Солнце

   В небольшой пивной, которая размещалась в подвальном помещении, двухэтажного кафе, было сильно накурено.
  Стоял запах несвежих продуктов и перегара, а стук бокалов и бутылок, сливался с хором мужских голосов, в один бесконечный гул.
   Но всех этих неудобств, по-видимому, никто не замечал. Все столики были заняты, а у стойки стояло ещё человек двадцать, дожидаясь, своей порции, не очень свежего пива.
    Самое же примечательное, в этой очереди было, то, что ни смотря, на то, что каждые 30-40 секунд, от стойки отходил человек перегруженный бокалами, очередь тем не менее, не уменьшалась, но справедливости ради нужно заметить и не увеличивалась. Как будто, какой-то невидимый механизм следил за ней и регулировал её стабильность.
   Менялись лишь лица, обращающиеся к продавцу. Лишь только от стойки отошёл молодой человек с трёхдневной щетиной, как к продавцу обратилось лицо с усами, на смену ему пришло лицо в очках, снова усы, борода, опять очки и так до бесконечности.
  Одни стояли тихо, и угрюмо, другие кричали в зал, советуясь с компанией, что заказать, а некоторые просто стоял, и молча, пересчитывал мелочь, на грязной ладони, соображая, что же можно купить на оставшиеся, не очень большие сбережения.
  Но как только они отделялись от стойки, тут, же бесследно исчезали, теряясь в общей массе, словно растворялись, среди дыма, и столов заставленных пивными бокалами и заваленными рыбьей чешуёй.
- Степаныч, - раздался голос из дальнего угла зала, когда от стойки отошёл пожилой мужчина, с буханкой чёрного хлеба, в одной руке, и красным пакетом с надписью «Marlboro» в другой. Мужчина остановился, обернулся, на голос, прищурился, пытаясь рассмотреть сквозь пелену табачного дыма кричащего, но заметил того, лишь  тогда, когда из-за крайнего столика поднялся человек в чёрной спецовке, и замахал руками.
  - Степанович, приветственно приподнял руку с буханкой хлеба, и, не опуская ее, направился в дальний конец зала, проталкиваясь, между столов, и бесконечно извиняясь, хотя на него и его извинения, никто не обращал внимание.
   По его поведению, сразу было вино, что он не завсегдатай таких заведений, и не очень знаком с местными обычаями.
    Степанович подошёл к столу, где для него уже было освобождено место, положил хлеб в пакет, и сел на краешек скамейки, положив пакет с хлебом на угол стола.
 - Ну и людей здесь, чуть пробрался к вам, - сказал он, вытирая пот со лба, клетчатым, носовым платком.
  - А я тебе кричу, кричу, аж охрип, а ты всё не видишь, уже прыгать начал, как кенгуру, - весело сказал мужчина, который подзывал Степановича. На вид ему было лет сорок, сорок пять, у него было доброе весёлое лицо, с чуть выпученными карими глазами.
- Как тебя вообще сюда занесло?- спросил он Степановича, не смотря на него и продолжая, по-видимому, прерванную Степановичем процедуру, розлива остатков водки в одноразовые стаканчики.
- Да жена попросила хлеба купить, когда пойду с работы, я сунулся в один магазин, закрыт, в другой переучёт, просто напасть какая-то. Решил сюда спуститься, думал, если и здесь не будет, поеду в центр. Купил, - Степанович надавил на пакет, в котором лежал хлеб, - немного чурствоват правда, да ладно сойдёт,- махнул он рукой.
 - Вот видишь, здесь всегда помогут и нальют, - весело подхватил кудрявый парнишка лет 25, без одного переднего зуба. Ну, раз зашёл, так может, и выпьешь с нами Степаныч? – больше утвердительно, чем вопросительно, спросил он, протягивая через стол Степановичу, бокал с пивом.
- Спасибо за оказанное доверие, Дима, но вы, же знаете, я не пью, - шутливо отказался Степанович, обведя взглядом, всех сидящих за столом. 
- Так это же пиво, что пиво ни когда не пил? - удивлённо спросил лысый, который сидел на противоположном углу стола.
- Пил, и ещё как пил, и не только пиво, - улыбнувшись, сказал Степанович.
- Так, что же случилось, закодировался что ли? – не унимался лысый.
- Да нет, бросил и всё, это сейчас Ваня закодироваться на каждом углу можно, а тридцать лет назад с этим было сложнее, - ответил ему Степанович, в крайнем случае, в ЛТП отправить могли, месяцев на шесть, но я ни кого не знаю, кому это помогло.
- И что, просто взял и бросил? – с интересом спросил Дмитрий, запивая пивом водку из бокала, от которого отказался Степанович.
- Да нет, не просто, очень даже не просто.
- Так раскрой нам свой секрет, может и мы бросим, а то уже 40 раз бросали, всё ни как не бросим,- смеясь и поглядывая на остальных, попросил Иван, закусив свою порцию, коркой чёрного хлеба, предварительно понюхав её.
