Француженка

Эпиграф:

"Да, я что-то добываю из нее, - думал он, - из нее что-то переходит в меня. У сердца, вот здесь, начинает будто кипеть и биться... Тут я чувствую что-то лишнее, чего, кажется, не было... Боже мой, какое счастье смотреть на нее! Даже дышать тяжело". © Иван Александрович Гончаров «Обломов»

Ему нравились её песни. Её голос. И внешность. Всё в ней было так ладно сплетено. И талант, и французский грубоватый юмор и беззащитная хрупкость тела. Глаза — лани. Нос выглядит сломанным, но это не фатально. Скулы как у подростка — резкие, бледные с впалыми щеками. Полуулыбка, вопрошающая несмело: «Вы меня любите? Вы всё ещё хотите моих песен? Ну давайте смелее, попросите меня спеть...»

Бледная кожа, тёмно русые волосы. Совсем не красавица. Но в ней было нормандское очарование. Некоторая скованность — провинциалки, и наигранный шарм — светской львицы. Она была королевой, и соседской девочкой одновременно. Острая. Если описать её одним словом. Выпирающие острые ключицы, локти, коленки, как спички. Серенький воробышек — жадный до внимания зрителей. Пусть в зале будет всего один человек. Она и ещё кто-то, то она споёт с тем же пылом, как спела бы для тысячного стадиона боготворящей её публики.

Олимпия — покорённый помост. Зрители давно вылепили её из бронзы и поставили в центре на Монмартра. Но она каким — то чудом вырвалась из скорлупы памятника. Оцарапанная в кровь. Такая маленькая и худенькая. Но живая. С душой война и менестреля. Такой она предстала предо мной в тот вечер. О чём она пела? О любви конечно. Все её песни как горные ручейки стекались в один мощный поток, который нёс вниз в ущелье к могучему водопаду. Песнь о любви. О том что было для неё болью и не взятой вершиной. От того голос её становился всё хриплей и депрессивней.

Но бывали всплески безграничного счастья. Взаимного счастья. И эти волны нежных эмоций взрывались с такой силой, что зрители тонули в них, и спасались чудом из безвоздушного пространства горя и печали, они тянулись к ней, взирая из под воды на её влекомый образ, и когда грудь уже разрывалась от боли и в лёгких не осталось воздуха, они вырывались из безвоздушного плена и не могли надышаться. Люди ползли по песку спасённые и счастливые. Но затем новая волна тяжёлой печали, смывала их обратно в бездну и растворяла в вечной космической грусти, но им и это было счастье. Смерть и жизнь — манящие и пугающие стихии этого мира.

И этим миром на земле была она. Другие дышали и замирали от других миров. Миров так много. И счастлив тот, кто не зависим ни от чего, ни от кого. Кто всегда знает чётко время, день, месяц. Такие люди, опаздывая на деловые встречи, мысленно погибают. И когда их прощают, и усаживают со всеми за стол, для обсуждения новой миссии, захвата, усиления, манипуляции и власти над чем либо, лишь только тогда они возрождаются, как вулкан Этна, готовые сварить в своей лаве всех конкурентов, в один назначенный день. И в этот момент. В их сердцах. Зелень шумящих дубрав, и зелень шуршащих купюр поют в унисон.

Но сейчас весь этот циничный мир не существует. Она поёт ему. А он слушает. Он восхитительно красив. Со стороны это видно. Его пылающий румянец. В этом летнем полутёмном зале. Детская улыбка застыла на его губах, при виде своей мечты. Его глаза смотрят на неё? Его глаза смотрят в её душу. Насквозь. И отражаясь в её голубых глазах, его любовь возвращается к нему, ещё более мучительная и властная. Затем волшебство пройдёт.

Но на кухне запивая сухой бутерброд холодным чаем и грызя кусок рафинада. Он всё ещё будет вздыхать и удивляться. Отчего столько счастья и грусти лишь ему одному? Он включит телевизор — но там её нет, там смерти и дефолт. И в город не завезли сахар. Батареи перестали греть, хотя уже ноябрь. Концерт прошёл уже много месяцев назад. И «обломовская болезнь» начинает точить душу и тело. Но вдруг проходя мимо телевизора он видит её!

Бледное лицо, впалое, скуластое и её глаза. Её глаза трудно описать. Они такие искушёно- наивные, и губы словно в капризной усмешке взирают на него. Губы его француженки. И неважно что уже очень поздно, и что он собирался уже давно лечь спать. Он сел. Включил её концерт на DVD. Совершил заплыв за грани бессилия. И передо мною уже сидит Штольц, который и сахар закупит на всю зиму. И сходит и уладит проблемы с отоплением. И пойдёт в праздничную ночную смену на дежурство 31 декабря. И именно там встретит одинокую и скромную девушку. И влюбиться в неё. И она естественно ответит ему взаимностью. Она будет понимать его и не упрекнёт за то, что он часто останавливается перед ликом святой для него женщины.

Перед фото в рамочке с её автографом. Фото знаменитой француженки и ошарашенного паренька. Робко обнимающего её за плечи. Это именно то фото, с того летнего концерта, который она давала в их провинциальном городишке. Кажется он не религиозен, но это только на первый взгляд. Любить её — значит опорочить. Растворяться в ней как в Боге — слишком смелое заявление. Но это так и есть. Просто так хочется жить. И чтобы она жила, и весь мир и его обитатели. Но ждать до Нового Года ещё целый месяц. А так как хочется уже сейчас изменить свою жизнь.

Так зачем сидеть дома, когда можно надеть свой старенький пуховик и выбежать во двор? И удивится, ведь сегодня такая прекрасная ночь. Подул снежный вихрь, бросив в лицо паутинки мягкого снега, который тут же растёкся по огненно-жаркому лицу струйками воды. Какое счастье поднять уставшие от монитора глаза в сине-чёрное небо, где звёзды молчаливо мерцают. Как в детстве. Мир снова стал простым и ясным.

Зачем стоять и ждать. Нужно бежать. Немедленно. Под ногами всё быстрее и быстрее слышится капустный хруст, впереди сверкает всеми цветами радуги девственный снег. Мимо мелькают остановки, машины, одинокие люди несущие ёлки в свой дом, мигает реклама над опустевшим супермаркетом. Огни ночного города радовали так, как никогда до селе. Это был катарсис. Осознание того, что сейчас совсем не нужно анализировать или волноваться по пустякам. Надо просто бежать. Почувствовать вновь, уже позабытый мощный стук своего сердца. Впереди занимался восход. Наступало утро. Скоро начнётся новый день. Новая жизнь.