Анн Диа. Дело Елены Соловьёвой 3

           http://www.proza.ru/2010/11/17/1466

           «Стояло хмурое, но еще довольно теплое для конца сентября утро. К старинному зданию …, стоявшему на обсаженной кленами, по-европейски красивой улице, стягивались люди. Группками, жуя жвачки и нервно хмыкая, шла молодежь. Дамы бальзаковского возраста плыли парами, под ручку, по временам обмениваясь фразами и удивленно поднимая брови. Старушки с ближних дворов тоже от нечего делать приковыляли посмотреть: кто-то сообщил им, что … будет необычным и интересным.
           И действительно, войдя в зал, зрители бы не разочаровались.»

           — Как думаешь, Тимофеева, о чём это я сейчас прочитала? Куда тут народ собрался? Два слова я зажала.
           — Народное гуляние что ли? Только гармошки не хватает. Или артисты приехали?
           — Не угадала. Это народ на суд собирается.
           — Да иди ты! А на праздник похоже. Мэра что ли судят?
           — Да нет, препода из универа.
           — И только-то?! Он что, целый курс студентов из автомата положил?
           — Не, жене по голове арматуриной заехал.
           — Разыгрываешь, Анн? Фигня какая-то! И что, маленький, толстый и лысый интеллигентишко на жену руку поднял? Смельчак!
           — Ну, не такой уж и маленький. Вот послушай.

            «В дверях стоял на коленях Германов и бестолково кого-то тормошил. Девушки встали на цыпочки, пригляделись и обе взвизгнули. Алла Вадимовна лежала с разбитой головой, и все вокруг было забрызгано кровью.»

           — Представляешь, Тимофеева, какого он роста, что даже на цыпочки девушкам пришлось вставать, чтобы заглянуть за него?
           — Да уж. А арматура ему зачем понадобилась? Такой-то и кулаком мог неслабо приложить.
           — Тут тёмная история. Он вышел на крыльцо университетского корпуса. Там поговорил со студенткой. В это время совсем рядом всё и произошло.

            «Клава Чикручко стояла на крыльце и курила, когда Сережка Маслюков чуть не сшиб её и убежал за угол.»
            «Преподавательская была в торце здания, и в неё остался незамурованный вход с улицы. Сейчас к нему по-кошачьи крался Сережка Маслюков, сжимая в руке прут арматуры. Он вошел в учительскую.»

           — В общем, студентка видела этого Маслюкова до преступления и когда тот «крался», но потом на суде промолчала об этом. Он сынок прокурорский потому что.
           — Раз крыльцо, значит, это главный вход в здание. Как она могла видеть то, что происходило в торце «за углом»? И почему этот «вход остался незамурованный»? А главное, почему другие-то входы замуровали? Бред какой-то! То есть это Маслюков завалил жену препода, которая тоже работает в универе. А за что?
           — А этот сынок перед этим экзамен по английскому не смог сдать, который жена препода вела у них.
           — Мелковат мотив для убийства. Получил «пару», сбегал за железякой и прибил тётку нахрен? Средь бела дня? Вообще озверели эти прокурорские! Давай выпьем, Анн?
           — Сейчас, штопор возьму.
           — Да я сама всё сделаю. Значит, а свалили всё потом на её мужа? А что, он повод дал для этого?
           — Ссора у них была накануне.
           — Из-за чего?
           — Ну, как водится у интеллигентов, из-за ерунды. Сейчас прочитаю. Давай за нас, простецких!

