйти от своих дум и понять, над чем смеются товарищи. Слышались восклицания, прерываемые смехом, возбужденными голосами спрашивали друг друга:
– Ты помнишь? Ты забыл?
Есть что вспомнить. Как они гоняли тряпичный мяч, набитый сеном, играли в расшибалку, лазали к воякам в кино и многое, многое другое, что могло застрять только в памяти детских умов.
Для Александра Прокофьева наступила новая жизнь, когда он поступил на службу к генералу Родину, но вся прошлая жизнь до этого не давала ему покоя. Он бывал в Москве и виделся с сыном. Олег член адвокатской коллегии, практикует на дому, иногда защитником выступает в суде, его убедительные доводы покоряли судей и дела, которые он вел, редко были проиграны. При их первой встрече Олег принял отца за одного из посетителей, потом по голосу узнал его, рванулся из-за стола, уверенно обошел его и прильнул к груди отца. Олег был элегантно одет, в темных очках, трудно было поверить, что он слеп, только легкие шрамы около глаз напоминали о случившемся. С Верой Александр не хотел встречаться, а тем более с Иваном Тимофеевичем, полковником Семеновым, который въехал в его жизнь и погубил семью.
Сашка с трудом отмахнулся от воспоминаний, вернулся к настоящему и обратился к Толику:
– Сержант, выпьем за твоего сына!
Взор Толика смягчился, он сладко улыбнулся, потом стал серьезным и ответил встречным тостом:
– И за твоего, Саша.
Потом разговор развернулся в другую сторону, не говорили о работе, а говорили о женщинах.
– Митька, отчего ты не женишься? – спросил Юрыч.
– К женщинам у него профессиональное влечение, он видит в них модели для натюрмортов, – съязвил Толик.
– Знаете, знаете, не совсем так. Они очень интересны, пока остаются тайной для нас, а как только свыкаются с обстановкой, приживаются к тебе, и повторяется одно и то же – запросы, капризы, обиды – все это прескучно, друзья, при повторе. Других женщин я не встречал.
Толик не согласен, каждая женщина, а их было у него не так уж много, оставляла в его душе неповторимый след. Памятна была первая любовь к Татьяне, он вспоминает ее всякий раз, когда бывает у школы в Мытаре или на той тупиковой улочке, где она жила. Пусть жизнь рассудила по-своему, и судьба подарила глубокую ошеломляющую любовь к Антонине Михайловне, выросшую из юношеских всходов, обволакивающую теплом, ласкающую доверием и надеждой, но все же было жаль Татьяну, закончившую жизнь преждевременной смертью. А Валентина? Она мать его сына, этим все сказано. Чувствуешь с ней необъяснимую уверенность, словно постоянная незыблемая опора поддерживает тебя и доверяешь ей без оглядки, от этой мысли становишься уверенней, готов совершать самостоятельные поступки, зная, что они так же верны и честны, как опора, которая принадлежит тебе.
Юрыч углубился в философию и свое отношение к женщинам выразил так:
– Женщина – воплощение вечной жизни на Земле, ее физическое строение является сконцентрированным совершенством. Даже плод, носимый женщиной, до какого-то времени несет женский ДНК, и только по неизвестным причинам может превратиться в мужской вид. Выпьем, друзья за женщин, потому что мужчина создан из женского начала, а не она из ребра мужчины!
Александр ничего не сказал, он смотрел вдаль.
Пойменная часть реки, заполненная разливом водохранилища, сменилась узкой горловиной между гор. Справа, под прямым углом нахально прет взлохмаченный поток Буркана, подпрыгивая на камнях и рыча по звериному бьет в скалу, стоящую на его пути. Она непреодолима, тогда поток делится на двое и еще сердится и вихрится в водоворотах, внося беспокойство и волнение на поверхность рукотворного водоема.
Здесь погиб Сергей, такой же беспокойный и неуемный, как Буркан, любивший приврать и выпить до отключки. По серьезному он любил только Марину, жену Вячеслава Серова, потому и оставался холостым до последних дней своей жизни.
Вячеслав Серов уехал с Выйской ГЭС, как только были введены в работу восемь агрегатов, два из десяти не были смонтированы, на их местах оставались пустые шахты.

8.
Сколько было свидетельств гибели людей в геологических партиях, в артелях золотодобытчиков, в охотничьих походах и рыбацких поездках, больше всего на отдыхе, редко на работе, потому что на отдыхе человек расслабляется, теряет бдительность, гаснет инстинкт самосохранения. Погибают люди от случайного выстрела, тонут в незамерзающей полынье, не просыпаются в палатках от выпитой водки, иногда просто блуждают в тайге и погибают от голода.
Трагедия произошла именно здесь, при слиянии Буркана с Выей, где крутятся водовороты над черными омутами и не замерзает вода даже в глухую зиму. Было это поздней осенью, когда забереги набирали силу, и со дня на день искусственное море могло застыть, скованное льдом. Сергей возвращался с напарником  шофером Левкой с охоты. Шли на казанке под мотором, лодка явно была перегружена и черпанула бортом воду в бурунах, медленно опрокинулась и, вертясь, пошла на дно. Левка не смог выбраться из нее, а Сергей сиганул в воду и, преодолев немалое расстояние, выбрался на скалу. В борьбе с течением он истратил много сил и не мог больше двигаться, лежал, распластавшись на камне, пока легкий озноб не перешел в трясучую дрожь. Мокрая одежда не согревала тела, он знал, что надо шевелиться, бегать, прыгать, лезть на скалу, цепляясь руками и зубами, но выбраться из каменного мешка. На миг он забывался, но озноб не давал успокоения и понуждал к действию.
Сергей начал ползти вверх, руками и ногами искал опоры на гладкой отполированной водой поверхности и прижимался к твердому камню животом. Пальцы отказывались служить, скованные судорогой холода, а ноги волочились по скале, и казалось, были лишними. Забереги упорно отжимали сильную струю к середине русла реки. Вдруг слух Сергея уловил стук мотора, рассыпающийся далеко по реке. А это просто лопнула спайка настывающего льда, частью тлеющего сознания он понимал, что ему только чудится звук мотора, и в этом безлюдном месте никто ему не поможет.
Смеркалось, молочный пар поднимался от незастывшей струи воды, очертания берегов стали неразличимыми, Сергей почувствовал тепло, словно его укрыли тулупом, а над ним стояла Марина и гладила спутавшиеся волосы, так что моментальный жар охватил щеки. Она снова пришла на помощь, даже камень под ним, казалось, обмяк и принял форму его тела. Но она уходит, он видит ее силуэт со спины, очерченный заходящим солнцем, чуть повернута голова и склонена набок, светлые волосы искрятся в лучах и не прикрывают стройную шейку. Она не зовет, не машет рукой на прощание, не уходит, а растворяется в вечерних сумерках, переступая невидимую черту. Потом снова появляется, идет той же дорогой в дрожащем сумеречном свете и исчезает как туманное видение.
Ему стало томительно благостно, он смотрел вверх открытыми, уже невидящими глазами.

Не оставалось минуты надежде,
Отзвонил колокольчик удач.
Взгляд открытый и ясный, как прежде,
Только сердце не прыгает вскач.

9.
Семья не складывалась. Как только приехал Вячеслав на Выйскую ГЭС, Марина намеревалась уйти с изыскательской партией дальше на Восток. Работа в котловане ей стала неинтересна, кропотливая повседневная подготовка документации для проектировщиков изнуряла, поиски карьеров для разработки песка и гравия совсем ее не устраивали. Марину притягивали живой подвижный  труд и неожиданные находки, в этом она ощущала радость, удовлетворение от своей работы.
Никто не мешал их семейному счастью, но единения труда и личной жизни не получилось, несовместимыми были для них отдых и работа. Вячеслав стал искать выход из создавшегося положения, жить в разрыве с женой и дочерью стало не вмоготу. Его объяла удушливая тоска, когда некуда деться от мыслей, они возвращаются к прошлым дням, к той поре юности и незабытой любви. Стали чужими сопки, покрытые весенним багульником, и тайга с цепкими лапами елей не могла больше удержать его вдали от родных мест. Казалось, что только там за далями километров и лет осталось самое лучшее, что храниться нетленно в сознании и навивает тоску, сжимая сердце. "Где его дочь? Как живет его мать?". В каждом письме мать пишет, что деньги получила, живут они хорошо, Вика учится на пятерки, но в каждой строчке он читает невысказанные слова печали и ожидания его возвращения. Когда свои устремления созвучны с желаниями матери, возникает непреодолимое стремление вернуться туда, где родился – это ностальгия.
Не были напрасными годы работы на ГЭС, Вячеслав собрал солидный материал по автоматизации технологических процессов на станции и накопил солидную сумму денег. Пробыв три срока по договору, а это почти десять лет, он уехал в Мытарь, а затем попытался поступить в заочную аспирантуру. Но не тут- то было, возраст не позволял это сделать. Пришлось научную работу представлять как диссертацию стороннего соискателя.
На кафедре Энергетического института его знали и, не колеблясь, предложили должность старшего преподавателя. Он согласился.
Неустроенность быта, оторванность от родителей не могли не сказаться на воспитании дочери. Она оставалась с бабушкой и, когда Вячеслав вернулся в Мытарь, Вика заканчивала десятый класс. Если бы родители могли оторваться от своих дел, рассеять свою озабоченность важнейшими обязанностями и обратить самое пристальное внимание на воспитание дочери, то все могло сложиться не так, как получилось потом, когда она сразу повзрослела после школы и уже не поддавалась никакому воздействию, а жила сама по себе.
Дело было не в баловстве, коим все подвержены в юности, это было бы не так страшно и не имело бы отягчающих последствий, здесь вступает в силу приверженность, тяга к удовольствию, коим стали наркотики. Вика входила в приватную компанию, они собирались в частном доме. Обкуренные наркотой затевали игру под названием "ромашка". Голенькие девочки в белых носочках становились в кружок, а голенькие мальчики в галстуках выступали над ними. Руководил забавами, вернее растлил неустойчивые души, мужчина средних лет по кличке "Педик".
Увлечение Вики стало явным, когда однажды летом встретил ее отец у дороги. Она стояла в вечернем платье и босая, взгляд у нее был без всякого выражения, пустой, не отражавший никакой связи с окружающим миром. Она стояла подняв руку в сторону проезжающих машин и покачивалась. Вячеслав привез ее домой, она была покорна, тело было безвольно, аморфно и податливо, словно лишилось надежного остова.
Вынужденное лечение в стационаре стало единственным средством спасения Вики от наркотической зависимости. После болезни она изменилась, кто ее знал раньше, мог и не узнать в ней прежнюю девушку, какое-то выцветшее лицо с остановившимся безразличным взглядом и неловкость в движениях. Только работа помогла ей восстановиться и выйти из оцепенения. Все боялись рецидива, и он случился. Ее ограничили в  средствах, тогда стали пропадать из дома вещи. Марина заявила Вячеславу:
–  Отец, если не спасешь свою дочь, то я с тобой жить не буду.
Понять размеры зла и оценить свои возможности для его преодоления, – раздумывал Вячеслав, – а есть ли время, чтобы преодолеть зло? Важно определить объем воздействия, чтобы потери не преобладали и сами не превращались в зло. Пока он выстраивал концепцию противодействия, рецидивы участились. Наконец, Марина не выдержала и увезла Викторию с собой в экспедицию.
Тихо плакала мать Вячеслава, безысходно было ее горе, столько лет они прожили с Викой вместе, а она не сумела уберечь, заслонить ее от напасти: "Спаси и помилуй ее, господи!". Она не выдержала постигшего ее горя и скончалась в один из тусклых ноябрьских вечеров.
Вячеслав поменял квартиру и переехал в Красногорск, поближе к институту.

10.
После десяти пусковых лет наступил период нормальной эксплуатации, тогда Анатолий спокойно отправился в отпуск, ему выпал август и сентябрь. С братом Дмитрием они сговорились строить дом на дачном участке. Дмитрий готов был сделать эскизы общего вида и устройства внутренних помещений, Анатолий обеспечивал строительными материалами.
Дмитрий не был фаталистом, но у него, как у всякого нормального человека, обладающего хотя бы чуточкой воображения, могло возникнуть фантастическое видение, которое было предназначено судьбой. Таким видением наяву явилась встреча с Варварой, если оценивать эту встречу по тем последствиям, которые произошли в его жизни.
Варвара приехала тут же , как только узнала, что вернулся Толик, она стояла напротив него и не отпускала его руку, которую он протянул для приветствия, потом поцеловала в губы, не стесняясь присутствия Валентины, мамы Лены и Дмитрия. Она смотрела на Анатолия с восхищением и не видела никаких изменений на его лице, происшедших за прошедшие годы, а они были. Вот и складка лишняя на лбу и выше на ступеньку поднялась седина на висках.
Дмитрий стоял у окна и изредка посматривал в сторону Варвары. Она вызывала в нем не столько профессиональный интерес как у художника, сколько притягивала к себе магнитным полем очарования, внутренней одухотворенностью, внешним проявлением жизнерадостности и искрометности. У него совсем не было желания потрогать ее или приласкать светлые волосы, теперь уже не с мальчиковой стрижкой, а уложенные опытным парикмахером, но тайная зависть тревожила его простое созерцание, зависть в том, что она держит не его руку, а руку брата Анатолия.
Варвара заметила острый взгляд Дмитрия, который, может быть, и вызывал у кого-нибудь душевный трепет, но только не у нее. Она не раз ощущала подобное внимание мужчин и не хотела реагировать беспокойством или взаимностью, она знала цену этим взглядам и знала цену себе.
Наконец Варвара оставила Анатолия и Валентина ушла с коротким незаметным вздохом облегчения. Дмитрий подошел к Варваре поздороваться. Как ни странно они не знали друг друга. Когда он мог уже танцевать на школьных вечерах с ее матерью, любимой "русалкой", то Варвара еще не выговаривала букву "р" и, как говорится, ходила под стол пешком. Варя заговорила первой, сразу поведала о том, что Антонина Михайловна преподает в школе русский язык и литературу, не смотря на то, что уже на пенсии, что ученики ее все также любят и она их тоже. Всякое нестандартное мышление, интерес к литературе она поощряет, восхищается незаурядными мальчиками и помогает им выразить себя.
Дмитрий слушал Варвару и не мог вставить ни одного слова в ее речь, не отходил от нее и за столом сидел рядом, с трудом скрывая волнение от ее близости, и часто-часто доставал трубку из нагрудного кармана, вертел ее в руках, не решаясь взять в зубы.
После этой встречи Дмитрий еще надолго задержался у брата, строительство дома становилось не главной задачей, ему неотвратимо хотелось быть ближе к Варваре, и он часто уезжал в Москву. Дмитрия в Москве в кругу художников знали и говорили, что в Ленинграде лучший дизайнер Трубин, а в Москве – Степин. Мастерская Степина была в самом центре Москвы около театра "Моссовета", Она никогда не пустовала, творческая интеллигенция тусовалась в ней постоянно, здесь находили для себя благоприятное пристанище не только художники и артисты, но и люди близкие к тем и другим. Профессиональные разговоры не занимали присутствующих, на затяжных вечеринках они отдыхали, можно было услышать стихи, только что написанные, романс, еще не спетый, увидеть картину, никому не показанную. Варваре нравилось быть среди свободных людей и свободного общения без корысти и зависти к таланту. Среди посетителей оказался седенький в очках профессор медицины весьма почтенного возраста. Он шутил, был весел во хмелю, считался специалистом по занимательным рассказам, а также испытывал к женщинам особую симпатию. Теперь он пристроился к Варваре и не отступал от нее ни на шаг весь вечер, но Дмитрий был начеку, он понял, что профессор очень надоедлив, и вскоре увел Варю с вечеринки.
По дороге к Белорусскому вокзалу они не молчали, Варвара перебирала события, происходившие в мастерской, с юмором передразнивая ухаживания профессора медицины. Дмитрий обещал показать ей свою мастерскую и уникальные шедевры, собранные в ней, если конечно она приедет в Ленинград. Ленинград – это поэма, которую можно читать без устали по нескольку раз, поэма не увядающая и неповторимая.
Была ранняя осень, но он вспомнил ту далекую зиму, которую он переживал с другой девушкой, такой же непосредственной и правильной, с которой почему-то не сложилась судьба. Был молод и глуп, считал, что еще придет самое лучшее и неповторимое, желанное до трепета всего существа, только нужно было ждать и не торопиться. Были у него и Римма, и Сима, и другие девушки, но Варвары не было. Это все – говорил он, лучше не будет, венец творения. Каждый, кто видел Дмитрия в то самое время, когда ему грозило стукнуть пятьдесят лет, мог с уверенностью сказать "у мэтра салазки поехали".
Дом на участке остался недостроенным, Анатолий с Валентиной вернулись на ГЭС, а Дмитрий уехал в Ленинград, откуда шлет телеграммы и ждет приезда Варвары, мама Лена осталась одна.

11.
Практика студентов на Кавказе считалась самой интересной и заманчивой своей экзотикой гор и моря, в большинстве случаев посылали в те места иностранных студентов, для которых любезно была предоставлена Ингури-ГЭС.
Руководство практикой доверили Вячеславу Серову, имеющему опыт работы на гидроэлектростанции и по статусу, как старшему преподавателю. В группу входили студенты из развивающихся стран Ливана, Бразилии, Анголы, африканских государств и Непала и две русские девушки, неизвестно как  попавшие в этот цветник. Преподаватель отвечал не только за то, чтобы научить студентов чему-либо, но и за их здоровье и быт. Надо сказать, что летняя практика никогда не была обременительной для студентов, тем более, если она проходила вблизи моря и в горах. Вячеслав самым непосредственным образом принял на себя заботу о студентах и не сомневался, что справится с двумя десятками юношей и двумя девушками так же, как мог сработаться в прошлом с инженерами и мастерами на наладке. Но он не учел одного, студенты неосознанно безответственны, им претит подчиняться строгим распорядкам и заваливает их влево к свободному времяпровождению.
Занятия проводились обычно на ГЭС до обеда, а после короткого отдыха наступало время досуга. Светлый день длился с восьми часов утра до восьми часов вечера, солнце перекатывалось через горы утром, а вечером – раскаленным яйцом садилось в море. На море возили автобусом, для поездок выбирались выходные дни, а в будни студенты ходили в горы. Вячеслав стал увлекать группу походами.
Одна за другой чередуются горы, на них чайные плантации ждут срока сбора, а пока кусты с сочными листьями дозревают на солнце, в расселинах на горизонтальных бетонированных площадках подготовлены места для хранения мандарин, их собирают по осени и хранят всю мягкую неморозную зиму под брезентом, пока не вывезут потребителям, а что не вывезут переработают на сок.
Впрочем, вперед в горы, лучше туда ходить ранним утром, когда туманы окутывают самые высокие вершины, облака задевают за них, виснут клочьями, а потом лениво спускаются по ущельям, которые за века пробили речьки-говорушки, еще чистые в верховьях, где водится форель, и разбавленные помоями внизу около людей.
Соснячок лезет в гору, под ногами иголки и камни, тропа еле заметна. Педро тащит бочонок с пивом, Марио из Анголы держит магнитофон на батарейках, который не перестает излучать затейливую музыку. Черную малину – ежевику ели с куста, отделались легкими царапинами от колючих веток. Будем считать ее медными деньгами, как в царстве Алладина. Потом пошел фундук, лесные смуглые орехи сами вываливаются из пожелтелых гнездышек и скатываются по желобкам, пробитым дождем, в ямки, здесь их можно брать горстями – это уже серебряные деньги и, наконец, венец всех желаний, грецкий орех, не орех, а золото. И если у вас есть еще место в животе и не наполнены карманы прочими "деньгами", то грецкие орехи грех не взять. Плоды висели на ветвях, на сучках, на стволах и были совсем ничьи, цена им грош, раз так доступны.
Поднимались к тучам, деревья заслоняли гору, шли по тропе, а лучше сказать без нее, по водостоку, по камням и сухой глине. Дорога поднимается все выше среди корявых, но сильных дубов. То, что снизу казалось тучей, здесь стало туманом среди деревьев, заслонивших солнце. Свежо. Вершину прошли мимо, она была так мала, что казалась одной из ступенек к большой вершине, а не ей самой. Незнакомая гористая местность Мингрелии, где живет шумный гостеприимный народ.
Развал начался с недоверия, что внес в группу студентов сотрудник КГБ. Он встретился с Вячеславом в гостинице и сообщил, что среди студентов, по имеющимся сведениям, находится брат разведчика, который ассимилировался в стране и будет искать встречи с братом студентом. Поэтому ни в коем случае нельзя отпускать никого в город Зугдиди, а если кто-нибудь попытается уехать самостоятельно, то нужно немедленно сообщить в органы по телефону. Так и случилось.
Педро был небольшого роста, упитанный, как молодой бычок, с крупной головой. С упорством Пеле мог гонять мяч, играя в футбол, и, казалось, что он родился и рос с мячом, так они были естественно неразделимы. У Педро из Бразилии, учившегося на четвертом курсе института, возникли проблемы с глазами, и ему срочно нужно было показаться врачу. Вячеслав ему отказал в поездке и сообщил об этом в органы.
Связь с КГБ прекратилась для Вячеслава без последствий. Но события продолжали развиваться не в лучшую сторону. Он проснулся от настойчивого голоса, доносившегося с балкона. Балкон в гостинице был непрерывным и охватывал все номера на втором этаже. Рядом жили девушки студентки, около их балконной двери стоял человек и достаточно хорошо выговаривал по русски:
– Ира, открой.
Просьба повторялась неоднократно, так что Вячеслав вышел на балкон и довольно несдержанно сказал заблудшему Ромео:
– Идите спать, не мешайте другим.
На балконе стоял Педро, он ответил, что ему нужны ключи от комнаты.
– Ирина, дайте ему то, что он просит, – Вячеслав постучал в окно соседкам.
Из комнаты донесся смех, девушки поняли слово "давать" в фигуральном смысле.
Инцидент не был единственным. Прилипчивы бывают мужчины кавказской национальности к красивым женщинам. От шофера директора до самого директора поступали девушкам приглашения на шашлычки. Они как могли отказывались и вынуждены были сидеть в комнате запершись, чтобы никоим образом не искушать настойчивых ухажеров.
В конце практики студенты устроили в кафе при гостинице вечеринку, были танцы, пили шампанское, музыка разливалась веселыми мелодиями по поселку. Вячеслав не присутствовал, но терпел разгул до той поры, пока не позвонил директор ГЭС и напомнил, что уже полночь и пора прекратить праздник, потому что людям в поселке надо спать, так как завтра они идут на работу. Вячеслав вынужден был спуститься вниз и категорически заявить о прекращении веселья. Подогретый вином и танцами к нему стремительно подскочил Педро и запальчиво начал кричать:
– Не мешайте нам отдыхать!
На повторное предложение Вячеслава прекратить танцы, тот же Педро с яростью налетел на него, гордо воскликнув:
– Я Педро из Бразилии!
Его оттащили, танцы закончились, студенты разошлись, а утром появился сотрудник КГБ по жалобе директора ГЭС.
По возвращении в Москву Вячеслав доложил служебной запиской в иностранный деканат о происшедшем. Его не торопились вызывать для объяснений. Но когда разговор состоялся, то он был просто обескуражен. Ему предъявили обвинение в том, что он грубо вел себя со студентами, во время игры в футбол нарочно их толкал, не подпуская к мячу, а по утрам стучал ногами в двери номеров, собирая студентов на занятия по практике и еще тому подобное. Дело не окончилось в иностранном деканате, разговор продолжился на факультетском партбюро, где ему старались внушить, что иностранные студенты не только получают образование, но и проходят школу воспитания, к ним нужно относиться бережно, тактично, чтобы они были дружественны к нашей стране. Опытные преподаватели советовали "не приносите в институт неприятностей, не должно оставаться пены от вашей работы".
Не прошло и полгода, как для защиты курсового проекта заявился к нему Педро. Вячеслав не был злопамятным, но неприязнь к этому студенту осталась. Проект Педро явно не тянул на хорошую оценку, тогда Вячеслав отослал его к другому преподавателю, члену аттестационной комиссии. Педро понял все по своему, когда обезлюдила аудитория и в ней остался один Вячеслав, он встал перед ним на колени и со слезами на глазах попросил поставить ему хорошую оценку. Вячеслав поставил четверку. Вскоре он убедился, что лицемерие, притворство и обман свойственны некоторым иностранным студентам, они не считают за грех обмануть иноверца.
Случай происшедший на практике не забыли, когда наступил черед Вячеслава выехать в одну из развивающихся стран для преподавания в тамошнем университете, то его просто не пустили, так как в характеристике было маленькое замечание "не умеет находить бесконфликтных решений в отношениях со студентами". "Привет Лельке от дяди Васи" – так поговаривали в пору его детства.

