Кабыздох

1.
Погода была не подарок. Моросил мелкий, а потому ещё более противный холодный октябрьский дождь. Всё это длилось второй день. Было тоскливо и дремотно, не хотелось лишний раз шевелиться, а тут ещё под ночь в доме щенилась сука Вилюйка. Была она немолода, возможно, это были её последние роды. Они проходили тяжело: собака шумно дышала, подскуливала и смотрела на периодически подходивших хозяев виноватым извиняющимся взглядом. 
- Когда ты, наконец, закончишь, - сказал вновь подошедший к Вилюйке Степан Михайлович, местный магнат или просто Михалыч, как его называли односельчане. Он владел продуктовой лавкой в селе и слыл достаточно зажиточным человеком.
Собака, прижав уши, исподлобья взглянула на хозяина большими влажными глазами и осторожно вздохнула. Секунд через пять она попыталась встать, наверное, для того, чтобы куда-нибудь уйти и не тревожить своей проблемой домочадцев. Но это ей не удалось и она, как можно больше скукожившись, легла на свое место.
- Да лежи уж, - сказал в сердцах Степан Михайлович. – Э-эх, бабы, шляются чёрти-где, чёрти-с-кем, а потом маются. Э-эх! – и двинулся вглубь дома к сидящей за кухонным столом жене.
Вилюйка успокоилась и продолжила выдавливать из себя потомство.
- Чего у неё там? Слона, что ли, родит, – обратился Степан Михайлович к жене, Софье Алексеевне, Софочке, как он её называл.
- Не ругайся, иди спи, я посмотрю за ней. Это наши женские дела, а тебе завтра рано вставать. Иди, иди.
- Ну, ладно, уговорила, пойду.
Софочка проводила взглядом мужа и когда он скрылся в спальне подошла к собаке.
- Ну, что, подруга, тяжко. Потерпи, потерпи, я буду рядом, если что помогу, - ободряюще прошептала она, потрепав Вилюйкину голову.
Вилюйка радостно потянулась к руке любимой хозяйки, попутно облизав её пальцы. Умные собачьи глаза преданно следили за каждым движением Софии Алексеевны, и во всём их взаимоотношении просматривалась тайная женская дружба без всяких ссылок на природную принадлежность.
Софья Алексеевна полностью оправдывала свое имя – мудрая. Красивая, стройная, очень умная она так умела руководить своим мужем, как умеют лишь немногие женщины: незаметно, ненавязчиво, соблюдая тонкую грань между нажимом и несопротивлением. И кроме того она искренне любила мужа. Степан Михайлович, несомненно, не мог не знать или минимум не чувствовать такого отношения к себе, но его собственная любовь к супруге смиряла все попытки порой буйного нрава к актам неповиновения. В присутствии жены он никогда не ругался матом и не чехвостил своих работников, чем те, уже зная такую особенность хозяина, и пользовались.
И как не любил он свою жену, но перед дочерью Катей, казалось, вовсе терял рассудок. Девочка внешне напоминала мать и, судя по разговору, также была умна. В свои четыре года Катя уже вовсю крутила отцом для достижения своих целей: игрушку новую – на, сладостей (так, чтобы мама только не узнала) – получи, наряды себе и куклам – вообще не считались. Наиболее ушлые жители села, желая взять у Михалыча в долг денег, старались действовать через дочь. Если она по своей детской наивности соглашалась помочь, то дело можно было решать сделанным. Отец боготворил дочку, и отказ в её различных просьбах переживал как собственную трагедию.
Катя обожала Вилюйку. Она была для девочки всем: любимой игрушкой, подушкой, заботливой нянькой и самой верной охраной. Они часто «беседовали», при этом собака внимательно слушала Катю, периодически облизывая ей руки или, если получалось, лицо. В свою очередь родители знали, что пока они вместе, то можно не о чём не беспокоиться и, не отвлекаясь заниматься своими делами.
Ближе к утру Вилюйка родила единственного щенка.
2.
Щенок выдался ещё тот: чахлый, неувязанный, весь какой-то нескладный и, что самое интересное, с постоянной извиняющейся улыбкой на морде. Вилюйка заботливо вылизывала его, охотно подставляла соски для кормления – настоящая мамка, одним словом.