- Что вы к человеку прицепились, пьяницы, пьёте, и пейте себе на здоровье, - прервал, собравшихся тот, кто подзывал Степановича. И  обращаясь к нему, добавил,
- Ты Степаныч не слушай, этих алкоголиков.
- Да нет Саша,  всё хорошо, я с удовольствием расскажу вам свою историю, тем более, что время у меня ещё есть, мне за внуком в садик к шести, так что успеем.
    Степанович достал из кармана серого пиджака металлический портсигар, медленно вытащил из него сигарету, отломал половину, вставил в короткий мундштук, и прикурил. Вторую половину аккуратно положил обратно, в портсигар, и начал свой рассказ.

- Как и сказал Ваня, - Степанович, улыбнувшись, посмотрел на лысого, - Я тоже бросал пить раз сорок, а то и больше, но всё у меня, как то не клеилось, так, что начну я с последнего, и самого главного, что бы ни утомлять вас, и не задерживать.
- Так вот, есть на свете люди, которые не любят зиму, мороз, снег и прочие метеорологические явления. Есть люди, которые не любят осень с её бесконечными дождями и лужами. Но бывают и те, которые не любят лето, жару и солнце. Я, конечно, имею в виду, не тех, кто проживает, ну скажем в Африке, понятно, там жара всем порядком поднадоела. А я говорю сейчас, о жителях наших средних широт, у нас такого человека встретить можно крайне редко. Не даром, все наши земляки едут отдыхать на юг, туда, где больше солнца.
   И представьте себе, что одним из таких индивидуумов был я. Я мог часами ходить под дождём, шлёпая по лужам, как мальчишка. Мог ходить по морозу, когда метель так и хочет засыпать тебя с головой, но я, ни как не мог перенести жару и солнце.
 Ну что зимой, ну холодно, так ведь можно одеться потеплее. Если вас не устраивает дождь, пожалуйста, надень резиновые сапоги, зонт в руки и вперёд, а что прикажите делать, когда солнце печёт, прямо вам в голову и спасения от него нет даже дома.
  И как только наступало лето, я не знал, куда мне прятаться, от назойливого и вездесущего солнца. И хотя, если сказать честно, лето у нас и не особо жаркое, а солнце и вовсе не так уж часто балует нас своим вниманием, мне и этого было достаточно, и все солнечные дни, являлись для меня, сплошным кошмаром. Я всегда с нетерпением ждал, когда же это треклятое лето закончится, - Степанович стряс пепел, в пепельницу, которая стояла посредине стола и продолжил.
   Однажды, посреди лета, я проснулся, со страшной головной болью, и чувством, что в моём организме, не осталось ни одной капли жидкости.
  Жаркое, утреннее, июльское солнце, ворвавшись в моё окно, било мне прямо в лицо, и своими жгучими лучами, слизывало с меня остаток влаги, которая огромными каплями выступила у меня на лбу. Во рту, всё пересохло, язык стал шершавый, как у кота, и огромный, как у жирафа. Он царапал мне нёбо, а когда я попытался выдавить из себя пару слов, подобающей этой ситуации, то оказалось, что я не могу произнести ни одного звука, так как мой язык, меня ещё и не слушается.
  Голова гудела, как паровозное ДЭПО, а стук колёс паровозов, электричек, дизелей, и прочей железнодорожной техники отдавался у меня в висках, как удары кузнечного молота.
  Я сел на кровати, и вся многотонная армада загудела, приветствуя моё пробуждение.
Ничуть не обрадовавшись их вниманию, и не открывая глаз, я на ощупь отправился в ванную комнату. Там я открыл воду, и подставил голову с железнодорожным ДЭПО под кран.
   Холодная вода, толстой струёй легонько стукнула меня по голове, и немного задержавшись, в моей не чёсаной шевелюре, вырвалась наружу, хлынув по скомканным волосам. Вода потекла по подбородку, и я жадно стал глотать живительную влагу, заливая топки паровозов, ледяной водой.
  Не знаю, чего больше я наглотался, воздуха или воды, а мой желудок стал похож, на огромный аквариум,  стало немного легче, и мои органы начали понемногу оживать, мне даже удалось, пошевелить языком, а ещё, через некоторое время, я смог открыть один глаз.
   Первое, что я увидел, были потоки воды, Ниагарским водопадом стекающие с моих мокрых волос, на мою куртку, которая, не известно по какой причине находилась на дне ванной. Из кармана куртки торчала безнадёжно промокшая пачка сигарет «Космос» и кошелёк. Как мне было не трудно, но, я всё же поднял куртку, что бы посмотреть, что ещё лежит в карманах, в надежде спасти, их содержимое, или, по крайней мере, оказать первую необходимую помощь, нуждающимся в этом вещам.
  И обнаружил, под курткой, свои туфли, доверху наполненные водой. Вздохнув. Я положил куртку обратно на туфли, и отказавшись от мысли о помощи, снова закрыл глаза, и подставил голову под воду.
  Холодная вода, постепенно замедляла ход поездов в моей голове, и всё реже и реже были слышны их раскалывающие голову гудки, а когда поезда, наконец, зашипели и остановились, из вагонов, моей памяти, на пирон головного мозга высыпали крошечные, глупые мыслишки.
