Светлячок в ночи

Повесть о настоящей любви



"Всем нашим встречам разлуки – увы – суждены…"
Юрий Визбор.



Письмо первое

Что за способность вызывать у меня слезы? Я опять ревела. Разве тебе меня не жалко?
Я все пытаюсь тебя забыть. Говорю себе: ну на что он мне сдался? Таких, как он, много. Но кто-то во мне отвечает: нет, он не такой.
Я шла с мамой по Свердловску, и мне казалось, что ты где-то рядом, стоит только свернуть за угол, и ты непременно выйдешь навстречу из толпы.
А перед отъездом я утащила мать к фонтану. Она стояла и восхищалась. А я отошла к нашему месту, закрыла глаза и явственно ощутила твое присутствие. И такая глупая мысль пришла: нужно забраться туда, где очень трудно, и тогда ты не сможешь выдержать и обязательно появишься.
Когда ты уехал, мне почему-то приснились трубы. Самые разные: и музыкальные, и вроде нефтепровода – длинные, черные, спутанные и страшные. И не знаешь что в них, откуда и куда тянутся.
С тех пор, как я получила твое письмо, прошло минут тридцать, а у меня на душе уже легче.
И не надо писать про человека, случайно вторгшегося в чужую жизнь.
Катя.
P.S. Помнишь березку на крыше беседки в парке?

Он все помнит. Помнит отчетливо. Так, как будто это происходило не годы назад, а вчера...

Собака была привязана в тамбуре электрички, рвалась из рук хозяйки и облаивала всех поднимающихся по ступеням туристов. Высокая девушка удерживала ее за ошейник, виновато улыбалась за действия неразумного животного, то и дело повторяла:
– Фу, Бим, фу!
Бим был совсем не похож на знаменитого пса из повести Троепольского, но при всей своей непородистости имел то же имя. Полная женщина, с трудом поднявшись в тамбур, сама облаяла собаку, заодно высказав недовольство ее хозяйкой.
Девушка наконец-таки приструнила пса, и тот замолк, обиженно положив голову на лапы. Олега развеселила эта картинка, и он, проходя мимо, подмигнул погрустневшему псу.
Поезд тронулся. Девушка села впереди Олега и принялась что-то весело рассказывать сидевшим напротив женщинам. Она часто поворачивалась в профиль, отчего он смог оценить ее привлекательность, а также живую манеру общения.
Вот, в общем-то, и все, что он запомнил из первой встречи с Катюшей. Впрочем, встреча была пока односторонней.

Им предстоял двухнедельный поход по реке Чусовой, как пишут в путеводителях по Уралу – «чудесной жемчужине горного ландшафта». С разных сторон страны съехались сюда любители организованного отдыха на природе. Так и Олег Серов, выйдя в отпуск, решил развеяться, помахать веслами и «одичать» немного.
Поэтическое название реки он помнил еще со школы. А как-то, проезжая поездом через Урал, поразился внезапно открывшимся в окне видом, и вновь услышал ее звучное название: Чусовая. И так захотелось приехать сюда. Олег пожелал об этом, вовсе не предполагая, что приедет обязательно, а вот и получилось.

В какой солнечно-зеленый мир он вдруг переселился! Как дышал лес в это утро ароматом листвы и трав, какая приятная прохлада шла от земли, как звонко щебетали птицы. И как радостно было шагать с рюкзаком за спиной, ощущая мускулы своего тела. «Вот он – рай, – подумал Олег, – о котором я забыл за высокими стенами домов».
Утро входило в его душу так, словно было порождением его фантазии, и потому, как удачливый творец, Олег чувствовал себя превосходно.
На турбазе временно разместились в деревянных дачах, выяснили план дальнейших действий и, разумеется, первым желанием было посмотреть реку. Каким-то неведомым чувством, по неясным просветам между деревьями, он нашел ее.
Турбаза помещалась на высоком берегу. По склону к воде спускались сосны, а в прогале между ними, сколь видел глаз, расстилались зеленые луга, и чуть ниже по течению – деревушка с белокаменной церковью.
Олег сбежал вниз по дощатой лестнице, ступать по которой было одно удовольствие – ступеньки пружинили под ногами и, казалось, сами несли. Через речку был перекинут мостик на сваях, на котором столпились пацаны с удочками. Скользя руками по отполированным жердям-перилам, Олег прошел к ним.
Пацаны ловко таскали из воды пескариков. Вода была чистая, дно неглубокое и, приглядевшись, рыбок можно было увидеть – стайка пескарей паслась возле самых свай.
У малыша лет пяти рыбалка никак не ладилась: длинная леска постоянно путалась, и он, присев на корточки, сопел, раскручивая ее. Олег помог ему: укоротил леску, передвинул поплавок, сменил червячка, и тут же закинул.
Пескари не заставили себя долго ждать, стаей налетели на наживку. Олег потянул, и в воздухе затрепетала рыбка. Отдал мальчику. Тот радостный побежал к берегу, чтобы показать маме. Но вскоре вернулся в слезах.
– Что случилось? – спросил Олег.
– Рыбка уплыла...
– Ну, не плачь, вот я еще поймал… – И Олег опустил в банку нового пескаря. Мальчик довольно заулыбался. "Как же ему надо мало для счастья!" -- отметил Олег.
Лучи солнца купались в воде, отражались слепящими бликами, и казалось, что все окрест освещено ими: и прибрежная зелень, и синева реки, и даже синева неба. Удивительное было утро. Впрочем, уже день.

После обеда готовили лодки к отплытию: конопатили, смолили. Олег выбрал плоскодонку для своего экипажа (уже распределились, и с ним назначили двух девушек). Взял на берегу обломок весла и, орудуя им, поднялся метров на сто против течения. Проверил ход, остойчивость и водопроницаемость. Остался доволен.
Возвращаясь назад, он понял, что причаливать будет трудно: берег обрывистый, а течение сильное. Развернулся против течения и начал быстро подгребать, рассчитывая, что успеет выпрыгнуть за тот момент, когда лодку прижмет к берегу. Но это оказалось не так-то просто. Первая попытка не удалась. Олег пошел на вторую, и тут увидел, что к нему на помощь спешит та самая девушка – из электрички.
– Вы мне хотите помочь? – спросил он удивленно, хотя ее намерение было очевидным.
– Да, – ответила девушка, и тут же, едва лодка ткнулась в берег, взяла с носа конец веревки и потянула на себя. Затем воткнула колышек в землю и слегка пристукнула его камнем.
– Спасибо, – поблагодарил Олег, смущаясь от такой «женской» помощи, – не перевелись еще добрые люди на свете! – И словно бы оправдываясь за свою неудачную швартовку, добавил: – Хотя, я бы мог сам...
– Мне нетрудно, – ответила девушка и доброжелательно улыбнулась ему. И Олег улыбнулся в ответ.
Вот так произошла их двусторонняя встреча.

А вечером были танцы. На высоком откосе светом фонарей было выхвачено пятно танцплощадки. Играла музыка. Теплый летний вечер плыл над рекой, создавая ощущение некой оторванности от мира, некого космического путешествия среди россыпи звезд. А на деревянном мостике все еще взмахивали удочками рыболовы – их силуэты выделялись на фоне блестящей реки.
Когда Олег подошел к танцплощадке - там было уже людно. Туристы в спортивных костюмах и кедах танцевали шейк. Олег пристроился в кружок новых знакомых и сразу понял, что так даже лучше и легче.
А вскоре объявили медленный танец. Правда, не совсем медленный: танго. Все замялись. В центр вышла лишь пожилая пара. Партнеры уверенно начали исполнять движения – чувствовалось, что это танец их молодости. Отважилась и молодая пара, но после нескольких попыток станцевать по правилам, перешла на обычный манер. Затем уже пошли все.
Олег увидел свою спасительницу. Она сидела на скамеечке, притиснутая женщинами, и казалась всеми забытой. Он с минуту постоял, раздумывая: приглашать или нет? Затем, мысленно махнув рукой, решительно направился к ней: «А, чего тут думать!» 
– Можно вас пригласить на танец? – произнес он, протягивая навстречу руку.
– Да… – тихо ответила девушка.
– Заранее извиняюсь, – предупредил Олег, – я танцую не очень, и могу кое-что оттоптать.
Девушка доброжелательно улыбнулась и произнесла:
– Ничего... – А затем, выдержав паузу, добавила: – А меня еще никто не приглашал на танго.
– Да я и не могу танго, – сказал он, беря ее за талию.
– Все равно.
– А можно узнать имя человека, который меня спас? – спросил Олег также после некоторой паузы.
– Катя, – ответила девушка.
«Ее зовут Катя. Такое приятное несовременное имя», – подумал он.
– А вас как зовут? – спросила Катя.
– А меня – Олег.
– Очень приятно.
– И мне тоже, – сказал он, и поинтересовался: – А вы с кем тут?
– С мамой. Еще подруга есть... И Бим.
– Ясно.
– А вы?
– Один.
– А вы откуда?
Олег назвал город.
– А это где?
– На Волге.
– О!
Олег отметил, что Катя почти вровень с ним, но она на каблуках, а он в кедах. Отметил ее простоту: Катя легко и естественно поддержала их разговор. И было приятно танцевать с ней, нисколько не опасаясь за свою неуклюжесть – не осудит. И было приятно танцевать еще  по другой причине: она молода и красива, к тому же иронична, а это значит – умна. Но умна по-доброму, иначе бы чувствовалась некоторая натянутость.
Вот так они познакомились.

В Олеге всегда жило предчувствие любви, предчувствие чуда. С кем бы он ни знакомился, он  первым делом настраивался на то, что рядом человек необыкновенный, интересный, доброжелательный, человек не напрасно живущий на земле, человек ищущий. Он ждал человека-чуда. Искал его. Посылал сигналы в разные стороны, смотрел, какими они возвращаются. Иногда ему казалось: есть! сработала система! есть взаимосвязь, контакт, есть человек! Но чаще: молчание, невосприимчивость к сигналам, тяжесть…

Уплывали, загрузив лодки рюкзаками, палатками, спальниками и прочим необходимым хозяйством. День был пасмурный, накрапывал мелкий дождь. Группу на берегу провожали вновь прибывшие туристы. Они под гитару исполнили напутственную песенку:

Готово судно –
Плывите люди!
Вам будет трудно
И плохо будет.
На дно пойдете –
Не надо плакать! –
Вы там найдете
И рыб и раков!
В реке наяды,
Русалки, нимфы
Вам будут рады –
Идите к ним вы!
И мы пошли бы –
Да вам сподручней.
Плывите к рыбам –
Ведь там же лучше!

