Побег. Часть вторая

                «До свиданья, друг мой, до свиданья!»


Накануне отъезда Екатерина Константиновна долго была в храме: просила прощения, прощалась, плакала возле образа Святой мученицы царицы Александры.
Вся жизнь была накрепко связана с этой церковью: венчание, проводы в последний путь дорогих людей, Танечкино крещение и даже – освобождение из тюрьмы.
И вот уже стало легче, словно небеса благословили неотвратимый отъезд, и купол с евангелистами просветлел солнечно.
Вышла на Лермонтовский. Оглянулась, чтобы в последний раз полюбоваться уютной майоликой и ослепительным блеском крестов.
Пришла домой поздно (Татьяна уже начала волноваться) и долго не могла заснуть, спрятав белую ночь за занавесками.

Ночью пролился дождь, и утро встретило прохладой, блестящей зеленью и быстро высыхающими лужами, в которых торопились выкупаться воробьи.
Екатерина Константиновна боялась долгого прощания и просто говорила каждому несколько слов любви и обещания писать; напоследок по-русски троекратно целовалась.
Пришли почти все Николаевские, отец Михаил Чельцов и, конечно же, Мария Михайловна. Почему-то в памяти об этих людях остались запахи.
Марию Михайловну сопровождал аромат травяных духов, которые графиня очень любила: как будто полем пахнуло.
Ряса Михаила Павловича Чельцова хранила запахи ладана и воска, а батюшка Михаил Николаевский по-домашнему пах пирогами.

А тут уже Кильчицкий занёс в такси чемодан Екатерины Константиновны и саквояж Татьяны Ивановны.
Татьяна села в автомобиль быстрее всех. «Значит, рада, что уезжаем», - с грустью подумала мать.
Неожиданно подошёл отец Михаил Николаевский и вручил открытку с видом на храм царицы Александры – ещё дореволюционную. Навернулись слёзы: «Какой чудный подарок!»

Когда такси покатилось, набирая скорость, - всё оглядывались на дорогие лица.
А провожающие крестили в спину и утирали глаза.
Последний раз ехали по любимому городу и  смотрели на знакомые дома как будто впервые: внимательно, запоминая.
Татьяна вдруг сказала:
- А я вчера была в магазине. Видела туалетное мыло с названием «Мцыри».
Екатерина Константиновна недовольна:
- Какая пошлость!..
Дочь улыбается:
- А мне кажется – смешно.
Кильчицкий промолчал, а мать снова подумала: «Как Таня хочет уехать…»
Попалась навстречу колонна  красных курсантов, марширующих с песней:
- Белая армия, Чёрный барон,
Снова готовят нам царский трон.
«Что же: у «товарищей» и новых песен нет?»
Топают ногами, как слоны:
- Так пусть же Красная,
Сжимает яростно…
Память графини хранила множество торжественных маршей с песней.
Особенно запомнилось, как в Уссурийской дивизии один полк «хватил» вовсе и не кавалерийскую песню, довольно старую:
Солдатушки, браво-ребятушки,
Где же ваша слава?
Наша слава – Русская держава,
Вот где наша слава!

Проезжали по Литейному мосту.
Татьяна сказала, показывая за ажурную ограду:
- Посмотри, мама, какая голубая Нева.
И правда: глубокая, быстрая Нева чаще всего имеет вид хмурый, неспокойный.
Вода – либо тёмно-синяя, либо – серая, посечённая мелким дождём.
Екатерина Константиновна подумала: «Значит и у Петербурга есть голубая кровь, бегущая по бесконечным речкам, каналам и канавкам».
«До свиданья, друг мой, до свиданья!»
Разве повернётся язык сказать Петербургу: «Прощай»?


