Шахид

               
                «В страданье ближнего есть, что то веселящее…»
               
«...затем  моментально полыхнуло. Почти без звука. Звук только тронулся, но сразу отдалился и отхлынул вниз. Одно зрение, сделав кульбит, отскочило и зависло над землёй, колыхаясь и не находя привычной опоры тела. Звук так и остался внизу, он расплёскивался во все стороны, без сочувствия перемешиваясь с дымом и кусками розового парного вещества. Всё клубилось и перелетало вверх и вниз и слева направо.
       Зрению вдруг стало скучно видеть это, его потянуло куда-то. Мир обернулся, на секунду появились невиданные звёзды, и луна, полная неведомым человеку благом, понеслась навстречу зрению.
       Шахид Мархумудай Аберканович Тызлокуев умер. Навсегда.


   
                ГЛАВА ПЕРВАЯ               

                Как стать шахидом.               
   

                               
    Как это здорово! А!? Я всё ещё во тьме, а сквозь тонкую плёнку век пробивается  розовый свет. А почему? Потому что кровь течёт внутри век, и белый свет, толчёным мелом пройдя сквозь веко, розовым становится. Думать об этом приятно, особенно глаз не открывая. Так, сквозь плёнку розовую видится, будто всё неприятное позади, а всё приятное впереди. Вот сейчас, одну секундочку, только открою зрение. « Хлоп!!!» Какой свет! Я же ведь недавно свет видел, но другой, не такой. Видимо это был тот свет, а сейчас этот.
      Петя открыл глаза и увидел. Не было ничего вокруг, только свет. А тело тонуло в неге только от того, что была телу радость тонуть от удивления, что оно есть. А тонуть в неге радость особенная. От наслаждения Петя глаза снова закрыл. Но тут же и открыл. И подумать попытался, и ещё раз пытался. Но ушло всё. И ещё раз всё ушло.
      Небытие оно ведь такое. Вот заплыви на середину озера малого, ляг на спину, глаза закрой и расслабься. Тут же ко дну пойдёшь, и небытие кончится. А если чуть руками и ногами шевелить будешь, то посередине озера так и останешься, но в небытие своём к берегу твёрдому ни чуть не приблизишься. Хоть в лужу ляг. А что бы в небытие своём ещё и твердь обрести; чёткость идеи нужна, а ещё лучше вера. Вот у Пети эта вера и была.
       Не верил Петя ни во что, но однажды, проснувшись ночью и покатавшись на скользких простынях, и томлением своим, себя перебивая, решил. «Не тем буду жить, кому я верить должен, а тем кому вверить себя хочу! От этого истинная вера и пойдёт».
       Она и пошла. От этого Петино тело сейчас в неге, а вокруг свет питательный.
       От шума воды будто проснулся Петя. Хорошо-то как! Свет тёплый сквозь листья сочится. Тепло. Даже жарко. Что-то мягкое под телом, а воздух такой, что хоть кусками режь и на хлеб клади. Вода шумит недалеко. Сел и улыбнулся Петя.
      - Кто я? О-о-о! Я Петя и волк! Я и шахид! Я и Маняша! Я исполнивший долг и расхлебавший кашу! Кто я? Пуста голова, но хочется песен. Кнопку отжал, полетел... Мир не тесен!
      -Во-о даю! Прям как Туркменбаши! Так кто же я? И где?
      Волной к голове подошло...
      -Я шахид Мархумудай, а вокруг меня...А что вокруг меня?..А вокруг меня рай!
      От следующей волны в голове не больно застучало.
      -Стук в голове...Отраженье...Чего?.. Жизнь как змея проползла...
      А в прошлом проползло не много.
      Мамка, забыв о Пете, зачала его от заезжего шабашника Аберкана. И, уже было брак построили, да взмахнул крылами шабашник Аберкан и отлетел в соседний район новый коровник в новом браке строить. А мамка по следу с хорошим татарином свелась и даже фамилией связалась. И стал юный Петром Аберкановичем Отжиевым.
       Карамелькой по губам скользнула юность Петру. Не таджик, не узбек, не цыган, а по паспорту русский. Не татарин, не чеченец, не еврей, а так,- не питательный колосок среди советского многотравья. От врождённого одиночества в рост не пошёл Петя, а умом и вовсе тяготился, да так, что и ум Петей лишь издалека любовался.
       -Двоечник ты у меня и с девчонками не ходишь.- вспоминала иногда сына мать,
– зачем тебе время? Иди в ПТУ.
       А за девчонками Петя и в ПТУ не ходил и после не гулял, хоть и мечтал тайно. Отец Аберкан, семя передавая, мужскую силу себе оставил. Так и ходил Петя одним неразумным желанием томимый. Но и это прошло. Только тоска осталась на месте, где рана душевная должна быть.
       Так бы и лежала Петина душа в безумственном полусне-полумраке, но рвануло где-то, и страна на куски пошла. Замелькал мимо народец взбудораженный, взрывным движением гонимый, и Петю за собой повлёк. Глухо не понимал Петя происходящего, но кружась вдалеке от эпицентра, не привычный к движению, цепляться стал. А тут уж только руки протяни, от спасателей не отобьёшься.


