моя кладовка

Есть люди, способные любое место: письменный стол, прикроватную тумбочку, шифоньер и даже крышу шифоньера, – превратить в кладовку. Не то чтоб просто захламить, а именно заполнить таким образом, где всё лежит по местам и по полочкам, по коробочкам и по мешочкам, по пенальчикам и по папочкам, а найти ничего невозможно. Пока отыщется нужная вещь, столько пересмотришь интересных, но ненужных… 
Я – из их числа… Причём это относится не только к быту, но и к памяти!
Где-то в доме есть коньки. Может, наверху, на шифоньере? Я нырнула  в пыль сокровищ, испачкалась, чихнула и передумала их (коньки) искать. Села за стол перед экраном, чтоб посмотреть почту и увлеклась событиями «друзей из мира»…
Вдруг на стол упала любительская фотокарточка с загнутыми и обломанными краями. Два детских лица смеялись и радовались жизни, словно их ждали лишь успех и удача. Лица были удивительно похожи. Девочка восемнадцати лет с прямым пробором по-татарски уложенных кос (трудно представить, без чёлки), курносый нос подтягивал верхнюю губу и крупные зубы, словно только что сменившие молочные, были полностью обнажены. Девочка была счастлива абсолютным счастьем юной мамы и никому не собиралась  нравиться. На руках топорщился младенец богатырских размеров. Малыш осторожно улыбался: он напряжённо познавал мир, а мир этот состоял в основном из мамы и потому вполне устраивал его.
Я всматривалась в эти лица и не узнавала ни себя, ни взрослого мужчину, который вот уж шесть почти лет сам является папой.
Фотографию нельзя назвать удачной, более того она мне так не нравилась, что лежала отдельно, как недостойная. А теперь она упала на стол, чтоб я вдруг пронзительно поняла, почему моя мама тихо плакала в те дни, которые мне казались такими счастливыми ,  и я откровенно сердилась на маму за слёзы её. Вдруг я отчётливо услышала слова покойного папы, когда я вернулась с сыночком – дошкольником, выставленная за ненужностью из дома любимого мужа и уважаемой свекрови. Папа, склонный к патетике, пафосу и шукшинскому искажению языка, произнёс лаконично: «Ну и Х… с имя! Всех прокормим!». И кормил,... сколько мог помогал… и я им благодарна за себя, за сына, за образование - за жизнь!
Недостойная фотография извлекла из моей враждебной памяти, как из кладовки,  новые ощущения старой жизни. Я искала совсем другое, и фотография была другой: там не было папы и мамы, которые со мной навсегда!
Когда я стою на грани обиды и выбора, я слышу папу: «Х… с имя!»