12.
Ничто не могло остановить директора Локтева в его деятельности, направленной больше всего на взаимоотношения между ним и подчиненными, чем на техническую или хозяйственную работу. Принцип "разделяй и властвуй", очевидно, был принят им интуитивно, но ходы по выбранному методу он рассчитывал заранее и на продолжительный срок. Он старался избавиться от неугодных, пусть даже заслуженных работников, и заменить их новыми людьми, в основном приглашенными со старого мести его работы. Ему было бесполезно доказывать, что руководящий персонал цехов и отделов приложил немало усилий при подготовке станции к эксплуатации и досрочному пуску первого агрегата. Это для него было не главным, он хотел крепко сидеть за столом и пошире расставить локти. Решать кадровые вопросы самому, значит навлечь на себя негодование тех, на кого он положил глаз, поэтому он решил привлечь для этой цели общественность, в том числе и парторганизацию.
На станции образована своя партийная организация, секретарем которой избран Мешков Ананий Яковлевич, тем самым отделились от парткома "Выягэсстроя". Мешков стал центром группы доверенных лиц директора, противопоставивших себя исполняющему обязанности главного инженера Трубину, начальнику турбинного цеха Заторову, начальнику электроцеха Мухину и другим товарищам. Начали с маленького чина, с заведующего гаражом Кленова, а потом понеслось.
Локтев выбрал для себя позицию на вершине пирамиды и наблюдал, как дерутся у ее подножья два тигра – так советует китайская мудрость. Только инфаркт спас начальника турбинного цеха от увольнения по статье о несоответствии занимаемой должности, и тут же появился новый начальник, преданный Локтеву, хотя и без высшего образования. Поскольку Трубин официально занимал должность заместителя главного инженера и только при отсутствии оного исполнял его обязанности, то с ним директор поступил просто – сократил занимаемую им должность, дескать для станции такой мощности, как Выйская ГЭС, такая должность не предусмотрена. Это было первым из сюрпризов, которые ожидали Анатолия при возвращении из отпуска. Ему было предложено возглавить технический отдел. Авторитет и заметная деятельность заместителя главного инженера никак не устраивали директора, он всячески старался отнивелировать и даже опорочить его работу, так что Трубина в должности главного инженера утверждать воздерживались. Но когда вышел приказ о сокращении должности, Локтева поправили и должность оставили, "такими кусками не бросаются".
Прокол у Никиты Петровича вышел и в процессе увольнения участника Великой Отечественной Войны, начальника технического отдела Гольдмана. Еще на Хантайке, где они работали вместе, у Гольдмана и Локтева не сложились деловые отношения. Тогда Гольдман был директором строящейся ГЭС, а Локтев его заместителем. По состоянию здоровья, у него был тяжелейший диабет, Гольдмана перевели на Выйскую ГЭС, где климат был помягче, чем в Заполярье. Через некоторое время Главк прислал Локтева на должность директора, так они стали разниться в занимаемых должностях в другую сторону. За нарушение субординации, а Гольдман имел смелость давать сводки о расходах и запасах воды водохранилища в Управление энергетики со своими критическими замечаниями, ему объявили выговор. Но Локтев забыл об одном из законов Конституции того времени, в котором говорилось "каждый гражданин имеет право вносить в государственные органы и общественные организации предложения об улучшении их деятельности, критиковать недостатки в работе", ему об этом напомнил корреспондент областной газеты. На Локтева статья не подействовала и через двадцать дней последовал следующий приказ. "Уволить Гольдмана Я.Я. в связи с сокращением штатов, а все дела по отделу передать заместителю главного инженера Трубину". Одного не учел Локтев, что Гольдман участник ВОВ, работал на строительстве шести крупных гидроэлектростанций в течение тридцати лет. Гольдман не сдавался, терпеливо и настойчиво восстанавливал попранную справедливость. И она восторжествовала тогда, когда директору Локтеву исполнилось шестьдесят лет, и с ним не продлили договор на следующий срок, а предложили уйти на пенсию. В это же время поступило заявление в райком партии Мешкова А.Я., начальника гидроцеха и секретаря партбюро, о том, что директор Локтев Н.П. построил дачу за государственный счет, брал со склада материалы, предназначенные для гидроцеха, и использовал рабочих станции на строительстве дома. Вот так Никита Петрович, видна ваша выучка, птенцы оперились, теперь нужно им выжить самим и искать новую опору, показать себя приверженцами правдолюбия.
Приехал новый директор, полного телосложения с убеждающим взглядом больших навыкате глаз по фамилии Кулёмов.

13.
Преподаватели на кафедре были удивлены тем, что оценку их деятельности стали давать студенты после каждого семестра. Демократия! – Не ходит студент на лекцию, кто виноват? Конечно преподаватель, не смог заинтересовать, не вбил в сознание основы курса, а посещение лекции свободное, так распорядился Минвуз. Студент в обиде, не получил зачет или не сдал экзамен и дает оценку деятельности преподавателя в опросном листе. Эта оценка влияет на результат переизбрания на следующий срок и присвоение ученого звания.
Кроме основной работы крутится преподаватель на учебных комиссиях, курирует отдельную группу студентов, дежурит в институте по коридорам и в общежитии. Идет воспитательная работа. Родители студентов знают об обязанностях преподавателей и обращаются в деканат, просят повлиять, заставить ребенка учиться, но, ни боже мой, не выгонять его из института.
Проводит собрание группы студентов куратор Вячеслав Александрович Серов.
– Оля, отец жалуется, что вы не живете дома. Чем же вы занимаетесь вне института?
– Какое ваше дело? – отвечает Оля, гордо вздернув носик, – Я же не спрашиваю, чем занимается ваша жена вне дома.
Ни ропот студентов, ни возмущение преподавателя не влияют на поведение Оли, она демонстративно уходит с собрания. Эмансипация!
Уборка морковки на колхозном поле, помощь, как обязаловка для студентов и преподавателей. Наравне со студентами гнет спину Вячеслав, ковыряет корнеплоды из мерзлой глины. Перерыв, надо бы закончить борозду, ан нет, всех как ветром сдуло, сидят теперь в кустиках и завтракают. Прошел Вячеслав по борозде и с сожалением заметил, что не вся морковь убрана студентами, иногда они ее просто засыпают землей и уходят дальше.
Конец рабочего дня, автобусы пришли вовремя, поехали домой с песнями, и вдруг стоп машина. Мальчики захотели по маленькой нужде.
Этот эпизод не остался без внимания у секретаря факультетского партбюро, мальчики, оказывается, были пьяными, и им приспичило так, что задержали колонну автомашин на двадцать минут. Студенты оказались из группы Вячеслава Серова, ему и ответ держать о воспитательной работе.
Было время Лигачева, когда особенное рьяно боролись с пьянством, и решение было адекватным, троих студентов рекомендовали отчислить из института, старшего преподавателя отстранить на год от работаты со студентами и перевести в инженеры научно-исследовательской лаборатории при кафедре. В числе "пьяных" студентов в автобусе были Владик Щуров и Марио из Анголы, их посчитали возможным оставить в институте и дали по выговору.  Щуров вел себя открыто и честно признался:
– После работы в поле выпили бутылку сухого вина, потом пели песни в автобусе.
Его открытый взгляд и признание покорили судей. Марио вел себя не хуже, признался, что это он принес вино. Так как он был иностранцем, и за ним ранее не числилось дисциплинарных грехов, то и для него приговор был смягчен.
Владик Щуров не был москвичом и жил в общежитейской комнате на двоих, тогда было принято подселять иностранных студентов к русским, так и оказались Марио и Владик в одной коморке. Хотя Марио был негром из Анголы, но по русски говорил хорошо, хотя и с ивановским акцентом, округляя букву "о", потому что десять лет учился в интернате для иностранных детей, основанном еще Еленой Стасовой, большевичкой первого поколения. Отец Марио участвовал в революционном движении в своей стране и был репрессирован, и когда революция победила, родственники отца Марио обеспечили ему государственную стипендию для учебы в институте, и в дальнейшем его ожидала завидная карьера. А пока Марио учился и нередко спонсировал общежитейских приятелей, так что комната на двоих часто была мала для многочисленных гостей.
Марио был спокойным и доверчивым юношей, если его спросишь, что он любит больше всего, он открыто признавался: "коньяк и пиво". На почве этой любви прочные дружеские связи не построить. Владик не испытывал желания разделять эту любовь, был терпелив и всегда находил повод уклониться от участия в  студенческих посиделках.
Москвички неохотно идут на контакт с иногородними студентами, существовало предубеждение, что они стремятся получить московскую прописку. Это предубеждение становилось плотной завесой между ними, тем паче, что завесу сгущали родители, внушая детям мысль о невозможности брака в корыстных целях.
В отношениях с Еленой у Владика так и было. Когда он впервые переступил порог ее квартиры, то его встретили настороженно, всесторонне изучали, расспрашивали о родителях, делали для себя выводы и пока терпели. Может быть и сложились бы их отношения невысказанными, неопределенными, хотя они имели друг к другу явное влечение и поцелуи в темноте лестничной клетки были единственным подтверждением их любви. Все имеет свой конец, как и учеба в институте.
Марио не мог забыть простой дружбы с Вадиком и видел в нем достойного помощника. Когда он возглавил на родине одну из отраслей в энергетике, то пригласил на работу в Анголу своего товарища по институту. Это способствовало кардинальному повороту в жизни Владика и Елены, они поженились и уехали в Анголу.
Если не свести вместе и не познакомить Владика Щурова с Эдуардом Михеевым, который уже два года находился на строительстве гидроэлектростанции в Анголе, то повествование было бы неполным и неоконченным.

14.
Ангола не сегодня стала известной страной в районе экваториальной Африки. Почти до конца девятнадцатого века отсюда вывозили черных рабов в колонии Португалии, Испании и Америки. Поставщиками товара были местные царьки, которые в междоусобных войнах захватывали племена и семьями выводили их на побережье океана в Анголу, тогда Португальской колонии, где был главный невольничий рынок на западе Африки. Несмотря на запрещение работорговли Англией, Францией и США, процесс переселения негров десятками тысяч в год продожался. Если христианские государства отказались от работорговли, то исламизм благосклонно относился к рабству, черный раб заменял в мусульманских странах прежнего белого невольника.
Жаркие края с обилием влаги и плодородная почва способствовали развитию растительности. Лес из манговых деревьев был необычаен, раскидистые ветви их, покрытые густой листвой, служили защитой от вертикально стоящего и нещадно палящего солнца и приютом для всякой живности от птиц до слонов. Ближе к центру материка чаше встречаются поляны, сквозь травяной покров который проступают глыбы розового гранита и голубых камней.
Когда в недрах Анголы нашли алмазы и нефть, страна возродилась вновь и стала привлекательна, особенно для европейских стран и Америки. Освободившись от колониальной зависимости во второй половине двадцатого века, правительство Анголы пыталось осуществить социальную революцию и вошло в контакт с социалистическими странами. От них оно получило помощь техникой, финансами, специалистами, в том числе гидростроителями. Веками сложившиеся клановые противоречия не способствовали единению страны, междоусобица продолжалась, в джунглях господствовали отряды "Унита", поддерживаемые некоторыми странами, в том числе ЮАР.
 Работа в условиях тропиков не была принудительной обязанностью, каждый командированный специалист из СССР ехал сюда не за запахом джунглей или из интернациональных побуждений, а с желанием заработать, чтобы потом достойно жить. Не только инженеры приглашались в Анголу, на уровне высококвалифицированных рабочих и мастеров формировался костяк, пригодный не только для работы, но и для обучения будущих специалистов из аборигенов. Контакт с ними наладился с первых дней, однако учителям и ученикам приходилось трудно, так как поставлялось самое новейшее оборудование и специальная техника, с которыми еще не встречались и наши специалисты.
Строительство гидростанции в верховьях реки Конго осуществлялось по проекту "Ленгидропроекта", представителем которого в отделе рабочего проектирования на стройке был Эдуард Михалев. "Сбылась мечта идиота" –  сказал бы Остап Бендер, но Эдуард был нормальным специалистом, прошедшим школу на Выйской ГЭС и сумевший там оставить свой анонимный след, внесший раздор между директором Локтевым и его заместителем Трубиным. Не было у него угрызений совести, он считал, что так и  надо, в душе завидовал успехам других и, может быть, эта зависть и была движущим мотором его поступков.
Два незнакомых человека встретились на полянке у вертолета, их встреча была искренне радостной. Это была встреча двух русских людей из одной страны на далеком континенте в тропиках под палящим солнцем. Встречал Эдуард Михалев советника Департамента энергетики Владислава Щурова. Если Эдуард был не новичком в этой стране, то для Владислава все было вновь, интересно воспринимать реальность вопреки тому воображению, что сложилось у него до прилета в Анголу. Разница в возрасте и опыте работы в тропической стране давали преимущество Эдуарду, и он не стал церемониться, больше говорил о непредвиденных бытовых трудностях, а не о делах.
Поселок гидростроителей располагался в долине реки, для безопасности был окружен колючей проволокой, на вышках стояли часовые с "калашами". Распорядок дня работающих сначала показался непривычным и неудобным, так как день был разделен на две части: раннее утро и поздний вечер, в полуденные часы работы приостанавливались, все замирало. Ночью не было покою, необычайный концерт будит задолго до зари, в нем слышались хрюканье, карканье, квохтанье, лай, визг, бормотание – голоса на разные лады, как в современных ужастиках. Днем стояла сильная жара, горизонт был затянут тучами, парило, между землей и ослепительным солнцем, размытым в небе, в отдалении сполохами мелькали красные и синие зигзаги молний. Покрывало из грозовых туч нехотя опускалось на землю. Сначала перед дождем велась грозовая подготовка, за грохотом и треском которой не различимы были выстрелы. Скоропалительно начался ливень.
Отряд "Унита" под покровом завесы ливня окружил поселок гидростроителей и из минометов стал обстреливать территорию. Подмоги поселенцам ждать неоткуда, дороги развезло в дрызг, погода нелетная, вертолет, что приземлился накануне был взорван. Хуже всего не опасность нападения, а возникшая паника, злее всего неорганизованность. Одни решили остаться и ждать помощи, рассуждая: "Что им могут сделать повстанцы, даже если и захватят в плен? Они гражданские люди, приехали в их страну налаживать хозяйство". Другие решили уходить из опасного места через джунгли, так как дорога к реке была перекрыта. Дождь прекратился сразу, как и начинался. Группа Эдуарда Михалева уходила по топкой тропе, густо покрытой мхами, над ними возвышались гигантские папоротники, то и дело ноги проваливались в болотную жижу до колен. Владислав остался в поселке, и как позже оказалось, принял правильное решение. Партизаны ушли, продемонстрировав свои силы и не причинив особого вреда ни строящейся плотине, ни людям.
Через несколько лет Владислав вернулся домой, поведал Вячеславу Александровичу о своих приключениях в экваториальной стране, от него же Вячеслав узнал, что Эдуард Михалев из джунглей не вышел.
Нескладно сложилась судьба у Владислава Шурова, в Африке он заболел инфекционным гепатитом, болезнь была неизлечимой.



Часть VIII
1.
Склонив голову к правому плечу, он словно искал нужные кнопки для руки, но глаза его были закрыты, перебор вел ощупью и складывал отдельные звуки в живую мелодию. Играет Евгений с Онеги, ему аккомпанирует на фортепьяно Соня, живописно вскинув голову. Дуэт двух музыкантов открывает молодежный вечер в клубе строителей.
В зале расставлены столики на четверых, на них болгарское вино и фрукты. Парни слегка застенчивые и чопорные, девушки нарядные и веселые. Среди приглашенных Анатолий Михеевич, его не отнесешь к юношам. Но разве разглядываешь себя со стороны и видишь седину в русых волосах и ранние морщины на лбу – нет, видишь себя изнутри и ощущаешь молодое тело, в душе оживают воспоминания о Пушкинских вечерах в школе, благодаря воспоминаниям чувствуешь свое превосходство над нынешней молодежью. Он не впал грустную отрешенность от окружающего, наоборот, в него вселилась какая-то легкомысленная бесшабашность, он танцует с одной очаровательной девушкой по имени Светлана. Она увела его с вечера в дом своих друзей. Снова было вино, Светлана много смеялась, припав к плечу Анатолия, он тоже заразительно смеялся любой шутке, но причины веселья у них были разными. У Анатолия родился сын. Он внезапно покидает новых друзей и один возвращается домой.
Между тем вечер в клубе строителей продолжался, там много пели под баян и танцевали под радиолу. Евгений сидел за отдельным столиком, для него всегда была доступна водка. Он уже нагрелся в полнакала от выпитого, сидел в раздумье и очень грустил о потерянном оркестре. Какой оркестр без ударника? Ударными владел Олег, его недоставало в коллективе, пропал ритм в танцевальной музыке. Молодые оркестранты поняли это вовремя и тихо разошлись, кто с гитарой, кто с трубой, остались только он и Соня.
Внутренним чутьем Евгений ощущал свою вину, но не мог ясно осознать в чем его вина, понимание еще не оформилось, но что-то щемит сердце, выдает и крутит картинки воображение. Он встряхивает хмельной головой, мысли исчезают, и не может вспомнить, о чем это он думал.
Соня хорошая женщина, и по-своему его любит, но жизнь холостяка для Евгения настолько притягательна, что он не помышлял о женитьбе, памятуя о прошлом семейном счастье с неверной Тамарой. Он знает, что Соня будет его провожать, а не он ее. Она будет с ним, пока он не уснет, и успеет сделать постирушку забытого в ванной белья и сама помоется. Ей некуда спешить, она в разводе с мужем. Хорошо под душем. Она оптирает тело гибкими руками, вода обволакивает, обозначая неоновым свечением стройную фигуру. Несмотря на возраст, не потеряна ни внешняя привлекательность, ни внутренняя уверенность в силу своего обаяния.
Утром Евгений с трудом раскрыл глаза, и мучительно старался вспомнить какой сегодня день, какое число. Нужно что-то сделать, но туман похмелья в голове снимал все вопросы, кроме одного – желания освежить сознание, как говорится, клин вышибают клином, значит водкой. Евгений неуверенно прошел на кухню, порылся в шкафчике и достал похмелку, налил четверть стакана, защемил пальцами рот и влил в рот его содержимое, переждал недыша несколько секунд, затем запил спирт водой. В ожидании кайфа прилег, не сразу вернулась четкость сознания: "Да, сегодня воскресенье, и вечером он должен играть в кафе на свадьбе".
Когда прошла истома, возникло желание двигаться, он лег на пол и стал отжиматься на руках до изнеможения, потом влез под душ и стал орошать себя то горячей, то холодной водой. От холодной воды тело покрывалось мурашками, кожа подтягивалась, рельефно выступали мышцы груди и бицепсы рук, возвращалась бодрость.
Следующим этапом бодрствования стал обед в кафе, выпил стопку водки и плотно поел. Дома снова залег в постель и блаженно прикрыл глаза. Ослепительная вспышка проникла сквозь сомкнутые веки, заставила его конвульсивно вздрогнуть, в беспокойстве он открыл глаза, но не увидел того, что его встрепенуло, а только солнечный зайчик, отражался от воды в графине и беззаботно скакал на потолке перед его глазами.
Под вечер Евгений появился в кафе с неизменным баяном, рядом была Соня в длинном платье с розой на груди. Свадебное веселье началось без лишних затяжек. Молодой гидротехник с черными усиками и узкой бороздкой эспаньолки на подбородке умело руководил собравшимися. Были тосты и возгласы "горько", хвалебные речи и пожелания счастья. Рядом с молодыми восседал посаженный отец, начальник электроцеха Мухин, он отечески поглядывал на новобрачных и не пропускал ни одного тоста. По его стуку вилкой о бокал водворилась тишина, и он выступил с необычным пожеланием:
– В  молодые годы я сватался к девушке и обещал ей стать знаменитым и богатым. Прошло много лет, я не стал знаменитым и не разбогател. Тут вот уместно вспомнить слова из интермедии Аркадия Райкина "Одинокий листок среди голых ветвей трепал осенний холодный ветер, а тот настойчиво повторял: сейчас полечу, сейчас полечу" – и полетел, полетел и упал в лужу. Мораль: нам присущи благие порывы, но не надо об этом трепаться. Тост: за свершение благих пожеланий и намерений.
Пока жених еще соображал о сути сказанного, веселье продолжалось, начались танцы, складывались междусобойчики с продолжением пития. Евгений играл на баяне, Соня, как всегда, аккомпанировала ему на фортепьяно. Коронным номером Евгения, вызывающим восторг, был фокус со стаканом водки, который ставили ему на баян над клавишами правой руки, при этом он продолжал залихватски играть, иногда пригубливая из стакана.
Поздней ночью Соня провожала пьяного Евгения, он цепко держал в руках футляр с баяном, хотя нетвердо стоял на ногах.
В понедельник, когда все шли на работу, Евгений еще спал, работу буровзрывника он оставил, потому что игра на баяне приносила ему больше денег и доставляла большое удовольствие. К тому же грохот взрывов никак не согласовывался с ритмами развлекательной музыки.