- Ну и уродец,- только и промолвил утром Михалыч, увидев щенка, - надо бы пока Катя спит утопить, а то ещё попросит оставить.
- А Вилюйку тебе не жалко. Смотри как она его выхаживает, - ответила подошедшая с мужем Софья Алексеевна. – Такой хорошенький и, смотри-смотри, улыбается, - радостно добавила она. – Ну пусть живёт.
Вилюйка, поняв, что говорят о её щенке, напряженно сжалась и в упор, не мигая, уставилась в хозяев ожидая что будет дальше. Как любящие супруги со временем становятся похожими друг на друга, так и домашние животные постепенно отождествляются со своими хозяевами. Вот и сейчас собака походила на женщину с детьми – тот же взгляд, та же тревога за новорожденного. Она переглянулась с Софьей Алексеевной, затем осторожно перевела глаза на хозяина, явно чувствуя что-то нехорошее.
- А, родила! – раздался радостный Катин возглас сзади родителей. Тут же, не мешкая, она подошла к собаке и погладила её по голове. В глазах Вилюйки мелькнула надежда. – Мам, пап, а мы ведь правда щеночка оставим с нами жить? Такой хорошенький. Я с ним буду играть. Да ведь?
- Катенька, ну посмотри на него: тощий, нескладный, урод какой-то, - попытался возразить Михалыч, - давай я его отдам в хорошие руки в соседнее село и он там будет жить.
- Папа! Ты что меня не любишь? Мам, скажи папе, ну пусть щеночек останется со мной. Ну-у, пап. Ой, смотрите – он улыбается, - радостно захлопав в ладоши воскликнула Катя, - ну, пап.
- Стёпа, ну правда, ну чего ты. Пусть будет. Заодно Катя научится за слабыми ухаживать. Смотри как он тебе улыбается. Ну, Степан Михалыч, дочка же просит, - поддерживая Катину прихоть ласково обратилась к мужу Софья Алексеевна.
- Ну вы сами посмотрите на него: не жилец, да ещё и улыбается при этом. Да это кабыздох какой-то. Да… Да ну вас, - в сердцах махнул рукой сломленный своими женщинами Михалыч, - И не смотри на меня так, - уже обращаясь к Вилюйке  сказал он, - если б не они, то… Кабыздох, твою мать.
Шесть пар внимательных женских глаз проводили  уходящего и бубнящего себе под нос главу семейства с нескрываемой радостью. Женская победа над мужчиной – это что-то!
-Ты пока не лезь к собаке, а то может покусать, - предупредила дочку Софья Алексеевна, - подождём дня два, а там посмотрим. Хорошо?
Катя утвердительно качнула головой в знак согласия и жалостливо посмотрев на щенка прошептала: «Собаченька, маленький».
3.
 К весне, Катиными стараниями, щенок стал походить на собаку, хоть и чудную: всё такой же нескладный, несуразный, но добрый и безропотный. И та же, как и при рождении, извиняющая улыбка. Создавалось впечатление, что он постоянно извинялся за свою собачью неполноценность и всеми силами пытался загладить такую огромную вину перед миром, а особенно перед хозяином. Степана Михалыча часто злило нахождение рядом с Кабыздохом, как он его называл, и если бы не любовь Кати к щенку, то он давно бы его пристрелил. А так только раздражался и, беззвучно при жене и дочери, и в голос когда один или с мужиками, матюкался. Мужики посмеивались над незадачливым хозяином, когда рядом с ним находился пёс: «Михалыч со своим цербером! А он не укусит? А вот волка, к примеру, завалит? Или улыбкой своей одолеет?» - и смеялись в голос.
