Россия Наука и Технический Регресс. Часть 3

«...Бродскому выпал завидный жребий отстаивать — и отстоять! — честь русской поэзии. Дома и за рубежом. Честь вооружить интеллигенцию для отпора бюрократии выпала Фриде Вигдоровой. Настойчивые защитники Бродского помешали бюрократии доконать поэта. Бродский вернулся из ссылки не через пять лет, а через полтора года».
                (Лидия Чуковская (1964): «Судилище».)


      «Ученый склонен, сЛЕДователь-но, рассматривать своего противника как благородного врага. Такая точка зрения необходима для его деятельности как ученого, но она может превратить  его в игрушку в руках беспринципной военщины и политиканов».
                (Норберт Винер: «Человек управляющий».)




Часть 3.

    Не в-Скрывая (от…) кровь-вен.., но «вскрывая законы развития техники на отдельных ступенях развития человеческого общества» в 1954 году, товарищ ЛИСичкин С. М. в «Очерках по истории развития отечественной нефтяной промышленности» не теряя достоинства, заметил, что «Россия не имела экспериментальной базы, и нашим ученым и техникам нередко приходилось ездить за границу для обучения даже и тогда, когда они в этом не нуждались». Наши ученые ехали не страшась сложных вопросов… Они знали, что «t» не только «Евро», которое у них было, но и строгий судья! Тем не менее, иностранный ученый Митгерлих, (попивая морковный сок), говорил русским химикам: «Ваши молодые ученые приезжают к нам, занимаются очень усердно, оказываются часто людьми с блестящими способностями, делают весьма интересные исследования, а как вернутся домой, то уже более о них мы ничего не слышим. Скажите, от чего это происходит?» Что ответил ему химик Морковников В. В. знает только Митгерлих. Но Лисичкин ответил партийным голосам из очень о-сознательно(го): «Отечественные изобретатели, специалисты и ученые до революции влачили жалкое существование. Нередко многие из них впадали в нужду, отказывали своим семьям в необходимом, но настойчиво вели исследовательские работы на свое скудное жалованье. Все это они делали не ради личного обогащения, а во имя науки и процветания Родины!..»
     Жутким холодком повеяло сквозь щели Великого Прошлого… Я почувствовал  тяжелое дыхание Великого Инквизитора… Детские страхи моих героев защекотали густыми усами мое воображение… Я вспомнил Ивана Петровича Павлова и его «бесконечные скитания по чужим квартирам…», «гибель первенца, а буквально через год опять неожиданная смерть малолетнего сына…» Ведь был и такой год, который жена Павлова назвала «отчаянным», когда мужество изменило Павлову. Он разуверился в своих силах и в возможности кардинально изменить жизнь семьи. Но, видимо, думы «о процветании Родины» помогли ему преодолеть физиологический кризис. Остается только загадываться, почему Павлов не любил БОЛЬшевиков с их социалистической революцией… Ведь большевики не «ради личного обогащения», а «во имя  науки и процветания Родины» сделали то, что они сделали… Здесь нужно оставить ненужные споры и согласиться с Владимиром… Высоцким: «Лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал». Только сама революция остается неоспоримой, - как гора! т. е., как факт.