                *   *   *

     По фамилии и отчеству спасли Петю. «Ты же Отжиев? Сын Аберкана? Значит наш! Иди с нами! Вверься нам, а там и до веры не далеко. Смотри, как мы стоим, миру невверившихся поперёк! Невверившиеся - они неверные, а значит, ни веры у них нет, ни веры к ним! Они же нам путь к блаженству вечному преграждают, как барханы аравийские дорогу к тенистому оазису. От них, неверных, и кружение в мире идёт, и всяк,  сам по себе, старается. Они же зло земное своею жизнью плодят. Но и мы сила безраздельная, а ихнее зло себе на благо перековываем.
       Интересно стало Пете, что же это за блаженство такое, ради которого на мир идти надо? До этого Петя высшим блаженством баню считал. Вечная баня, что ли? Но вечно в бане не хотелось Пете. Объяснили. Если жизнь правильную всю жизнь вести, то это долго. А если взять и умереть правильно, да с собой ещё неверных захватить, то хоть завтра от блаженства вечного покоя не будет! И неверным от твоего блаженства достанется!
       Да, что же это за блаженство такое? Какой вид у него?
       А вот представь,- запели спасатели- сад с чудесами и всё в нём не земное. Свет с неба и греет и освежает. А в саду том фруктов и овощей всяких достаточно, есть же и такие, не виданные дотоле тобой. Но не тут блаженство. Живут в том саду семьдесят гурий, все они девственны и лунолики, в зелёных шароварах, и пуп -открытый. Целый день они танцуют и ждут тебя. Но и это не всё! В том саду вина столько, что море - лужей покажется. Бери и пей, сколько хочешь, а гурии при этом ласкать тебя будут! В саду этом ты вечно пребывать будешь! Сад этот – рай для нас! Ну, что?
       Совсем немного от Пети и потребовали. «Раз ты жизнь и веру нашу принял, то надо тебе и имя с фамилией поменять. Умом ты хорошо тронут, так что зовись теперь Мархумудай. Отчество оставляем: ибо Аберкан- наш человек! Теперь фамилию твою сменим. Ты теперь зло неверных в наше блаженство перековывать будешь. Вот и будь- Тызлокуев! Мархумудай Аберканович Тызлокуев!» 
       «Хоть горшком обзови, только в печку не ставь!»- остаточно подумал Петя и тут же устыдился.
       «И ещё дело есть!- сказали спасатели- Залог нужен!»
       «Какой залог! Да ладно всё берите! Всё равно нет ничего!»
       «Не нам залог нужен. Мы его, где нужно, предъявим; там его примут и в паспорт твой вклеят. По нему ты в сад райский и попадёшь. Короче! Штаны снимай Мархумудай!»
        Впервые Петя не своими руками себя касался. Но быстро отчикали! От жжения в паху наконец мужчиной себя Петя почувствовал. А отрезанное куда надо послали и в паспорт шахидский вклеили.
        «Теперь учиться будем заклинания произносить. Без них никакой веры нет! Даже неверные молитвы произносят, но от них не прок, а только зло по душе растекается. У нас не так! Как прочтёшь, так сразу любовью ко всему живому и наполнишься! Вот коврик, а кроссовки сними, да в следующий раз ноги помой! Вставай на колени и лбом в пол! Да не до крови бей, Мархумудай! Ты кость в голове береги, и за нами следи и повторяй!»
        И это прошло... Давно уже Петька Мархумудай в шахидах числится, а дело всё не подворачивается никак. Тайным залёг на дно Петька-шахид-Мархумудай-сын Аберкана Тызлокуев. К взрыву себя всегда готовый! «Вот взорву себя,- молился Петька,- Сколько людей счастливыми сделаю! Сколько людей от счастья помрёт вместе со мной! А блаженство-то даром им от меня достанется!» Мать вздыхала, выглядывая из кухни: «Всё молишься, молишься!? Лучше бы ты на карате записался...»


           ГЛАВА ВТОРАЯ 

                Гурия первая.



    Сосредоточившись на себе, Петя всего себя собрал и на твёрдые ноги встал. Втянул в себя воздух густой и на небо золотисто-красное глянул. «В раю я или где?»
     Вокруг Петьки-Мархумудая лес, не частый и не редкий. В таком лесу куда хочешь иди, но от себя к правде всё равно придёшь. И пальмы тут и ёлки, и сосны с дубами кружат меж папоротников с хвощами малосольными. А вдоль тропинок лопухи сине-зелёные стоят и тишина..., как в раю. Тропики райские, одним словом! Где-то не далеко, в тропиках этих, водопад шумит. Туда Петька и пошёл. Сквозь лопухи. Сине-зелёные его всё по щекам прохладой шлёпали. Вышел на шум и встал как вкопанный.
     Лежала впереди большая поляна, к скале одной стороной прижатая. Из скалы падал вниз небольшой красный водопад. Падал в красное озерцо, а оттуда топким ручьём утекал в сине-зелёные заросли, которые, ручьём напитавшись, ещё и красным отдавали. На берегу озера кручинилась девушка в зелёных шароварах, а из-под шёлка прозрачного просвечивало то, что только во снах бесплотных виделось Петьке. Девушка, опустив голову, макала палец в красное, затем, раздвинув губки, с мечтательной грустью снимала розовым языком, набежавшие на кончик пальца капли. Мархумудай подкрался сзади.
     «Ты кто!»- Девушка подпрыгнула, едва не откусив себе палец, но разглядев Петю, затомилась. «Я? Я гурия!»
     «Первая?»- спросил Петя.
     «А у тебя что, до меня другие гурии были?»
     «Нет! Не было!»
     «Тогда я первая,- грустно вздохнула гурия. – А были там у тебя жёны, любовницы, просто знакомые нашего полу?»
     «Не было! Никого не было и ничего не было!»
     «У-у-у!!!- загрустила гурия.- Несчастная я! Теперь за всех первая отдуваться буду! Ты хоть что-то умеешь?»
      Петька от смущения сначала красным стал, как винопад. Затем от мысли о прижизненном бессилии позеленел, как гурьевские шаровары, и от безысходности затосковал и увял, как сорванный сине-зелёный лопух. Глядя на это, гурия засмеялась, любопытства не скрывая.
      «Ха-ха-ха!!! Хамелеон по жизни! Ну иди сюда, присядь рядом! Вина хочешь?»
      «М-м-м!!!»- замотал головой Петька, не пью мол.
      «Да расслабься! Я гурия, а ты в раю шахидском. Иди к винопаду, хлебни красненького, холодненького...»- И вынула из необъятных шаровар два серебряных черпачка.- «И мне принеси!»- томно намекнула гурия.
      И Петька вокруг озера к винопаду побрёл. Вина он при жизни не пил и не любил его, от того наверно и шахидом стал.
    «Что ж пора начинать райскую жизнь...» - кисло подумал Петя, смутно себе представляя, как же её, райскую, начинать. У винопада Петя наполнил черпак и минуту вглядывался в содержимое, не решаясь испить. Потом выдохнул, как гурия, макнул в вино палец и лизнул его. «Хм-м! Вроде ничего!» и сначала медленно, а потом крупными глотками опорожнил черпак. И словно солнце заискрилось в Петиных жилах, и рай в рай превращаться стал. С радостью удивления и полыхнувшей ниже пупа любовью Петя заново райский мир разглядывал.
      «О-о-о!!! Как прекрасен этот рай, посмотри!!!»- запел Петя, наполняя третий черпак.
      Посмотри! Вот золотая дощечка к скале прибита, а на ней надпись изящная «КАБЕРНЕ». После четвёртого черпака озеро показалось Пете по колено, а может и, в самом деле, таким было. А на берегу ждала и звала гурия, и серебристой дрожью парила в воздухе песня её любви. «Мархумудай! Мархумудай! Иди ко мне! Вставай! Вставай! Иди ко мне Мархумудай, Мархумудай!»
      «Иду, иду...»- Мархумудай наполнил до краёв оба черпака и от нетерпения любви попёр прямиком через озеро. У берега он задержался, решив глянуть на упавшее в «Каберне» своё отражение. На винной поверхности покачивался Мархумудай. Да какой! Сквозь красную рябь на Петьку глянул молодец-загляденье! Высокий, смуглый с жемчугами зубов во рту. А под тогой белоснежной крутой рельеф мышц, как кавказский хребёт выпирает и не утолённой силой дышит. Отложив черпаки, проделал шахид  подсмотренные при жизни движения; сгибал в локтях руки, чуть приседая, к отражению боком вставал, руки в замок сцепив. Но не это влекло, а гурия в зелёных шароварах с розовым пупом звала и манила.
       Выбравшись на берег, сбросил отяжелевшую от вина тогу и, не дождавшись пока гурия допьёт свой черпак, с отлетевшим сознанием овладел ею.
       А потом долго спал. Приподнимая веки, раз в неделю, думал «В раю ли я?» И чувствуя мякоть земли и полную свободу от последствий восстанавливал равновесие трепетной мыслью: «В раю!»
       Но и в раю сон не вечен. Проснулся Петька, а кто-то гладит его лицо и волосы. Рука гладит белая, нежная. Как тонкий кварцевый песок в песочных часах рука по лицу течёт. Время пошло, шахид!
       «Ты кто?»- разлипая веки спросил Петя, увидев гурию, ту самую, первую в зелёных шароварах с розовым пупом.
       «Я негурия.»
       Петя поднялся с травы, глаза оттирая.
       «Пить хочу!»
       Негурия только руки к красному озеру протянула.
       «Вон! Пей Мархумудай!»- и задумалась.
       От вида каберне Пете нехорошо стало.
       «Водички бы! Гурия!»
       «Гурия? Я теперь негурия! Пей, что есть! Никто тебе в раю воды не обещал! Вина сколько хочешь! А воды... Увы!!! Не было такого уговора!»
       Петька черпаком мусор отогнал, из озера зачерпнул и, не глядя, глотнул. А каберне у берега тёплое, слабое, выдохлось, будто его водой разбавили. Попил. Отпустило. Тогу, вот радость-то, вновь белоснежную надел.
     «Слышь, Гурия! А что дальше делать?»
     «Сказано! Негурия я уже! Это я до тебя была гурия, а теперь я - негурия! Гурия - это ведь девственница. Этакая белокурая девочка из юношеской мечты, а теперь я не девственница, а значит и не гурия. Всё! Попользовал - и иди дальше. Мархумудай!»
Гбуду...»
      «Бу-бу-бу! Тормози! Вот дорожка. Иди по ней. Черпак с вином возьми, да фрукты-овощи по дороге ешь. Это силу восстанавливает, а то мне стыдно перед другими гуриями будет. Ну? Иди же!»


