Цивилизаторы. Господа из Женевы

Антон ТЮКИН

ЦИВИЛИЗАТОРЫ. ГОСПОДА ИЗ ЖЕНЕВЫ
Записки из Устьрятина

Идут мимо нас поколенья,
Проходят и машут рукой.
Презренье, презренье, презренье,
Дано нам, как новое зренье,
Как выход в грядущий покой...

Александр Галич

* * *
А кто мы и откуда,
О нас чрез много лет,
Остались пересуды,
А нас на свете нет...

Борис Пастернак

СТАРЫЙ ДОМ

Не так уж и давно, всего - то прошлой осенью побывал я грешным делом на прошедшей с “огромнейшим успехом”, как написали в местной прессе, встрече с двумя приехавшими к нам в город с дружеским визитом из своих ставших уже им родными и милыми, а для нас - то просто и из очень "дальних палестин", моднейшими по прошлой нашей жизни в СССР, известными, советскими писателями - Александром Бардаковым и Федором Титькиным. Встреча с прославленными литераторами Титькиным и Бардаковым проходила в одном из лучших и любимых публикою месте нашего старинного Устьрятина, а именно, в знаменитом, колоссальном по своим невиданным размерам Главном зале областной, устьрятинской  библиотеки, что располагается с недавних пор в красивом, старом доме на улице Ильи Ульянова. В шикарном зале со старыми, витыми, причудливо - ветвистыми, зеленовато - бронзовыми люстрами, темными, дубовыми, резными панелями по низу стен и с розовой, обойной драпировкой по верху. В зале аж с шестью огромнейшими, двухсветными окнами с крупными членениями старинных, деревянных рам по низу и причудливыми, мелкими - по верху, с благородным, немецким, витражным стеклом, ударяя к которое в радостный и светлый день, свет от ласкового Солнца широкими, цветными  полосами буквально заполняет весь этот чудный, славный зал. Великолепие и радость человекам - вот что можно сказать про этот самый зал, да и вообще про весь этот старый, статный, милый дом. Дом с широкой лестницей из белого мрамора и с прекраснейшеми статуями древних божеств и героев в стенных нишах. Дом с совами и рогатыми оленями, мудрыми змеями и страшными львами на бронзовых, позеленевших от времени барельефах под самой кровлей.
Вы его, наверняка, хорошо знаете, этот самый дом? Не раз мимо него проходили?
Сегодня в доме том располагается отдел периодики Устьрятинской Областной библиотеки имени Емельяна Пугачева, а также и обширный фонд литературы на иностранных языках. Есть в доме этом сейчас и Американский зал с бесплатным интернетом и абсолютно дармовыми курсами по обучению всех желающих того устьрятинцев основам компьютерной грамотности. Есть в доме том и Французская гостиная - шикарный зал с огромнейшим камином и стеллажами книг, преподнесенными в дар библиотеке от посольства Франции. Имеется и Финский зал, который открывал не так давно посол Финляндии, а ленточку при том открытии торжественно перерезал сам губернатор наш Свистунов Владимир Анатольевич. Есть Немецкая читальня с бесплатнейшеми курсами начального немецкого... Вот какая у нас в городе замечательная библиотека!   
* * *
Хороший, старый дом... Старый дом, крепкий, древний дом, построенный в конце Девятнадцатого, или на самой заре Двадцатого, трудного века в причудливом стиле "модерн", дом этот и сегодня является огромным украшением и улицы Ильи Ульянова, бывшей когда - то давно Николаевской, да и всего нашего Устьрятина. 
И я в молодые свои годы посещал этот славный и прекрасный дом, притом, довольно регулярно. До своей новой, библиотечной жизни - бытности побывал в стенах этих инженерно - строительный факультет Устьрятинского областного Политеха.
В те совсем еще недавние советские года дом тот былал еще довольно грязен и порядком уже обтерт и обшарпан сотнями и сотнями юных, беспокойнейших устьрятинских студентов, проносившихся веселым вихрем чрез него, и оттого весь вид его напоминал тогда лицо какого - нибудь в прошлой своей жизни - богатея - барина, или какого другого несчастливого человека из "бывших", ранее весьма состоятельного и благополучного, и прежде так довольного собой и своей веселой жизнью, но волей исторических перетурбаций или просто злого случая угодившего в полон злодейский к каким - нибудь диким дикарям, разбойникам - пиратам или просто брошенного без суда и следствия в кровавый, тюремный застенок.
И хотя такой вот "бывший", "из чистой публики", еще сумел каким - то чудом сохранить еще не до конца огрубевшим в сыром подвале или на злом, пронзительном ветру свое благородное, дворянское лицо, с тонкими, интеллигентскими чертами, но все равно лицо это уже давным - давно не мыто и попросту грязно, волосы на голове давно не стрижены, слежались и торчат по сторонам давно не чесаными патлами, а на шее, на щеках, на подбородке и под носом во всю лезет густая, жесткая щетина, со временем грозя перерасти в неаккуратные усищи и кудлатую бороду. Вот в такое нелепое чудище постепенно и превращается этот самый пресловутый "бывший культурный господин", брошенный злым роком на борт флибустьерского брига или на тюремно - лагерную шконку. 
И так, я в доме том бывал довольно регулярно. Учился там четыре свои первые студенческие года. Потом дом этот передали областной библиотеке. Факультет наш инженерно - строительный из удобнейшего для студентов городского центра выгнали в район уже частично закрывшихся на то время предприятий, в район окраинных улиц пересечения Титова и Калининградской, где и разместили его окончательно в длинном, трехэтажном, желтом доме какого - то погибшего уже заводоуправления. А здание старинное, чудное и прекрасно - уникальное власти города решили передать "под местную культуру".   
* * *
Не многие в Устьрятине знают, что дом вот этот самый, бывший до семнадцатого года за страховым обществом "Северная Россия", в тревожном, восемнадцатом году заняла Губернская ЧеКа. И как она его тогда заняла, так и оставалась там уже после на долгие годы. Сперва ЧеКа. Потом ОГПУ... После, уже при начале тридцатых, в пору "борьбы с кулачеством" и проведения политики "сплошной коллективизации" здание это немалое для ОГПУ показалось недостаточно уже просторно и удобно, и тогда "друзья народа" переехали в уже опустевший в то лихое время Свято - Духов монастырь. Благо, монастырские постройки для "друзей народа" всегда бывали поудобнее, чем вот так отдельно стоящие городские дома, пусть даже и большие, и шикарные. Во первых, в монастыре имеется стена, и тем самым монастырь напоминал им тюремный замок. Это значит, что тот монастырь можно довольно легко оборудовать под места для содержания зэка. То есть превратить святое место в лагерную зону. А еще такую зону завсегда удобно охранять.
К тому - же на монастырских башенках легко поставить пулеметы, а в монастырских кельях всегда возможно поселить охранников и оборудовать кабинеты для оперов, а сами храмы монастырские, и хоздворы, подвалы и вообще все подручные строения древней православной святыни можно легко переоборудовать под бараки и под камеры, под БУР и даже найти укромненькое место для проведения расстрелов. Вот так они тогда и сделали. Залезли в Свято - Духов монастырь и сидели в нем аж до самого хрущевского времени, то есть до самого "оттепельного" "реабилитанса".   
* * *
Сразу после окончания Великой войны на бывшем сровненном бульдозерами монастырском, старом кладбище построили у нас в Устьрятине большой и самый главный в областной столице стадион. Так - что устьрятинские футболисты в свою веселую и шумную игру с тех пор играют прямо на кладбищенских, на человеческих костях. А стадион тот закреплен и до сих пор под спортобществом "Динамо". То есть и сейчас он - милицейский, и тогда стадион тот был на балансе у милиции и у МГБ, находившихся в те годы на хозяйстве самого всесильного Лаврентия Павловича Берия...
