***

                ЧЕТВЕРТАЯ ЛЕПЕШКА (из цикла «уроки» )

Зейнаб только что вынула из тандыра четыре румяных, обжигающих ладони кукурузных лепешки и, сложив их в подол, направилась было в саклю, когда калитка из переплетенных жердей отворилась, и в крошечный двор вошел незнакомый мужчина, ведя за собой навьюченного осла. Его бурка, низко надвинутая на глаза папаха заиндевели, с усов и короткой бороды свисали сосульки, а от морды ишака шел густой пар. Определить  его возраст было нельзя, тем более, что лицо наполовину было скрыто под длинным, завязанным под подбородком шар фом.
- Здравствуй, ханум. – произнес он низким, охрипшим на морозе голосом.- Будь добра, позови хозяина.
Зейнаб вот уже второй год как потеряла мужа. Он был пастухом, а в зимнее время охотился в горах. В ту злополучную позднюю осень с очередной охоты по первому снегу он так и не вернулся. Искали его всей деревней чуть не неделю, но ни следов, ни останков так и не нашли. Старшего сына, восемнадцатилетнего Аббаса она не видела с лета: он ушел на заработки куда-то и ни каких вестей от него небыло. Средний сын – пятнадцатилетний Юнус -  ее единственная  опора,  дней десять как подался в поход по соседним аулам в поисках пропитания для семьи. Зейнаб ждала его как спасителя, но он все не шел. По нескольку раз в день до рези в глазах она тщетно вглядывалась в узенькую тропку, змеящуюся вдоль громадных скал, покрытых рыхлыми, то и дело гулко срывающимися, многометровыми шапками снега. В доме вместе с ней остались шестилетняя дочь и мальчик четырех лет.
- Я здесь хозяйка, путник. Что тебе надобно?
- Ночь надвигается, дочка. Мы очень устали и замерзли. – ответил человек показав на осла – Не откажи нам в крове.
Ни минуты не колебалась Зейнаб. Ответила, как велел ей тысячелетний обычай горцев:
- Всякий гость посланец Бога. Милости прошу в мой скромный дом.
Она поспешила в маленькую сложенную из речных камней и обмазанную глиной низенькую саклю, выложила лепешки из подола и, укрыв их одеялом из цветных лоскутков, выскочила во двор.
- Заходи в дом, добрый человек. А осла твоего я отведу в хлев, благо он пуст. Последнюю козу на прошлой неделе то ли волки, то ль шакалы растерзали.
- Благодарю тебя, хозяйка.- Стащив папаху, отчего оголилась седая голова, гость, пригнувшись, протиснулся в узкую покосившуюся дверь жилища.
Женщина откинула большую проржавевшую щеколду, завела осла в низкий тесный и темный хлев, с трудом сняла с него тяжелую поклажу и, бросив перед ним охапку соломы, вернулась в дом.
Гость тем временем уже разулся, скинул верхнюю одежду и, пошучивая с притихшими в углу детьми, грелся у небольшой до черноты закопченной железной печки. Он с любопытством разглядывал тускло освещенную керосиновой лампой и мерцанием очага внутренность жилища. Глиняный пол был устлан овечьими шкурами. Окон в помещение не было. В углу наискосок от двери на широком куске войлока была постель, покрытая толстым лоскутным одеялом. На противоположной стороне в нише немудреный кухонный скарб. Рядом с печью с косо отходящей вмурованной в стену трубой, на куске жести стоял закопченный чайник с обгоревшей деревянной ручкой. В изножье постели деревянная почерневшая от времени люлька, наваленная одеждой поверх аккуратно сложенных тюфяка и еще одного одеяла. Низенький круглый столик с подушечками вокруг уместился между печью и постелью. С потолка свисали пучки засушенных трав.
Зейнаб суетилась у печки. Наполнив чайник водой из кадки, всыпала в него душистой травы и поставила кипятить. Накрыла стол куском клеенки, положила пиалу и маленькое блюдце с крошечным кусочком сыра. Достала из под одеяла две лепешки и добавила к угощению. Третью лепешку она разделила пополам и дала детям. Те жадно впились зубками в ароматную мякоть. Последнюю, мать припрятала на случай возвращения сына.