Торжественно вручили «спасательный агрегат» – пук соломы, и хором продекламировали: «Если тонешь, не хватайся за соломинку – оставь ее товарищу!» Затем поэкипажно, под прощальный «Марш славянки», исполняемый губным оркестром, с самодельными размалеванными флагами пошли к лодкам. В накинутых капюшонах штормовок напоминали собой  куклуксклановцев.
Катя с мамой и непородистым Бимом загрузили свое судно. К ним прикрепили еще парня – для усиления. Олег было позавидовал ему, да вскоре понял, что он-то как раз в невыгодных условиях – весь как под микроскопом.
Олег посадил своих девушек в лодку. Лена-инструктор подала знак отплытия, и экипажи стали поочередно отталкиваться от мостков. Вот уже за изгибом реки исчез первый из них. Вот уже второй застрял на мели ближнего переката, и его развернуло против течения. Вот уже Олег оттолкнулся от причала, приказав девушкам не вставать. Лодка вышла на быстрину.
– Ура! Плывем! – прокричали восторженно его спутницы и помахали букетами цветов оставшимся на берегу туристам.

Олег уплывал из своей запутанной жизни. Уплывал в новый, неизведанный и, может быть, чуточку опасный путь, который, в общем-то, необходим каждому человеку, ведь иначе жизнь – не жизнь, а какое-то прозябание.
Как он жил? Да трудно сказать. Нервная работа, нервная учеба, нервная обстановка, и никаких чувств и положительных эмоций. Загнал себя в какой-то беспросветный тупик, в котором, казалось, все было для жизни, но не было главного – ощущения самой жизни.
Как-то запутался он, замотался, забегался, задергался. Тысяча смутных вопросов навалилась разом – и не перерешать их, и конца им не видно; а мозг все жует и жует одно и то же, как корова свою жвачку, и кроме тяжести и неудовлетворенности собой – ничего.
А, кажется: не сделаешь, отстанешь, не успеешь, другие вперед уйдут. А куда это – вперед? По суматошной лестнице жизни? И неизвестно: вперед ли это? Может быть, вперед – это назад? Туда, где все просто, где природа, ощущения, опасность.
В общем, разлад почувствовал в себе Олег, какую-то неестественность и натянутость, и потому решил взять путевку на этот маршрут. «Смотреть города утомительно, – подумал он, – это не смена ритма, а мне необходима смена. Тогда, может быть, и все эти мучительные вопросы улягутся, или же найдут какое-нибудь простое разрешение. Надо лишь выключиться на время…» И потому он приехал сюда.

С чего начинаются симпатии? С ничего. С улыбки. С доброго слова, жеста.
– Доброе утро, – поприветствовала его Катя, когда Олег стоял у реки с удочкой.
– Доброе утро, – ответил он, и туманный пейзаж вдруг стал яснее.
– Клюет? – поинтересовалась она.
– Как видишь… – Олег показал на стеклянную банку, полную пескарей.
– Зачем ты их ловишь? – спросила Катя, рассматривая искривленное изображение рыб. – Разве тебе их не жалко?
Олег удивился ее вопросу, недоуменно пожал плечами и ответил:
– Нет... Ведь они сорная рыба.
– Как это?
– Да, может быть, из-за того, что их здесь много, другой рыбы совсем нет.
– Все равно, жалко, – сказала Катя. – Ведь они живые.
«Живые, живые… – повторил про себя ее слова Олег. – Но ведь не я же придумал их ловить и есть...»
Катя отошла, а он снял с крючка пескаря, посмотрел на него – тот трепыхался, бил хвостом, оставляя синеватую чешую на ладони, попискивал – подумал: «Действительно, живой...» Но все же сунул его в банку, заключив свой жест словами: «Если жалеть каждого пескаря, то они съедят все водоросли в реке, и река станет мертвой...»
И – черт возьми! – пошли же мысли в голове. О смерти. О том, что все ненадежно и хрупко. О том, что жизнью распоряжается случай (как, например, с этим пескарем – ведь он мог бы и не попасться!) О том, что все друг друга едят… Идиотские мысли. «Но, что ты хочешь? – начался привычный спор в его уме. – Как-то по-другому? Как? Иного способа пока нет. Даже искусственно выращенный белок будет живым. Ведь и растения все живые. Мертвые только камни. Да и те, разрушаясь, дают жизнь траве». Вот такие мысли.
Олег попытался погнать их прочь – это его недавнее прошлое прорывалось и нарушало ощущение природы, гармонии жизни, которой, впрочем, он далеко еще не достиг.
Какой-то процесс, напоминающий собой брожение, постоянно шел в его голове. Мозг работал в самых разных направлениях, отчего там царил хаос. Сотни проблем и вопросов сошлись в одном месте, таких, как о смысле жизни, о смысле человеческого существования, о бессмыс-ленности существования; тут же вопросы морали, правды и лжи, добра и зла. Олег искал какие-то раз и навсегда определенные и безусловные понятия и истины, какие-то ориентиры для жизни, но не находил. Он мучился тем, что не знал на какое дело употребить себя, и страдал оттого, что не мог искренне полюбить мир, поскольку тот не спешил ответить ему  взаимностью. Он ощущал постоянный разлад в душе и никак не мог найти выхода из этого состояния.
В общем, он вошел в некий сумбурный период жизни, когда все то, чему его учили, приходилось переосмысливать заново, пробовать на своей шкуре, не доверяя рецептам книжных философов и заходя в своих умственных упражнениях в беспросветный тупик.
Вот и сейчас, глядя на этих пескарей, Олег подумал: «Нельзя подвергать все анализу, иначе усыхают чувства, и мертвеет душа...» Но эту мысль тут же затерла другая: «Но надо быть немного ребенком, чтобы не видеть существующих противоречий, чтобы органично входить во все житейские передряги и выходить из них таким же чистым. Надо немножко не помнить, что есть жизнь. Надо забыть про свой век…» И эта мысль заставила его нахмуриться.

Шла обычная туристская жизнь. Плыли, сцепившись лодками, пели, или орали на всю реку так, что эхо, отраженное от прибрежных скал, металось в поисках убежища. Читали стихи, рассказывали смешные истории, фотографировались, наслаждались природой и загорали.
На обед причаливали к берегу. Дежурные быстренько готовили на всех. После трапезы, млели часок-другой в тени, и снова двигались в путь, если, конечно, не было дневки или ночевки. Понемногу стали появляться мозоли на ладонях, да приятно болели мышцы и кожа от загара.
Симпатии симпатиями, а к Кате подойти он боялся. Сдерживал себя. Только бросал взгляды в ее сторону. Встречал в ответ улыбку и все. Все, больше ничего.
Катя была как лучик света, прорвавшийся в его мрачную жизнь. Она высвечивала собой кусочек пространства, заполняла своим голосом, своим восторгом. Олег невольно ловил ее жесты.
Ему нравилась ее речь, так не соответствующая возрасту, нравилось ее одухотворение природы. Правда, многое из того он принимал за взгляд неискушенного человека. Сам-то он считал, что многое вкусил и пережил, оттого и не чувствовал в той мере, и восторга в душе не ощущал. Но он пытался ощутить. Даже несколько напрягался. Не получалось. Слишком уж он оторвался…
А Катя освещала этот кусочек жизни, и Олег слышал какие-то непонятные толчки в душе, которые все более и более нарастали. И как следствие их – вскоре он уже не мог равнодушно смотреть на то, как Катя проходила мимо, или, хуже того, когда разговаривала с другими парнями, и те явно старались выплеснуть на нее все свое обаяние.
Как раздваивалась его душа. Как она желала любви. И как не могла решиться!

Олег специально подгадал момент, когда Катя пойдет к реке. Опередил ее. Будто бы рыбачить – взял удочку.
Солнце играло бликами на воде, заставляло щуриться, золотистый туман плыл над поверхностью. Это было самое яркое утро в его жизни. Катя подошла в купальнике – высокая, стройная, красивая. Олег невольно сравнил ее с молодым ростком травы, который свеж и упруг, и весь устремлен к жизни.
«Вот сейчас я с нею заговорю. Вот сейчас у нас начнется... – подумал он. – Надо только произнести несколько слов. Слов красивых. Надо только осмелиться... Ну, давай же! Ведь дальше уже нельзя. Дальше она уйдет из твоей жизни, как ушли многие другие люди, с ко-торыми ты не сблизился: побоялся, поленился, не захотел. Ты же видишь, что она именно тот человек, который должен быть рядом. Разумеется, на правах друга – ведь она молода. А в дружбе – что же плохого? Так почему бы ни попытаться сблизиться с нею? Ну! Все! Давай! А!» – мысленно махнул он рукой на свои сомнения, и в голове всплыли строки, так подходящие к этому случаю.
Олег начал читать их, оборотившись к Кате.

Вода вскипела словно молоко,
И, сдвинув набок крышку ночи,
Поднялся пар над гладью высоко.
…И Фея разомкнула очи.

– Это про тебя, – сказал он и выжидательно посмотрел на Катю.
Она улыбнулась и была готова слушать.
Олег продолжил:

Проснулась Фея и разбудила солнце.
Оно скользнуло по верхушкам гор,
Расправило лучи.
Прищурилось. Умылось
Прохладой утра. Отразилось
В воде. Взглянуло на себя и засмеялось.
И Фея улыбнулась…
Волшебной палочкой взмахнула.
И роса
Цветами радуги на травах заиграла.
В веселой резвости цветы переглянулись
Между собой.
И, чудо продолжая,
Запела Фея.
Разбудила Эльфа.
И Эльф, веселый заспанный проказник,
Пропел в ответ ей песню утра!

Олег остановился, переводя дыхание.
– Хорошие стихи, – сказала Катя. – Но дальше не надо. Стихи нужно слушать внимательно... Ты прочтешь мне их сегодня вечером у костра?
– Сколько угодно!
– Договорились. Пошли купаться? – предложила Катя и вошла в золотой поток реки.
Купаться было щекотно. Песчаный перекат кишел пескарями. Стоило зайти в воду и замереть на минуту, как рыбешки облепляли ноги, тыкались в них, пощипывая за волоски. 
Олег стоял по пояс на самой стремнине и держал за руки Катю. Она лежала в воде и бултыхала ногами, вздымая сверкающие брызги. Изумрудные водоросли скользили по ее телу. А он упрямо тащил Катю против течения. Вода напирала в спину, стремилась унести их с собой, а он все равно продвигался вперед, чем вызывал Катин восторг.
Дальше можно было не жить. Потому что он уже видел счастье. Только что. Дальше он и не жил, а ждал. Хотя и думал порой: а зачем? Но отвечал себе: зачем-то надо, раз так хочется.

