Закукорки

Вид ребятишек, безмятежно плывущих над взрослой суетой на отцовских плечах, всегда действует на меня умиротворяюще (если, конечно, родительская поступь тверда). Что может быть надёжнее такого восседания, увлекательнее такого обзора, когда любопытство смешано с непроизвольным чувством превосходства?
…Не помню, чтобы папа когда-нибудь носил меня таким образом (он называл это: «на закукорках»). Наверное, на то были вполне объективные причины: я росла весьма упитанным и неуклюжим ребёнком. Кроме того, видимо, даже моё обычно заторможенное (приятнее считать - задумчивое) состояние не гарантировало моей безопасности. Поэтому когда мы с папой переходили дорогу, он не просто брал меня за руку, а захватывал мою кисть особым способом – «замочком», при котором его мизинец огибал моё запястье, фиксируя ладошку. Это делалось на случай, если на проезжей части мне вдруг взбрело бы в голову рвануться и побежать. Трудно представить обстоятельства, при которых я могла отважиться совершить подобное, но родительское воображение в этом плане было явно богаче моего.
А посидеть на шее наверняка хотелось бы… Может, тогда не стал бы преследовать по жизни страх высоты, списываемый на счёт проблем с вестибулярным аппаратом. Этот аппарат, конечно, можно было бы закалить и другими способами. Например, использовать меняющиеся жилищные условия. Ведь когда мы переезжали с квартиры на квартиру, то всегда поднимались на этаж выше по сравнению с предыдущим. И я выходила на балкон – со всё усиливающейся  дрожью в коленях.
Когда мы добрались до четвёртого этажа, остановившись на этой отметке, я уже была школьницей. Стояла зима. В пустой ещё квартире было гулко, и я умудрилась заплутать в лабиринте комнат (этот факт навсегда остался загадкой – квартира имела самую примитивную планировку и ничтожный для четырёх комнат метраж). В поисках двери в коридор, я вышла в комнату с незапертым балконом и ступила на него. Вид с балкона мне, с четырёх лет 2 раза в год наблюдавшей облака через стекло иллюминатора, показался от страха видом с высоты птичьего полёта. Коленки не просто дрожали – в них пробрался холод и растеклась парализующая слабость. Казалось, сейчас я помимо собственной воли катапультируюсь головой прямо в сугроб. Пришлось собрать волю в кулак и спасаться, ввалившись через высокий приступок обратно, на пахнущий свежей краской комнатный пол. Тут же нашлась и потерянная дверь в коридор.
Но высота всё-таки была взята.
Мой практически отшельнический образ жизни (если можно сравнить с отшельником ребёнка из многодетной семьи) с переездом на эту квартиру резко изменился. До школы, опекаемая бабушкой, я никогда не играла с другими детьми, а время, свободное от еды, прогулок за ручку и папиных уроков английского, проводила за чтением (к четырём годам мне волей-неволей пришлось освоить грамоту) и рисованием. В первом классе бабушка носила за мной портфель, не позволяя утруждаться – я считалась ослабленным ребёнком. Состоявшийся в то время пробный визит к девочке из соседнего дома успехом не увенчался. Наверное, я опять заболела, и было решено, что с меня хватит неизбежного контактирования в школе…
К концу первого класса жизнь дала о себе знать двумя самыми непостижимыми событиями. Родилась сестрёнка, а бабушка умерла. Пришлось второй класс начинать в школе попроще,  зато поближе: сопровождать меня стало некому. По большому счёту это мало что изменило в моей жизни, пожалуй, одиночество только усилилось. Правда, самостоятельные пешие прогулки немного поднимали меня в собственных глазах, в остальном же я была о себе очень незавидного мнения.  Помню, как вернувшись из школы, стоя в залитой солнцем комнате, я увидела своё отражение в зеркальной дверце шкафа. И с не по-детски трезвой обречённостью подумала о том, что путнего от меня ждать нечего…
Но пришла следующая весна, состоялся переезд, и едва был освоен четвёртый этаж и первые уроки в новой, опять сильно продвинутой, школе, как в наш дом незвано заявились двое. Заявились, чтобы дружить со мной.
Эти двое и вывели меня в народ. Я бы даже сказала – в люди. Они же создали мне условия для начала долгой борьбы с собственными страхами. Их звали Женька и Мишка, но это были настоящие Толстый и Тонкий. Один жил этажом выше, другой – в соседнем подъезде. И оба были младше меня. Почему они решили, что их третьим спутником должна стать именно я, так и осталось для меня загадкой. Вероятно, это был перст судьбы.
Набор высоты начался с экскурсий по чердакам. Мне кажется, я была в каком-то чаду открытий – не кладов, а нового пространства жизни. С чердаков мы спускались, чтобы подстеречь во дворе девочку из углового подъезда и за что-то проучить. Мальчишки, очевидно, имели к ней свои мальчишеские претензии: она была хорошенькой, опрятной, с потрясающей красоты и длины косой. За эту косу Женька с Мишкой её и тягали. Даже я, сдаётся, однажды приложила к этому руку, движимая не столько чувством солидарности, сколько личными соображениями. Ведь девчонка была, кроме прочего, задавакой и ябедой. Она сразу поднимала визг, на который стремительно реагировали её дедушка и бабушка (так, втроём, они и жили). Причём бабушка ругалась, а дед носился за мальчишками с палкой по двору. Но мне почему-то соучастие сходило с рук.