Вскоре чайник забулькал. Женщина наполнила пиалу гостя ароматной жидкостью и пододвинула к нему лепешки.
- Извините за скромный ужин, аксакал. Мы живем небогато. Хлеб в этот год не уродился, скота у нас нет, муж погиб, старшие сыновья на заработках, да и зима нынче нагрянула рано.
Она отошла вглубь комнаты и села, прижав к себе малыша.
- Знаю, дочка обо всех ваших бедах. Трудно живется в горах. Я побывал во многих селениях. Повсюду одно и то же. Народ бедствует.- старик надломил хлеб, отщипнул сыра и с аппетитом принялся есть.
Зейнаб очень хотелось расспросить гостя о том кто он, откуда и куда держит путь. О том, что происходит за пределами ее высокогорного аула. Но задавать подобные вопросы было неприлично. Захочет – сам расскажет.
-А что же вы не ужинаете? – спросил старик.
- Спасибо за приглашение. Мы только перед Вашим приходом поели. – соврала хозяйка. Не могла же она признаться, что они вот уже почти с неделю голодают. Что те лепешки и остаток сыра, что она щедро выложила перед ним, последнее из выменянного два дня назад за единственное свое украшение – монисто, передававшееся в роду ее матери из поколения в поколение дочери, первой выходящей замуж. Что ей и детям грозит голодная смерть, если не вернется ушедший в поисках  провизии сын.
Конечно, она могла бы перебраться на зимовку к родителям, где и своих ртов хватало, но время было упущено. Рано ударили морозы. Обильный снегопад сделал непроходимыми горные тропы. Да и кормилица коза, ее последняя надежда, погибла несколько дней назад.
Теперь Зейнаб подспудно была готова к приходу смерти, как к чему-то естественному и неизбежному, чего она не боялась, к чему давно привыкла. Сколько она помнила себя в замужестве, а замуж она вышла в неполные пятнадцать лет, она была либо беременна, либо вскармливала младенца. Девять детей родила она за эти двадцать лет, а в живых осталось четверо. Они умирали в младенчестве. Так было всегда. Горцы выучились относительно легко воспринимать смерть: «Бог дал, Бог взял».
Лишь об одной дочери Зейнаб горюет давно, и не может забыть ее по сей день. Двенадцатилетняя красавица Айша, так походившая на свою мать в ее юные годы, погибла под лавиной несколько лет назад. Зейнаб помнит каждую черточку ее лица, ее лучезарную улыбку. Сноровкой, статью, легким нравом она была копией матери и любимицей отца. Вот и сейчас она будто живая стоит перед мысленным взором рано начавшей седеть женщины с большими грустными глазами на морщинистом лице. Ее заскорузлые жилистые руки машинально перебирают жесткие, давно не мытые волоса на голове сынишки, взгляд устремлен в далекое пошлое, губы беззвучно нашептывают имя потерянной: Айша, Айша, Айша…
- Спасибо за угощение, доченька.- голос гостя вернул ее к действительности. Зейнаб проворно поднялась, прибрала со стола и, расстелив поблизости от печи кошму, приготовила путнику ложе.