                ГЛАВА ТРЕТЬЯ
               
                Гурия вторая



      И пошёл Петька-Мархумудай по дороге райской. От каберне и свет с небес ярче стал, и фрукты-овощи чаще попадались. Однажды лишь задумался и с дорожки влево свернул. По тропинке пошёл, а цветы аркою над ним. В цветочных раковинах, Петю не боясь, шмели чёрные гудят: «Правильной дорогой идёшь, товарищ шахид!»
      Тропинка короткая упёрлась в мраморную беседку, посредине которой фонтан. А на край фонтана, сложив руки и голову, девушка грустит. Петьку увидев, не пошевелилась даже, только взгляд сверкнул из под ресниц опущенных. А фонтан не простой. Шипит и пенится фонтан. К фонтану дощечка серебряная прибита: «Советское искристое. 4руб. 65коп., 0,8лит.».
      Петя только глянул на гурию и черпак с остатками каберне в лопухи полетел. А сам смелый стал и на фонтан, как на буфет попёр.
      «Р-разрешите?!»
      «Разрешу! Но сначала брудершафт!»
      А шаровары у неё шире тоги Петиной и в них хрустальных кружек и фужеров, как в комиссионном магазине.
       «Ты ведь гурия? А?»
       «Полная девственница! Может по стакану «искристого» за знакомство?»
       «Давай!»
       Гурия от фонтана хрустальный кувшин искристого набрала.
       «Куда пойдём Мархумудай?»
       «А что? Прямо здесь нельзя?»
       «На кафеле не люблю. Придатки простудить можно! Идём в лес».
      От «искристого» Петя и сам заискрился и второй гурии в полном сознании отдался, собой не шевеля.
       «Ты меня любишь, гурия? Любишь ли меня?»- искрил Петя.
       «А ты не искри! Ты в раю, а не на колхозных танцульках. Тут всё серьёзно. Пойдём-ка, лучше ещё по стакану.»
       Гурия поднялась и Петю повлекла за собой. Но Петя на своих ногах уже плохо стоял, и гурия рассмеялась, а следом и Петька захохотал. Так они, смеясь и шатаясь, в обнимку до фонтана дошли. На брудершафт выпили, поцеловались.
       «Весело у тебя!- решил Петя.- Я здесь останусь пока.»
       «Оставайся...- погрустнела гурия,- Только нам уже любить друг друга нельзя.»
       «Это отчего?»
       «Я негурия уже! Да ведь я хоть сейчас готова, только нельзя! Ты же только с девственницей, с гурией можешь...»
    «Я? Да я, с кем хочешь, могу! Я, знаешь, какую силу имею? Знаешь?- Петя стал наступать на гурию,- В раю я или где?!»
    В лопухах зашуршало, и сами они качнулись.
    «Ой! Кто это там?»- испугался вдруг Петька.
    «Это - твоя первая, следом за тобой идёт.»
    «А что ей надо?»
    «Ничего! Только тоска в ней и желание к тебе великое. Она теперь всегда за тобой ходить будет!»
    «А ты? Ты тоже пойдёшь за мной?»
    «Пойду... Куда мне деваться? Ведь и у меня тоска по тебе. Тоска смертная! А ты пока последней гурией не овладеешь, с нами, негуриями, ничего иметь не можешь и мы с тобой тоже!»
    «А если я всё ж таки попробую?...»
    «Не надо Петя! Я же тебе сказала, ты в раю, а не на базаре каком... Не надо!»
    Хоть и пьян был Петя от искристого, но вторая гурия так сказала, что сомнения вмиг рассеялись!
    «Давай-ка Петя ещё по бокалу «искристого»»!
    Выпили. Диковинным фруктом закусили, и к Пете сон подошёл.
    «Ты спи, а я тебя гладить буду. Не скоро мне ещё такое выпадет!»
    В сине-зелёных лопухах шевельнулось и вздохнуло громко.


                ***********


    На утро вторая гурия так говорила.
   «Ты по этой вот дорожке иди и лучше никуда не сворачивай. Она, дорожка эта, вокруг долины райской, кругами вдоль скал идёт, а из скал винопады падают. Вина там благородные, райские. Возле каждого гурия. Тебя одного ждёт. Фруктов больше ешь, а вино пробуй только. От него хоть и радость с весельем, а много выпьешь; во вред пойдёт. Нас, гурий и негурий, вино не берёт, так они там пить будут, а ты за ними не гонись. И от гурии к гурии медленно переходи. Нас, то есть их, всего шестьдесят восемь осталось. И ещё знай, не все гурии тебя у винопадов ожидают. Есть, которые в сине-зелёном лесу живут. Эти уже около холодных водочных родников сидят, коньячные ручьи для тебя стерегут и не только коньячные; ром, виски, джин по ним текут. А где то глубоко в центре долины одна гурия текилу для тебя бережёт. А есть и такие, которые в самой райской чаще у колодцев мшистых сидят. В них пиво холодное, всегда свежее.
     И, куда бы ты не шёл, с кем бы веселье и ласки не затевал, знай, что мы, негурии, за тобой следом идём, любовной тоской за тобой влечёмся и ждём, когда ты последнюю гурию девственности лишишь. Тогда уже снова наша очередь. И помни, Мархумудай, ты в раю, а не на базаре. Впереди вечность! Ну, иди, иди!»


                ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
               
                Гурия то ли седьмая, то ли двадцатая.   
 

     И пошёл Петька-Мархумудай-Тызлокуев по гуриям. После четвёртой забыл, что вторая говорила, а после шестой – гуриям счёт потерял. Однако, то ли на седьмой, то ли на двадцатой, белобородый явился. И вот как это было.
     Петька с негурией в обнимку валялся на палубе маленького кораблика. Кораблик каждые пять минут от нежного утреннего ветра тыкался то в один, то в другой берег озера, а иногда подплывал к винопаду. Ароматная струя обрушивалась на нос кораблика, и от этого кораблик отплывал и тут же утыкался кормой в другой берег; и всё повторялось сначала. Иногда Петька поднимал голову, шарил рукой, находил золотую плошку, в которую уже достаточно набрызгало вина, выпивал, и вновь забывался. Негурия же, лишь под винопадом открывала рот и до краёв наполняла нутро.
    Белобородый появился из кустов, постоял на берегу, наблюдая кораблик, потом рукой притянул кораблик к берегу и шагнул на борт.
    «Х-м-м! Рай тут у них! Эй, шахид! Вставай! Поднимайся!»
    Негурия открыла глаза, увидела белобородого, затряслась и забилась в угол от страха. Петька-Мархумудай, открыв один глаз на четверть, спросил: «Тебе чего, старый, надо? Не мешай шахиду рай чувствовать!»
    Белобородый, однако, не смутился и выдал громовым раскатом: «Вставай шахид!»
    Петька, почувствовав превосходящую силу, шатаясь, поднялся и уставился на белобородого. Вид белобородого внушал! На плечах -  чернющая плащ-накидка, по ней белая борода до ниже пояса. В правой руке с крашеными ногтями железная палка. На голове шапка из полотенец зелёных, не волосы закрывает, а что-то от любопытных глаз под собой прячет. Кажется, тронь старика; и шапка первая слетит. Но крепко шапка на чём-то держится. А из-под чёрного плаща вдруг ноги в белых тапках показались, но дед тапки тут же под плащ спрятал. И взгляд у деда, как крюк магнитный «рад бы отпустить, да не могу-у-у...»
    «Я проведать пришёл,- загремел старик,- как ты тут в раю шахидском управляешься? Помощь нужна? С гуриями ладишь? Добро! На посошок? Ну давай, чисто символически, а то с каждым... Я тут тебе..., а ну ладно, потом..., так значит блаженствуешь..., ну...ну я полетел.»
    Белобородый взмахнул крылами, неровно вознёсся, но неожиданно рухнул вниз и исчез в сине-зелёных зарослях, оставив за собой тропу шириной на длину железной палки.
    «Пиво там!»- с пониманием улыбнулся Петя.


                *******

   Идёт Петька по раю, а время стоит. И сколько оно стоит; одному белобородому известно. А Петьке что? Ему хоть неделя, хоть год, хоть сто лет. Для вечности и миллион - мгновенье. Встреча с каждой гурией - вот что волнует. Девственница – как вино! Главное – первый глоток! Свежий, необычный! Чувствуешь вкус, на другие не похожий, на языке вино покатаешь и замираешь от того, чего раньше не было. Так вот покатаешь, покатаешь, а потом сглотнёшь медленно. И только потом начинаешь кружками, да стаканами пробовать, и всё к одному приходишь, алкоголь, на винных ягодах настоянный. Так и девственница-гурия хороша в первое мгновение, а потом всё одно и то же. Вон они стаей голодной за шахидом бредут. Одним словом рай для шахида!
   А гурии? Что ж! Им конца нет пока! Давно уже Петька без всякого плана по раю шатается. Вино новое и гурий,как грибник бестолковый, ищет. А найдёт – сразу не рвёт, как в первый раз! Сначала вино денёк другой пробует и к гурии новой примеряется. Оценивает, так сказать. А они все такие разные! Есть просто красавицы-глазнеоторвёшь, эти быстрее всего наскучили. Лучше, которые с изъяном лёгким, то есть, с изюминкой. Тоненькие, белокурые, глупенькие – хороши! Толстушки-обаяшки, от них дольше других отрываться не хочется... Высокие, плотные и серьёзные, как училки, сверху лёд – под ним жар. Как лёдок пробьёшь, жар такой, что хоть из рая беги... Но мало пока таких. У водочных источников они, говорят, чаще встречаются...
    А маленькие гурии? А? Росточку всего ничего, и телом не развита, смех детский наивный... Даже жалко их Мархумудаю становилось, когда нависал пьяным телом над такой девственностью. И плакал в процессе, и жалел, и от райского наслаждения переворачивал, и снова нависал, и плакал, и жалел, и снова... Короче рай шахидский!


                ГЛАВА ПЯТАЯ

                Гурия двадцать первая. 