            «Вечером Германов читал за столом, когда она, явно не в духе, вернулась от подруги. Переодевшись, подошла к нему и процедила: «Поставь, пожалуйста, чайник». «Аля, да зачем? – удивился Игорь Александрович. – Он пять минут назад кипел. В квартире и так душно». – «Та-ак, - протянула Алла и захлопнула его книгу. – значит, чайник нам уже тоже ставить лень. Нам только книжки читать не лень! А жене помочь – нет, мы не дураки. Чего горбатиться?» - «Алла, перестань»,- тихо и устало вздохнул Германов. – «Вот! – со слезами воскликнула она. – Вот, только от тебя и слышно! «Алла, перестань», «Алла, замолчи» - а самому уже чайник поставить лень!» Лицо Аллы страдальчески исказилось, Игорю стало её жаль. «Ну хорошо, сейчас поставлю», - примирительно сказал он, вставая. – «Нет уж, - отрезала она. – не нужно мне твоих одолжений. Я их за 18 лет знаешь, как накушалась – по горлышко. – Она постучала себя ладонью по шее. – Кроме одолжений, ты ни на что не способен. Ничтожество». – «Перестань, это невыносимо». Она взорвалась: «Невыносимо? Так кто тебя держит? Пожалуйста, иди, заведи себе студенточку, вон их сколько перед твоим носом каждый день! Или боишься, что их папаши тебе морду набьют, а?» Тут уже он не стерпел: «Алла, думай, что говоришь! Ты образованная женщина, а ведешь себя, как базарная баба!»
           Она с размаху влепила ему пощечину.»

           — В смысле, это и есть повод?! Кошмар! То есть за эту «пощёчину» он её и убил? Да ещё в университете, при людях? И как бы за это его судят теперь? В голове не укладывается. Давай ещё по одной.
           — Вообще-то, она жива осталась.
           — ???
           —Но ни она, ни автор не говорят о том, видела ли преподавательница преступника.
           — Но как можно войти в «учительскую» незамеченным и дать арматурой по голове? А свидетели?
           — Студентку, которая видела «крадущегося Маслюкова», после этого «остановил молодой милиционер и увез на служебной машине».Поработали с ней, значит. Брат препода его тоже не поддержал.
           — А брат-то причём?
           — Тимофеева, это же художественное произведение! Автор создаёт атмосферу отчуждённости вокруг героя, вызывает в нас с тобой чувство сострадания к нему, невинно пострадавшему. Вот и брат от него отвернулся.

            «Германов попытался было объяснить брату, что не виноват, но тот лишь брезгливо поморщился: «Слушай, будь хотя бы мужиком! Сделал, так отвечай, не юли. Нечего оправдываться, не позорь себя лишний раз».
            «…На свидетельской трибуне стоял Петр Александрович – высокий, статный, моложавый мужчина в очках. «Подсудимый приходится вам братом? – уточнил судья. – Вы вправе не свидетельствовать против него». – «Он мне больше не брат, Ваша честь, - процедил Петр. – Мало того, что он своей женитьбой мать в могилу свел, так теперь нас всех опозорил. Хорошо, что отец не дожил…» - «Так вы согласны давать против подсудимого показания?» - перебил судья с легкой досадой. – «Согласен. И прошу наказать его по всей строгости». Германов сидел неподвижно, сцепив руки в замок.»

           — А какие показания может дать брат, которого не было на месте преступления?
           — До кучи всё это, Тимофеева, до кучи. Это и прокурору необходимо, и автору.
           — Слушай, Анн, это какой же по жизни овцой нужно быть, чтобы тебе безбоязненно шили такое гнилое дело. И что, этот Германов, даже не сопротивлялся?
           — Его запугали.

            «…били Германова дважды. Он не проронил ни звука. Писать чистосердечное признание отказался, так как был уверен, что на Аллу напал маньяк, которого милиции просто лень искать. Признание его не очень нужно было для дела, и поэтому его оставили в покое, пригрозив, если пожалуется или заспорит на суде со свидетелями, расправиться с братом, невесткой и племянниками.»

           — Вообще, нафиг! А жена-то что говорит?
           — Да как-то непонятно ведёт себя. Похоже, валит муженька.

            «Шел допрос потерпевшей. «Скажите, -спросил прокурор. – А раньше подсудимый поднимал на Вас руку?» - «Было дело»,- повела плечом Алла. Зрители ахнули, быстро переглянулись. Кто-то из студентов прыснул, другой крякнул: «Ну Германыч…А нас жить учил». «А еще образованный»,- подала голос старушка у дверей. Хмыкая и усмехаясь, зрители стали обворачиваться к Германову и разглядывать его с головы до ног.»

           — Вот же стерва! Да, влип мужик. И ведь даже не пожалел никто.
           — Ну, есть тут одна студентка…
           — Ну-ка, ну-ка!
           — Похоже, одна студентка влюбилась в него. Тут целая любовная линия тянется параллельно криминальной.

