Фёдоровна

 

                ФЁДОРОВНА


                Памяти Валентины Фёдоровны Бондаренко посвящаю
               
               Она шумно распахнула дверь и сразу наполнила собой всю коммуналку. На кухонный стол устроила громадный арбуз и, отметившись звонким хлюпаньем воды в ванной, принялась хрустко пластать его соседской детворе, с надеждой выглядывающей из своих комнат.
               -Спасибо, Фёдоровна, но больше моим  не давайте – на ночь арбуз нежелателен.- сухо попыталась испортить настроение своей педантичностью мать не по-детски серьёзных малышек. Приученные к строжайшему послушанию девочки прошмыгнули со  сладким угощением  в комнату, где их уже ждали, казалось, такие же послушные , приготовленные к ночи кроватки.
               Только мы с Люкой беззаботно уплетали угощение Фёдоровны на общей кухне и слушали добрую словоохотливую соседку, которая готовила себе основательный ужин. Он всегда был у неё знатным – ещё бы, ведь она приходила домой, отработав  без обеда  12 часов. Уписав пару мисок далеко не постного борща с пампушками, Фёдоровна удостоила вниманием несколько кусков хорошо зажаренной непременно речной рыбы и принялась за пирожки, запивая их компотом. А пирожки-то, под стать хозяйке, были большими и пышными…
            - Раньше в квартире этой жила только наша семья. Когда брат с семьёй получили отдельную на Союзной, нам подселили Селивановых, а когда родителей не стало, Васька в теперешнюю вашу комнату въехал.
             - Обидно, наверное, тётя Валя, с чужими–то жить?
             - Шо? Та iз чужм краще нiж зi своими - весело парировала соседка, воспользовавшись своим суржиком.
              - Люка, поiла кавуна, а теперь бегом на двiр и –в люлю! –по-хозяйски распорядилась Фёдоровна, и чувствовалось, что ей в удовольствие было заботливо пораспоряжаться, почувствовать себя кому-то нужной. И я слегка подыгрывала одинокой женщине, молчаливо соглашаясь с её уместными распоряжениями моей дочери.
               Квартиру эту, как оказалось, их семья получила вскоре после войны. В довоенном бараке поначалу поселились они, приехав в город.
              - Перед вiйною батько та мати приiхали у город кращоi долi шукати, а народилася я у Скельках.
                В том же бараке, что у самой балки, в трёх-летнем возрасте Валюша оказалась мало что понимающим свидетелем начала войны. Сначала куда-то уехал отец, поцеловав плачущую мать, Ваньку и её, потом большущие машины загрохотали по улицам, потом незнакомые дядьки с автоматами пришли в их барак и стали сгонять женщин на работу, потом перестали петь в балке птицы Малышка росла в атмосфере страха из-за грохота, гула, окриков на чужом непонятном языке…
                ***            
                Маленькой Вале было страшно, когда высокий чужой дядька схватил её на улице. Но он сунул ей большущую шоколадку, развернул её, красноречиво изобразил девочке, как вкусна эта тёмно-коричневая плитка, отломив кусочек и сунув его себе в рот. Сидя на его руках, девочка стала жевать необыкновенно вкусную диковину, которая таяла во рту, неся успокоение: не такие они уж и плохие, как говорили все вокруг почти три года. Но кругом грохотало сильнее обычного. Она сидела на руках у дядьки с автоматом, но тот стал вдруг гнаться за удиравшим соседом Петькой. Догнал, схватил, сунул орущего мальчонку под мышку, как банный веник, и довольный вошёл в соседский барак, превращенный в немецкий военный госпиталь. Никогда Валька не видела раньше столько раненых  в окровавленных повязках, где-то истошно кричали дети. Ужас охватил её от вида большущей комнаты, где на деревянных топчанах, прикрытых  белыми простынями и кусочками рыжих клеёнок, лежали голенькие её сверстники, а между топчанами сновали ловкие санитары, то принося пустые бутылки, то унося,  наполненные какой-то тёмно-вишнёвой жидкостью. Дети лежали уже тихо, кое- где их трудно было разглядеть на белом. Петьку тоже завели за Валькой. Он, озираясь, чавкал шоколадкой…
