Яблочко с червоточинкой

               
Сегодня  я спозаранку  в  гостях  у тети  Шуры. Бабушка  уехала  по  делам  в  город,  дед – с  утра  на  конюшне.  Времени  выполнить  все  бабушкины  наказы,  которых  она  надавала  уйму,  у  меня   впереди  еще  много.
Тетя  Шура – старшая мамина  сестра.  У  нее  трое  детей: Танюшка – года  на  четыре  постарше  нас  с  Витькой,  сам  он  да  совсем  еще  малец  Санька,   от  которого  мы  всякий  раз  рады  бы  избавиться,  да  только  не  оставишь  его  одного  без  пригляду.  С  этим  условием  и  отпускают  нас  гулять.  А  с  другой  стороны:  кому  еще  можно  любовно  и  безнаказанно  дать  легкую  подзатрещинку,  чтобы  не  отставал  или  наоборот –  не  путался  вечно  под  ногами?!
Вот  и  сейчас, пока  тетя  Шура  возится  с  чугунами  да  лоханями,  готовя  на  семью  да  на  скотину,  мы  в  ожидании   завтрака  затеваем  на  лавке  шумную  возню.
Лавка  хоть  и  широка,   да  коротковата,  на  четверых  не  рассчитана,  и  кто-то  из  нас  на  ней лишний. Пыхтя,  сопя, цепляясь  руками  за  сидение,  каждый  пытается  удержать  свое  место.    Но  кто-то  из  нас:   кто  от  щекотки,  кто  от  толчков  и  тычков  – ерзая, двигаясь,  толкаясь – в  конце  концов  оказывается  на  полу,  в  данном  случае  туда  с  ревом  летит Санька,  и  у  тети  Шуры  лопается  терпение:
– И  что  вы  только  за  ироды  такие?!  Никакого  от  вас  спасу  нет  и   спокою!  Марш  на  волю,  когда  надо  будет – позову!
Опять  пихаясь  и  толкаясь,  давясь  смехом,  шумно  вываливаемся  из  кухни  и  по  темному  мосту,  через  скотный  двор   выныриваем  в  огород.
– Айда  за  яблоками! – горячо  дышит   в  ухо  Виталька, еще  в коридоре  толкает  меня  локтем  в  бок.
–  И  мне  яблоко! –  тут  же  подхватывает  Санька.
–  Вот  хорек! –  удивляется Витька, –  все  слышит,  чего  его  не  касается…Ладно,  пошли,  только  тихо…
Каждое  утро  у  "горожи" – так  бабушка  называет  изгородь,  мы  собираем  нападавшие  за  ночь  яблоки  с  соседской  яблони,  растущей  около  нашего  забора. Славные  они  у  них! Еще  только  август,  а  яблоки уже  готовы –  наливные,  медовые.  Особенно, московская  грушевка,  а  еще  лучше – темно-коричневый,  в  туманных  разводах  анис.  У  нас   все  больше  антоновка,   только  к  первым  морозам  и  поспевает,  а  яблок  хочется  сейчас…
Но  сегодня  нам,  видимо, вкусить  их  сочной  мякоти  не  придется.  Ночь  была  тихая,  безветренная.  Да  и  яблок  на  ветках,  свесившихся  на    нашу  сторону,  на  соседской  яблоне  уже  не  осталось –  какие-то  попадали  сами,  какие-то  мы  посбивали…
Вон,  тройка  яблочек  валяется,  упавших,  скорее  всего,  по  причине  болезни  и  преждевременного  созревания.
– На,  – протягивает  Витек  брату  одно  из  них.
– Глиное, – отбрасывает  Санька  его  в  сторону.
– Сам  ты  "глиной". Где  я  тебе  возьму  целое-то? Откусил  бы  здоровую  половину,  а  остальное   бы  и  выбрасывал. Держи, – протягивает  он  другое.
– Чевряк,  – разочарованно  рассматривая  яблоко,  гундосит  Санька.
