Оглянуться назад. Часть вторая. Гл. 7

                ГЛ.7 ТЕАТРАЛЬНЫЕ СТРАСТИ. ОПЯТЬ БОЛЬНИЦА

                Школьная жизнь  удручала меня,  Я отбывала уроки как повинность. Другое дело – двор, где жизнь просто бурлила разнообразными эмоциями и событиями. Здесь я находила и  детские радости, и  недетские печали, и возможность самовыражения.
                Теперь я понимаю, какой талантливой была  наша командирша – Света Куликова,   – артистка и поэтесса, режиссер и сказочница, полководец и дворцовый интриган, добрая и злая фея в одном лице!   Сегодня бы сказали, что она обладает  мощной энергетикой и отнесли бы ее к категории вампиров или наоборот – добрых волшебников. Смотря по настроению и тем идеям, которые ей приходили в голову и требовали воплощения. Немедленного!
                – Девочки, будем ставить во дворе спектакли для родителей, – объявила  Света однажды. – На ходу будем сочинять. Без репетиций. Так, раздаю роли. Пьеса о жизни одного королевского семейства. Как у Вальтера Скотта. Я  буду королева без мужа, вдова. Люся, самая высокая, – королем в другом королевстве, соседнем. У него тоже нет жены, зато есть дочка. Света Меркушева, ты будешь дочкой этого короля. А Лялька, как самая симпатичная, будет моей дочкой, принцессой. Леля,   – тут Света задумалась, явно сочиняя на ходу главную интригу, – Лёля – придворная дама из моего королевства. А Лина – придворная дама из Лёлиного. Алла Долгопятова – разбойник, у него шайка… Алла, соберешь себе шайку сама. Валька-Срулька  возьми или Витю -Титю. Людочка, Нина, Лина, вы  слуги. Вернее – пажи..
                Всем, кроме мелкоты, назначенной пажами да слугами, идея понравилась.
                Несколько дней до первого спектакля мы вживались в образы. Двор был поделен на два королевства, где развернулась интересная игра. Это было что-то вроде репетиции, когда мы устанавливали новые отношения. Во двор  все  притащили разные вещички – будущий гардероб и реквизит. В ход пошли покрывала на подушки,  лоскуты тканей, елочные гирлянды, искусственные цветы вместе с вазами. У всех  в доме  стояли такие вазы с яркими бумажными цветами, украшавшие  комод или буфет.
                И пошло- поехало! Тут были и «дворцовые» интриги из-за ревности и обид, и перемирия,  и всяческие козни, и даже набеги разбойников, воровавших наши пожитки. Мы так увлеклись своими ролями, что и дома называли друг друга придуманными пышными именами.
                Появилась и «массовка» из других дворов. Трудно было родителям вечером загнать домой всю детвору. Мы даже еду выносили на свежий воздух, чтобы угощать «гостей» из соседнего королевства. Похоже, что и взрослые нам подыгрывали, потому что  утихли между ними скандалы из-за нарушителей территории. Тетя Аня возникала  в своем окошке реже – шила Светке костюм королевы. Ее дочка должна была переплюнуть в нарядах всех артистов.
                Похоже, что этим были озабочены и остальные мамы. Пулеметами строчили швейные машинки за всеми дверями.  Женщины вытряхивали из шкатулок довоенные украшения, которые давно не носили (некуда было). И наша мама соорудила  мне с сестричкой две нарядные бумажные короны, разукрашенные бусинками, и пожертвовала кружевной накидкой на подушку, подаренной  на день рождения  тетей Таней Асмолковой.
                Правда, в день выступления произошел конфуз: скромная «придворная дама», Лина Черная, появилась в таком роскошном платье до пят, сварганенном мамой, Нилой Ивановной, что королеву Свету от злости просто перекосило.
                Пожалуй, эта девочка, Лина,  была вообще самой красивой во дворе – с тонкими правильными чертами, зеленоглазая, светлолицая. Она была  племянницей профессора Металлургического института, впоследствии известного всей стране, академика Некрасова. Внешне Лина и походила на принцессу. Рядом с нею конопатая Светлана выглядела крестьянкой, хоть и расфуфыренной. 
                Своим явлением Лина чуть не сорвала мероприятие! За день до выступления страсти-мордасти так накалились, что и сочинять ничего  не надо было! Предстояло только выяснить отношения  на глазах у публики.
