На том берегу

Они приехали вдвоем. Серебристая иномарка медленно обрыскала  берег – искали место. Вода этим летом стояла высокая, под самые кусты. А на проплешинах кто-нибудь да расположился. Проверили, взявшись за руки, спуск. При этом она то широко шагала, то приподнималась на цыпочки, как балерина, откинув в сторону свободную руку. После что-то долго, на корточках, выискивали в плавнике. Разъяснением стал белый дымок над откосом. Костер развел он, но слабый, неуверенный. Еще бы дровишек!.. Но мужчина уже стоял возле огонька и курил. В основном она, пока они находились на берегу, собирала и подбрасывала хворост.
Наверное, она и вытащила его, подумал бакенщик, чей пикет был на другой стороне, как раз напротив.
 
И он в свое время вот так же погуливал...
Был, правда, значительно моложе этого тучнеющего мужчины в темных очках и с усами. Но выглядел в свои девятнадцать уж точно не хуже. В глаженом кителе со стоячим воротничком, выпускник речного училища. Надо ей было тогда, той девушке, поплестись следом – на двух улицах встретил, потом в кино. Вот и пошло у них…
   
Отвлекло бакенщика необычное, резкое карканье вороны. Поблизости, лоснясь, как резиновый бот, важно вышагивало в траве забавное существо. Вороненку, который размерами не уступал иным взрослым сородичам, все было интересно. А его мамаша прямо истязала себя. Истошно кричала, хлопала крыльями: «Недосмотрела, не уберегла!.. Дура!.. Дура!..» С тополя падали перья, листья и даже ветки.

Бакенщик усмехнулся. Там, где он вырос, тоже все было громким, чрезмерным -   голоса, смех, плач, топот... 
Однажды, в классе восьмом, не смог написать сочинение, сдал пустые странички. Потерянно стоял на перемене один-одинешенек, чуть не плакал. В этот момент на его голову покровительственно легла мужская ладонь. Перед ним был сам директор детского дома. Для него и других воспитанников – почти небожитель. Главнее они и представить никого не могли. И он вдруг ни с того ни с сего снизошел с заоблачной своей вершины. Да как-то по-простому. Был спокоен, задумчив: «Прогуляемся?». Послушно пошел рядом, не пытаясь высвободиться. Так они побывали вместе в столовой, в мастерских, зашли еще куда-то. Везде директор с кем-то разговаривал, давал распоряжения. Лишь когда вернулись обратно, убрал свою руку, так ничего и не объяснив. Вот ведь как бывает. Только что чувствовал себя самым несчастным, а теперь...   

Бакенщик спрятался в будке, и уже из окошка наблюдал то за парочкой, то за маневрами двух катеров, пытавшихся причалить к его берегу здоровенную баржу. Выше по течению на проселке ее поджидало несколько ярко-желтых тракторов. Кто-то басовито отдавал команды по мегафону, урчали моторы, гудели сирены, над водой стелилась черная гарь. Но словно бы не обращая на это внимания, в небольшой заводи, как утюжок, рассекала рябь утка. Утки тут целую неделю шли сплавом большими стаями. Сразу за последними льдинами. Иногда по две, по три шумно взлетали. А эта, видно, никому не приглянулась. Оказалась больной, слабой? Впрочем, с уверенностью утверждать это бакенщик не мог. Почему бы не предположить, что где-то поотдаль, в осоке, прячется ее выводок. А она, как отчасти и сам он, играет роль соглядатая. Караулит свой выводок и знать не знает о том, что помогает ему коротать вахту.
 Вот и он следит за «речной обстановкой», то есть преимущественно за бакенами.  Чинит. Ловит оторвавшиеся. Последнее случается крайне редко. Поэтому в основном читает, рыбачит да общается со всякой живностью. А сколько отдыхающих бывает на том берегу! Наблюдать за ними его страсть. Какой-нибудь жест, наклон головы, особенности походки, выбор одежды ему многое могли сказать о человеке, его привычках и намерениях. Казалось, он различает даже слова.

Женщина, поводя плечами, приблизилась к мужчине. Погладила по волосам. Он обнял ее, податливо переломив. Все так и начинается у них, как в бразильских сериалах, у этих ищущих уединения парочек. Однако тут с самого начала произошел сбой. Уже минуту спустя мужчина отстранился – ему приспичило позвонить. Но спутница забрала трубку. Стала, пританцовывая, снимать с него куртку, футболку. Обхаживала, как костерок. Он сопротивлялся, всем своим видом показывая, что подобные заботы ему в тягость. Тогда женщина разделась по пояс сама, оказавшись в лифчике с изображением чего-то волнообразного. Морское происхождение, по крайней мере, двух волн даже издалека было очевидным. Должно быть, она веселого, легкого нрава. В следующий миг, наклонившись, женщина со смехом сдернула со своего усача штаны. Да и плавки прихватила. Но только до колен и смогла. Мужчина тотчас судорожно натянул снятое.
 