– А  с  "чевряком"  вкуснее,  недотепа! –  нахлобучивает  он  ему  фуражку  на  самый  нос. – Дай-ка  сюда,  больше  не  получишь, –  и  с  хрустом,  не  обращая  внимания на  червоточину, сгрызает  яблоко  за  считанные  секунды.
Сашка  начинает  хныкать.  В  это  время  Танюшка  приносит  со  двора  две  палки  с  гвоздиками.  Просунув  их  между  досок  в  заборе,  мы  ловко  подцепляем  на  гвоздик  одно  из  яблок,  в  большом  количестве  усеявших  соседский  двор.  Чувствуется,  там  их  собирают  нечасто,  не  испытывая  в  этом   особой нужды.
–  Мне  вон  это  наколи,  –  канючит  Санек,  подрыгивая  от  нетерпения.
–  Тихо  ты! – шипит  на  него  Витька. – Услышит  тетя  Фроня,  она  тебе  даст  яблочка!
В  соседском  доме,  за  забором,  живут  две  престарелые  сестры-вдовы.  Почитай,  два  десятка  лет  минуло  с  той  поры,  как  сгинули  где-то  на  войне  их  мужья,  и   женщины  больше  замуж  не  выходили.  Живут  тихо  и  смиренно,  никуда  дальше  своего  дома  не  выходя  и  не  выезжая,  держат  скотину,  разводят  пчел – вот  и  вся  забота.  Когда  они  в  августе  качают  мед,  надевая  смешные  шляпы  с  сеточкой  на  лицо, то  и  нам  достается  по  ломтю   восковой  рамки.
– Тихо!  – приподнял  палец  Виталька, –  замолчи! – Это  уже  к  малому, – тебя  тут только  не  слыхали…  А  вдруг  они  сейчас  дома  у  окошечка  чай  попивают? – обводит  он  нас  настороженным  взглядом.
–  Не… Если  бы  были  дома,  из  трубы  шел  бы  дым,  как  у  нас, –  вставила  свое  веское  слово  Танюшка. – Наверно  в  магазин  ушли.
Витька  отступил  от  изгороди  шага  на  три,  потом,  резко  оттолкнувшись  от  земли, рванулся  вперед  и перед  забором,  вскинув  руки,  мощно  прыгнул  вверх.
– Оп-па! –  вскрикнул  он,  зацепившись  за  концы  досок,  отчего  его   ковбойка  задралась,  обнажив  голый  живот,  которым  он  прижался  к  шершавым  доскам  забора,  повиснув  на  нем,  как  сосиска.  Я  отжал  его  голое  тело  от  занозистых  досок,  он  отпустил  руки,  рухнул  вниз  и,  не  удержавшись  на  ногах,  повалился  на  картошку,  поломав  часть  ботвы.
Дух  состязательства  было  толкнул  и  меня  к  забору,    но  я  сразу  не  решился  повторить  Витькин  "номер".  На  мне  был  вельветовый,  в  крупную  полоску,  костюм:   темно-коричневая  ковбойка  на  молнии  и  такие  же  штаны,  правда,  на  резинке  вместо  ремня,  но  зато  с  карманами.  Единственно,  что  мне  не  нравилось  в  нем,  так  это  манжеты  на  штанах,  плотно  обжимавшие  щиколотки  ног.  Правда,   пуговиц  уже  не  было,  я  их  потерял,  носясь  без  удержу  по  деревенским  улицам,  как  угорелый,  и  штаны  теперь  с  раструбами  снизу  больше  походили  на  брюки.  Это  обстоятельство  меня  устраивало,  но  именно  оно  чуть  позже  сыграет  со  мной  злую  шутку.
Я еще  раз  критически  осмотрел  себя  и  решительно  шагнул  к  забору:  уж  больно  призывно  сияли  там,  на  другой  стороне –  только  протяни  руку  –  наливные  яблочки.