                Финляндский вокзал


Такси свернуло направо и резко затормозило перед очередью из автомобилей.
Шофёр, молодой вихрастый парень, вылез из машины и принялся высматривать,  в чём дело.
-  Здесь недалеко, -  говорит Кильчицкий, взглянув на счётчик. – Мы пойдём пешком.
Спустя минуту, идя по улице, он замечает табличку на доме:
- Улица Комсомола? Как же она называлась раньше?
- Симбирская, - отзывается графиня. – Однажды мне показалось не случайным, что Ульянов приехал в Петроград на улицу с названием города, в котором родился. А сейчас мы выйдем на площадь самого товарища Ленина.
Наконец стало видно, что мешало автомобилям: от вокзала к Неве двигалась шумная костюмированная процессия.
Ехали грузовики с гигантскими картинами и плакатами в духе РОСТа, в пританцовывающей толпе несли транспаранты, под завывание нещадно фальшивящего духового оркестра шли ряженые.
- Что это за чертовщина? – возмутился Кильчицкий.
- Это – антиклерикальный карнавал, - пояснила графиня, - прогрессивная форма борьбы с религией.
- Идите за мной, не отставайте, - приказал Кильчицкий и принялся прокладывать путь чемоданом.

Одна картина на грузовике изображала злого бородатого деда с кольцом над головой, который грозил кулаком буквам СССР.
На другой Георгий Победоносец с копьём наперевес скакал прочь от огромного красного рабочего.
Шли черти, почему-то тоже красные, распевая под гармошку на мотив «Мы кузнецы, и дух наш молод»:
И вот сейчас, когда старухи
Поклоны бьют у алтарей,
Мы молоды! Мы сильны духом, - 
Сожжём небесных всех царей!
Были тут и традиционные персонажи: поп с редкой, но длинной бородой из мочала; буржуй во фраке и цилиндре с набитым ватой животом и увешанный аксельбантами, как веригами, белогвардеец с огромным допотопным палашом у пояса.
Вся людская масса двигалась к памятнику Ленину, где синеблузники уже складывали замысловатые фигуры из человеческих тел.
   
Екатерина Константиновна только раз видела этот памятник вблизи, и он её удивил.
Вождь мирового пролетариата стоял на башне броневика с расщеплённым дулом пушки.
Фигура располагалась спиной к вокзалу и указывала рукой за Неву - на старый город, будто звала к штурму.
По замыслу архитектора, памятник напоминал о выступлении Ленина перед рабочими, но рот памятника был закрыт.
Иван Андреевич со спутницами уже пробился ко входу в вокзал, когда мимо них прошла группа людей со злыми, «некарнавальными» лицами.
Они несли бумажный плакат «Смерть оппозиционерам и уклонистам!» и выкрикивали: «Смерть!»


                Проверка


На перроне было заметно тише, хотя визгливые звуки оркестра долетали и сюда.
Ярослав Владимирович Тульев оказался крепким мужчиной лет сорока семи, с бородой и слегка вьющимися тёмными волосами.
Он отчего-то сразу же вызвал симпатию у графини и, судя по всему, понравился Тане.
Тут же попрощались  с Иваном Андреевичем, который пожелал им добраться без приключений, с Божьей помощью.

Войдя в купе, Тульев задёрнул занавески, скрыв от глаз стоящего поодаль на перроне Кильчицкого. 
- Скоро будет проверка документов, - предупредил Ярослав Владимирович и оказался прав. Только расставили вещи, как дверь отворилась, и в проёме показался проверяющий с двумя красноармейцами.
Изрытое оспинами круглое лицо с тонкими губами сразу не понравилось графине.
Проверяющий сравнивал фотографию в паспорте с лицом, словно хотел найти несоответствие. Видно было, что Татьяна сильно напряжена.
- Почему вы находитесь в этом купе? – спросил проверяющий Тульева, воткнув в него взгляд.
- Потому что здесь моя жена и дочь, - развёл руками Тульев.
Тогда проверяющий взял его паспорт и начал рассматривать фото так, как будто был уверен, что усы и борода – накладные.
- Вы служили когда-нибудь в Семёновском полку? - вдруг спросил он. Графиня похолодела: «А вдруг служил?..»
Тульев неожиданно рассердился. Он протянул какую-то бумагу с печатью и зарычал:
- Молодой человек. Здесь русским языком написано, что я представитель советского торгпредства, командированный в Финляндию по делам работы.
Проверяющий как-то ощерился, но, прочитав бумагу, вернул вместе с паспортом.
Медленно выходя из купе, он продолжал вглядываться в лицо Тульева.

Ярослав Владимирович закрыл дверь купе и раздвинул занавески: это был знак, что проверка закончилась.
Все увидели капитана Кильчицкого, который в этот жаркий день был в светлом пиджаке.
Он закурил, чего никогда не делал при дамах, чуть заметно кивнул и пошёл в сторону вокзала.


