Деревенька моя

                ДЕРЕВЕНЬКА МОЯ


   Я родилась и выросла в городе, с гордостью называя себя «центровой девчонкой». Но со временем, с возрастом, вдруг поняла, что почти все самые добрые и милые сердцу воспоминания о детстве у меня связаны с деревней.
   Бабушка Маня, мамина мать, жила в деревне с весёлым названием Починки. Кто там что починял, об этом история умалчивает. Сейчас на карте области это место называется «Урочище Починки». Лет тридцать назад деревня прекратила своё существование.
   Мне снится до сих пор слегка покосившийся дом в три окна по фасаду, «по лицу», как сказала бы бабушка. Невысокое крылечко, лавочка под окнами. Речка Утьма с вкусной, чуть коричневатой, но очень прозрачной водой. По берегам речки обильно росла ольха, может быть, благодаря её коричневому соку, вода имела такой цвет. И, наверняка, поэтому речка была названа Утьмой. Местами речку и курица вброд перейдёт, как говорится. Водица бежит, журча, по цветным камешкам, нет-нет, да и прошмыгнёт по мелководью серебристая рыбёшка, но кое-где  речка довольно глубока, с тёмной и таинственной водой и медленным течением, с угадывающимися под водой водорослями и вынырнувшими из-под неё яркими жёлтыми шариками кубышки.

   Каждое лето нас с братом родители отвозили в Починки с заданием насушить и насолить грибов, наварить варенья земляничного да малинового. Ну, и бабушке помогать: огород полоть и поливать, сено скошенное сгребать да убирать.
 Трудовая повинность не из лёгких. Кроме грибов, конечно! «Тихая охота» до сих пор любимое занятие у нас с братом. Только промыслом сим занимаемся мы теперь в других местах. Далеко, ох, далеко от города находится «урочище Починки».

   Первое время ходить до деревни приходилось по 12 километров от села Ильинского, до которого добирались автобусом с пересадкой. И ничего, ходили! Мы, детвора, не обременённые ношей, поначалу весело бежали впереди родителей, но в конце путешествия брели, еле передвигая ноги. Позже к селу Титову была проложена хорошая дорога и пущен по ней автобус. Идти до Починок оставалось всего 3 километра. Сначала чистым полем по петлявшей по нему дороге. Потом тропкой через лужок, которая через сотню метров ныряла в лесок. Почему-то этот лес называли рощей, хотя берёз там почти не было, а были осины, черёмуха, орешник. Здесь дорожка делала такие выверты, обходя препятствия в виде глубоких луж или поваленных деревьев, что становилась чуть не вдвое длинней!
   И вот, наконец, впереди появлялся просвет и, выйдя из рощи, путник видел впереди за полем весёлые крыши починовских домиков, двумя рядами сбегавших по пологому склону к Утьме. Стен почти не было видно, они утопали в кустах сирени и смородины, прятались за развесистыми кронами яблонь и черёмух.
   Перво-наперво, мы с братишкой обозревали открывшееся поле. В разные годы оно было засеяно то пшеницей, то рожью, то ячменём. Но особую радость детям доставлял горох! Паслись там «всем агулом», хотя у каждого в огороде был горох, куда слаще этого!

   Бабушка встречала нас всегда, радостно ахая! В избе пахло свежим хлебом, молоком и мёдом. Хлеб баба Маня сама пекла в русской печке.
   Ловко орудуя ухватами, она извлекала из печи, утомившиеся в ожидании едоков, щи в чугунке, картофельник на сковородке. На третье – по выбору: чай, молоко или квас собственного приготовления без всякого покупного сусла.
   После обеда состоялся обмен новостями: городскими – на деревенские.
   А потом мы бежали на улицу, к друзьям и гуляли допоздна. Возвращались уже в темноте. На столе под салфеткой нас ждали: кринка молока, чеплажка мёда и мягкий, душистый бабушкин хлеб.
   Засыпали мгновенно под лёгкое похрустывание подушки, набитой сухой осокой. Осокой же были набиты и тюфяки. Бабушка специально для этого косила её у ручья, сушила и приносила домой огромную, но лёгкую вязанку, которая называлась «беремя».
   Утром побудка состоялась часов в девять, если не было запланировано похода в лес. Но уж, если собирались по ягоды, вставали в шесть, чтоб вернуться до зноя. Бабушка посмеивалась: «Гулять – гуляй, да дело знай!».

