День из жизни палача

Этот хмурый осенний день выдался особенно мрачным. Сильный ветер срывал остатки листьев с деревьев, гнал их по мощеным грязным улицам и время от времени швырял в лица прохожим. Огромная черно-синяя туча заходила с северо-востока, обещая холодный осенний ливень, возможно с градом, и изредка напоминала о своем приближении раскатистым громовым эхом.
Кленовая роща находится за чертой города, но сегодня мокрые и грязные листья клена пригнало ветром даже до центральной площади. Брусчатка почти вся  усыпана этой желто-бурой массой, также почти весь усыпан и эшафот.
Эшафот, на который я сегодня взойду.
В наше время, время феодальных войн, тотальной разрухи, эпидемий чумы, проказы, оспы и прочих проклятий дьявола, время постоянного голода, от которого умирают не только взрослые, но и дети, время нищеты и полного отсутствия смысла своего существования, работа палача не самый плохой выбор в этом мире.
По крайней мере, когда-то я думал именно так.
Тогда смерть меня еще пугала. Сейчас уже нет. Когда сталкиваешься с ней почти каждый день, она становится твой подругой. Единственной подругой, потому что редко кто хочет дружить с палачом, дружить с тем, с кем под руку ходит сама смерть.
***
Сегодня будет повешенье. Не самое отвратительное зрелище. Бывает и похуже.
В смерти нет ничего прекрасного, она ужасна. Ужасна во всех своих проявлениях. Но она всегда рядом. Иногда, кажется, что она ушла и вернется не скоро, но это всего лишь заблуждения. Она никогда не уходит, никогда не прощает долги и обиды, никогда не спит, она всегда рядом. Рядом для того, чтобы в роковой момент показать свой лик и забрать с собой чью-нибудь душу, оставив бренной земле одну только оболочку.
Я палач, я ей в этом помогаю. И я ее ненавижу. Ненависть к смерти настолько давно со мной, что мы уже сроднились, это часть моего «Я». И мне не суметь от этого избавиться.
Я взошел на эшафот. Людей собралось много. Казни в нашем городе не редкость, но каждый раз на площадь сходятся почти все. Некоторых смерть пугает, они смотрят на ее проявления с широко открытыми от ужаса глазами, испытывая одновременно чувство страха и, наверное, чувство наслаждения.
Другие, более циничны, они смеются и свистят, когда я привожу свою подругу к человеку на эшафоте. Глупцы, их дешевая бравада не стоит выеденного яйца. Они, пожалуй, боятся смерти больше других, боятся настолько, что не могут признаться в этом даже самим себе. Они думают, что смеются в глаза смерти, на самом деле это их собственный страх смеется над ними.
Третьи просто стоят и смотрят. И это самое ужасное. Ужасно то, что таких большинство, и смерть не вызывает у них никаких эмоций. Такое впечатление, что она уже владеет их душами, но они еще продолжают топтать грешную землю. Глаза таких людей напоминают глаза пойманной и убитой морской рыбы – без чувств, без эмоций, без жизни.
Сегодня, как обычно, площадь была почти полна. Сюда приходят все. Крестьяне уходят с полей, чтобы посмотреть на смерть, лавочники замыкают свои товары и бегут на площадь, солдаты покидают казармы, женщины приходят сами и приводят своих детей. Приходят все.
Я проверил дверку люка в полу эшафота. Проверил петлю. Все в порядке.
Нагнулся и подобрал пригоршню желто-бурых листьев клена. Они были грязные, мокрые и холодные, но мне они почему-то показались живее, чем лица собравшейся толпы. Намного живее.
***
Гудят рога. Стучат барабаны.
Мы, вдвоем с подругой смертью, стоим на эшафоте, а к нам охранники ведут осужденного.
Это женщина. Молодая женщина. Иногда смерть щадит стариков, но забирает молодых. Глупо и нелепо.
Женщина одета в бедные лохмотья, по худобе видно, что она давно уже голодает, ее лицо грязное, глаза впалые, волосы грязные и спутанные, она сильно хромает, но видно, что от ушиба, а не от природы, на предплечьях – крупные багровые синяки. Зная на что способны эти ублюдки, называющие себя стражами порядка, я догадываюсь, откуда эти синяки и ушибы. Обидно, что они то точно никогда не придут ко мне на эшафот. К ним бы я привел подругу смерть с удовольствием.
Женщина медленно взошла на настил эшафота. Я взял ее запястья в свои руки, они тонкие, холодные и худые. Словно смерть сидит уже внутри их. Завел руки за спину и связал запястья веревкой с простым узлом. Тут ни к чему меры предосторожности. Женщина не будет вырываться в попытке убежать. Смерть уже владеет ей, я увидел это по ее глазам.
