Оглянуться назад. Часть вторая. Глава восьмая

                ГЛ.8 НОВЫЕ ИСПЫТАНИЯ


              Что  там в Евангелии говорится о кресте,  который якобы каждому дается «по силе его»?  Получается, Всевышний посчитал мои и мамины хрупкие плечи достаточно крепкими для новых испытаний? Вот спасибо!
               Маленькая,   больная  и худенькая мама все еще лежала в хирургии после операции на желудке, а я – с поломанной ногой в другом здании больницы. Ей решили не говорить обо мне, чтоб не волновать. Но маму трудно было обмануть. Она-то знала, как я люблю бегать к ней в палату с разными новостями!
             – Почему Люся не приходит? – волновалась мама.
             – Уроков много задают, – врала честная Ната. – Мы ее не пустили.
             На второй день после возникшего подозрения, что уроки меня бы не удержали дома,  маму навестили сотрудницы. И одна из их ляпнула:
             – А как там у Люсеньки дела? Ножка срослась?
             – Какая ножка, что случилось?! – схватилась мама за сердце. – Я так и знала!
             Под вечер она  уже пересекала больничный двор, чтобы попасть в ортопедию. Ее появление вызвало во мне бурную радость. Как же я по ней соскучилась! Как мне не хватало именно мамы, которая в трудные минуты  становилась деловой, собранной, вроде бы на себя не похожей. Она никогда не сюсюкала  с детьми, внешне была строгой и не всегда улыбчивой! Совсем не похожей на ту, что дома легко обижалась на всех, плакала и даже уходила куда-то после ссор с папой, пугая нас с Лялькой. Но стоило кому-то заболеть или попасть в беду, как она собиралась с духом и оказывалась сильнее всех и даже прагматичней.
             – Ты выписалась, мама? Ты уже выздоровела?
             До этого было далеко…
             Она меня обняла, села рядом, но тут же поднялась – проверить мое хозяйство в тумбочке. Конечно, там не хватало необходимого для больничного существования.
             Утром следующего  дня тумбочка была упакована предметами туалета (салфетки, полотенца, посуда), баночками  с любимым вишневым вареньем, сухариками  с изюмом – на случай, если проголодаюсь.
             Папа  обычно голову не ломал над тем, что мне принести поесть, таскал булочки с маслом и компот из сухофруктов, Ната – книжки, карандаши и альбом для рисования.
             Мама перезнакомилась со всей палатой и каждому  чем-то помогла.  Уже на второй день все ее звали к своей койке, словно она тут была приставлена нянькой.
             – Александра Михайловна, подойдите ко мне!  Вы можете письмецо отправить в село?
             – Александра Михайловна, вы можете мне купить…
             И так далее. А она сама еле на ногах держалась от слабости. Но никому не отказывала – из этих, лежащих на вытяжке, поломанных, загипсованных.
             Мама тут же подружилась с врачами и сестричками в отделении, словно  здесь и работала. И ко мне  все  теперь относились с особой нежностью.
             Через несколько дней я уже бодро скакала на костылях по палате и коридору, рискуя сломать себе вторую ногу на скользком плиточном полу. Костыли часто разъезжались в стороны.
             Женщины в палате меня любили, называя актрисой за комические сценки в моем исполнении и за  песни. Привыкнув к окружению, я уже не стеснялась – пела репертуар моей старшей сестрички, то есть довоенные танго о любви. Приходили дворовые подружки с гостинцами и девчачьими секретами. А я  просто купалась в этой атмосфере внимания к моей персоне.
             Конечно, хотелось домой. Только Судьба распорядилась иначе: рентгеновский снимок показал, что нога срослась неправильно,  да еще и стала короче. Пришлось ее ломать заново, потом вправлять и вытягивать…
             Что такое наркоз, я хорошо запомнила после операции аппендицита. Маска с хлороформом на твоем лице – и тогда кажется, что тебя  душат, насильно привязав к столу!
             В операционную меня заманили под видом очередной перевязки, но уже по дороге туда я сообразила, что обманывают! И страстно запротестовала:
             – Только не надо наркоза! Я хочу под местным наркозом! Ну, пожа-алуйста!
             - Люсенька, – говорил врач, на  этот раз пожилой и опытный, как потом уверяла мама, – мы просто снимем гипс и посмотрим, как ножка срослась! И никто тебе не будет давать наркоз!
             – Зачем вы меня привязываете?! – вопила я,  возмущенная коварством врачей.. – Сделайте укол! Хочу под местным наркозом!
             – Грамотная какая… Да никто тебя не тронет.
              И тут же – маска на лицо!
             – Считай: раз, два…
             И каким же тяжким было пробуждение! Голова трещит, рвота выворачивает желудок наизнанку, боль в ноге нарастает... Мама с поджатыми губами молча вытирает мне рот, гладит по голове, потом шепчет:
             –   Потерпи, тебе сейчас сделают укол, станет легче. Не буди больных...Все уже спят.
             Оказывается,  уже вечер.
             –   Мне ногу отрезали? – шепчу я, чуть оправившись от тошноты.
             –   Глупая, – возмущается медсестра, возникшая со шприцом в руке, – подставляй руку.– Тебе просто перевязку сделали.
             –   Вы все врете! Мне делали операцию!
             –   А ты смотри – гипс свежий, нога на месте!
             –   А наркоз зачем давали?!
             –   Какой наркоз? Тебе приснилось, – продолжает вдохновенно врать сестричка.
                Утром я осмелилась взглянуть на ногу. Та была в лодыжке два раза больше, чем до операции. Уже позднее я узнала, что через кость была продета спица , и гипс скрывал ее.
             Как получилось, что и опытный врач не сумел справиться с задачей? Уж очень сложным  оказался перелом...
             А  через месяц  очередной снимок показал, что нога... кривая. И меня снова повезли в операционную.
             На сей раз операцию делал молодой врач – и успешно.
             Несколько месяцев я провела в больнице, но мне теперь позволили на выходные уходить домой. Я бойко скакала по двору на своих костылях и даже выходила на улицу, вооруженная ими. Больше  я не боялась мальчишек, да только нападать на меня никто не собирался.
             Ах,  какое это было прекрасное время! Все с тобою ласковы, все с тобою возятся, мамины сотрудники таскают гостинцы бедной калеке, девочки в рот заглядывают – слушают мои байки про «страшную больницу», где я прописалась на  несколько месяцев. Прямо хоть не расставайся с костылями!
             Особенно хорошо дома – никто не заставляет мыть посуду или подметать. Не будешь же работать, прыгая на одной ножке? То-то! Пусть  теперь Лялька вытирает пыль с подоконников и помогает папе борщи да каши готовить! И  в погреб мне нельзя лазить – там же лестница крутая!
             Холодильников не было после войны ни у кого.А общий погреб в подвале дома был  глубокий, сырой и темный. Во время войны здесь прятались от бомбежек. А сейчас там у каждой семьи было свое место вдоль стен.  В летнее время сюда выносили кастрюли с борщами и всю еду,  что боялась тепла. Спускаться по ступенькам вниз с кастрюлей в руках –  для этого требовалась ловкость и сноровка. Ведь надо было преодолеть две крутые лестницы, не держась за перила! И не один раз в день. Еду в жаровнях и кастрюлях  сначала ставили, потом выносили, потом снова возвращали.
             А еще в погребе было страшновато. В темных углах чудился детям кто-то затаившийся...
 