Вечером свалили огромную сухую сосну. Изрядно попотели, перепиливая ее. Сосна рухнула с откоса гулко и с хрустом. Для костра отпилили макушку, и всей толпой понесли. Макушка была легкая, а толпой взялись для эффекта, потому что Катя фотографировала. Потом эту же верхушку Олег держал один и наверняка на фото должен был получиться Гераклом.
Сосну разделали на дрова. Их должно было хватить на всю ночь. Олег не случайно отметил это – договор о стихах он помнил. Поужинали. По установившейся уже традиции собрались у костра попеть.
Видимо, где-то вдали была гроза, отчего на горизонте постоянно высвечивались всполохи зарниц, а то и огромные ветвистые молнии. Они очень эффектно возникали над дальней грядой гор, и тут же гасли. И было так странно, что следом не доносилось раскатов грома.
Река подобно тяжелой кисельной массе струилась по ложбине. Воздух был вязок. Какое-то неопределенное состояние природы: не ясно и не пасмурно. Точно как у Олега на душе.
«Что же сегодня произойдет?» – думал он. Олег следил за Катей и по ее глазам видел, что  договор остается в силе – она помнит о нем. Лес, река, костер, и они вдвоем... О, как он желал этого! Но у костра еще много туристов. Они поют, рассказывают истории и совсем не желают расходиться. Хотя назавтра, чуть свет, вставать и снова грести намозоленными ладошками.
Странное дело – на природе мало хочется спать. Время далеко за полночь, а никто не расходится. Все поют. И от этих песен особым смыслом наполняется жизнь. И тот, городской мир, кажется таким далеким, скучным, однообразным, что и возвращаться-то в него совсем не хочется. Тем более, что там нет Кати.
Наконец стали расходиться. Не выдержала Катина мама, пошла к палатке, позвала дочь:
– Пойдем, Катюша, спать. Поздно уже.
– Я недолго, мама, – ответила Катя.
Мама скрылась в палатке. Но вскоре оттуда послышался ее голос:
– Дочка, пошли спать!
Катя взглянула на Олега, как бы оправдываясь: вот, мол, дела какие. Ответила:
– Сейчас, мама!
Наконец они остались вдвоем. Но тут опять мама, переодевшись в трико, выбралась из палатки. Встала позади дочери, скрестив руки на груди, поежилась, растирая ладошками плечи, произнесла:
– Пойдем, дочка… Холодно.
Катя, ничего не сказала, поднялась и пошла вслед за нею.
Олег остался у костра совсем один. Прождал с час, надеясь, что их договор каким-то чудом осуществится. Может, мама уснет, и Катя выйдет? Но... нет. Ничего не получилось.
Ночь. Звезды, затягиваемые тучами. Неопределенное состояние природы и души Олега. Костер гаснет, и мир поглощает тьма. Из леса слышатся разные шорохи. Громкие всплески на реке. Природа живет, дышит, не спит.
«Вот такая помеха в виде мамы может помешать обычному человеческому счастью», – грустно подумал Олег.
Ночью ему снился сон, в котором он читал Кате свои стихи. И она внимательно слушала его, и сопереживала строкам, и понимала его душу.

Она ждала моих стихов
Спокойно и упрямо.
И несмотря на ночь и дождь,
И несмотря на маму.
Но дождь он, право, ерунда…
Вдвоем не страшна ночь.
Но мама – сущая беда! –
Не оставляла дочь.
Текла река, трещал костер,
И комары дичали.
И все вокруг болтали вздор,
Лишь мы с тобой молчали.
А надо было нам сказать
Лишь кое-что стихами…
Но ты ушла в палатку спать,
Отозванная мамой.
А я отправился к себе.
И чтобы не грустить –
Я сон увидел, как тебе
Читал свои стихи!

И вдруг в этом сне зазвучала какая-то дребезжащая нота, и Олег, не просыпаясь, осознал, что все это неправда, что это всего лишь сон, и когда он пробудится, то они будут так же независимы и далеки друг от друга…
Олег проснулся больной.

Утром был солнечный дождь. Он рванул с неба сильно, с громом и молниями и разогнал всех по палаткам. Но вскоре стало понятно, что туча проходит мимо лагеря, задевая его лишь краем своего чернильного пятна.
Олег укрылся под высокой елью и с удовольствием наблюдал, как засверкал красками умытый лес. Солнце затопило полянку, тут и там вспыхнули капли на листве, и неожиданно отчетливо среди мокрой зелени выделились цветы.
Крайняя палатка, куда набилось много девчат, ходила ходуном. Оттуда доносились возгласы, смех. Вскоре из палатки под предводительством Лены-инструктора появилась ватага в купальниках, увешанная листьями папоротника. С индейскими криками девушки побежали к соседним жилищам и начали вытаскивать оттуда парней.
– Олег, ты чего стоишь?! – крикнула Лена-инструктор. – А ну, пойдем с нами!
– У меня насморк.
Катя подбежала к нему, молча взяла за руку и потянула за собой. Как было отказать?!
– Подожди, я хоть одежду скину…
Он сбросил рубашку, брюки и, скомкав все, швырнул в палатку.
– Бежим быстрее! – крикнула Катя и поспешила по мокрой тропинке.
Олег понесся следом, то и дело поскальзываясь и хватаясь руками за ветки.
Компания выскочила на поляну, и... тут же все обомлели. В десяти шагах была радуга.
– Ой! – произнесла Катя и шагнула вперед. – А она отодвигается…
И тут уже все сорвались с места и помчались навстречу радуге.
– Ура! Я задела ее! – крикнула Катя.
Можно ли было верить? Но все поверили. Настолько близким было это чудесное явление природы. Радуга отодвигалась, отодвигалась, пока совсем не исчезла.
– А давайте играть в «картошку»! – предложила Лена-инструктор. – Победителя качаем!
Все образовали в высокой мокрой траве кольцо. «Котел» стал быстро наполняться. И, странное дело, Олег, который не был силен в волейболе, продолжал играть, тогда как более искусные игроки уже успешно «варились».
Вот они остались втроем: он, Катя и Лена. Вот они посадили Лену. «А вот теперь я ни за что не уступлю, – решил Олег. – Не хватало еще, чтобы дотрагивались до нее...»
Играли долго, не уступая друг другу. Кое у кого уже подрагивали посиневшие губы. Наконец Катя плохо приняла мяч, и он отлетел в самый центр «котла», где его тут же схватило несколько рук. С радостными воплями компания накинулась на Олега, подняла и начала подкидывать в воздух. Взлетая, Олег подумал, что в этой приятной процедуре есть один неприятный момент: плавки. Но все обошлось, и он благополучно вернулся на землю.
Затем пошли игры: в третьего лишнего, в догонялки. Все согрелись, и Лена-инструктор крикнула:
– А пойдемте купаться!
– Пошли, – поддержали ее. – Сейчас вода как парная!
Компания помчалась обратно к реке. Все с ходу заскочили в воду. Только Олег замялся на берегу. Но, увидев, как Катя весело барахтается возле красного пробкового круга, не выдержал – и тоже полез.
Потом еще удивлялся, как быстро прошел насморк.

Да, такого в его жизни давно не было. Впервые за последнее время он ощутил физическое
«я», почувствовал, пока еще не сильную, радость в душе.
«Втягиваясь в круговорот проблем, человек перестает замечать, что он существо биологическое прежде всего, а уж потом – социальное. Душа перестает получать естественную пищу от солнца и воды, леса и красок. Она перестает волноваться чувственно, волнуясь лишь раздраженно. И как же трудно потом, оторвавшись от первородного, возвращаться к истокам, пытаясь по привычке оценивать все рассудком, в котором давно уже заглушены ощущения...
Смотришь на мир, как сквозь умственный туман. А ведь многие люди живут просто, и не считают оттого себя несчастными, и не испытывают постоянного и надрывного желания стремиться к чему-то, словно бы все вопросы бытия для них давно решены...»
Олег опять по привычке оценивал разумом то, что с ним происходило. О, как хотелось его замутненной душе отстояться и стать прозрачной -- хотя бы на время! Да, видно, не так просто это.

