***

"Исповедь".

  -Да, я хотела бы изрезать это тонкое лицо, отражающееся  в грязном зеркале, ножом. Искромсать его. Сделать кровавое решето. Поорать от дикой боли и захлебнуться оравой мыслей, прискакавших ко мне в этот знаменательный момент. Да, я хотела бы изничтожить и другие, не менее лживые лица. Лицемерные жалкие глаза вырезать и поместить в пустые кроваво-красные глазницы семя цветов, надутые пафосом щеки  заклеймит любым позорным знаков, а надменный носик сломать путем удара об стену. Изничтожить, погубить, морально  изнасиловать, сломать и плюнуть в до гонку. Весь ваш макияж так мелочны по сравнению с разоблаченными мыслями. Они вас выдают, я знаю их, читаю. О, они кошмарны: трахнуть что-нибудь такое жутко пахнущее «высшим» миром,  мысленно наплевать на прохожего и возомнить себя великим циником, знающий этот мир как свою правую руку, которая так же служит многим вместо этого  воняющего  трахнутого существа. Мы все-дети чьего-то  кошмара.  И черт возьми, если ты это понимаешь, то ты уже больше, чем мизантроп, ты- живой труп, который смеется над жизнью из своего пристанища-гроба.
Голос  ее был тихий, с какой-то звонкой ржавчиной. Она развалилась на стуле: ее дырявые колготки были черные, короткая юбченка была немного запачкана  в пепле, белая (чистая!) рубашка была одета не броско, т.к. пуговицы были застегнуты неверно и поэтому можно было разглядеть грязно-кофейный лиф. Сидела, закинув ногу на ногу. Умело закинуто. Девушка имела странное лицо. Бледное, как у трупа. Среднего размера голубейшие глаза, острые вытянутые скулы и ярко-красная помада. В этом было что-то завораживающее.  Ее волосы…скудная копнушка иссиня-черных волос лежала на ее идеальном черепе. И мне хотелось раздробить эту голову… Нет, она не была шлюхой. Побойтесь того старикана, сидящего на небе! Я бы никогда не дала ей 17 лет….Изнутри уже пожухлая, оболочка яркая, мозги, которые  под властью лишь разума.
Мы сидели одни в этой комнате. Перед нами- огромное зеркало. Видно все. Я отражаюсь  в треклятой стене: маленькая, серая, в очках в толстой оправе, волосы аккуратно убраны в пучок,  длинный подол маминой юбки скрывает старые сапоги без каблука, а теплый свитер с медвежатами слегка протерся в местах локтей.  Мне было нечего сказать этой девушке, сидевшей рядом. Признаю- я ее боялась. Ее вид меня пугал, речи наводили ужас, но все-таки я сидела подле нее и слушала.

-Бесполезно учинять революцию в обществе. А ведь хочется…Хочется, чтобы эти вечно трахнутые существа наконец проснулись  и уже кончили наконец, а ведь мучат, как девственницу, свой жалкий разум, но когда действительно очухаются- будет, мать мою, поздно. Революция- жадная дама. Она сжирает своих детей и родителей. Вот  только своих спиногрызов она выплевывает. Хотя, нет, это детишки разрывают мамку на части, ибо их «великое мышление» должно иметь больше пространства. Жалкие слепцы, поедающие в конечном итоге друг друга, либо возвращаются в дореволюционную рутину, ожидая нового отца этой шлюхи Революции.    Как же я хочу, чтобы все попали на гильотину. Быть может тогда лица будут чисты?...- ее строгий, полный жестокости взор, обратился к моему отражению. Я не могла поднять взгляд, ибо уже видела яркие картины этой потаскухи Революции, так красочно описанные моей соседкой. Мое воображение рисовало в этот момент  головы, летевшие с кровавых ступень гильотины. Их лица, покрытые жуткой зелено бледностью, были наполнены сладостными улыбками правды….
-Ты знаешь….Я иногда задумываюсь о том, чтобы отстрелить себе руку или ногу. Зачем? Не знаю. Возможно, в боли я вижу свет в конце тоннеля? Черт,нет, это же поезд, я забыла.-она засмеялась грудным голосом- Но все равно как-нибудь я себе что-нибудь отстрелю или отрежу. Ха!Знаю! Правую сиську. Весьма неординарный подход. Девочка на любителя с одной сиськой. Боль дарит надежду на что-либо…-последняя фраза как-то выделялась из ее речи.
Мне ее так жаль. Человек, так цинично рассуждающий о современном бытие  и людях, наверняка уже всех потерял или вовсе никого не имел. Я не удержалась и спросила, имеет ли девушка близких родственников. Она снова засмеялась и как-то с глубоким, видневшимся на дне ее покойно голубых глаз, презрением  посмотрела на меня,при этом встав со стула. Высокая, стройная.В ней была какая-то нечеловеческая грация.Я невольно сравнила ее тело со своим.
-Имею ли я родственников? Ага. Бабушка, живущая на другом конце города. Когда я ее вижу, то всегда вспоминаю Достоевского…-загадочно произнесла она- Эта  старая маразматичка то и делает, что гадит в кровать ноет о том, что когда же ее Боженька заберет!Я вот этими руками каждый день ее дерьмо убираю! Этими руками!
Девушка подошла ко мне и ткнула в лицо своими чистыми белыми ладонями. Длинные пальцы, ровные ногти,покрытые дешевым красным лаком, нежная кожа, бархатная. Я на них смотрела и думала, что, вероятно, моя соседка пианистка. Но спрашивать не стала, ибо ужаснулась при мысли о том, что может сказать такой человек о Искусстве.
Голубоглазая правой рукой схватила меня за подбородок, левой-выкинула мои очки и страшно взглянула в мои серенькие маленькие глазенки. Да, я видела презрение и в тоже время какой-то ужас, таившийся в ее зеркале души. Она была страшным человеком, но так же в ее голубым океане читалась снисхождение, возможно, ко мне.Девушка меня читала.
-Снимай одежду, быстро  - протараторила она.
Я не смела не подчиниться. Аккуратно стянула юбку, свитер, двое пар теплых колготок, свежий, одетый сегодня, лиф. Моя соседка тоже медлить не стала:так же сняла свое барахло с себя и отдала мне со словами,чтобы я переоделась. Голубоглазая напяливала мою одежду.
Да,тело у нее было отменное: все в шрамах и царапинах. Это явно она сделала сама. Боль-открывает что-либо…
Закончив все операцию она посмотрела на «новую» меня. Улыбнулась и выпроводила меня за дверь. Как только я вышла-услышала вопль:»Я не зря прожила этот день!».