2.
Приезд Варвары в Ленинград снял все сомнения, остановил нетерпение ожидания, Дмитрий почувствовал взаимопонимание и простота отношений, складывающаяся между ними, нисколько не напоминала, что они расстались полгода назад, а не вчера. И эта простота настораживала и приводила в уныние, потому что носила дружеский характер, лучше сказать братский, чем душевной близости. Дмитрий ощущал скованность в своих поступках и словах, что лишало свободы действий и обрекало на неуверенные и несмелые поступки.
Около площади Льва Толстого в шестиэтажном доме, где когда-то жила тетя Аня, одна из комнат коммунальной квартиры осталась за Дмитрием. Здесь он поселил Варвару, а сам располагался в своей мастерской под крышей, там раньше был солярий с открытым балконом. Переоборудовав солярий в мастерскую, Дмитрий имел два больших помещения с верхним светом. В одном он работал, а в другом принимал друзей, в нем стоял маленький рояль и висело ружье на стене, неизвестно для чего предназначенное. Стены обоих помещений были украшены картинами разнообразных по стилю художников.
Комната в коммунальной квартире предназначалась для гостей, загостившихся допоздна или для приезжих друзей. Коридор коммуналки был заставлен шкафами и рухлядью, на стенах висели тазы и корыта, так что без встречи с этими предметами никак не могло обойтись, и, пробираясь к туалету, Варвару сопровождал настоящий грохот, подобный паровозу, проходящего по железнодорожному мосту. На шум в коридоре приоткрылась одна из дверей, и внимательные глаза бабки Риты пристально изучали ситуацию. Варвара произнесла стеснительное извините, стремительно выскочила из квартиры и вспорхнула под крышу в мастерскую. Переведя дыхание и смирив сердечный трепет от быстрого восхождения, она стала разглядывать стены мастерской, увешанные полотнами, отметила в углу терракотовую статуэтку женщины, ей она не понравилась, и устремилась к картине на дальней стене. Ее внимание привлек яркий огонь светильника, зыбкий и манящий.
Это был тот самый шедевр, который обещал показать ей Дмитрий. Нельзя было судить о красоте женщины, изображенной на картине вполоборота, опершись на левую руку, она смотрела на горящий светильник, правая рука ее лежала на черепе человека. Женщина с бордовой юбке, перетянутой бечевкой поверх полного живота, блузка с глубоким декольте не закрывает правого нежного плеча. Крест на столе повествует, что она приобщена к вере, а стопка книг говорит о ее мудрости. Символы, изображенные на картине, Варвара читает свободно и в уме они складываются в известный сюжет: жизнь, как горение светильника от рождения и до смерти. Дмитрий стоит за спиной и комментирует:
–  Французская школа, начало семнадцатого века, художник Ла Тур.
– Кто она? – Повернулась Варвара к Дмитрию с вопросом.
– Мария Магдалена.
– Блудница из Иерусалима, омывшая лицо Христа после снятия с креста?
Дмитрий невольно погладил Варвару по голове и сказал:
– Умная головка. В том то и дело, что, познав Христа, уверовав в его учение, она стала целомудренной и понесла во имя своего Спасителя. На картине она раздумывает в светлой печали о судьбе будущего ребенка.
Варвара чмокнула Дмитрия в щеку, подхватила под руку и вывела на балкон. Большой проспект на Петроградской уводил взгляд в даль, ряд плотно прижавшихся друг к другу домов и прямолинейность их планировки создавали иллюзию перспективы, увлекали к горизонту и, даже мелькание многочисленных машин и муравьиная суета прохожих не мешали видеть в нем большую дорогу. Дмитрий вытащил трубку из нагрудного кармана, но не донес до рта, быстрая рука Варвары перехватила ее и спрятала за спину, взгляд ее был устремлен на проспект, но вся ее фигурка олицетворяла власть хозяйки положения, и Дмитрий не смел противиться. Он стоял невозмутимо, но сладостное ощущение присутствия любимой женщины лишало его воли на протест и обрекало на покорность. Варвара заглянула вниз и, замотав своей головой, в восторге воскликнула:
– На улицу, к людям!
Они шли пешком до Петропавловки, но не заглянули на Заячий остров, а вступили на мост лейтенанта Шмидта и вышли на стрелку Васильевского острова. Неподвижные колонны двух маяков без огней и белое здание с греческим портиком Морского музея стояли на мысе, который разрезал реку Ниву на две части. Варвара спустилась по гранитным ступенькам к воде, Дмитрий неотступно следовал за ней. Накатывала волна, вода была прозрачной и холодной, захватив пригоршню, она плеснула Дмитрию в лицо, чтобы не был таким важным, и захохотала, сощурив глазки и раскрыв ротик. Они пошли дальше рука об руку по набережной до Троицкого моста мимо Зимнего дворца, Летнего сада. Дмитрий прибывал в благостном  состоянии и не скрывал этого, смотрел на Варвару совсем не отеческим взглядом, хотя разница в годах насчитывала двадцать лет.
Спят дома и улицы
   по-прежнему,
Долго шли мы вдоль Невы,
И звучало в каждом слове
    нежное
Ты, а не чужое вы.
Хочу все время слышать
        тебя,
Смотреть в глаза лучистые.
Глаза твои, как ты сама,
Ласковые чистые
Песня его молодости звучала в памяти, отдаваясь в душе.
Варвара нисколько не сомневалась, что мастерская Дмитрия требует уборки, и не преминула воспользоваться его отсутствием. Не случайно опрокинула терракотовую статуэтку женщины с раздвинутыми ногами, отчего статуэтка обрела вид Венеры, но без ног. Потом она спрятала ружье в дальнюю кладовку, где хранились невостребованные полотна, эскизы, наброски будущих картин, и надолго задержалась, разглядывая находки. Здесь был Петр I со страстным взором, портрет предназначался для рекламы "Домика Петра"; пером выписанный облик обезьяны с тонкой штриховкой тушью, так что был различим каждый волосок на шкуре животного, плакат использовался для рекламы Зоопарка. Внимание Варвары привлек плакат с бегущими кадрами, на которых в кинематографическом движении были изображены пляшущие человечки. Внезапно возникло перед глазами недавно виденное полотно Матисса. Пламенными красками горели пляшущие фигуры обнаженных людей, в яростном порыве чудился безумный ритуальный танец. Ее размышления прервал огорченный голос Дмитрия:
– Нет, так поступать с подарком польских друзей может только варвар!
Варвара, сдерживая смех, закрыла рот ладонью и вышла к Дмитрию.
– Теперь ты Варвар, а не Варвара, – сказал он, протягивая к ней отбитые ноги от статуэтки.
Варвара взяла останки и стала их баюкать, качая на руках и приговаривая:
– Бедный, бедный Мытрий, нет тебе утешения от безвозвратной утраты, – потом лукаво произнесла, – так ведь она теперь выглядит вполне пристойно, только стала короче на обе ноги.
Инцидент исчерпан, Дмитрий больше не сердится, но с тех пор в минуты неудовольствия он называл ее Варваром, она в отместку прилепила ему прозвище Мытрий, сочетая в нем его имя с названием города, в котором он родился.
Прошел апрель, и небо затянулось тучами, плыл лед по Неве с Ладоги, люди надели пальто и теплые свитеры. Деревья оцепенели и не решались выкинуть листочки, ждали тепла. Для Дмитрия и Варвары наступила пора посещения театров и походов на концерты. Любимая певица ленинградцев выступала в филармонии, знакомый администратор устроил Дмитрия и Варвару в директорскую ложу. Очаровательная певица пленяла слушателей не только голосом, но и своими нарядами. В первом отделении она была в белом платье с красной розой на поясе, во втором – белая роза была приколота на груди бежевого платья, а под конец на плече темного одеяния покоилась черно-бордовая роза. На поклоне певица обратилась к директорской ложе и сделала реверанс, Дмитрий встал и наклонил голову, не отрывая от нее глаз. После этого церемониала Варвара подозрительно спросила:
– Вы знакомы?
– Да, я делал для нее рекламный плакат, – ответил Дмитрий и почувствовал, что Варвара недовольна, поняла произошедшее по своему и от этого ему стало как-то приятно от сознания , что Варваре он не безразличен.
Уже вечером он взял ее руку, поцеловал в ладонь и предложил переехать в Ленинград. Здесь она сможет работать в его мастерской, а жить не проспекте Художников, там у него кооперативная квартира, и, если она согласится, то он ничем докучать ей не будет. Варвара обещала подумать.

3.
В новой должности научного сотрудника Вячеслав нисколько не считал себя ущемленным, даже чувствовал некоторое облегчение оттого, что не нужно проводить аудиторные часы со студентами, принимать у них зачеты и экзамены, а потом повторять еще их для нерадивых студентов, а главное он был освобожден от воспитательной работы куратора. Осталась только научная работа, к которой он был склонен и занимался с большим удовольствием, хотя эта работа была весьма своенравной девицей. Прежде чем решишь поставленную задачу, приходилось перелопачивать горы научной литературы, потом адаптировать знания к определенной требуемой цели и, наконец, результат поисков приходил сам собой, даже в самых непригодных местах, как туалет или ванна.
Вячеслав не тратил попусту своих восьми часов отсидки в лаборатории, всегда был чем-то занят, хотя в помещении находилось еще трое: две немолодые сотрудницы и Паша. Паша был высок ростом, немного глуховат, и всякий раз, когда к нему обращались, скороговоркой просил:
– Повторите вопрос, пожалуйста.
Произносил он эту просьбу так же подобострастно, как в пьесах Островского "чего изволите!" Паша всегда был занят многочисленными поручениями заведующего кафедрой и занимал ответственное место профорга кафедры, хотя числился младшим научным сотрудником, на лексиконе должность называлась "маенес".
Обе женщины давно окончили институт, когда-то подавали надежды, но семейный быт существенно сказался на их карьере. Свою работу они считали средством материальной поддержки семьи, не стремились что-то открыть и, не дай бог, что-либо закрыть, это вызвало бы бурю возмущений и нарушило бы их спокойствие. Они не умели вовремя являться на работу, а когда приходили, то усаживались пить чай. Чай пили долго и с наслаждением, разговаривали, словно сцепившись языками, ни о чем. Как правило разговоры были пустыми и не приносили им пользы. Другим занятием у них были телефонные разговоры. Поскольку в целях экономии на кафедре было всего два телефона, то они занимали телефон секретаря и тем самым забивали линию бесконечными "але-але". Приученный к строгому порядку на производстве, Вячеслав еле сдерживал себя, чтобы не сделать замечания сотрудницам за их праздное времяпровождение, и говорил себе: "Вячеслав Александрович, не высовывайся!". Но не всегда это ему удавалось.
 Сотрудники лаборатории не были подчинены ему по службе, но терпеть их привычки было невмоготу. Но свое недовольство он мог высказать только тогда, когда они выполняли одну общую работу.
– Вячеслав Александрович, вы напрасно беспокоитесь, год только начался, идет сбор материалов, – говорила со знанием дела Людмила Васильевна, независимо вздернув голову.
– Сбор материалов ведут в библиотеке, в профильных институтах, в проектных организациях, а не за чашкой чая.
– Невыдержанный грубый человек, – жаловалась Ольга Ивановна заведующему кафедрой при случае, говорила с пренебрежением и с досадой.
Заведующий был скор на отклик обиженных женщин, и Вячеслав уже вызван "на ковер" для беседы.
– Уместно вам напомнить, что научная работа не может ни в коей мере сравниться с производственной деятельностью. Учитесь находить общий язык с сотрудниками, строить деловые отношения без амбиций.
"Безделье страшно тем, что развращает людей, приучает к симуляции деятельности" – раздумывал Вячеслав после беседы.
Кандидат технических наук Игорь Николаевич Нестеров, профессор по должности, занимал место заведующего кафедрой не больше пяти лет. Это заведование свалилось ему как небесный дар после смерти прежнего руководителя, заслуженного научного деятеля. Прежде Игорь Николаевич работал в месткоме института и был известен в высших кругах. Он был всегда предупредителен, с улыбкой и прибаутками, с хорошими результатами решал хитроумные социальные проблемы и был справедлив. Однако, в погоне за числом публикаций не гнушался соавторством во всех трудах, сделанных по его инициативе или с его участием. Накопив достаточное количество научных трудов, Игорь Николаевич подготовил докторскую диссертацию по совокупности выполненных работ.
По кафедре ходила байка о том, как Паша взволнованно влетел в кабинет заведующего и восторженно объявил:
– Мне удалось преодолеть правило Паркинсона в том, что бутерброд всегда падает маслом вниз!
Заведующий укоризненно покачал головой, но позволил повторить опыт. К его удивлению действительно бутерброд лежал на полу маслом вверх, он поднял его и стал внимательно разглядывать (ему была присуща четкая последовательность в исследованиях для получения нужного результата).
– Вы, молодой человек, хлеб намазали не с той стороны! – сделал заключение Игорь Николаевич на высоком профессиональном уровне.
Если мнение кого-то из подчиненных не совпадало с формализованным представлением проблемы им самим, то он говорил безапелляционно:
– Бред сивой кобылы, – и настаивал на своем пути решения.
Не беда, что результаты могли быть не утешительными, важно было вовремя отчитаться. "Скачки с препятствиями" обычно начинались в последние месяцы года, в этом напряжении сотрудники видели свой подвиг, хотя в течение остального времени отдыхали.
Работа в научно-исследовательском секторе была уместна и полезна для Вячеслава, здесь он смог приобщиться к общепринятой методике разработки научных проблем, переоценить свой опыт, полученный на Выйской ГЭС, и выдать законченную диссертационную работу на соискание ученой степени кандидата технических наук. В оценке этой работы Вячеслава Игорь Николаевич был весьма осторожен, но и он подчинился единодушию Ученого Совета и проголосовал за присуждение ему ученой степени.

4.
Через год снова мама Лена принимала гостей. Летом приехали сыновья, Дмитрий и Анатолий, а также Валентина с сыном Михаилом, позже всех явилась Варвара. На плечи мамы Лены легли обязанности по дому, нелегко прокормит большую семью при дефиците продуктов в магазине. Она стояла в длинных очередях за молоком и колбасой, прихватив с собой Мишу, а приезжие трудились на участке в шесть соток. Строили дачный дом, в котором предполагали разместить две семьи.
Спозаранку Дмитрий и Анатолий начинали месить раствор в корыте, и были довольны, если за день удавалось выдать до двадцати замесов, ладили фундамент семейного дома и подвал для хранения будущего урожая. Не пришла еще пора роскошных коттеджей за глухими заборами, но мало помалу на садовых участках поднимались удобные дачки. Ленивые и завистливые доброжелатели шипели:
– Как бы не пришлось сносить домик. Не положено!
Но домик рос не по дням, а по дневным часам. Вечерние же часы предназначались для отдыха. Утомленные за день садились на бревнышки и вечеряли тем, что могла приготовить мама Лена, а случалось и выпивали с устатку, и тогда заводили коллективную песню: "За окошком месяц…". Пели на два голоса Валентина и Варвара, Дмитрий рвал связки, подражая Козловскому, а Анатолий вел баритональную партию. Михаил оставался с ними, укутанный в полушубок, затаивался на коленях у Варвары и не канючил, что хочет спать.
Валентина с отличным музыкальным слухом очень мягко вела мелодию, Варвара то дольше всех тянула конец песни, то вступала раньше других голосов, на что Дмитрий замечал:
– Варвар, вперед забегаешь, – и держал ее за руку, чтобы она не сотворила что-нибудь не по нотам.
В отместку Варвара съязвила:
– Мытрий, в твоем горле словно самосвал с камнями разгружали.
Наиболее удачным было исполнение ими романса "Вечерний звон". Женщины создавали светлый фон ангельскими голосами, Анатолий переходил на бас, Дмитрий взвивался тенором, а Михаил из меховой берлоги звонил в колокольчик.
Наступил август с темным небом и фейерверком падающих звезд, строительство шло к концу, как и время отпусков. Уже реже раздавался вечерний звон на участке Трубиных, а в соседнем лесу подоспели грибы. В лес вошли всей гурьбой, там разделились. Варвара и Дмитрий уходили в сторону, перебрасываясь шуточками:
– Варвар, гриб хороший растоптала.
Дмитрий извлекает из травы раздавленную шляпку подберезовика.
– Надо же разглядел, Мытрий, а своего гриба найти не можешь. У меня и без него целый мешок.
Она показала целлофановый мешок, набитый грибами. Дмитрий посмотрел в свою корзинку, где на донышке перекатывались две свинушки, и выпучил глаза с миной удивления, ухватил Варвару за талию и прижал к груди.
– Мытрий, Мытрий, только не здесь, – запричитала Варвара, но от объятий не освободилась.
– А если у нас будет ребенок? – Спрашивала она потом, лежа на спине рядом с Дмитрием и разглядывая снизу стволы деревьев.
– Мне так нужны и ты, и ребенок, – ответил Дмитрий, лаская губами ладонь своей любимой.
Чья дача? Чей участок? Вот вопросы, возникшие после благополучного окончания строительства. Когда жили в неуютном сарайчике для инструмента и дни были заняты хлопотами возведения дома, таких вопросов не возникало, а теперь они были актуальны и в самое время. Но пока жива мама Лена, от ответа на этот вопрос все воздерживались. Никто не знал заранее о предстоящей приватизации земельных участков, жили в общественном кооперативе и вносили мизерную плату за свой пай.

5.
Заливается трелями баян под умелыми пальцами Евгения, он играет, склонив голову к правому плечу, но стакан, наполненный водкой до краев, уже не может удержаться на баяне, фокус не удавался. Евгений чаще делает перерывы, пьет не меньше, но хмелеет быстрее. Баянист остается желанным на свадьбах и вечеринках, но Сони нет рядом, она увлеклась молодым гидротехником с черными усиками и эспаньолкой на подбородке. Перебирая неустойчивыми ногами по ступенькам лестницы, добирался Евгений после очередного сеанса домой, прижав к груди драгоценный инструмент. Дверь открывал плечом, она теперь не запиралась, поскольку за год в квартире не осталось ничего ценного. Уже в прихожей Евгений, встав на четвереньки, осторожно поставил баян в шкаф, но подняться с колен уже не смог, переворачиваясь на спину, стянул полушубок и после отдыхал, тяжело дыша. Снова пытался встать на ноги, но руки скользили по стене. Тогда он на четвереньках дополз до железной кровати, схватился за спинку и попробовал на нее залезть, но кровать, как норовистая лошадь, "поднялась на дыбы" и не пустила к себе на спину. Все его попытки обуздать кровать оканчивались неудачей, он прекратил это занятие и улегся рядом с ней прямо на полу. Яркая вспышка уже в который раз на одно мгновение ослепила его, он покрутил головой и закрыл глаза.
Брезжил поздний рассвет за окном, синие тени неподвижно стояли по стенам комнаты. Евгений очнулся и перебрался на кровать. Теперь голова лежала на подушке, сознание прояснилось, но мысли занимал один вопрос: "Где спрятана заначка?" Он сел на кровати, его повело на бок от головокружения, наконец, упершись в колени руками, он встал, и, цепляясь за стены, галсами выплыл на кухню. К его услугам тот же шкафчик, но водки оставалось в бутылке на небольшой глоток. Вернулся на кровать, но кайф не приходил, только повторная вспышка света в глазах долбанула своей резкой неожиданностью. Снова заснул неглубоким сном с легким храпом.
Генка входит в квартиру Евгения, как к себе домой, хотя дома, как такового, у него нет. Зиму бедует в котельных до наступления весны, с началом полевых работ у геологов уходит в тайгу с изыскательской партией. Он садится на краешек кровати и говорит скороговоркой:
–  Слушай, слушай сюда, дело говорю.
Евгений уже не спит и понимает, что нужно корифану, откуда-то из под себя достает деньги передает их Генке, говорит напутственно:
– Пиво не забудь.
А тот уже в дверях и кричит оттуда:
– Я чичас!
Выпили. После нескольких минут молчаливого томления возникло желание действовать. Евгений снял пиджак и брюки, в которых спал, повесил их на стул и подумал: "надо бы вычистить", но тут же забыл. Генка еще раз глотнул из бутылки и долго с передыхом запивал пивом. Ему тоже захотелось что-то сделать и он принес баян для Евгения.
– Жень, а Жень, – просит заискивающе Генка, – сыграй.
Женька не ломается, оглядывает инструмент, сначала медленно и беспорядочно перебирает клавиши, раздувает меха, тренирует пальцы, потом удивительно быстро понеслась пьеса "Карусель". Генка по идиотски улыбался, раскрыв рот.
Он был услужливым и славным парнем, поэтому его охотно брали с собой изыскатели. Генка выполнял все подсобные работы. Заработав немного денег, по возвращении из тайги шел в загул. Однажды поутру с дикой похмелюгой, когда нестерпимо "горят трубы", а водки не достать, он разбил витрину магазина, взял две бутылки водки и оставил деньги на прилавке. Его быстро вычислили и заперли в КПЗ. Генка не был злостным хулиганом, а тем более вором, в своем поступке униженно раскаялся, и был прощен с условием возмещения нанесенного ущерба после отсидки пятнадцати суток.
Теперь Генка на мели и рад выпить на халяву. В беспрерывном пьянстве, пока в кармане у Евгения хрустели дензнаки, прошла неделя. Генка исчез так же внезапно, как и появился.
Ранние морозы в октябре вынуждали одеваться по-зимнему, колючий воздух перехватывал дыхание, как будто затянулся самосадом. Евгений прокашлялся и пошел известной дорогой в магазин, где его знали и могли отпустить водку в долг.
Американские физиологи, изучая высшую нервную деятельность подопытных животных, обнаружили в коре головного мозга крысы центр, возбуждение которого приносило ей удовольствие. Внедрив электроды в центр "удовольствия", физиологи получили интересный эффект. Всякий раз, когда они посылали слабый импульс тока в электроды, крыса испытывала наслаждение, была умиротворенной и вялой. После эксперимента крыса выказывала беспокойство, бегала по клетке, она явно искала причину этого удовольствия и нашла педальку в электрической цепи питания электродов. Она нажимала на эту педальку и получала удовлетворение, педалька стала целью ее последующей жизни. Крыса не ела и не пила воду, только разряд тока приносил удовольствие и полное удовлетворение в жизни, она нажимала и нажимала на педальку, пока не сдохла.
"Женька, Евгений с Онеги, не уподобляйся крысе , не жми на педальку!"
Сознание того, что пора завязывать и нужно вставать с четверенек, приходило к нему не один раз, но не было сил бросить пить, похмелье принуждало продолжать это делать. Вернувшись домой, Евгений трясущимися руками никак не мог нацедить водку в стакан и стал тянуть из горла, после пил воду из чайника, вздыхая и постанывая. Сердце до этого выбивавшееся из сил в бешеном ритме, отпустило, горячая волна прилила к голове, и внезапно открылась истина, что огненный шар, так часто возникающий перед его глазами, не что иное, как взрыв детонатора, который выжег глаза Олежке. Это был его детонатор, картонный цилиндр с двумя проводками – синим и красным, который он забросил в кусты за ненадобностью. Эта мысль стала главной, придавила его тяжестью и безысходностью происшедшего. Не дойдя до кровати, он упал, яркая вспышка застлала глаза.
Смотреть приятно на восход,
Смотреть на запад тошно.
Каков удел – таков исход.
А жить, пожалуй, можно.