У реки стоял большой каменный крест, и гора напротив называлась «Крестовой». Потому что на ней тоже был высечен крест. Как объяснила Лена-инструктор, в ознаменование рождения на этом месте наследника уральского промышленника Демидова. Как только она объяснила, что он здесь родился, а не помер, все облегченно вздохнули – ночевать рядом с могилой никому не хотелось.
Подошли к кресту. Попытались прочесть надпись.
– А здорово, когда о тебе есть память, – сказала Катя. – Хотя бы в виде этого креста. Он подтверждает, что ты жил, страдал, любил, думал.
– Да, – согласился Олег.
Эту ночь они «пробесились» возле креста. Втроем. С ними была еще Катина подруга. Впрочем, был и Бим, но он рыскал туда-сюда по своим делам и не мешал.
Группа наконец-то решила сделать большой отдых – все порядком намахались веслами, да и хроническое недосыпание сказывалось. У костра после ужина никого не осталось. Гитара где-то в палатке вяло побренькала и стихла. Видимо, тоже устала. Мама, совсем забыв про дочку, уснула и не беспокоила.
Решили дождаться рассвета. Но опять было препятствие – третий лишний. Вернее, третья – Катина подруга. Сидели на кресте, рассказывали истории. Катя вспоминала о своих горах (она жила тут же, на Урале), как каталась на горных лыжах; удивлялась тому, что Олег на них не стоял. («Что поделать – у нас нет таких гор», – ответил он). Рассказывала о своей школе: как с трудом дотягивает ее, как не любит, когда на учеников смотрят словно на детей – подгоняют под общий знаменатель и судят по оценкам в дневнике. Мечтала поскорее вырваться и поступить в художественное училище.
А Олег подумал, что с ее озорным и творческим характером действительно в школе трудно. Фантазии и чувства школьной программой не предусмотрены. Там все серьезно, там педагогика, а Катю надо понимать – она же как цветок, ей нужны особые условия. Ее душа чутко реагирует как на холод, так и на чрезмерное тепло.
– А как ты живешь? – спросила его Катя.
– Я – плохо…
– Почему?
– Потому что у меня нет идеалов.
– ?.. – вопросительный взгляд Кати.
– Я как-то растерял их, или не нашел. Только вот понимаю, что они должны быть простыми, как эта природа, как ночь, как река, как люди. Понимаю, но не ощущаю. Не проникаюсь. Я из другой жизни, где много дел и суеты. И я кручусь в этом колесе, в этом вихревом потоке времени и никак не могу вырваться. Мне некогда думать об идеалах. А без бога в душе – какая жизнь? И потому я живу плохо.
– Понятно, – сказала Катя. – Ты живешь хорошо. Ты их ищешь. А другие не делают и этого.
– Может быть. Но только оттого, что я их ищу, мне не легче. Где-то умом я, кажется, подошел к тем ценностям, которые истинны и непреходящи, а вот душой – нет... Хочется что-то такое сделать, как-то доказать себе и другим их значимость. Поэму, может быть, написать…  И сразу стать знаменитым – потому что идеалы нужны всем.
– Не надо.
– Чего не надо?
– Не надо быть знаменитым.
И Олег понял, что не надо. И согласился. А почему? Да потому что, залетев высоко, есть шанс оторваться от людей и, главным образом, от нее, Кати. Он подумал, что, возможно, это она имела в виду. И немного обрадовался. Значит, он ей не совсем безразличен. Значит, и он что-то значит. Хоть он и пылинка Вселенной, но Вселенная помнит о нем, хотя бы вот так – через человека.
Утро наступало медленно. Перекрашивало тьму в фиолетовый цвет.
– А пойдем на гору, – предложила Катя. – Возьмем лодку, переплывем.
Олег неопределенно пожал плечами. А Катина подруга резко запротестовала:
– Куда? Зачем? И не выдумывай! А если мать спохватится? Что тогда? Я не поеду!
Катя выжидательно посмотрела на Олега. От его решения зависело многое. Но он подумал, что если они сейчас поплывут, то тем самым, несмотря на всю романтику, он возьмет на себя большую ответственность. Он поведет ее на гору, где неизвестно какой подъем (а спуск всегда труднее), тем более, ночью. Потом, конечно же, не миновать разбирательств с ее мамой, а то и со всей группой. В-третьих, она несовершеннолетняя… Можно бы – но нельзя. При других обстоятельствах он незамедлительно бы согласился. А сейчас – нельзя. Лучше нельзя. И потому Олег сказал:
– Давай днем.
Катя нахмурилась. Но ненадолго. Наверное, поняла. Олег боялся, что она посчитает его трусом. Но коль скоро отошла – значит, все в порядке.
Встреча рассвета не состоялась – тучи мешали пробиться солнцу, и потому ее отложили на будущее. Пожелали друг другу доброго утра и разошлись.
А у Олега осталось чувство неудовлетворенности - оттого, что не смог выполнить Катину просьбу. Да и со стихами опять же ничего не вышло.

Когда он проснулся, в палатке было уже душно, и во все щели, подобно лазерам, били солнечные лучи. Олег высунулся сонный, растрепанный и зажмурился от яркого света. Потер припухшие веки и… не сразу сообразил, что случилось. Видел только один глаз. Дотронулся до другого и почувствовал боль. Осторожно оттянул щеку и понял, что все в порядке – глаз видит. Видимо, кто-то ужалил, пока он спал.
– Привет, циклоп! – приветствовали его за завтраком. – Чего долго спишь? Кто это тебе глаз подбил?
– Черт его знает, что за тварь такая! – ответил Олег. – Вроде, комары так не могут.
– Это, наверное, паук... - предположил кто-то.
Олег пожал плечами:
– А они кусаются?
– Некоторые.
Катя увидела его заплывшую физиономию, рассмеялась. Затем участливо предложила:
– Пойдем, у меня в аптечке мазь есть. Вдруг укус ядовитый.
– А может, обойдется?
– Нет, пойдем.
Как были приятны ее прикосновения и как было приятно ее внимание! Ее пальцы касались его  лица и, казалось, создавали какую-то особую близость. В общем-то, ничего не было, а... было! Катя ухаживала за ним. «И так бы век лежать, и чтобы она была рядом», – подумал Олег.
Подошла Катина мама. Увидела медицинскую процедуру, испуганно спросила:
– Что с тобой?
– Его паук укусил, – ответила Катя.
– Ну, ничего, до свадьбы заживет, – успокоила она. – А нам кто-то всю ночь спать мешал. Скакал возле палатки.
– Кто бы это мог быть? – удивился Олег. И они с Катей заговорщески переглянулись.
– Да вот, Катюша с кем-то всю ночь прогуляла.
– С подругой, наверное?
– Да нет, там еще мужские голоса были.
– Много?
– Кажется, два.
Катя прыснула. Олег еле сдержался. Пожал плечами: мол, не знаю. «Вроде бы меня еще не разоблачили…» – подумал он.
– Эй! Всем быстренько собираться! Через полчаса отплываем! – крикнула Лена-инструктор.
И все начали собираться.

И снова плыли. И пели. И наслаждались природой.
Иногда эти наслаждения заканчивались печально: проливным дождем, а то и с градом. Дождь  настигал на середине реки, и приходилось спешно ретироваться под деревья. Впрочем, убегали лишь в том случае, когда казалось, что он будет долгим. Но летние дожди редко бывают долгими. Туча выбросит, выплеснет из себя все накопленное, и, глядишь, мир снова обласкан солнцем и свеж как в первый миг своего рождения.
Под дождем сбрасывали с себя одежду, прятали под брезент все то, что может отсыреть, и плыли дальше. Только крупные капли больно долбили по голове и растекались по телу щекотными струйками.
Бывало, группу обгоняли туристы на байдарках или же на моторных лодках -- они шли лишь по глубоким местам. Бывало, сами обгоняли тех, кто сплавлялся на плоту или на резиновом понтоне. Приветствовали друг друга.
Изредка на берегу возникали деревни. Заходили в них за провизией. И «мертвые» деревни попадались, покинутые людьми... Один раз даже перевернулись.
А случилось это с лодкой Катиной подруги, где рулевым был нервный мужчина. Подруга несколько зазевалась возле мостика, между сваями которого надо было проплыть, а мужчина, вместо того чтобы предупредить ее, истошно закричал в последний момент: «Ложись!» Та дернулась набок, ее примеру последовала спутница, а он не попал в проход между столбами. Лодку прижало течением к мосту, отчего она накренилась, все трое повалились на один борт и… В следующий момент по реке поплыли разные предметы, и среди них – головы путешественников.
Экипаж Олега шел следом.
– Гони! – крикнул он своим девушкам.
– Ой! – взвизгнули те, и сделав несколько сумбурных гребков, опасливо пригнулись перед препятствием.
А он рулевым веслом на скорости направил лодку между столбами, и тут же, едва миновали мостик, сбросил с себя штаны и прямо в рубашке бросился в воду.
– Куда ты?! – услышал он испуганный крик, но уже где-то там над водой.
Вынырнув, Олег увидел, что все «утопающие» благополучно плывут в сторону берега, а мужчина тянет за собой перевернутую лодку. Олег начал хватать предметы, проплывающие мимо, и закидывать их в свое судно. Поймал брюки, штормовку, пару обуви. Как потом оказалось, совсем не пару, а по одной туфле из разных комплектов.
Мужчина, как позже выяснилось, утопил еще и фотоаппарат какой-то редкой системы, да рюкзак с тушенкой, который потом долго искали, выстроившись стенкой и ощупывая дно ногами; но так и не нашли, изрядно окоченев от холода.
Кроме этих вещей, больших потерь не было. А провианта все равно хватало, плюс грибы да рыба – подножный корм.
– Что там было? – спросила Катя, когда Олег подплыл к ней в числе отставших экипажей. Ее лодка ушла далеко вперед, и потому Катя не видела случившегося.
 – Да вот, твоя подруга перевернулась, – ответил Олег.
Катя взглянула на нее. Та сидела насупленная, с растрепанными волосами, а нервный мужчина все продолжал ругаться и вспоминать свой, теперь уже японский, фотоаппарат.
– А кто виноват?
– Да он сам же, – сказал Олег.
– И не стыдно вам ругаться? – спросила Катя, обратившись к мужчине.
– Не стыдно! Сидит как кукла, смотрит по сторонам, а моста не видит!
– А вы-то куда смотрели? Вы же за рулем были, – сказал Олег.
– Там течение сильное... Я кричал ей: ложись!
– Раньше надо было.
– Раньше, раньше! Кто вот теперь мне фотоаппарат вернет?!
– Никто не вернет.
– То-то! У-у!..– и он опять косо посмотрел на подругу.
– Да, это уже безнадежный больной, – сказала Катя, – никакой природой его нервы не вылечишь.
Олег кивнул.
Он чуть в герои не попал. Хотя, что особенного сделал? Прыгнул. Все бы прыгнули. Да сзади только его лодка была. Да и людей не спасал, только штаны, да туфли разные – на одну ногу.

На ночевку остановились напротив скалы, на которой шумел прыгающий водопадик. Небольшой группой в сумерках пошли по берегу. Лена-инструктор сказала, что тут неподалеку есть деревня и в ней можно обменять консервы на молоко и масло. Вот и решили прогуляться.
Однако вскоре прибрежная галька сменилась валунами, а потом и вообще обрывистым берегом, поросшим кустарником.
Сунулись было в него, чтобы обойти препятствие, но пробиться сквозь колючие ветки оказалось не так-то просто. Постояли. Посмотрели на отблески звезд в воде. Решили возвратиться.
Неожиданно все разбились по парам. Только Олег шел позади, да чуть впереди него – Катя.
– Можно Катю под руку взять? – спросил он, догоняя ее и беря за локоть.
– Можно.
И они пошли медленно. Очень медленно. И сразу отстали.
– Какой вечер... Какие звезды, – произнесла Катя.
– Да, – согласился Олег.
Действительно, вечер был темным, с огромными сверкающими звездами на небосводе.
– Есть ли на них жизнь? – спросила Катя.
– Хотелось бы, чтобы была, – ответил Олег.
– Да... А я бы хотела, чтобы наш поход никогда не кончался. Ведь так здорово: река, звезды, костер. Все – как одна семья. А дома – все то же самое... Подружки-одноклассницы, у которых один интерес: кто с кем кадрит, да кто кому морду набил.
– Да, печально... – согласился Олег.
– Еще как! Ты знаешь, ведь у меня нет друзей.
– Не похоже.
– Почему?
– Потому что ты... заметная. Мне кажется, у тебя должно быть много друзей.
– Настоящих нет.
– Ну, тогда… возьми меня в друзья, – предложил Олег.
– Пошли, – сказала Катя.
– Пошли! – ответил он весело.
И они по-особому улыбнулись друг другу.
Не доходя по лагеря, встали на берегу. Стояли тихо и слушали прыгающий водопадик. Однако же задержались, и возвращение вдвоем было всеми замечено. И мамой в первую очередь. Она весь вечер как-то странно смотрела на Олега. Но, вроде, не осуждающе. Ведь не известно еще: может, случайно отстали. Вот мама и пыталась определить: случайно или специально? А как? А вроде – и так и этак.
В этот вечер он уже почувствовал какую-то связь с Катей, какую-то ниточку и достаточно крепкую.