Немного погодя, в начале пятидесятых стали понемногу сносить уже порядком одряхлевшие к тем порам монастырские постройки, а после к году этак пятьдесят второму прямо за футбольными воротами выросло приземистое, серое, пятиэтажное здание с нелепыми колоннами и огромною красной звездой на массивно - грубом, треугольном фронтоне, чьи большущие окна и до ныне выходят прямо на поле. Кстати, большинство этих огромнейших окон всегда были либо замазаны по низу чем – то белым, либо просто прикрыты от посторонних и не в меру любопытных глаз плотными, тяжелыми гардинами...
Вот значит как это остроумно и здорово придумали устьрятинские эМГэБисты. Хочет, например, товарищ следователь из окна родного кабинета на футбольный матч  смотреть - нет проблем. Растворил гардину и смотри себе пожалуйста. Хочет снова исполнять свой долг перед нашей Родиной и выбивать показания у разных уголовников и у "врагов народа" - ничего нет проще. Затворил гардину плотненько. Нажал на звоночек. Привели к нему подследственного. Он ему из темноты сразу - лампою в лицо, и: - Признавайся, сукин сын! На кого работаешь?!.. - Удобно! Ничего не скажешь! Вот такая ЧеКистско - милицейская история.    
Позже, при Хрущеве монастырь тот доломали уже почти - что окончательно. Снесли, cломали стену и монастырские постройки, а на месте келий - казематов как раз вдоль улицы Герцена на месте разрушенной стены построили аж две пятиэтажки с невиданным тогда в провинциальном граде кафетерием и с новомодным продовольственным магазином - универсамом "Океан", где населению в изобилии предлагали различные консервы из всевозможных рыб - баночки "Минтай", "Скумбрия", "Салака", а поздние, уже и в "брежневские" и в "перестроечные" годы стелились туда и давились там - же, в том самом “Океане” двухсотметровые, пятичасовые, усталые и злые очереди за окунем морским, мороженным.   
* * *
Вот такой наш городок Устьрятин. Не мятежей он не видел, ни белогвардейских заговоров, и фашисты до него в Великую так и не дошли. Даже почти - что его за всю ту войну не разу не бомбили. Так и жили - мирно... - А все почему? - А потому - что тут была ЧеКа, ... или как она потом у них там называлась?!.. А появилась она в нашем городе тогда - же, в восемнадцатом, почти что сразу после установления в нашем северном краю Советской власти. И как установилась эта власть, так и оставалась она на своем “святом” месте в Устьрятине нашем аж целых семьдесят четыре годика. И ЧеКа - ОГПУ - НКВД - МГБ - КГБ оставалась в нашем городе без всяческого перерыва. Даже и Великая война почти - что обошла наш край не двинув на Устьрятин сонный наш не немцев, ни финляндцев. Только в самых крайних, северных районах нашей области и проходил тогда фронт Великой, да бои на том участке имели лишь позиционное значение... Не было у нас в Усьрятине тогда в Советской власти никакого перерыва. Кстати, и провозглашение Советской власти у нас в Устьрятине происходило очень весело и достойно упоминания в порядке исторического анекдота.
* * *
Говорят, что через несколько дней после печально - исторического двадцать пятого октября семнадцатого, прибыл к нам в Устьрятин по железной дороге из революционного Петрограда рабочий - большевик, а тогда еще и прапорщик почти уже совсем разложившейся русской армии, Солев Семен Давидович. Приехал он в наш город с целью установить или хоть провозгласить в нашем городе "родную" для себя тогда Советскую, вернее, конечно, очень скоро только и лишь одну коммунистическую власть. 
О перевороте, произошедшем в Петрограде, к тому времени уже передал в наш город неусыпный телеграф. Но в связи с этой еще никому до конца в целом огромном, Божьем мире неясной вестью - новостью, в городе Устьрятине никто и ничего не предпринимал. В Устьрятине к тому времени уже были образованы Советы, где заседали к тому времени октябрьскому и местные, активные эсэры, и даже редкие кадеты, и меньшевики, а еще и бундовцы, неизвестно откуда вылезшие в нашем, почти чисто русском краю. Были в Устьрятине, конечно, и большевики. Особенно много их и их симпатизантов бывало среди рабочих устьрятинских Главных железнодорожных мастерских и паровозного депо, Суконского артиллерийского завода и фабрики "Беркут", среди членов нескольких союзов служащих, в том числе даже и служащих земства, а также среди солдат местного гарнизона не желавших идти на войну. Так - что друзья у Семена Давидовича в нашем городе все - же были. Но все - таки в Советах большевики пребывали в меньшинстве. И если честно говорить, то Советах тех у нас большевиков таких вот "настоящих" и "твердокаменных" к тому времени почти совсем и не было. Все наши местные большевики были так или иначе крепко спаяны с меньшевиками, да так, что ни Апрельские тезисы Ленина, ни июльские события, ни даже сам злополучный Октябрь их не сбивал их пока  с пути мирного сотрудничества с будущим своим "идеологическим врагом"... А еще правила у нас в те поры и губернская, и городская дума и управа, и земские управы были, и Временный губернский правительственный комитет, где преобладали уже кадеты, но меньшевики и эсэры тоже были в изобилии. И все эти структуры контактировали с Советами. Вот такое было тогда у нас, да и во всей России временное, довольно страннейшее двоевластие... 
* * *
И так, Власть Советов прапорщику Солеву наказано было товарищами объявить немедленно. Но перед тем надо было отыскать ему в Устьрятине своих большевистских, партийных товарищей. Да вот беда - бумажонку с адресом и устьрятинских, местных Советов, и штаб – квартиры партии РСДРП, которую он – прапорщик Солев в Смольном институте сунул в шинельный карман, вдруг куда - то запропала. А в Устьрятене наш Солев раньше не бывал никогда в своей жизни… Искал он, искал Советы эти самые, да штаб - квартиру РСДРП, спрашивал извозчиков да дворников, но они о том ничего не знают. Где - же объявить прапорщику Солеву приход в России новой власти?  Да что - же ему делать?
Вот идет наш прапор Солев Семен Давидович по городу. От самого вокзала шлепает Семен наш по грязной улице Глинковской (когда – то была - "Сталина", недавно просто - "Мира", а ныне снова - "Глинковская") до самого нашего Центра. Идет и все спрашивает: -  Где тут у Вас, дорогие граждане, Советы и большевики? - А народ ему на это - ни гу - гу...
Вот пришел Семен в самый Центр Устьрятина. Вышел на Сенную площадь, что и до ныне - площадь Революции, а какой конкретно, о том никто и никогда у нас в городе и не спрашивал. Раньше думали - "Октябрьской", теперь взгляды разделились. Припоминают уже и "Февраль"...
Сейчас на площади этой стоит огромный, белый памятник, поставленный там в семидесятые. А стоит он на месте “разобранной” еще в двадцать четвертом Афанасьевской, бесприходной церкви, то есть церкви варварски снесенной еще в год смерти самого первого кровавого узурпатора - товарища Ульянова. До всяких "культов личности и их последствий"...
После на этом месте был разбит чахленький, мерзостный скверик с топорно – грубо – железо – бетонным, пошловатым, кочегарно - сталеварно и доярочно - ублюдочным, глубоко провинциальным, советским фонтанчиком. Но и эту мерзость в скорости снесли. Не на века такое строили… Снесли фонтанчик тот и водрузили на месте этом памятник. А  памятник этот огромный называют в народе нашем просто и понятно - "Драгинский зуб".