6.
Ильгиз с самого начала своей трудовой деятельности был отмечен как энергичный сотрудник, предупредительный до угодничества, такие люди всегда в чести у руководителей и составляют их окружение. Для него покровителем стал директор Локтев, к которому он испытывал глубокое почтение. И это возымело свое действие, Ильгиз стал для директора необходимым, просто нужным в кадровых играх и мог заменить во всех отношениях фаворита – секретаря партбюро Мешкова. Это стало понятно, когда первичная организация НТО под председательством Ильгиза выдвинула на соискание Государственной премии кандидатуру директора Локтева Никитку Петровича "За внедрение и промышленное освоение гидравлических турбин нового поколения". Смена окружения вокруг директора стала очевидной, Ильгиза назначают заместителем начальника гидроцеха, Мешкова на очередном партсобрании не избирают в партбюро, и решается вопрос о пребывании его в должности начальника гидроцеха. Тогда Мешков решается на отчаянный шаг во имя спасения, он пишет донос в райком партии  о недостойном поведении директора Локтева, как коммуниста и руководителя. Кроме случаев хищения строительных материалов для дачи и злоупотребления властью, Мешков в своем послании описал факты аморального поведения руководителя. К этому времени Локтев развелся с женой, покинул семью и сошелся с женщиной, которую знал еще по прежней работе.
Началось разбирательство, опрос свидетелей. Ильгиз заметался, его спасает интуиция проходимца, он в срочном порядке уезжает на строительство Бурейской ГЭС, Здесь он промазал, поспешил, рано забил тревогу. Директору Локтеву объявили строгий выговор, но на работе оставили.
Начальником изыскательской партии на Бурейской ГЭС была опытный геолог Марина Ивановна Серова, ее дочь Виктория находилась при ней. Она, оторванная от прежних друзей, начала отвыкать от вредной привычки, постепенно успокаивалась, в трудностях преодолевала себя и, наконец, обрела новую жизнь. В ней возродилась красивая девушка, статью и голосом похожая на мать, и черты характера матери также проявились в ней.
Знакомство с Викторией было запланировано у Ильгиза, как очередной ход шахматной партии. Узнав, что она постоянно проживает чуть ли не в самой Москве, он начал действовать весьма решительно. Он был обаятельным и обольстительным, предупредительным и улыбчивым. Вскоре факт беременности у Виктории стал очевидным и они поженились.
Вперед в Москву, "в далекую столицу, которую ни разу не видал…" В зимний отпуск Марина с народившейся семьей прибыла к Вячеславу. Вячеслав считал самым значительным событием в своей жизни избавление Виктории от пристрастия к наркотикам, поэтому появление новой семьи не было для него чрезвычайным событием, он считал его продолжением выздоровления дочери.
Ильгиз из крымских татар, но родины своих предков не знал, рос и учился в Казахстане, куда были высланы его родители по навету о связях с немцами. Начинал свою карьеру гидротехника на Бухтарминской ГЭС, после перебрался на Выйскую, а оттуда на Бурейскую станцию, там и встретился с Вероникой, работавшей тогда у матери в геологической партии. Жить в Москве или около нее было престижно, и он без сожаления оставил таежные края в ожидании новых заманчивых перспектив, сулящих непомерные блага. Он знал цену деньгам, скопил небольшую сумму, но ее явно не хватало для покупки кооперативной квартиры и машины. Поэтому он не скрывал своего разочарования в беседе с Вячеславом:
–  Вы, папа, любите свою дочь, а приданое за ней не дали.
Вячеслав недоуменно посмотрел на Марину, она была удивлена не меньше него, но сумела ответить зятю:
– Эта трехкомнатная квартира, – она повела руками по сторонам, – наверное, чего-то стоит, так живите в ней вместе с нами.
Поведение Вячеслава со временем адаптировалось с обычаями на кафедре, если он раньше был нетерпим ко всякому отклонению от обязанностей и служебных интересов, то теперь смотрел на это сквозь пальцы, оставаясь самим собой. Получив звание старшего научного сотрудника, Вячеслав стал на уровне доцента кафедры и мог наравне с ними преподавать ведущие дисциплины. Среди преподавателей он отличался аккуратностью и обязательностью в своих обещаниях, не говоря о том, что одевался всегда в костюм с галстуком и не терпел заношенных свитеров и потертых джинсов. Его опрятность в одежде проявлялась, как свойство характера, только его характер влиял на карьеру, потому что не умел он налаживать отношения с нужными людьми, был самостоятелен и неуступчив, не научился льстить и быть услужливым, а таких вышестоящие не любят.
Перестройка нарушила сложившийся уклад, исказилось магнитное поле, прервались силовые линии, изменилась суть вещей, по канонам которых жили муравьи. Потеряли они направление, и целевые функции стали размытыми, желания неопределенными. Кто-то из них тащит непосильный груз, да еще не в ту сторону, другой лежит на спине и сучит ножками, словно попал под напряжение, а в самой сердцевине муравейника сидит королева-мать (отцы отечества) и откладывает яйца не ради продолжения рода, а про запас, превращая их в пасхальные яйца от Фаберже. Политики с этой кучи кричат о свободе, свободными стали цены, а зарплата та же, что и в восьмидесятые годы. Свобода процветания разгула, яркая и упоительная для иных, унылая и пасмурная действительность для тех, кто доживает свой век. "Edem – sein" (каждому – свое), так начертали фашисты на воротах концлагеря.
Вячеслав исправно приносит ежемесячно триста рублей. Жена Марина говорит с пренебрежением:
– На что мне твои рубли? – и зло добавляет, – Учти, я тебя кормлю.
Марина, проводя сезон в экспедициях, еще могла зарабатывать деньги на жизнь, и ее заявление было проявлением нетерпимости к мужу. Быть может разлюбила его с годами и уже не могла удовлетворить себя строгим молчанием, а предпочитала досаждать Вячеслава мелкими уколами, выбирая самые уязвимые места, которые она разглядела в дни совместной жизни. Вячеслав был доволен лишь тем, что сознавал: "червь не будет точить плохое яблоко.
Ильгиз в новых условиях вдруг пошел в гору, он открыл собственное дело, скупал запчасти к автомобилям за границей и перепродавал их в Москве. Его семья, у Виктории появилось двое детей, уже не ютилась в трехкаморочной квартире Вячеслава, он смог приобрести свою кооперативную квартиру и ездил на иномарке.

7.
Процесс пошел. Главное он докатился до Выйской ГЭС. Станция работала стабильно, выдавала мощность с энергосистему, и вся выработанная электроэнергия улетала в черную дыру. Зарплату было нечем платить. Должники предлагали бартер – китайские куртки на птичьем меху или зубные щетки местного производства. Странно, ко всем минусам присовокупилась положительная составляющая – исчез дефицит, в магазинах появились товары всех  стран мира.
Ветер свободы ворвался в классы школы.
– Миша, почему ты не учишься? – Спросил директор школы в частной беседе ученика девятого класса Михаила Трубина.
Миша отвел глаза в сторону и вздохнул:
– Так ведь никто не учится! Будешь учиться, пощады не жди. Теперь равенство во всем.
– Миша, Миша, равенство в свободе выбора цели своей жизни, а не в равенстве подстриженных наголо на зоне.
Поймет это Миша потом, а пока вел себя, как все подростки. Можно шататься по поселку с развеселой компанией, выискивая случай для забавы, лучше уйти в тайгу или на рыбалку. Часто безделье сопровождалось силовыми действиями, когда сходились парни из двух поселков, нижнего, расположенного в пойме Выи и верхнего, поднимающегося по сопке вверх от этой реки. Обычно нижние ловили верхних по одному, если осмеливались мальчики вступить на их территорию, верхние подкарауливали нижних с той же целью, наказать. Дело заканчивалось генеральным сражением, дрались на кулачках до крови. Михаил являлся домой с разбитыми губами и шмыгал носом, стараясь унять кровь. Валентина горестно качала головой, отмывала побитого сына, говорила с укоризной и обещала, что вот приедет отец, тогда… А тогда не было, просто Анатолий понимал, что Мишу надо увозить от дурного влияния, так как лидером сын не был, а мог принимать участие за компанию в разных делах не разбирая плохо это или хорошо.
Другая беда подкралась незаметно, диагноз у врачей был единодушным – недостаток йода и микроэлементов в местной воде привел к заболеванию щитовидной железы у Валентины. Она стала раздражительной, лицо ее с годами приобрело аскетический вид, а глаза, всегда ласковые и улыбчивые, казалось увеличились в размере, выступая из прежних орбит. "Базедка" была платой за жизнь в здешних местах, где жители отдельных поселений в тайге были обречены на вымирание, а оставшиеся жить отдельные особи, были малы ростом и умственно отсталыми.
Пришла беда – отворяй ворота. На этот раз несчастный случай на производстве у Анатолия. Не всякий человек пригоден к оперативной работе в электроустановках, кроме знаний и умений, существует еще понятие профессиональной пригодности по индивидуальным качествам личности. К тому же длительность рабочего дня становится важным условием для проявления ошибок, не зря трудовая деятельность ограничена восемью часами в сутки. При работе свыше этого времени человек теряет трудоспособность, устает – так нет. Собрание коллектива станции постановило, а профком поддержал, ввести двенадцатичасовые смены для оперативного персонала с последующим отгулом за переработку.
Несчастный случай произошел в конце смены с дежурным по машинному залу при включении распределительного устройства собственных нужд после ремонта. Человек спешил домой и ошибочно включил заземляющие ножи под напряжением, нарушив электромагнитную блокировку. В результате получил ожоги лица и рук.
Разбором несчастного случая занималась комиссия из Управления. Конечно, виноват дежурный, нарушивший блокировку, виноват и главный инженер, в то время им стал Анатолий Трубин, потому что плохо научил подчиненного. Вердикт комиссия вынесла, а про блокировку от неправильных действий забыли, она должна была стать препятствием против совершения ошибок, и прозвана была "блокировкой от дурака" в обиходе дежурных.

8.
Мама Лена лежала в отделении реанимации. Накануне вечером она почувствовала, что плохо стала видеть, голова склонялась от кружения, ноги не двигались, а язык распух и заполнил всю полость рта. В забытьи она пробыла до утра и как только обрела способность ходить, опираясь о стену, вышла в коридор и позвонила соседке. Больше она ничего не помнила, очнулась в больнице.
Анатолий срочно вылетел к матери и застал ее неподвижной, без сознания, подключенной к дыхательному аппарату. Он потрогал ее ноги, они были холодными, дыхание было прерывистым, пульс едва прощупывался. Наконец, мать на короткое время пришла в себя и достаточно внятно сказала:
– Хочу домой.
Смерть наступила в тишине ночи, мама Лена просто не проснулась. "Подселили" ее на кладбище к мужу Михею Ивановичу, еще тридцать лет назад ушедшему из жизни. Рядом покоилась бабушка Ариша. Теперь они вместе, но в разных ямках, бабушка – под крестом, отец – под пирамидкой воина, над могилой матери возвышался холмик стылой земли.
Уже после похорон приехали Дмитрий с Варварой, Валентина с Михаилом оставались на Вые. А пока в одиночестве Анатолий шел с кладбища и не преминул зайти в церковь отца Николая. В ней шла вечерняя служба, было сумеречьно, потрескивали тоненькие свечи перед иконами. Отец Николай читал молитву, краем глаза увидел Анатолия и несколько ниже наклонил в поклоне голову, тем самым показывая, что узнал друга.
Мать Анатолия, будучи членом партии с пятидесятилетним стажем, не могла открыто верить в бога, но в душе не угасало чувство веры, привитое с детства. Притягательная сила веры влияла на ее поведение, оборонительная молитва, спрятанная в партийном билете, оберегала мужа в дни войны.
Анатолий подумал, что хуже не будет, если поставить свечу за упокой матери, он взял свечку и зажег ее. Места для свечи не было, и он попытался втиснуть ее в подсвечник рядом с огарком. Тут же старушка в темном одеянии выхватила свечу и ядовито прошептала:
– Две свечи в одно гнездо не ставят, только колдуны, - очистила подсвечник и опустила в него свечку Анатолия.
Сразу же стало неуютно, запахло угаром чадящих свечей. Анатолий вышел на паперть, где решил дождаться отца Николая. Он увидел Прасковью Никитичну, мать его друга Володи, погибшего на пожаре при спасении своего отца. Очень обрадовался встрече и сошел с крыльца. Полоснуло по сердцу ласковым именем, когда Просковья Никитична узнала Анатолия и воскликнула:
–  Толик!
Припала к нему, скрылась в объятиях, маленькая, сухонькая и легкая.
–  Пойдем, пойдем в дом. Отец Николай переодевается и сейчас будет.
Она знала о смерти матери Анатолия и уже заказала отцу Николаю заочную панихиду. Войдя в горницу поповского дома, стала креститься на иконы и пришептывать молитву: "Услышь, Господи, слова мои, внемли гласу моему по истине Твоей, услышь меня по правде Твоей. Прими рабу Твою Елену, приблизь к трону Своему, возведи к пажите Твоей и сопречти преставившуюся Елену овцам избранного стада Твоего. Да будет же милость Твоя утешением по слову Твоему, по делам Твоим к рабе Твоей Елене. Аминь".
Отец Николай и Анатолий молча подержались за руки и троекратно поцеловались. За столом помянули и выпили за упокой мамы Лены. Анатолий ни о чем не расспрашивал, за короткий промежуток времени при встрече с Прасковьей Никитичной он уже знал от нее, что две дочери отца Николая замужем, живут отдельно. Оба сына еще учатся в школе, старшему Егорушке шестнадцать, а младшему Иванушке – только одиннадцать.
Пришел Егорушка, поздоровался издали, но к столу не подошел. Анатолий, мельком взглянув на него, заметил курносый нос и веснушки на лице юноши, светло-русые волосы на голове и порывистость в движениях. Отец Николай не стал представлять сына гостю, он сидел, опустив глаза долу, и молчал. Анатолий продолжал начатую фразу, а в подсознании шла интенсивная работа по идентификации увиденного Егорушки с юношей, так знакомым ему, казалось уже с давних пор.
Отец Николай спокоен, он начал расспрашивать Анатолия, отвлекая его от раздумий, как только заметил вспышку особого интереса с его стороны к своему сыну, к тому же поведение Анатолия потеряло уверенность, в лице его появились признаки беспокойства.
Приход второго сына – Иванушки разрядил обстановку за столом, тот просто прижался к отцу, потом протянул руку Анатолию для знакомства и с любопытством спросил:
– Вы Анатолий Михеевич? Батюшка о вас мне говорил. Вы теперь живете в тайге? Медведя видели?
Иванушка сыпал вопросы вразброс, словно горох из мешка. Отец отослал Иванушку на кухню к Прасковье Никитичне. Беседа продолжалась вяло, прежние дружеские связи рвались, время переиначивало прошлое, настоящее было раскроено по интересам, не всегда совпадающим. Вспоминали старых товарищей: серьезного Вячеслава, неугомонного Герку, рыжего упорного Адика, щеголеватого Дмитрия. О Валентине Анатолий поведал сдержанно, но с благодарной нежностью. Оба думали о Татьяне – жене Николая, каждый по-своему, и не произносили о ней ни слова. Отец Николай ничем не выдавал своего волнения, осанка оставалась, и движения рук были плавными, когда он перекрестил Анатолия, который не мог скрыть вопрошающего взгляда глаза в глаза друга, при расставании. Отец Николай не хотел, чтобы Анатолий ближе познакомился с Егорушкой.
"Она чиста и замолила свой грех", – так он считал, ни в чем не винил Татьяну, – "дети, божье послание, не выбирают родителей, а родители в ответе за них перед Господом".

9.
В первые месяцы совместной жизни дни были упоительны и расцвечены радостным фейерверком. Варвара любила появляться нарядной на людях, с удовольствием посещала театры, бывала в концертах, всегда под руку с Дмитрием, его узнавали и здоровались при встрече, иные мужчины галантно целовали ей ручку. Но ей перестало нравиться то, как часто повторялись встречи с незваными гостями, которые засиживались допоздна, что усугубляло неустроенность быта и, конечно, терпеть долго она этого не могла. Несмотря на свой своенравный характер, теперь она стала признавать во всем умеренность, была строже и тверже. Дмитрий ощущал на себе ее властное влияние и не противился. Она заметила, что он часто посасывает нитроглицерин, и категорически настояла отказаться от нештатных праздников с горячительными напитками.
Случалось, что Дмитрий, подчиняясь холостяцким привычкам, устремлялся в бега, но Варвара находила его в мастерских его друзей и восстанавливала семейное равновесие. Взяв Дмитрия за уши, она склоняла его голову  вперед-назад и приговаривала:
–  Ты Мытрий, нехороший человек, тебе нельзя доверять, ты пользуешься волей себе во вред.
Дмитрий пытался поцеловать ее руку, когда ему это не удавалось, говорил:
– Варвар! Ты ничего не понимаешь.
Он потирал покрасневшие уши и выгораживал себя без всякого сомнения в своей правоте:
– Был интересный разговор. Жорка привез кассету из Индонезии. Секс на каждом кадре. Я тебе покажу.
– Замолчи бесстыдник, не носи больше в дом всякую чепуху, – Варвара сокрушенно качала головой.
– Там еще было, как сексуальное действо ведут на сцене…
– Мытрий, ты замолчишь, наконец?
Варвара была серьезной и Дмитрий больше не продолжал
На берегу Рижского залива сняли дачу после того, как Валентина предложила отдых у мамы Лена проводить по очереди, чтобы не мешать друг другу. Варвара восприняла это заявление, как ультиматум и больше на дачном участке в Мытаре не появлялась. Дмитрий был на стороне Варвары и потребовал у брата вернуть всю сумму денег, потраченную им на материалы. Так Валентина сыграла роль роковой женщины, которая отдалила друг от друга братьев, продолжительное время они не встречались. Да и встреча у них была последней. Взморье за Сестрорецком отличалось необычайной красотой, совмещающее в себе три основных компонента – море, дюны и сосны. Жили в домике среди сосен, из окна было видно море, хотя названное в старину Маркизовой лужей, оно было привлекательным в любую погоду. Бывало неделями зависают над морем тучи, из них сочится мелкий дождик, но даже и тогда удивительно приятно дышать воздухом, насыщенным хвойным ароматом и йодной настойкой водорослей. Волна пенным гребешком вычесывает со дна морскую траву и выстилает ею мокрый песок, она ложится темно-зелеными плетями и шевелится в набегающем приливе, волна отступает с шипением, и водоросли укладываются на прежнее место.
Многие художники оказались на песке по воле волны перестройки, не все уложились в новые условия, хотя продолжали шевелить лапками до поры, пока не высушит солнышко или не предаст тлению мокротень. Художественный совет, в котором Дмитрий Михеевич заседал больше тридцати лет, превратился в биржу труда для собратьев по цеху. Распалось содружество художников, одни завели собственное дело по рекламе, другие становились подельщиками сувениров, некоторые исчезли насовсем. Дмитрий получил выгодное предложение в акционерном обществе по производству рекламы, но отказался, потому что не хотел разменивать свой талант на халтуру, каковой становилась реклама. Она пугала на улицах, лезла в глаза с экранов телевизоров, обманывала в витринах магазинов. Несмотря на видимое упрямство и упорную принципиальность, в поведении Дмитрия ощущалась какая-то жертвенность, желание выглядеть обиженным и, не по заслугам, обойденным человеком. Ему хотелось, чтобы его жалели, сочувствовали. В этом он чувствовал свое нравственное удовлетворение: "Вот ведь не пошел против совести, хотя от этого многое потерял". Потом вошло в моду строительство коттеджей и дворцов, началась реставрация старых особняков под офисы, и предложения нашли своих умельцев по интерьеру и дизайну.
Варвара не унывала, у нее было такое представление о жизни с Дмитрием, словно она ухаживает за большим и капризным ребенком. Ее ласки Дмитрий принимал охотно и старался во всем угодить Варваре. Если сказать, что Варвара напрочь забыла об Анатолии, то это будет большой ошибкой. Непросто исключить из сознания все, что было связано с ним в детском возрасте. Сначала она пыталась найти отдельные его черты в поступках, взгляде, походке Дмитрия, потом поняла, что нельзя искать вчерашний день в сегодняшнем и примирилась, но не настолько, чтобы не думать об Анатолии и не сравнивать с ним других. Она не искала встреч с Анатолием, была довольна своей жизнью с Дмитрием, однако понимала, что с годами становиться мудрее, значит черствее, менее восприимчивей к случайным встречам. А в подсознании еще жила в ней молодая женщина, и эта женщина просто хотела, чтобы ее любили и Анатолий и Дмитрий, и … "И" не было и не могло быть.
Несчастье случилось в конце дня, когда собирались ехать на дачу. Дмитрий почувствовал щемящую боль в области сердца, ходил по комнате, поглаживая грудь и приговаривая:
– Сейчас, сейчас пройдет.
Нитроглицерин не помогал, тогда он выпил водки, лицо обдало жаром, сердце участило свой ритм.
– Ну вот и проходит, – успокоил он Варвару.
Но это были его последние слова. Он внезапно повалился на диван лицом вниз, руки оставались у груди, перед этим он массировал ее, последний раз глубоко вздохнул и затих. Варваре показалось, что он уснул, но дыхание больше не проявлялось, лицо стало менять цвет. Она испугалась, перевернула Дмитрия на спину. Мокрое пятно растекалось под ним, тело обмякло. "Надо делать искусственное дыхание!", – пронеслось у нее в мозгу. И хотя она его уже делала, продолжала упорно твердить: "Надо делать искусственное дыхание!".
Врач скорой помощи продолжал делать то же самое. Пролетел час, но Дмитрий к жизни не вернулся. Вскрытие показало разрыв аорты, смерть наступила мгновенно.
Похоронили Дмитрия на Северном кладбище, в капсуле после кремации "подселили" к тете Ане. Теперь рядом стояли два серых камушка с фамилиями и менами усопших, с застывшими датами рождения и смерти. Дмитрию было шестьдесят три года.