Укладываясь спать и завертываясь в спальник, как гусеница в кокон, Олег размышлял над тем, что жизнь как-то странно устроена. Там, дома, он жил суетливо и быстро, блуждая в лабиринте проблем, здесь же, оказавшись наедине с природой, он словно бы переместился в далекое прошлое и, как тот древний человек, просто и ясно осознал свои жизненные задачи. Отчего сразу исчезло все наносное, что мешало ясности взгляда; ушла масса тревог и сомнений, а взамен явилась одна мысль, одна идея, движущая не только им, а и всеми: плыть и доплыть. И все работали на эту идею, и никому не казалась тягостной доля, и не было того мелочного разделения на мое и не мое, и не возникало желания возвыситься за чужой счет, и не нужно было унижаться, желая необходимого...
Конечно, здесь так же ценились ум и сила, но добрый ум и добрая сила. И каждый находил свое место легко и естественно.
«Почему, почему люди уходят от своего первородства и нагромождают на себя столько искусственного и надуманного, что уже непосильно разуму тащить этот груз, а душа вовсе хиреет и вянет, как цветок, задавленный тяжестью?» – думал он.
И лезли в голову строки, которые Олег впотьмах, наугад, записывал в блокнот:

Мы приплыли сюда в корабле.
И ступили на берег песчаный.
И я вспомнил, как было в начале
Хорошо мне на этой земле.
И я вспомнил, как был этот свет
Полон смысла, надежд и мечтаний.
И теперь, после долгих скитаний,
Понял я, что иного в нем нет.
Оказавшись за гранью забот,
Оторвавшись от хаоса века,
Вспомнил вдруг я того человека.
И вдруг понял, что он уж не тот.
Первородство в основе всего.
Неразрывность людей и природы…
Светит нам через многие годы
И по жизни ведет – естество.

«Да, то естество, которое было когда-то в далеком детстве, или вообще – в прошлом человеческого рода, а теперь ушедшее куда-то... Человек о многом забыл среди суеты и забот. Потеряв, ничего не приобрел взамен. Он даже забыл о своем физическом «я», которому, в первую очередь нужна работа... Его тело превратилось в некий рудимент мозга, а душа перестала откликаться на жизнь…» – так размышлял Олег, проваливаясь в небытие.

– Пойдем, – сказала Катя. – Я готова.
И хотя он ждал этого момента, даже внутренне готовился к нему, но вот, когда она сообщила, что готова пойти на гору, снова слегка заволновался.
Катя объявила это после обеда, когда вся тургруппа суетилась возле реки, гремя ложками и тарелками, отмывая их от пищи. И надо было пройти мимо группы, сесть в лодку, и поплыть – на виду у всех перейти ту границу, открывающую их мало кому известную связь: ведь разница в возрасте, ощутимая разница.
Но он шагнул навстречу общественному мнению. Ничего плохого он за собой не чувствовал – мысли были чисты. Да и пейзаж горной реки давно настроил его на добро. И добрые взаимоотношения в группе позволяли пойти на это.
Но он пошел бы в любом случае. С ней и за нее он пошел бы куда угодно – так думал Олег в тот момент. Ведь это была Катя – не кто-нибудь, а именно та девушка, о которой он мечтал и которую встретил. Единственно плохо было то, что она была школьницей.
Но насчет ее возраста легко можно было обмануться – когда в первый раз перед ним предстала высокая стройная девушка, он и обманулся. А потом уже было поздно. Но тут опять не вся правда. Если бы даже не было поздно, он все равно бы обманулся – не увидеть, не отличить ее от других было нельзя.
Они сели в лодку. Многие с любопытством, но, в общем-то, доброжелательным, посмотрели вслед. Поплыли.
– Ну, вот теперь, наконец-то, ты можешь почитать мне стихи, – сказала Катя. – До сих пор как-то не получалось... Прочти, пожалуйста…
– Да я не соображу сразу, о чем… Да и скоро приедем уже, – ответил Олег уклончиво, но все же проверяя серьезность ее просьбы.
– Хоть что-нибудь.
– Ну... слушай.
Он отпустил весла и повернулся лицом к скале. Катя посмотрела в ту же сторону. Олег улыбнулся ее жесту и начал читать совсем свежие строчки:

– Скажи, скала, что я чудак?
– Так... Так...
– И подтверди, что я балда.
– Да… Да...
– А может, я, скала, поэт?
– Нет... Нет...
– А ей нужны мои стихи?
– Хи... Хи...

Прочел он, имитируя ответы скалы на свои вопросы, и посмотрел на Катю, словно бы вопрошая ее о своей необходимости.
– Нужны, – быстро ответила она и тут же отвернулась, опустив руки в воду.
«Нужны… – подумал Олег. – Правда?»
И вдруг какое-то незнакомое чувство захлестнуло его. Он вдруг понял, что вовсе не в стихах дело, а в том, что вместе со стихами и он сам ей немножечко нужен.
Они пересекли реку, поплыли вдоль противоположного берега, мимо того же водопадика, скачущего по скале. Наконец нашли место, где можно было подняться на гору.
Олег выпрыгнул из лодки, затем помог сойти Кате.

На гору она пошла первой. Он страховал. Гора была невесть какая великая, и подъем не очень опасный, но в туристическом справочнике значилось: «подъем требует специальной подготовки и запрещается без ведома и страховки инструктора». А они пошли без ведома и страховки. Но Олег сейчас сам был как инструктор. Более того, он был готов без колебания пожертвовать собой – вдохновляло непривычное чувство веры этого юного существа в его мужские достоинства. Случись что – он наготове.
И добрая сильная радость наполняла душу, и все было великолепно, и подъем был не страшен, и пела, пела душа, как никогда.
Карабкаясь вверх и цепляясь за выступы камней, он представлял, как это будет выглядеть, если они плюхнутся с горы, и заверял, что все будет в лучшем виде. Он плел, что вот, дескать, хороший сюжет для рассказа о том, как один человек потащил девушку в горы, где она разбилась, упав со скалы, а он в страшных муках души и совести проводит оставшуюся жизнь.
Катя улыбалась. Шумел, удаляясь, прыгающий водопадик. Щебетали птицы. И деревья, растущие у подножья горы, становились все меньше и меньше.
Наконец они взобрались. Под горой – бесконечное полотно леса, переходящего в синюю даль, сверкающая лента реки и палаточный лагерь, с суетящимися в нем маленькими человечками. А рядом – Катя. И все остальное сейчас имело мало значения. Рядом, казалось, было что-то настоящее, какая-то правда жизни, непреложная истина. И так хотелось верить в эту правду, верить и верить… Но где-то внутри него тайный человечек все же нашептывал, что это, возможно, не так и что она – не она, и он забылся.
О, как же боялся Олег думать, что Катя это очередной мираж, который может развеяться – встречались миражи в его жизни.

Все условно. И все относительно.
Даже все безусловные истины.
Я смотрю на тебя вопросительно:
Неужели и ты относительна?

Прочел он, глядя в глаза Кати.
Вот чего он боялся. Боялся, но все-таки верил, боялся, но надеялся. Ведь он видел в ней прежде всего хорошее. А если и замечал что-то такое, вроде некоторой резкости суждений, то все это списывал на счет возраста и воспитания. Это не основное – а наносное. Это исправимо. Он, умудренный жизнью, научит, подскажет, где что не так.
Но возраст, возраст – вот что сильнее всего. Время их разлучит. Как выдержать два-три года? И какова реальность того, что спустя этот срок они будут помнить друг друга? Все это нашептывал ему тайный человек – разум. А чувства, сердце говорили иное.
Он держал ее руку в своей, и это было значительное явление. Он держал не чью-нибудь, а ее руку – это надо понимать!
«Катя, Катюша, милая моя девочка, – думал он.– Для чего же судьба свела нас с тобой, и что же нам теперь делать?»
– Только вот найдешь друга – и сразу теряешь, – сказала она, словно бы прочитав его мысли. – Зачем так?
– Я буду писать… – ответил он.– Длиннющие письма.
– Нет, лучше не надо, – возразила она, – лучше сразу конец.
– Нет. Так нельзя...– сказал он.
Он понимал, что чувствовала сейчас Катя. Но она была смелее его, от возраста, наверное. А лучше, когда люди не забывают друг друга – так думал он.
Что лучше – наукой еще не установлено. Но первое менее болезненно: лучше большая боль, но кратковременная.
Как хорошо было плыть и плыть, встречаться с трудностями, преодолевать их, жить одной большой семьей, и как было плохо то, что с каждым гребком неминуемо приближалась точка назначения – пункт Б.
Вскоре причалили на последнюю стоянку.

Вечер был теплый. Сумеречная дымка окутывала берег реки. Большая луна катилась над грядой гор. А в палаточном лагере шла привычная работа: кто-то готовил костер, кто-то рубил дрова, а кто-то, пока засветло, устраивал ночлег.
Катя стояла на откосе и смотрела в даль.
– Олег, погляди, луна зацепилась за дерево. Если бы я умела писать, то я бы написала об этом…
Олег посмотрел. Действительно казалось, что дерево своими слабыми ветками задерживает луну.
– Ты можешь нарисовать.
– Я попробую, но не думаю, что получится. А вот у тебя должно.
– Я не смогу.
– Почему?
– Потому что не умею писать про деревья и луну.
– Почему?
– Потому что мне важнее что-то другое.
– Что?
– Люди, их чувства…
– Почитай что-нибудь.
– Ну, слушай...

Кто-то любит природу,
Птичий щебет в лесу –
Пусть и пишет: народу
Открывает красу.
Мне же люди нужнее.
Ну а в людях – душа.
Муки душ мне важнее,
Чем свистки в камышах.
ГОворят же в народе:
Каждый хвалит свое.
Извините, природа,
Соловьи - не мое.