   Вначале, это были мысли, о том, где я был вчера, и что делал? Как я попал домой? И что делает моя куртка в ванной, и зачем я туда же поставил туфли?
   А когда этим нехитрым мыслям, не стало хватать места в моей черепной коробке, они начали там прыгать и копошиться, стучась о тонкие, не всегда целые линии головного мозга. Некоторые, по-видимому, самые резвые из них стучали об эти линии, так, что выгибали их в виде гипербол и парабол, а одной из них, даже удалось сделать из одной тоненькой линии извилину, которая в свою очередь, начала шевелиться и даже работать.
  И вот эта извилина, чуть не лишила меня остатка, моего и так пошатнувшегося здоровья, я подскочил, как будто меня ударило током, при этом больно треснулся головой о кран, и схватив полотенце, выскочил из ванной.
   Дело в том, что я вспомнил, что именно сегодня приезжает моя жена с дочерью, от моей любимой тёщи, где они гостили уже три недели, и это самое событие, было поводом, для вчерашнего «Праздника».
   Выйдя из ванной, наспех вытирая несвежим полотенцем, голову, я вдруг остановился и обмер. Перед моими глазами предстала потрясающая картина.
   Повсюду валялись скомканные пачки от сигарет и пустые спичечные коробки. Банки из-под консервы стояли не только, на всех столах и стульях, но и на кровати, телевизоре, и даже на подзеркальном столике жены. Добрая половина этих банок была превращена в пепельницы, и несколько таких пепельниц лежали вверх дном, изрыгая своё содержимое наружу.
   Но всё это было образцовым порядком, по сравнению с тем, что я увидел, на кухне.
Пустые бутылки, стояли и лежали повсюду. Любой пункт по приёмке стеклотары, по сравнению с моей кухней выглядел не просто скромно, он выглядел смешно. Окурки и обгорелые спички, тонким равномерным слоем, усыпали пол ровно на столько, что казалось, что ты бродишь в сосновом бору, а нехватку шишек под ногами, компенсировали пробки от бутылок.
  В мойке лежала гора не мытой посуды, тарелки с остатками еды стояли, где попало и как попало, и даже на полу. И в одну из таких тарелок я наступил, раздавив при этом карпа в томатном соусе.
  Вся эта прекрасная картина завершалась, всё тем же солнцем. Крошечными огоньками, оно прыгало и играло на каждой тарелочке, каждой кружке и ложке. Отражалось на каждой бутылке. И мне даже показалось, что оно смеётся надо мной, смеётся мне прямо в лицо, подрагивая тысячами огоньков на каждой кухонной утвари. На некоторое время я замер от всего этого великолепия. И стоя посреди кухни, в тарелке с карпом между пальцев, я отчётливо понял:
- Моя жена, не узнает своего дома.
В течение этих трёх недель, я пил не больше и не меньше, чем всегда, но лишь тогда, я понял, каково приходиться моей жене, что бы поддерживать порядок в нашем доме, после всех моих пирушек.
  Начал я с того, что поснимал бутылки и банки с подоконников, телевизора, стола и вынес их, что на балкон, а что в мусоропровод. Затем я перемыл посуду и принялся пылесосить.
  Пропылесосил я всё, всё, что можно было пылесосить, начиная с ковра и заканчивая секцией. Помыл пол,  пошёл сдал пустую тару, кстати, помню, как сейчас бутылок было 124 штуки, разных форм, цветов и «калибров», а на вырученные деньги купил продуктов, а для своего окончательного выздоровления бутылочку «Жигулёвского».
   Через четыре часа, после моего пробуждения, я уже сидел на убранной кухне, попивал пиво, и следил за тем, что бы ни сбежал суп, который я готовил к приезду жены, и тут …
- Степанович затянулся сигаретой, но от долгого невнимания к своей особе, она не подавала признаков жизни.
- Тут, - повторил Степанович, не переставая при этом делать искусственное дыхание, своей сигарете, в моём мозгу, снова прогнулись несколько извилин, которые натолкнули меня на мысль, - а что если взять, да и бросить пить? Приезжает моя жена, а я ей говорю, что не пью уже неделю, а то и две, или даже две с половиной. Я не раз обещал ей бросить пить, а тут она приезжает, а я совершенно другой человек. И эта мысль показалась мне настолько заманчивой, что я недопив пиво, поставил бутылку в холодильник.
  Степанович посмотрел на свою сигарету, которую всё же не удалось реанимировать, ещё раз затянулся, но поняв, что ему не спасти её, без посторонней помощи попросил огонька.
- И что, один раз убрал в квартире, и бросил пить,  - спросил Дима, протягивая через стол зажигалку
- Да нет, - ответил Степанович, раскуривая окурок, - это как говориться, только присказка, а вот сейчас, начнётся сказка.
Степанович выпустил дым, от очнувшейся сигареты, внимательно посмотрел на неё и продолжил.
