Четыре дня

Минск укутывает, убаюкивает, гордо сияет подсветкой домов центральных улиц, дышит тяжелыми снами и обжигает воспоминаниями. Минск – половинка моей души, сколько слез было пролито и сколько раз улыбка сияла на моем лице за коротенькие промежутки пребывания здесь. Иногда меня спрашивают, хотела бы я переехать в Минск. Я хотела бы переехать в тот Минск, где каждый день трагедия или праздник, где любимые и родные, в кафе всегда шумно и всегда слышен стук колес поездов в метро, где бы ты не находилась. Но такого города не существует – потом начнется привычка, обыденность, и не будет того вечного удивительного, неожиданного с горько-сладким привкусом одиночества. В Минске я покупаю книги и цветочный чай, пью кофе с имбирем и, сидя во всевозможных кафе, провожу невероятное количество экспериментов с алкоголем. Моя лучшая подруга говорит, что у нас никогда не было таких искренних выходных, и непонятно, в чем больше дело – в алкоголе или в самом городе, мы спускаемся в метро – обязательно по ступенькам, никаких эскалаторов, с детскими страхами, знаете, трудно бороться – и сквозь шум идущего поезда кричим друг другу о своих мужчинах, о боли, о сокровенных желаниях – о том, о чем никогда не говорили за восемь лет. Я помню, как в школе она сказала, что мы никогда не станем лучшими подругами, потому что слишком разные. Я согласилась. Мы правда разные, иногда я не могу ее терпеть, но год за годом разница между нами сокращается и появляется то удивительно общее и понятное, несмотря на увеличение расстояния между нами, жизни в других городах.

В Минске хочется быть более восторженной, чувствительной, хрупкой, но не уязвимой. Город в моих воспоминаниях переливается вечерними огнями, ослепляет ярким летним светом, отраженным в стеклах витрин, стучится в окно веткой клена, растущего у дома, где в детстве я проводила летние недели-месяцы, в обществе бабушки, своих рисунков и удивительных подушек, расшитых цыплятами и причудливыми разноцветными узорами. Я любовалась ими часами и теперь нахожу на том же месте изрядно вылинявшими, но такими родными и прекрасными. Я люблю Минск с конфетным запахом и едва светящимся торшером на прикроватном столике в бабушкиной квартире. Я возвращаюсь туда в одиннадцать вечера и слушаю, что бабушка волновалась, что у нее режим, который она нарушает из-за меня, что я сидела где-то в накуренном месте или хуже – курила, и нельзя бродить где-то ночью в незнакомом большом городе. Милая бабушка, не волнуйся, я не курю, мы сидели в зале для некурящих, и иногда мне кажется, что я знаю Минск даже слишком хорошо.
Помнишь, мы ссорились так же в моем детстве, и после – когда я приезжала уже студенткой-первокурсницей? Я рассматривала черно-белые фотографии, где изображены три удивительно красивых девушки – мои бабушки, читала твои книги с пожелтевшими страницами и училась вязать, а ты злилась, когда я спрашивала, почему у меня ничего не получается. Уже выросшей мне иногда становится страшно. Романтичные девочки моего поколения представляют старость в кресле-качалке рядом с камином, в компании дедушки и десятка внуков, а в действительности она все равно, даже несмотря на внуков, получается непривлекательной и одинокой. Сегодня я прокрадываюсь в комнату, включаю торшер на прикроватном столике и, перевернув несколько страниц книги, погружаюсь в странные сны, каких не вижу нигде больше.

В Минске хочется приглушить краски привычной реальности, быть задумчивой и слегка отрешенной. Я вдыхаю холодный сухой воздух, кутаюсь в пальто, и пытаюсь вобрать в себя как можно больше ощущений от дней, отведенных на поездку. Но их никогда не хватает, какими бы они ни были – счастливыми, печальными, удивляющими – всегда остается что-то про запас, до следующего раза. Иногда в этом городе случаются свои чудесные открытия. Например, что вопрос «Мы не виделись два года, о чем же можно говорить в ответ на вопрос «Как дела»?» приходит в голову только относительных тех людей, с которыми не о чем было говорить и раньше. Я приезжаю к сестре; мы не виделись два с половиной года. Мы пьем чай, ведем задушевные беседы; она сидит, перевернув стул и облокотившись на его спинку точно так же, как тогда, и смотрит мне в глаза. И нет никакого недоверия, неловкости или потребности что-то объяснять из пережитого за время, когда мы не виделись.
Я помню, как мы разговаривали в ночь нашей предыдущей встречи и ложились спать под утро. Как на следующий день сидели в парке у воды, и я удивлялась, насколько похожими и разными могут быть наши жизни. Еще – как мы ссорились, когда мне было девять, а ей – восемь, в деревне, где повсеместно цвел жасмин и с той поры и навсегда цветы жасмина стали моими любимыми; как бабушка отвозила меня в другую деревню, потому что никто больше не мог терпеть наши ссоры. А потом мы встречались уже повзрослевшими, в той же деревне. В пятнадцать лет я делилась с ней переживаниями о первой любви, пряталась от летнего жаркого солнца, слушала, как она играет на гитаре, и читала «Мартина Идена». Вечером – смотрела на звезды, немного отрешенно, и срывала уже отцветающий жасмин; лепестки были чуть влажными, погрубевшими и почти потерявшими настолько любимый мной запах.
Жаль, что мы не можем встречаться чаще, и в который раз обещаем писать друг другу. Но печатный текст – совсем же другое дело. Я храню воспоминания, и их получается даже слишком много, будто мы провели вместе всю жизнь.

В Минске всегда есть место для грусти, особенно в последний вечер до поезда обратно. Она возникает неожиданно, возможно, по привычке от предыдущих визитов. Подходя к метро я бросаю взгляд на окна “нашей” квартиры, выходящие на проспект. На четвертый день ежедневных прогулок мимо захожу во дворик. Там все прежнее, свет зажжен, задернуты занавески. Только люди другие, и он далеко. Подруга просит меня поторопиться, потому что замерзла в платье, а я почему-то все дни здесь не чувствую холода. Я не хочу думать о “нашей” квартире и о том, что первый раз за долгое время приехала в Минск в одиночестве, но иногда это вспыхивает в памяти. Наши встречи, мое ожидание, ощущения, слова – каждая секунда, наполненная тысячей эмоций моей прекрасной сказки о любви и расстоянии.

Интересно, когда город становится родным, а до каких пор ты просто в гостях? Почему, находясь в другом городе, живя у родственником,  остановившись в гостинице или съемной квартире, прощаясь с кем-то до завтра, мы все равно говорим “поеду домой”? Очередная языковая нелепость или важно только само “ощущение дома”, уюта, безопасности, даже если формально город чужой? На следующий день я последний раз окидываю взглядом дома на привокзальной площади, сажусь в поезд, и в полусне под стук колес уезжаю. Спасибо, город, за твое странное гостеприимство, за людей, с которыми я встретилась, за многолюдность и отсутствие той тишины, которая так гложет в Бресте. За тяжелые сны, непрочитанные страницы новых книг, алкогольное дыхание, заразительный смех и те новые воспоминания, которые я привезу обратно, до нашей следующей встречи. Брест встречает меня родной улыбкой, влажностью и смутным ощущением, что я еще где-то далеко. Снова придется привыкать к обычному ритму, к тишине и повседневным делам. До следующей встречи, которая, я уверена, обязательно произойдет.