Новая школа находилась через дорогу, и в нашем дворе жила половина класса. Поэтому новые друзья, привив мне навыки групповых взаимодействий, скоро отошли в тень, а я успешно влилась в дворовое сообщество одноклассников. Так разом нахлынуло всё, от чего меня тщательно оберегали первые 8 лет жизни. Недаром ведь говорят, что положенную меру синяков и ссадин получает каждый, и тот, кто не уложился в детские годы, «добирает» порцию уже во взрослой жизни. Я уложилась - со свистом. Прыгала с гаражей, летала с деревьев, умудрилась даже, оставаясь по-прежнему неловкой, свалиться в лестничный пролёт с перил второго этажа.
Прыгать с гаражей было страшно. Очень. Они стояли в нашем дворе – плечом к плечу, разнокалиберные, повыше и пониже. Засчитывалась, конечно, любая высота, но всех почему-то привлекал самый высокий. И я не могла отстать. Снега наметало много, но мне его всё равно казалось недостаточно для безопасного приземления. Однако движущая сила была серьёзной. Не стадное чувство, не желание быть «не хуже всех» понуждало меня к преодолению. Тут шла борьба с собой, выковывание чувства собственного достоинства. И я летела кулем в хрустящие сугробы, успев посвятить прыжок любимой учительнице.
А учёба между тем шла ни шатко, ни валко. Окончательно всё расклеилось к восьмому классу. Я и так-то не пропускала ни одной болячки, но тут и вовсе разразилось какое-то масштабное воспаление лёгких. И меня отправили … отдыхать. Вот так просто сказали: «Гуляй, девочка!», в то время как одноклассники дружно готовились к штурму первой крупной школьной высоты – сдаче экзаменов и получению аттестата. Эта вольница стала для меня не отдушиной, а настоящим крахом личной жизни, ведь я разом лишилась уже распробованной прелести существования в коллективе сверстников. Друзей стремительно уносил водоворот событий, мне же оставались уединённые занятия детства – рисование и чтение. Увы, читала я по-прежнему беспорядочно и отнюдь не ту литературу, которая компенсировала бы мне пробелы в школьных знаниях. Так что к новому учебному году пришлось подойти со жгучей тоской от самых тягостных предчувствий. Всё было не мило: новый класс, новая классная (вместо прежней, любимой), практически новые (смотри – хорошо забытые) предметы… Я начала сбегать с уроков, прячась на школьном чердаке, списывала, сгорая от стыда, и сдружилась с такой же неуспевающей девчонкой. Она тоже жила в моём доме, роднила нас и общая дата рождения, но этим точки пересечения исчерпывались. Её старший брат отбывал наказание, а старшая сестра уже была замужем и имела ребёнка. Именно визит к этой замужней даме и встряхнул меня, пробудив от губительного оцепенения. Собственно, ничего страшного не произошло. Просто я вдруг увидела, очень близко и отчётливо, совершенно другую жизнь, поразившую какой-то вопиющей духовной скудостью. Меня в миг разодрала тоска, показалось, что я уже погрузилась на дно этой жизни, втоптав в её вязкий ил все и без того скудные шансы на лучезарное будущее. С тех пор я вышла на тропу войны с хандрой. Конечно, это громко сказано – боец из меня был ещё тот. Но настольная книга про Гулю Королёву «Четвёртая высота» всё сильнее жгла глаголом моё совестливое сердце. Ведь Гуля тоже скатывалась в своё время на двойки. Правда, её учёбе мешало довольно эффектное обстоятельство – она снималась в кино. Но хлам на столе у Гули, сдавалось мне, был один в один такой же, как и у меня. Она смогла однажды, легко встав и затянув с утра «Не спи, вставай, кудрявая», навсегда покончить с этим хламом. Я же бросалась на штурм своей территории, может быть, с не меньшим энтузиазмом, но точно с менее эффективным результатом. И всё-таки, похоже, источаемая мною энергия сопротивления хаосу начала плодоносить. Вдруг стали востребованными мои способности в рисовании – мне даже доверили должность оформителя в общешкольной газете. Вот уж когда я  смогла утолить свою печаль по поводу отлучения от любимой учительницы! Праздничный мартовский номер стенгазеты был мною украшен дорогим портретом. Живописала я по фотографии, сходство, скорее всего, было весьма отдалённым (во всяком случае, никто меня не изобличил), но мне заметно полегчало. Женское лицо, утопающее в россыпи мимозы, чуть ли не месяц улыбалось со стены около учительской, а я, проходя мимо, с самым невинным видом удовлетворённо «давила косяка». Конечно, экзамены я переползла без триумфа, однако кризис разрешился в мою пользу. Выдернув ноги из ила, я упрямо поползла вверх. И уже в девятом классе всё дивно переменилось, как по мановению волшебной палочки – появились друзья, пятёрки, успехи. Вот только мальчики больше никогда не приходили звать меня дружить, но это, как говорится, уже тема для совсем другой истории…