Щербастый, айсберг с выточиной посередине и с грубыми агитационными барельефами на побеленном бетоне – “красными” конниками рубающими “белых” и толпами радостных и бодрых крестьян и пролетариев с большими флагами, стоящими на фоне солнца в обрамлении строк бесконечных, никем и никогда не читаемых стихотворных строк – вот как выглядит этот самый пресловутый “Зуб”. Он и в самом деле напоминает очень сильно своей незамысловатой формой человеческий зуб – резец, выдранный из чьего – то гигантского, великанского рта каким – то неизвестным миру великаном – стоматологом, и в безумии и шутке установленный этими титанами на серый, длинный, бесформенный и грубый постамент, напоминающий собой то – ли какой – то огромнейший стол, то – ли кусок от взлетной полосы аэродрома. Место для проведения торжественных, официальных, Октябрьских “камланий” из времен позднего “застоя” и ранней “перестройки”, ставшее в наши “реформенные” дни излюбленным местом для молодежной, летней, вечерней и ночной “тусни”. Место сбора устьрятинских молодых “неформалов” – эмо, панков, растоманов, готов, роллеров и прочих ранее невиданных в “совке” людей, cобирающихся к “Зубу” ближе к ночи… Наутро после их “безбашенной тусни” на сереньком, аэродромном постаменте “Зуба” вырастают батареи из початых банок, из пустых, пивных бутылок и остаются разные объедки от их хмельного пиршества. Так устьрятинская наша молодежь приспособила использовать “наш славный, революционный памятник” под своеобразный, общегородской, банкетный стол…
* * *
"Драгинский зуб"… Так называют этот памятник в честь уже давным - давно умершего Первого секретаря устьрятинского обкома Партии КПСС Александра Дмитриевича Драгина, которому и город наш, и область наша благодарна не только за вот этот такой некрасивый, официальный памятник "Героям Октябрьской революции и Гражданской войны на Русском Севере", но благодарны ему люди и за строительство в семидесятые новейшего на ту пору "оборонного" оптико - механического завода, и открытия в городе нашем шарико - подшипникового производства на тогдашнем чудо – предприятии - ГПЗ – Тридцать Два. А также благодарны люди тому Драгину за массовое, жилищное строительство, развернувшимся в пору правления этого Первого секретаря обкома. Можно даже сказать и сказать при том правду, что Первый секретарь обкома Драгин перестроил весь наш город, фактически превратив его во вполне современный, промышленный центр. И до сих пор устьрятинцы благодарны Драгину за это… Кстати, новая, не так давно открытая городская площадь между улицами Пушкинской, на которой и стоит бывший наш обком (теперь там у нас располагается законодательное собрание Устьрятинской области) и улицей Герцена, что против здания правительства области и на торце которой расположилась Устьрятинская областная дума, так и называется - "площадь Александра Драгина".
* * *
И так, вот этот самый белый "Зуб" с начертанными на нем стихами местного поэта Сергея Соколова о "революции" и о "красных отрядах" и всем таком прочем, которые, впрочем, на памятнике этом никто и никогда, наверное, с роду из устьрятинцев и не читывал, торчит теперь на Революции, напротив старого здания первой музыкальной школы. Сегодня в этом здании располагается она. А в то тревожное, революционное время в этом доме была городская, устьрятинская дума. А против думы той на небольшой площадочке в сени кустов сирени, прущих душистыми грозьдьями из – за ближней, церковной ограды, стояла деревянная, прочно сбитая трибуна, более собой напоминавшая палаческий помост.   
Трибуну эту немного сбоку от Афанасьевской церквушки, чья печальная судьба нам уже известна, поставили на площадке этой еще в том самом Марте. В те революционные, лихие дни с трибуны этой много и охотно горлопанили. Притом все, кому не лень. Поначалу и публике, и даже разным краснобаям казалось это очень смелым. И в те волнительные дни простой народ на той Сенной не раз приостанавливался перед трибуной деревянной той, желая послушать звонкие речи от очередного звонкого оратора. Но очень скоро это развлечение горожанам нашим уже порядком надоело. Находились заботы поважнее. Перед лавками змеились хлебные “хвосты”…
Летом на трибуне той выступали пару раз какие - то военные, провожая "русских чудо - богатырей" уже "свободной России" на заваливающийся на бок несчастливый, германский фронт. Но это было летом... А Семен Давидович прибыл в Устьрятин уже в самом конце октября.   
* * *
Злой ветер гнал по небу серые, холодные клочья низких туч. Мелко моросил противный, мерзостный, холодный дождик. Чавкающая грязь под сапогами и мокнущие извозчики со своими пролетками у гостиницы "Эрмитаж" и подле ресторана "Золотой Якорь" и у зелененького “Эрмитажа”, у Золотушного моста...
Семен Давидович Солев забрался на трибуну и закричал что было мочи: - Товарищи! На днях в Петрограде произошел государственный переворот! Вся власть ...!.. - Так была провозглашена в Устьрятине власть рабочих и крестьян и приход в подлунный, Божий, трудный мир "новой эры в истории человечества". Много позже советские историки назовут подобного рода события, происходившие в огромной массе российских городов "триумфальным установлением Советской власти".   
* * *
И так, еще в начале дел своих самым первым делом провозгласили товарищи большевики в городе Устьрятине Власть Советов и так вот "триумфально" все это дело объявили, и как после уже  в декабре "почистили" они наши местные Советы от так называемых "буржуазных элементов", то есть от всех инакомыслящих представителей им несоюзных, то есть несогласных с ними партий. А вторым своим делом разогнали они и Временный комитет, призывая при этом население к спокойствию... Вот такой был у них начался тогда “триумф”…
До поры - до времени в среде новых триумфаторов - большевиков прибывали и левые эсэры, и даже вовсе бешеный, “безбашенный” народ - анархисты - максималисты. Но самые главные во всей этой своей Советской заварухе были, естественно, сами господа - товарищи большевики - члены ленинской РСДРП(б)...
После июля восемнадцатого большевики окончательно выйдут в финал. То есть оставались до поры и до времени "в законе", и в живых, и пока еще все на свободе… Это о говорю я о "партийных".
А вот "население", то есть, простите, простой народ нашего крестьянского края голосовало на выборах в Учредительное собрание, в основном, за эсеров. Социал - демократы пребывали на ноябрьских выборах семнадцатого в меньшинстве. И это при том, что и большевики, и меньшевики шли тогда у нас в едином блоке... Скоро, очень скоро большевики в Петрограде разгонят Учредительное, чем и объявят в России братоубийственную бойню – смуту - Гражданскую войну…
В апреле Первый губернский Съезд Советов устранит губернское земство. Вскоре была упразднена и Городская дума. Но последние законные структуры власти - земские и городские управы продержатся кое - где у нас в губернии аж до осени восемнадцатого года. На их место закатятся Советы, и будут лишь они. Странная структура власти не ведающая элементарных функций с принципом разделения властей установится у нас уже и всерьез, и довольно надолго.   
* * *
Скоро, очень скоро в начале июня восемнадцатого развернули товарищи из РСДРП(б) на Русском Севере свою кроваво - легендарную ЧеКа для организации "борьбы с контрреволюцией и бандитизмом", и в ходе этих своих террористических мероприятий (а термин - “террор” - не ИРА с не Бен Ладаном придумали, читайте товарища Ленина!) направили на грозном бронепоезде с командой из мадьяр и латышей в наш мирный Устьрятин "для упрочения Советской власти", так называемую комиссию - "Советская ревизия", в составе имевшей представителей от всех новоявленных, советских наркоматов главе со знаменитейшим будущим командармом, пребывавшим до поры правда и без армии Иваном Выдровым. В последствии - легендарным героем Гражданской войны, а если уж совсем и откровенно про него говорить, то просто во главе со зверем, с диким расстрельщиком и запойным пьяницей, и в добавок еще - с морфинистом, ставшим на конце тридцатых и в свою лихую очередь жертвой "культа личности Сталина И. В.". После этого в конце пятидесятых, естественно, посмертно и с огромной честью реабилитированного и восславленного вне всякой меры… Но все это будет позже.
А пока всему городу в те тревожные и горестные дни в Устьрятине был известен знаменитый “выдровский вагон” и известны те чудовищные слухи, которые носились вокруг вот такого в первый взгляд мирного, зеленого вагона на нашей станции.
Избиения и пытки, изощреннейшие издевательства. Насилия над женщинами и бессудные расстрелы… - шептались в страхе обыватели и боязливо озирались. – Да он и председателя губисполкома Ветюшкина чуть с пьяных глаз не расстрелял – “за гуманизм и мягкотелость”… - вот что говорили тогда люди про тот знаменитый вагон и дела его грозного хозяина. 