Бакенщик не без стыда вспомнил свое первое свидание с той девушкой. Куда податься, городок-то маленький – только на реку. Так же развели костер. Чтобы не молчать, стал, вначале несколько сбивчиво, козырять перед ней своими познаниями о морских и речных судах, их водоизмещении, грузоподъемности, осадке… Когда перешел к истории флота, к парусам, она не выдержала: «Капитан, а, капитан?.. Поцелуй меня».

«Кто она ему? – размышлял. - Приехали вдвоем… Он какой-нибудь воротила из новых, богатенький. Скорее всего любовница. Жена бы так себя не вела, хотя кто знает… Он всегда занят. Она сидит дома одна или с капризным потомством. И вот выбрались в кои-то веки. Что необычного в ее поступке?»  Бакенщик встряхнулся. Ему не привыкать. Он уже давно ни от чего стыдливо не отворачивался. Тут каждый погожий день подбрасывал что-нибудь неожиданное. И все же он чаще стал посматривать в ту сторону.

Они на том берегу, среди кустов, одни. И для него-то в бинокль - маленькие фигурки. Не могли же смутить мужчину речники и механизаторы, которые, предельно осторожничая, со скоростью минутной стрелки, заводили задним ходом на баржу уже второй трактор. Но там тоже не все ладилось. Баржу, приткнутую носом к берегу, стало сносить. В этот момент из-за нее и большого толкача резво выскочил катерок. Обошел их тандем и уперся в борт баржи, дав полный газ. Так он ее и поддавливал против течения, взбивая пену, пока погрузка не закончилась.
   
Итак, женщина попыталась растормошить своего кавалера, отвлечь от повседневности. Это ему не понравилось: что за неудачная шутка! Когда бакенщик снова навел бинокль, женщина, скинув кроссовки, танцевала под магнитолу. Летали ее освобожденные от заколок черные волосы. Спортивные штаны развевались, как шелковые шаровары. Видимо, это и был танец живота, очередное модное поветрие. Как держала она голову, спину! Вот, не прерываясь, зачем-то схватила и водрузила на плечо бутылку «Пепси». Мужчина не сводил с нее глаз и сдержанно улыбался.

Видел ли он вихрь, явленный издалека?.
.
Буксиры с баржей, на которой во всю длину теперь желтело что-то подобное  гигантской кукурузине, отчалили, своим тарахтеньем заглушив музыку и беснование вороны. Назад понеслись легко и как-то боком, подгоняемые напором воды. У бакенщика, который невольно вновь представил себя за штурвалом, екнуло сердце: не вонзились бы в берег. Но все обошлось. Тяжеловес по-прежнему, словно бы нехотя, поднимал из глубины бурун, а пристыкованный к борту посудины катерок старался изо всех сил, будто не хотел ударить в грязь лицом. Он-то и гнал основные волны на мелководье. И все равно очень напоминал малыша, которого родители вывели на прогулку.

…А на том берегу, похоже, все пошло наперекосяк, не по сценарию. Женщина в раздумье постояла возле воды, покопалась зачем-то под камнями, затем вынула из багажника автомобиля раскладную удочку и стала рыбачить. Наверное, ее с детства к этому пристрастили, подумал бакенщик. Возможно, и ей тоже понятен то удивленный, то радостный, то растерянный, то возмущенный, но в какие-то моменты совсем уж, по его мнению, наигранный крик птиц, той же вороны.
И чего орет? Не пропадет ее недоросль: бакенщик бросил в траву кусок рыбы из ухи.

Вот он не пропал, когда сразу после детдома, еще юнцом, подался в эти такие далекие края, в неизвестность. И потом не пропал, хотя чего не было –  не ворошить лучше. Но вспомнилось: целых полмесяца она молчала. А после весточка от приятеля: намекал, что кое-кто из друзей стал похаживать к его жене «на предмет, не помочь ли чем, пока муж отдает долг родине». Вскоре пришло и от нее письмо: прости, некогда было, устроилась еще на полставки, концертмейстером, в садик. А в конце обычное: «Люблю, милый мой капитан, твоя».
 
Как жить с балластом на сердце? Сгладилось, насовсем забылось.
 