    Но прежде чем отправиться в шахты «истории», в надежде отыскать тамм хоть цент ценного, я еще раз безнадежно взглянул на картину неизвестного мне автора… «Апофеоз идей» уже не производил на меня того жуткого впечатления, которого от него ожиДАЛИ. Достаточно было легкого ветерка свободной мысли, чтобы произошло угасание рефлекса рабства. Пустые глазницы идей не засыпали меня вопросами… Пески времени засыпали пустые глазницы идей…
    Социалистическая революция в отдельно взятой стране, должна была избавить людей от самодержавного отчаянья. Но спасаться от отчаянья советские люди должны были вместе. Отдельно взятому человеку спасаться от отчаянья было запрещено… Каким образом спасаться вопрос не стоял. В то время трудотерапия закаляла любую СТАЛЬ…  Даже Иван Солоневич, наверное,  не смог бы себе представить, чтобы Оскар Уайльд после двух лет заключения в социалистическом  лагере ТЮРЕМНо ИСПОВЕДуясЬ, заявил: «В самой глубине моей души таилось нечто, что говорило мне: ничто в мире не бессмысленно, и менее всего – страдание». Да, Уайльд «прошел  через все мыслимые ступени страдания» и пришел к Смирению. И вот, подобно электрону, соскочив на первый стационарный уровень, Он излучил мыслительный квант, «больше не подчиняющийся никаким разрешениям или приказаниям из вне»… И заключил: «Я теперь стал еще большим индивидуалистом, чем когда бы то ни было. Для меня теперь ценно только то, что человек находит в самом себе, - остальное не имеет ни малейшей цены». Очень много ценного, даже находясь в новых условиях, находил в себе и Иван Павлов. А Максим Горький, глядя с литературного портрета все недоумевал, почему Павлов спорит с советской властью… и полагал, что спорил Павлов с этой властью «по недоразумению, потому что не имел времени серьезно подумать о значении ее работы и потому еще, что около него были враги советской власти, люди, которые отравляли его ложью, сплет¬нями, клеветой». Физиолог и писатель не понимали друг друга… Один искал «причины этого (непонимания) в биологической — органической химии», другой «— в какой-то химии  социальной».  Дополнительности не получилось… Они только вспугнули пластилиновую ворону, с ее очень пластилиновым сознанием… Но чем дальше улетала ворона, тем больше она становилась похожей на могучего орла!
    Если Павлов в «отчаянный» год не обрел смирение, то он вправе был оПРОМЕТчиво почувствовать себя ПРОМЕТеем! Он пытался из своей беспросветной жизни нести людям свет истины! Но свет ослепил людей и истины они не увидели… Они увидели Государственный план электрификации России, план, похищенный из головы Зевса! Партийный «генерал» Глеб МаксиМилионович Кржижановский, имеющий непосредственное отношение к «плану», в 1958 году, обращаясь к юным любителям техники, со страниц пятого тома Детской энциклопедии скажет: «Мне выпало в жизни великое счастье в течение тридцати лет встречаться с самым трудолюбивым, требовательным и скромным из великих людей, с величайшим гением человечества – Владимиром Ильичом Лениным. Образ его незабываем!» Здесь же Кржижановский вспомнит, как в одном  из своих выступлений Владимир Ильич сказал, что тому поколению, к которому принадлежит он сам и его сверстники, уже не удастся дожить до светлых и радостных дней коммунизма. « - А вот те малыши, которых я вижу на руках многих матерей, - вот эти счастливцы узнают подлинную суть коммунизма, - говорил он». И только француз Жан-Поль Сартр, благодаря своей буржуазной недальновидности, даже в 1946 году  не знал, какая судьба постигнет русскую революцию. Будучи «экзистенционально гуманным», он «не мог быть уверен, что товарищи по борьбе продолжат его работу после его смерти, чтобы довести ее до максимального совершенства, поскольку эти люди свободны и будут завтра свободно решать, чем должен быть человек». Вот и бывший не-добрый знакомый Ленина и Кржижановского, русский публицист, философ и экономист, покинувший Россию в 1930 году, Николай Владиславович Вольский (1879 - 1964), находясь в эмиграции, в Париже, и читая статьи Кржижановского «Великие сооружения сталинской эпохи», помещенной в 1950 г., в № 10 «Вестника Академии наук СССР»  без удивления отмечал, что «План электрификации, составленный в 1920 г. по инициативе Ленина группой специалистов, Кржижановский называет «ленинско-сталинским планом», хотя лучше чем кто либо знает, что ни малейшего отношения Сталин к этому плану не имел и иметь не мог. Друг и поклонник Ленина сознательно искажает истину в угоду нынешней концепции, требующей возвеличения Сталина за счет умаления значения Ленина».
      Однако, даже малышам обновленной версии 2002 года, далеким от «Социальной психологии», равно, как и от социализма, не ведомо, что «ЛОЖЬ – явление социальное. Нечестными люди не рождаются, а становятся. И хотя всегда и во всех проявлениях  - ложь как прямой обман, как УМОЛЧАНИЕ, как ПОЛУПРАВДА т. д. – считалась явлением постыдным и недостойным, нечестность, тем не менее, всегда имела и сейчас имеет повсеместное распространение в человеческих взаимоотношениях».  А тогда, в 1922 году, находясь в бурлящем потоке неопределенности, конница Будённого мчалась вместе со страной к чьей-то фиктивной цели. И гайдаровский мальчиш-кибальчиш, прежде чем стать легендой, перед своим последним боем читал «Легенды и мифы Древней Греции», а именно «Прометея прикованного» к гранитной совести русского историка и педагога Н. А. Куна (1877 - 1940). В этой книге не было лжи. Как не было рядом с мальчишем мудрого кентавра Хирона…Но на мифических страницах был подвиг… А под страницами, благодаря умелому суфле.ру-плохишу, участник персидских войн и зачинатель греческой трагедии Эсхил рассказывал о том, как Зевс, правящий всем миром в качестве жестокого тирана, наказывает восставшего против него титана Прометея. Могучий титан вопреки воле Зевса похитил с Олимпа огонь и дал его людям; он дал им знания, научил земледелию, ремеслам, постройке кораблей, чтению и письму; этим Прометей сделал жизнь людей счастливее и поколебал власть Зевса и его помощников - олимпийских богов. Но главная вина Прометея, та, что он не хочет открыть Зевсу тайну, от кого родится у Зевса сын, который будет могущественнее его и свергнет его с престола. Маркс за те слова, которые говорит Прометей: "По правде всех богов я ненавижу", - и за его ответ Гермесу: "Знай хорошо, что я б не променял своих скорбей на рабское служение. Мне лучше быть прикованным к скале, чем верным быть прислужником Зевса", - говорит о нем так: "Прометей - самый благородный святой и мученик в философском календаре" и указывает на (К. Маркс(а) и Ф. Энгельс(а), Соч., том. I, стр: 26).
     Закрыв советскую книгу, Мальчиш-Кибальчиш погиб, не раскрыв тайны буржуинам.  Но была и еще одна тайна, о которой мальчишу умолчали.., но о которой знали и Маркс, и Энгельс, и Эсхил.  Да, Прометей помирился со своим мучителем Зевсом. «Он признал его власть не из страха, а в результате глубокого  осознания тех сущностных, нерасторжимых и неотменимых взаимосвязей мира, которые открылись ему самому через страдание. Осознание того, что все в этом мире необходимо и обусловлено: и он, Прометей, поощряющий дерзость людскую, и Зевс-Громовержец, эту дерзость сдерживающий». И Павлов понимал эту обусловленность… Только, неожиданно появившийся здесь Серен Кьеркегор (1813 – 1855), будучи сам ответственным за драматические события своей жизни, относился к подобным вещам с ИРОНИЕЙ… как подобает «буржуазным идеалистам», Кьеркегор не был воинствующим материалистом, но «он был воинствующим противником демократии. Он восхищался просвещенной абсолютной монархией, которая существовала в Дании до принятия конституции 1849 г». По мнению Скирбекка Г. и Гилье Н. именно эта конституция ввела в Дании демократию.