- Да ладно ржать то, - смущаясь подобного внимания отмахивался Степан Михалыч, - терпеть его не могу. Иной раз, когда баб моих рядом нет, пну его посильнее, а он хрипнет и улыбается, хрипнет и улыбается. И после этого всё равно за мной ходит. Не понимаю его. Вот Вилюйка, мать его, нормальная собака, ну вы сами знаете. А этот… И лыбится как Параша. Спрашиваю его, чего улыбаешься-то. А он снова лыбится. Да ещё как-то извиняющее, мол я хозяин ничего, всё понимаю, всё терплю, лишь бы ты доволен был. А мне противно, я его снова – на! Под дых. А он хрипнет и улыбается и ведь не уходит. Катя Кабыздоха любит, приходится терпеть. Она его Собаченькой называет, урода этого. Гладит его, разговаривает с ним. А он её по лицу лизнет или по рукам и улыбается. Чего она в нём нашла?
- Ну, Михалыч, видать нашёл в тебе родственную душу, - смеясь еще больше подначивали мужики, - бьёшь, значит любишь. Вот он к тебе и льнёт, - уже заливаясь смехом констатировали собеседники.
- Иди домой, чёрт улыбчивый, - рявкнув на пса пнул ему поддых Михалыч. Кабыздох хрипнул и, виновато улыбаясь, неспешно потрусил в сторону дома, изредка оглядываясь на компанию хозяина. – Иди, иди, не оглядывайся. За Катей присматривай, а не то улыбаться по другому станешь, урод.
Мужики разве что не валялись от смеха.
4.
- Собаченька, собаченька, - Катя неспешно гладила Кабыздоха по голове, по груди. Тот сидел не шевелясь, полузакрыв глаза и внимая словам маленькой хозяйки улыбался своей неизменной улыбкой, периодически облизывая руки девочки. – Хороший, красивый. Собаченька.
Рядом, как всегда, лежала дремля Вилюйка. По всей видимости её материнские гены были сильны настолько сильны, что даже в старости она не переставала заботиться о своём достаточно подросшем щенке. Периодически его  облизывала, подскуливала, если он где-то долго пропадал с Михалычем.
Кабыздох позволял Кате всё. Она кутала его в одеяла, повязывала на голову всякие платки и бантики. Он стойко переносил подобные опыты над собой и всегда улыбался. Извиняющее и робко.    
Софья Алексеевна радовалась глядя на ухаживания дочери за Кабыздохом. Как и всякая любящая мать она умилялась глядя на любимую дочку.
-Смотри, - говорила она мужу, - Катя со своим Собаченькой как возится, ну не разлей вода. А ты всё его ругаешь да пинаешь. Пинаешь, пинаешь – я всё знаю. Смотри, Кате расскажу, - полушутя-полусерьезно шантажировала Софья Алексеевна, - перестань собаку обижать. Дочь узнает – не простит.
- Да заколебал он меня, - краснея перед женой начинал оправдываться Михалыч, - мужики смеются. Он, ирод, за мной ходит со своей дурацкой улыбкой. Всё село уже смеётся. Я говорю ему: «Уйди от меня», а он банным листом следом. Ну… и приходится иной раз пнуть. А как ещё? Кате только не говори, она мне этого не простит.
- Посмотрим-посмотрим, - любуясь производимым эффектом молвила супруга, - не пинай Собаченьку. Договорились или как? А то вдруг Катя узнает чего…
- Нет, нет, -  поспешно отвечал уличённый муж, быстро смахивая выступившую испарину со лба.
- Ну-ну.
Поняв, что попал в капкан: с одной стороны мужики обсмеют, с другой - жене пообещал и, страшно подумать – Катя узнает не дай Бог, Михалыч выругался про себя самыми последними словами. Выходя на улицу увидел Кабыздоха. «Урод, псина тупая, из-за тебя я как тряпка последняя, как баба кисейная. Ещё улыбается стоит. Скотина, как только случай представится я тебя уничтожу. Главное, чтобы Катя не узнала и Софочку тревожить не хочется. У-у, Кабыздох проклятый!» И памятуя о данном любимой жене обещании стиснув зубы прошел мимо ненавистного пса.
Софья Алексеевна была на первом месяце беременности.
5.
В рождественскую ночь Софья Алексеевна родила сына. Все поздравляли супругов, неизменно повторяя: «Добрый знак! Родился в Рождество – знать, Бог не оставит такого крестника, не даст пропасть». Сына назвали Димкой.
