1947 год. О бедной овце и рукавице

О бедной овце и рукавице.

Как-то в один воскресный вечер у нас допоздна засиделся Петер.  Утро понедельника  встретило нас звонкой пощёчиной, в    сарае мы обнаружили останки нашей  овцы, от которой остались, рожки да ножки. На полу сиротливо валялась отрубленная овечья голова, с застывшими в немом удивлении глазами, и  рядом в беспорядке распростирались ноги бедной овцы. Место преступления было обильно полито кровью невинного животного. Было ясно, что злоумышленник прирезал животину прямо в нашем хлеву.


Я внимательно обошла сарай, не оставив без внимания ни одной подозрительной детали. Моё внимание привлекла кожаная рукавица, обронённая преступником  недалеко от входной двери. Видно окаянник сильно поспешал, не заметив пропажи. При тщательном изучении рукавицы, я узрела, что она  имеет необычную  форму и может принадлежать человеку, имеющего увечья на руке. Рукавица  имела странный вид,  не было напальчника для большого пальца,  кожа на этом месте была подозрительно вогнута вовнутрь. Сосед  Петер был ранен во время войны, у него был повреждён большой палец правой руки. Сопоставив эти факты, я  схватила вещественное доказательство, и, подняв его высоко над головой, как победное знамя,  вылетела во двор, где играли соседские дети, и заголосила на всю улицу:

—Люди добрые, нашу овечку зарезал  дядя Петер. Это он похитил нашу овцу.

На крик из своих домов выскочили взрослые соседи, чтобы удостовериться своими глазами, что случилось. Для селян кража  и  умыкание овцы было  чрезвычайным происшествием. В нашей деревне царила идиллия и полный коммунизм, никто дома на замки не запирал, ключей как атрибута собственности не было в обиходе.  Я непрестанно повторяла новую весть, звоня на всю округу, как  корабельный колокол:

— Смотрите-смотрите, какая рукавица странная, тут, где должен быть большой палец,  впадина,— кричала я от возбуждения, тряся найденной в сарае рукавицей перед носом всех собравшихся соседей. — Это рукавица нашего соседа, у него в войну большой палец на правой руке оторвало снарядом.

— Истину глаголешь, дочка, — вперившись одним глазом в рукавицу говорил сосед, старый Тихон.

—И живёт близко через забор, уволок нашу овцу, никто и не заметил,  —тараторила я без умолку.

—И впрямь, впадина, — подтвердили и другие мужики, пересчитав все бугорки и впадины на вещдоке,— точно Петера эта рукавица.

—Вот безбожник вздумал вдову грабить! Совсем лиходей совесть потерял! Руки оторвать такому вору и душегубу, — возмущённо качали головой соседки.

Послевоенная  деревня  представляла собой  неприглядную картину. В домах царили бедность и скудность. Одежда и обувь в домах были наперечёт. Деньги в обиходе почти  не водились, зарплату выдавали продовольственным пайком. Промышленных  товаров в магазине не было, да и купить было не на что. В полном расцвете было так называемое натуральное хозяйство. Всю домашнюю утварь, мебель, одежду селяне изготавливали своими руками. Исключение составляли изделия скорняков, сапожников, и валяльщиков валенок. Женские платья,   юбки,  мужские сорочки тоже шили вручную, швейные машинки были у самых зажиточных хозяек, поэтому идентифицировать вещь соседа было делом плёвым, для этого  не требовалось никакой экспертизы. Одежду шили по одному лекалу, швы сметали таким швом, что он даже со временем не расходился. Обычай требовал от замужней женщины определённый гардероб, который состоял из платья, фартука, нижней сорочки. Также от хозяйки требовались разносторонние знания и умения, она должна была уметь шить, вышивать, ткать, кроить, вязать. У каждого обитателя деревни в обиходе  был штучный товар, со своим лейблом и стилем  хозяйки.  Хозяйки своими руками мастерили верхнюю одежду: тулупы, шапки, а из остатков овечьей шкуры шили вручную рукавицы. Деревенская женщина была уникальной в своём роде, она была мастерицей на все руки: и швея, и ткачиха, и  вязальщица, и пекарь, и лекарь…


Вернёмся к злосчастной рукавице. Очевидцы моментально признали в улике вещь соседа,  рукавица  соответствовала форме пальцев Петера, вещественное доказательство говорило за себя само. Я чувствовала гордость за свою сообразительность и наблюдательность, сосед после этого случая окончательно записал меня во врага номер один, поглядывая на меня косо и ожидая очередной напасти от меня.


Так закончились история маминого сватовства. Я распугала всех её женихов.   Мама  больше замуж не вышла, лучше папы для нее никого не было. Спасибо маме за ее труды. Думаю, она отказала Петюку, потому что чувствовала  скрытую неприязнь к нему за его счастливую звезду, за то, что безвылазно просидел всю войну на буровой, засыпал на своей кровати, обняв свою подушку, хлебал горячую похлёбку в  своей избе.  В  то время как её Никифор возил по переправе продукты, в блокадный Ленинград под постоянным артобстрелом и спал, укрывшись только своей шинелью. Это  было причиной отказа, хотя Петюк был неплохим  и порядочным человеком. Она  считала этот брак  предательством по отношению к любимому мужу. Она не привыкла подчиняться, не хотела, чтобы детей обижал чужой дядька.
 

Мама стала еще суровее, замкнутее. Мы четверо детей росли без отца. Я никогда не узнала отцовской ласки и поддержки, мне не пришлось ощутить отцовскую руку на своём плече.  Мама была очень мудрая, работящая и требовательная, даже временами суровая. Один раз даже пострадала за свое «мужское» поведение. Мужики на деревенском празднике сцепились по пьяному делу, она хотела их разнять, а Исаев Николай из рода Захаровых залепил ей кулаком в глаз, чтобы не лезла в мужские дела, да так сильно, что повредил глаз.  У мамы остался шрам на всю жизнь...