            «…Таня отнесла Германову передачу и попросила следователя о свидании. При этом она решилась спросить, почему Игоря Александровича арестовали, но следователь грубо рыкнул, что это тайна следствия и не надо задавать лишних вопросов.»
            «…Лампочка помигивала и светила совсем тускло. Темно-зеленые, давно не мытые стены давили, скрадывая свет. Таня ерзала на табурете за грубо сколоченным столом. Ей было неловко, юбка казалась коротковатой, колени слишком полными, а малиновая с желтой канарейкой водолазка кричаще яркой. Она боялась чем-то обидеть или смутить человека, которого сейчас увидит. Наконец застучали шаги, и в комнату вошли двое. Один из них был конвоир, а в другом, совсем исхудавшем, сильно поседевшем, заморенном человеке девушка не сразу узнала любимого преподавателя. Германов поднял глаза, ахнул, бросился к Тане. Она вскочила, и они почти обнялись.»
            «Таня, милая, да как же ты…» - «Как вы, Игорь, Александрович?» - взволнованно перебила Таня. Губки её дрогнули от сострадания. «Нормально, - приободрился Германов. – Вполне нормально». И тут девушка заметила у него на шее синяк. Удариться так было невозможно. Таня вздрогнула и, опустив глаза, сочувственно коснулась его руки. Игорь Александрович наблюдал за ней горько и с жалостью. «Это я упал недавно, - выдавил он из себя и замялся. – Ну, присядем».

           — Да, это любовь.

            «Тряхнув головой, словно отогнав какую-то мысль, она заглянула ему в глаза. – Я никогда не поверю, что вы совершили преступление. Есть доказательства вашей невиновности, самые прямые. Да и вы просто не способны на это. – Она пригляделась к нему. – Вы же сами боитесь. Чего?» Германов с опаской оглянулся, погладил Таню по голове: «Ну…Ничего. Тем лучше. Но, пожалуйста, сделай, как я просил». – «Все будет хорошо, - девушка взяла его за руку. – Верьте, надейтесь».
            «Время!» - в комнату вошел конвоир. Заломив Германову руки за спину, он защелкнул наручники. Таню передернуло, но Игорь Александрович пристально посмотрел на неё, словно останавливая. Учитель и ученица ещё раз кивнули друг другу, и его увели.»

           — Ох, жалостливо-то как! Прямо, как в кино. Особенно, когда ему «руки заламывают». А о чём он просил её?
           — Ничему на суде не удивляться.
           — А я тоже уже ничему не удивляюсь в этой истории. И чем дело закончилось?
           — Пламенной речью прокурора.

            «Ваша честь. Дело мы сегодня рассматриваем необычное, в городе оно вызвало даже резонанс, его прозвали «делом интеллигентов». В самом деле, подсудимый, будучи кандидатом наук, совершил то, на что не каждый бандит решится. Он напал на беззащитную женщину – подло, без свидетелей, сзади – проломил ей голову железным прутом и спокойно вернулся к студентам. Потом у него хватило совести разыгрывать несчастного мужа и трусливо отрицать свою вину. Да, и этому чудовищу доверяли педагогическую работу…» распахнутые глаза Тани засверкали от возмущения. Алла выглядела довольной. Прокурор продолжал: «Вернемся к делу. В ходе заседания вина подсудимого стала очевидна. Именно у него был мотив – давние неприязненные отношения с потерпевшей, ничем не прикрытые, известные каждому, кто был мало-мальски знаком с их семьей…»

           — Ну и..?
           — Семь лет строгого режима.

            «Дождь пел, вода покрыла тротуарную плитку лаком. Танин зонт валялся в луже у скамьи около здания суда, сумочка лежала рядом. Таня сидела на скамейке, бессильно уронив руки и свесив голову на грудь. Она потеряла счет времени, не чувствовала холода. Её накрывала промозглая темень.»

           — Блин! Охренели совсем. Как думаешь, Анн, она его дождётся?
           — Конечно, дождётся. Иначе, зачем всё это писать, душу тревожить?
           — Ну, тогда за любовь?
           — За любовь, Тимофеева!