10.
Всегда считалось, что советская наука самая передовая в мире, благодаря поставленному на высокую ступень образованию, не даром русскими математиками в США заполнились вузы и исследовательские центры после провозглашения свободы на родине. Теперь оказалось, что постановка обучения в России не соответствует Европейским стандартам, поэтому учредили три ступени высшего образования: бакалавр, инженер и магистр, с соответствующими сроками. В три раза сократился набор студентов, пришло время сокращения преподавательского штата.
Молодые преподаватели без труда нашли свои ниши в акционерных предприятиях и коммерческих структурах, На кафедре остались заслуженные пенсионеры и "незащищенные" сотрудники, которым некуда было податься. Этот этап в вузах стал периодом "обновления кадров", людей старше шестидесяти пяти лет к конкурсу не допускали, только профессора могли рассчитывать еще на пять лет работы. Но здесь досадная неудача – новых кадров не прибавилось, кто захочет быть преподавателем за малые деньги, которые им выплачивало государство.
Депутат Щербаков с вредительской уверенностью заявил с трибуны съезда: "Преподавателям не нужно повышать заработную плату, они и так смогут заработать, вкладывая свой ум и способности в научно-исследовательские работы по хоздоговорной тематике". Пустили доцентов и профессоров на вольные хлеба, да только эти разработки никому не нужны, каждый предприниматель старается гнать монету в карман без научных основ. Монетарная политика заслонила здравый смысл, разделила людей на государственных служащих, бюджетников и собственников, гегемон остался вне классификации. Даешь новый класс буржуазии! Богатые накормят нищих.
Главная беда состояла не в том, что пенсии и пособия ниже прожиточного минимума, а  в том, что многие, лишенные работы, теряли уверенность в завтрашнем дне. Личности, освобожденные от прежних обязанностей и долга, лишились жизненной опоры, законы бездействовали, и гулял беспредел.
Свобода мышления, слова и поступков, в которой нуждались диссиденты, о чем мечтали журналисты и говорили политики, обернулась для тружеников-муравьев несчастьем. Бюджетники не стали государственными, их распределили по восемнадцати категориям, государственными назвали чиновников при правительстве, выделив в особую касту, которая теперь жила по своим укладам. Равенство стало чисто моральным понятием. Все занятое население вносило в казну равный процент от доходов. Отчаянная приватизация на равных правах для всех ловко передала в жадные руки "новых русских" народное достояние. Они стали неподсудными, свято уверовавшими в свое исключительное предназначение, и богопоклонниками, как только сбросили свои партийные билеты.
Несчастье уготовано производству, на котором не платят зарплату деньгами, потому что прекратился сбыт выпускаемой продукции, и вот этой продукцией погашали задолженность перед тружениками, например, кирпичами на кирпичном заводе. Несчастье влезло в квартиры, воры умыкали все, вплоть до подушек, увозили на машинах добро ночью и днем, потому как люди были растеряны и не ведали, что творится рядом, даже на одной лестничной площадке. Защищать стало некому. Несчастье подстерегало на улице, никто не был застрахован от нападения бандитов и хулиганов. Обращается пожилой гражданин к милиционеру и спрашивает, что делать, если на него нападет пьяный, а тот отвечает философски: "Если есть сила – дай сдачи, если нет – беги".
Вместо рук, утративших спрос на рынке, и ног, бесполезно снующих по спортивным дорожкам, товаром для экспорта становится тело молодых девушек и мозги ученых разных рангов. Срок доживания престарелых по статистике остался прежним, но участились случаи суицида среди них, не потому, что обеспеченная жизнь (как в Швеции) при отсутствии целей приводит к такому исходу, а только потому, что они были не в силах противостоять возникшим стрессам. Не от избытка, а по нужде, продавали люди квартиры или теряли их при ложных обменах, становились бомжами и скитались по подвалам, жили за счет помоек, щедро снабжавших их одеждой и пустыми бутылками.
Мы выдавали больше угля на гора и выкачивали нефти из недр, чем оговаривал товарищ Сталин, как основной базы коммунизма. Мы стали жить при коммунизме, как обещал Никита Сергеевич Хрущев, перейдя на бартер, то есть товарообмен без денег. "Процесс пошел, а это главное", – уверял Горбачев вопреки завещанию Леонида Ильича Брежнева – "ничего менять не надо".
Смещение или переворот земной оси вызывает резкое изменении климата, равно как и изменение политического курса чревато социальными последствиями, амплитуда колебаний которых не затухает уже пятнадцать лет (кстати, диктатор Пиночет переориентировал экономику Чили за тринадцать лет).
Надо делать выбор и не надеяться, что правительство нас не оставит, а буржуи нам помогут. И понеслось. Властвует беспощадный и немилосердный призрак капитализма, меценатство и боготворительность придет через сотню лет, когда наестся вдоволь новый класс.
Оживились чиновники всех учреждений, услуги стали платными. Каждая подпись имела свою цену. Знал про это проректор института, в котором работал Вячеслав, и позарился на взятку при сдаче в аренду помещений. Нашлись завистливые подсиненные, навели на него оперов из милиции, те взяли его с поличным, но в суде вину доказать не смогли, судьи ограничились скромным вердиктом – попытка получения взятки.
Если в прежнее время ведущие проектные организации и промышленное производство были заинтересованы в разработке научных проблем и проведении испытаний в исследовательских лабораториях, то теперь стало некому проявлять интерес к науке. Но договор можно было заключить с ведущими институтами на странной основе – заказчик получал половину оговоренной в договоре суммы в рублях, так называемый "черный нал" (откат) был в ходу. Заявляли о себе открыто и предлагали свои услуги фирмы, готовые обналичить любые суммы по договору за определенный процент.
Несмотря на свою принципиальность, Вячеслав Александрович пошел по новой схеме. Иначе, ну никак! А Паша ушел с кафедры и принялся торговать с лотка помадой и краской для ресниц иностранного производства.

11.
Жизненная дорога заканчивалась перепутьем нужд, они встали почти одновременно и требовали неотложного решения. Анатолий нисколько не сомневался, что Михаилу нужно получить высшее образование, хотя особого настроя на это в нем не ощущалось, оказывало влияние падение престижа инженера, Михаил с безразличным выражением лица:
– Если вам это нужно, придется учиться.
Анатолий надеялся на помощь Вячеслава Александровича, старого друга, преподававшего в энергетическом институте, так как сын знаниями не блистал. Кардинально изменить место проживания стало неотложной задачей для Валентины, но она не могла уехать, пока муж и сын оставались на Вые, и лечилась от базедовой болезни всеми возможными местными средствами. Для Анатолия наступил момент, когда неудержимо потянуло на родину, домой после двадцатилетнего пребывания на Выйской ГЭС. Теперь он имел стаж работы в северных краях, необходимый для начисления пенсии. Только одно "но" его останавливало от окончательного решения. Здесь он проявил нерешительность, раздумья одолевали его: "быть или не быть", –  точно у Гамлета в пьесе Шекспира.
Образование Михаила и лечение Валентины потребуют уйму денег, а их не было, достаточно большие средства, накопленные за период работы, ухнули разом при инфляции.
Директор Выйской ГЭС, казалось, был непотопляемым, получив Государственную премию, еще круче утвердился в свой должности и не собирался менять свой метод руководства. Это подвигнуло Анатолия Михеевича принять предложение занять вакантную должность директора Зарянской ГЭС.
Гидроэлектростанция находилась в центре запасов олово-никелевых руд и обеспечивала электроэнергией добычу ископаемых. Олово и никель нужны были при любом строе и правительстве, поэтому вопрос об энергоснабжении оставался важным и в годы перестройки. Зарянская ГЭС была одной из немногих, на которой не прекращалось строительно-монтажные работы по пуску третьей очереди. Политические перемены, в том числе страстное стремление демократов к власти и происки упустивших власть коммунистов, ничего не могло изменить извечно повторяющиеся из года в год полярные морозы и ночи. Чуть брезжит рассеянный свет в полдень, круглосуточно горят фонари, прожигая плотный туман. Светят размытыми пятнами окна в жилых вагончиках, обросших до крыши сугробами, там живут люди с первых дней строительства и не уезжают. Куда ехать? Здесь зарплата повыше и пенсия пораньше. Кирпичный помпезный дом в пять этажей со всеми удобствами предназначен для эксплуатационников, к услугам начальства выстроен ряд коттеджей. Какого бы ты звания не был, всех одинаково ласкает мороз, и обдувают ветры. Отработанная в турбинах вода, поднятая из глубин водохранилища, еще держит плюсовую температуру, поэтому рождает туман, плотным куржаком оседающий на прибрежных кустах.
Каменно-набросная плотина действующей ГЭС промерзла насквозь, в глубине ее из фильтрационных вод образовалось ледяное ядро, которое не тает летом, и трогать его не моги, оно обеспечивает дополнительную остойчивость плотины. С вечной мерзлотой шутки плохи, оттаивание ее чревато необратимыми последствиями, не напрасно в Якутии большие дома строят на сваях, сохраняя вечную мерзлоту грунта под ними. В кабинете директора станции во всю стену раскрылась трещина, Анатолия Михеевича успокоили, что летом она закрывается. Ошибка проектировщиков в том, что поставили административное здание одним краем на скалу, а другую на насыпной грунт.
Трудно скрыть намерения приезжего человека, по его поведению можно убедиться, что вопросы задаются не из любопытства, а профессионально выдержаны и немногословны. Вакансия директора станции появилась неожиданно, вследствие трагических обстоятельств. Бывший директор был большим любителем утиной охоты, сентябрьский перелет пернатых на юг длился весьма недолго, и нужно было успеть побаловаться мужской забавой всласть. Утку били в заливчиках на водохранилище, туда добирались на лодках с мотором. Банальный случай на охоте, когда ружье стреляет само собой. Так и в этот раз, пробираясь сквозь заросли по малой воде, зацепили за курок, ружье было на взводе и лежало на корме дулом к носу. Выстрелом поразило одного из охотников. Трагическая гибель директора была несчастьем для его семьи, и она вскоре  уехала из Заполярья насовсем.
По должности коттедж директора перешел к Анатолию Михеевичу, он не стал оказываться от роскошных апартаментов, надеясь, что семья вскоре переедет к нему. Но этого он не дождался, дороги из Выи разделились на две – одна из них, по которой пошел Анатолий и шел по ней в течение пяти лет, пролегла на Север, а по другой – ушла Валентина с Михаилом, вернее вернулась назад в родной город Мытарь.

12.
В просторных комнатах мастерской Дмитрия Варвара чувствовала себя одинокой, вместе с тем каждый звук за дверью настораживал, ее не покидало ощущение, что вот-вот он войдет, как всегда возбужденный и слегка хмельной и будет нести какую-нибудь чушь, чтобы рассмешить ее и оттянуть серьезный разговор о своем опоздании. Все вещи, которые попадались на глаза и напоминали о Дмитрии: забытую на рояле трубку, преднамеренно спрятанный среди книг галстук, он терпеть не мог галстуков и всегда носил цветной платочек, теперь уже никчемные туфли на выход, костюм, еще костюм в шкафу – все это, машинально и в беспорядке, запихивала Варвара в холщевый мешок, а потом засунула этот мешок на антресоли. На стенах она оставила только те картины, которые нравились ей, а остальные свалила в кладовые и придавила терракотовой статуэткой.
Боль утраты не унималась, на память приходят нелепые выходки Дмитрия. Варвара не могла терпеть, когда Дмитрий выпадал из ее поля зрения, считала, что он должен находиться всегда рядом и не допускала мысли, что он имел право на отрыв от житейской суеты. Она не так ревновала его к женщинам, как к старым друзьям. С ними Дмитрий просиживал ночи напролет, в длинных разговорах они старались выглядеть значимыми друг перед другом, делились замыслами и строили планы. Они не прибегали к наркотикам, чтобы возбудить воображение, и предпочитали сухое вино. Выкурив однажды трубку, наполовину набитую гашишем, Дмитрий понял, что это удовольствие не для него, когда увидел в зеркале зеленый цвет своего лица. Алкоголь для него и его друзей был средством ухода от давящих повседневных забот. После очередной встречи Дмитрий становился мягким и покорным, искренне терзался за содеянное, ему казалось, что весь мир осуждает его. Чувство вины было наиболее сильным перед Варварой, он ее любил и ни сколько не тяготился ее опекой, но осознание своей самостоятельности и значимости глушило и то, и другое, когда он был с друзьями. Дмитрий был раним, скорбел при упоминании о смерти, хотя мог высказываться, что не бог награждает бессмертием, а дела человека в этой жизни и его творения. Варвару все же спросил:
–  Как ты думаешь, я исчезну бесследно?
Творчество Дмитрия не подчинялось всецело подсознанию, как встречалось зачастую у великих художников, но отдельные образы при фантастической импровизации вызывали удивление и несомненное признание таланта, словно в процессе творчества он смог подержать бога за бороду. Его нет, и он сохраниться в памяти друзей, пока будут жить они сами, а его творения могут пережить живущих и как эстафета перейдут к новому поколению.
"Нетленка" Дмитрия осталась в виде панно на торцевой стенке машинного зала Выйской ГЭС. Панно поражает цветовой гаммой и создает впечатление разверзнувшейся плотины, сквозь которую сгустком энергии истекает шаровая молния. Не в репродукции, а в оригинале увидеть этот шедевр Дмитрия стало нестерпимым желанием для Варвары, и она улетела на Выйскую ГЭС. Она еще неосознанно, но не меньше, чем это желание, хотела увидеть Анатолия. Ее постоянно влекло к нему, и она питала надежду, что только он может дать успокоение ее душе. Он всегда представлялся ей великодушным утешителем, она испытывала к нему непонятное притяжение, не понимая, было ли это чувство близости как к отцу, или, может быть, она любила его и ревновала, если рядом с ним была другая женщина. Она защищала свое право на него. Даже в чертах характера мужа она искала заветные приметы Толика, близкие для нее с детства.
Прилетев на Выйскую ГЭС, она не застала Анатолия, он уже уехал к новому месту работы.

13.
Экстремальная ситуация возникла в конце девяностых годов, когда правительство по наущению нетрезвого и непредсказуемого президента объявило дефолт, в результате которого доллар поднялся в цене более, чем в пять раз. А накануне, уверовав в успех своей предпринимательской деятельности, Ильгиз взял долларовый кредит в коммерческом банке для закупки запчастей в Германии. Запчасти для иномарок были поставлены вовремя, но для ситуации, сложившейся в стране в ту осень, слишком поздно. Чтобы выручить затраченную сумму денег в долларах, нужно было продавать товар по цене превышающей прежнюю рублевую цену в шесть раз. Но, кто возьмет товар за такую цену? Вырученных денег явно не хватает для погашения кредита. Пришлось продать квартиру за бесценок и иномарку в придачу, но крупный должок все равно остался. Ильгиз сидел на мели. Семья, к тому времени у него было двое детей, вернулась в квартиру Серовых.
Нервная система человека проявляется в деятельности его скоростью восприятия, переключаемостью внимания, быстротой принимаемых решений. Ильгиз обладал определенной возможностью быстрого реагирования на воздействие случайных событий, но его все равно заставлял задумываться извечный вопрос: "Что делать?" Пока он думал, дети и жена должны были чем-то питаться. Ильгиз списался с дальними родственниками и уехал на свою историческую родину в Крым на заработки. Промаявшись два года в странствиях от Джанкоя до Сочи, он понял, что у младших братьев славян на Украине также худо, и вернулся домой.
Случай помог ему найти нишу в рыночном хаосе. Мебельная фабрика нуждалась в банальной веревке или тесьме. Необходимая продукция выпускалась в подмосковной артели, которая находилась на грани банкротства. Склады артели буквально были завалены веревками, станки простаивали, при отсутствии сбыта зарплату рабочим не платили. В период планового производства отношения между предприятиями строились на государственном уровне, существовал Госплан для более важных товарообменов, а теперь большие и малые предприятия потеряли друг друга. Первая партия продукции незадачливой артели была реализована Ильгизом удачно. Денег от сделки хватило на ежемесячную зарплату рабочим, а потом пошло-поехало, так, что ни для кого не было удивительным появление в артели нового коммерческого директора. Во истину веревка стала спасением для утопающего.
Свою деятельность Ильгиз не афишировал, в долги к банкам не лез, налоги с доходов не платил, ездил на подержанных "Жигулях" – засвечиваться нельзя, но скуп стал, не приведи господи. Бывало, случались поездки на его машине в лес за грибами или еще куда-нибудь, так он подсчитывает расход бензина, оценивает в рублях и предъявляет к оплате своему тестю. Однажды на одном из застолий Виктория спросила отца, что он будет пить, на что Ильгиз с укоризненным отчаянием убрал со стола бутылку водки и бросил:
– Не дам!
Оправдывая поступок своего мужа, Виктория объясняла отцу, что это мать велела не наливать ему, чтобы он не привыкал к спиртному. Вячеслав, добиваясь истины, попросил у Марины объяснений сказанного Викторией. Она не смогла подтвердить ее слов. С тех пор Вячеслав только терпел присутствие зятя, памятуя, что он муж его родной дочери и не больше. Он его раздражал только одним своим присутствием, не то, чтобы слушать его или разговаривать с ним.
Вспоминая Теодора Драйзера, Вячеслав мог сравнить своего зятя с начинающим бизнесменом, когда тот начинал свое дело с помойного ведра, затем получал доходы от сбора мусора и достиг уровня влиятельного ассенизатора, который становиться меценатом, однако скупердяйство было отличительной чертой всякого нувориша, оно выглядывало из-под шляпы благотворительности, как уши у осла.

14.
Раздумья о прожитых днях непростой жизни приходят на покое. Для Анатолия Михеевича отдыхом стала областная больница. Острый рецидив ревматизма свалил его с ног и заставил принять экстренные меры, когда ни травы, ни мази уже не могли унять боль в суставах. В юности все недомогания были скоротечны, недуги компенсированы, а с годами они возвращались в более жестокой форме и надолго осложняли бытие.
В воспоминаниях мелькнуло детство голодное и вольное, отрочество с томительным ожиданием взросления и юность несбывшихся надежд, а дальше провал. Не за что зацепиться в памяти, потому что это было словно вчера, недавно и продолжалось сегодня, еще не обрело той выразительности и яркости картины, которыми может обладать только прошлое. Сердце учащенно забилось, кровь прилила к лицу, потом вдруг замерло на скаку, и наступила пауза, он ждал в страхе, затаив дыхание, когда оно снова заработает. И сердце забилось в глухом ритме, отдаваясь звоном в ушах. Укол камфары привел организм в равновесие. Больше таких приступов Анатолий не испытывал, только иногда сердце томилось в тесной груди и хотело вырваться на волю, на свежий воздух. Теперь он воспринимал это явление не как признак уходящей болезни, а как чувство тоски по родине, ностальгии. Пора домой. Эта мысль, однажды, крадучись, пришла к нему, не оставляла его и превратилась в глубокую захватывающую идею: "Надо начинать другую жизнь". И когда он уверовал в нее, и она полностью овладела им, он почувствовал облегчение, словно тяжесть долга свалилась с плеч. "Долг, обязанность. Перед кем?" – Он свой долг выполнил. Вырастил сына, построил дом и посадил не одно дерево. "А долг перед людьми?" –  Вся его сознательная жизнь в зрелом возрасте протекала на краю стресса в нелегких условиях. Эти размышления привели к окончательному решению. Он отказался от поста генерального директора энергетического объединения. Он хотел, чтобы другая жизнь была только его жизнью, и то, что он пережил, не было присуще его характеру и разумению, а было необходимостью, вынужденной необходимостью, которую раньше называли свободой.
Другая жизнь развернулась вокруг, зло и добро поменялись полюсами, если раньше славили социалистическую революцию и приветствовали конец династии Романовых, то через десятки лет учредили праздник в честь восхождения тех же Романовых на престол. Новая жизнь требовала трезвого осмысления. Сколько осталось времени на новую жизнь?