Я подвел ее к петле. Накинул петлю на шею. Кто-то в толпе заулюлюкал и засвистел. Тупой идиот. Еще раз проверил петлю и спустился по лестнице с эшафота. На эшафоте осталось двое – женщина и смерть. А через несколько минут там уже не будет никого. Только груда кленовых листьев, к которым вместе с осенью тоже пришла смерть.
Звук рогов и барабанная дробь резко утихли. Я дернул рычаг, открывающий люк в полу эшафота, ноги женщины потеряли опору, петля затянулась на горле.
Я умолял судьбу, чтобы в момент рывка, петля сломала казнимой шею, и она отошла в мир иной без боли и мучений. Но этого не случилось. Я стиснул зубы и отвернул взгляд в стену. Грязный серый камень. Это все что я должен был видеть. Но я видел, как ее руки пытаются вырваться из завязанного за спиной узла, как ноги судорожно пытаются найти жесткую и надежную опору, как мышцы шеи напрягаются, пытаясь снизить давление петли на горло. Я все это видел, хотя перед глазами был все тот же серый камень.
Через несколько минут хрипы прекратились, а спустя еще несколько затрубили рога и застучали барабаны, знаменуя окончание казни. Люди по чуть-чуть начали расходиться, пытаясь спрятаться от накрапывающего дождя.
Когда я снимал труп повешенной, ко мне подошла бабка, славившаяся своими колдовскими силами, и попросила срезать локон черных как смоль волос с трупа.
Я ей разрешил. Вреда все равно от этого не будет.
Вместе с гробокопателем мы погрузили тело женщины на труповозку и двинулись в сторону кладбища.
На душе было ужасно гадко и противно.
***
Спустя какое-то время, бросив последнюю горсть земли на могилу и вбив наспех сколоченный простой деревянный крест, мы с могильщиком присели на пожухлую траву возле могилы и поочередно стали отпивать какое-то крепкое спиртное пойло из его бутыля. Молча. Говорить было не о чем. Действительно, какие могут быть общие темы у палача и могильщика.
Дождь несмело продолжал накрапывать, но сильнее пойти не решался, хотя утренняя черная туча была уже прямо над нами, и потемнело гораздо раньше обычного.
Он заговорил первым.
- Палач, ты знаешь, за что ее казнили?
Я молчал, не знал и не уверен, что хочу знать.
Но могильщик не успокаивался.
- Народ молвит, что упокоенная, украла еду на кухне во дворце…
Я молчал, я знал, я боялся того, что он сейчас скажет, как же я хотел, что бы он молчал, просто заткнулся!
- … для своего ребенка, они страдали от голода.
Он все-таки сказал это… Будь ты проклят могильщик, будь ты проклят.
Я сделал три крупных глотка из бутылки, противная огненная жидкость опалила мне глотку, жаль, что не мозг, может тогда мне было бы немного легче работать (или жить) палачом.
Я встал и направился в сторону своего дома, а точнее в ту конуру, которую я домом называю.
- Повелитель, когда бросил ее в темницу, приказал охранникам избить ее и …- к счастью громовой раскат подмял под себя последнюю фразу могильщика. Я не хочу это слышать, я не могу это знать.
***
Я совсем немного не дошел до своего дома, когда хлынул ливень. Он хлынул сильно и резко, сопровождаясь жирными змеящимися молниями и оглушающим громом. Града не было, но дождь был очень холодным, холодным как сорванные ветром листья клена, как руки той женщины, как душа могильщика, как лик моей подруги-смерти…
***
Я сидел на своем ложе и пил. Я уже давно не могу заснуть без спиртного. А сегодня, когда оно мне было так необходимо, от него вообще не было никакого эффекта.
И сегодня смерть снова привела ко мне своих друзей. Иногда, наиболее часто это бывает в дни казней, ко мне приходят призраки казненных мною людей. Они ничего не делают, просто находятся рядом. Сидят или стоят и просто наблюдают за тем, как я пью. Обычно в их компании я не могу заснуть, сон совсем не идет, и выпивка в таких случаях не помогает.
И вот сегодня они опять пришли. Сегодня их особенно много. Возможно, ради сегодняшнего дня они собрались полным составом.
Дождь крупными частыми каплями барабанит в ставни моей берлоги, дешевая свеча дает слабый неровный свет, я сижу и отхлебываю пойло прям из горла бутыли, а призраки смотрят на меня и осуждают. То ли за то, что я когда-то привел к ним подругу смерть, то ли за то, что я спиваюсь. Только в первом случае – мне искренне жаль, что так вышло, а во втором – не их собачье дело.