Ребёнок появился на свет увесистым и громкоголосым. Глядя на него сразу можно было сказать, что вырастет крепким и видным парнем. Все были счастливы безмерно, но особенно Степан Михалыч. Гордость от такого события распирала всю его неограниченную натуру. Обмыв ножек затянулся на две недели, никому не было отказано, все говорили здравицы новорожденному и родителям, при этом пользуясь благосклонностью хозяев, выпивали не по одной рюмке.
- Вот, Михалыч, у тебя и комплект: сын и дочь, да жена-красавица. Дом есть, дело прибыльное, так что жизнь удалась. Ну, за новорожденного.
Катя радовалась не меньше матери. Помогала по мере сил, смешно суетилась, гладила, когда позволялось, братика по голове, приговаривая:                -Хорошенький, маленький вот подрастешь, будем вместе с Собаченькой играть. Он знаешь какой добрый. Он меня любит, маму любит, папу любит. Он и тебя любить будет, он не обидит. Димулечка, братик.
Михалыч, слыша упоминание о ненавистном псе, недовольно морщился, но так, чтобы не видела Катя. Даже рождение сына и любовь к дочери не изгладили неприязни к Кабыздоху.
- Чё ты лыбишься, тварь блохастая, если бы не дочь, ты бы уже давно сгнил. Ещё с сыном будешь шарахаться. Но я всё равно что-нибудь придумаю как тебя извести. Живи пока, только на глаза мне не попадайся, Кабыздох хренов.
Быстро оглянувшись и убедившись, что один он пнул пса по груди. Кабыздох хрипнул и отошёл, от хозяина на пару шагов виновато улыбаясь.
- Вот скотина – его пинают, а он не уходит и улыбается при этом. Ну и тупица. Не ходи за мной, ещё не хватало, чтобы мужики надо мной смеялись, понял,урод улыбчивый.
Сплюнув в сторону собаки, Михалыч отправился в свой магазин. К оставшемуся стоять на своем месте Кабыздоху подошла Вилюйка. Её отношение к нему со времён его щенячества не изменилось. Так же, как щенка,  облизывала  своего непутёвого, но самого любимого и последнего сына. Она всегда встречала его у ворот, пристально вглядываясь своими уже бесцветными глазами на дорогу. Вилюйка стояла долго, потягивая носом воздух. Увидев сына, слегка подавалась вперёд, напряженно ожидая его подхода неизменно обнюхивая и облизывая своего скитальца. Кабыздох терпеливо стоял со своей виноватой улыбкой, покорно предоставив матери возможность приласкать себя. Только после этого вбегал во двор, помахивая хвостом, в поисках Кати и Софьи Алексеевны.
6.
В отличии от Степана Михалыча они любили пса, находя его достаточно милым и забавным. Их привязанность ещё больше усиливалась тем фактом, что он позволял всеобщему подросшему любимцу Димке делать с собой что угодно, при этом даже и намека на злость со стороны собаки не было. А Димка отрывался по полной: тягал за хвост, за морду, оттягивал  ему губы. Кабыздох всё терпеливо сносил, со своей неизменной улыбкой, и при случае успевал лизнуть языком своего мучителя, вызывая радостный смех Кати. Была ещё одна особенность: увидев пса, Димка всегда переставал капризничать и плакать. Михалыч, с одной стороны,  как отец был рад такому делу, но с другой – ревность, поднимающаяся каждый раз из глубин вызывала ненависть к проклятому Кабыздоху.
- Эх, если бы не бабы мои, я бы тебя извел. Уйди, не трави душу, а то не сдержусь, шибану. Уйди, псина.
Кабыздох виновато помахивая хвостом медленно уходил от хозяина на своих нескладных ногах, ложился где-нибудь в глубине двора и засыпал до очередного визита Кати.
Так прошло девять месяцев.
7.
- Михалыч, а Михалыч, где своего друга потерял или он улыбаться перестал и ты его потому больше с собой не берёшь? – увидев подходившего «магната» весело загоготали мужики.
- Да ладно вам ржать то. Меня от его морды уже тошнит.
- А, кстати, глянь-ка вон и улыбчивый кобель пожаловал. Не иначе за тобой жена послала, чтоб, значит, до дому довёл, если что. А то ж ведь сам то не справишься.