                Вот и всё…


Поезд тронулся почти бесшумно.
Екатерина Константиновна увидела, что над длинным депо растянулась бесконечная красная материя: «Да здравствует рабоче-крестьянская...»
Графиня отвернулась.
Таня достала из саквояжа книгу и принялась читать.
Мать заглянула из любопытства: оказалось – «Митина любовь» Бунина, одно из первых изданий.
«Где она его в доме нашла?» - думает Екатерина Константиновна.
 
После вежливого отсутствия зашёл Тульев, - узнать, как устроились, и выпить вместе дорожного чаю из позвякивающих стаканов.
- Я вас узнала во время проверки, - говорит графиня, – хотя с бородой это было нелегко. Однажды мы виделись с вами на офицерском балу у Кирилла Владимировича - нас познакомил Иван Иванович, Танин отец. (Таня с любопытством смотрит на спасителя).
- Я вас тоже помню, Екатерина Константиновна. Вы – такая яркая женщина, - вас невозможно забыть.
- А знаете, почему я запомнила? - улыбается графиня. – У вас былинное имя – Ярополк Владимирович, и литературная фамилия – Тушин. Вы, ведь, - капитан?
- Да, я – капитан. Этот молодчик-проверяющий служил в Семёновском полку, когда начались расправы над офицерами. Я его тоже не забыл.
Графиня радуется, что угадала:
- Так, может быть, ваш предок был прототипом толстовского капитана Тушина?
- Увы! Мой прадед, Афанасий Лукич Тушин, погиб ещё под Смоленском: он не сражался под Аустерлицем, и ему не довелось защищать Москву.
- «Да, были люди в наше время», - задумчиво произносит Екатерина Константиновна.
Помолчали. Каждый вспомнил своё.
В голове крутилась знакомая перекличка колёс: «Куда-куда?.. Куда-куда?..»

- Вот и всё!.. – вдруг сказала Таня, и все посмотрели в окно.
По стеклу пробежали капли.
Сперва – случайные, потом – крупнее и чаще, и – потекли потоком, не сдерживаясь.



                Письмо


        февраль 1931-го, Париж

Это была Танина идея -  сходить на Вертинского.
Екатерина Константиновна не жаловала кабаретные песенки, но к Вертинскому относилась благосклонно: его шансонетки были маленькими сценками из жизни, которую она помнила и хорошо знала.
Последний раз довелось послушать ещё до революции в «Палас-театре», - ходили вместе с Марией Михайловной (тогда – просто Машей).

К парижской погоде было трудно привыкнуть: скучный, дождливый февраль без снега.
В фойе маленького театра оказалось много знакомых лиц.
Почти, как тогда – в Петрограде, только все были постаревшие, подуставшие от жизни.
Графиня думала, что песни Вертинского развеют пасмурное настроение, но - не вышло.
Это был уже не тот Вертинский, певший про кокаинетку и парижские балаганы.
«Проводы погибших юнкеров»,  «Маленькая балерина»  кололи в самое сердце.
Ещё только началась «В степи молдаванской», как навылет ранили слова «И печально глядит на дороги у колодцев распятый Христос».
Но когда он спел: «И российскую горькую землю узнаю я на том берегу», зал зарыдал.
 
Графиня вышла в фойе.
К ней приблизился незнакомый человек, по выправке – офицер, и объяснил, что у него есть письмо для Екатерины Константиновны, доставленное из «Советов» с оказией.
Не следовало читать письмо на глазах у посторонних (у ГПУ везде были агенты), поэтому пришлось потерпеть до дома.
 

Отрывок из письма Нины Николаевской:

…Дорогая наша Екатерина Константиновна. Пишу Вам и плачу.
Вы уже знаете, что папа, Юрий, Мария Михайловна и отец Михаил после известных событий попали в тюрьму.
После года их мытарств по темницам у нас ещё оставалась надежда на то, что их выпустят: ведь они ни в чём не виноваты.
Как могли, мы пытались просить за них у советской власти, но тщетно.

Недавно пришли злые вести: нам отписали, что Юрия отправили на Соловки, а остальных  приговорили «к высшей мере социальной защиты».
Мама несколько дней не могла встать – боялась поверить в свершившееся.