А озирались обыватели не зря. Бессмысленные “поиски оружия” с избиениями и грабежами в богатых домах, а после уже и просто повальные, ночные обыски, беззаконные аресты и доносчики ЧеКа в любом учреждении и на любом заводе. Практиковалось также взятие заложников из неблагонадежных, в основном, старых, интеллигентских семей и заключение их в “трудовом домзаке” (а по – старому – просто в каторжной тюрьме). Большевики слово русское – “тюрьма” – тогда очень не любили. И даже пели в одной своей песне: - Тюрьмы и церкви сравняем с землей!..
C церквями это у них получалось легко и везде. А вот тюрьмы… Ну, эти “милые домишки” им “и от старого режима” весьма и весьма пригодились. Потом и своих, уже “советских, пролетарских” еще немало они понастроили. Сотни тюрем. И лагери сотнями…
Выдров ввел в Устьрятине “принудработы для буржуазных элементов”, то есть по его грозному решению отныне все старики – чиновники и учителя гимназий (тогда повально безработные, так как все “буржуазные учреждения” в городе были вмиг устранены, включая и образовательные, как “имевшее идеологическое назначение” (sic - !)), гимназисты обоих полов (в те поры уже не изучавшие свои науки по вышеназванной причине) и старые, дряхлые бабки – дворянки, а еще все священники, монахи и монахини (как “прислужники капитализма” и “дурман”!), и также уже бывшие купцы (“спекуляция”, то есть всякая нормальная торговля была запрещена большевиками вмиг и под страхом смертной казни!), короче, все “буржуи” были обязаны под страхом жестоких репрессий каждый Божий день колоть лед и разгребать снег по дорогам и по улицам, грузить дрова и уголь на хоздворе, что располагался при железнодорожной станции. И так – по двенадцать – шестнадцать часов к единому ряду. Без горячего обеда. И в любой мороз…
А еще Иваном Выдровым была немедленно введена в нашем городе принудительная и насильственная, как и все мероприятия новых властей, мобилизация всей молодой и здоровой мужской его части в Красную Армию… Вот так Выдров и ему подобные и наводили "революционный порядок" в те самые “славные” дни. Кстати, ведь направили того Выдрова в город наш не просто так, а  для формирования в Устьрятине Северной Пятой Красной Армии. Из далекого Архангельска грозился свергнуть диктатуру дикарей – большевиков генерал Миллер и его Северное правительство…
Незадолго перед этой вот мобилизацией  Выдровым - “Иваном Грозным”, как уже прозвали Выдрова у нас в Устьрятине, была проведена еще одна “крутая” и подлая “мера”… В связи с организацией вот этой самой Пятой Армии предусмотрена была, якобы, регистрация всех “царских” офицеров. Регистрация – и только. Ничего другого не было заявлено…
В те дни в газетах большевистских (а другие уже разогнали), а также на заборных листках - прокламациях было напечатано соответствующее объявление. Там говорилось, что все регистрирующиеся офицеры должны добровольно прийти в штаб командарма Выдрова и встать там на военный, учет. И только – то… За отказ зарегистрироваться Выдров почему – то угрожал расстрелом…
Большинство старых офицеров так и сделали. Они пошли на регистрацию в означенный в бумагах день и час. Входили в штаб… Назад домой живым не вернулся никто. Кстати, даже тел, даже тел убитых семьи офицерские не получили. Не по правилам ЧК – ОГПУ – НКВД – МГБ – КГБ было выдавать трупы убитых и замученных людей их родным. Слишком много было их… Миллионы, миллионы, и десятки миллионов…      
Кстати, первое, что сделал бронепоезд Выдрова еще на подъезде к Устьрятину было то, что люди сидевшие в нем без зазрения совести обстреляли из пулеметов и орудий наш безоружный, мирный город, где уже была "триумфально установлена власть рабочих и крестьян". То есть в городе были "красные" Советы. "Белых" в нашем Устьрятине никогда, то – ли к сожалению, то – ли к счастью никогда не было. Ни тогда не было, ни после. Так - что и сравнивать нам, устьрятинцам, "красные" порядки основательно не с чем...
Штаб этой самой Пятой Красной Армии товарищ командарм товарищ Выдров  разместил тогда в месте довольно в городе Устьрятине широко известном, особенно среди мужского населения и при деньгах, а именно, в скверных номерах постоялого двора и гостиницы - клоповника "Пассаж", знаменитой  дешевеньким, публичным домом "Парадис". Кстати, в более спокойные, уже “советские” времена в доме этом, доме двухэтажном и длинном как зимняя, северная устьрятинская ночь, и обшарпанном без векового капремонта, но зато с мраморной, мемориальною доской на главном, облезлом фасаде про "штаб Выдрова И. И.", местный горисполком откроет районную поликлинику номер один. Хотя логичней было - бы открыть в тех номерах... кожно - венерологический диспансер…
* * *
И вот с тех самых пор, как осел в этом развеселом доме над грязненькой канавкой городской, речонкой Золотухой грозный командарм Выдров со своими латышами - мадьярами и прочими "рыцарями революции", так и укрепилась у нас в Устьрятинской губернии  "власть рабочих и крестьян". Укрепилась, хорошо и плотненько устроилась и уже больше с места  "своего", "законного" так и не слезала аж до самого рубежного, тысяча девятьсот девяносто первого годка.   
- А трибуна?.. - спросите Вы - Где она сейчас? Куда девалась?
- А трибуна та, что в сырые, мартовские дни была наскоро сколочена какими - то местными дворниками за пару - тройку бутылок дорогого, барского, сладкого вина, трибуна наскоро сколоченная из дрянного, непросушенного леса, была вскорости после провозглашения в нашем городе "наступления новой эры", перенесена в только что открытый в те же самые дни в бывшем Патриаршем Алексеевском Дворе и Древнехранилище при нем губернский, краеведческий музей. И была водружена в одном совсем немалом зале старинного, прекрасного, барочно – завитого Свято - Иосифовского Золотого корпуса. И все было - бы с ней хорошо, если - бы в дрянном, трибунном дереве не поселился уже к тому времени жучок - короед - древогрыз, превративший в скорости местную, революционную реликвию в сплошнейшую труху… Вот так всякие и разные жучки – короеды и им подобные мелкие и злобные букашки поедают и поедали в истории людей не раз, и не два раза славнейшие, революционные помосты...   
* * *
И так, тот самый дом, большой, красивый, а теперь уже – библиотечный, облюбовало в “тревожном, восемнадцатом” наше местное ЧеКа. И знаком - памятью того, что так оно и было, висит на здании библиотеки гранитная доска со шитом и мечом и словами громкими и траченными молью про "борьбу с контрреволюцией и бандитизмом". Доску эту повесили на стенку не так - уж и давно. Всего - то ей лет этак десять от роду. Значит, появилась она ровненько перед первым президентским сроком Владимира Владимировича. Да и установлена она была на этом доме историческом, как и не трудно догадаться, благодаря инициативе местного, устьрятинского ФСБ, чьи нынешние апартаменты располагаются буквально в двух шагах оттуда.
* * *
И так, в этом доме раньше часто я бывал. То есть, я там непосредственно учился в бытность свою студентом Политеха. А надо сказать, что в этом здании у нас всегда проходили занятия по инженерным конструкциям. Вот прямо в этом легендарном, историческом доме. И при обучении нас - студентов различного рода инженерно - техническим  предметам по курсам материаловедения, конструирования инженерных коммуникаций и расчетам самых различных строительных конструкций жилых, общественных и промышленных зданий,  иногда преподаватели наши водили, верней - спускали нас по узкой, винтовой, железной лестнице в неглубокий но сухой и довольно просторный подвал. В подвале этом стояли в поры те различные массивные машины - прессы, на которых принято испытывать на прочность железобетонные плиты и прочие строительные материалы, давя, ломая и круша их с разной степенью и с разными точками приложения сил и замеряя при этом полученные результаты от разрушений и деформации при посредстве специальных приборов...
Да, вот значит, водили нас когда – то довольно давно ребят – девчат, студентов и студенток на занятия лабораторные смотреть вот такие учебные стенды в этот самый наш лихой устьрятинский подвал. В подвал, со странно выщербленною подвальной стенкой...  Штукатурки на подвальных, низких сводах и на стенке, как я помню, тогда там не было, а побелка не никак не могла скрыть неровностей этих старых, толстых стен...