     Молодой датчанин Нильс Бор, не думая о политике, в 1911 году, достаточно сытый английскими атомными кексами с изюмом электронов Томсона, в минуту решающей встречи с Резерфордом, еще ничего не знал о планетарном атоме. Не знал он и о будущих выступлениях Кржижановского, который когда-то видел бурлаков на Волге, помнил крестьян в лаптях, гнувших спину над допотопной сохой, и ко всему этому незабывшего унылое брюзжание некоторых интеллигентов: «Куда уж, где уж нам до заграницы! Мы – лапотники, мы – самоварники. Вот в Париже – культура, вот в Берлине – техника!» Не знал и Кржижановский, ни Нильса, ни тем более, когда «мысль о КВАНТОВОЙ конституции планетарного атома посетит Бора и заживет в нем». И в этом хаосе изложения обезумевшего автора они не знали, когда из искры возгорится пламя… А искра тлела уже давно… и в 1900 году Планк доложил Берлинскому физическому обществу о своей гипотезе и новой формуле излучения… Или, нет!..  А «Искра» в 1901 г. подготовила почву для «Что делать» Ленина… Уменьшенный Плеханов, после своего разрыва с БОЛЬезненно преувеличиным Лениным, в результате расщепления партийного ядра, по поводу «Что делать» язвил, что «Ленин написал для наших практиков катехизис, не теоретический, а практический, за это многие из них прониклись благоговейным уважением к нему и провозгласили социал-демократическим Солоном». Вольский, как непосредственный участник этих событий говорил: «Что делать» воспринималось как катехизис и он был для нас ценен своими рецептами практического и организационного порядка. Ленинская книга была уже безудержной борьбой с панихидным марксизмом и экономизмом». Но были в жизни  Вольский и другие «Встречи», о которых он не забыл. Так осенью 1898 г., незадолго до его высылки из Петербурга, он слушал на сходке в Технологическом Институте речь одного студента старшего курса. Начальство Института, чтобы помешать сходке, выключило в аудитории электричество… «Он желчно говорил о студенческом движении: «Вы устраиваете сходки, протестуете, волнуетесь, думаете сделать что-то большое. Неужели вы не понимаете, что вы не сила? Вы ничто. Такое же ничто как болтающая либеральная буржуазия и беспомощное, темное, забитое крестьянство. Единственная сила, способная разрушить современный строй — это мощный числом, хорошо организованный, познавший свои классовые интересы пролетариат. Научный социализм устами Маркса учит, что ни одна общественная формация не погибает раньше, чем разовьются скрытые в ней новые производительные силы. И с головы самодержавно-крепостнического строя не упадет ни один волосок, и этот строй не погибнет, пока не разовьется российский капитализм, пока из брошенных на фабрики и заводы крестьян и мещан не сформируется мощный рабочий класс. Этого класса у нас еще нет, а те слои его, которые существуют, удушаются варварскими условиями, свойственными начинающему появляться капитализму». Это был конечно не Плеханов, но сами идеи… Не случайно в 1903 году на съезде партии произошло расщепление…  Но здесь нельзя было говорить  о том, что «волнообразность элементарной частицы борется с ее корпускулярностью», а вот о борьбе противоположностей можно было и не говорить! Поэтому никто и не говорил. Ленин был убедительней! Некому было примирить Плеханова и Ленина. Их соотношения оказались неопределенными… Так бывает в социальной химии! Партийные съезды тем и отличаются от зоммерфельдовских семинаров. А в 1926 году этот семинар был особенно многолюдный. Присутствовал даже директор Мюнхенского института экспериментальной физики стареющий Вилли Вин, давний противник квантовых нововведений. «Всем своим видом он выражал одобрение, когда автор волновой механики Эрвин Шредингер говорил, что пси-волны обещают вернуть микромиру классическую непрерывность… С досадой слушал он подстрекательские возражения хорошо ему известного недоучки (доктора философии, создателя матричной механики) Вернера Гейзенберга…» В конечном итоге, посоветовав молодому человеку поучиться физике, Вилли Вин заявил, что ему, конечно, понятны чувства Гейзенберга, поскольку теперь-то уж поставлен крест над всяческим вздором вроде квантовых скачков, но указывать на возникающие трудности бестактно и глупо… (и) добавил: «У нас нет сомнений, что господин Шредингер преодолеет их в самом близком будущем!»
   Спустя сорок лет профессор Вернер Гейзенберг, вспоминая уже не зоммерфельдовский семинар, а Нильса Бора и 5-й Сольвеевский конгресс 1927-го года, скажет историку, что его счастливое поколение восприняло победу как поворотный пункт в развитии физики. «- Знаете, сегодня я мог бы выразить суть происшедшей тогда перемены в терминах судопроизводства: «бремя доказательств перешли к другой стороне». Это бремя вдруг перешло к людям типа Вилли Вина, ибо распространилась весть, что существует целая группа ученых в Копенгагене, которые могут ответить на каждый вопрос, возбуждаемый экспериментом». И копенгагенцы получили право говорить еще более молодому поколению: «Теперь все в порядке, идите вперед!»
    Николай Иванович Вавилов загрустил, наблюдая, как среда формирует генетических мутантов… А Трофим Лысенко, дружелюбно похлопав его по плечу уверял, что все образуется! Наука не терпит пессимистов! Тем более Советская…