                В  воскресный полдень все жильцы потянулись во двор со своими стульями и  табуретками, тут же превратившись  в зрительный зал, Появились мы, то есть артисты, поклонились публике (Светина выучка), взявшись за руки. Нас встретили  бурные аплодисменты мам и остальных  бездетных соседей. Все квартиры опустели из-за нашего спектакля!
                После небольшого зачина в исполнении Светланы началось действо. Набросанный  накануне краткий сценарий пьесы  (смесь Шекспира, Вальтера  Скотта и скандалов нашего двора) был от волнения порушен с первой же сцены. Кто-то «забыл» слова, повел сюжет не туда! И пошла импровизация! Твердо знали мы только конец драмы. Но чтобы до него добраться, пришлось напрячь наши начитанные мозги. Нам даже удалось развеселить публику смешными репликами или неожиданными поворотами в сюжете. Никто не догадывался, что мы придумывали сюжет на ходу, и каждый вносил в него свой поворот, а потому нам надо было как-то его обыграть, выкрутиться.
                Короче, мы сходу вошли в игру, да  так, что не нуждались в сценарии. Мы просто забыли, что играем пьесу. Мы отпустили на волю свои привязанности и  нелюбовь, невыдуманные обиды выплеснулись по конкретному адресу, и вот мы уже выясняли отношения, признавались в чувствах и выражали свои желания под маской королев, принцев, пажей и служанок. Мы по-настоящему смеялись и плакали, на ходу придумывая сюжет, который соответствовал этим тайным симпатиям - антипатиям.
                Словом,  Вальтером Скоттом тут и не пахло, зато шекспировские страсти кипели вовсю. Конечно, ни один уважаемый автор не смог бы узнать свое детище в этом винегрете из его произведений
                Ну,  кто в те времена такое понятие как начитанность считал подвигом? Телевизора не было, в кино мы попадали очень редко. Для этого надо было несколько часов простоять в очереди за билетами в единственный пока городской кинотеатр «Победа». По радио передавали какие-то советские пьесы, но их содержание нам явно не подходило. А книги были повсюду. Они попали на полки из довоенного времени – от предков – зачитывались до дыр. Это была классика. Драму Лермонтова «Испанцы» (написал он ее мальчиком!) я не просто одолела во втором классе, но и выучила оттуда целые куски, так он меня потряс. Читали все, кто одолел технику чтения, а малышам типа Людочки Горой перед сном читали мамы.
                Нас слушали с такими лицами, словно мы были настоящими актерами. А как горделиво поглядывали друг на друга мамы, когда их чадо выступало на авансцену и что-то произносило или делало! Ведь это была драма! Вернее – трагедия, потому что в финале мы все полегли – кто отравленный ядом, кто пронзенный шпагой. А кто и просто ударенный палкой лесного разбойника.
                Сценическая площадка была усеяна трупами. Даже челядь придворная, вопреки замыслу постановщицы Светы, не пожелала оставаться в живых. И они жаждали сострадания!
                Нам хлопали и кричали «Браво!», кое-кто  из сентиментальных зрителей прослезился от восхищения. Мало того – взрослые не спешили уходить, требуя продолжения. Но просто некому было продолжать.
                – А теперь – концерт по заявкам! –  неожиданно объявила Света, вдохновленная всеобщим вниманием.
                Все встали, отряхнулись и – вперед! Света читала  свои  стихи,  мы с Лялькой спели дуэтом домашний репертуар, потом все вместе изобразили «пирамиду», то есть акробатический этюд, в нем даже поучаствовали в роли подставок наши покорные мальчики, Витя и Валик.
                С этого дня  мы и пристрастились давать воскресные концерты, на которых пели, читали стихи и танцевали.
                То было время примирения злых страстей. После таких концертов мы расходились друзьями, забыв о том,  что Светка Куликова – всех дразнит, Алка Долгопятова – лупит,  а Витька – дурак.
                Летом мы вырывались на свободу вне двора – в сквер, тогда еще не имеющий названия (Соборная площадь). Собор, построенный Екатериной Второй , стоял обшарпанный, с закрытыми дверями, не обнесенный оградой. Со стороны улицы, ведущей к парку имени Шевченко, был небольшой стадион, где соревновались в легкой атлетике школьники Октябрьского района. У входа же со стороны нашей улицы были кем-то давно проложены аллеи с огромными деревьями и кустарниками сирени. Тут мы и мотались с мячами или играли в жмурки, валялись на траве, дурачились...