Вернулся из армии. Взял еще не проснувшуюся дочь на колени. Ее волосы потемнели, стали густыми. Девочка его не узнавала. Положил ей ладонь на голову – и больно кольнуло: у ребенка были вши. Она что, совсем не брала ее на руки? Тут же повел дочь в парикмахерскую, где, поругивая детский сад, шепотком умолял мастера сделать соответствующую обстоятельству «прическу». Парикмахерша неохотно согласилась, за дополнительную плату. 
 И еще он заметил – появилась у его супруги такая же, как у большинства замужних женщин, неприятная ему резкость, голосистость.
На дочку покрикивала.
В начале навигации, случалось, подолгу отсутствовал. Ходил он тогда на «Путейском», рулевым-мотористом. Однажды его прямо с порога завернула в душевую: прибралась, все чистое постелила, а от него несет сценической псиной! Откуда она это взяла?.. Рассмеялся. Но заело.
Да уж, благоухал он, конечно, не как капитан круизного лайнера – дорогим одеколоном и коньяком. Был за ее словами скрыт намек. И он знал его цену. Несло от него все заметнее потом и соляркой, рыбой… Так же, как и от большинства ребят из их портового общежития, когда они возвращаются с работы. Ну иногда спиртным. Что ж такого?
 
Как два магнита, долго, с трудом, поворачивались они друг к другу несовместимыми сторонами. И ничего нельзя было с этим поделать.
   
Катера скрылись за поворотом. Солнце еще лучилось, хотя напротив в небе появился блеклый круг. Набросок луны. Женщина все рыбачила. Зачем она так оттопыривает локти?!. Тут не нужны мягкие движения. Нужна хищная угловатость!.. Вроде бы все так, даже на червя плюнет, а получается фарс. Физиология!.. Другого объяснения бакенщик не находил. Иногда, положив удилище концом на воду, словно засовестившись, она поднималась к мужчине. Тщательно натерла ему торс каким-то кремом. Так и разрывалась между поплавком и потребностью приласкать близкого человека.

И его, бакенщика, жизнь походила на движение галсами.
Лавировал между скользкими валунами и отмелями. Часто в темноте. В ненастье. И всегда между двумя берегами. То и дело приходилось расталкивать бревна, льдины. Чалиться где нельзя. Иногда глушить натужно и бесполезно завывавший старенький движок, открывать машинный люк и в буквальном смысле с головой погружаться в ремонт.
Его ценили. И он старался. Немногие в их конторе так знали изменчивый фарватер, течения.

А для себя – и это его вторая, скрытая, жизнь – штудировал почти все, что находил в библиотеках о парусниках, яхтах…
И этот его загиб тоже был своего рода галсом. Непонятным для большинства. Непонятным жене. Уводившим куда-то в сторону.

Он так и не смог выбраться на нормальную глубину.  Стыдно признаться: ни разу не видел море. В конце концов плюнул на все и ушел на берег. Бывали всплески радости и откровенности в дружеском кругу, в общении с понимающими людьми. Но почти всегда они заканчивались привкусом перегара и неразрешимым вопросом: зачем все это? Да есть ли хоть какой-то смысл в его жизни?    
Ребенка вырастил. Ну не до конца… Зато помогал, как и положено, алиментами.
Дом построил. Оставил его жене и дочери.
Дерево посадил. Да не одно. Правда, продал спустя какое-то время мичуринский: надо ж было и ему заново обустраиваться.
О своем несостоявшемся капитанстве тоже, пожалуй, не жалеет. Следовало учиться дальше. А его мотало туда-сюда. Что вырос в детдоме? Так ведь не он один такой. Это судьба уготовила кому-то быть принцем, а кому-то нищим, одним родиться под пальмами, а другим в чуме…
Вот встанет река и начнется кое для кого муторный, как затяжное похмелье, межнавигационный период. А он будет при деле - переведут в котельную. Скоро на пенсию, но он, пожалуй, еще посмотрит, стоит ли бросать работенку.
Нет, жить везде можно. И у него не все такое уж серое, как мешковина. И счастлив бывал. Бакенщик расчувствовался. Почему-то неизменно одна и та же картина всплывала: он идет на виду у всех вместе с директором, ладонь директора на его голове… Сколько раз эта ладонь согревала!
А тогда, мальцом, он впервые вдруг ощутил в себе уверенность, силу. Понял, что не стоит так убиваться из-за мелочей. В дальнейшем, правда, без конца спотыкался. И по большому счету оказался недостоин высокого доверия. Бакенщик часто представлял, как бы они встретились сейчас, что сказали бы друг другу. Директор, конечно, уже не тот. Шелестит где-то, в своей осени, тростью. Да жив ли еще?
 
Бакенщик будто отключился. Как большой волной - всего накрыли мысли о любви, нежности…
Память вновь стали тревожить облики женщин. Тут уж он или ненасытный какой, или явно что-то упустил?
Да не рано ли он себя списал? Как на экране с бестолковой хроникой, увидел он ту палатку, где ждал после костра одну отчаянную девчонку. Заранее сговорились, что придет. И она пришла, уже поздно, разлепив полог. Легла в темноте, как на подушку, прямо на его голову и тут же стала похрапывать. «Нет, не нужен он ей: все-таки велика разница в возрасте», - промелькнуло тогда, обдав и воспоминания сладковатым винным духом, который она принесла с собой.

