Шутка. Или страх как источник вдохновенья

Майской ночью с пятницы на субботу, неважно какого числа, по загородному шоссе, освещённому полной луной и собственными фарами, мчался новенький «Мерседес», которым легко и изящно управлял модный писатель Борис Домарин. По пути он непрерывно размышлял, пытаясь найти нужные мысли и подавить ими смутные сомнения. Накануне он оторвался от романа, дававшегося ему крайне медленно, мучительно… Работа безнадёжно застопорилась на кладбищенском эпизоде, в котором он никак не мог передать «животный страх», охвативший главного героя. Борис бесполезно пытался пробиться сквозь заросли штампов, избитых эпитетов, примитивных метафор, убогих сравнений, которые не пропускали и угнетали его своими «серыми могильными крестами», «оплывшими свечами», «примятыми одуванчиками» и «божьей коровкой, неуклюже выползавшей поближе к небу». Ему казалось, будто всё это уже было описано в каких-то бездарных и пошлых романах, что всё пропитано неправдой и ненатуральностью. И когда, наконец, он признал, что созданное им не вызывало страх, а больше походило на его пародию, на ШУТКУ о страхе, то тут же покинул свой уютный кабинет с книгами, кожаным диваном, письменным столом, сросшимся с антикварной лампой под зелёным абажуром, толком ничего не объяснил жене и уехал… Куда, зачем? Он и сам точно не знал. И лишь на одном из стремительно бежавших навстречу километров, - не имеет значения на каком, - в его сознании родилась и успешно разместилась несколько громоздкая формула, определявшая цель его внезапного путешествия: «Я ЕДУ ЗА ПОРЦИЕЙ СТРАХА, КОТОРЫЙ ПРОЧУВСТВУЮ, ОПИШУ И ТЕМ САМЫМ ИЗБАВЛЮСЬ ОТ УЖАСА ПЕРЕД СВОЕЙ НАСТУПАЮЩЕЙ ТВОРЧЕСКОЙ СМЕРТЬЮ».

В этой формуле просвещённый читатель непременно заметит явный психоаналитический оттенок и сразу же догадается, что спешил Борис Домарин в своё детство.

Определившись с целью, он вдруг почувствовал, как отступили сомнения, успокоился, взглянул на ситуацию глазами профессионала и тут же увидел в ней сюжет своего будущего рассказа под названием «Шутка. Или страх как источник вдохновенья». Борис совсем расслабился и погрузился в приятные воспоминания о детстве, о своей деревне, где родился и вырос и куда сейчас торопился на своём недавно приобретённом «Мерседесе».

 Собственно, ехал он не столько в деревню, сколько на её окраину, где по правую сторону полевой дороги, ведущей в соседнее село, расположилось кладбище. Именно возле него он когда-то с товарищами пугал запоздалых прохожих пустыми тыквами, светившимися вырезанными круглыми глазницами, каплевидным носом и большим, как у Щелкунчика, прямоугольным ртом. Домарин вспоминал, как однажды на спор решил пройти ночью через кладбище и как, едва оказавшись среди могил, испугался и бросился назад… Сейчас он ехал на то самое кладбище, чтобы снова испытать тот ужас, а заодно и выиграть проигранный когда-то спор.
 
И всё-таки загадочное это явление – наши воспоминания. Они призрачны и реальны одновременно. Так же, как и мечты, они выстраивают наше настоящее, и чем ближе мы к старости, тем большее место в жизни занимают. Однажды наступает момент, когда о воспоминаниях можно сказать, что это мечты о прошлом. А ещё они могут как возбуждать, так и убаюкивать. Возможно, именно это их последнее свойство и послужило причиной постепенного засыпания писателя Домарина. Трудно сейчас сказать когда – в воспоминаниях или уже во сне – перед Борисом выплыло чуть косоглазое лицо Крамарова и, то ли шутя, то ли всерьёз, произнесло: «А вдоль дороги мёртвые с косами стоят. И тишина…»