Вначале, еще совсем зелененьким студентиком я искренне дивился, глядя на такую словно исклеванную какими - то птицами - камнеедами подальную стеноку. Потом узнал из "перестроечной" газеты про ЧеКа, и про то, что выбоины эти в кладке есть выщерблены и следы от убийственных, ЧеКистских пуль...
* * *
На дворе уже стоял излет горбачевской "перестройки". Уже опубликован в "Новом Мире" был и весь горестный и страшный "Архипелаг" великого Александра Исаевича, да и наши местные газеты уже во всю старались, открывая тогда перед нашим областным, любопытным читателем различные "белые пятна истории" и прочие грязные тайны, как нам казалось в ту пору, навсегда уходящего от нас тяжелого и стыдного прошлого. И вот как раз в те годы, излетные, "горбачевские" годы и вышла в нашей области довольно толстенькая книжечка. Издана она была довольно хорошо. И тираж имела не такой - уж маленький. Называлась она что - то вроде "Устьрятин в его старине", или "Устьрятин - вчера, сегодня, завтра"... или как - бы даже "Устьрятин в минувшем тысячелетии" – короче, что - то в этом роде. Названия книжонки той я уже и не помню. И автора не помню. Да полностью ее, от корки и до корки я даже и не прочитал. Уж слишком она толстая была... А вот отдельные ее главы и даже иные страницы этих глав запомнил я тогда довольно хорошо, так как той порой молодой и глупой пробовал вести дневничок, подражая кому - то из великих литераторов и строча в него все, что скребло меня тогда по душе и по неспокойным, юношеским нервам. Время на дворе тогда стояло переломное и, казалось, "историческое", потому и бумагу марать в эти поры не считал я за особо тяжкий грех. Вот некая запись оттуда: -   
"Седьмое августа, тысяча девятьсот девяностого года. Читаю в "Устьрятине..." главу про революцию и про Гражданскую. Тут много про ЧеКа. Вот те, кто стрелял при командарме Выдрове. Вот они, палачи. Наконец - то нашлись. Фамилии - вот они. И все какие - то не наши. И много, много... Лень переписывать. Тут целая страница таких фамилий... А вот и фотографии при той главе. Это уже интереснее голых фамилий. Фотографические лица человеческие. Зеркала для их душ – вот тут, сегодня прямо перед нами. На страницах 144 и 145. Вглядимся в эти "добрые лица"… Вот что написано под фото на странице 144: - В зале бывшего дома губернатора (улица Предтеченская набережная, дом 8) заседает Устьрятинский губернский исполнительный комитет Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, избранный на Первом губернском Съезде Советов в апреле 1918 года. В центре за столом (слева направо) - Ш. З. Элиавов, М. К. Ветюшкин, И. А. Саммар, Б. В. Сурконт, Ф. К. Галевиус... - Последние, очевидно, от "Бунда"... Ни  одного рабочего в худом и бедном пиджачке, ни одного крестьянина в косоворотке и в лаптях! И это - в "лапотной" России!.. За огромнейшим столом под исполинским стягом с какими - то размашистыми буквами и странноватою, пухлой звездой - длинный ряд цветущего возраста и здоровья, сытых и упитанных, лощеных мужчин, большинство из которых - в военных френчах и пенсне. И подавляющее их большинство имеют явно лица с типично не славянскими чертами. Простых людей с такими лицами тогда в 1918 году у нас в Устьрятине  и встретить было - бы немыслимо, даже и среди дворян и интеллигенции. Откуда все они взялись? Понакатили на грозном бронепоезде, понабежали со стрелком - морфинистом Ванькой Выдровым? Или ждали своего триумфального часа прямо тут на месте по темным уголкам, как тараканы запечные??.. Или вот. Вот еще одно интересное фото. Тут - же рядом, на соседней странице 145. На нем - "троица". Председатель ревтрибунала Бедняков К. Н. Лицо нерусское, острое и довольно злое, с какой - то нелепою, козлиною бородкой. Да и имя, видимо, не настоящее. Псевдоним?!.. Рядом с Бедняковым председатель губисполкома М. К. Ветюшкин. Мужик с жестоким, высоколобым и тоже каким - то нерусским, жестоким лицом. Лицом своим Ветюшкин этот весьма похож на одного актера, который изображает профессора - злодея Мориарти в известном кино про приключения Шерлока Холмса. Рядом с этими двумя - еще один. Это председатель губчека Александров П. Н.. Тоже явный псевдоним?! И тоже нерусское, злое лицо. Напоминает чем - то внешне довольно молодого господина Гитлера. И те – же нелепые усики. И та - же крысиная, тонкая мордочка с остреньким носиком..." - вот такая весьма давняя, дневниковая, еще студенческая запись. И еще приписочка на конце: - "Псевдонимы... Всегда псевдонимы! Ленин и Сталин, Троцкий и Свердлов, Стеклов, Зиновьев и Каменев, Молотов и Горький, Бедный, Кольцов, Ярославский... И дальше, дальше уже полнейшая чушь и дрянь - все эти "Веселые", "Голодные" и прочие. И так - без края и конца. Анонимно - вуальная гадость. Псевдонимно - наивная хитрость для того, чтобы было лучше, было легче разным жуликам и проходимцам входить в доверие к настоящим рабочим и настоящим крестьянам... Обманули, окрутили, заманили, завели... Что бывало с теми, кто поверил вот этим новоявленным "товарищам" уже довольно подробно известно... Ох, не искал, не искал я этих людей - сами, сами находились и несли вести о своих уже ушедших от нас в мир иной родных людях... Одноклассница Маша Назданова, у которой дед попал в немецкий плен, чудом выжил там, а потом после освобождения из германского полона был заключен уже в советский лагерь. Долгие годы числился после "предателем", потому как никак не сумел доказать, что в плен он сдался отнюдь не добровольно. Не было или не осталось в живых свидетелей его "преступления" - война!.. Но ведь по нашему армейскому уставу и доныне добровольная сдача во вражеский плен - есть тягчайшее преступление... Или вот - Вадик Порогов - мой институтский однокурсник. Вадин дед - священник сгинул в Соловках... А вот Некрасова Алена из Никольска - внучка раскулаченных крестьян. И Алексей Танешев из Вологды - тоже... А Лена Горбунова, оксанина подружка и тоже из Никольска - внучка вот такого - же несчастного "предателя", как и Маша... Боже - Боже, да сколько - же из было вот таких несчастных? Миллионы и миллионы миллионов. Никогда, никогда во всей жизни своей ни они, ни их дети – внуки - правнуки больше не поверят вот этим хитрым, этим подлым - с псевдонимами...". – Вот такая давняя запись.
* * *
- Да правда – ли это? Да не поверят – ли …?
- Нет. Уже поверили. Тогда, в начале девяностых и поверили. Дьявол гибок и изменчив. Часто – часто старая неправда и старая беда меняется новою неправдой и новой бедой. Да не такая - уж она на поверку - то и новая. И дьявол стар, и беда не нова. И "сегодня" наше не легче и не веселее нам сегодня, чем "вчера" бывало нашим дедам и нашим бабушкам уже "вчера". У дьявола все те - же старые повадки. И те - же лица у всех тех, кто вольно - ли, невольно - ли отдался дьяволу в полон.
- И все - таки зачем и почему я припомнил запись эту давнюю свою? Почему пришло мне в голову ее припомнить?.. – спросите Вы у меня – Снова про ГУЛАГ… Уже все сказано… Неактуально… И кому все это интересно? Уже никому… - начнете Вы на меня недовольно ворчать.
- Не знаю… Да, очевидно, начал разговор я этот из – за этих лиц. Уж больно лица из самого свежайшего сегодня нашего покажутся мне вдруг так отчетливо, и так странно знакомыми, словно увиденными на каких - то старых фотографиях в книжках старых про суровый, прошлый век, или промельком промчавшиеся в вовсе древней, черно – белой, мутной хронике… Да, бывает, бывает и так в нашей жизни, витиеватой и чудной. Вот посмотришь так на человека и поверишь вольно - ли, невольно - ли в старые, индийские, чудные, для иных забавные, а для иных - мудрейшие верования о переселении душ от человека к человеку в вечном, жизненном круговороте жизни, в надмирном, властном колесе из времен, людей и из судеб человеческих.   