                Иногда Света уводила нас на свою парадную лестницу, усаживала на ступеньки и рассказывала, сочиняя на ходу, сказки. Мы искренне считали ее самой умной и талантливой девочкой.  Мы с удовольствием смотрели на ее рыжие веснушки,  живые глазки голубого цвета, слушали странный для ее возраста, хрипловатый голос, голос курильщицы. Словно тот намекал на будущее Светы...
                А еще мы писали. Света Куликова – стихи, Леля Северьянова – баллады, я – повесть о Марьяне. Только Света и Леля читали нам вслух свои творения, сидя на досках возле сараев, а я  писала тайно.   Света также  сочиняла на ходу сказки, и мы,  развесив уши,  внимали потоку ее фантазии…

                Кто тогда знал,  что ни один свой талант  эта одаренная от природы девочка не использует себе во благо?
                Она поступила на филфак, но бросила его на третьем курсе, связавшись с ресторанной компанией, все время проводившей в пьянке. Вышла замуж за сомнительную личность, родила от него дочку, стала жить  отдельно от матери, Анны Алексеевны. Муж попал в тюрьму. Дочку Леру, славную девочку, чем-то похожую на свою маму, но только застенчивую, подбросила бабушке и стала пить.
                Я встретила нашу «сказочницу», когда   ее матери уже не было в живых, а Лера вышла замуж. Передо мною стояла  пьяная вдрызг старуха, грязная, без единого зуба, с  отекшим лицом пропойцы.  Узнать в ней голубоглазую Свету было невозможно. Матерясь через каждое слово, она хватала меня за руки и уговаривала приехать к ней в гости:
                – Люся, в гости приходи! Никто ко мне не приходит! Лерка, сволочь ( другое слово было вместо этого), брезгует матерью! Выпьем, вспомним детство! Конечно, я кто? Ал-ко-го-личка! А кто виноват?! Он, гад! Генка. Сам в тюрьму, а мне куда?  Шпалы укладываю. Презираешь? Ты ж у нас девочка была тонкая да гордая, я помню! Ты молодец, не загуляла, как я!
                Сердце разрывалось при виде этой живой развалины, которой еще не было и сорока лет.
                А через полгода она умерла, надравшись   «паленой» водки...
                Сорок восьмой год оказался урожайным на болезни.  В марте мама попала в хирургию с прободной язвой. Резекцию желудка ей проводил все тот же наш «семейный доктор» – Дмитрий Аверкович Василенко. Мы  с Лялькой бегали к маме часто, папа через день.
                Ната жила теперь с нами и усиленно нас воспитывала. Делать уроки под руководством  этой вечной отличницы было невесело. Ух, как она гоняла меня! Сколько раз заставляла повторять одно и то же (зубрить!), как нудно  объясняла арифметику – уснешь! Цифры в моей свободолюбивой голове не желали укладываться в нужном порядке. Там им было тесно и неуютно, потому что все пространство  моей черепушки было занято фантазиями на самые разные темы. Цифры там хирели, теряли авторитет перед буквами и словами, забиваясь куда-то подальше в извилины. И сестра напрасно пыталась вытащить оттуда хоть что-то пригодное для сложения, деления и вычитания. Нечего было вычитать. Мне нужен был образ. Цифры мне казались бессмысленными крючками.
                Если Ната вдруг соображала, что к цифре надо прицепить кое-что весомое, имеющее цвет и вкус (желательно и запах), процесс медленно сдвигался с места, чтобы тут же застопориться.
                – Вот у тебя десять яблок…Представила?  Если их разложить всем в нашей семье  поровну на кучки, по сколько штук достанется каждому? Сколько у нас в семье человек? Ну?
                – А можно не яблоки? Они кислые. Я люблю груши, – тянула я резину.
                – Пусть будут груши. Люся, не притворяйся дурой! Так на сколько? Это  пример для первого класса, а ты в третьем!
                Я закрывала глаза, представляя себе  груши,  и мысленно их раскладывала на кучки. При этом следила, чтобы все груши были одинакового размера – чтоб никому не было обидно.