       Опять ночь вошла в рай, а Петька-Мархумудай всё до гурии дойти не может. Тропинка петляет, кружит, а к цели не ведёт. Луна полная, красная, то слева, то справа появляется. Баклажка с вином от последней гурии кончилась давно. Мутит Петьку! Язык липучий во рту девать некуда. Мечтается Петьке: «Водички бы простой из под крана! Простой, даже тёплой... хоть каплю... язык смочить...» Но в раю шахидском нет, ни крана, ни воды даже тёплой. Рай, рай – вино-водочный сарай! Не везёт в этот раз Петьке! Попадаются источники, но старые высохшие. В раю закон такой: использовал гурию вина попил,  ступай другую искать, а покинутые источники высыхают тут же. И с винопадами не лучше. Вино из скал течь перестаёт, а озёра болотами бражными становятся. Но хоть и смердит жижа сивушная, а градус имеет. Мученье Петьке! А позади шум, топот, ругаются в ползвука.
      «А, ну тихо!- Петька резко обернулся – Команда была! Тихо! Ни хрена ж не слышно! Тихо! Вот так! А то тут из-за вас, ****ей, и нам хрен...»- помолчал и сказал- «...маме...»- ещё помолчал и добавил,- «...вашей!» Негурии от такого неслыханного окончательно притихли, и мир вокруг подобрел.
      А и вправду тихо стало, да так, что соседний рай из-за гор послышался. Гармошка взвизгнула, и нестройный пьяный хор перелился через край пограничных скал: «Вставай проклятьем заклеймённый...». «Это они о чём?» - подумал Петька и взглянул ниже пояса, и рукой потрогал. Но вот где-то недалеко звук жемчужный раздался. «Тэк-кил-ла! Тэк-кил-ла-а-а!» Если колокольчик серебряный шёлковой бумажкой обернуть и ударить ноготком слегка, то такое же слово получится.
      «Текила! Гурия! Сиди, не двигайся, сейчас я на тебя набреду!»
      «Мархумудай! Ты где-е-е?»
      «Вот, здесь я уже! Ты, гурия,  какая?»
      «Я то? Двадцать первая!»
      «Очко!»
      «Точно очко! Я ведь в центре рая твоего шахидского живу. И то, что ты своё счастливое число во мне, центральной, нашёл, не просто совпаденье. Это значит, что ты настоящий шахид, а не отброс общества! А знаешь, кто отброс общества? А тот, кто не шахид!»
     «Так ведь нас. Шахидов, единицы».
     «Верно! Вы и есть общество! А остальные – всё отброс!»
     «Слушай! Ты гурия?»
     «Ага!»
     «Ты вот что гурия! Кончай науку философствовать! Я вас тут, таких гурий, теперь буду сокращать до минимума, ни на что не отвлекаясь! Поняла?»
     Гурия застонала.
     Хоть и обозлился Петька на двадцать первую гурию, а у родничка с текилой дней провёл, не помнит сколько. Хорошо в центре рая! Тень лесная от жары спасает, текила ручейком из-под красного камня вытекает, а вокруг всё мхом сухим и мягким постелено. С деревьев плоды висят. Руку протяни, не поднимаясь, и закуси уважь райское блаженство. Фруктов таких на земле не найти. Только в раю шахидском можно под текилу огурчик холодненький, малосольный, с пальмы сорвать не нагибаясь, да ещё и капельку рассольную с кончика слизнуть, тоже не нагибаясь.
    Гурия двадцать первая уже давно к своим негуриям отошла. Петьку покинула, тоскуя и воя не в рифму и с ритма сбиваясь: « Лакай, лакай Мархумудай! Текилу пей не забывай... меня зараза, сволочь, гад..., а когда я у тебя после семидесятой двадцать первая буду, я тебе весь твой блуд нетрадиционно-райский припомню и в зад верну-у-у!»
     Но Мархумудай только шикнул в кусты, на локотке приподнявшись. Тут и замерло всё. И сам от теплоты текилы тоже замер до полудня какого-то дня.
     «Теки-и-и-и! Ла-ла-ла! Ла-ла-ла! Теки-ки-ла-ла-ла!»
     После текилы с огурцом Петьке так плохо было, как никогда до этого не было! Тошнило! Так тошнило..., но не вырвало. «А могло бы! Я ведь в эпицентре рая оказался. Тут рвануть так может!!!.. Чего же это мне текилу в эпицентр подсунули...»
     После текилы всё немного по другому пошло. Замутилось всё как-то. Текила рай на себе  замкнула и по новой его раскручивать начала, но с другого конца, от центра, от себя то есть. Раньше гурий Петька искал, а вина потом. А после текилы вино сначала, а потом уж гурий. Добредёт до винопада или до коньячного источника и пьёт неделю, другую, месяц... гурию жаждой к вину, а не к ней до иступления, до смертной тоски доводит.
      «Что ж ты гад любимый всё пьёшь! На меня внимание обрати! Я же для чего тебе здесь? Я же тебе рай обеспечиваю. Ну! Подыми зенки мутные! Что видишь-то? А? Я - гурия! Отымей меня гад, а потом хоть захлебнись!»
      «Не захлебнусь, курва! Скорее ты захлебнёшься! Я в моём раю шахидском! Мне тут дом вечных наслаждений построен!»
      И стало хорошеть Петьке, только в обратную сторону.


                ГЛАВА ШЕСТАЯ
               
                Гурии: от двадцать первой до шестьдесят седьмой.


    Раз брёл Петька и новую гурию с новым вином искал. Обыскался! В голове лом торчит, запасы вина кончились давно, а тропинка кружит, кружит, уж и ночь подступает... А где ж ты, гурия? И вино твоё где? Сейчас бы к любому болоту бражному припасть и всю жижу бродящую высосать, ужраться ею и в ней же навечно и уснуть. Рай! А иди, шахид, топай! Что обещали, то и получил! Ведь клялись твари-спасатели; семьдесят девственниц и вина море! Всё так и есть! Больше тридцати обесчестил, зависимость алкогольную приобрёл, от фруктов местных жирею, неповоротливым стал, как червь навозный. А гурию едва умом желаю. А ведь, как хорошо начинал! То ли вторая, то ли третья говорила, что-то о разумном ограничении... где она теперь? А разума у меня отродясь не было, а в раю, тем более, не прибавилось. Вон они за мной толпой по кустам бредут, «то заплачут, то завоют», откуда это? Грызутся меж собой негурии, фруктами чавкают или ещё чем, и глазами ночью рай сверлят, как волки. Поубивал бы их всех! Но нельзя! В раю я! Меня ещё столько же гурий ждёт. Эх! Сейчас бы пивка холодного с водкой, а не этот базар за спиной слушать.
     «А ну тихо! Тихо я сказал!»- резко назад обернулся и такое добавил, что сверкнуло, что-то за зубцами скал и на секунду, как бы день наступил, земля качнулась, негурии притихли и, шурша лопухами, без звука и смысла за Мархумудаем побрели.
 

                *******
      
 
      А тут вопросы райские, жизненно в раю важные, подступать стали. В моменты редкого просветления Петька их от себя не отпускал, внутри держал, сколько мог, а потом отлетали они свободно и возвращались бременем похмельным, тяжёлым. А Петька-Мархумудай тяжёлого в жизни и в руки не брал, не то, что в голову.
     Семьдесят девственниц, это много или мало? А вина море, это мало или много? А вечность, это сколько? И так решил, что вечность - это много, когда вина мало, и мала вечность, когда вина много. А семьдесят девственниц хоть на семьдесят вечностей растянуть можно. И вообще, пока до последней гурии дело дойдёт, тогда и вечность кончится, потому что опротивели они Петьке, и в печёнках сидят.
 