* * *
НЕ ИЗВРАЩЕНЕЦ!

Вот и снова вспомнил я ту встречу с литераторами Александром Бардаковым и Федором Титькиным. Некогда оба эти господина литератора взошли на литературном нашем небосклоне и засияли там в полную силу, как молодые и ясные звездочки в счастливое и радостное для нашей в те времена не помершей и не одичавшей, областной интеллигенции, в давно минувшее пятилетие “горбачевских”, политических реформ.   
Александр Бардаков... Хоть начинал он писать и при конце “застоя”, да кто его, молодого тогда, тогда знал и читал? Да и что он тогда написал – уже давно забыто… Не теми временами славен он. А славен он стал в нашу “перестройку”.
Автор легендарнейшей "перестроечной" повести "Не извращенец!", повести - бомбы, повести - скандала восемьдесят девять. Повести - сенсации для СССР, в котором и секса даже не было и нет... Вспомните, как говорится об этом у Булгакова: - У Вас чего не спросишь, ничего нет!..   
Да, в восемьдесят девятом повесть эта, ныне основательно сильно и прочно народом забытая, ох как сильно тогда прогремела. Напечатали ее тогда к ряду и толстенный, столичный журналище тиражом в миллион экземпляров, да еще целых два миллиона ее напечатало на следующий, на девяностый год издательство "Московский Чернорабочий".
Книжку Бардакова выпустил "Чернорабочий" маленькую, тоненькую, синенькую, с нелепыми рисуночками на передней и задней мягонькой обложке с какими - то черными мужиками в длиннополых плащах, палящими из длинных пистолетов (c глушителями?) в некое пространство уже "за кадром". Мужики те черные были вписаны в какие - то чудные, концентрические круги на манер мишени, и оттого изображения эти напоминали даже чем - то знаменитейший рисунок Леонардо - рисунок идеальных человеческих пропорций. За кругами с силуэтами - рисунками мужиков - стрелков зубастились лихие клинья  солнечных протуберанцев… Незатейливая картиночка на дешевой книжонке, напоминающая чем - то заставку фильмов про Джеймса Бонда - агента 007... Между тем и содержание "Не извращенца!" почти что идеально соответствовало той картиночке.    
* * *
В повестушечке той тонкой, давней, модной, смело - "перестроечной" Бардаков рассказывал читателю историю суперагента из некого МФКБ Петра Иванова, гражданина неведомой миру страны "Раськи", где люди живут в каких - то грязных норах, притом глубоко под землей, и которого при помощи машины времени со специальным, секретным заданием посылают в неглубокое для героев повести прошлое, всего - то в Двадцать Первый век России - СССР,  где уже как четверть века идет гражданская война, притом - с применением ядерного оружия. Народ в стране той гибнет миллионами и миллионами и на фронтах и в лагерях уничтожения, притом по обе стороны от фронта. В стране той процветает также людоедство а самогонку обнищавшие в конец колхозники, единственные кто хоть как - то выживают в аду и пламени междуусобной бойни, гонят исключительно из своего, а также из собачьего дерьма. Как они сподобились на такие химические чудеса и фокусы автор - Бардаков того читателю не раскрывает. Не приводит он на страницах своего "Не извращенца!" рецепта того самого чудесного напитка... ну да это в книге той не и главное.
Задание от Центра агент имеет довольно - таки незатейливое. Всего - то предстоит тому Петру найти и поскорее укокошить из лазерного бластера или как уже вообще придется, смотря по обстоятельствам,  двух главарей враждующих сторон, а сказать вернее, так просто банд и шаек - Лаврентия Елкина и Ефрема Полозова. Попутно Иванову приказано немедля ликвидировать и таинственного мужика - некоего "Плешивого С Метиной В Темени", который, как читатель узнает потом из повести, и есть самый главный заводила и виновник бед несчастного СССР.
* * *
Вот, пробравшись в секретнейший подземный бункер - штаб агент Иванов успешно ликвидировал седого и всегда нетрезвого мафиозо Лаврентия. Трезвым Елкина, как узнает читатель "Не извращенца!", никто и никогда не видел. Он ведь веки вечные был “в дюпель” безобразно пьяным, но зато даже и с большого бодуна любил поработать с документами, прямо у себя на широкой кровати. Для этого у Елкина был в заводе целый штат специальных секретарш... Секретари да холуи, охранник Коржиков да целая армия головорезов окружали этого гнусного, седого старика. Так - что добраться до Лавра Елкина было ох как не просто. И непросто было его успешно ухайдакать, отравив стаканом водки с разведенным в ней полонием.  И потом непросто, ох, непросто как было Пете нашему уходить успешно от погони той злой, мафиозной скользя и поминутно лавируя в трубах городской канализации на микросуперкаре и при том поминутно кося бандитскую, мерзкую братию своей верною, лазерной пушкой...
Потом переодевшись местною путаной, на атомном танке долго – долго прорывался Петр Иванов на командный пункт второго бандюги - Полозова, которого наш Петя придушил дамским, капроновым чулком. А потом из логова уродливого и жабоподобного Ефрема быстро улетел на вертолете от погони мутантов - преследователей - разумных бультерьеров в малиновых пиджаках, но с орденами Ленина на золотых ошейниках...
И так, у Петра Иванова остается самое последнее задание - найти и укокошить "Плешивого С Метиной В Темени", про которого в народе том многострадальном говорят, что он колдун, упырь и невидимка…   
Вот ищет, рыщет наш Петр Иванов, ищет его наш агент – “Cупер – Cтар”, рыская по всей той стране разоренной - от Калинобурга до Востоковлада. Бегая по мертвым и уже навек безжизненным, сожженным синим магнием лесам, и скача, как заяц на позитронном вертодрыне, по светящимся ядреным стонцием стокилометровым свалкам и помойкам, и мертвым, с расплавленными и обугленными остовами когда - то бывших на планете нашей огромнейших, великих зданий навсегда сгинувших в черную, безжалостную лету некогда прекрасных городов - Ленинберга, Свердлобурга, Бычьего - Самарина, Мурмана и Телятина.
И вот, однажды, земную жизнь дойдя до половины, и затерявшись в еще живом каким - то чудом и даже очень еще сумрачном лесу суперагент Иванов встречает там ... белую козочку Раису. Живую, добрую, простую и даже говорящую по - русски. И даже не с двумя головами, что для страны, где четверть века рвутся атомные бомбы - просто редкая удача… Встречает он козу эту чудную, добрую, умную – разумную и вполне психически нормальную, что особо удивительно для их горестных дней, и влюбляется в нее без памяти. Имеет с ней интимные и довольно - таки близкие такие отношения, и уже мечтает о козлятах... Но вот беда - не найти укромный уголок для молодого козье - человеческого счастья в разоренной, истекающей кровью стране СССР - России.
* * *
Вот тогда говорящая коза Раиса и говорит агенту нашему Петру: - Не найти нам счастья, Петя, друг сердечный вот тут у нас сейчас в таком в СССРе! Нечего тут нам и делать! Это и козе понятно! - говорит ему коза. - Надо на фиг сваливать отсюда, пока целы. Покуда я так молода, покуда шкура моя ох как бела, пока копыта у меня не износились, пока рога мои не затупились. - и продолжает дальше так. - У тебя, мой Петя, дорогой, есть машина времени. Давай свалим да поскорей из ада этого в спокойные и веселые времена! - говорит коза Раиса: - Мир наш вот этот уже в конец погибший. Ну и что толку - то, что ты Елкина да Полозова уже укантрапупил?  Война - то все равно идет! На место нечестивых Ефрема да Лаврентия уж новые подлюки да гадюки заползли! Земля  в СССР горит, дымтся и люди дохнут миллионами!.. Хочешь найти и убить "Плешивого С Метиной В Темени"? Не выйдет, дорогой! Он - колдун и знает самое передовое учение - Карлизм - Марлизм. Страшное заклятие и пропасть темная... Такая темная, что даже говорить о том мне боязно... Вечер уже на дворе... Дело - то к ночи... Бр-р!.. Вернее, бе-е!.. Даже страхом передернуло!.. Короче, тебе этого субчика не найти, а если и найдешь – тебе его и в жизнь не одолеть! Только погубишь себя и меня вдовой с сиротками оставишь... А у тебя - машина времени на батарейках. И заряда осталось в них только с гунькин нос. Может на один полет на двоих и достаточно будет, ну хоть до Двадцатого - то века!? Веселого! Спокойного! И милого - патриархального!.. - вот так говорила Петру Иванову его любимая коза Раиса.   