– Учись,  как  надо, –  пихнул  я  Витьку  и,  подпрыгнув,   цепко  ухватил  концы  досок,  пробуксовав  несколько  раз  ногами  по  забору,  чуть  было  не  повис  на   нем  так  же  неуклюже  и  бесславно,   если  б  не  моя  многочисленная  и  дружная  в  какие-то  моменты  жизни  родня.  Стоя  на  Витькиных  плечах,  пользуясь  Танюшкиной  подпоркой  в  спину, я  подтянулся  на  руках,  занес   ногу  через  забор,  оседлал его,  ища  опору  на  той  стороне.  Ага,  вот! – встал  я  на  маковку  столба,  к  которому  крепятся  слеги  забора,  и  головой  уткнулся  в  густую  крону  пахучего  и  ароматного  дерева.
Справа  и  слева   от  меня  румянились  яблоки  –  крупные,  яркие,  совсем  не те,   что  преждевременно  сыплются  на  землю.  Я  повис на  большом  суку  и  перебросил  ноги  в  развилку  яблони.  Теперь  я  твердо  стоял  на  дереве,   обнимая  его  одной  рукой,  а  другой  тянулся  к  ветке,  увешенной  плодами,  отчего  она  сама  склонилась  к  моей  голове.
–Давай,  рви!  Бросай  сюда,  – подсказывали  мне  снизу,  и  я,  сдирая  с   листьями,  торопливо  кидал  на  землю  еще  окончательно  не  созревшие,  но  уже  довольно  крупные  и сочные  плоды.
Сколько  я  их  успел  швырнуть  в  картофельную  ботву –  с  десяток  или  меньше,   не  помню, как  почувствовал,   что,  будто  кто-то  дергает  меня   за  одежду  снизу.  Дрыгнув  ногой  и  подумав,  что  зацепился,  я  было  снова   азартно  потянулся  к  ветке,  как  вдруг  в  тот  самый  момент  меня  словно  током  шибануло:  пораженный  догадкой, мельком  глянув  вниз,  я  увидел  пожилую  женщину,   которая, запрокинув  голову  и  вытянувшись  на  цыпочках,  пыталась  ухватить   меня  за  ногу.
Я  судорожно  сглотнул  и  резко  выдохнув, как  будто  задыхаясь  от  избытка   воздуха,  перехватив  рукой  ветку,  ретиво  устремился  было  вверх.  Однако  в  тот  момент,  когда  ее  рука  выпустила  мою  лодыжку,  крепкие  пальцы  цепко  ухватили  штанину  моих,  к  несчастью, не  застегнутых  на  нижние  манжеты  штанов  и  настойчиво  потянули  их  вниз… Поскольку,  шокированный  случившимся,  я  устремился  к  верхушке,    штаны  мгновенно  оказались  в  руках  тети Фрони.  Я  только  чудом  успел  ухватить  за  резинку  и  уползающие  вслед  за  штанами  трусы.
Исторгнув  что-то  наподобие  воинственного  и  победного  крика, она  также  стремительно  исчезла,  как  и  появилась.  Мне  и  мгновенья  хватило, чтобы съехать  по  стволу  до  забора  и  прыгнуть  в  наш  огород,  откуда  моих  единомышленников  как  будто  ветром  сдунуло.  Давясь  от  смеха,   дабы  не  выдать  себя,  в  полутемном  дворе,  где  стоит  скотина,  они  торопливо,  смачно  хрустя  и брызгая  соком,   дожевывали  вещественные  доказательства.
–  Эх,  и  влетит  вам  всем  сейчас! – терроризировал  нас  младшенький.
– Попробуй  только  проболтайся,   балбес, –  никогда  больше  не  пойдешь  с  нами  купаться  на пруд. А  еще  лучше – ловить  рыбу, – пригрозил  Витька  брату.
