Анна Дедерер

Из всех дворов в Зорине выделялась усадьба Анны Дедерер – она буквально утопала в цветах. Еще издали, подходя к дому Анны и Ивана можно было увидеть веселую яркость и почувствовать аромат цветов.

С ранней весны и до поздней осени тут цвели, сменялись как в калейдоскопе, маргаритки, синие крокусы, настурция, анютины глазки, высоко поднимали головы розовые, голубые, фиолетовые люпины.

 Весной в саду благоухала сирень, в белоснежный наряд одевалась черемуха, в июле зацветала турецкая гвоздика и розы, и наконец ближе к осени до самых заморозков цвели роскошные, высокие георгины, сплошь усыпанные крупными с чайное блюдце цветами.


В огороде и в доме у Анны тоже все было в порядке. Сама она по вечерам летом частенько сидела на чистом, покрытом домотканой дорожкой высоком крыльце и вязала удивительно красивые варежки с национальным орнаментом из разноцветной шерсти.

И это притом, что сама хозяйка была инвалид! У Анны был тяжелой формы полиартрит, но это не помешало ей быть матерью двух очаровательных детей – сына и дочки. Муж Анны работал механизатором.

Это был  высокий,  крупный  мужчина лет сорока с небольшим, с женой он жил душа в душу,  порой  носил ее на руках, когда она сильно прибаливала. У Анны были красивые большие голубые глаза, светлые длинные волосы и высокая грудь. Вот только передвигалась она с трудом.

Врачи запретили ей рожать детей,  и  она долго скрывала свою беременность, но, вставая на учет, боялась, что направят на аборт – и только, когда начались схватки, муж отвез ее в роддом. Анне сделали кесарево сечение, так у нее родилась дочь Алиса, а через три года таким же путем родила сына Васю и души не чаяла в детях.

 Все в Зорине уважали Анну и очень жалели, когда они всей семьей в начале перестройки решили ехать в Эстонию, где у них жили родственники. Провожали Анну всем селом.

Анна  с семьей  уехала в Эстонию на родину, и двор ее зарос сорной травой, бурьяном. Дом за эти годы осел, потускнел и угрюмо глядел на белый свет немытыми окнами, вспоминая о своей прежней  счастливой жизни, когда каждая половица смеялась, а окна сияли стеклами и белоснежными крахмальными занавесками, а теперь даже калитка покосилась,   и некому было ее поправить.