Решился в раз тот Иванов, схватил он свою Раису тогда он сзади за рога, прижался к ее шкуре крепче и нажал кнопку на машине времени... И тот – же миг все поплыло и завертелось у них перед глазами...
* * *
Очнулись молодые в самом центре огромного города, на небольшом, круглом пятачке - площадочке мимо которой и не тек даже, а просто - таки пролетал нескончаемый поток авто... Сперва Петр и Раиса слегка растерялись. Где они?.. Талый снег под ногами и пронизывающая душу стужа, да спешащие все мимо, и мимо, и мимо пролетающие древние автомашины и автобусы плескали из - под черных шин - колес грязные, ледяные брызги и остервенело гнали коричневые, мутные волны сырой, московской оттепели. Вот они оглянулись вокруг и вдруг увидели, что прямо у них за спиной расположился высокий постамент, на котором стоит какой - то длинный человек в длиннополой шинели. Иван и Раиса задрали головы вверх и стали с интересом рассматривать памятник, надеясь как можно лучше рассмотреть лицо человека на высоком постаменте. Но стояли они к памятнику все - же довольно - таки близко, и оттого им это хорошо не удалось. Запомнилось им лишь то, что лицо человека было такое - же длинное и холодное, как и сам этот высоченный памятник. Приглядевшись получше они все - же кое - как рассмотрели суровые черты словно изможденного тяжелой работой,  сухого и недоброго лица того здоровенного изваяния, лица с болезненно впалыми щеками и куда - то вдаль устремленным и как - бы слегка фанатическим взором. По низу лицо то как - будто довольно на первый взгляд недоброе заострялось  клиновидною, и какой - то слегка нелепой бороденкой.    
- Ну, совсем, как у папы моего... - вздохнув, проблеяла Раиса и улыбнулась в бороду чему - то своему. И по умилительному ее взору вверх на памятник было ясно, что монумент этот козе Раисе почему - то вдруг понравился.
На одном из торцов площади, посредине которой оказались друзья и любовники, торчало плотной каменной и почти какой - то крепостной стеной массивное, охристое, семиэтажное здание с часами и каким - то раскрашенным гербом над ними. На крыльце этого странного дома зачем - то без всякого дела топтались и курили молодые мужики - здоровяки в одинаковых, серых костюмах.
Заметив Петра и Раису двое из тех мужиков почему - то сразу стремглав бросились к ним, ловко лавируя в непрекращающемся ни на минуту бесконечном потоке московских авто. Ловко перескакивая через лужи и подбежав в Петру и козе Раисе один мужик размахнулся и прокричав: - Ну чо, колхозник хренов, так - растак!.. - ловко двинул  Иванова в кулаком живот, а потом с размаху бросил Петра, уткнув лицом в грязную, сырую землю. Потом уже совсем беспомощного и не сопротивляющегося двинул ребром ладони по шее. Добавил удар локтем по хребту и больно лягнул каблуком под колени. Петр осел тяжело рухнул лицом прямо в талый снег, обняв сырую, размокшую землю.  Второй мужик ловко набросил на рога бросившейся было защищать своего милого друга козочке Раисе крепкую, нейлоновую, белую веревку, и стал тащить ее в подкативший к тротуарному краю той площадочки глухой, серенький автофургон. Мужик вволок Раису внутрь фургона. Следом за Раисой там вскоре оказался и Петр Иванов. Пустая, железная, зарешеченная клетка и краснорожий здоровяк напротив - вот что запомнили они... Их втолкнули в черный полумрак. Щелкнула дверца - решоточка. Нагло и самоуверенно ухмыльнулся молодец - мордоворот, процедив сквозь зубы: - Ну, чо... Посмотрел на Феликса Эдмундовича, козел провинциальный?.. Машина дернулась и затряслась...   
Путь в том фургоне, впрочем, у друзей был совсем не дальним. Сперва машина пересекла поток на площади. Потом свернула в боковой и почти незаметный проулок у длинного, охристого дома. Затормозила перед серыми, высокими, железными воротами. Въезала в предзонник. Закрылись створы. Из предзонной будки вышли охранники, нагнулись, посветили фонариком, потыкали длинной палкой - кочергой под днищем серого авто и отворили вторые ворота.      
Машина проехала еще несколько метров и резко затормозила. Вновь щелкнула решетка.
- Выходить! Руки за спину! Лицом - вниз! - скомандовали пленникам, и подгоняя пинками и ударами пудовых кулаков двое ражих молодцов в серой форме погнали Петра Иванова и Раису в темный, освещенный мутной лампочкой отверзлый зев огромной, массивной, железной двери.   
Из узенького, грязненького, полуподвального коридорчика охранники втолкнули их в странный, пустой и гулкий, высоченный зал, чем - то напоминающий вокзальный, но совсем, совсем глухой, без всяких там окон, и со странным и как - бы, шахматным, клетчатым, черно - белым мраморным, плиточным полом и старенькими, синенькими, деревянными скамьями с высокими  спинками, совсем как в советской, общественной бане. Охранники приказали Петру сесть на одну из синеньких скамей. А козочку Раису привязали тут - же подле Иванова, за белую веревку, наброшенную несчастной на рога.   
Пустой, мрачный зал. Деревянные скамьи и много - много плотно закрытых, но совершенно одинаковых железных дверей, да еще белесый свет электрических ламп - вот что навсегда врезалось в память Петра и Раисы в те долгие часы бесцельного и мучительного ожидания и вползало кошмарным, то сосущим, то  нестерпимо резким и диким, мучительным страхом, мурашками заползающим под кожу и разъедающим казалось саму душу резкой болью смертельного, парализующего волю, чувства и мысли ужасного ужаса. Так проходили часы бессмысленного и бесконечного ожидания... - Чего? - О том ни Раиса, ни Петр Иванов еще тогда не знали.
Сколько сидели они в этом жутком зале - о том не ведает из них никто никто. Дешевые, японские часы "Casio" Петр на своей руке уже не обнаружил. Наверное, их ловко сорвал с его запястья еще тот первый молодец, бивший Петра Иванова в живот на мартовской, московской улице, на пятачке - площадочке у того чудного, козлобородого, высокого памятника.
* * *
Потом одна из глухих, железных дверей со скрипом отворилась, и в зал вошли здоровенные, крепкие парни в одинаковых, серых костюмах. Подняли Перта и Раису на ноги и погнали нашу парочку по каким - то длинным, гулким коридорам с желтыми, паркетными полками и бесконечными рядами мрачных, серых, массивных дверей с плотно закрытыми, маленьким заслоночками,  а после и по узеньким, на первый взгляд таким шатким и непрочным, но все таким - же гулким, жутким, железным лестницам, то вверх, то вниз, и вновь по коридорам, коридорчикам и коридорищам то вправо, а то - влево, то вдруг выныривая из коридоров этих и со странных этих лесенок на какие - то словно висящие над самой адской бездной многоэтажные проходы нелепых анфилад или каких - то чудовищных, серых балконов с паучьим переплетением металлических сеток между ними, и c натянутыми посередине  пролетов многоэтажно - бездонных колодцев, начинающих свой чудовищный нырок от грязно - белого стеклянного светового фонаря, и от мертвящего пронизывающего все это жуткое и холодно - неживое пространство нестерпимого, прожекторного света, но льющегося только как - бы поверху всех этих исполинских и нелепых чудовищных строений, форм, предметов, и через какое - то мгновение вновь рушащегося вниз или убегающего куда - то в сторону, и словно никогда уже не бывшего, зловеще ломающегося за следующим, и следующим причудливым коридорным, мрачным поворотом, и пугающего невольных посетителей то зловещей, ватной тишиной, то странным  гулом каких - то шорохов и неясных, злых и грозных шагов, бьющей в навостренные ужасом уши и залезающим под самый череп  дверным, противным скрипом, или дробью быстрых каблуков и лязгом, и стуком отворяемых и тут - же затворяемых решеток. И шумом этим, и безмолвной тишиной несущимся куда - то в неведомую смертным даль, и чуть - ли не в самую адовую дальнюю дорогу - преисподнюю... 