 - До прихода поезда оставалось ещё много времени, и что бы хоть как то его убить. Я отправился побродить по городу.
  Я всегда с иронией относился к тем людям, кто рассказывал о ностальгии. О  своей бесконечной любви к родному краю, о тонких белоснежных красавицах берёзках, которые являются к ним во снах, и о том, как они, несчастные, живут в далёком, чужом краю с глубокой, сердечной, тоской о доме.
  Я всегда считал, что, там, где спокойно и хорошо, где не надо думать о том, как раздобыть лишний рубль до зарплаты, там и есть твоя родина и твой дом.
Стоял, как я уже говорил жаркий июльский день, я шёл по городу не спеша, ни куда не торопясь, и...
   Я остановился посередине моста, и замер, что-то непонятное, вдруг нахлынуло на меня со всех сторон, и я услышал, как со мной заговорил город.
    Я услышал его в шёпоте ветра, в журчании реки, которая вынырнув из-за поворота, и ничуть не устав от своего бесконечного бега, как озорная девчонка, перепрыгивая с камня на камень, и что-то тихо напевая, пробежала у меня под ногами.
  Я услышал его голос во вздохах могучих валунов, в крике чаек, и даже в цокоте каблучков, пробежавшей мимо девушки.
  Я смотрел, как любуется своим отражением в реке красавец собор, в окружении прекрасных облаков, которые умывшись в чистой прозрачной реке, плывут наперегонки с рекой, что бы всем, рассказать о моём городе, и о тех людях, кто здесь жил, творил и любил.
  - А что город сможет рассказать обо мне? – пронеслось у меня в голове.
  - И вместо ответа, высоко в небе, рассмеялась чайка.
Я медленно перешёл мост, пошёл вдоль улицы. Я шёл и не узнавал свой город. Из старого, серого городка, он превратился в старинного красавца, который смотрел на меня и улыбался своей доброй улыбкой, узеньких, мощеных улиц. Он манил меня и уводил куда-то вглубь, вглубь своего сердца.
  Может быть, мне всё это казалось, а может, я наконец открыл не только глаза, и мой город видя это радовался вместе со мной, а высоко в небе горело жаркое, весёлое июльское солнце, и впервые в жизни, оно мне не мешало.
  Так окутанный солнцем, и прекрасными мыслями, я дошёл до парка , в котором, мы раньше, любили гулять с женой.
  Зайдя в парк, я сел на первую скамейку и закурил.
  Прекрасные каштаны, выстроившись, в ряд как могучие богатыри, раскинули, надо мной свои кроны, так что своими причёсками заслонили от солнца всю аллею парка, а солнце, запутавшись в ярко-зелёных листьях,  беспомощно трепыхалось, в надежде, вырваться из их пышной шевелюры, но как оно не старалось,  ни чего не выходило.
   На помощь вымотавшемуся солнцу прилетел весёлый ветерок, и начал развивать причёски зелёных великанов. Наконец, маленький солнечный лучик, вырвался на свободу, и побежал по дорожке, всё более и более разрастаясь, казалось ещё немного, и солнце ворвётся в тенистую аллею, залив её до краёв, и я  захлебнусь, в этом золотом море.
  Но, ворчливые каштаны, вновь поправляли свои взъерошенные причёски, и солнечный лучик, немного не добежав до моих ботинок, вновь оказался в зелёном плену.
    Сидя в тишине парка, я наблюдал за игрой ветра, солнца,  деревьев, и думал, - Как же я раньше не замечал, всей этой красоты, всего этого великолепия, и впервые в жизни я понял, что люблю свой город, и как мне показалось, почувствовал, ностальгию, даже  ни куда не уезжая.
    А ещё я вспомнил, как пять лет назад, идя по этой самой аллеи с женой, мы мечтали, о том,  как будет здорово, бегать здесь втроём, обсыпаться золотыми листьями и играть в прятки. Но за пять лет, я  так и не нашёл времени, погулять в парке с женой и дочерью. Я не прятался за стволами деревьев, не делал, дождя из опавших, золотых листьев, не собирал каштаны, которые так похожи на маленьких зелёных ёжиков. Я не слышал здесь звонкого смеха дочери, и не видел, как солнце горит в её маленьких глазках. 
  Что может быть лучше, той минуты, когда ты идёшь, по дороге, а указательный палец твоей руки, держит, маленькая ручка и тоненький голосок, не смолкая. Звенит , как серебряный колокольчик, и за одно слово ПАПА, ты готов, отдать всё на свете.
   Ты идёшь с маленьким человечком. Отвечая на все его мудреные вопросы, а он не дослушав, до конца, твой заумный ответ, задаёт уже новый вопрос. И тогда от переизбытка чувств, ты хватаешь, это несмолкаемое, постоянно двигающееся существо. Прижимаешь к себе и целуешь. И этот маленький комок, начинает звонко хохотать, извиваться, дёргаться и вырываться, из твоих объятий, а вырвавшись, вытираясь от твоего поцелуя, задаёт очередной вопрос.