Часть IX
1.
Адик Столяров родился под созвездием Тельца. Он, как Телец, спокойный  и молчаливый, нетороплив в движениях и разговоре, если о чем-нибудь думает, то по своему, ничто не заставит его думать иначе. Он миролюбивый и не любит, чтобы ему мешали, но если его раздразнить, то обидчику не сдобровать. Адик неравнодушен к женскому полу, настойчиво преследует предмет своих вожделений. Он обладает завидным здоровьем, необычайно терпелив, не жалуясь, переносит физические и моральные напряжения. Упрям, но себя таковым не считает. Его не назовешь утонченной натурой, он приземленный, до мозга костей практичный, а не беспочвенный мечтатель, как Манилов.
Душе Адика свойственна сентиментальность, он чувствителен к спиртному, равно как и к музыке, при этом возбуждается и долго не может выйти из подобного состояния, и будет мирным, если его не трогать. Может много работать и нуждается в отдыхе, привязан к своему дому.
Противник всяких излишеств, не любит сорить деньгами, но ничего не пожалеет для своих близких и попавших в беду друзей, которых у него было немного. Черты характера Тельца Адик Столяров проявлял всю свою жизнь, правда, с некоторыми отклонениями, но бескомпромиссным оставался всегда.
Из Обнинска он вернулся в родной Мытарь и жил с престарелой матерью Елизаветой Викентьевной в ветхом флигельке в три окна, выходящих на улицу. За домом небольшая липовая аллея вела к даче с каменным фундаментом под железной крышей. Дом когда-то принадлежал князю Татищеву, в который приезжало его семейство из Москвы на все лето. Владелец дачи, обедневший при царе и экспроприированный в революцию в двадцатые годы, навсегда поселился в провинциальном городке, растеряв по свету свою семью. С ним остался верный друг Померанцев и гувернантка Елизавета Викентьевна, будущая мать Адика.
Михаил Григорьевич Татищев  сыскал себе службу в краеведческом музее, устроенном в городском соборе. Он носил зимой и летом демисезонное пальто, которое не снимал и на работе, потому что в соборе было страшно холодно. Говорил он, слегка картавя, часто слюна пенилась в уголках губ, когда он возбужденно и с некоторым азартом сообщал посетителям о жизни первобытных людей, подробно рассказывал о предметах быта, найденных в раскопках на городище в ближайших окрестностях города. Свою речь он сопровождал взмахами сучковатой палки, которая служила ему указкой во время лекций и опорной клюшкой при ходьбе.
Водили в музей первоклашек, среди них был и Адик, ему на всю жизнь запомнился холод и запах сажи от курной избы, которую стараниями местных краеведов поместили в один из приделов собора с целью иллюстрации дореволюционной жизни крестьян. Запах был настолько силен, что заполнял все помещение музея и щекотал обоняние, как дым от потушенной, но несгоревшей головешки из костра.
Если князь нашел для себя работу, то его друг, Померанцев – нет. Он был настолько нищ, что жил практически подаяниями, ходил с холщевой сумой и часто крестился, завидев остовы бывших церквей. В архивах НКВД нашли документы, подтверждающие причастие Померанцева к контрреволюционной деятельности, но когда за ним пришли, то не застали его на этом свете. Он повесился, оставив коротенькую записку: "Жить больше не могу".
Позднее умер своей смертью и князь Татищев. Гроб сопровождали немногие сослуживцы. Тело усопшего было обложено ветками туи, источавшими запах, похожий на запах сажи в краеведческом музее. Когда опускали гроб в могилу, то не удержали его, он встал на попа, среди провожающих пронеслось: "Ой, ой, встал из гроба. Не быть добру". Это был протест против власти. После реабилитации дома Романовых князь, наверное, получил, наконец, успокоение.
После смерти князя Татищева Елизавете Викентьевне достался флигелек против дачи, который когда-то был дворницкой и служил форпостом к поместью, саму же дачу отвели под детский садик. Нижние венцы во флигеле  к тому времени сгнили, и он присел так, что пол сравнялся с уровнем земли во дворике и не было необходимости иметь крыльцо. Это давало преимущество в том, что коляска с Елизаветой Викентьевной свободно перетекала из дома во двор и обратно. Она лишилась "употребления ног" уже в преклонном возрасте, и сын сделал ей транспорт из велосипедных колес, так что она могла передвигаться самостоятельно. Было бы куда двигаться, бывшая дворницкая состояла из двух так называемых комнат (одна перегорожена фанерой на две части) и кухоньки с печкой, занимавшей половину помещения.
Адик рос без отца, в роковые тридцатые годы он был осужден на десять лет без права переписки только за то, что был поляком и оставил по себе память в отчестве сына. Адольф Альгердович – это полное имя Адика, а фамилия ему досталась от матери.
Елизавета Викентьевна в былые времена закончила прогимназию, слыла симпатичной и обходительной барышней. Она начинала службу гувернанткой еще до семнадцатого года, в последствии с большой любезностью была принята в семью князя Татищева, которую она не оставляла во все годы лихолетий, даже не получая за свои услуги ни гроша, поэтому вынужденно пошла работать в книжный магазин продавцом.
Адик был поздним ребенком, и мать в нем души не чаяла, старалась изо всех сил дать ему образование. Она выучила его отлично владеть французским, не смотря на нищенскую зарплату, смогла содержать его во время учебы в престижном институте. Да и сам Адик безмерно любил свою мать, но в силу своего своенравного характера совершал поступки, в которых потом сам раскаивался и просил у матери прощения.

2.
Анатолий вернулся к своей семье в Мытарь. Многолетняя болезнь Валентины отягощала взаимоотношения между супругами, характер Валентины сильно изменился, она стала раздражительной и несдержанной. Анатолий старался не замечать произошедшую перемену в жене, оскорбительные выпадки в его сторону списывал на ее болезнь. Рекомендации врачей и принимаемые процедуры в какой-то мере сдерживали развитие недуга, но кардинальных изменений не приносили, не помогали ни знахари, ни гомеопаты, к которым вынужденно обращалась Валентина. Ей стало необходимо изменить климат или хотя бы место жительства.
Начали с обмена квартиры. К тому времени Михаил окончил институт, женился, работал в Москве. Вот к нему и устремились все желания матери. Наметился вариант обмена квартиры, все, казалось, было улажено и договорено о цене, и вдруг осечка. Непредвиденный случай остановил процесс обмена, кто-то позвонил заинтересованному лицу и отказался от договоренной сделки. Месяц, другой семья Трубиных жила одними помыслами переехать на новую квартиру, а в это время вопрос обмена решался без их участия с другими лицами.
Вторым желанием для Валентины стало желание смены климата. В качестве нового места проживания выбрали Кавказ и для испытания целебных свойств горного воздуха поехали в Кисловодский санаторий. Целую неделю пребывали в восторге от необычайной красоты Лермонтовских мест, ходили по маршрутам, их занесло на "Красное солнышко", там постоянные ветры, а подъем в горы требует больших усилий. Разгоряченную подъемом Валентину продуло до озноба, и она заболела. Последние дни она уже не выходила из номера, только один раз в день Анатолий приводил ее в столовую. Жара у нее не было, кружилась голова, липкая потливость окутывала тело. В раздражении Валентина заявила опрометчиво и несправедливо, что Анатолий специально привез ее на Кавказ умирать.
Воистину благими намерениями выстлан путь в ад. Здесь ведь ни убеждениями, ни делами не изменишь мнение больного человека. Это был разлад. Валентина поправилась, но не исцелилась от основной болезни. Вскоре она уехала из Мытаря к сыну, когда у него родился ребенок. Скорому отъезду способствовало еще одно обстоятельство, она узнала, что ее первый муж Адик Столяров появился в Мытаре, и поняла, что он непременно захочет с ней встретиться и заведет неприятный для нее разговор.
Однажды так и случилось на ступеньках продуктового магазина. Хотя Адик и не давал повода для беспокойства, но ей сразу сделалось нехорошо, как будто бы сердце опустилось до пояса, предвещая беду. Беды, конечно, не было в том, что с этого дня он стал преследовать ее, навязывать разговоры с упорством быка. С виду он был крепок телом, но рыжая шевелюра поредела и обрела неопределенный цвет, настороженные глаза таились за вспухшими веками. Он говорил, что больше не пьет, живет с матерью и работает. Почему бы не поверить? Только для нее он был в далеком прошлом, и его настойчивость раздражала, она не пыталась скрывать свое недовольство при встречах с ним, но в то же время боялась его мести. Она видела, как затаенная злость вскипала в нем после каждого неудавшегося разговора, больше всего она боялась, что его злоба повернется против ее семьи. Ощущение страха было настолько навязчивым, что она без колебаний уехала к сыну, оставив Анатолия одного.
После шестидесяти лет Анатолий взял в руки палку и опирался на нее при ходьбе, так как болели коленные суставы, скрюченные ревматизмом, и сбивалось с ритма немолодое сердце. С годами приходят не только болезни, но и яркие воспоминания прошлых лет. Приходит пора, когда возникает желание переосмысления жизни и наперекор невзгодам необходимость выразить себя в любом виде искусства, письме или живописи. Помилуй бог! – возврат к устаревшему понятию, что талант явит себя, если он от рождения.
Предметом любви для Анатолия оставалась литература, он старался не думать о творчестве, считал его забавой и был надолго отрешен от этого увлечения с тех пор, как Антонина Михайловна оставила его.
Талант потребует не самоотречения, а наоборот самовыражения, твоего понимания прошлого и происходящего на перекрестках и переменах кончающейся жизни. Если ты слепо следовал предначертаниям своей судьбы, ты муравей. А у муравья нет сознания, значит он не испытывает волнений и боли о пережитом. Так размышлял  Анатолий Михеевич, неспешно прочесывая лес в поисках грибов.

3.
После того, как загнали научных работников в сетку по категориям оплаты труда, Михаилу достался удел начинающего специалиста в исследовательском институте с зарплатой, не превышающей минимум. Но он всегда жил в приятном ожидании счастливой радуги, что мостом встанет на его пути, а пока после работы с большой охотой ладил праздничные шкатулки, на них был спрос у туристов, посещающих Россию с любопытством неведующих простаков. Промышлял подарочными сувенирами Михаил вместе с женой Катей, которая с детства хорошо рисовала, занималась в кружке изобразительного искусства при Доме пионеров и была знакома с палехской живописью. Дело их закончилось также неожиданно, как и началось, после встречи с крутыми парнями на Измайловском рынке. Михаиоу было предложено: "жизнь или кошелек?"
В.И Ленин в подобной чрезвычайной ситуации отдал предпочтение жизни, когда в одну из ночей московской осени вооруженные бандиты остановили его автомобиль, высадили пассажиров и реквизировали машину. Он запретил шоферу  предпринимать какие-либо противодействия, чтобы исключить непредвиденные последствия.
Михаил трусом не был, но будучи реалистом отдал выручку за шкатулки и больше этим ремеслом не занимался.
Идея создать Акционерное общество (АО) пришла ему в голову не сразу, сначала он приглядывался к рынку электротоваров, выявлял дефицит в этой сфере торговли и остановился не производстве приборов защитного отключения, исключающих опасность применения электрооборудования в сырых помещениях. Особой рекламы не требовалось, так как у многих остался в памяти несчастный случай с популярным артистом, который применил электробритву в ванной комнате. Прибежищем для АО стал институт, в котором работал Михаил, ему было предоставлено в аренду помещение, нашлись производители комплектующих изделий и специалисты для сборки приборов.
Переезд матери для Михаила было желанным событием, молодая семья нуждалась в помощи по уходу за ребенком. Не забывали и про оставшегося в Мытаре отца, но с годами стали ослабевать семейные узы. Его долгое отсутствие сказалось на отношениях между родными людьми. К тому же у Анатолия с возрастом одиночество стало привычкой. Нельзя сказать, что свободолюбие и склонность к раздумьям были основными свойствами его характера, присущие ему доброта и любовь к близким оставались.
В сложившихся отношениях между членами семьи он не потерял с ними контакта, ему было приятно сознавать, что на свете появилось третье поколение, его внук, которому нужно было бы помнить, что у него есть дед.
В чем отличие людей от муравьев, подвластных генетической программе? Их поведенческие функции так схожи с людскими, они строят пирамиды муравейников с затейливыми ходами и темными жилищами, оберегая народившееся потомство, защищают свой дом. Анатолий оказался вне этого дома.

4.
В светлую осень октября не ищи белых или красных грибов, только опята становятся основными конкурентами в лесу для чернушек и свинушек. Опята стелятся ковровой дорожкой по лежачим деревьям, лезут вверх по мертвым стволам. Собирать их удобно и спористо, после нескольких минут азарта, когда режешь грибы под корень все подряд, начинаешь выбирать помельче и покрепче, с пузатыми ножками и твердыми шляпками. Изобилие грибов быстро снимает охоту продолжать сбор, наступает насыщение, и говоришь себе: хватит. Заинтересованность исчезает и тогда, когда не с кем поделиться своей удачей, вызвать живое удивление и услышать благодарность. Так и пролежали грибы в ванной целые сутки, а потом прокисли. Прогулки по лесу продолжались, пусть это бездельное шатание, но в погожие дни грех сидеть дома.
Анатолий повстречался с ним под вечер, возвращаясь домой, он сидел у тропинки одинокий и забытый. Как только увидел человека, засучил ножками и завилял поросячьим хвостиком, лишенным растительности, глазки смотрели жалобно.
 – Что, друг, шалишь? – Спросил Анатолий  и наклонился над щенком.
Щенок повел черным носиком, припал головкой к земле, издавая тонкий скулящий звук, потом, перебирая лапками, потянулся к протянутой руке и лизнул ее. Анатолий потрепал щенка по голове, распрямился, опираясь на палку, и пошел дальше по тропе нисколько не сомневаясь, что у собаки есть хозяин, который вскоре заявится и подберет щенка. Щенок не отставал, бежал рядом, не разбирая тропинки и чуть заваливаясь набок, когда пытался заглянуть в лицо спутнику.
– Что, брат, шалишь? – Машинально повторил свой вопрос Анатолий, обозвав его братом, таким же одиноким, как и он сам, – У меня в карманах пусто, – продолжал говорить Анатолий и поднял руки.
Дорога стала шире, теперь уже щенок бежал впереди и часто оглядывался, как бы вопрошая: "Так ли я делаю? Так?"
Анатолий поднялся к себе на этаж, щенок остался внизу среди детишек. Анатолий торопился, когда он вернулся во двор, щенок сидел один в растерянности оттого, что все оставили его.
– Заразный какой-нибудь, – решили строгие мамаши и увели своих детей от щенка.
На песочнице Анатолию было удобно сидеть, он кормил щенка мясным фаршем с руки. Собака торопливо глотала порции, запрокидывая голову. Так началась дружба, уже в квартире, подойдя к окну, Анатолий выбросил рубль во двор, потому что существует примета, за собаку надо заплатить. Щенка он назвал Филимоном. Поход за грибами в этот раз был очень удачным.
Теперь день разделен на три части. Утром Филимон подходил к кровати и тыкался холодным носом в ладонь руки. Если ни какай реакции не следовало, то он начинал трясти ушами, а трясти было чем, они свисали до пола и при вибрации издавали звук пропеллера вертолета. Сдаваться сразу не хотелось:
– Рано еще, иди, поспи.
Филимон замирал, но не надолго. Скулил очень редко и только тогда, когда уж больно припрет. Потом шли пить чай. Кто пил, а кто смотрел в ожидании и не отставал ни на шаг, куда бы ты не шел, в ванную или в туалет. Утренняя прогулка короткая, но радостная для щенка.
Перед обедом шли гулять надолго в соседний парк в любую погоду. Филимон не был дрессированной собакой, но понимал по взмаху руки, куда нужно свернуть или остановиться. За послушание получал приз в виде сушки. Так маленьким он приучился к нехитрому лакомству и иногда напоминал хозяину о вознаграждении, прыгая на карман куртки.
Филимон мог сопровождать хозяина во всех случаях, особенно на даче, и был крепко привязан к нему, защищал рычанием от собак любой величины, и не раз был покусан за верность. Явное огорчение он проявлял, когда оставался дома один, когда Анатолий, уходя, говорил ему:
– Я пошел на работу, а ты остаешься дома.
Филимон опускал голову и отводил глаза в сторону.
Вечерняя прогулка становилась просто формальной, по собачьей нужде.
Золотое стояние осени прекратилось с наступлением пасмурных дней, но распорядок дня не менялся, несмотря на то, что у Анатолия нестерпимо ныли колени.
Раздумывая над своим житьем, Анатолий рассуждал: "жить на пенсию можно, если бы не чрезмерная квартплата, а она была в расчете на троих, зарегистрированных в ней, жильцов, не считая его самого. Денег явно не хватало, и когда в центре социальной защиты населения ему предложили в течение месяца питаться в бесплатной столовой, предназначенной для инвалидов и ветеранов труда, он не посчитал для себя зазорным принять это предложение. Да-да, это была та самая столовая, в которой в военные годы подкармливали истощенных детей, именно здесь у окна он с братом Митькой вкушал мятую картошку на постном масле, а мутный овсяный кисель служил запивкой. Не старость, которая неотвратимо следовала по пятам, огорчала его, а открытая заново простая как хлеб истина: "все возвращается на круги своя". Голодное детство было памятно и снова возвратилось через шестьдесят лет в другом обличье, но однородно по существу. И это было так просто и понятно, что можно только с удивлением оглядываться назад к началу круга и представить себя свободным в выборе пути, который привел назад, к истоку. Ощущение безысходности могло охватить всецело, потому что не было ответа на другой важный вопрос о своем предназначении. Он хотел новой жизни, следовательно, прожил то не свою.
Какое это имеет значение, если истина так проста?
Да, все пройдет – сказал один мудрец
Он мир познал со дня своего творенья.
Начало было? – Будет и конец!
Все прошлое предай забвенью.

5.
Одинокими остались друзья.
Отец Николай раздарил детей по миру. Старшая дочь Маша учительствует в селе на Орловщине, хотя и не так далеко, но заботы по дому и о семье удерживают на месте, нет времени навестить отца. Младшая Даша стала женой офицера, и теперь жила на Дальнем Востоке. Сын Егорушка обзавелся автомастерской, там днюет и ночует. А самый младший Иванушка пошел по стопам отца, окончил семинарию, где когда-то учился отец, женился на красавице-девице и получил приход в сельской местности недалеко от Костромы.
Друг Николая Анатолий после долгих лет скитаний по стране вернулся в Мытарь. Но и здесь судьба не оставила его и обрекла на одиночество, так как жена, больная щитовидкой, считала, что ей лучше жить поближе к врачам, и переселилась к сыну, который женился и жил в Москве. К тому времени Михаил благополучно окончил институт, но по специальности электроэнергетика работать долго не мог, не то время для успешной карьеры инженера при издевательской зарплате.
Вячеслав был склонен к научным изысканиям, вот и для этого своего состояния нашел научное обоснование, основанное на теории вероятностей. Известно, что в гололед люди падают и ломают ноги и руки, не дай бог хуже. Так, что эти события объективны, являются событиями независимыми от воли людей, и вмешательство любых добрых или злых сил не исключают природной закономерности их. Но! Не в силах отменить объективный характер законов, все же можно изменить их численную меру. В гололед не выходить из дома, тогда не поскользнешься, или посыпать тротуары солью и песком тогда меньше будет несчастий. В то утро тротуар никто не посыпал и Вячеслав поскользнулся, когда очнулся, обнаружил перелом лодыжки.
Дни вынужденной отсидки Вячеслав коротал работая над рукописью новой книги о надежности электрооборудования, прыгал на костылях при надобности из комнаты на кухню, в туалет и обратно. Марина, верная своему пристрастию к работе, была в командировке в Западной Сибири, а дочь Виктория жила своей семьей отдельно.
На телефонный звонок Николая Анатолий откликнулся без колебаний, и на следующий день они отбыли к другу по дороге Петербург-Москва на машине отца Николая. Он никогда не скрывал своего сана и ходил в будничном обряде священника, поправляя головной убор после посадки в старенький "Москвич", сказал:
– Господа милиционеры сан сей почитают и езде не мешают.
По пути заскочили в мастерскую к Егорушке. Анатолий увидел молодого мужчину средних лет в спецовке рабочего. По выражению остреньких глаз, будто бы испуганных и любопытных, нетрудно было распознать в нем не только черты матери Татьяны, он неуловимо был схож с другим, знакомым Анатолию человеком.
Егорушка ввязался в крупную сделку по поставке запасных частей для иномарок, которую, кстати, организовал зять Вячеслава Ильгиз, влез в долги. Теперь, слава богу, все разрешилось наилучшим образом, – так объяснил Николай вынужденную остановку.
Анатолия интересовали подробности, он внимательно посмотрел на друга, но не хотел давать повода, чтобы тот уличил его в любопытстве, и молча выжидал, раздумывая о Егорушке. Николай тоже задумался. Он корил себя за то, что заехал к сыну и дал повод Анатолию для возвращения к запретной теме, он понимал, что объяснение когда-то должно произойти, но не хотел этого и старался отодвинуть этот момент. "Во имя чего?" – Не раз задавал он себе этот вопрос. Сан и убеждения понуждали его открыться, не потому, что в тайне рождения Егорушки был грех, а только затем, чтобы снять с души тяжесть недомолвок и утайки истины. Нужна исповедь. Нет! Егорушка был его сыном, пусть не по рождению, а по духу и разумению, и ни с кем делить его он не хотел.
– Господи, прости душу грешную, – отец Николай резко переключил скорость.
Сидеть рядом с другом и думать об одном и том же без общения, было мучительно для Николая. Нужно было прекратить немые вопросы и недомолвки, притушить их раз и навсегда. Способ для решения этой задачи он избрал самый простой.