 
                *******
    
               
      Рай шахидский труд тяжёлый. Вот отпил вина, яблоком мочёным с ёлки закусил, тут бы и забыться. Но гурия! Дрянь! Она же покоя не даёт. Пока она гурия, - с ней же беседовать нужно, закон такой! Отлюбить её; и к негуриям отправить лучший выход. Да только трудно это Петьке стало. Лучше ещё выпить и слушать, как гурия языком молотит. А они и молотят! Что гурии, что негурии всё время в болтовне райской, муторной, бессмысленной; и вечность Петькина в отдалении. А вечность - это сколько? Думай, шахид, думай! Думай, ищи выход! Выход? В раю Петька-шахид-Мархумудай, в долине райской. Со всех сторон скалы с винопадами, да леса пиво-водочные кругами к центру спускаются. Гурии от долгого ожидания тоже в отряд объединились и с флангов Петьку держат, а позади негурии; злобные, голодные, только, что за пятки не кусают. Между гуриями и негуриями тоже война. Хоть и ослаб, как мужик Мархумудай, но не до конца. Иногда вспыхнет желание и тут же новая гурия к негуриям отлетает, а там уж её, бывшую, прежние так ласкают, что райский лес дрожать начинает, и сине-зелёные лопухи сами опадают. А Петьке уж всё равно, только плюнет в кусты и дальше бредёт. Куда? Сам не знает, лишь бы скорее к роднику алкогольному припасть и ужраться вусмерть. А рай шахидский большой. Сколько времени от вечности Петька на него потратил, только белобородый знает. Явился раз. Петька в кустах тяжёлым сном спит, вокруг гурии и негурии хороводятся, но не перемешиваются. Ругаются. Безнадёжное райское будущее в драке делят.
     «Вставай, шахид! Рай на дворе!»- поворочался Петька, глаза чуть приоткрыл.
     «А-а!? Что нужно? Слышь дед, за пивом сгоняй. Ты же лучше знаешь где, а то я пока найду...»
     «Истинно говорю! Ты в раю, шахид!»- посветлел старик и за пивом сгонял.
     «Пиво тут недалеко, в колодце, а чуть по далее - родничок, а в нём водочка! Ледяная! Пойдём, я тебя проведу. Как тебе в раю кажется, шахид?»
     «Обрыдло всё!»
     «Ну, ну! Сейчас водочки примешь, лопушком квашеным закусишь, и расцветёт всё! Гурии как? Лечат шахида?»
     «****и! Кстати, сколько их там осталось?»
     «Гурий-то? Двадцать восемь всего. Ты их расходуй шахид, в раю лениться нельзя! Выпил водочки, пивком обвёл, ананас солёный за щеку сунул; и на гурию полезай. Так в раю шахидском положено, так пророк велел, и так должно быть! А ты что-то последнее время, я гляжу... Ну, ну не сердись шахид. Это твой рай, сам себе порядок наслаждений и устанавливай. Только помни, гурии и вино должны расходоваться постоянно и гармонично. Гурии закончатся, на негурий переходи; они второй сорт, но не брак, и болота бражные отстоятся к тому времени. Вечный рай у тебя впереди шахид Мархумудай! Ну я пошёл...»
     «Телефон оставь, старый! Что, как - позвоню, если можно, конечно!»
     «Да ты без телефона, так звони. Я всегда на проводе.»


                *******


    В этом месте остался Петька надолго. С одной стороны водка холодная из-под белого камня бьёт, а на камне, как на столе, рюмочки серебряные, стопочки мельхиоровые и стаканы гранёные. Вокруг, что ни сорви, всё есть можно, всё - вкусное, солёное, малосольное. Махнёт Петька стопку, а левой рукой не глядя сорвёт с куста толстый лист, а с него уже сок ядрёным рассолом капает. Пожуёт немного, выплюнет... Вроде хорошо! А вроде как; уже и не очень. А с другой стороны, за кустами совсем близко, колодец каменный, не глубокий. Мхом и лишайником разноцветным камни покрыты, а внутри пиво холодное, всегда свежее! Рядом, с деревьев невысоких, плоды свисают, формой на рыбку копчёную похожи, да и вкус такой же. И на каждом дереве - разные. Рай, одним словом! Да только мало радости.
    Вздохнул Петька и стал в этом месте райскую жизнь жить. Проснётся к полудню, тошно – сил нет! Ни, на что глядеть не хочется. А тут ещё эти гурии с утра вокруг расположились, переругиваются, ждут; может, сегодня сподобится Мархумудай Аберканович на любовный подвиг. Вечность вечностью, а ведь каждой поскорее хочется. За ними негурии злые по кустам бродят, они уже попробовали, и им ещё невтерпёжь, да когда им это достанется, неизвестно. Сами видят, каков Мархумудай! Водку стаканами с пивом мешает, на гурий цыкает, а в них, негурий, швыряет,  чем попало, то обьедком, то камнем, да и то, когда ему весело. А так, он всё больше хмурый раем наслаждается. Очнётся, гурий от себя подальше отгонит, и тихонько к колодцу переползает. Выпьет две кружки пива, рыбку с дерева понюхает, затем на мох пушистый ложится и три часа в небо райское смотрит. В это время гуриям самый шанс Мархумудая к себе приблизить. В это время они ругаться перестают и жребий тихонько кидают. Которой повезёт, та к Пете с осторожной лаской приближается: «Петенька, Мархумудайчик, прими ласку от гурии райской!» Те, кто поглупее, танцевать начинают ошибочно. А Петя танцев не любит, и тогда гурия назад к своим возвращается. Но бывает, что гурия схитрит, и Пете от родника стопку водки принесёт. Выпьет Петька, а гурию, глядишь, и к себе прижмёт. А та притихнет и зажмурится в надежде, может, сегодня счастливый билет выпадет с Петей быть... Но очень редко счастливые билеты от Пети выпадают.


                ГЛАВА СЕДЬМАЯ

                Гурии 68, 69, 70.