   Как я мог украсть. У своего ребёнка, целых пять лет только, что начавшейся жизни, и вместо радости, любви и счастья, я дал ей, только боль и слёзы, самого дорогого, и любимого ей человека, её Мамы.
Все эти видения, накатили на меня, огромной, чистой волной, очистив мою душу.
  - Я ни когда не был пьющим человеком, - думал я сидя в тишине парка. Да выпивал, но не так, что бы очень, разве, что по праздникам.
  Родилась дочь, которую я так ждал. Как водится, выпил: с друзьями, затем на работе, с родителями, с родителями жены, с подругами жены, а затем и просто выпил.
  Прошло пять лет, а повод находится почти каждый день, хотя если честно, повод уже не нужен. Когда, я переступил, черту, за которой, находится, та невидимая грань,  на которой я не устоял?
От этих мыслей, на душе стало совсем пусто, я встал и пошёл, пытаясь пройти сквозь время, я шёл туда, где пять лет назад, потерял самого себя.
  Я шёл до тех пор, пока почти не уперся в дверь рюмочной, где последнее время, постоянно засиживался с друзьями.
  - Вот в этой дыре, я провел пять лет жизни! – сказал я вслух.
  - А ты зайди, и посмотри, - услышал я чей-то голос.
Я даже обернулся посмотреть, кто мне это сказал, но вокруг, ни кого не было.
 - А, что если точно, зайти,  - подумал я, и вошёл.

 - Теперь, конечно я знаю, что сам дьявол направил меня туда, - сказал Степанович, положив мундштук в портсигар, вытер пот и добавил, - но тогда, мне казалось, что я смогу вырваться из его цепких лап.
  - Ну и, что дальше? – спросил Саша, - он схватил тебя, своими лапами?
  - Кто, он? – недоумевая, переспросил Лысый.
  - Дьявол. Ты что, совсем идиот?- вмешался Дмитрий.
  - Да ладно, вам,  - прервал начинающийся спор Саша, - давай Степаныч дальше.
  - Так, вот, я зашёл в рюмочную, и остановился, - продолжил Степанович.
Не смотря, на открытые двери, внутри было душно и затхло. Стены рюмочной, были закопчены, стоял запах перегара, копчёной рыбы, и ещё какой-то гадости. Добавьте сюда, грязный пол, не убранные столы, и вы получите полную картину, этого заведения, одним словом, всё, как и везде.
  Но самым примечательным, объектом этого заведения была, Маша, которая, как всегда была, на своём боевом посту.
  Это была, полная женщина, с вечно красным лицом, и до невозможности дурацкой причёской. Огромный стог, обесцвеченных волос, стоял на её маленькой головке, словно айсберг, макушка которого в виде маленького чепчика показывалась на поверхности океана.
  - Здравствуй Мария, - поздоровался, я с хозяйкой заведения, - как дела?
  - Дела то хорошо, да только жарко, а мне работать надо, обслуживать вас пьяниц, а я бы сейчас съездила, куда-нибудь, на озеро например, - мечтательно закончила она, медленно выпуская дым от сигареты, прямо мне в лицо.
  - А то может свозишь меня, а Вася? - и она заговорщицки подмигнула мне. 
  Маша затушила бычок о картонку, на которую, до этого стрясала пепел, стукнула ей о мусорное ведро, и повесила на стену.
 - У нас не курят, - прочитал я на табличке, которую только, что повесила Машка и рассмеялся.
- Ты чего? – удивилась она.  Между прочим, очень удобная пепельница, - заметила Маша, -это раз, а во-вторых, я её снимаю, когда курю, так, что всё по честному. Но мне кажется, что ты своими смешочками, пытаешься увильнуть от ответа, - добавила она.
- Нет Маша, извини, сегодня не могу, у меня жена с дочкой приезжают.
- А так бы свозил, что ли?
О чём разговор, конечно.
- Да, знаю, я вас, только и можете, что языками болтать, а как до дела, сразу в кусты. Вот, уже вторую неделю прошу, окно открыть, и то некому. Парюсь тут, как в бане,- и Машка начала обмахиваться грязным полотенцем, показывая, как здесь жарко, хотя на ней не было и капельки пота.
 - Так давай, я открою, - сказал я, и запрыгнул на стол, стоявший возле окна.
Посмотрев на шпингалет, я понял, что открыть его рукой, не представляется ни какой возможности, а  так как инструмента поблизости не было, я попросил у Машки нож.
- Да ладно, слезай, как-нибудь, - махнула на меня полотенцем  Машка.
- Давай нож, -настаивал я.
Маша протянула мне нож. За 10 минут работы, я отковырял, по меньшей мере, полкило краски: белого, бежевого, голубого, и даже коричневого цвета, повернув откопанный шпингалет, я театрально, распахнул окно.
   В лицо дунул, тёплый свежий ветерок, который, тут же выбежал, через открытую дверь, при этом, стукнув ею о стену, так, что чуть не повысыпались, стёкла.
 - Вот это мужик! – весело закричала Машка, - что будешь пить, Васенька?
 - Дай, пожалуйста, стакан минералочки, а то в горле пересохло, - попросил я.