– Понятно… А что твое?
– А вот это:

Снова нас оторвало
От земли, от людей.
Снова мы за штурвалом
Своих кораблей.
Снова гонит нас ветер
По белому свету.
Бороздим мы планету,
А радости нету.
И на море – тоска.
И на суше – тоска.
И где счастье живет –
Неизвестно пока.

– Мне понравилось. Это ты здесь сочинил?
– Да.
– А еще?
– А еще:

Кто натирался «хлорофосом» –
Тот комаров оставил с носом.
А кто «Тайгою» натирался –
Тот сам без носа и остался!

Катя развеселилась:
– Дашь переписать?!
– Пожалуйста…
– Олег, Катя, – позвала их мама (она уже разобралась в ситуации и оказалась благосклонной к Олегу).
– Что?
– Сходите к роднику за водой.
Они взяли закопченные ведра, и пошли в ложбинку. Поддерживая друг дружку, ступили на хворост, кем-то положенный в грязь. Сразу полезла в лицо мошкара, налетели комары.
– Вон их сколько, – сказала Катя. – И точно – «Тайга» на них плохо действует.
– Они ее едят, – сказал Олег. – Современных комаров этим не удивишь.
А вскоре был готов ужин. Прощальный ужин.
– Ну, за прощанье, – сказала Лена-инструктор, подняв «бокал». – Мы прожили вместе две недели, деля радости и горести, преодолевая трудности и невзгоды, но все же нам было хорошо... Я думаю, каждый оставил здесь часть своей души, и каждый забрал с собой часть  души природы. Нам больше уже не разводить костров, не петь песен. Грустно...
– Так, в чем же дело, давайте споем, – предложил кто-то.
– Давайте! – поддержали его.
Песня «Солнышко лесное» всегда задевала его за живое. Вот и сейчас она как-то по-особому вошла в душу. Подступали слезы. Их, конечно, никто не видел, но они подступали… 
Он – человек свыкшийся с мыслью, что никого и ничего не любит, он внушивший себе, что его душа очерствела и не способна чувствовать, он, отчаявшийся найти отзвук живого в людях, – ощущал непонятное волнение в груди! И подступали слезы, и настоящие чувства овладевали им. И какая-то непонятная жалость по недоступной идеальной и высокой жизни вертлявой кошкой бегала по душе.

Милая моя,
Солнышко лесное...

Лес был чист. Пни, корни, мох, а все равно – порядок и красота. Сумбура нет. Нет беспокойства. Есть великий смысл в вечном покое. Костер лижет мглу – тени по небу. И она напротив – Катя напротив. Не кто-нибудь, а именно она – то есть тот человек, который избран природой, жизнью, а точнее - случаем, чтобы поселить в нем любовь и волнение. В черствой душе – любовь и волнение!
Вот вроде бы ничего не значащие движения: Катя подбросила ветку в огонь, поправила капюшон штормовки, взглянула на него. А все полно смысла. Все так, как надо, все взаправду! (Это сейчас он думает, что взаправду, а тогда сомневался).

Чист и печален ручей
У янтарной сосны.
Пеплом несмелым
Подернулись угли костра.
Вот и окончилось все, –
Расставаться пора...
Милая моя,
Солнышко лесное,
Где, в каких краях,
Встретишься со мною?..

Пели люди у костра. Пел и Олег Серов, предчувствуя уже близкую разлуку:
– Где? В каких краях?..
И тут ему захотелось побыть наедине со своими мыслями, попрощаться с разбудившей его душу рекой. Олег встал и побрел к прибрежным кустам.
Большая луна плавала в воде. Резко усилился крик лягушек, звон комаров, треск сверчков.
«Вечная река, – подумалось ему, – вечно несет свои воды. Вечная трава растет на ее вечном берегу, и вечная луна ходит над этой вечной горной грядой... И только не вечны мы – люди. Но мы умудряемся – при всей краткости бытия! – быть скотами, иметь мелкие цели, выпячиваться среди подобных… А ведь счастье человека – в созвучии души с природой, в любви к каждой ее травинке, к своему ближнему…  В основе жизни – любовь. Это аксиома, не требующая доказательств. Вот она та безусловная истина, понятная даже ребенку. Понятная и взрослым людям. Казалось бы...»
И вдруг он понял, что наконец-то нашел эту свою безусловную истину, к которой так долго  шел. Шел, спотыкаясь и падая, падая и вставая. Но даже в трудную минуту надежда не покидала его. И тогда он звал ее не надеждой, а любопытством, он говорил себе: посмотрим, что будет. Говорил тогда, когда невозможно было понять жизнь, ее смысл, людей с их привычками; когда захлестывало отчаяние, когда душила невысказанность, когда изматывало постоянное душевное напряжение и состояние невыносимого одиночества овладевало им; отчего даже близкие люди становились существами какого-то нереального мира, а дома принимали форму бессловесных камней-надгробий.
И казалось ему в те часы, что попусту светит солнце на улице, и бесцельно передвигаются прохожие, как некие символы; и даже осознание бессмысленности творчества вставало отчетливо: твори, не твори – ве равно ничего не изменишь: механизм жизни включен, и все катится туда, куда катится. И никак этому не воспрепятствуешь – не ускоришь, не замедлишь. Ты – маленький человечек, пылинка Вселенной, очередная шутка природы…
И вот сейчас под действием этих мыслей в нем зародилось непонятное желание сделать что-то такое из ряда вон -- может быть, закричать во все горло, дабы донести до всего мира открывшуюся ему истину – о безграничной любви ко всему живому.
Он посмотрел на воду, и она потянула магнитом. Потянула ее приятная прохладность, звезды, мерцающие на поверхности. И вдруг захотелось броситься в реку. Вот так сразу, во всей одежде. Но не для того, чтобы утонуть, нет. А для того чтобы хоть как-то нарушить то вселенское спокойствие, царящее в душах людей, чтобы доказать всему миру, что не свинья он, Олег Серов; словом, как-то очиститься, воскреснуть...
Тут Олег заметил в траве светлячка. Поднял его, положил на ладонь. Брюшко его светилось холодным бело-зеленым светом. Но он был живым и самым светлым существом в этой ночи.
«Он словно маленький человечек в большой жизни, – подумал Олег. – Для чего и для кого он светит? Для людей? Но ведь он даже не знает о них, как и они не знают о нем... Он светит –и все. И ему не важно знать – для кого. Он светит для жизни. И это самое главное».
И вновь, при виде этого маленького существа, Олегу еще глубже открылся великий и вечный смысл природы и жизни, заполнил всю его душу, успокоил, вернул к себе.
«Надо показать светлячка Кате. Она поймет. Она должна понять, что светлячок – он как человек, он одинок, но он светит. Он будет светить и тогда, когда никто во всем мире не будет видеть его света. Природа не думает о смерти. Она живет всегда. Отдельные особи не в счет. Да и в самой смерти ничего страшного нет...»
Олег бережно понес светлячка к костру, боясь обронить его по дороге. Выходя из темноты, он увидел, как первой на шум его шагов обернулась Катя – костер очертил ее темный силуэт.
– Вот, светлячок, – подходя, сказал Олег.
Катя протянула руку, он положил его к ней на ладонь. Она стала разглядывать. Больше они ни о чем не говорили. Они были рядом, и этого было достаточно. Олег почувствовал, что Катя волновалась, пока его не было. И молчаливый разговор шел между ними, и каждый понимал другого.

В городе Нижнем Тагиле, где заводские трубы из разноцветного дыма делают радугу, Олег мог взять билет прямо до дома. Но не захотел. А взял на электричку – до Свердловска, чтобы побыть вместе с Катей. У Кати там жила бабушка, и они с мамой решили навестить ее. Олег оттягивал момент прощания. Для чего? Что может у них произойти за эти несчастных два часа до Свердловска? Ничего. А он оттягивал...
А до отхода решили пойти в зооцирк. Там были разные звери, в том числе и бегемот, который весьма понравился Кате, потому что походил на одного человека из их тургруппы. Катя держала Олега под руку, и он был счастлив. А бегемот был лишь поводом для того.
В поезде сидели близко-близко друг к другу. Говорили. Потом Катя положила голову Олегу на плечо и задремала.
А он все думал, все напряженно думал. О чем? О жизни, о счастье. О недостижимости его. За окном – зелень и зелень, солнце и жизнь, а в его душе – какая-то неправда, какое-то несоответствие жизни. Разве так можно?! А Катя – соответствие жизни, часть ее.
Ко всему примешивалась еще какая-то жалость к ней. Жалость его – это боязнь, что Катя со временем не будет соответствовать жизни. Выскочит на дорогу ума и не заметит, как сойдет с дороги души. И не пожалеет. Он знал, что это очень может статься – жизнь...
Дорогу ума он не признавал, дорога души в идеале недостижима. Как жить, как быть? На каком пути встретить Катю и пойти вместе? Препятствий для этого хоть отбавляй.

В Свердловске на вокзале они задержались. Катина мама сказала, что они с дочкой подождут, пока он сходит за билетом. И он пошел – для вида. Зашел в кассовый зал, где толпились люди. Постоял немного возле расписания поездов, вышел и сказал, что билетов нет. Сказал, что поедет ночевать в ту же самую гостиницу, откуда уезжал.
С Катей, тайком от мамы, он договорился, что она приедет назавтра к нему – встреча у вокзала или где-нибудь в определенное время была нереальной. Бабушка не скоро выпустит внучку из дома, а надо так, чтобы наверняка, чтобы не разойтись. Правда, Катя плохо знала, где находится эта захудалая гостиница, но все же дом с названием найти легче, чем человека.
Катя с мамой сели в трамвай тут же напротив вокзала. Олег помахал им рукой и крикнул: «Прощайте!» Но Катя ответила: «До свидания», нечаянно выдав их договоренность. Он хотел скрыть от мамы договоренность – зачем ей? Но Катя добавила, что обязательно приедет. И секрета не стало.
«Да пусть, – подумал он. – Мама, возраст – все это ерунда. Пусть... Пусть она школьница, а он... разве же это так страшно? Нехорошо, конечно, с какой-то стороны, но ведь и не преступление же, вроде...»
Как светла и невинна была эта девочка-девушка. Как она была близка к его идеалу, и как он не мог просто так бросить ее и уехать...
Как все оценить? Как все понять? Да и не надо ничего понимать и оценивать. Жизнь – это любовь, любовь – это поэзия, поэзия – это девушка Катя. А Олег Серов – болван, но он приложит все силы, чтобы не быть им.