-А ну пошёл вон, уродец. Не зли меня, не порть праздник. Гадёныш какой приперся за мной подсмативать. И чего ходишь за мной. Пошёл вон.
- Не, Михалыч, не уйдёт. Любит он тебя, вон как лыбится. А ты, Михалыч, ему улыбаешься? Может поцелуи какие воздушные шлёшь, ты уж говори, не стесняйся, -  уже заливаясь смехом ехидничали мужики.
- Да ну вас, лишь бы поржать как лошадям. Иди домой, скотина, - и неожиданно для подошедшего Кабыздоха пнул его под живот. Пёс хрипнул, с виноватой улыбкой исподлобья глянул на хозяина и пошатываясь отправился прочь от веселящейся публики.
Сегодня был значимый день – день святого покровителя села. Народ постепенно собирался на центральную площадь, где собиралось большое празднество. Михалыч радовался особо: праздник сулил большие барыши. В его лавке толпились мужики скупая литрами водку, женщины разбирали сладости и не ругали своих мужей, частично пьяных – такой праздник, можно. День сиял солнцем, стояло последнее тепло и старики щурясь на небо молча шамкали своими ртами, наверняка вспоминая свою молодость и по особенному желая ещё пожить. Здесь же на площади крутились сельские собаки в ожидании подачек и совершенно не обращая внимания на пробегавших изредка кошек. Кабыздох тоже появился несколько раз возле лавки Михалыча, но вновь прогнанный им ушёл во дворы.
Ближе к вечеру начались слышаться песни в разных концах села, народа становилось меньше, только дети на время оставленные родителями кучковались на площади.
Михалыч также закрыл свою лавку. Праздник удался на славу: хорошая прибыль, несколько важных встреч с приезжавшими из города коммерсантами закончились выгодными договорённостями. Одним словом всё располагало к тому, чтобы отметить такое хорошее дело, тем более, что было с кем. На праздник приехал старый закадычный друг и сидя в закрытой лавке, само собой, возникло вполне естественное желание обмыть и праздник, и встречу, и радужное будущее.
Дорога домой давалась с трудом. Друзья запинались на пустом месте, почему-то качалась земля и хотелось скорее добраться до постели. Около дома их встречал Кабыздох.
- А вот и черти явились, - смог съехидничать Михалыч, - кыш, нечистый, изыди. А не уйдешь, то я тебе зубы сосчитаю – улыбаться не сможешь.
Пёс ушел в глубь двора и лег на землю.
- Вот там и лежи. И не вздумай ко мне подходить, черт косорылый.
Наконец друзья зашли в дом и через некоторое время Софья Алексеевна смеясь над незадачливыми собутыльниками уложила их спать.
Часа через два Михалыч проснулся от невыносимой засухи во рту и желания освежиться на воздухе. Осторожно, чтобы не разбудить домочадцев он прошел сначала на кухню, откуда залив внутренний пожар, стараясь не сносить косяки вышел на улицу. Луны не было, стояла темнота и тишина. Михалыч, закурив, сел на крыльцо.
- Хорошо, свежо. Голова только потрескивает. И зачем так пить. Да-а… Хорошо. Надо пройтись по двору, может полегчает.
Он пошатываясь поднялся и стал спускаться по лестнице. В тот момент когда была пройдена последняя ступенька перед ним мелькнула тень, об которую Михалыч споткнулся, шлёпнувшись на землю. Тенью оказался Кабыздох.
- Сука, урод, гадёныш! – достаточно быстро вскочив вскрикнул Михалыч, схватил пса за загривок и стал пинать его не разбирая куда бить. Пес хрипел, вздрагивая от каждого удара, но не вырывался. Он даже не взвизгивал – только хрипел и содрагался на своих неувязанных лапах.
Наконец Михалыч осознал, что может убить пса прямо во дворе и тогда жена и дочь, это самое дорогое что у него есть, узнав об этом возненавидят его, несмотря на всё, что он для них делает и как их любит. Отпустив пса и пнув напоследок прохрипел:
- Уходи, псина, чтоб ещё из-за тебя семью рушить. Уходи, а то не ровен час и вправду прибью.