Отхлебывая в очередной раз, мне показалось, что я сижу не у себя дома, а стою на эшафоте. А призраки – это толпа горожан, пришедшая узреть лики смерти. Видение было настолько отчетливым, что я даже почувствовал дыхание утреннего ветра, а в руке, вместо пьяной бутылки, горсть кленовых сорванных, но еще хранящих в себе частичку жизни, листьев. Видение, когда казнь еще не свершилась.
Видение пошатнулось и исчезло. Люди превратились в моих частых гостей призраков, а кленовые листья в бутыль с алкоголем. Правда, вот призраки начали вести себя по-другому. Их ряды пошатнула волна не спокойствия. Я не особо в них верю, хотя и часто их вижу. Но в тот момент мне показалось, что они сейчас кинутся на меня и разорвут, отомстят за причиненные им страдания. Но нет, объект не спокойствия был среди них.
Это был дух сегодняшней повешенной. Она металась в толпе призраков, заглядывая им в лица, словно кого-то ищет, и не может найти, а ее захлестывает волна отчаянной паники.
Растолкав призраков, которые были ближе всего ко мне, и, не встретив среди них того, кого ищет. Женщина направила свой взор на меня. Глаза мертвой женщины выражали весь ужас и отчаяние, которые она испытывает, глаза покойницы хранили в себе жизнь гораздо большую, чем все те люди на сегодняшней казни. Сейчас они были по настоящему живыми, уже много лет я не видел таких глаз.
Она узнала меня. Как и я узнал ее. А еще я увидел в ее призрачных руках кусок хлеба. Таким куском и ребенок бы вряд ли наелся бы, не то что взрослый.
И тут я понял, кого она ищет.
Она ищет своего ребенка, чтобы накормить его куском хлеба, украденным на кухне повелителя.
Ищет и не находит. А вместо своего дитя находит человека, приведшего к ней смерть, отнявшего у нее жизнь.
Вся боль, страх, ужас и отчаяние были в ее взгляде. Она протянула мне свою тонкую худую кисть с куском хлеба, словно умоляя найти ее ребенка и накормить его этим хлебом.
Она не понимала, что живые не насытятся мертвым и ее дар мне бесполезен.
Я поднял бутылку и сделал крупный глоток. Женщина опустила руку, силы покинули ее, она понурила голову и начала отступать в толпу призраков. Она хромала, и было видно, что ее хромота – последствие ушиба, а не врожденная.
Я не могу тебе помочь в твоей просьбе. Я уже и себе не могу помочь.
Призраки посмотрели на меня осуждающе, и, как и сегодняшняя толпа на площади, начали понемногу расходится через стены, потолок, закрытые двери, оставляя меня наедине с бутылкой.
Но и она вскоре закончилась.
Я не могу помочь, женщина, в твоей просьбе. Но хотя что-нибудь я попытаюсь сделать.
Пошатываясь, видимо алкоголь на меня повлиял более, чем я предполагал, я накинул плащ и вышел под проливной дождь на улицу.
Живые не едят мертвого, их не накормить призрачным хлебом.
***
Осеннее утро выдалось таким же мрачным, как и предыдущее. Кленовых листьев стало еще больше, но теперь дождь отмыл их от грязи и они напоминали уже не желто-бурую массу, а золото сказочной сокровищницы, когда свет осеннего солнца попадал в оставшиеся на листьях капельки дождя.
На эшафоте было четверо. Трое из них были повешены. Двое вчерашних охранников, которые вели девушку на казнь. При этом их позы свидетельствовали о насильственной смерти, а лица были сведены судорогами ужаса. Третьим был палач. Его лицо, хотя отекло и опухло, было, напротив, спокойным и умиротворенным, словно он сделал, что-то хорошее и верное.
А четвертым была смерть. Она потеряла на эшафоте своего друга и осталась в одиночестве. Сегодня больше никто не умрет, но смерть не уйдет, пока не будет найден ей достойный попутчик.
***
- А не слишком ли ты молод для палача, парень, - повелитель редко снисходит до разговоров с чернью, но в этот раз нужно выбрать нового палача.
- Нет, господин! Мне уже пятнадцать, - парень был совсем молод, но во времена войн, эпидемий, разрухи и голода, работа палача не самый плохой вариант.
- Узлы вязать умеешь? А призраков не боишься, а, парень?
- Нет, господин, не боюсь. Я в них не верю.
Парень был совсем молодой, но по его правую руку стояла новая и, теперь уже навсегда, единственная подруга – смерть.