               Девочка отчаянно забилась, закричала, когда её стали пристёгивать широкими ремнями к только что освободившемуся топчану. А по коридору за тонкую ручонку огромный детина в халате волоком тянул её предшественника в другую комнату. Там  из полуживых малюток через надрезы за ушками вытекала в ванночки кровь. Эти последние капельки жизни уже не так тщательно собирались – время от времени жуткое содержимое ванночек, над которыми, на наклонённых топчанах, вниз головками, доживали последние минуты уже неподвижные тельца несчастных, сливалось в ведёрные колбы. А окна страшного барака уже тряслись от непрерывных взрывов за Днепром…
               -Ушли кровопийцы, раненых своих побросали! Пошли скорее, поищем,  может деточки наши живы! –отчаянно прошепелявила одна из мамаш, с утра получившая в зубы прикладом  от немца, уносившего сразу двоих её крох под мышкой. Бурой тряпицей  она вытирала  слёзы и кровь с лица. Женщины с причитаниями, проверив все комнаты заскочили в последнюю и замерли:  груда маленьких тел, сваленных наспех, безжизненно белела в углу.
               - Твiй Василько, Катерино!
               Мать Валюшки сосредоточенно распознавала в истонченных белых трупиках соседских детей. Вдруг застыла, прижав маленькое тельце.
                -Валька, дiтятко! – и замолкла. Женщины, кто воя, кто – напротив, уносили с собой каждая, большущее своё горе и маленькое холодеющее тельце. А Оксана! застыла ,  прислушиваясь к еле  ощутимому трепыханию в грудке дочери.
                - Жива! Жива! _ стала всматриваться в осунувшееся личико и увидела под одним из век дочери вместо глаза – сгусток крови, а из глубокого надреза за ушком струйку сукровицы. Но девочка дышала. От бесчувственного тельца шло еле уловимое тепло. 
                Отголосив по своим кровиночкам и похоронив их на местном кладбище, женщины стали иногда заглядывать в комнату, где Оксана выхаживала счастливицу. Они сносили для неё всю одежонку, какая осталась у них от погибших малышей. Живучая крошка  лежала , туго обёрнутая лоскутными одеялами на часто протапливаемой печи. Мать вливала ей по ложечке тёплое козье молочко и постоянно прислушивалась к слабому дыханию.
                Воскресал, казалось умерший от смертельных разрушений и невосполнимых утрат в каждой семье, наш город. Тут и там перекликались молотки, дружно хрипели лопаты  в руках сосредоточенных женщин, освобождающих улицы от завалов. Упорно очищался город от последствий  страшных трёх лет фашистской оккупации. Оксана, между работой на восстановлении завода, бегала покормить дочку и каждый раз обнаруживала на столе то баночку парного козьего молока,  то пару тёпленьких  картофелин в мундире; даже малюсенькое янтарное озерцо мёда в блюдечке кто-то заботливо  принёс для Валюшки.
                К весне, когда Валя всё ещё не поднималась, и её спутницей была темнота, после госпиталя вернулся отец. Он взял вялую девочку на руки, хромая  прошёлся с ней по комнате, и сказал:
                - Ты, мати, тут залишайся iз Ванькою, а мы у Скельках поживемо, бо нам iз доцею треба одужати.
                ***
                Когда поле за селом, куда отец часто носил дочку, запылало маками, он поднёс сидящей в траве  Вале  ало-красный цветок и с надеждой в голосе спросил:
                -Яка це квiточка, доню?
                –Червоненька.- тихо ответила девочка, протянув тоненькую ручку к цветку.  У бывалого солдата текли слёзы; он не вытирал их, не стыдился.  В нём торжествовала каждая клеточка:  победа маленькой Вали над смертью и слепотой наполняла его надеждой. Вот так же трудно, но уверенно шагала вся наша страна к победе – был 1944 год.               
      
                ***
                В ту ночь мне казалось, что вместо одинокой пожилой соседки, на кухне сидела маленькая Валюшка, которой война запрограммировала всю её жизнь Хотелось прижать страдалицу к себе, отогреть от сегодняшнего людского безразличия и холода. Но это было невозможно – женщина не приняла бы мою жалость. Она никогда, в сопровождающем её горе, не позволяла  себе показать, как порой несчастна. Мы не заметили, как прошла ночь.

Соседка Ира прошла мимо кухни, поприветствовав нас: «Доброе утро».
Фёдоровна поднялась из-за стола, сказав:  : Хай буде так, хай оно завжди буде добрим!»