                Тут некстати вспоминалось, что в это воскресенье мы ждали в гости тетю Лену с Томочкой. Надо было так разложить, чтобы и гостям досталось.
                –  По  одной, и еще останется на добавку.
                –  Люся, – ужасалась сестра, – ты чем думаешь?! Нас пять человек!
                – Но должна прийти тетя Лена и Тома! Всем не хватит.
                – Господи, они тут при чем?! Ладно! Пришли они! Мы разложили! Сколько осталось лишних яблок?
                – Это были груши. Если всем по одной, то три осталось.
                – Слава Богу! – торжествует сестра. – Бедная твоя учительница!
                Клавдия Михайловна была не бедная, а добрая. Но даже ей не удалось меня аттестовать в самой большой – третьей  четверти, потому что и я вслед за мамой угодила в больницу. 
                Тот день (было вербное воскресенье) я никогда не забуду. Мы с девчонками гоняли по «бугорку», где еще не посадили огород, и можно было свободно  передвигаться.
                Вдруг появилась ватага мальчишек, живших на  соседней улице – 8 Марта. Мы их всегда боялись. Сейчас они были вооружены пучками из веточек вербы.  Пацаны с гиканьем налетели на нас, размахивая этими, еще не опушенными розгами, и стали больно хлестать  ими по нашим лицам и рукам.
                Девчонки с визгом понеслись во двор. Я – с ними. Пацаны ринулись за нами. Мы влетели во двор, даже не заметив, что погони уже нет, в чужой двор мальчишки не посмели забежать, все-таки он был закрытым, как ловушка.
                Я летела к старой абрикосе возле нашего сарая. Она была такая корявая, что лазить по ней  было очень  удобно. Я обожала сидеть  на одном из ее колен, болтая ногами. Родители мне не позволяли лазать по деревьям, как мальчишка, и я это проделывала тайком. Но сейчас страх загнал меня  на более высокую ветку. Я просто вспорхнула на нее, и та обломилась с жутким треском.  Естественно – вместе со мною. Страшная боль пронзила мою ногу, и я заорала. Девочки обступили меня…
                Нога сломалась чуть повыше лодыжки да так, что кость проткнула кожу. Это был открытый двойной перелом, но чулок скрывал место перелома, и никто не понял, что произошло. Я сначала кричала, потом почему-то стала хохотать. Это был шок, плач исторгался из меня этими жуткими спазмами, похожими на смех. Девочки подхватили  его дружным хором.
                И только когда кто-то сообразил, что я не могу подняться на ноги и не смеюсь, а рыдаю истерически, позвали папу.
                – Ах ты бессовестная! – закричал папа, с размаху влепив мне пощечину. – Я же запретил тебе лазить по деревьям!
                Эта пощечина меня доконала. Я от обиды и боли заплакала еще интенсивнее. И тогда папа увидел мою вывернутую в сторону ногу...
                Он мчался по улице со мною на руках – прямо в больницу Мечникова, в корпус ортопедии!
                А дальше произошло что-то ужасное, похожее на дурной сон...
Дежурил молодой врач. Это было под вечер, а когда меня положили на стол в операционной, в ортопедическом отделении оставался он один. Очевидно, он растерялся, а, может, считал, что надо немедленно вправить кость на место, а, может, по неопытности, но только всю эту процедуру мне делали без наркоза. Привязали к столу, врач и медсестра обработали рану и тут же стали «спасать» поломанную ногу... Из-за чудовищной боли я дико орала и всем телом пыталась выбраться из пут. Молодая сестричка припала к моей груди и что-то шептала, удерживая меня.
                –   Палачи! Сволочи! Фашисты! – вопила я, пока меня все-таки не утихомирили уколами.
               До сих пор не понимаю, как можно было в течение получаса подвергать ребенка такому жуткому испытанию. С той болью  впоследствии ничего не могло сравниться, даже  роды...
               Наверное, позднее был все же вызван анестезиолог, или меня усыпили болеутоляющими уколами, но глубокой ночью я проснулась от боли в палате и обнаружила, что нога в гипсе подвешена высоко...
               Начался и для меня самый болезненный этап, на всю жизнь оставивший в ней следы…
    
Продолжение http://proza.ru/2011/02/10/1150