Меня убили

  Меня убили. Сначала меня. Потом этих шестнадцатилетних ребят. Убили своей недоверчивостью, поспешностью и глупостью.
  Им, видите ли, нужно было перепроверить факты! Какие, скажите на милость, факты?! Я привез им факты - привез пробы грунта, воздуха, нам даже удалось найти каплю воды на той полностью обезвоженной планете... И мне удалось выжить. А те, кто был  со мной... Мне страшно об этом вспоминать. Они таяли, как воск, один за другим, неизвестно от чего. Как тает свеча на моем  столе. Тает. Скоро растает совсем. Рядом лежит пистолет - теперь уж наверняка. В первый раз меня убили, когда погиб весь экипаж космического корабля. Четверо здоровых жизнерадостных мужчин - моих друзей. Штурман, инженер, эколог и капитан.  Их глаза преследуют меня повсюду. А что я мог сделать? Мог! Мог, черт возьми, ведь я же врач! Я врач... Плохой врач. Хороших врачей не лишают практики, как лишили меня, после того, как я вернулся из той экспедиции. Один, без экипажа...

  Мы приземлились на недавно найденной планете. Предварительные пробы показывали отсутствие радиации и достаточность кислорода, почти все параметры совпадали с земными. Нужно было всего лишь взять пробы грунта, воды и воздуха, да сделать снимки. Но с водой оказались проблемы - её не было. Мы облетели почти всю поверхность планеты, но ничего не обнаружили, хотя влажность в воздухе присутствовала. И не только влажность. Весь воздух, вся атмосфера казались чьим-то одним большим дыханием. Под ногами иногда медленно вздымалась почва, потом также медленно опускалась. Меня приводило это в какой-то благоговейный трепет, но ребята отнеслись к подобному проявлению чувств с иронией, и смело закрепили небольшую буровую установку. Начали бурить. Бур вошёл в почву, словно игла в тело человека. На поверхность выступило немного жидкости желтоватого цвета. Штурман наклонился, набрал этой жидкости в пробирку. Эколог и капитан находились рядом с ним. Бортинженер осматривал обшивку корабля - мы попали под небольшой метеоритный дождь. Я всё время оставался возле корабля, готовый в любой момент броситься на помощь. И, хотя видимой опасности не было, мне постоянно казалось, что мы находимся в пасти огромного чудовища. Я пытался отвлечься от навязчивых мыслей и разглядывал необыкновенно фиолетовое небо и зеленоватый диск солнца. Но вдруг свободное дыхание воздуха прекратилось, и он задрожал. Задрожала и почва. Словно от боли. Всё остальное случилось очень быстро. Я вижу это снова и снова: капитан, приняв пробирку от штурмана, направляется к кораблю; штурман и эколог, видимо, решили ещё немного углубиться в недра этой планеты, но вдруг начали таять, и над ними появилось слабое зеленоватое свечение - две пары огромных глаз с непониманием и надеждой смотрели на меня; следом за ними, не дойдя метров двадцать до корабля, начал таять и капитан - странное зелёное пламя охватило и его. Я окаменел и не мог сдвинуться с места, вцепившись в поручни и наблюдая эту картину. Бортинженер кинулся к капитану, принимая из его горящих рук пробирку, и тут же бросился к кораблю. Он уже добежал. Он уже взялся за поручни. Мы уже тянули друг другу руки... Но зеленое пламя охватило и его. Он горел, как сгорает свеча. Неимоверными усилиями он кинул пробирку мне под ноги и исчез совсем. Последними таяли глаза - они стали огромными, как телеэкраны, и в них пронеслась вся жизнь этого храброго человека. Не знаю, может быть, мне показалось, но эти глаза кричали о том, чтобы я спасался. И я спасся. Я вернулся на родную планету, где людей сжигают не непонятные явления, а неверие и ядовитые насмешки.
 