6.
Мать Адика сидела в своем кресле у солнечной стены дома, подставив лицо теплым лучам солнца бабьего лета. Появление сына ощутила, когда его фигура заслонила солнце, открыла глаза и улыбнулась виноватой улыбкой, ожидая нареканий с его стороны. Так и случилось, ухватившись за спинку кресла, Адик увез ее в дом, приговаривая:
– На дворе холодно. Хоть и греет солнце, но любой ветерок несет с собой простуду.
Мать соглашалась:
– Да, да, я совсем забылась, ведь на солнце так приятно, так светло!
Несмотря на перенесенный инсульт, лишивший ее подвижности ног, она была деятельна, всегда был приготовлен обед для сына. Лежать на спине в кровати и смотреть в потолок было невыносимо, она предпочитала движение и строила планы, делила день на три части – до завтрака, после обеда и вечер, придумывала, что можно сделать в промежутке между этими частями. Дальше этого ее воображение не распространялось, времени завтрашнего дня для нее не существовало, она жила только сегодняшним днем, даже прошлое не находило в ней сладостных воспоминаний, они были отрывочны и всегда вызывали тревогу.
Стало легче, когда сын взял ее из дома престарелых, и они зажили вместе после одной из затяжных "командировок". Ее не беспокоила его работа и то, чем он занимается в свободное время, для нее он всегда был светочем жизни, огоньком, который согревал душу и тем самым удерживал ее в этом мире. Сожаление о том, что он разошелся с Валентиной, уже остыло и не причиняло острой боли, только убежденность в правоте поступков своего сына давало ей право винить во всем бывшую невестку.
Адик сегодня был угрюм, виной тому была встреча с Анатолием, который увидел его на помойке в момент ссоры с бомжами из-за пустых бутылок. Анатолий всегда спокойный и обстоятельный, постоянный староста в любой группе единомышленников вызывал у него раздражение и нетерпимость. Он считал его самодовольным и уверенным, обвинял его в том, что ушла от него Валентина. Присев на бревнышко около своего дома, он смотрел на барскую дачу, отмечая отдельные детали: фундамент местами обрушился, в окнах веранды недостает цветных стекол. На этой веранде в школьные годы устраивали тренировочные бои. Тогда занимались боксом, чтобы противостоять местным хулиганам, учились наносить удары: хук слева и справа, апперкот, прямой. Перчатки брали в спортивном клубе. Адик с удовлетворением вспомнил, что в бою с Толиком залепил ему хук левой так, что он закачался, закрылся в глухую, и вышел из игры. Ребята смеялись. Это была победа. От этого воспоминания утихла злость, стало даже веселее. Он вошел в сарай и сложил принесенные бутылки в ящик, посмотрел на изуродованный "Жигуленок", погладил смятое крыло. Машина была последней радостью в жизни, которую он растерял на дороге Москва-Мытарь, когда в совершенном подпитии врезался во встречную машину и оказался в реанимации. Дорожное происшествие завершилось для него трехлетней работой "на химии". Вернулся с принудиловки и начал жить правильно, не пил, но желания заниматься полнокровной деятельностью уже не было. Устроился в ЖКХ инженером, заработок был мал, едва хватало вместе с пенсией матери на прожитье. Упорство восстановить машину заставило его искать приработок случайной халтурой и заняться сбором бутылок на помойках.
Когда Адик узнал, что Анатолий и Валентина собираются уезжать из города, помешал этому. А зачем? Этого он не мог объяснить.

7.
Стол у Вячеслава был накрыт не изысканными кушаньями, но обильно, что позволяли сделать большой выбор продуктов в магазинах и зарплата преподавателя. Хозяин восседал в кресле, выставив перед собой ногу, запеленатую в гипс. Николай и Анатолий сидели друг перед другом. Вячеслав улыбался, ему было приятно созерцать лица дорогих друзей, но бес противоречия толкал его в ребро, мешал спокойному течению беседы в промежутках между тостами, наставлял на озорную выходку.
– Отец Николай! – Последний слог в имени он произнес в растяжку, но Николай не услышал и не поднял головы от тарелки.
Тогда Вячеслав повысил голос:
– Колян!
Отец Николай встрепенулся и поправил на носу очки.
– Отец родной, – не унимался Вячеслав и обратился не только к нему, но и дернул за рукав Анатолия, приглашая к разговору.
– Вот вы честные люди, каждый из вас пытается по своему объяснить создание мира, природу его возникновения, так ответьте мне только на один вопрос. Как возникло живое из неживого?
Первым ответил отец Николай:
– Божий промысел безграничен и живое было создано им и существует бесконечно, как и сам Бог. Живое существует вне нашего желания по воле Божьей.
– Что же это, что же это? – Переспросил Анатолий, – признание объективности возникновения жизни самой святой церковью? Жизнь существовала всегда?
– Нет, позвольте, – вмешался Вячеслав, – я так не считаю. Во первых, если было зарождение жизни, то есть начало, то должен быть и конец, только бесконечность не имеет ни начала, ни конца, а во вторых, зарождение жизни на земле – явление редкое и могло произойти только по совпадению случайных событий, способствующих ее возникновению.
Отец Николай с прищуром посмотрел на Вячеслава:
– Ты, Славик, рассуждаешь о возникновении жизни на бытовом уровне, твои представления конкретные, но не всеобъемлющие, ты считаешь, что для живого нужны условия – вода и кислород, а это значит, что другие составляющие не потребны для жизнедеятельности организмов в других мирах.
Анатолий хлопнул ладошкой по столу и рассмеялся, радуясь удачному ответу Николая:
– Высшая сила – первопричина всего сущего – так говорит Николай, природа все устроила случайно, отвечаешь ты, – он обратился к Вячеславу, – а мне кажется, что никто из вас не внес истину в познание, ни у религии, ни у науки нет твердого обоснования возникновения жизни, и честно нужно сказать, я тоже не знаю, – заключил он.
– Вот этим ты и отличаешься, – Вячеслав резко нагнулся к больной ноге, постучал по ней, потом достал металлическую линейку и засунул ее под скорлупу гипса, почесывая зудевшую кожу, затем продолжал, – Ты Толик типичный интеллигент, любишь повякать, дескать то нехорошо и это плохо, философ доморощенный, вот ты кто.
– У тебя Толик нет веры, – поддержал его Николай и продолжил нравоучение, – Если бы у тебя была страсть к религии или науке, ты мог бы расцветить свою жизнь надеждой, ожиданием чуда, и приближал бы это чудо своими деяниями, ты все знаешь наперед и боишься, что всякое добро будет иметь отрицательные последствия, ты не веришь в гармонию…
Анатолий размышлял, не вслушиваясь в смысл слов говорящих вперемежку Николая и Вячеслава, потом ответил:
– Мне кажется, что я прожил не свою жизнь, не получился из меня путный инженер или деловой руководитель. Каждый раз, когда я принимаю решение, меня гложет сомнение – правильно ли я поступаю, не причинил ли невольно кому-нибудь зла? Исправить ничего нельзя, время не осталось для этого.
– Мы еще чего-то можем. Ты брось сомневаться, – не согласился с ним Вячеслав, – сколько еще впереди неведомой и непознанной красоты, только когда живешь, можешь насладиться увиденным, ощутить необычайный мир, волшебство природы.
– Не уповай душа моя на мимолетную красоту и телесное здоровье. Дней наших семьдесят лет, а при большей крепости – восемьдесят, – отец Николай по памяти пересказывал строчки псалтыря, прикрыв глаза ладонью и слегка покачивая головой.
– Ты возвращаешь человека в тление. Ты как наводнением уносишь их, они как трава, которая утром вырастает, днем цветет  и зеленеет, вечером подсекается и засыхает. Видит Бог, яко сильные и молодые умирают, но возопи: помилуй мя, недостойного!
Неожиданный звонок насторожил гостей, только Вячеслав внезапно приободрился и заковылял к входной двери.

8.
– Привет! – Адик узнал голос Кости по прозвищу Педик.
Костя улыбался во весь рот, обнажая металлические зубы и верхнюю десну. Они пожали друг другу руки и уселись рядком, несмотря на улыбку, взгляд у Кости был настороженный и непростой. Он примечал все кругом, говорил одно, а затевал другое, только руки могли выдать его настроение, всегда снующие по карманам.
Адик понимал, что разговор не состоится, если не достать из закромов полбутылки, поэтому встал, продвинулся в глубь сарая и вернулся назад с водкой, плеснул в жестяную кружку и подал ее Косте. Костя выпил, подергал веками и крякнул со словами:
– Каждый выпьет, но не каждый крякнет.
Только после этих слов раскрыл цель своего прихода.
– Есть халтура, – и замолчал.
Не выказывая особого интереса, после долгой паузы Адик спросил:
– Какая?
– Полы перестилать у одного хмыря. Бабки верные.
Костя сам работать не любил, но на халтуру у него был особый нюх, и от этого он имел свою долю. В сложившейся обыденности от талантливого инженера Адольфа Альфредовича осталась только та часть, которая позволяла ему сознавать окружающий мир в той мере, которая необходима была для существования, можно сказать для простой растительной жизни. Переводам с французского он предпочел перекладку полов в частных домах, научным экспериментам – латание крыш, ум его угасал невостребованным, остались природные инстинкты. Таковы наступили времена для него.
Халтура прошла успешно. Спустя некоторое время Костя появился снова, он стоял перед Адиком спиной к солнцу, так что уши просвечивались и, как на рентгене проявлялись в них темные прожилки. Острый взгляд серых глаз с прищуром выдавал скрытую в нем натуру второго плана. К Адику он вошел в доверие и без особых усилий внушил , что нужно взять кредит в коммерческом банке под небольшие проценты. Навар придет вскоре, если они приобретут подержанный пикап и будут возить убоину из дальних деревень в город.
Адик согласился не сразу, предложение было заманчивым, кстати нашелся и поручитель из служителей банка, и дело пошло. Но продолжалось оно не долго. Кредит оформили на Адольфа Альфредовича Столярова, а Костя-Педик взялся за приобретение автомобиля и исчез из города. В милиции ничего не моли сказать про Костю, по данным паспортного стола в городе Мытарь он прописан не был.
Кредиторы должников не привлекали к суду, прямое воздействие считалось у них лучшим способом вернуть деньги. Когда наступил срок выплаты процентов, к Адику явилась команда из трех человек. Это было первое предупреждение, после которого он был вынужден отнести в ломбард кое-какие материнские вещицы, тем самым получил свободу от преследования на год. Это, Адик, не базар твоего детства, где правили инвалиды, и ты мог продавать книжки из-под полы. Это рынок, дядя.
На исходе следующего года при наступлении срока платежей явились незваные гости в дом Адика под вечер, когда они с матерью сидели за столом и перекидывались в карты. На вошедших Елизавета Викентьевна посмотрела с удивлением из-под очков. Адик все понял и покачал головой, в знак того, что платить нечем. Стоящий впереди крупноголовый с выпуклыми надбровными дугами ударил Адика в челюсть так, что он свалился со стула на пол. Двое других стали шарить по углам комнаты, рылись в поисках драгоценностей. Елизавета Викентьевна от ужаса закрыла глаза, запрокинула голову на спинку кресла и осталась недвижимой. Между тем гости сняли икону старинного письма и ушли, пнув на прощание Адика ногой между ребер.
Елизавету Викентьевну хоронили через три дня, Адик стоял среди редкой толпы старушек и безмолвно ждал окончания похорон. Сзади к нему подошли все те же трое вымогателей, и один из них, что бил его накануне, ткнул его пальцем в бок и сказал приглушенным голосом:
– Стуканешь ментам – ляжешь рядом.
Адик обернулся, в глазах его стояли слезы. Говоривший был холоден и недосягаем в своей уверенности властелина мира.
Всю свою злобу, накопленную за годы неудач, Адик вложил в ярость против дегенерата и, не размахиваясь, только распрямив локти, ударил обеими руками в грудь подонка, погубившего его мать. Тот упал навзничь, Адик бросился на него и стал колотить его по голове кулаками. Он орал нечленораздельно, без умолку, страшно, неистово и бил лежащего до тех пор, пока не получил удар по голове и не впал в беспамятство. Его оторвали двое подручных от своего братка и уложили на свежий холм земли.
Через несколько дней Адик выписался из больницы, без всякого сожаления поджег свой дом и скрылся из города Мытарь навсегда.
Последний день всему венец,
Приходит по делам возмездье.
И старый вол по имени Телец
Увел его в свое созвездье.

9.
Анатолий и Николай, не сговариваясь, одновременно встали, когда услышали в прихожей мелодичный женский голосок:
– Здравствуй больной, – потом женщина спросила Вячеслава, – надолго ли приковали тебя к постели?
Голос был до боли знакомым.
– Здесь кто-то есть?
Она вошла в комнату, позади стоял Вячеслав, опираясь на костыли и хитровато улыбался, нет он просто лыбился, потому что друзья смотрели расширенными глазами, удивленные неожиданным сюрпризом. Перед ними явилась Антонина Михайловна, любимая русалка в десятом "Б". Николай прищурил глаза, снял очки, стал их протирать, Анатолий смотрел недоверчиво из-под лобья и только Вячеслав не скрывал торжества лукавого искусителя.
– Нет! – Сказала Антонина Михайловна, всплеснула руками и покачала головой.
Она обернулась к Вячеславу как бы спрашивая, не сон ли это, потом успокоилась от неожиданности и подошла к Николаю, обняла его, и они три раза поцеловались.
– Прости батюшка, что без поклонения, – промолвила она.
Николай еще раз поцеловал ее в лоб.
Такая запоздалая встреча с любимым человеком, Вот он стоит за ее спиной и вдыхает аромат полевых трав, ее волосы сохранили свой естественный светло-русый цвет. Она поворачивается к нему, поднимает руки, кладет их на плечи и головой прижимается к груди Анатолия. Он стоял, закрыв глаза, обнимая ее за узкую талию.
Антонина Михайловна решительно отстранилась и придирчиво заметила:
– Как здесь накурено!
Она подошла к балконной двери и раскрыла ее настежь. Заторопились мужчины, Анатолий мыл посуду на кухне, Вячеслав ставил в напольную вазу цветы, принесенные Антониной Михайловной, а Николай продолжал протирать стекла очков.
Антонина Михайловна обрела привычный вид учительницы и стала уверенно управлять действиями мужчин.
Случай свел людей близких по делам и устремлениям, отличных по характерам и профессиям, но их объединяло то время, в котором они жили и могли сочувствовать друг другу на равных, их объединяло одинаковое отношение к жизненным ценностям и были однозвучны их желания. По очереди отчитывались перед Антониной Михайловной мальчики. Никто не сетовал на свою судьбу. Отец Николай не был многословным, служба священника его не тяготила, наоборот, давала благотворную основу для осмысления бытия. Вячеслав не преминул сообщить, что пишет научный труд и может быть защитит докторскую диссертацию. Анатолий крошил хлеб под рукой и неотрывно смотрел на Антонину Михайловну. Годы отложили на ней свой отпечаток, Глаза выцвели, щеки слегка опустились, но были полны и румяны, конечно, морщинки у глаз и на лбу придавали уже другое выражение лицу, оно не было столь подвижно, как в былые годы.
– Анатолий! – И чуть помедлив, словно раздумывая как его назвать, на ты или на вы, спросила в безличной форме. – Как можно распорядиться своим талантом?
– Пишу о муравьях.
Его ответ был настолько необычен, что был воспринят как шутка, поэтому пришлось объяснить:
– Муравьи запрограммированы в подсознании на выполнение определенных функций, они в процессе своей деятельности приобретают навыки, способствующие их успешному существованию. Кроме того, свои действия они совершают под влиянием магнитных полей, силовые линии которых определяют направление и пути реализации. Кто создал и манипулирует магнитными полями? Знает только Бог – так говорит отец Николай. Нет! – отвечает Вячеслав, все движется и развивается по законам природы.
– Ну, а ты Анатолий, конечно, разгадал сию проблему.
– Я тоже не знаю. Но, обращаясь к памяти десятилетий сознательной жизни, надеюсь сделать определенные выводы.
Антонина Михайловна с любопытством посмотрела на Николая, потом на Вячеслава, ожидая разъяснений. Начал Вячеслав:
– В подсознании всего сущего заложены на генетическом уровне основные безусловные рефлексы – питания, размножения, самосохранения и удовольствия, может быть еще какие-нибудь, но не такие существенные.
–  Если человек не осознает свою инстинктивную жизнь, то уподобляется животному, –  вмешалась в рассуждения Вячеслава Антонина Михайловна и продолжила, цитируя Блока.
"На бездонных глубинах духа, где человек перестает быть человеком, на глубинах недоступных для государства и общества, созданных цивилизацией, катятся звуковые волны, подобные волнам эфира, объемлющих Вселенную, там идут ритмические колебания, подобные процессам, образующим горы, ветры, морские течения, растительный и животный мир".
– Разум – прерогатива человека среди всех живущих, он может понять психологию подсознания, а сознание формируется в процессе постепенного пробуждения с малых лет. Не будет человеческого общества, не станет разумного человека, – поддержал Вячеслав Антонину Михайловну.
Потом, совсем не в лад продолжил:
– И все же разумного человека можно обмануть. Где наше счастливое детство при культе? Даешь целину и кукурузу Хрущева! Все на комсомольские стройки развитого социализма! А теперь свобода и государственная политика тотального воровства. И ты Толик не прав, мы не муравьи, муравьев обмануть нельзя, у них мозгов нет.
– Муравьи тоже поддаются соблазну, чуть забрезжит свет, они выскакивают из норок, радуясь, что день наступил, а попадают в огонь, заранее не ведая, что это обманка. – ответил Анатолий.
Отец Николай вступил в разговор и начал издалека:
Все доброе и злое, все прекрасное и уродливое, все создающее и разрушающее, живущее по законам Божьим, проявляется в доступных нашему пониманию формах, и вызывает желание совершенствования души и преодоления зла. Человек только мыслит словами и цифрами, а его разум включает весь комплекс ощущений, восприятий и силу собственной души. По жизненному пути нас ведет Господь "И вино, которое веселит сердце человека, и елей, от которого укрепляется сердце человека – все от Господа нашего". – Закончил Николай цитатой из Евангелия.
– Ты отец наш всегда прав, но скажи мне, кому молится твоя паства, – спросил Вячеслав, – самому Богу, творцу всего живущего или Иисусу Христосу сыну его, а может матери его, Богородице?
– "Образ Бога внутри, не в теле, а там, где понимание, там, где разум, там Бог имеет свой образ", - так сказал еще в четвертом веке святой Августин. Для нас образ Бога раскрывается посредством благоразумия, добродетели, мудрости и дисциплины. В то же время образ Бога – это Христос.
У отца Николая получалось все складно и убедительно, однако Анатолий не преминул вмешаться и высказать свое мнение:
– Люди часто забывают первопричину своего поведения, если они не уподобляются муравьям, то обезьянам уж точно. Достаточно вспомнить опыт с обезьянами, посаженными в клетку. Над ними повесили банан и всякий раз, когда одна их них пыталась схватить его, мощная струя воды обрушивалась на всех. Тогда при поступлении новой обезьяны, остальные схватили ее и не давали возможности достать банан. Так продолжалось все время, даже тогда, когда сменили всех старожилов, оставшиеся обезьяны продолжали соблюдать "табу", хотя вода была уже отключена. Первопричина исчезла, сменилась группа обезьян, испытавших на себе действие воды, но новички продолжали соблюдать "табу".
Смеялся Вячеслав, отец Николай хмурился, а Антонина Михайловна улыбалась, а потом высказала свое отношение к религии:
– Вера в бога много сделала для духовного развития человека в противовес природным инстинктам, заложенным с рождения ребенка. Бог может выступать в образе Саваофана, Иеговы, Аллаха или Будды, но он для всех верующих един и вселяет надежду, что жизнь земная перейдет в вечную неземную жизнь, если человек будет соблюдать основные заповеди. Эти заповеди и направлены на воспитание в человеке свойств, противостоящих основным инстинктам. Этим сохраняется человечество от самоуничтожения и морального упадка. Мне, ей богу, – закончила Антонина Михайловна, – стало легче нести своим ученикам знания русской литературы, потому что сейчас имя Бога не запрещено упоминать, а вся классическая литература пронизана верой в Бога или богоискательством: Пушкин, Достоевский, Толстой, Горький.
Анатолий молчал и думал про себя. "Если один человек находит утешение для себя в вере, другой в праведности науки, а третий в высоком искусстве, то ведь так и надо. Надо верить, это не только утешение, но и поддержка в конечной жизни. С последним вздохом уйдут навсегда все наши знания, опыт и верования. Если религия со всеми своими условностями является плодом сознания человека, то это высокое искусство и способность к вере не передается по наследству только потому, что духовная трансформация крайне замедленна и не может произойти при жизни одного поколения".
Его размышления прервал возглас Вячеслава:
– А в результате человек живет плоховато, и жизнь его зависит от всяких случайностей. Права человека обеспечивают только его животное существование, даже свобода слова предназначена для того, чтобы заявить – "Хочу есть".
Несмотря на возглас отчаяния со стороны Вячеслава, последнее слово в этом необычном диспуте осталось за Антониной Михайловной:
– Вера мне помогает ожидать от Бога добра, справедливости, исполнения высших идеалов, а этом моя надежда.
Она как-то сразу почувствовала беспокойство и суетно заторопилась, сославшись на то, что сегодня приезжает Варвара, и стала прощаться. Прощаясь с Анатолием, она услышала стихи, которые он прочитал тихим голосом только для нее.
Бог простит и не осудит,
Птицу счастья не лови.
Белый снег меня остудит
На горе твоей любви.
Разорви без сожаленья
Всех сомнений тяжкий круг,
От ненастья нет спасенья
Без твоих волшебных рук.
Антонина Михайловна погладила Анатолия по голове, волосы его были совершенно седыми.