Он извелся за день, вернее, за ту часть дня, пока Кати не было. Сначала сидел на скамейке возле гостиницы, потом в фойе на диване, потом опять на скамейке, потом в номере. Сходил на обед. Спросил у соседей, не было ли какой девушки в его отсутствие. Нет, не было. Спросил у администратора, не спрашивал ли кто его. Нет, не спрашивал. Еще подождав немного, завалился во всей одежде на кровать и задремал.
И вдруг стук в дверь – и она! Не в штормовке, не в спортивном костюме, а в платьице! Соседи по номеру просто остолбенели от ее вида.
Олег вскочил сонный и растрепанный, чувствуя вину за такую встречу. Но Катя начала что-то весело рассказывать о своей бабушке, и он тут же успокоился. А потом она сообщила, что  они с мамой еле нашли его.
«Вот мама весьма некстати, – подумал Олег. – Да, все равно... Мама так мама!»
Спустились вниз. Он поздоровался с мамой. Потом оказалось, что они – гости! – еще не ели, и потому пришлось идти в столовую.
Олег сидел за столом, смотрел по сторонам, слушал новости, и отказывался от предложений что-нибудь съесть. Он думал о том, как бесполезно ушло и уходит драгоценное время последнего, с трудом выкроенного, дня. Вечером надо уезжать. Ладно, столовая отнимает время. А вот мама. Что они будут делать втроем? И как сделать так, чтобы остаться наедине с Катей?
Проблема решилась довольно-таки просто. Мама сказала, что проводит их на трамвае к центру – ей по пути, а уж там они как хотят. (Как же все большие проблемы решаются просто! Иногда бьешься, бьешься над чем-то, и так к этому подойдешь и этак, а все толку нет; и разочаруешься вконец, и бросить все решишь, а тут – глядь! – все само собой об-разовалось... Жизнь!)
Поехали они к центру. Когда мама пошла за билетами, Олег с Катей выпрыгнули из трамвая. Выпрыгнули неподалеку от оперного театра. Решили зайти.
Кате все нравилось. Все фотографии артистов и сцен из спектаклей. А он смотрел равнодушно. Расфуфыренные дамы его не трогали, напомаженные кавалеры не вдохновляли. Но только в солидарность с ней в нем что-то хорошее аукнулось на ее восторг. Аукнулось и пропало.
Он смотрел однажды оперу – «Чио-Чио-сан». Главную героиню там играла женщина лет пятидесяти, полная, заслуженная артистка, и пела на итальянском. Все бы это еще ничего, ладно, но вот когда главный герой называл ее «моя бабочка», Олегу так и хотелось броситься в зал с балкона. Условно, конечно, искусство, очень условно. Да в меру!
Вышли и пошли бродить по улицам. То шли рядом, под руку, то он отходил и как бы отстраненно смотрел на Катю, словно бы изучая ее. Катя улыбалась и спрашивала, что он такое изображает. Он отвечал, что просто так смотрит. А сам – не просто, сам оценивал: какая она. И надо сказать – Катя была очень и очень привлекательной. Да он-то сам ни к черту. Может быть, не внешностью – содержанием. Плохо было. Плохо и хорошо.
Они подходили к каким-то киоскам, что-то покупали, ели мороженое, клубнику из протекших кулечков. А потом вышли к «Природе», к магазину «Природа».
Катя произнесла:
– Ой! А я искала его в прошлый раз, но так и не нашла, а сейчас – пожалуйста.
И это было как добрый знак: с ним – и нашла.
Зашли внутрь. Кате понадобился свисток.
– Я Бима зову, – пояснила она.
Олег улыбнулся: «Бима – свистком... Надо же!» Выбил в кассе чек на двадцать пять копеек. Вроде милицейского был свисток. Но за двадцать пять ей не понравился, и Катя попросила добить еще десять копеек. Олег выразил сомнение, что этот будет свистеть. Так и оказалось: когда они вышли на улицу – свисток закрякал. И пришлось Кате срочно подарить его Олегу, хотя он и не был охотником.
Они шли по улице, и опять в его голове ворочались сомнения: «Почему, почему мною овладевают тягостные мысли, когда все, вроде бы, хорошо? Когда я не мог предвидеть, я жил счастливо. Я не нес на себе груз прожитых и запутанных лет, не знал, что за любовью следует разлука. Я просто любил. Любил и все. Любил, не думая о трагичности будущего, и лишь мечтая о том, что все потом будет во много раз лучше, возвышенней. И мечты были чисты и непорочны, и ничто не нарушало их красоты, никакие тревожные мысли не давили на сознание, не мешали чувствовать…
А сейчас? Сейчас я мечтать разучился. Каковы же мои мысли о Кате? Нужно подождать два-три года, а потом жениться на ней! Вот как банально и плоско! И ничего более! Надо подождать, а потом жениться! И все! Ну еще, разве что, не дождавшись, жениться на другой, но помнить о Кате всю жизнь, помнить все то, что было с нами. А чтобы вспомнить о своих чувствах – этого и близко нет! Все! Я вырубился как станок. Я не умею чувствовать как человек. И все мои поиски счастья упираются в какие-то проблемы. И эти проблемы заслоняют и вытесняют все – даже любовь… Катя, Катюша... Милая моя девушка… Лучик света...»
– Знаешь, а я еще вчера не понимала, как это можно ходить под руку с парнем... Подружки ходили, а я... не понимала, – произнесла Катя. – И так естественно было ее признание.
Они шли дальше.
– А это что? – спросил Олег, показывая на ансамбль старинных домов с колоннами и лепными украшениями на фасаде.
– Это, кажется, Дворец пионеров, – сказала Катя. – Я точно не помню.
Подошли. Прочитали табличку. Точно: Дворец пионеров. Так неожиданно и приятно его старина сочеталась с нашим стремительным веком. Вот тебе – дома старые, а жизнь новая. И уже не расшаркиваются в них галантные кавалеры перед чопорными дамами, а резво носятся по мраморным ступеням горластые пионеры. Впрочем, не носятся – лето, ремонт, бочки с известью.
– А пойдем в сад, – предложила Катя.
– А можно?
– Наверное. Ведь никаких запрещающих знаков нет.
Они пошли. И вошли в старинный сад, где местная аристократия фланировала когда-то. Гипсовые статуи, дорожки между деревьями, и водоемчик, заключенный в белый камень. А возле водоемчика – беседка, окутанная белесой дымкой.
– Пошли туда, – предложила Катя. – Там красиво.
Да, было красиво. Катя чувствовала эту красоту. Солнце едва пробивалось сквозь плотные матовые тучи, воздух был какой-то молочный, хотя тумана нет. Матовые блики лежали на поверхности воды, но не играли, а так себе – светили. И Катя в белом платьице. И белая беседка. Только белых лебедей не хватает.
– Посмотри, растет! – показала Катя на деревце, свисающее с беседки. – Удивительно, правда?
Олег кивнул.
Молодая березка с темным, в крапинку, стволом росла прямо на крыше беседки, рассыпав веером свои треугольные листики на худеньких ветвях.
«Растет, да не вырастет, – подумал Олег. – У нее нет корней... Как, как нам не хватает в жизни корней! Как значительна наша жизнь, но как мы не можем ценить ее! Мы не можем почувствовать и проникнуться ее красотой, ее жестами. Или же это только я не могу? А Катя может... Чурбан! Рядом с тобой такая же березка, которая тянется к жизни, но ты не способен ничем ей помочь, потому что сам засох и увял. Только знаешь умом, что это, возможно, самый прекрасный миг в твоей жизни, и что он никогда больше не повторится. И никогда-никогда уже не будет ни Кати, ни этой беседки, ни, тем более, березки на ней… Ты же понимаешь это?! Так почему же не чувствуешь? Почему?!»
Олег взял Катю за талию, почувствовал тепло, идущее от ее тела. И так они пошли к выходу, а затем – и по улице.

На железнодорожном вокзале он взял билет на свой поезд, но нужно было еще вернуться в гостиницу, чтобы выписаться и забрать вещи.
В трамвае Катя сидела сзади, а Олег все думал о ней. Думал, что вот такая хорошая девушка немножко принадлежит ему и чуть-чуть да зависит от него. Не каждому в жизни может улыбнуться такое счастье, потому что таких девушек на свете раз-два и обчелся!
«Каким она меня представляет? Каким видит? Спрошу об этом».
– Катя? – Олег обернулся к ней.
– Что?
– Как ты думаешь, кто сидит перед тобой?
– Ты.
– А кто – я?
– Мне кажется, кто-то надежный и сильный.
«Да... вот так… сильный... Вот таким она меня видит. А разве я сильный? Разве я что-то могу в этой жизни? Разве я способен дать счастье другому человеку? Да и какой я сильный? Я боюсь всего. Боюсь обстоятельств, обязательств, норм. Я скован всем этим и ничего не могу поделать. Только бьюсь, словно рыба об лед... А она верит в меня. Думает, что я надо всеми обстоятельствами. А я еще и в себе толком не разобрался. Кто я и зачем? Может быть, я трус? Я вызвал ее симпатии, а что могу дать взамен?»
Так Олег ругал себя, и вдруг неожиданная мысль пришла в сознание. Он на минуту представил, что ничего с ним до сих пор не было, просто он один в чужом городе и едет в трамвае. Сейчас обернется, а сзади незнакомая девушка, которая также едет по своим делам и от него не зависит. Вот она доезжает до своей остановки. Вот встает и выходит, исчезает в пространстве, такая же незнакомая, как и была, не задев, в общем-то, ничем, и лишь мелькнув как прекрасное видение. И остается ненадолго только грустная помять о ней и пустое сиденье.
И он до того явственно увидел это пустое сиденье, что по-настоящему испугался, сердце взволнованно заколотилось, кровь ударила в голову. «Ее нет! Ее нет?! – пронеслась мысль. –Как, ее нет?!» И он настолько поверил этой страшной мысли, что тут же, словно от удара тока, передернулся, и резко обернулся назад, почти не надеясь увидеть Катю.
Катя, в белом платьице, спокойно смотрела на него.

