У подъезда

И. Левин

         У  ПОДЪЕЗДА
                (Песни нашего двора)

      Таисия Францевна Накибуклина подошла к дивану, угрюмо полюбовалась на храпящую помидорную ряху мужа, с которым прожила тридцать семь лет, положила на неё подушку в засаленной розовой наволочке и всем весом навалилась сверху. Когда муж перестал хрипеть из-под подушки, сучить ногами и обмочился, Таисия Францевна заперла  обшарпанную коричневую квартирную дверь, рядом с которой вместо звонковой кнопки из стены торчали  два проводка, и вышла на улицу – надо было как-то сообщить людям о случившемся.
 
На улице, за раззявленной дверью подъезда хрущёвки, с навесом, подпёртым, чтобы не обвалился, двумя ржавыми толстенными трубами, бесновалось ослепительное майское утро. Народу особо не было, только мелкие пацаны гоняли в футбол на утоптанном месте посреди двора. Двоих Накибуклина знала – толстый бородатый сосед из третьей квартиры, тот, что вечно возится в гараже за домом со старыми «Жигулями», уверял, что они у него как-то спёрли ключи от машины и называл за это «ворятами» - те, впрочем, не обижались, тем более, что он же их иногда и катал. Можно было бы сказать им, да не подойдут они – Таисия Францевна вечно орала на них, чтобы не лазили под окнами, и «ворята» её боялись. А ещё больше боялись её мужа, пока был жив. Как-то раз, особенно сильно напившись, он собрал вокруг себя во дворе всех местных женщин, в том числе и мамаш этих ворят, молодых, но уже обрюзгших девок, и вопил, надсаживаясь: «Бабы! Дуры! Знаете, зачем человеку нужен язык?» «Не знаем!» - отвечали бабы, давясь со смеху, но внешне очень почтительно. «Не знаете? Так я вам скажу! – гремел  Накибуклин – Язык нужен человеку для того, чтобы держать его за зубами!». «Ворята», которые были тогда помладше, помнится, жутко испугались, схватили накибуклинского кота Барсика, вышедшего как раз погулять, и спрятались с ним в глубине двора в брошенном строительном вагончике, а вышли только часа через полтора, когда Таисия Францевна уложила натрудившего глотку супруга спать. И кота запихнули домой прямо через форточку, благо первый этаж здесь низкий. Нет, ворятам она не скажет.

В дорогом костюме с иголочки, в золотых очках, с кожаной папкой под мышкой, весь излучая благополучие, вылез из-за руля джипа с тёмными стёклами рыжий Воняев с пятого этажа. Кивнул Накибуклиной – вежливо, но с тщательно замаскированным и оттого ещё явнее проглядывающим презрением. Зашёл в подъезд. Работает Воняев в какой-то фирме самым главным, даром что такая фамилия. Недавно они купили квартиру в элитном доме по соседству и съехали всей семьёй, но и здешнюю продавать не стали – кто-то из Воняевых, кажется, младший сын, по прописке остался в ней, чтобы, если хрущёвку вдруг будут сносить, получить бесплатно новую хорошую жилплощадь. А пока пускают квартирантов – то хохлов, то хачиков, то киргизов. Пошёл, наверное, Воняев деньги с них получать. А какая шпана был, когда эти дома заселяли, вспомнила Таисия Францевна. Нет, Воняеву она тоже не скажет.

После Воняева вышел из подъезда Саша-интеллигент. Когда-то этот Саша правда был интеллигентом, работал врачом на «Скорой», потом стал закладывать за галстук – сначала с коллегами после дежурства, потом, видимо, уже и на дежурстве,  потом, когда выгнали с работы и ушла жена, уведя дочку - с окрестными алкоголиками,  в том числе и с ныне покойным накибуклинским благоверным. Последний, собственно, и прозвал его интеллигентом, за то, что упившись, Саша имел обыкновение заявлять (будучи, наверное, в чём-то недалёким от истины): «Всё равно я глубоко интеллигентный человек». Накибуклин, бывало, Сашу всё подкалывал, как в «Калине красной»: «Ну, что, интеллигент, ботинки не жмут?» - на что Саша отвечал ему, как и следовало по сценарию: «Нет, у меня, знаете ли, другая беда: ноги сильно потеют!». Внешность Сашина становилась всё менее интеллигентной: потёртая, засаленная джинса, тяжёлое, обрюзгшее лицо, нечесаные сальные патлы;, а работал он теперь грузчиком. Посмотрел на Таисию Францевну обычным своим сомнамбулическим взглядом сквозь очки с треснувшим стеклом и дужкой, примотанной грязненьким лейкопластырем, и пошёл прочь от подъезда, загребая длинными ногами в стоптанных кроссовках – долговязый, тощий, козлобородый, похожий на Дон-Кихота, и всё равно, как ни спился, оставалось в нём что-то прямое, честное, такое, чего нет, не было и никогда не будет, например, в благополучном Воняеве. Нет, Саше она тоже не скажет.
 