10.
Ильгиз упал на ступеньки крыльца, пуля попала между лопаток. Стайка жильцов престижного дома слетелась к упавшему. Люди испуганно оглядывались, торопливо переговаривались, махали руками то в одну, то в другую сторону. Раненого увезла скорая помощь, не дожидаясь милицейской патрульной машины.
Только к ночи Виктория узнала о трагедии, когда вернулась с детьми домой. В больнице уверили, что состояние мужа стабильное, но к нему не пустили. Вика была в отчаянии, сидела около реанимационной палаты как потерянная и сумела только позвонить отцу и сообщить о случившемся.
Потянулись беспокойные нервные дни в ожидании перелома в состоянии Ильгиза. Неотвратимо возникала мысль: "За что?". Дела у Ильгиза шли спокойно, ни для кого он не представлял большой конкуренции, долгов не имел и в своей деятельности ни перед кем не отчитывался. Все стало понятно, когда на бульваре к ней подсел мужчина и заговорил с ней как старый знакомый.
– Здравствуйте Вика. Вы такая хорошенькая, и вас не узнать.
По интонации вкрадчивого голоса и пристальному взгляду из-под шляпы Виктория узнала в визитере Костю-Педика. Не нужно было ничего напоминать, прошлые увлечения нахлынули в памяти внезапной волной стыда, она покраснела. Преодолевая желание грубо выругаться, так что гримаса исказила ее лицо, Виктория сказала:
– Тебя еще не доставало!
– Лучше сказать не хватало, – ерничал Костя, в улыбке обнажая вехнюю десну, – а не хватает крупной суммы денег, которую ваш муженек Ильгиз Муратович задолжал коммерческому банку.
– Я ничего не знаю. Муж в больнице, с ним сейчас нельзя разговаривать.
– Ему ничего говорить не надо, пусть отдыхает, а долг вернешь ты, – голос у Кости стал тверже, взгляд острее.
– Какой долг? – Теперь Виктория была поражена, но еще не потеряла совсем уверенности, твердо заявила, – никаких долгов я не знаю, – и попыталась встать со скамейки.
Но Костя удержал ее за руку.
– Я, лапочка, хотел как-нибудь поделикатнее к тебе обратиться в такое тяжелое время, – Костя сменил тон разговора и вздохнул, – но время не ждет, кредиторы беспокоятся, так как срок платежа вышел.
Виктория в уме стала складывать наличность, которая у нее была, с тем, что сможет дать отец с матерью, но когда Костя назвал ей сумму, все ее представление о долге вмиг перевернулось.
– Да, да. Без малого сто тысяч в условных единицах, – еще раз подтвердил Костя и, понимая, что дальнейший разговор сегодня продолжать не следует, на прощание сказал:
– Завтра я приду снова, а ты уж соображай, как вернуть должок.
Дети играли в стороне от скамейки, Виктория подозвала своих малышей, взяла за руки и направилась домой размышляя. Она приняла решение не платить в надежде, что Ильгиз поправится и все прояснится.
В следующую встречу Костя-Педик был более настойчив, вытащил из кейса какие-то бумаги и тряс ими перед глазами, но из рук не выпускал. Виктория ответила отказом и предложила подождать до выздоровления мужа. Костю явно это не устраивало, он потребовал немедленного возврата денег и предложил передать занимаемую ими квартиру в собственность коммерческого банка в счет погашения кредита. Виктория отвергла это дикое предложение, ее упорство стало раздражать Костю, и он перешел к угрозам:
– Можно запросто вернуть тебя к прежнему удовольствию и посадить на иглу.
– Не выйдет! – Виктория вскочила со скамьи.
Костя удержал ее:
– Выйдет! – И кивнул в сторону двух бритоголовых мужчин, которые стояли невдалеке и угодливо улыбались, словно ждали команды на исполнение.
Виктория сунула под нос Кости кукиш, он перехватил ее руку и сказал с ядовитой улыбочкой:
– Наших вечеров с тобой не забыть, на пленочке разглядеть тебя не представляет труда, когда ты участвовала в "ромашке", там голенькие мальчики и девочки. Для выздоровления мужа будет полезно посмотреть. Даю два дна для раздумий. Отсрочек больше не будет.
Костя заторопился, подхватил кейс и, прощаясь, приподнял шляпу.
Беспокойство охватило Викторию с большой силой. Она не сомневалась, что Костя безжалостно выполнит обещанное. "За грехи молодости надо платить лапочка" – вспомнились ей слова Кости. Куда идти, к кому обратиться, вторая ночь без сна. В фирме Ильгиза ничего не знали о долге, финансовые дела он держал в секрете, о них знали только он и главный бухгалтер Жанна Митрофановна, а она так некстати срочно взяла отпуск и скрылась в неизвестном направлении.
Следствие шло о покушении на жизнь предпринимателя Ильгиза, все сведения о его связях были полезны, но обращаться в милицию по поводу денежного долга Виктория не желала, чтобы не повредить каким-либо образом мужу. О вымогательстве никому из близких не говорила, зная, что у родителей нет таких средств, а вот к адвокату она пойти решилась.
Уже в адвокатской конторе ей посоветовали обратиться  к юристу Олегу Александровичу Прокофьеву, который был специалистом по запутанным делам и имел большие связи в определенных силовых кругах. Никак не ожидала Виктория, что встретит своего сверстника Олежку, которого она впервые увидела на стройке Выйской ГЭС, где работали их отцы, а она, тогда еще девочка, приезжала к отцу на летние каникулы. С Олежкой они познакомились на танцах в клубе, где он играл на ударных в эстрадном оркестре. Она вспомнила, что тяжелое горе случилось с ним по неосторожности, он потерял зрение.
Ни по голосу, ни по легкому движению вошедшей женщины Олег Александрович не мог определить степень знакомства с посетительницей, тем более фамилия Виктории по мужу ничего о ней не говорила. Он стоял около письменного стола в темных очках и дежурно улыбался. Письменный стол был чист от ненужных ему бумаг, только огромный магнитофон стоял на тумбочке в углу с затейливой клавиатурой, которой он на ощупь пользовался при беседах с клиентами.
– Олег, это я, Вика Серова. Мы подростками были знакомы, – Виктория пытливо вглядывалась в лицо адвоката, пытаясь определить его реакцию на неожиданное известие.
Олег улыбался уже теплее и протянул обе руки навстречу гостье. Виктория взяла его руки в свои и, покачивая их в ритме вальса, произнесла:
– "С детских лет стать взрослыми старались мы…".
Сели рядом на диван.
В первые минуты встречи Виктория забыла о тех тягостных раздумьях, о несчастье, что постигло ее семью, она пребывала в поре своей юности четверть века тому назад. После того, как они обменялись короткими воспоминаниями, Олег первым задал вопрос о цели ее визита к нему.
Может быть в душе Виктория и сомневалась в помощи слепого человека в ее нелегком деле, но теплота дружеской встречи совершенно растопила ее сдержанность, и она открыто поведала ему о своей беде.
Какие силы были задействованы в раскрытии преступления, Виктория не знала, но действовала только по рекомендациям Олега Александровича. Она снова встретилась с Костей, передала ему деньги, после чего он был взят с поличным, но кроме как мошенничество инкриминировать ему ничего не смогли. Он был осужден на четыре года, до этого просидев в изоляторе три месяца, пока шло следствие. Дело о покушении на Ильгиза не закрыли, но ни мотивов преступления, ни виновных не выявили. Так разделив одно дело на два, фактически развалили его, за мелкое дело – мошенничество присудили минимум, а крупное дело – покушение на жизнь человека, так и не завершилось.

11.
По возвращении из поездки к Вячеславу отец Николай решил сообщить Анатолию дату крещения своего сына Егорушки. С этой целью он привел друга в храм, в котором вел службу, и показал церковную книгу. Анатолий прочитал в ней, что младенец, нареченный Георгием, был крещен двадцатого марта семьдесят четвертого года, рожденный от родителей Татьяны и Николая.
Простились молча, Анатолий отказался зайти в дом священника и в раздумьи ушел из церкви. Запись в церковной книге была самым простым аргументом, подтверждающим отцовство Николая, хотя он скрыл от Анатолия, что Егорушку крестили через месяц после рождения.
Для Анатолия оставалось загадкой истинный день рождения Егорушки, он искал связующее звено между днем крещения Егорушки и днем своего свидания с Татьяной в жаркую пору лета семьдесят третьего года и не находил, потому что не хватало месяца, чтобы все сошлось и объяснилось.
…Ее длинные ресницы дрожали от внутреннего трепета, взгляд полузакрытых глаз был далеким и туманным, когда она прижалась к нему своим мягким и податливым телом. Для них обоих на миг явилась любовь юных лет, увела их в омут забвения настоящего и подарила сладостные ощущения, как бы в отместку тем годам, что ими прожиты были друг без друга…
Доказательства, представленные Анатолию, связанные с крещением Егорушки, не давали полного разъяснения. Факт был прост, но не мог ответить на все вопросы, которые возникли в сознании Анатолия и внесли неодолимое беспокойство. Вроде все понятно и правильно, но червь сомнения точит и не дает возможности принять доказательства за истинный факт отцовства. Своим сомнениям Анатолий подлился с Валентиной. Его признание было ей непонятно, и она резко оборвала Анатолия:
– У тебя есть единственный сын Михаил. О нем надо тебе беспокоиться. Тебе нечем заняться, поэтому лезут в голову всякие небылицы.
Ее суждения несколько отрезвили Анатолия, но по возвращении в Мытарь, вопрос об отцовстве Егорушки дал новый прилив для раздумий. Как-то само собой он появился с Филимоном у мастерской Егорушки за городом, уселся на скамейке автобусной остановки, словно ожидая очередного рейса, а сам внимательно смотрел в ворота мастерской, откуда появился Егорушка. Филимон сидел смирно, вытянув морду навстречу руки Анатолия, который щекотал его шейку.
Несмотря на обыденную одежду и глубоко натянутую на голову шляпу, Егорушка узнал дядю Толю, приятеля отца и смекнув, что он ожидает автобус, предложил подбросить до города на своей машине. Анатолий согласился, а Филимона не нужно было уговаривать, он юркнул в машину и устроился у ног хозяина.
На вопросы Егорушки Анатолий отвечал односложно, сдержанно, но краем глаза улавливал каждое его движение. В резких переключениях скорости, реакции на встречные препятствия, быстром повороте головы и остром взгляде он улавливал черты самого себя. Егорушка поведал о житье-бытье, говорил весело, как о ком-то другом, а не о себе. Рассказал, как погорел, связавшись с зятем Вячеслава Серова, но, слава богу, отец помог выкрутиться из беды. Теперь дела он ведет самостоятельно и никому ничего не должен. Простились по мужски просто пожав друг другу руки, Филимон был удостоен легкого поглаживания по морде. Между Анатолием и Егорушкой не было повода для откровенного разговора. И не нужно. Установить родство несложно, трудно будет пронести знание об этом родстве дальше по жизни.

12.
С малых лет Егорушка стремился к самостоятельности, собственными силами пытался решать жизненные проблемы. После десятого класса не захотел идти по стопам отца, а пошел работать в автомастерскую. Отец не мог противостоять, когда понял, что сын не станет священнослужителем, потому как был несдержан, порывист, иногда дерзок и всегда находил что-нибудь смешное в обыденном. Его ироническое отношение к быту, сложившемуся в семье, было на грани протеста. Отец считал, что ему надо перегореть, остепениться и терпимее относиться к окружающим его людям. Следовало бы вспомнить отцу Николаю свое поведение в юные годы, когда его звали Коляном.
Матушка умерла, подарив Егорушке брата, а мужу второго сына, точь в точь похожего на него. Егорушке было тогда пять лет, и сейчас он помнит свою мать очень смутно, как в солнечном тумане, ее сощуренные глаза улыбались, смотрели с лаской на него. В детстве он горько плакал и спрашивал боженьку, прочему он отнял у него маму. Несправедливость оставила в нем горький след, чувство обиды находило выход в дерзких поступках, граничащих с хулиганством. Знавшие его, горестно вздыхали, мол растет без матери. Его могло успокоить, умиротворить только достижение какой-либо цели, к которой он в тот момент стремился. Достигнув ее, он становился великодушным и добрым.
В армии Егорушку определили водителем бронетранспортера, доскональное знание автомобиля решило его судьбу. Юный воин, склонный к экстремальным действиям, с охотой дал согласие на службу в горячей точке, и его послали в Чечню. Отец не успел упредить поступок сына, когда он приехал в Серпухов, где Егорушка проходил курс молодого бойца в "учебке", его уже там не было, он отбыл для выполнения боевого задания.
Боевое задание заключалось в патрулировании дорог около горных селений. Можно только условно назвать дорогой узкий карниз на отвесной скале, по которому довелось ему вести боевую машину. Футбольный мяч в черную шашечку лежал посередине этой дороги, он был такой мирный и притягательный, соблазн был велик пнуть его ногой. Нередко каждый из нас попадался проказникам на удачу, которые набивали оболочку мяча камнями и подкладывали под ноги прохожим. Удар по мячу неминуемо приводил к адской боли в ступне. Ну и напрыгаешься на другой, здоровой ноге. Егор, показывая глазами на дорогу, толкнул сержанта в бок, тот оживился, показал руками, что, может, заберем. Егор отрицательно мотнул головой, хотя у него и возникло острое желание стукнуть по мячу, но он все же принял влево и прижался к скале. Взрыв прогремел у заднего колеса с правой стороны бронетранспортера, машину приподняло и бросило на скалу, это спасло ее от переворота и падения с карниза. Не все смогли самостоятельно выбраться из брони, двоих вытаскивали сообща. Егор по случаю жары был без шлема и головой ударился о смотровое окно во время резкого торможения, он был без сознания. Начальство посчитало, что водитель  совершил героический поступок, и наградило медалью уже в госпитале.
Егор вернулся домой с аттестацией: "к военной службе в мирное время не годен". Он стал владельцем автомастерской, жизнь была размеренной и покойной. Егорушка никогда не мог подумать, что у него есть родной отец, который живет рядом и ничем не выдает своего родства. Так было спокойнее для всех троих – отца Николая, Анатолия и Егорушки, пока тяжелый недуг надолго не приковал Анатолия к больничной кровати. Тогда и состоялось объяснение между отцом Николаем и Егорушкой. Во спасение своей души пошел на этот шаг отец Николай, не в силах оставлять в неведении названного сына, когда его родной отец находился присмерти.
Для Егорушки это сообщение приостановило, а вернее прервало последовательное течение жизни, словно обрыв преградил ему путь. Он терял отца и находил нового, но мать оставалась прежней. Сказались годы тридцатилетнего мужчины, он не кричал и не возмущался, как случилось бы в юности, а задумался. Вера и неверие боролись в нем, и один вопрос оставался без ответа – "почему прежде не сказали ему об этом?" В то же время он понимал, что изменить ничего нельзя, считал своим отцом только священника церкви, рядом с которой он провел часть детства со своей матушкой. Потом он поймет и окончательно уверится в свершившемся, но первое время знание правды отторгало его от всех их, родных и близких, повергало в растерянность, неуверенность в поступках, но не могло повлиять на будущую жизнь совершенно самостоятельного человека. Только не было у него родственных чувств к дяде Толе, и память о матери приобретала зыбкие неясные очертания.

13.
В осенний светлый день было особенно жарко в демисезонном пальто. Анатолий поднимался по Костинской улице и остановился напротив дома, где когда-то жила его семья. Присел на лавочку у ворот, на некоторое время закрыл глаза, испарина покрыла лоб, сердце с натугой гнало кровь в бешеном ритме, потом замерло, после паузы сменилась частота ударов, успокоение разлилось по всему телу. Теперь он мог со смыслом посмотреть перед собой.
Тридцать лет с небольшими перерывами он прожил в этом старом доме, в котором ютилось три семьи. Окна слева принадлежали Юрычу с матерью, после их квартиру занял Славка, в середине дома жила бабка Нюша с Ольгой, они тоже переехали и оставили квартиру семье Володи, который впоследствии погиб на пожаре.
Справа три окна, выходящие на улицу особенно дороги и памятны. Анатолий еще в детства разделил их между всеми членами семьи.
Первое окно принадлежало отцу. В памяти встает картина: строгий мужчина с крупными чертами лица спокойно, с достоинством смотрит из окна, наплечные ремни перекрестили его гимнастерку, в петлицах по три кубика,  он глава семьи, кормилец, ему было тридцать семь лет, когда началась война. На семейной фотографии Толик сидит у отца на коленях, а Митька прижался к матри. Родители не делили детей между собой, но меньшему Толику уделяли больше внимания. Когда дети заигрывались, то попадало больше старшему Дмитрию, как и в тот памятный день.
Толик с Митькой крутились около отцовской "Эмки" и выпросили у шофера взять их с собой на заправку. Он согласился, но велел детям спрятаться за спинкой сиденья, чтобы их не увидели. Отец узнал о их проделке и наказал, заставил сыновей вытирать машину от пыли. Дмитрию досталась мокрая тряпка с ведром воды, а Толик тер крыло машины ветошью, часто сплевывая на лакированную поверхность.
Закончилась война для отца увечьем и скорой смертью от сердечной болезни.
У второго окна стоит мать. Только она часами может смотреть в окно в ожидании своих сыновей, а беспечные сыновья загуляли с друзьями. За окном ночь, в саду по соседству около дома священника поет соловей, она ждет, когда в светлом пятне уличного фонаря покажутся знакомые фигуры. Вспомнилось как она смотрит с укоризной на Толика, он разбил банку с крыжовенным вареньем и заливается горючими слезами от страха, что будет наказан. Да ведь только слезы матери от огорчения были строгим наказанием для детей. И ушла мама Лена из жизни в ожидании своих сыновей.
Под третьим окном стоял топчан тети Ани. Она жила в семье до тех пор, пока не был разрешен въезд в Ленинград уже после войны. Трудно поверить, что когда-то у нее был муж, и она могла иметь ребенка. Сколько помнит Анатолий, она хромала, припадая на раненую ногу, и может быть, от этого была сурова и строга. Самым ругательным словом для нее было "гопник", им она называла племянников за неряшливый вид или неумытую физиономию. Как и отец, Михей Иванович, тетя Аня умерла от сердечной недостаточности, обоих война покалечила и наказала преждевременной кончиной.
Против солнца с видом во двор окно бабы Ариши, на подоконнике дремлет кот Василий. Баба Ариша из-под ладони вглядывается в окно, потом срывается с места, бежит на крыльцо с криком:
– Тититвою мару! Кышь проклятые, – отгоняла соседских голодных кур от кормушки, куда она сваливала вареные очистки для своих кур. Кот стоял рядом и всем своим видом выражал недовольство, но с крыльца не сходил, побаивался петуха. Петух был на всех кур один, он не разбирал кур по принадлежности, на крики бабы Ариши подергивал головой из стороны в сторону, сверкая злым глазом, и кряхтел в розовую бородку. Кот помнил остроту его клюва, однажды опустившегося на его спинку.
Кот Василий, неразлучный с бабой Аришей, также был привязан к ребятам. Их увлечение рыбалкой он мог вполне одобрить, если бы спросили его мнение, потому что всякий раз после удачного улова он получал сладкого ерша. Он встречал ребят у ворот и беззвучно раскрывал рот, подняв хвост трубой, шел между ними, терся об их ноги, пока не получал угощение. Кот прожил пятнадцать лет, пережил бабушку на два года и был усыплен ветврачом в старости, когда ослеп и не мог двигаться.
По той же солнечной стороне дома, только через крыльцо, было окошко брата Дмитрия. Он сидел боком к окну за письменным столом, поделив его с младшим братом. Сейчас он недоволен, смотрит из под-лобья , потому что на прошлой рыбалке Толик нес червей и утопил при переходе через сгоревший мост. Объяснение состоялось на берегу, Толик получил по морде, в ответ Митька схватил удар в дыхало. Дрались молча и отчаянно, пока кровь не потекла у Толика из носа. С годами отношения между братьями стали мягче и доверительнее, если не считать его последнего письма, можно даже сказать хорошими. Умер Дмитрий в шестьдесят три года. Рано, наверное сказалось на здоровье крутое военное детство.
Вот так фокус, окна Толика не было, оно больше не существовало. Вся западная стенка дома была забрана свежей вагонкой, за ней скрыто окно его детства. Это было как знаменье того, что для него закрыт виртуальный мир внутри дома, и он остался вне его, поэтому еще жив и является последним свидетелем виденного  и пережитого за семьдесят лет.
Образы родных нахлынули разом, смешались, кровь прилила к затылку, зазвенело в голове, Анатолий склонился, шляпа слетела с головы, в непонятном забытьи он услышал неведомо откуда раздавшийся голос:
– Толик, не уходи!

14.
Варвара гостила у матери Антонины Михайловны. Именно гостила, хотя от Петербурга до Москвы всего восемь часов поездом или час самолетом. Она бывала у нее не часто.
После смерти Дмитрия Варвара унаследовала его клиентуру. Так из живописца пейзажей и знатока классического искусства под влиянием обстоятельств она вынужденно превратилась в дизайнера. Ее интересовали не только внутренние интерьеры домов, построенных для богатеньких, но и парковая и садовая архитектура, где можно было внести свое ощущение пространства и экзотики, где среди тропических растений и груды камней по фински степенно паслась диковинная фауна. Это нравилось, был спрос. У Варвары появились поставщики, выращивающие страусов, павлинов и фазанов. Но все же для нее оставалась памятной совместная работа с Дмитрием. Бывая на Невском, она заходила в ресторан французской кухни, в интерьерах которого сохранилось их совместное творчество.
После того, как Варваре не удалось встретиться с Анатолием на Выйской ГЭС, ее не покидало желание повидаться с ним. Когда она приехала на побывку к матери, то, улучшив момент, посетила Мытарь. Путь от вокзала до микрорайона, где жил Анатолий, был не долгий, она не стала ждать автобуса и пошла пешком. Поднимаясь вверх по Костинской улице, ей непременно захотелось взглянуть на тот дом, в котором приютила ее с матерью баба Лена. Деревянный дом, скрипевший по ночам от старости, остался у нее в памяти уютным и родным, с теплым крылечком под босыми ногами, а рядом был Толик.
Варвара знала, что сейчас Анатолий живет один, одиночество ей было понятно. Совместную жизнь с Дмитрием она не считала продолжением той жизни из детства, но очень часто сравнивала братьев между собой, и Толик всегда оставался для нее романтической притягательной личностью, а теперь, в свои пятьдесят с лишним лет, она с уверенностью могла сказать, что любила и любит Толика по сей день. Она скоро увидит его и останется с ним навсегда, потому что ей он нужен, а он нуждается в ней. Он такой большой ребенок, недаром Антонина Михайловна называла их товарищами по играм.
Было жарко в кожаной куртке, она уговаривала себя не спешить, но что-то неведомое влекло ее вперед вопреки разумению, и она ускорила шаги.
Он лежал на траве подле скамейки с открытыми глазами, все, что происходило рядом, было для него недоступно, недосягаемо, был обрыв в памяти и никакого света в конце туннеля.
– Толик, не уходи!
Эти слова были сказаны наяву, рядом на коленях стояла Варвара.


Часть X
1.
Анатолий благополучно избавился от недуга и написал эту повесть о крылатых муравьях, которым бог дал крылья, но не способность летать.
Суетятся, бегают,
Муравьям неймется.
Вере предков следуют,
А не как придется!







Оглавление

Часть I . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
1
Часть II . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
44
Часть III . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
85
Часть IV . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
144
Часть V . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
193
Часть VI . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
250
Часть VII . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
294
Часть VIII . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
337
Часть IX . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
375
Часть X . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
411