В фойе гостиницы они задержались.
– Ты чего? – спросил Олег.
– Я тебя здесь подожду.
– Зачем?
– Так...
И тут догадка осенила его.
– Тебе запретила мама?
– Да, – Катя кивнула и отвела взгляд в сторону.
– Разве ты мне не веришь?
– Верю.
– Тогда в чем же дело?
И Катя пошла за ним. Вот и запрет мамы оказался недейственным. Да разве бы он чего позволил себе? Нет!
Они вошли в комнату, где никого уже не было, где и Олега почти не было. Номер сразу же показался чужим, сумрачным.
Катя села за стол, стала наблюдать за тем, как Олег собирает вещи.
– Ну, вот и все, – подытожил он и подсел к ней.
– Не говори таких страшных слов.
– Что же поделать, такова жизнь. Всему приходит конец.
С минуту Катя напряженно молчала, осмысливая его слова, затем тихо произнесла:
– Мне нравится, как ты читаешь стихи. Почитай напоследок из этой книжки, – она протянула ему тонкий сборник стихов, купленный ими в газетном киоске.
Олег раскрыл наугад, и сразу попались такие строки:

Кто мы?
Две точки
в безбрежном пространстве.
Кто мы?
Две тени
во временном постоянстве.
Кто мы?
Два звука
в бесчисленном множестве звуков.
Кто мы
и откуда?
Откуда? Откуда?
Два сердца,
нашедших друг друга
средь множеств подобных.
Два сердца,
как два электрона,
сорвавшихся с круга.
Две мысли,
две боли,
два страшных испуга:
А вдруг
потеряем
друг друга,
друг друга...

Стихи оказались в унисон настроению. Они очень чувственно вошли в их сердца и отозвались по-разному: Олег нахмурился, а в глазах Кати заблестела влага. Она подперла щеку рукой и отвернулась.
А Олег явственно ощутил под собой дыхание бездны. Словно бы некая вселенская пропасть разверзлась вокруг, и лишь два хрупких существа, именуемых людьми, во мраке ее идут наугад, взявшись за руки и прижимаясь друг к другу. Сколько времен и пространств существовало и пропало! И что значат в них какие-то две маленькие живые пылинки? Они недолговечны, как тот светлячок в ночи. Раз – и их нет. Но они есть. Они тянутся друг к другу, но какая-то ерунда, какая-то мелочь мешает сближению. Какая? Да не поймешь!
Олег думал так, а Катя молчала, и только следы внутренней борьбы отражались на ее лице. «Вот и за это она достойна любви», – отметил он.
– Не надо плакать! – вдруг сказала она твердо. То ли ему, то ли себе, а скорее всего, никому. – Все будет хорошо!
«Будет ли?» – подумал Олег.

Вечер заполнял пространство за окном, затекал в комнату и превращал людей, сидящих за столом, в темные силуэты. Слышно было, как тикали наручные часы, как звенели трамваи на улице. Величественно и величаво спускались на мир синие сумерки.
Олег взял ее руку в свою. И опять они молчали и глядели то в окно, то друг на друга. Какие-то последние минуты тишины, какие-то последние – и первые! – минуты их уединения. И, странное дело, говорить  было совсем не обязательно. Все досказано, хотя ничего не произнесено. Просто все светло и грустно, как во сне.
«Как во сне, – подумал Олег. – Действительно, как во сне. День уже кончается. В полночь мой поезд. Он увезет меня обратно в свой бесцветный мир, где не будет никаких ощущений: ни этого вечера, ни ее теплой ладошки, ни гулкой тишины жизни. Как об этом сказать?»
– Спасибо тебе, Катя, – нашел он слова.
– За что?
– За то, что ты есть.
– И тебе тоже, – сказала Катя. – Пора?
– Да.
И после этого короткого да, Олег физически почувствовал, как больно порвалась последняя ниточка спокойствия его души – относительного спокойствия! – связывающая его с природой, с ощущениями, с жизнью.
«Опять, опять то же самое! И никуда не деться...– подумал он. – Уехать бы хоть к чертям,но только не домой! Но... отпуск кончается, и на работе я обязан быть… Как, как все сложно в нашей жизни! Как несвободны мы и зависимы, как непрочны все наши чувства! Что-то в этой жизни не так. Какой-то души нет...»

Какого-то вселенского добра
Мне не хватает, где бы я ни жил.
Душа моя холодна и мертва –
Она давно приучена ко лжи.
Она давно привыкла ко всему,
«Добру и злу внимая равнодушно».
Душа моя, зачем ты так бездушна?
И что ты хочешь – сам я не пойму...
Холодным взглядом меряя людей,
Мне целый век с собой в разладе жить.
Мне не любить как прежде, не любить.
Я не злодей, но все-таки – злодей.
Ведь разбудив любовь в душе иной,
Ее огнем согревшись – тотчас брошу,
Едва почую тяжесть этой ноши…
И как мне жить с такою вот душой?
Как мне любить, когда я не люблю?
Как мне желать, когда я не желаю?
Осмыслить как бессмысленность свою?
Как мир понять, когда не понимаю?

Прочел он тихо и медленно эти свои строки, так верно отражающие его суть в этот период жизни, и увидел, как Катя, закусив губу, отрешенно упала головой на худенькие руки, и волосы закрыли ее лицо.
– Не надо плакать, – повторил Олег вслух ее слова, и вдруг поразился большому смыслу, заключенному в них. И с особым чувством посмотрел на Катю. Она была обладательницей этого смысла и оттого казалась сильнее и значимее. «Не надо плакать... Не надо!» – повторил он про себя и стиснул зубы.
– Пойдем! – вдруг резко поднявшись, сказала Катя. И Олег заметил, каким усилием воли она поборола свои чувства.
 
А до отъезда решили сходить к фонтану. Время еще оставалось.
Они стояли у фонтана близко-близко, укрываясь одной курточкой. Олег держал Катю за талию. Перед глазами переливалась вода цветами радуги, звучала музыка, рядом суетились молодые и пожилые люди, некоторые смотрели на них, на Катю особенно. Но они стояли, ни на кого не обращая внимания. И не только музыка заворожила их, но и близость друг к другу, ощущение драгоценного рядом, ощущение мимолетности времени и скорой разлуки.
Все перемелется – мука будет. А может быть – мука? Кто его знает! Только миг настоящей жизни гораздо выше ценой, чем мечта о прекрасном будущем.
Мысль, что он пока не любит Катю в высшем значении этого слова, точила его сердце. А это  значит – возможен вариант отторжения. А это значит – вранье перед ней, перед людьми, перед жизнью, в конце концов.
Неслыханная потребность в незаурядной любви всегда жила в нем. Любить обыкновенную девушку – не его удел. Любить можно только мечту или ангела, то есть то, что хранит в себе таинственность, что обещает сверхмногое. А Катя была близка к его мечте. И разве это – плохая потребность? Почему то, что возвышенно, плохо? Почему то, что заурядно, правильно? Разумеется, не небо кормит, а земля. Но к чему же тогда небо?
Стоя у фонтана-цветомузыки и до конца оттягивая момент ухода, он думал так, или по-другому – не важно. Он знал только, что скоро ему будет пусто и плохо. И понимал также, что прощание будет не совсем искренним, потому как чувства его еще не до конца правдивы.
Что-то случилось с ним в эти годы. Что-то утратил он. Он не мог ощутить себя живым человеком, как ни старался... А Кате, конечно же, нужны человеческие слова, человеческие чувства. Он понимал это, но не чувствовал. Хотел, но не мог.
Они побежали по какой-то улочке, которая неожиданно свернула в сторону от вокзала. По свердловскому времени было около двенадцати ночи. А надо было еще взять рюкзак в камере хранения, найти поезд и вагон – время-то они все-таки оттянули. Выскочили на перрон за пять минут до отправления поезда.
Олег взял Катю за плечи, она доверчиво прильнула к нему. Прижался щекой к ее щеке, нашел губы. Ее никто не целовал раньше! Он понял это. И этот поцелуй значил сейчас гораздо больше, чем какие-либо другие. Он был как дыхание жизни, как сама жизнь, как прикосновение к ее девственной чистоте.
Поезда с двух сторон, группы провожающих у соседних вагонов. Фонари. Ночь. Вокзал. Запахи гари и мазута. И звезды на небе. Все так необыкновенно жизненно и правдиво. Все как из лучшего сна, от которого надолго остается ощущение печальной радости.
Они замерли, прижавшись друг к другу, беззащитные перед лицом судьбы, перед жизнью, перед этим железным чудовищем, подобно дракону, разлучающим людей.
«А что если посадить ее в поезд? – мелькнула сумасбродная и совершенно нереальная мысль – до боли нереальная! А что, если остаться? Но на какой срок? Ни то ни другое невозможно! Какая несправедливость!»
Невозможность что-либо изменить была мучительна. Им нельзя быть вместе, более того, они вынуждены жить в разных городах, тысячью путами удерживающих их. Счастье было рядом, но в то же время - бесконечно далеко. За годами, за горами, за синими лесами. И было ли оно там – кто скажет. Верь не верь, но жизнь диктует свое. Любишь не любишь – все на весах времени. А это довольно шаткие весы – столько случайностей и неточностей в них.
«И почему я так беспомощен? Я ведь должен что-то сделать сейчас, что-то важное сказать ей» – подумал он.
– Я приеду -- через несколько лет, – произнес Олег, – я увижу тебя, увижу обязательно. Только, прошу, оставайся такой же, какая есть. Ладно?
– Ладно.
– Нас не сможет разлучить этот поезд, я буду помнить тебя, буду писать.
– Да…
–  Катя, Катюша...
Катя не выдержала, слезы потекли из ее глаз. Они целый день подкрадывались – и вот…
– Я не могу больше! – воскликнула она, и, резко повернувшись, побежала по перрону.
Сквозь толпу. Сквозь вокзальные сумерки. Сквозь время. И только в желтом проеме дверей, ведущих в подземный переход, как-то неестественно мелькнула ее высокая фигурка с разбросанными руками, да так и застыла в его памяти.

Письмо последнее

Привет! Кажется, вопрос поставлен следующим образом: кто, что, где я? Отвечаю: окончила художественное училище, работаю, пишу, но больше для души. Отпуск мне не светит, поэтому  только: суббота, воскресенье. Но – зачем? Я, откровенно, не хочу, но если такая трагедия... Ты меня просто не узнаешь – нет, не внешне, на физиономию тот же ребенок, хотя и влезла на шпильку: 9 см + 170 – посчитай. Я очень изменилась, это ты должен понимать.
Я не люблю тебя. Впрочем, я никого не люблю. Прими как факт.
Катя.

Вот и все из того, что было настоящего в его жизни.