…Рыбалка у нее все равно не клеилась, а его стихией и вовсе не была. Он все чаще чиркал зажигалкой. Посматривал на часы. Затем спустился к ней, уже облаченный в куртку. Обнял, подойдя со спины, и она кокетливо выгнулась, покручивая тазом.

Завидую, что ли, подумал бакенщик. 
Да, пожалуй, его время уже прошло. А что в осадке? Боли в спине и суставах?.. Или это глупое подсматривание, простительное разве что подростку?..
Да нет же… Наблюдая за происходящим вокруг, он как бы сам в себя вглядывался. И радостно было ему узнавать во всем проявления одного и того же порядка. Всюду он видел солнечный, беспрестанный труд любви и ту красоту, которую в полной мере не дано было ему познать: «Вот какими на самом деле могут и должны быть отношения между мужчиной и женщиной».
Как жалко, что это все у него происходило не так, без такой силы взаимности, более обыденно, примитивнее. Отсюда и ощущение: и жил, вроде бы, а как бы и не жил. В вороньих криках ему слышалось и то больше настоящей, исконной правды. Сейчас от нехватки ее он просто задыхался.
 
А ведь был, был и у него тот заветный берег, не раз посещала мысль. Но какая-то странная. Как дальняя зарница или солнце в тумане.   
Просто он никогда не понимал женщин. Да и другие мальчики в их детдоме в будущих своих женах преимущественно видели и любили мать, а приходила мачеха. Девочки в женихах искали отца, а приходил отчим. За что же можно было его любить? Не за то же только, что он сам испытывал это чувство? Он совсем не умел быть ласковым. Но всегда ждал этого от своих партнерш. Сколько себя помнит, ему мешали замкнутость, стыдливость. Это определило характер, поведение. В итоге ни одна женщина до конца перед ним не раскрылась, не откликнулась на то, что таилось в душе. Да нужна ли она, душа, здесь кому-то? Что она такое? Как же прав поэт: «…плечи теплые хороши, земляника моя лесная, я не знаю ее души». А он своей серьезностью уподоблялся этому зажатому в себе, обидчивому господину, с его темными очками, иномаркой и совсем чуждой ему спутницей. Что их связывает? Что за любовь?..   
Может, там, куда их увез автомобиль, в уютной, зашторенной комнате, им будет лучше?..
 
Бакенщик вздохнул. Он уже давно ни в чем не винил ни бывшую свою жену, ни других женщин. Просто он и женщины изначально были на разных берегах. Большинство из них, уверен он, и сейчас пребывает в некой  летаргии, в заколдованном пространстве, так и не поняв, что их и мужчин разделила река. Вот она, тщета этой жизни!..
 
Бакенщик включил прожектор. Как-то машинально протянул руку к ружью и нащупал прохладную  ложбинку зарядной планки. Его указательный  палец отжал ее, мягко провалившись, потом снова и снова. Когда он не на дежурстве и рядом спит его теперешняя, наверное, уже последняя женщина, он иногда нежно, с тоской, как бы невзначай, трогает ее приоткрытые губы. И палец его погружается в них, так же вот, как в ружье. Достает до зубов и тихо по ним проводит. А она… продолжает спать.

Катера, очередная парочка… все ушло. В Лету кануло или в лето? Да нет, не ушло, не кануло - спряталось где-то в нем, в самой глубине. Стало частью его, бакенщика, бытия. Еще одной каплей, определявшей своим падением  новую точку отсчета.
 
Ворона не кричала. Даже утки он утром не увидел. Там, где были вдвоем мужчина и женщина, скомканно лежала тень. 
Из-за невысоких гор на том берегу уже высунулось солнце.
Бакенщик в упор смотрел на него, не смежая глаз. Говорят, смотреть на восходящее светило очень полезно. Вот он и смотрел, словно хотел понять его, слиться с ним. С этим главным, ни мужского, ни женского рода, режиссером всех событий, которые происходят на земле. Только на чудо и оставалось надеяться.

Он подставил солнцу ладони. Затем провел ими по лицу, ощутив легкое тепло.
Скоро солнце стало темнеть, чернеть, расплываться. Но он упорно, уже не в состоянии что-либо изменить, не отводил глаз. Противоположный берег с его растительностью исчез. Теперь он видел только воздух, который весь сиял и сверкал пудрой испарений. Она столбами поднималась от речной поверхности. Но происходило это уже как бы в глубине мозга. В этой искрящейся, безжалостно растворявшей его изнутри стихии, которую про себя бакенщик назвал плазмой, крутили карусель, чиркая по воде крыльями, несколько белых чаек.
Их игра, вероятно, и была той самой, недоступной ему, правдой…
 
2006 г.