Ночь в горах опускается быстро. Погасив лампу, она легла с детьми, котятами прижавшимися к ней. Сон не шел. Она вслушивалась в звуки разыгравшейся снаружи  вьюги, перекрывавшей порой рокот бурной, никогда не замерзающей реки и негромкий храп гостя, спящего под буркой. Вся короткая, полная  трудов и тревог жизнь проносилась перед мысленным взором женщины. Недолгое полуголодное детство, большая  семья, в которой она была пятым ребенком, сватовство молодого, красивого охотника из соседнего аула, нескрываемая зависть товарок и сестры, бывшей на год старше, шумная свадьба с факелами и стрельбой, на которой гуляли обе деревни. Она вспоминала радость рождения первенца, сменившуюся вскоре горем его потери, последующие многочисленные роды, смерти и нескончаемый изнуряющий труд в доме, в поле, на огороде, в хлеву и беспросветную, непобедимую нужду, преследующую ее всю жизнь. А после потери мужа, когда все хозяйство стало стремительно разваливаться, она познала и муки голода. Отдавая последнее детям, она ограничивала себя в необходимом. Вот и сегодня у нее не было и крошки во рту ибо, следуя неписанному закону гор, должна была отдать свою долю гостю. Так поступали все ее предки, так будут вести себя ее дети, если переживут эту и последующие зимы. А нет,- на то воля Аллаха. Она представляла Его сердитым старцем, восседающим на небесах и без обиняков карающим за каждый грех, каждый промах. Впрочем, какое из человеческих деяний способно рассердить Его она едва ли представляла. Зейнаб допускала, что гибель мужа была карой за убитых им животных. Но, с другой стороны, эти убийства нередко были единственным способом прокормить семью. Но смерть Айши она Ему не простила  и втайне осуждала Его. Роптала она конечно в глубине души, тайно. И за Айшу, и за сына, когда он ушел из дома, оставив ее с тремя малолетними детьми. Видимо до ушей Аллаха все же дошел ее протест и Он не замедлил с наказанием, уничтожив с таким трудом выращенный урожай – то, что посевы погибли почти у всех односельчан, не имело значения – и отдал единственную козу на съедение. После этих бед что-то внутри нее будто надломилась. Устав сопротивляться року, Зейнаб смирилась с волей Всевышнего и вручила судьбу своих детей и свою на его попечение. Молиться она не умела, и по этой причине  разговаривала с Ним запросто, как говорила бы с отцом, с дедом, с любым другим уважаемым аксакалом. Вот и сегодня она, наконец, уснула, попросив у Него немного еды для детей и благополучного возвращения сыновей.
Проснулась Зейнаб как всегда на рассвете. Гость и дети еще спали. Огонь в печурке погас, комнату сковало холодом. Накинув шаль, она тихонько вышла во двор. Вьюга к утру улеглась, покрыв все пространство голубоватым пушистым снегом.  Еще не все небо очистилось от низких облаков. Кое-где между вершин пробивались первые солнечные лучи, возжигая  заснеженные склоны алмазными россыпями. Привычно рокотала река, перекатывая громады валунов. Она, как и Зейнаб была вечной труженицей. Холод пробирал до костей. Женщина прошла в хлев, задала ослу новую порцию соломы и, набрав несколько поленец, поспешила в дом.
- Доброе утро. – приветствовал ее проснувшийся старик.- Улеглась ли погода?
- Здравствуйте, отец. На дворе занимается хороший день. – отвечала хозяйка, разжигая печь и наполняя чайник.- Только морозно очень.
Гость, накинув бурку, с непокрытой головой вышел из сакли. Зейнаб засветила лампу, заварила свой нехитрый чай и загляделась на буйную веселую пляску пламени в разгорающейся печи. Созерцание огня всегда завораживало ее. Он казался ей очень своенравным : то сонным и ласковым в тлеющих углях, то веселым озорным, как сейчас, то буйным, грозным, неумолимым во время лесных пожаров, случающихся нередко в горах. Глядя на языки пламени, она любила мечтать. Вот женится старший сын и в доме появится молодая сильная помощница, сыновья займутся хозяйством, засеют поле, заведут скот и заживут они на славу всей большой семьей..Но сегодня не было времени предаваться мечтам, нужно было спешить покормить постояльца пока не проснулись дети. Зейнаб не хотела, чтобы посторонний человек видел их голодные взгляды. Женщина нехотя оторвала взгляд от огня, когда в чайнике забулькало,  сняла его и вновь ненадолго задумалась. Ей нравилось иногда подумать, подспудно уже приняв решение.
 «От одной лепешки нам троим мало толку. Тем более если вернется сын». Его с глубоко запрятанным  в глубине души ужасом она почти перестала ждать – вышли все сроки его возвращения. «А старому человеку предстоит, видимо дальний и трудный путь, подкрепиться перед которым необходимо». Решение пришло само собой без всякого усилия. Когда гость вошел, на столе парила пиала с чаем и лежала последняя лепешка.
- Извините, аксакал, сыр у нас кончился. – смутившись призналась она пододвигая к старику лепешку.
Незнакомец долго пристально смотрел ей в глаза. Так долго, что Зейнаб смутилась и, прикрыв лицо уголком косынки, отошла вглубь комнаты к спящим детям.