    Я же, вращаясь, возвращаюсь  наЗад к Московскому университету и нахожу на его груди табличку с непонятной надписью: «ВСЕ УШЛИ». И недо-умение мое страшнее моего недо-еДАНИЯ. Ведь не-Возможно  что(бы) все уехали в Киев на «пышные торжества, связанные с открытием памятника Александру !!, в связи с 50-летием крестьянской реформы 1861 года. И ведь известно доктору исторических наук, профессору, академику Российской А. Н. Сахарову, что «на эти празднества прибыла царская семья, высшие должностные лица империи. Премьер приехал заранее…» Но где министр просвещения, мне никто не сказал… потому, что посчитали вопрос не существенным. Для патриота, читающего «Историю», существенным должно быть то, что «Россия имела крепкий бюджет» и то, что «В 1913 году – последний мирный год – доходы превышали расходы почти на 400 миллионов рублей». Но, видимо, все же человеком с большой буквы «Пи…» был этот КАССО, находясь на посту министра просвещения… Он хорошо знал, как российская наука движется по кругу, не меняя своего уровня даже в 21 чело-Веке… Однако меня не интересовали перспективы Кассо, мне просто хотелось найти «величайшего из русских физиков» Петра Николаевича Лебедева. Но как я мог его найти, если он, за год до своей смерти, в письме Вилли Вину сообщал следующее: «Глубокоуважаемый коллега! При сем посылаю Вам две маленьких работы о поглощении акустических волн (мою и моего ученика Неклепаева) с просьбой о напечатании их в Annalen. Корректуры я прошу послать в Вюрцбург, ибо МОЕ МЕСТОПРИБЫВАНИЕ в ближайшее время НЕИЗВЕСТНО: как Вы, вероятно, знаете из Phys. Zeitschr[ift], я был вынужден оставить свою профессуру в Москве, закрыть свою лабораторию, где сейчас шли полным ходом самостоятельные исследования, и остался теперь вместе с моей семьей без положения и без надежды довести задуманные работы до конца. При господствующих здесь условиях, которые для европейца представляются совершенно невероятными и непонятными, я не имею никаких возможностей когда-либо вновь получить профессуру — я должен отказаться здесь от своей карьеры физика. С искренним приветом преданный Вам…[Москва] 20.III.1911». Никто не видел ни одного из 21 исчезнувшего профессора Московского университета и на 1-ом Сольвеевском конгрессе, проходившем в это время в Брюсселе. Даже Александр Селянинов из Санкт-Петербурга в своей книге «Тайная сила масонства.» в 1911 году, раскрывая все тайны, эту тайну не раскрыл… Так и забыли про этих профессоров.

    И так получилось, что перестав быть мега-фоном, пролетариат стал фигурой. И эта фигура заслонила собой профессоров. Таков гештальтизм. Однако, фигура европейского рабочего субъективно оказалась КРУППнее… и даже барон Н. Е. Врангель в своих «Воспоминаниях» побоялся поставить их на одну доску.  «Русского рабочего с европейским ставить на одну доску нельзя. Рабочие в Европе, где давно существует промышленность, — особый класс, класс наследственно, умственно развитый, имеющий своих вождей, часто людей выдающихся и по своим знаниям, и по своим способностям. В России, где еще так недавно промышленности совсем не было, наследственного рабочего класса быть не могло. Даже в настоящее время это еще не класс, а только зародыш класса». Врангель многое знал… и все же…
     Идее, что даже «волосок нельзя содрать с головы самодержавия, пока не разовьется капитализм» и рабочий класс не станет многочисленным, Ленин противопоставлял: «дайте нам организацию настоящих революционеров и МЫ ПЕРЕВЕРНЕМ Россию». Удивительный человек! Не удивил вольного Воль…
   Владимиру Ильичу, как вождю, видимо не нравилось то, что Россия лежит на «правом» боку и он захотел перевернуть ее на «левый» бок… Да еще и скальп содрать с ее двухголовой само-де-ржавности… Однако, под редкими перьями вождя, в темных глубинах бессознательного одержимые немецкими духами равенства и свободы, красные шаманы варили отравное зелье для избранного народа… К 1911 году, Ленин знал не только, «Что делать!», но к этому времени он уже был большим ученым! Еще в мае 1909 года Ленин отправил в Берлин Розе Люксембург свой фундаментальный труд «Материализм и эмпириокритицизм» с просьбой отметить выход книги в журнале «Die Neue Zeit», что и было сделано в октябре 1909 года. А через десять лет, 10 января 1919 г., в Берлин войдет трехтысячная колонна фрейкоровцев (добровольческий корпус), во главе которого будет «бешенная собака» недоносок Г. Носке. Роза Люксембург будет  застрелена и ее тело, завернутое в одеяло и опутанное проволокой, будет брошено в Ландвер-канал и найдено только в конце мая… А любивший приключения семнадцатилетний юноша Вернер Гейзенберг, примет совсем не научное участие в подавлении Советской республики, на несколько недель возникшей в Мюнхене… Да, у Германии, были свои пути, в которых она, по мнению Троцкого, запуталась.
      Перестав любоваться закатом Европы, публицист и литературный критик Василий Васильевич Розанов(1856-1919) в 1917 году «Апокалипс»ично заметил как, «Русь слиняла в два дня. Самое большее - в три. Даже “Новое Время” нельзя было закрыть так скоро, как закрылась Русь. Поразительно, что она разом рассыпалась вся, до подробностей, до частностей. И собственно, подобного потрясения никогда не бывало, не исключая “Великого переселения народов”. Там была - эпоха, “два или три века”. Здесь - три дня, кажется даже два. Не осталось Царства, не осталось Церкви, не осталось войска, и не осталось рабочего класса. Чтo же осталось-то? Странным образом - буквально ничего. Остался подлый народ, из коих вот один, старик лет 60 “и такой серьезный”, Новгородской губернии, выразился: “Из бывшего царя надо бы кожу по одному ремню тянуть”. Т. е. не сразу сорвать кожу, как индейцы скальп, но надо по-русски вырезывать из его кожи ленточка за ленточкой».
     Видимо старик был материалистом и видел рациональную целесообразность своих экономических взглядов в сложное для России время. Делать красные революционнее бантики из кожаных ленточек буржуев было бы рентабельно… для молодой социалистической республики…