 - А ещё, что?
 - Я же говорю, жена приезжает, - ответил я.
 - Минералки не дам, - отрезала Машка, - выпьешь всю воду, а потом, люди придут, им запивать нечем будет, обойдёшься. И она перестала обращать на меня внимание, сделав вид, что протирает стойку, полотенцем, которым, только, что обмахивалась.

- Вот, сволочь, - вставил, не удержавшись, Дима, и сделав большой глоток пива, снова уставился на Степановича.
- И тут, снова, дьявол кольнул меня, - продолжал Степанович, не обратив внимания, на замечание парня.
 - А что, если с этим, новым чувством в душе, взять, да и выпить 100 граммов водки, наверное, так будет противно, что на всю жизнь отвернёт, -подумал я.
- Ну да ладно, - махнул я рукой, - давай 100 водочки, и стакан минералки.
- Вот это другое дело, - весело поддержала мою инициативу Машка, - а потом глядишь, и на озеро, - добавила она смеясь.
- Я жену пойду встречать, - тихо сказал я, - понимая уже, что зря затеял эксперимент с водкой.
Машка взяла мерочный стакан, отмерила 100 граммов водки, перелила его в мой стакан, и уже собиралась поставить бутылку, как в дверь, что соединяет рюмочную со столовой, которая располагалась, через стену, просунулась чья-то голова и, не видя Машку, заорала во всё горло, - Машка тебя к телефону.
 - Чего орёшь  дура, здесь я, сейчас иду, - отозвалась Машка.
 - Могу дать вам голову на отсечение, - сказал Степанович, - хотите, верьте, хотите нет, но звонил ей сам дьявол.
Он достал из портсигара очередную сигарету, проделал с ней тоже, что и с первой, закурил и продолжил.
- Так вот, как только голова исчезла за дверью, Машка снова взяла мерочный стакан,  ещё раз отмерила 100 грамм водки, и долила стакан.
- С тебя рубль двадцать, - растерянно сказала она, -  затем взяв пустой стакан, и снова наполнила его до краёв водкой.
Взяла у меня деньги, рубль тридцать, и ушла.
- Точно, дьявол, - сказал Дима, хлопну в сердцах себя по коленке.
- Что дьявол?- перепросил лысый.
Дмитрий громко вздохнул, посмотрел на Ивана, осуждающим взглядом, и тихо сказал, -я тебя очень прошу, помолчи, ради Бога.
Иван обвёл присутствующих взглядом, пытаясь найти поддержку, но не найдя её беспомощно опустил руку, которой указывал на парня.
  Саша сделал большой глоток пива, как будто у него от всего этого пересохло во рту, вытер тыльной стороной ладони пену, с губ и спросил
- Ну и, что ты?
- А что бы ты сделал? – вопросом на вопрос, ответил Степанович.
- Взял бы и да выпил, - вставил Иван.
- Так я и поступил, - почти шёпотом сказал Степанович, - но перед тем, как выпить, у меня в голове пронеслось миллион мыслей.
- Наверное думал, как сделать, так, что бы жена не заметила, - понимающе подхватил Саша.
- Ты знаешь Саша, самое отвратительное то, что я напрочь забыл обо всём: и о том, что собирался бросить пить, и о том, что только, что думал в аллее, и даже о жене и дочке.
Нет, я стоял, перед стойкой,  как принц датский, и думал «пить или не пить», хотя нет, и это было уже решённым вопросом, меня больше беспокоило, то, как я смогу добраться до дома, выпив содержимое двух стаканов.
  А тут ещё слышу, Машка возвращается, схватил стакан, осушил, за ним другой, и стою, соображаю, сразу мне бежать, или чуть отдышаться.
  Машка пришла, дала мне сдачу, десять копеек, единичками, и снова ушла, не проронив и слова.
Я сгрёб мелочь в карман, и выскочил на улицу. На улице, жгучее, июльское солнце, сразу ударило мне в глаза своими, лучами, но, не смотря на него, я побежал. И чем дальше я бежал, тем отчётливее понимал, что у меня очень мало шансов, добраться до дома. А солнце, с высоты своего полёта, всё жгло мою голову, сводя эти шансы до минимума.
  И вот когда до дома оставалось, всего, ничего метром двести, и я уже видел его стены, видел подъезд, и даже окна своей квартиры, и казалось вот оно спасение.
 Земля вдруг задрожала у меня под ногами, заколыхалось словно море, и стала убегать куда-то в сторону из-под ног.
   Я остановился, и посмотрел на асфальтовую дорожку, на которой стоял. Именно она, была путеводной нитью Ариадны, и должна была привезти меня к самому подъезду.  Но она почему-то начала меняться, сначала, она несколько раз изменила цвет, а затем стала менять своё направление, двигаясь, то вправо, то влево, а потом и вовсе начала подниматься, то вверх, под самые облака, то опускаться вниз, в саму преисподнюю.
  Не зная, как поступают в таких ситуациях, и не придумав ни чего лучшего, я выставил руки в стороны, и как канатоходец, над пропастью, стал медленно продвигаться, вперёд.