Путник разломил лепешку и стал есть. Больше на женщину он не смотрел. Обеспокоенная странным поведением гостя хозяйка внимательно за ним наблюдала, стараясь предугадать следующий его шаг. Ведь она не знала кто он, откуда идет, куда направляется, каковы его намерения. Старик ничего о себе не рассказывал, да и ее ни о чем не расспрашивал. Но вскоре она успокоилась, решив, что все это не имеет никакого значения. Она честно выполнила долг хозяйки и никакой награды, кроме благодарности не ждала.
 Старик поел, вежливо поблагодарил ее за гостеприимство и вышел. По тому, что он не надел шарфа и папахи Зейнаб заключила, что он вернется. Быстро убрав за ним, она стала ждать. Спустя некоторое время тот протиснувшись в дверь с двумя тяжелыми хурджунами, поставил их рядом со столом и приблизился к огню погреть руки. Это была поклажа осла.
- Дочь моя – обратил к ней лицо гость – ты не пожалела для незнакомого человека ни крова, ни последней пищи, в которой нуждаются твои дети и ты сама. Из чего я сделал вывод, что ты перестала бороться, опустила руки и покорилась судьбе. Ты смелая и сильная духом женщина, коль не боишься гибели своей и детей своих. Однако запомни : сила духа не в покорном приятие неизбежного, а в отчаянном, до последнего вдоха сопротивление року. Каждое мгновение жизни бесценно, ибо в следующее судьба может круто перемениться. Никогда не теряй надежды и ежедневно призывай лучшую долю. И еще запомни : никто, даже родная мать не в праве по своему усмотрению распоряжаться жизнью ребенка. Всякая жизнь дается Создателем и потому свята. Ты – лишь сосуд, в котором Аллах выращивает свои творения. Тебе же поручено быть до времени хранителем и поводырем неокрепшего душой и телом  создания.
 Прижав руки к груди, Зейнаб трепеща душой, внимала старцу, не смея возразить или  что-то уточнить в малопонятной, сложной для нее речи.
- Тем не менее, ты добрая и щедрая женщина, а подобных Он любит. – продолжил незнакомец, вынимая при этом из хурджуна большой мешок с мукой,  бурдюк с овечьим сыром, от запаха которого рот женщины наполнился слюной, связку лаваша и, уж совсем невиданное богатство: головку сахара и бардачок с медом – Этого тебе хватит, чтобы продержаться до теплых дней и прихода сыновей. Они к весне прибудут с добычей. А это тебе отборный ячмень, - тяжелый мешок он извлек из второго хурджуна – береги его до весеннего сева.
У Зейнаб будто язык отнялся. Как во сне не веря глазам своим, она смотрела на это пиршество, не смея вымолвить слова. Ноги ее подкосились, она плавно опустилась на колени, молитвенно сложив руки на груди.
 - Еще раз благодарю тебя за хлеб, за прием и приют. Мне пора в путь. Это – он бросил на краешек стола мешочек, звякнувший серебром – тебе в подмогу. Выкупи свое украшение, оно принадлежит этой девочке. – кивком головы он указал на спящего ребенка. -  Будь здорова, дочка.
Надев папаху, стрик покинул дом. Не в силах шевельнуться, Зейнаб так и осталась на коленях. Слезы ручьем стекали по ее щекам, в горле застрял тугой ком, мешая дышать. Навалившийся вдруг ужас сковал конечности.
«Так вот он, каков Всевышний! – пронеслось в затуманенном мозгу – И про монисто знает, хотя и словом о том я не обмолвилась».
- ГОСПОДИ – и- и !!! – заполошно заголосила она вдруг дурным голосом – Я, невежа ведь и поблагодарить тебя не успела. Она вскочила с колен и, продолжая вопить, в чем была, вылетела во двор, оттуда за калитку на тропку, ведущую к дому. Долго она звала Его. Со слезами на глазах, дрожа всем телом от напряжения и стужи, бедная женщина всматривалась вдаль. Гостя и след простыл.    
Эту то ли сказку, то ли притчу, а может, быль рассказывала моя бабушка нам, детям в назидание.
Теперь ее вам поведал я.
Не забудьте передать ее своим потомкам.
               
                Август  2010 г.