     В 1922 году «С коммунистическим и материалистическим приветом», Лев Троцкий отправил письмо в редакцию журнала «Под знаменем марксизма». Он восторженно писал: «Идея издания журнала, который вводил бы передовую пролетарскую молодежь... в… круг… материалистического миропонимания, кажется мне в высшей степени ценной и плодотворной». И прежде чем «остановиться… на некоторых вопросах, ближе определяющих содержание и программу той работы, которая провозглашена редакцией журнала во вступительном заявлении к № 1-2, Ленин отметил, что «Об общих задачах журнала товарищ Троцкий уже все существенное сказал, и сказал преКРАСНО». Это было 13 марта.
    Удивительно и  насыщен-но в марте этого же года прошел и XI съезде партии. Где Анастаса Микояна «вместе  с  Енукидзе  и  Кировым избрали в секретариат съезда. Президиум  съезда  возглавлял  Ленин,  который выступил с политическим докладом ЦК». Анастас хорошо помня «Как это было», сообщает, что  13 января он прибыл в Москву… Как встретился со Сталиным, на его квартире в Кремле. И, как приветливо принял его Сталин. Сказал, что  «вызвал  и  беседует  со  мной  по поручению Ленина. Речь идет о работе по подготовке к  очередному  XI  съезду партии. Условия, сказал Сталин, в  которых  идет  подготовка  к  XI  съезду, коренным образом отличаются от тех,  которые  были  накануне  Х  съезда.  На горизонте  не  видно  никаких  разногласий  и   открытых   группировок   или политических платформ. Главная  опасность  может  идти  от  Троцкого  и  его сторонников... Потом Троцкий сможет всячески  затруднять  работу  ЦК.  "Поэтому,  -  сказал Сталин, - мы озабочены тем, какие делегаты приедут на предстоящий  партийный съезд и много ли среди них будет троцкистов. В этом отношении нас  беспокоит Сибирь. Там еще  довольно  много  троцкистов,  они  пользуются  определенным доверием и влиянием в своих организациях,  и  поэтому  есть  опасность,  что многие из них окажутся в числе избранных делегатов  съезда.  Вот  почему,  - сказал он в заключение, - Ленин поручил мне вызвать вас, рассказать об  этой обстановке, и если вы разделяете такой взгляд на положение дел в партии,  то попросить вас съездить  в  Ново-Николаевск  (ныне  Новосибирск.  -  А.М.)  к Лашевичу, чтобы передать ему от имени Ленина все, что я вам здесь сказал". Я без  колебаний  заявил,  что  согласен  отправиться  в  Сибирь  с  этим поручением, но мне надо хотя бы на один  день  заехать  в  Нижний  Новгород. Сталин согласился». А Лев Троцкий, не припоминая никаких статей Сталина… даже «Под знаменем марксизма»… однажды напишет в своем реквиеме о «Сталин»е: «Марксизм и национальный вопрос» представляет, несомненно, самую значительную, вернее, единственную теоретическую работу Сталина. На основании одной этой статьи, размером в 40 печатных страниц, можно было бы признать автора выдающимся теоретиком. Остается только непонятным, почему ни до того, ни после того он не написал ничего, сколько-нибудь приближающегося к этому уровню. Разгадка таится в том, что работа полностью внушена Лениным, написана под его ближайшим руководством и проредактирована им строка за строкой».
   Но сколько загадок в этой истории? В июле 1921 г. Ленин писал Горькому: «Я устал так, что уже ничегошеньки не могу». Стоило бы показать — как с октября 1917 г. то взлетал, то исчезал Ленинский «раж», чтобы, в конце концов, превратить этого бурного человека в паралитика, потерявшего способность речи, с омертвелой рукой и ногой. Но это уже далеко выходит из рамок записок Вольского… И первых шагов НЭПа Эдварда Карра…
     Возможно, тогда и явился великий мыслитель товарищ Сталин единственным человеком, понимающим великого товарища Ленина!