             Если ребенок часто болеет, есть опасность превратиться в хроника. Уж очень много поблажек получает бедненький  страдалец от окружающих! Находишься как бы в центре внимания, которое как-то естественно начинаешь узурпировать.
Что меня спасло от такого перекоса? Страсть к чтению и природное чувство справедливости.
             Быть справедливой получалось не всегда, но борьбу за нее я вела с детства. Всем всего должно перепадать поровну! Этот девиз здорово осложнял жизнь, но зато не давал распускаться эгоизму. В книжках для детей всегда побеждала справедливость, во взрослой литературе – наоборот, побеждало зло. Гибли хорошие герои, злодеи торжествовали, а мне так хотелось доброго конца! От жалости к несчастным героям сердце мое разрывалось на части. Я рыдала, негодовала, одних удивляя такой силой сострадания,  других раздражая. Когда эмоции  захлестывают, а характер еще не сложился,  легко стать истеричкой.
            Думаю, у меня был трудный характер. В обществе чужих людей я робела, терялась, зато в родных стенах сильно портила нервы родителям. То капризничала, то грубила, то плакала. С Лялькой ссорилась и даже дралась. Ведь сестренка только с виду была куколкой, а в состоянии обиды даже кусалась и царапалась.
            Жизнь каждого члена нашего семейства не занимала меня так, как до  и во время войны. Слишком много физических сил уходило на болезни. Я ведь умудрилась до двенадцати лет пять раз побывать под общим наркозом, полежать в четырех больницах и много времени провести в поликлиниках, куда меня водила мама. Я же состояла на учете у фтизиатра!
            А впереди меня поджидала болезнь совершенно неожиданная, вроде бы с неба свалившаяся…

продолжение  http://proza.ru/2011/02/12/1439