  Но не успел я сделать и десяти шагов, как дорога, заколотилась, словно при землетрясении. Я остановился, что бы перевести дыхание, но толчки становились, всё сильнее и сильнее,  и я, ни как не мог сосредоточить свой взгляд на дороге. А ещё я почувствовал, как мои ноги, стали наливаться свинцом, и я понял, что если не сделаю шаг, то просто останусь стоять, здесь навсегда. Я собрал остатки своих сил и шагнул, но было слишком поздно, земля ушла у меня из-под ног, а затем стремительно понеслась мне на встречу.
  От неожиданности, я чуть успел подставить руки, что бы сдержать её напор. И ни на секунду не замедляя своего движения, тротуар налетел на меня, со скоростью взлетающего самолёта, ударив меня так, что я почувствовал, каждый его камешек, своим лицом, и меня накрыло метровой толщиной асфальта, я очутился в кромешной тьме, и полетел прямо в пасть к дьяволу.
  Когда, я очнулся, я не сразу понял, где я нахожусь. Вокруг было темно, так же, как там откуда я только, что выбрался, а в ушах стоял несмолкаемый звон.
  Постепенно, я смог различить в темноте стол, шкаф, книжную полку, и догадался, что я нахожусь у себя в квартире.
  Я тихо лежал на кровати, и не мог вспомнить, как я здесь оказался, и что произошло. В груди звонко стучало сердце, отдавая эхом в висках, а перед глазами стояла, каштановая аллея, река, до краёв в голубых облаках и солнце.
 Я сел на кровати и попытался заставить работать мозг. Что бы, хоть как то собрать мыли, в кучу, я сжал голову руками, но просидев так минут пять, я понял, что ни сколько не помог своему мозгу, и поставив локти на колени, от бессилья упал на ладони лицом.
  Лицо загорелось миллионами огней, и как утром от холодной воды, так сейчас от боли память мгновенно вернулась ко мне.
  Я вспомнил, как бродил по городу, как бросал пить, и что сегодня или вчера, (я не знал, сколько я пролежал без памяти), должна была приехать моя жена с дочкой.
  С надеждой в душе, что жена и дочь, по какой-то причине задержались у мамы, и не приехали, я выскочил из комнаты, но тут, же все мои надежды, громко рухнули к моим ногам, в виде чемодана, о который я споткнулся, выйдя в коридор.
  В квартире было темно, и решив, что жена, найдя меня в таком состоянии, ушла к подруге, я пошёл в ванную.
  В ванной, я стал аккуратно смывать кровь и грязь с разбитого лица. От мыла сильно горели разбитые ладони, и лицо, но в груди пекло ещё жарче, а в горле стоял ком, который, я, ни как не мог проглотить.
   - Вот и бросил пить, - пронеслось у меня в голове, - готовил жене сюрприз, и, она его получила, но как это ни печально, но кажется, я её не удивил, - размышлял, я в слух, сам с собой.
 И что бы, хоть, как то заглушить пламя, бушевавшее внутри, я, схватил мыло, и стал сильно тереть им руки и лицо. Умывшись, я с таким же остервенением вытерся вафельным полотенцем, ободрав до крови, раны и посмотрел в зеркало.
  Что бы там не говорили, но мужчины, не часто смотрят в зеркало, может быть, осматривают себя, но уж точно не высматривают у себя на лице новые морщины, и не возмущаются тем, что начала сидеть борода.
  Но я точно помню, что когда смотрел на своё отражение, в последний раз, я видел там совершенно другого человека.
  Я помню, видел парня, который осматривал себя со всех сторон, собираясь на первое свидание. Видел молодого человека, пытающегося завязать галстук, под дружные шутки о женитьбе, и анекдоты, про тёщу. Затем вспомнил мужчину, самого счастливого на земле, который собирал, «конвертик», пелёнки и распашонки, что бы бежать в роддом, за женой и дочкой.
  Сейчас, же из зеркала на меня смотрел, незнакомый мне человек, лет сорока, с длинными чёрными волосами и разбитым лицом.
 И дело было вовсе не в разбитом лице, и не узнавал я его, не потому, что вовремя не подстригся, и даже не потому, что я знал, что мне всего лишь тридцать.
  А потому, что у всех тех, кто сейчас проплыл, в моём воображении, были живые, весёлые, полные блеска глаза, и в этих глазах, отражался весь мир, и светились они счастьем и любовью.
  А из зеркала, на меня смотрел, уставших, несчастный человек, с потухшим взором.
- С чего, это мне быть счастливым? – вдруг спросил меня незнакомец. Жена меня, не любит, и не понимает, вот, опять куда-то ушла, а придёт, будет читать нотации. А что я сделал такого? Ну, выпил, и что, зарплату, я не пропиваю, как некоторые, а всю до копеечки приношу домой.
- Или почти всю, - поправил я его.
- Каждый мужчина, имеет право на заначку.
- Но раньше, заначка тебе была нужна, что бы купить жене цветы, или какой, ни будь подарочек.