    Таким было темное пятно на Солнечной   утопии… которое отвлекло меня от  статьи в журнале «под знаменем марксизма». Десертом статьи явилось УКАЗание на непонятного Сорокина, который, видимо-невидимо, определял «содержание и программу работы журнала». Мудро заметив, что «Не ошибается только тот, кто ничего не делает», (в отношении истолкования и пропаганды гегелевской диалектики), Ленин с БОЛЬШ…им азартом охотника напал на след… то есть на журнал «Экономист» №1 (1922г.), издаваемый Х!  отделом «Русского технического общества». Не помышляя о конкуренции, а только об истине, Ленин оказался крайне недоволен тем, что «некий г. П. А. Сорокин помещает в этом журнале обширные якобы «социологические» исследования «О влиянии войны». Разложив статью, Ленин безошибочно заявил: «Марксистскому журналу придется вести войну и против подобных современных «образованных» крепостников. Вероятно, не малая их часть получает у нас даже государственные деньги и состоит на государственной службе для просвещения юношества, хотя для этой цели они годятся не больше, чем заведомые растлители годились бы для роли надзирателей в учебных заведениях для младшего возраста».

    Да простится «помещичьему дитяти», то, что не простится Питириму Сорокину,  родившимся в селе Турья, в 1889 году, в трехлетнем возрасте потерявшем мать, и прожившим с отцом алкоголиком до 11 лет, а потом убежавшим от него.  В Советской России ошибаться нужно правильно! Ведь от этого зависит счастье народа!
   После таких усердий товарища всех угнетенных, Сорокину только и оставалось, что искать счастья в Америке, а Ленину - вспоминать Кокушкино, имение деда, которое после его смерти принадлежало матери Ленина и ее сестре. Ульяновы из Симбирска, Веретенниковы из Казани приезжали в Кокушкино на всё лето. Обе семьи следовали примеру всех дворянских фамилий, переселявшихся летом в свои поместья. Выезды из Симбирска в деревню были для детей Ульяновых, в том числе и Владимира (Ленина), неиссякаемым источником радостей... (Старшая сестра Ленина — Анна И. Ульянова об этом говорит в своих воспоминаниях, «Пролетарская Революция», 1927 г., № 1).
 
    Питирим же Александрович Сорокин, который от отца ушел, а от Советской власти и тем более, через два месяца после выезда из России, разговаривая с американскими учеными нарисовал портрет, далекий от пролетарских идеалов… «Ленин – фанатик и антисоциальный экстремист». Таков был сюжет. И тот, кто смотрел, (и)  мог  видеть «Полное отсутствие у Ленина всех моральных, религиозных и  социальных принципов, его  абсолютный  цинизм, украшенный  звонкими  фразами  о "буржуазных предрассудках", и так далее…» И они могли понять, что эти приз(н-р)аки «…являются характерными антисоциальными стигматами. Его  дикая энергия в разрушении, его практика "прямого действия", его фантастическая производительность в распространении ненависти и  его  полная неспособность следовать любой творческой активности  являются  дальнейшим олицетворением антисоциальных  и  опасных склонностей Ленина». И не сетуя на судьбу, Питирим Александрович посоветует самым вдумчивым: «Почитайте работы Ленина. В его первой работе "Развитие капитализма в России" и в его последних памфлетах и статьях мы находим только унылое, ограниченное и неоригинальное повторение двух или трех основных  идей Маркса, сопровождаемое резкой  бранью по адресу его оппонентов. Односторонность, неспособность схватить главное в ситуации, проявляющиеся в его интенсивной ненависти, являются главными чертами его книг и статей». 
   Конечно, можно расценивать ДАННЫЕ высказывания Сорокина, как способ позиционирования себя НА ЖЕСТКОМ ДИСКЕ капиталистического рынка. Ведь ему нужен был высокооплачиваемый доступ к растлению американской молодежи…
      
      Ни с этой ли целью осенью, 1922 года "Пруссия" и "Бургомистр Хаген" покинули берега советской России… Об этом нужно знать и понимать не обязательно… Но чтобы понять, какими качествами должен был обладать приемник, способный встать у штурвала молодой республики, не нужно было читать Джека Лондона... Конечно, это должен  был быть настоящий «Морской волк». Романтик, вроде Аркадия Гайдара «и его команда» на эту роль не годились. Одно дело хорошо сидящая компания, другое дело – «КАМП(ф)ания». Ведь нужно шагать вперед… И все же, бывший большевик недовольный Вольский, теплым летом 1953 года, оглянулся на свою молодость и констатировал: «могу ясно себе представить по состоянию Ленина во время работы над «Шагом вперед», что происходило с ним во всех последующих «кампаниях». Чтобы осуществить свою мысль, свое желание, намеченную им цель очередной кампании, заставить членов его партии безоговорочно ей подчиниться, Ленин, как заведенный мотор, развивал невероятную энергию. Он делал это с непоколебимой верою, что только он имеет право на «дирижерскую палочку». В своих атаках, Ленин сам в том признавался, он делался «бешеным». Охватившая его в данный момент мысль, идея, властно, остро заполняла весь его мозг, делала его одержимым. Остальные секторы психической жизни, другие интересы и желания — в это время как бы свертывались и исчезали. В полосу одержимости перед глазами Ленина — только одна идея, ничего иного, одна в темноте ярко светящаяся точка, а перед нею запертая дверь и в нее он ожесточенно, исступленно, колотит, чтобы открыть или сломать. В его боевых кампаниях — врагом мог быть вождь народников — Михайловский, меньшевик Аксельрод, партийный товарищ — Богданов, давно умерший, никакого отношения к политике не имеющий цюрихский философ Р. Авенариус. Он бешено их всех ненавидит, хочет им «дать в морду», налепить «бубновый туз», оскорбить, затоптать, оплевать. С таким ражем он сделал и Октябрьскую революцию, а чтобы склонить к захвату власти колеблющуюся партию, не стеснялся называть ее руководящие верхи трусами, изменниками и идиотами».