Расстреляли наших дорогих в Рождество Христово – 7 января.
Иван Андреевич Кильчицкий рассказал нам о судьбе Вашего знакомого - Ярополка Владимировича Тушина: в те же дни он был застрелен, когда переходил финскую границу.
Мы все молимся об упокоении душ невинно убиенных…
 
 
                Вечная память


Заснула Екатерина Константиновна только под утро.

…Храм Святой мученицы царицы Александры заботливо убран к Рождеству: за образами виднеются ажурные снежинки, на восточной стене висит большая Вифлеемская звезда, алтарь украшен переплетёнными еловыми ветками с золотыми и синими шарами.
Праздничный звон прокатывается над проспектом поручика Лермонтова, сзывая прихожан с высоты стройной колокольни.
Графиня знает, что на улице снежно и морозно, но присутствующие одеты так, будто собрались праздновать Рождество Христово дома.
Чувствуется, как свечи в руках у прихожан согревают воздух.
 
У алтаря в зелёном с золотом стихаре дьякон Юрий Николаевский поёт «Свете тихий».
Он держит в руках образ мученицы царицы Александры, ему согласно подпевает хор.
По обе руки от Юрия стоят капитаны Тушин и Кильчицкий в полевой форме; они придерживают левой рукой фуражки, причём Тушин – как прежде – без бороды.

В маленьком приделе оба отца Михаила в простых чёрных рясах раздают детишкам золотых ангелочков, сделанных руками дочек батюшки Михаила Николаевского.
К Екатерине Константиновне подбегает десятилетняя Таня и громко шепчет «по секрету»: «Мама! Серёжа Кильчицкий подарил мне своего ангелочка!!»
Счастливая, она протягивает руку с двумя лёгкими фигурками и косится на мальчика с ясными глазами и лёгкой улыбкой.
Он - в матросском костюме и кого-то необыкновенно напоминает.

«Где же жена Кильчицкого?» - ищет глазами графиня и видит возле капитана женщину в пурпурном вечернем платье и такого же цвета платке.
Женщина улыбается ей, и оказывается, что это – молодая Мария Михайловна.
Она берёт за руку Серёжу и идёт в центр храма, где уже стоит стул.
На стул забирается подошедшая Таня, - сегодня она в пышном белом платье, а на голове поверх покрывала – игрушечная диадема.
Хор стихает и в каждом уголке церкви слышен звонкий детский голос.
Что-то совершенно неожиданное и, в то же время – до боли знакомое:
«Да, были люди в наше время –
Могучее, лихое племя…»
На стенах, украшенных византийским орнаментом, видны красные и синие отсветы цветных  окон.
Течёт, переливаясь, живое золото окладов, лампадок, свечных огней.
«Плохая им досталась доля:
Немногие вернулись с поля…
Не будь на то Господня воля,
Не отдали б Москвы!»
Дьякон поднимает над собой икону и вдруг поёт по-шаляпински глубоко, пробирая до дрожи: «Со святыми упокой!..»
Екатерина Константиновна поражена в самое сердце и вскрикивает:
- Это – ошибка! Сегодня – праздник!..
Но весь храм подхватывает, и звуки растут, поднимаясь вдоль стен:
«…Христе, души раб твоих…»
Поют, став навытяжку, Кильчицкий и Тушин; подняв свои наперсные кресты с каменьями, поют отцы Михаил Чельцов и Михаил Николаевский, а из глубокой заоконной тьмы вдруг появляются оранжевые лучи предутреннего солнца.
 Поёт молодая Мария Михайловна, и графине чудится, что от неё пахнет полем, омытым дождём; подняв бровки, старательно выводит Танечка в белоснежном платье.
Чистым дискантом пронизывает пространство Серёжа Кильчицкий, а свет уже спускается  к людям, и иконы отвечают ему радостными отблесками.
«Но жизнь бес-конеч-ная!» – выпевает хор, и слова русской молитвы летят вверх.
В купол.
Навстречу солнцу.

……………………………………………………………………………………………………………
Закрыли храм в августе 1933 года.
В 1938 году церковь во имя Святой Мученицы Царицы Александры была взорвана.