   В лес, за Утьму,  ходили сначала только в сопровождении взрослых, особенно на дальние сечи. Сечами называли вырубки, на их широких пространствах уже на следующий год появлялась земляника в больших количествах, крупная, душистая. Малина же и черника росли почти повсеместно. За клюквой и гонобобелем ходили на дальнее болото. Лет с десяти нас с братишкой уже отпускали в лес одних. Но без «подгонялки» ягод было больше съедено, чем собрано. Всё-таки сбор ягод для детворы – муторное дело. Другое дело – грибы! Не обязательно было тащиться в лес в рань раннюю, в любой зной в лесу было прохладно. Грибные места были у нас свои, любимые.
   Каких только грибов не было в наших лесах! И царь всех грибов – белый, и красноголовый подосиновик, и всех оттенков коричневого цвета – подберёзовик, и лисички, и розовые мохнатенькие волнушки.
   Баба Маня сушила наши грибы в печке, на противнях, покрытых рядами толстых соломин. Солила в специальной, запаренной с можжевельником кадушке.

   Ещё одно любимое занятие было у нас – рыбалка. Удочки имели все, и пацаны и девчата. Удилища были не очень длинными, речка-то не широкая! Червей копали на задворках дома, а то и на ручейников ловили. Высмотрев в неглубокой воде стайку пескарей, осторожно подводили наживку к носу самой крупной рыбки и ждали. Клевала непременно! В глубоких местах ловить было ещё интересней. Наловив  пескарей, прямо на берегу разводили костёр и варили уху в прихваченном из дома котелке. Картошку, соль и хлеб приносили с собой. Как же вкусно было!
   Водилась в Утьме рыбка и покрупнее. Бывало, мужики с бреднем шли прямо по реке, ширина бредня как раз соответствовала ширине речки. Двое тащили бредень, а один шёл впереди с большой дубиной и тыкал ею под берег. Попадался голавль и щука. А мы бежали по берегу, с интересом наблюдая за этим действом.
   
   А как хороши и веселы были деревенские праздники! В городе таких не было вовсе: Троица, Петров день, Кириллова память – наш престольный праздник.
   Накануне в доме наводился порядок: обметались потолки, мылись окна, перетиралась чистым полотенцем посуда в горке, добела натирался дресвой некрашеный пол с помощью старой галоши или веника – голика, и обмывался затем  горячей водой. Потом на чистый пол раскатывались домотканые дорожки.
   В каждой избе пахло пирогами. На Кириллиху приходили гости из соседних деревень, приезжали из города. Расходились по домам к родне или друзьям, а потом собирались все вместе у какого-нибудь дома и отплясывали бойко и весело Камаринскую или кадриль, пели частушки и «страдания». Мы, дети, конечно же, крутились рядом, осознавая всю важность происходящего.

   С течением времени всё меньше домов оставалось в деревне: старики «прибирались», молодые уезжали в город или в соседние сёла, перевозя крепкие срубы на новое место, бросая старые или продавая на дрова. Стариков стали забирать на зиму в город, скотину распродавали.
 В восемнадцатилетнем возрасте я в последний раз навестила свои милые Починки. Жилых осталось только два дома на разных концах деревни, и то только на лето становились они жилыми. Электричество тогда уже было отрезано, пользовались мы керосиновой лампой.
   Больно было смотреть на умирающую деревню. Бабушке тогда было 74 года, она тоже прощалась с Починками навсегда. В городе она прожила ещё 11 лет.
   В то грустное лето родились такие стихи:

    Мне б рукой дотронуться до неба,
    Мне б погладить крылья облаков.
    Пробежать, росу сбивая, мне бы
    По ковру ромашковых лугов.
    Мне б с разбега в речку окунуться,
    Мне б до зорьки слушать соловья,
    Мне бы с ласточками ввысь взметнуться,
    Чтобы сверху оглядеть поля.
    Мне б в лесу на солнечном припёке
    Земляничник новый отыскать
    И в лукошко прямо у дороги
    Ягоды горстями собирать.
    Мне б в родник прозрачный поглядеться,
    Мне б сплести венок из васильков.
    Навсегда моё осталось детство
    Среди этих солнечных лугов.
    Позабыть про все печали мне бы,
    Утонуть в лазоревых мечтах.
    И всегда бы видеть чистым небо,
    То, что у тебя сейчас в глазах!