   И хотел я вспомнить Чаадаева, да вспомнил Нильса Бора, соблазненного на последнем курсе университета, философией Кьеркегора. Нильса привлекала не за-ШИзоФРинизОВАННОСТЬ, а за-шифрованность хода мысли! Он мог бы и тут повторить Д. Данину: «Понимаете ли, это было интересно юноше, которому хотелось вгрызаться в суть вещей». И, конечно, он не знал(?) тогда, что писал об «Этапах жизненного пути» Кьеркегора, профессор Копенгагенского университета Харальд Хеффдинг: «В поэтической форме «этапы» изображают различные основные представления о жизни в их взаимной противоположности. Для Кьеркегора «этап» не есть период жизни, следующий за другим в силу естественного закона развития. Нет, каждый этап изображен столь резко очерченным и замкнутым, что от одной стадии к другой можно перейти лишь непостижимым скачком…»
    Однако, говорят, что «у человека трезвого склада мышления Кьеркегор не мог не вызывать острого чувства неудовлетворенности». Любой советско-ортодоксальный материалист без сожаления приколотил бы Кьеркегора ржавыми гвоздями к материальному кресту ИДЕАЛИЗМА… А вот последователи Ленина были убеждены, что он обладает трезвым складом мышления. И кто бы ЗА-икнулся следуя за Бором – думающем - о мыслительном ГИГАнте, мог с сожалением заметить: «Как жаль, что столько искусства и столько поэтического гения было растрачено на выражение таких безумных идей!» Невозможно представить в момент оппозиционной войны…
   
      Однако, человеку далекому от революционной ориентации и всяческой борьбы за власть, но радеющему за Российскую науку, следовало бы  повнимательнее приглядеться к речам Иосифа Сталина, что бы обнаружить, что Иосиф был не далек… от профессора Хеффдинга… И пусть не физикам, а всего лишь «кремлевским курсантам» 28 января, 1924 года Сталин сказал и, видимо его слушали, потому как эта речь была напечатана 12 фе-враля, 1924 года. И называлась она: «О ЛЕнине». Так вот, проблемная ситуация: «Первые дни после Октябрьской революции. Совет Народных Комиссаров пытается заставить мятежного генерала, главнокомандующего Духонина, прекратить военные действия и открыть переговоры с немцами о перемирии». Всем известно, что из любой ситуации есть выход… И очень часто этот выход находится там же где и вход. Возможно, поэтому Сталин и вспомнил, «как Ленин, Крыленко (будущий главнокомандующий) и (ОН) отправились в Главный штаб в Питере к проводу для переговоров с Духониным. Минута была жуткая...»  Вот в (э)ту минуту товарищ Сталин и сделал свое первое жуткое научное открытие: «...У провода лицо Ленина озарилось каким-то необычайным СВЕТОМ. Видно было, что он уже принял решение. «Пойдём на радиостанцию, — сказал Ленин, — она нам сослужит пользу: мы сместим в специальном приказе генерала Духонина, назначим на его место главнокомандующим тов. Крыленко и обратимся к солдатам через голову командного состава с призывом — окружить генералов, прекратить военные действия, связаться с австро-германскими солдатами и взять дело мира в свои собственные руки». Это был «СКАЧОК в неизвестность». Но Ленин не боялся этого «СКАЧКА», наоборот, он шел ему навстречу…»  А не летел в Египет…
   Однако, это все миражи и мой «конь, разрушающий богов», сбитый с толку песчаной бурей и Сержем Московичи, должен покинуть желтую клетку и вернуться в свой, черно-белый мир… «Когда рвут связи с обществом и традицией, то очень скоро попадают на незнакомую территорию. В этот момент люди не располагают никакими внешними опорами, никакой властью или правилами, согласно которым они могли бы вести себя. Они импровизируют, как на это рассчитывал Ленин в разгар революции, а потом видят, что из этого получается».
 