Тут и появилась на улице местная достопримечательность – сумасшедшая девка. Про таких почему-то всегда говорят «городская сумасшедшая», хотя в сельской местности, с учётом тотального пьянства и полного отсутствия медицинской помощи, их не меньше. Из всех местных «городских сумасшедших», которых ещё несколько лет назад шаталась среди окрестных пятиэтажек целая команда, девка эта осталась теперь последняя – остальные все куда-то делись. Канул неизвестно куда «чтец-декламатор» - молодой парень с тонким, одухотворённым лицом, который бродил по дворовым тропинкам, бормоча что-то так складно, будто репетировал монолог для театра, только ни слова не понять было. Говорят, убили из-за квартиры. Безобидного дурачка Мишу Прыгина, который мог спустить прилюдно штаны, если его угощали конфеткой, родители перестали выпускать из дому после того, как окрестные пацаны (кто – так и не дознались, Таисия Францевна не особенно удивилась бы, если бы оказалось, что те же «ворята») подговорили его положить осенним ненастным вечером на трамвайные пути толстенную доску, и набитый разогнавшийся вагон сошёл с рельс, слава Богу, хоть не перевернулся. Ещё одного толстого парня, который всё сидел в сквере между пятиэтажек в инвалидном кресле в окружении древних старух, задрав в небо лоснящуюся бессмысленную морду с белыми глазами и оскаленным ртом, в котором не помещался язык, после смерти той старухи, которой он доводился внуком, сдали в дом инвалидов. А девка пока осталась.  С этой девкой история особая. Когда Таисия Францевна была помоложе, не так поддавала и работала в местной школе сначала учительницей русского и литературы, потом начальных классов, а потом уборщицей, она знала, что девка эта (тогда не девка, а девочка) была отличницей, красавицей, пионерской и комсомольской активисткой и так далее, всё как тогда полагалось. Таисия Францевна почему-то была уверена, что судьба девчонке уготована лёгкая и счастливая. После школы девчонка поступила на философский факультет университета, и прямо оттуда после сданной на отлично первой сессии её и увезли на «Скорой» в психушку – знакомые учителя тогда говорили «перезанималась», хотя Накибуклина была другого мнения: нормальный человек перезаниматься, наверное, не в состоянии, просто болезнь дремала в этой девчонке, ждала своего часа, а после сессии, по принципу «где тонко, там и рвётся», вышла на поверхность. Так или иначе, вернувшись через полгода, девчонка стала другим человеком. От былой красоты не осталось и следа, лицо её исказилось прилипшей, как маска, злобной гримасой и было теперь костистое, страшное, зубы жёлтые, торчащие, как у Бабы-Яги, глаза остановившиеся, с шафрановыми белками. Теперь она вечно ходила по двору, нося что нибудь в руках – ветки, книжку, всякий мусор – в той позе, в какой знаменосец носит знамя, и всё что-то бормотала – в основном нецензурщину. Как-то Накибуклина видела, как девка, жутко вытаращив  безумные глаза, кричит проходящему мимо мужику: «Ты что с такой агрессией?» - очевидно, её научили этой фразе в психбольнице. Потом девку увозили в психушку ещё и ещё, сроки лечения  всё удлинялись, визиты домой, соответственно, укорачивались, так что теперь дома она почти не бывала, да и то, по слухам, родители, когда забирали её из больницы на выходные, на ночь задвигали её комнату шкафом, чтобы чего не натворила. Несколько раз из окон той квартиры (на пятом этаже, между прочим) вылетали и шмякались с жутким грохотом на тротуар стулья, горшки с цветами и прочая домашняя утварь.
      
        «Вот кому расскажу. Это всё равно, что в могилу шепнуть» - решила Накибуклина и поманила девчонку пальцем, рассчитывая, что та подойдёт. Но сумасшедшая подходить не стала. В этот раз она носила в качестве знамени красно-золотой полиэтиленовый пакет «Мальборо». Растянув этот пакет в руках, загораживаясь им от Накибуклиной, как щитом, девка долгую минуту пристально, сощурившись, рассматривала Таисию Францевну, наклоняя всклокоченную грязную голову то вправо, то влево – и вдруг маскообразное лицо её перекосилось непередаваемым ужасом, она скомкала своё знамя, швырнула им в Накибуклину, уперлась в неё рукой с вытянутым указательным пальцем, став на миг похожей на красноармейца с плаката «Ты записался добровольцем?» - и жутко, пронзительно закричала…