       Сколько вечности прошло; давно Пете не ведомо! Может, неделя, а может, уже сто лет! День на день похожий, гурии давно все на одно лицо. А негурии? Что бы с ними сделать такое? Ведь когда-нибудь настанет день райский, и последняя гурия к негуриям отойдёт. Тогда все негурии его любить бросятся, а они и сейчас злые, аж жуть; только визжат и дерутся по кустам окрестным, да на Петьку с тоской и вожделением засматриваются. А что с ними, а, главное, с ним, потом будет?
      Утрами  похмельными, тяжёлыми, райскими, в Петьку эта дума вползала и сидела там, и кусала нутро, пока не примет Петька пива с водкой. Однажды особенно тошно было, и водка с пивом замешанная не брала совсем. Три раза Петька ползал от источника к колодцу и обратно. Гурию, приблизившуюся неосторожно, камнем хотел убить, но не хватило сил камень поднять, и тут сквозь пьяную муть сверкнуло ярко, что ему делать надо!
     «Взорвать их всех к чёрту! Я же шахид! Собрать всех ****ей в кучу, а самому в центре встать и рвануть с радостью!»
      То ли от того, что водка с пивом к сердцу подошла, то ли от того, что цель в райской жизни появилась, но захорошело Мархумудаю. Весь день Петька об этом думал. Представлял, и водку пил, снова представлял, и пивом обводил. Давно так хорошо Мархумудаю не было. Даже гурию одну хотел негурией сделать, но не пошло сегодня. И только на следующий день подумал: «А как?! Как рвануть всех баб райских вместе с вином и раем грёбаным!? Где взрывчатку в райском лесу взять!? Тротил или пластит на пальмах не растёт, да и кроме взрывчатки ещё целая куча всего нужна!» В раю шахидском ничего подобного Петьке не попадалось. И взять негде. Даже завыл Мархумудай от бессилия и от перспективы вечности впереди. Но вдруг вспомнил: «Белобородый! Он тут главный! Может, он и помочь сможет? Ох! Говорил я , старый, оставь телефон! Нет! Так, говорит, звони! А сам-то ведь всегда без звонка приходил! Ну, так давай, вот сейчас и приходи! Помогай шахиду!»
      К вечеру упился Петька, как никогда. Старый не идёт, впереди вечность райская, а водка с пивом уже расслабления не приносит. Есть от чего затосковать. Белобородый только к концу следующего дня явился, когда Мархумудай нетвёрдой рукой камни и палки в негурий прицельно швырял. Появился, как всегда, незаметно и непонятно откуда.
      «Остановись, шахид!»
      Петька камни швырять бросил и на старого уставился.
      « Вижу, весело время райское тратишь»!
      «Весело старик! А ещё веселее будет, если рвануть весь этот бардак!»- пьяно обрадовался старцу Петя. « Слышь, дед! Помоги!»- Петька перешёл на шёпот. «Дай мне пояс наш шахидский, и я здесь такой праздник устрою!»
      «Дело говоришь!»- и сверкнул глазом на оплывшего пьяного Мархумудая. «Ты здесь хозяин, это твой рай! За подвиг твой шахидский я тебя сюда принёс и потому любое веселье тебе обеспечу. Пояс, говоришь!?»- и сделал рукой так, что оставшиеся гурии и негурии с визгом в лес унеслись. Потом распахнул широченный халат с лампасами, под которым можно было спрятать не только пояс шахида, но и целого шахида с поясом.
     «Смотри, шахид!»- новенький пояс шахида плотно облегал волосатое пузо белобородого.
     «Ну что? Нравится? Я с ним редко расстаюсь. Веселье я и сам, понимаешь, люблю, но смотрю, и ты не дурак повеселиться. Нравишься ты мне шахид, и правильно с раем своим управиться хочешь. На! Бери! А то камни, палки... палеолит какой-то! Да цепляй его! И быстрее под балахон прячь, а то скоро гурии и негурии вернутся».
    Петька, сопя, поясом себя окрутил, всё сделал, как надо и старик довольным остался.
     «Шахид везде должен быть шахидом! Даже в раю! А какой шахид без пояса? А такой же, как танкист без танка! Ну, веселись! Только помни! До того, как к последней гурии любовью не воспылаешь, ни одна негурия к тебе и близко не подойдёт. Просёк шахид? Кнопку заветную я блокировал, когда последнюю гурию негурией сделаешь, так я её только после этого и включу, и тут уж веселись! Но, может, я не сразу её включу, может, ещё разок дам раем насладиться. Ну, шучу, шучу...  Да, и ещё чуть не забыл! На тебе не просто взрывчатка, а целый термояд, так что повеселишься, не то что при жизни. Ну, налей-ка на дорожку!»
     «А что дед? Тебя разве водка забирает?»
     «Нет! Не берёт! Это я чтобы тебя уважить!»
     Пока Мархумудай листом квашеным закусывал, исчез старый. А под вечер, валяясь в полубессознательном виде под камнем с водкой, думал вскользь, что три их всего и осталось, гурии, и завтра он ими вплотную займётся.
    С утра так плохо было, что Петька, глаз не открывая, на кнопку нажал. Но не обманул старый! С трудом Мархумудай на колени встал и к колодцу подполз. Через край перевалился, на своё отражение глянул, и ещё раз на кнопку нажал. Не обманул старый! Кнопка не работала! Пива хлебнул и по сторонам посмотрел. Вот три гурии неподалёку пасутся, за Мархумудаем следят, когда ему захорошеет. А по кустам негурии шарятся, чего-то ищут там и дерутся злобно. Мархумудай пояс погладил и гурию пальцем поманил. Все три бросились, но только одна первой успела.
      «Ну, ласкай,  давай!»- поморщился Петя. «Повезёт, и я из тебя негурию сделаю!»
      Дней прошло не сосчитать сколько, пока он из этой гурии негурию делал. Отмучил её и сам отмучился, наконец!
     «Если так пойдёт, то для последней гурии и вечности не хватит!»- подумал и в запой ушёл.
     Сколько с предпоследней мучился, даже белобородый не знает. Из цветущей гурии бомжиху привокзальную сделал, но не сдался. Раз даже полдня не пил ничего, думал, что вот, завязал на полдня и от этого гурию негурией легче оформить, но в другой день это получилось.
     День, как день был, райский обычный. Петька проснулся в блевотной луже от дрожи. Хоть и не холодно в раю, а знобит и колотит Петьку. «Эх! На солнышке бы погреться!»- как в тоске предсмертной замечталось Пете. И чудо произошло! Лучики солнечные раздвинули ветки чащи и на Петю легли и гладили долго расплывшееся Петино тело. Пояс шахидский просушили, тогу белоснежной сделали и седину напустили. Просох, побелел и состарился вдруг Петя под лучами райского солнца. Состарился, но силу малую приобрёл. Из бомжихи привокзальной негурию сделал, а сам седой, и глаза, как ночь. Последняя осталась.
     «Эй! Гурия! Иди сюда!»- с удовольствием гурия подошла. Красиво подошла. Знает, что последняя,  и от того в цене.
     «Садись! Что делать-то будем, гурия?»
     «Как что? Ты из меня негурию должен сделать! Силу то имеешь?»
     «Да наскребём по сусекам! Солнышком райским я обласканый, думаю сподоблюсь. Вот это видишь?»- Петька балахон задрал.
      «Ну и что! Бусики - на пузе! У нас, у гурий, - и на пузе, и в ушах, и где захочешь, бусики!»
      «Дура! Это бомба! Чистый термояд! Когда я тебя негурией сделаю, то ты первая на меня опять набросишься, а следом другие, и тогда я...»
      «Нет, не первая. Первой будет та, которая и была первой, только ты её не узнаешь. Постарела она очень.»
      «А ты помнишь, каким я был?»
      «Помню. И каким стал,  вижу. И что? Мы в негуриях тоже не молодеем».
      «Так ведь вроде рай здесь?»
      «Рай конечно! Только шахидский!»
      «А что он, особенный какой-то?»
      «Ну как тебе сказать! Рай шахидский ниже ада для остальных человеков лежит. Ты шахид! Ты в него и попал! Что тебе обещали, то тебе и дали, и вина, если хочешь...»
      «А за горами что? Тоже рай шахидский?»