   И-мпровизатор Карл Маркс тоже хотел видеть. Но Солнце загораживал  очень уж болтливый аноним по имени «Монтескье LVI». Дотерпев до января 1849 года, Маркс не сдержал своих эмоций  и в адрес анонима выплеснул кое-что из себя: «Надо обладать всей наивно-глуповатой наглостью состарившегося в грубом невежестве немецкого имперского филистера, чтобы, вдолбив в свои ленивые мозги, да к тому же поверхностно и искаженно, азы политической экономии – труд, разделение труда, - изрекать, наподобие оракула, суждения по таким вопросам…» Что же было здесь возмутительным? А возмутительным было «открытие того, что труд и разделение труда являясь условиями существования всякого общества, позволяют Монтескье LVI заключить, что «различие сословий» соответствует природе, что разница между «буржуазией и пролетариатом» - наглая ложь», что если бы даже «революция» сегодня РАЗРУШИЛА ДО ОСНОВАНИЯ существующие «общественные отношения», то «снова создадутся точно такие же отношения, какие существуют теперь…» И с черной клетки ночи, конь шагнул на заснеженную, белую клетку России. В декабре 2010 год здесь не было тесно «Большому бизнесу». И хотя Вениамин Альперн посчитал, что «Трудно быть первым» в деле, в разговоре можно быть хоть каким:  «Первое десятилетие нового века радикально изменило международный бизнес-имидж России. Она приобрела инвестиционный рейтинг и, пройдя через промышленный бум и глобальный кризис, сохранила место в первой пятерке наиболее привлекательных с точки зрения финансовых вложений стран. За это время бельгийская компания Solvay, имевшая бизнес в нашей стране еще в дореволюционные годы, успешно реализовала ряд промышленных проектов среднего масштаба, а заложив 12 июня 2010 г. со своим партнером «Сибур Холдинг» первый камень в строительство не имеющего российских аналогов комплекса по производству поливинилхлорида (ПВХ) стоимостью 1 млрд евро, вновь заявила о себе как о крупнейшем иностранном инвесторе в российскую химическую промышленность. 2010 год принес и первое после революции 1917 г. крупное разочарование: Solvay не удалось вернуть содовый завод, построенный в 1883 г. Эрнестом Сольвеем и Иваном Любимовым в Березниках». Завод не церковь, химичь не химичь, а обратно не вернешь.

    Если Иван Иванович Любимов (1838-1899) считался Городской головой Перми, меценатом и общественным деятелем, то  Сольве по праву считается первым инженером-технологом в области промышленного производства соды. Он родился в 1838 году в небольшом бельгийском городке Ребек-Роньоне в семье владельца каменоломни и небольшой солеварни. В юности Сольве часто болел и получил только домашнее образование. Он перечитал множество книг по химии и был увлечен этой наукой. А в двадцатилетнем возрасте Сольве уже стал помогать дяде в управлении заводом по получению бытового газа. В заводских условиях у Сольве раскрылся талант изобретателя химических аппаратов. Используя исследования английских и французских химиков по применению аммиака в производстве соды, Сольве создал аппаратуру для крупномасштабного непрерывного производства соды и в 1861 году получил патент на свой способ получения этого нужного всем вещества. Энергичный и настойчивый, он взял у отца взаймы крупную сумму (все семейные сбережения) и построил небольшой заводик. В 1863 году Сольве уже основал акционерное общество "Сольве и Ко", а его "заводик" через три года стал производить 1500 кг соды в сутки. Прошло еще немного времени, и Сольве построил во Франции два крупнейших содовых завода и начал вытеснять с рынка производителей соды, работавших по устаревшему способу Леблана. Стоимость соды Сольве была ниже, а качество - выше. В 1916 году закрылась последняя содовая фабрика, использовавшая технологию Леблана. А Сольве вскоре стал одним из самых богатых и влиятельных людей в мире!

    Но поступившему очень правильно в 1920 году, в Таврический университет, Игорю Курчатову не было никакого дела до Сольвеевых богатств. «С красными бантами на груди встречали молодые симферопольцы в ноябре 1920 года полки Красной Армии под водительством М. В. Фрунзе… В университете были созданы комитеты служащих, студентов. Демократия была полной. Даже оценки решили упразднить. Каждый студент сам должен был  оценивать свой ответ…»
   Таким или иным образом, интерес Курчатова к новой области науки – физики атомного ядра – возник не внезапно. Во многих сферах человеческой жизни очень часто и очень многое зависит от прицела… Вот у Курчатова, был «Дальний прицел».  «Это, пожалуй, очень точное выражение. – ссылаясь на К. А. Петржака пишет П. Асташенков в 1968 году - И в том, что  Игорь Васильевич в 1932 году занялся ядерной тематикой, во многом сыграл роль этот прицел». И уверенно добавил: «Тот факт, что он все больше и больше занимался новой тематикой, говорит в пользу его интуиции как ученого». Интуиция товарища Сталина к этому времени тоже достигла определенных результатов. Это позволило Льву Ландау побывать в тюрьме, а П. Л. Капице в своих воспоминаниях, опубликованных в 1966 году в журнале «Новый мир» отметить..: «Осенью 1934 года, когда я, как обычно, поехал в Советский союз, чтобы повидать мать и друзей, и был совершенно неожиданно для меня лишен возможности вернуться в Кембридж, я в последний раз видел Резерфорда и больше не слышал его голоса и смеха». Следом за Капицей, из Англии в Институт физических проблем прибыло первоклассное оборудование Монд-лаборатории, построенной, а  Резерфордом в 1933 году специально для Капицы. «Советское правительство купило это оборудование за 30 тысяч фунтов стерлингов». Видимо стальной ИОСИФ ВИДЕЛ в Петре Леонидовиче коллегу-революционера. Ведь по свидетельству Д. Самина, «КАПИЦА на глазах Резерфорда СОВЕРШИЛ техническую РЕВОЛЮЦИЮ… в методах экспериментальных исследований».

    К чему привела такая «модернизация», можно себе и не представлять………………