Кабыздох шатаясь и трясясь от боли медленно отошел от хозяина. Встав на мгновенье, взглянул на Михалыча со своей, ставшей в этот миг особенно покорной, улыбкой. Постояв несколько секунд сдержано вздохнув опустя голову засеменил в тьму двора. Собачьи слезы видят только избранные.
8.
  - Пожар, пожар! Горит, спасай людей! Дети, дети там!
Дом Михалыча, охваченный пламенем, трещал, выбрасывая шлейфы искр в ночное безучастное небо. Люди, кто с вёдрами, кто с лопатами подбегали к дому плескали воду или бросали песок и отбегали, освобождая место новым силам.
В разбитом окне показалась голова Софьи Алексеевны. Прижимая к себе Катю она выбралась наружу, где её сразу накрыли теплой одеждой и быстро отвели на безопасное расстояние.
- Софья, где Михалыч, где Димка?
- Он внутри, Дима спал в другой комнате, Степа пошёл за ним. Люди, Богом молю спасите их, я вас умоляю, спасите… - рыдала Софья Алексеевна прижимая Катю к себе.
В этот момент рухнули стропилы над комнатой где спал Димка и тогда же на крыльцо почти выполз Михалыч. Один. Софья Алексеевна забилась в истерике:
- Дима! Дима! Сынок мой! Димочка-а! Пустите меня к нему! Не держите меня! А-а! Нет, не может быть! Степан…! Дима-а-а!...
К тому времени к ней приковылял Степан Михалыч, обожженный, в опаленной одежде. Молча гладя по голове обнятую жену и Катю он смотрел, как уже полыхал весь дом. Софья ревела, вздрагивая всем телом. Катя, не совсем понимая происходящее, обнимала мать тоже плакала, повторяя: «Мамочка, мамочка, ну не плачь».
- Дима-а-а, сынок мой. Димочка-а-а!
Снова рухнули стропила, теперь у всего дома. Люди оставили все попытки погасить пламя и молча смотрели как огонь пожирал бывший символ благосостояния. Все смирились с неизбежностью.
Вдруг из полыхающего крыльца выскочил Кабыздох, держа в зубах какой-то голосящий куль и неся его к людям.
- Смотрите, да это же он Димку несет! Живой! Не может быть! Не зря в Рождество родился, ай да Димка. Ай да Кабыздох! Софья сын то жив, твою мать!
Кабыздох меж тем дотащил Димку к остолбеневшим хозяевам, аккуратно положив перед ними сына. Пес был весь обожжён: шкура дымилась, кое-где виднелось обугленное мясо, он шатался, но улыбка… Он улыбался
- Сыночка, Димочка, жив! – Софья Алексеевна схватила сына на руки, - жив, кровиночка моя, сынок. Спасибо, Господи, спасибо.
Теперь рыдало всё семейство. Односельчане отворачивались и молча утирали слёзы, причем все: и мужики и женщины.
- Стоп, стоп. А где?... Где…? – отходя от семьи и шаря глазами вдруг прошептал Михалыч.
-Что, Степа, что. Что ты ищешь, мы все здесь, живы
- Нет, где, где?
- Степа, что не пугай нас!
- Где он? Где..
С недоумением глядя на происходящее люди проводили мечущего и явно что-то или кого-то ищущего Михалыча. С горящими глазами он бегал вокруг пожарища и вскоре исчез в темноте. Несколько секунд спустя из темноты услышали:
- А, нет! Нет!
Все бросились на крик. Недалеко от пожарища лежал мёртвый Кабыздох, опаленный, всё ещё дымящийся и со своей неизменной улыбкой. Над телом пса на коленях с безумными глазами стоял, качаясь взад-вперёд, Михалыч. Из глаз текли крупные слёзы. А он сам, не обращая ни на кого внимания, громко рыдал в голос:
- Собаченька-а! Прости меня за всё пожалуйста, Собаченька-а-а! Прости-и-и…
9.
…Кабыздоха убрали утром. Всё это время Вилюйка, не шолохнувшись, опустив голову, стояла над телом своего сына…