      «О! И не один! И не только для шахидов. Сразу вот за этими горками -коммунистическо-чекистский рай... Вон слышь, как песни горланят... А ведь какие специалисты невинных людей жизни лишать! Таланты! И им обещанное досталось. Здесь ведь никого не обманывают!»
      «И что? Как там у них?»
      «Тесно очень. Уже больше ста лет поток не ослабевает. Мест на всех не хватает, да и не только мест! Там всего дефицит... Ну им не привыкать! У тебя вот намного лучше. Тебе вообще повезло! Ты же глуп, Мархумудай! Фантазии у тебя никакой, а чекисты с коммунистами изощрённо мыслят... Описать тебе их рай я не могу, скажу только, что гурии у них все мужского пола. А неподалёку, на твоём же уровне, рай для нацистов-эсэсовцев. Он от коммунистического рая мало чем отличается. Я их даже путаю часто, но пожалуй пожарче там будет! Тут вообще рай для фанатиков всех сортов. Для всех кто верит,  и мозги свои при этом не включает. Ведь что такое вера? Это не что иное, как полное не желание знать правду! Верю – значит, не хочу знать. Казалось бы чего проще, ну сказали тебе, а ты возьми и сам подумай. Включи мозги свои, не так много их и надо. Скольких бы несчастий не случилось, если бы не всё сказанное люди на веру принимали. Но нет, проще поверить, чем свои мозги напрягать. Вот и идут к нам в рай люди нескончаемым потоком, от начала истории идут, и конца вам не видно. Мы без работы не сидим, каждому обещанное обеспечиваем. С большими коллективами работаем, а к кому-то и индивидуальный подход, вот как к тебе».
      «А почему?»
      «А потому что ты глуп, Мархумудай! От природы глуп! Мозгов у тебя, как у суслика, но словоблудием не испорчен, и, я так думаю, что, может, есть у тебя шанс в будущем во что-то, более достойное, вырасти, но не знаю, не знаю! Начальству виднее».
      «А начальство это кто? Белобородый?»
      «Нет! Он не начальство! Так! Обслуга! Мы его не боимся. Только вид делаем, должность уважая! Он под чалмой рога прячет. Инвалид! Это у него от Чернобыля. А вообще он хороший! Вот тебе помог с бомбой.»
      «Так я же вас всех взорвать хочу!»
      «Ну и рви! Меня только девственности лиши».
    «А-а! А-а! А кто куда? Кто куда полетит после?..»
    «Ну,  это уж как ветер дунет! Мы не пропадём! По другим раям разлетимся. Раи ведь и для шахидов разные бывают. Тебе вот нас, гурий, семьдесят обещали и вина море. А другим семнадцать тысяч и вина ни капли! Понял?»
    «Понял! Только кто же это за такой рай шахидом стал?»
    «А ты взорви нас, тогда я отлечу и узнаю, кто же это зверь такой?»
    «Этот шахид наверно редкий?»
    «Может быть! За вечность тут всяких насмотришься.»
    «А я?»
    «И ты не пропадёшь! Кем станешь, я, конечно, не знаю. Но, я думаю, от нас тебе дорога только наверх, в жизнь земную новую».
    «А кем? Кем я там буду?»
    «Ну, я даже не знаю! Шахидом, я думаю! Может микробом-шахидом, может, глистом-шахидом, а может просто червячком; это, как наверху решат. Но выше никогда уже не поднимешься. Ты только нервную ткань напрягай и скучать ей не давай, от неё, может, мозги у твоих далёких потомков и разовьются...»
     «Я - глистом?! А ну, сука! В позу! Сейчас я в тебя такой глист введу, что мало не покажется!»
     От пьяного отчаяния, от злобы, в раю шахидском накопленной, и от того, что увидел  моментально своё глистное будущее, напрягся и отвердел вдруг Петька, алкоголь сизым паром из него шикнул, гурию к одеревеневшему приставил, и через пять минут к негуриям отправил, а средний палец на кнопку положил.
     Негурия последняя с визгом радости к своим отлетела и в дальних кустах затерялась. Шахид Мархумудай Аберканович Тызлокуев остался один. Сел на край колодца, отхлебнул пива и стал ждать. Тихо в раю стало. Ни ветерка, ни звука. Но спокоен Петька, палец на кнопке уверенно держит. Дрожь прошла по кустам. Семьдесят негурий свободу почувствовали, зашевелились. Петька ещё пивка хлебнул: «Ну! Сюда идите!»
     И из кустов вдруг вышло... Сначала те пошли, что первыми у шахида были. Одна вперёд выступила... то, что от зелёных шаровар осталось, ничего не скрывает. Ох! А надо бы! Лучше бы не видеть Петьке то, что шаровары скрывать должны. Оторвал Петька взгляд и в лицо гурии посмотрел, и не так страшно стало. У гурии один глаз только и челюсть оторванная, её гурия титьками метровыми подвязала и ещё нос-крюк это всё поддерживает...
     А у другой гурии челюсти вообще не было. Один язык, твёрдый и длинный, как крокодилий хвост, весь в шипах и иглах, до пупа свисает. А пуп длинный, и щетиной чёрной оброс.
     Увидел Петька и такую. Голова лысая в тёмных пятнах и тело вдоль разорванное до самой почти шеи. Этими двумя половинками вышагивает гурия так, будто это ноги у неё от шеи растут. И руки до земли, а кистей нет.
     Пониже к земле маленькие гурии скачут. У маленьких гурий почему-то ног нет, и прыгают они, на локти опираясь. Тело маленькое, безногое, мешком между рук болтается. Зато глаза почти у всех целы, но без век.
     А одну гурию Петька никогда не забудет и в других жизнях её до сих пор помнит. Выше других она, и шире, и уродств внешних немного, но изо рта всё время чёрная, сырая земля вываливается, и мука, и страсть, и злоба в глазах немигающих, а сами глаза размером с мышиный помёт.
      «Мама!!!»- у Петьки и кожа седеть начала. На кнопку поспешно нажал... не работает.
      «Обманул! Сволочь старая! Неужели ж по новому кругу раем наслаждаться...»
      А негурии страшные,  не торопясь Петьку окружают. Когти острые у них давно в драках истёрлись, и вместо рук кувалды висят. Волос у всех и на одну не наберётся. А глаза! Глаза - самое страшное! Те, что не вытекли от драк, утроенной страстью сверкают... И шипят, и шипят; «Силушку от райского солнца получил! А нам от тебя испить этой силы хочется! Ох! Заждались мы, девы! Бери его, шахида! Сухой он и твёрдый, как сучок, на всех хватит!» «Дайте мне, дайте мне! Я первая по праву!» И безглазая разложившаяся старуха Петьку облепила и беззубым опавшим ртом к глазу присосалась. Тут и другие негурии на оставшиеся части тела набросились. «Люби нас шахид! Люби сильнее! Мы - рай твой, и впереди у нас вечность!»
      Самым краешком сознания, потому что, ни желания, ни воли, ничего, кроме не вмещающегося ни во что ужаса, уже не было, шевельнул Петька кнопку и...

               
                ******   


     ...затем моментально полыхнуло. Почти без звука. Звук только тронулся, но сразу отдалился и вниз отхлынул. Лишь зрение, сделав кульбит, отскочило и зависло над раем. Тысячи, а, может, десятки тысяч долин райских сотами пчелиными плавали в раскалённой лаве. То тут, то там рвались соты, вспыхивая и угасая. Светляками кровавыми проносились над лавой шахиды и им подобные, обретая обещанное. Одни лишь гурии, отработав, белым паром колыхались и оседали постепенно, каждая в свой новый рай, новой гурией став.
      Петьку-шахида силой взрыва из рая на землю вынесло...


                ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ               

                Вечность.


     Эх! Повезло-то как! На земле я! И живу! И от людей не завишу. Трижды повезло мне, шахиду-мархумудаю-петьке-аберкановичу-тызлокуеву! Во-первых, в настоящем раю я! Во-вторых, не глист! А в-третьих, червь навозный! Независимый! Своим мозгом во всём копаюсь! И вам советую!



                20 февраля.
                Торонто, Канада.