Мне снится солнце...

Мне снится солнце…
(Семь дней из жизни обреченной женщины)

День первый.

…И все же это случилось. Я знала, что случится, знала, что произойдет.
Туда шла парком. Голуби что-то ворковали, перешептывались, будто знали уже. Я не боялась, - я же знала. Я знала это всегда!
Перебежала узенькую, почти заросшую тропинку, бездомная, но полная достоинства дворняга. Таких редко встретишь. Она не была жалка. Она умела жить, жить по-своему, по-собачьи, питаясь брошенными объедками, а то и совсем не тронутой пищей – дарами добрых людей. Она знает, что если вести себя как домашний пес, то временное ночное пристанище будет не отнято. Да, она умела жить. Я на нее совсем не похожа. Я шла туда…

День второй.

Сегодня, по обыкновению своему, встала как обычно. Сон был долгим, без черных и цветных красок, он был пустым, потому я не томилась его воспоминаниями. Встала без головной боли, - просто и как всегда. И тут я вспомнила!..
Я пыталась забыться Гайдном. Бетховеном, Листом. Сегодня это не помогало. Сама музыка, словно шептала, что все уходит. Нужно было навестить родителей, но опять молчать и не тревожить мать с ее двумя инфарктами, отца с инсультом и вечно переживающую сестру с ее постоянно пошатывающимся бизнесом, просто невыносимо, хотя и привычно.
Я налила кофе. Мне вспомнились слова Марины Цветаевой:
Есть имена как душные цветы
И взгляды есть как пляшущее пламя,
Есть тонкие извилистые рты
С глубокими и влажными углами.
Есть женщины, их волосы как шлем,
Их веер пахнет гибелью и тонко,
Им тридцать лет. Зачем тебе, зачем
Моя душа спартанского ребенка.

Я любила Марину Цветаеву.
К работе приступать не хотелось. Да и что писать? Все мысли будто испарились. Последнее время писала о детях-инвалидах. Сердце щемит. Я со всеми, о которых писала, встречалась, пожимала руки, у кого их не было, гладила по голове. У них у всех необычайно мягкие волосы! Поразительно! И глаза.… Такой поражающей мудрости, может быть, детской мудрости, но все же, я ни у кого не видела. Обреченность каждого и беда всех резали мне сердце. Пока готовила материал, ездила, встречалась, беседовала, слушала и переживала вместе с ними каждую историю, не могла спать по ночам. Вина не давала: вот я сейчас сплю, у меня все более или менее неплохо, а они от боли уснуть не могут, мучаются, и иную боль не один препарат не снимет. Мне казалось, как мы можем спать, когда наши дети страдают! Переставала и есть. Потом брала себя руки, -  это же не поможет. Все скопленные деньги внесла в фонд таких детишек, - им всем нужнее, чем мне одной. Хотелось помочь буквально всем, бесконечно целовать и гладить. Говорят, когда они счастливы морально, может случиться чудо – болезнь уходит. Моя - не уйдет уже никогда. Она меня съедает, уже съела наполовину…. Остался один маленький кусочек – сердце…

День третий.

Очень странно – ничего не болит. Мне сказали, что это редкость. Неужели я стала везунчиком? Всю жизнь жила с мыслью, что опять что-то отнимут. Позавчера приходила такая же мысль. Но там сказали, что уже поздно. Я обрадовалась – хотя бы чем-то быть похожей на женщину, пусть некоторое время, последнее время. Сестра всегда надо мной подшучивала, говорила, что если сзади подойти, появляется шанс, что тебе дадут прикурить. Но неизменные джинсы, рубашка и короткая стрижка давали неплохой результат: люди всегда меня узнавали, даже после нескольких лет расставания. Мать всегда повторяла просьбу отрастить волосы, но отец все понимал – мне было так удобно, вот и все. У меня – его глаза, у него – все мои статьи до последней, убранные аккуратно и по датам. Он не перенесет этого. Пережить свою дочь?! Нет!!!

День четвертый.