- У неё полная секция, подарочков, а цветы…, я ей недавно приносил цветы, она на них даже не взглянула.
 - Да, я помню, эти цветы, - сказал я ему, ты их сорвал, с клумбы возле подъезда, когда упал туда лицом.
 Незнакомец хмыкнул, и отвернулся.
Я знал, что ему не чего мне возразить, и прекрасно понимал, что у него на душе, так же, как и у меня скребут кошки, а в горле стоит ком.
Не смотря ему в глаза, и не говоря ни слова, я взял с батареи сигареты, которые «спас» сегодня утром, ещё раз посмотрел, на свои разбитые ладони, и пошёл курить на  балкон.
  На балконе, в кресле качалке, сидела моя жена, держала на руках дочь и тихонько покачивалась.
- Мамочка, а почему небо такое красное? – тихо, спросила её, дочь.
- Это солнышко ложится спать, раскраснелось, от работы за день, вот всё вокруг и покраснело, и небо, и облака, – так же тихо, ответила ей жена.
- Мамочка, а почему, наш папа, не любит солнышко?
- Не знаю, моя красавица, ты спроси у него сама.
- Завтра обязательно спрошу,- засыпая, сказала дочка.
Я стоял, облокотившись о косяк, балконной двери, смотрел, на них, и думал,
- Неужели, на свете, есть, что-то более важное в моей жизни, чем эти два создания, что может мне помешать, сделать их счастливыми.
И я снова почувствовал, как к горлу подступил комок.
-Мамуля, а мы завтра пойдём гулять? – сквозь сон спросила малышка.
- Может быть, после обеда, моя хорошая, у меня много стирки.
- А я тебе помогу, - приподнявшись, сказала дочка.
Жена горько улыбнулась, нежно её обняла, и, поцеловав, сказала, - спасибо моя сладенькая.
- Мамуля, а ты роди мне братика, а когда он вырастит, то тоже будет тебе помогать, а то наш папулечка, всё время пьяный.
  От этих слов, у меня перехватило дыхание, как будто, меня окатили ледяной водой, волна холода побежала, по всему телу, и накрыла меня с головой. А сердце упав в пятки, подпрыгнуло, и, попытавшись выскочить из груди, несколько раз громко стукнулось о рёбра  пустой грудной клетки, остановилось, не закончив своего размеренного цикла.
  Жена крепко обняла дочку, и сказала.
- Не говори так, моё солнышко, так нельзя, что бы сказал, твой папа, если бы услышал тебя, - ещё тише добавила она.
 На негнущихся ногах, я тихо подошёл к ним, упал на колени, обнял жену и дочь и прошептал
 - Я очень люблю солнце.
Ком в горле ста подниматься всё выше и выше, я попытался его проглотить, раз, другой, третий, но не смог, но он уже бежал горячими потоками из моих глаз. Вся моя израненная душа рвалась, из груди, на свободу, к любви, теплу и солнцу.
  Я чувствовал, как на смену пустоте, которая заполняла мою душу, идёт любовь. Я слышал, как она идёт от маленьких ручек дочери, обнявших меня, и от её слов.
- Не плачь папулечка, мы же тебя очень любим. И от рук жены, гладивших мою голову, и от яркого красного солнца, которое окутало нас, со всех сторон.
  Не помню, сколько прошло времени, помню лишь, что на небе горели миллиарды звёзд, и я думал, что это такие же солнца, как и наше, и может быть, сегодня одно из них, так же помогло кому-то, как и мне, найти себя.
  А наше солнце спало, спало в кроватке и моё маленькое солнышко, а мы сидели с женой на балконе, и говорили, говорили, говорили.
  Мы говорили обо всём, что не сказали, друг другу, за последние пять лет, и пошли спать, лишь тогда, когда на горизонте показалось, большое, яркое, горячее и всеми нами любимое солнце!
  Степанович замолчал, достал портсигар, открыл его, положил в него мундштук, и громко захлопнул, как бы разгоняя тишину, сгустившуюся вокруг стола, через которую не проникал, даже гул зала.
 -Вот, так, - сказал он. С тех самых пор, что бы ни искушать судьбу, я и не пью вовсе. Уж больно скользкая, и тонкая эта грань, и не каждый может устоять на ней, не упав, в пропасть.
   Все сидели, молча, и смотрели, кто в стол, кто в бокал, с недопитым пивом.
- Ну, мне пора, - прервал Степанович, так и не испугавшуюся тишину, - Побегу за внуком.
- А братика, для дочки, вы родили? – не зная, что ещё спросить, спросил Саша.
- А как же, -  весело ответил Степанович,  вот иду в сад, за его сыном. Он встал, пожал всем руки и пошёл.
 Над столом, всё так же висела тишина.
- Степанович, подожди меня, - крикнул,  вдогонку Дима.
- Ты куда? – подняв руку, закричал Иван, - а допивать, кто будет?
Саша взял, Ивана, за руку, опустил её, и сказал,
- Пусть идёт, у него ещё вся жизнь впереди.
 - Да и нам с тобой пора закругляться, - тихо добавил он.