  Потом была комиссия, на которой разбирались обстоятельства дела. Несколько десятков седовласых старцев сверлили меня глазами, буравили едкими вопросами, давили своим якобы непоколебимым авторитетом. Когда они последний раз были в космосе? Многие - никогда, а те, кто и был, летали ещё тогда, когда космические корабли едва-едва достигали Красной планеты. Они винили меня в смерти товарищей, но их глаза были пусты и холодны - им плевать на человеческие жизни, их долг - осуждать. В чём моя вина? Я хороший врач, но я не смог бы им помочь. Я верный друг, но я не сгорел со всеми вместе. Я люблю свою страну, но страна в лице этих старых маразматиков мне не верит. В пробах, привезённых мной с той злосчастной планеты, не обнаружили ничего сверхесстественного, потому я признан лжецом. Меня уничтожили и растоптали. Меня убили,а туда, откуда не вернулись мои друзья, отправили команду шестнадцатилетних мальчишек. Космическая практика - дело серьёзное, но не ценой человеческих жизней. Они будут сгорать, а я через миллионы километров буду видеть их глаза и буду умирать раз за разом. С каждым из них. Вернётся ли хоть один? Или растают все? Как тают свечи...
  Свечи... Они так похожи на наши жизни! Их нужно зажечь, чтобы они горели, и они начинают медленно плавиться и тают, тают... Их пламя завораживает. Сегодня, наверное, никто и не знает, что такое свеча, но мне повезло - мне досталось от отца несколько коробок со свечами и семейная легенда о том, что когда-то очень давно мой прапрапра... дед держал свечную фабрику. Наверное, это звучит странно, но в те времена люди не могли обходиться без свечей. Свечи выпускались самые разные по цвету, запаху, конфигурации. Мне всегда нравилось смотреть на пламя и растворяться в его горении. Но сегодня огонь свечи и игра света и тени не радуют меня, не ласкают моё воображение - сквозь них я вижу совсем другую картину...
  Мысли скачут одна на другую, взор блуждает со свечи на лежащий рядом пистолет. Волнуясь, колышутся тени. И за всем этим во всю стену - глаза моих друзей, сгорающих неизвестно от чего на далёкой чужой планете, и мальчишки-практиканты... Вернётся ли хоть один из них? Хоть один...
  Я не могу с этим жить. Я должен был остаться там вместе со всеми, а не выслушивать оскорбительные речи и не слышать за спиной тяжеловесные насмешки.
  Рука легла на прохладную сталь пистолета. Пламя нервно колыхнулось. Ещё немного - и догорит  последняя свеча на этой планете, а может, и во всей Вселенной. Я долго берёг её. Всё не было подходящего случая, чтобы сжечь последнюю реликвию нашей семьи, и вот теперь такой случай представился. Мы погаснем вместе - я и прекрасный отблеск прошлых столетий.
  Рука сжала пистолет, уверенно оторвала его от стола. Осталось немного.
  Говорят, что в прошлом люди были романтичными, доброжелательными и искренними. В Большом Вселенском Словаре есть определения этих не очень понятных нам слов. Я их читал - они помечены значком "абстракцизмов". В наше время диагноз "романтик" ставят психически больным людям, а такой термин, как душевнобольной, напрочь исключён из всех медицинских книг, потому как точно доказано, что душа - это абстракцизм, и болеть не может.
  Все свои сознательные годы я тайно от всех жёг свечи и любовался ими. Я был хорошим врачом и знал, что я романтик. Меня убили до того, как я родился, - убили, когда убивали дух прошлого, когда перекраивали книги и переписывали словари. Мои современники твёрдо знают, что слово не может убить - убить может пуля, но они не знают, что пуля убивает уже после того, как убило слово.
  Последнее колыхание огня - один миллиметр до смерти. Странное сравнение пришло в голову: один миллиметр равен пяти секундам - скажи кому, упекут на спутник Дураков. Четыре... Три... Два... Один...
  Меня убили....