Мы  попытались  как  можно  тише,  не  привлекая  к  себе  внимания,   проскочить  на  кухню,   чтобы  чинно,  как  ни  в  чем  ни   бывало,  занять  свои  места  за  обеденным  столом.  Не  получилось:  тетя  Шура  как  раз  разливала  суп  по  тарелкам и, увидев  меня,  чуть  не  выронила  половник:
–  Это  еще  что  за  явление?  Почему  голенастый?  Где  штаны? – за  стол  в  таком  виде  не  посажу! Быстро  мыть  руки! ––  это,  уже  обращаясь  ко  всем, скомандовала  она.   
Однако  под  шумок,  во  всеобщей  неразберихе, обо  мне  на  какое-то  время  забыли.  Меня  затискали  в  середину,  зажав  со  всех  сторон,  так  что  места  на  лавке  на  этот  раз  хватило  всем  четверым.
И  может  бы  забылось  это  происшествие,  как-нибудь  обошлось  бы – в  первый  раз  что  ли  лазаем  мы  за  яблоками  в  чужие  огороды,  да  стук  в  окно,  прозвучавший  дробно,  как  пулеметная  очередь,  подхлестнул  учащенный  бег  сердца.
–  Шура!  Шура!  Открой-ка! – барабанила  с  улицы  по  стеклу  тетя  Фроня.
–  Да  что  случилось-то? – забеспокоилась  тетя  Шура,  высовываясь  к  ней  из  окна.
–  Опять  твои  мальчишки  потатарили  у  меня  яблоки.  Сколько  уж  раз  говорила:  не  жалко,  попросите  только – сама  дам! Все  равно  не  съедаем,  корове  стравливаем –  много  ли  нам  надо-то? Так  нет!  Обязательно  исподтишка,  украдкой,  да  еще  веток  наломают! – наконец-то  перевела  она  дух.
–   Ну-ка,  признавайтесь  сразу –  все  равно  дознаюсь:  ваша  работа?  А? Что  притихли,  как  ангелочки?  Кто  верховодил? Стыд-то  какой…– Она  вознамерилась  было  треснуть  Витьку  половником,  как  тетя   Фроня,  уцепившись  за  подоконник  и  вскарабкавшись  на  завалинку,  объявилась  в  окне:
–  Да  не  твой,  вон  тот –  белобрысый, – зыркнула  она  на  меня  глазищами,  отчего  я  медленно  и  запоздало  стал  сползать  с  лавки  под  стол…
–  Юрка?  Да  неужели  же  он – тихий  и  смирный… Скорее  бы  подумала,  что  мой  лоботряс "отличился",  чем  этот  тихоня. Верно, что   ли  Фроня  говорит? – укоризненно  посмотрела  она  на  меня.
–  А  то  нет, –  торжествующе  и  самодовольно  произнесла  тетя Фроня. – Вот  это  что – погляди-ко? – И  она  с  гордостью,  с  какою  охотники, хвалясь  своим  трофеем,  поднимают  за  уши  убитого  зайца,   потрясла  в  оконном  проеме  зажатыми  в  кулаке  за  кончики  штанин  брюками…
–  Боже  мой!  Срам-то  какой…Диво  бы  – в  войну:  голодные… А  так –  словно  дома  не  кормят… Вот  ироды…– ругалась  тетя  Шура,  прерываясь  после  каждого  слова,  будто  ей  не  хватало  воздуху,  словно  сдерживаясь  из  последних  сил,  огромным  усилием  воли,  напуская  на  себя  гнев и  строгость. – Ладно,  Фрося,  не  шуми… Накажу,  как  следует – долго  помнить  будут!  Забудут,  с  какой  стороны  калитка  в  огород  открывается…  Как  шелковые  будут:   обещаю!      
Но,  мельком  перехватывая  ее  взгляд,  я видел,  что  не  злость,   раздражение  или  ярость  бушевали  в  ней,  отражаясь  в  ее  глазах,  а  прыгали  в  них  какие-то  неистово  суматошные  и  бесовские  искорки.
Из-за  чего  шум-то  поднялся,  думал  я,  –  из-за  пятка  яблок  всего-то… Да  и  то  одно  из  них – с  червоточинкой…