Сил совсем не осталось. Все происходит очень быстро. Я почему-то думала по-другому. Медлительность вообще не люблю. Все-таки собралась, вышла на улицу, весна пахла одуряюще. Я купила охапку своих любимых лилий, вдохнула аромат этих хрупких созданий и принесла домой. Я села на кровать и уже не смогла встать, так и заснула. Цветы, как потом оказалось, наполовину были примяты, некоторые лежали на полу, но все еще свежие и готовые к торжественному маршу в вазу. Меня всегда удивляло, - насколько выносливы эти белые создания! Проснувшись под вечер, я собрала цветы, пустила ледяную воду в ванной и положила их туда. Ужасно болел затылок, и нестерпимо хотелось пить. Цветы выжили не все, но я и этому была несказанно рада.
Завтра иду к родителям. Милые мои старички!

День пятый.

Очень тяжелый день. Была у папы и мамы. Видела и сестру. Они очень удивились, увидев мое лицо, покрытое слоем косметики. Они не могли знать, что с каждым днем все труднее и труднее скрывать черные круги под глазами и белый налет на пересохших губах. Мама, половину жизни проводившая в салонах, ахнула и поразилась моей «неземной» красоте, сказав, что у меня прекрасный овал лица и выразительные глаза. Наконец–то я дождалась от нее ласкового слова, первого и последнего; она всю жизнь думала, что «телячьи нежности» балуют детей. А красота у меня была действительно неземная, в полном смысле этого слова. Отец налил нам по рюмке моего любимого рома, мы выпили, мне показалось, папа немного грустен. Неужели отеческая интуиция?
Мы смотрели детские фотографии. Я держалась, как могла. Но все-таки ром вылился из стакана, который держали дрожащие руки, потом упал и он. Мы встретились с папой взглядами. Он чувствовал, что что-то не так, спросить, как всегда боялся, чтобы не причинить большую боль. Профессор с чувством такта – редкость в наши дни.
Пришла красавица-сестра. Как обычно, они с мамой объединились и защебетали о новых нарядах. Им было не до меня. Впрочем, как и всегда. Я поцеловала отца в лоб своими огненными губами, я старалась улыбаться, выходила, по-моему, страшная гримаса. На ходу, простившись со всеми, я услышала вопрос папы о своем здоровье, которого уже давно не было. Не ответив, я выбежала на улицу. Я опять шла парком. Птицы издавали неистовые трели, и стал накрапывать дождик, я впервые не торопилась.
Я жила…. Пока жила….
Дома, застоявшиеся слезы вылились в подушку, и я заснула.

День шестой.

Я просто лежала с закрытыми глазами и думала, что скоро вот так я буду лежать, но глаза мне, быть может, закроет кто-то другой, не я, я уже ничего не буду чувствовать. Странно как-то, не представляю.
Мое забытье прокручивало пленку воспоминаний. Как-то кто-то сказал, что нужно обязательно анализировать каждый прожитый тобой день, я стала это делать, каждый вечер, даже оценки себе ставила, но была, увы, безнадежной «троечницей». Очень пристрастная к себе, я единственный раз в жизни поставила себе «пятерку»…
Был октябрь месяц. Жуткий холод! Час пик, как обычно в утренние часы бесконечные пробки, а на остановке голосует беременная женщина с «тревожным чемоданчиком», - в роддом. Я повезла ее, но родить ребенка в больнице, ей было не суждено, – она родила у меня прямо в салоне. Истекая кровью, женщина держала на руках своего ребенка, и уже почти теряла сознание. Я ринулась по тротуарам, беспощадно сигналя и чуть не сбивая прохожих. Человек в форме, увидев залитый кровью салон, уже не препятствовал.
Я внесла эту хрупкую женщину на руках в приемный покой, у нее на руках спал младенец.
Я ждала у операционной пять часов. Она осталась жива, ребенок тоже оказался крепеньким, все обошлось, - Бог не допустил.
Мы до сих пор поздравляем друг друга с праздниками, ее дочка носит мое имя.
Я не стала отмывать кровь с машины. Мне почему-то казалось, что это кровь ангелов. Ездила потом на подаренном отцом мотоцикле.

День.

Я встала…. Убираюсь…. Я открыла все окна – душно, собирается гроза. Я не боюсь…  грозы.



Вечер.

Я приняла ванну, сделала педикюр и нанесла макияж, надела свое единственное платье, которое так мне и не пригодилось.

Полночь.

Хочется спать. Я засыпаю. Мне, кажется, уже снится… солнце….