- Не останавливаться. Быстрее. Еще быстрее... Сейчас стоять. Голову... голову вниз и руки, руки за спину. Не разговаривать. Не оборачиваться... Пошел, пошел, пошел... - так командовал Петру Иванову и Раисе их первый тюремный конвой.    
Так они проходили коридор за коридором и лестницу за лестницей. И наконец, очутились в широком, ярко освещенном коридоре с красной, ковровой дорожкой меж двух рядов высоченных, двухстворчатых дверей с резным рисуночком на каждой - перекрещенными мечом и щитом и остренькой звездочкой с серпом и молотом, наложенными поверху на них. Приветливый и чистый коридорчик. Дежурный лейтенант в серой форме сидит за столиком с массивным, черным телефоном без диска но с желтым, металлическим гербом. Сидит и под зеленой, настольной лампой читает какую – то толстую книжечку.   
- Юлиан Семенов. Семнадцать мгновений весны... - прочла Раиса на обложке этой книжки, и почему - то испугалась прочитанной, нелепой фразы.
* * *
Вдруг в коридор сама собой открылась дверь, и охранники велели Петру и Раисе в нее заходить. Вступив за высокую дверь, они очутились в огромном, высоченном кабинете, полукруглые окна которого выходили прямиком на московскую площадь, на пятачке по середине которой и стоял тот самый памятник человеку в длиннополой шинели, а мимо него широкой рекой протекал нескончаемый автопоток. Вдоль высоких окон кабинета располагался длинный стол, и как - бы стол обеденный, и еще стоял ряд стульев, как – бы тоже ждущих какую – то огромную семью к обеду. Только вот ни блюд, ни даже скатерти на столе том никак не было. Грязноватый графин с несвежей водой на нечистом, стеклянном подносе. Два стакана с колотыми краишками и три массивные, хрустальные пепельницы - вот и все, что было на столе. Стол этот длинный и полупустой одним своим торцом упирался в другой стол, стол уже совсем другой, канцелярский, за которым между лопастями вентилятора, настольной лампой и тремя телефонами с гербами и без, со стоящим тут – же спереди с массивным, бронзовым чернильным прибором со старинными фигурками гибкой, борзой собачки и такого – же поджарого и стройного, вооруженного надежным, тульским ружьецом охотника, за электрической, письменной машинкою “Эрика” и горбатой горою каких - то книжек, папок и бумаг слева - справа, на высоком, черном кресле восседал маленький, невзрачный человечек в сереньком костюмчике с длинным, гладко выбритым лицом. На его коротеньком, как - бы слегка бульдожьем носике сверкали узенькие, заграничные очечки. Человечек этот как - будто совсем не замечал вошедших к нему в двери, так и продолжая сидеть не смотря на Петра и Раису, уткнувшись в какие - то свои бумаги и периодически лениво барабаня одним пальцем по клавишам машинки. 
Петр и Раиса заметили серого человечка и подошли к нему поближе. Человечек этот выглядел совсем не грозно (совсем не как их новые “друзья” - конвойные!) и наша парочка человечка того еще совсем - совсем не боялась.
Заметив подле себя Петра и Раю, человечек оторвал свой взгляд от бумажек. И уставил на Петра и Раю свои мутные, голубые глаза, посмотрел на них поверх очечков как – бы строго и оценивающе и что - то пробурчал себе под нос вроде как: - А, вот и этот дурачок с козой... Ну да, бывает... – Так он, вроде, и сказал, и словно в какой - то муке поднял вверх свой взгляд к высокому, как небо потолку. Напротив кресла человечка, со стены, из массивной, деревянной рамки человечку тому самоуверенно, высокомерно, и даже как - то нагловато улыбался широколицый, бровастый старик в сине - зеленом военном мундире с золотым шитьем и пятью звездочками справа на груди. На галстучной заколке старика бриллиантовой россыпью переливалась и горела блестела еще одна звезда.  На левой груди у старика длинной и широкою колодкой высились наградные планки, а под ними зубчатыми шестернями сияли какие – то ордена. На плечах старика золотом горели огромные погоны с веночноподобным гербом, таким - же, как наша парочка уже видала на этом странном доме, где сейчас не по своей воле находились они и пребывали.
- Садитесь! – отрывисто и резко, и весьма невежливо скомандовал им, своим невольным посетителям серый человечек за тем канцелярским столом. И Петр боязливо и робко присел на самый краишек старого, деревянного, жесткого стула с черным, липким, клееночным седалищем и высокой спинкой подле длиннющего стола, а коза Раиса так и осталась стоять подле своего возлюбленного на своих двоих. На стулья козы садиться пока – что никак не способные. Не способны козы усесться и на пол по - собачьи или по - кошачьи. Вот какой они народ. Не способные они на это, да и все. Даже по приговору народного суда и по приказу следователя КГБ СССР коза такое Вам не сделает не в жизнь. Человек - то ведь - легко! А коза - нет и нет!.. И потому Раиса наша так и осталась стоять на своих и стоя ждать решения своей участи.   
- Что - же мне с Вами делать? - как - бы отстраненно и не глядя даже прямо на Раису и Петра словно сам себя спросил человек за столом.  А потом уставился на нашу парочку и спросил уже громко и как - то кривовато ухмыляясь: - Вы из какой деревни... му... чудаки?! Откуда Вы в Москву приперлись? Из Марьино? Из Чертаново? Из Подольска? Из Электростали? - зачастил человечек все чаще. А потом вдруг нажал под столом какую - то кнопку и тогда до того времени на первый взгляд неприметные жалюзи выскочили из каких - то приоконных, скрытых ниш слева и справа от высоких окон и плотненько закрыли дневной свет.
В кабинете воцарился сумрак. Человечек нажал на выключатель настольной лампы на столе. Вспыхнувшая ослепительно белая, стоваттовая лампа мертвенным, неверным светом осветила лицо следователя. Потом серый человечек встал из - за стола и неожиданно отогнул гибкую ножку у лампы, а после световой рожок бьющий резким, злым луч пронзительного света навел и направил напрямиг в лицо Петра Иванова и в морду козочке Рае. Голос человечка зазвучал решительней, холодней, и много громче. Уже через мгновение от голоса того на них дохнуло на друзей циническим и зябким холодком и полилось им в уши несправедливое и безжалостное, насмешливое, обличительное, резкое, сварливое и злое: - И откуда мы взялись вот тут, на Лубянской площади в городе - герое Москве, такие вот умные?! Из Зеленограда? Из Люберец? Из Бологого? Или из Иванова?.. Да кто Вы есть, и по какому такому праву находитесь не только в самом центре образцового коммунистического города в сопровождении домашнего животного, а именно - козы? Вы что удумали там делать, у нашего дорогого "железного Феликса", у нашего "рыцаря революции", мать - ети?! Обгадить Феликса хотели? Козлиным дерьмом постамент измарать? Или просто привязать козочку вот так просто, якобы, "для смеху", к постаменту? На провокацию решились? Да это мать - мать - мать антисоветская агитация и пропаганда, и клевета на государственный и общественный строй СССР! Статья семидесятая Уголовного Кодекса РСФСР Союза Советских Социалистических Республик! Вот что это такое! – продолжал серый человечек все грознее и напористее, уже переходя на крик и барабаня маленьким, сухим кулаченком по столу. Было видно, что серый просто входит в раж… При этом глазенки человечка злобно заблестели, а узкие очечки прямо - таки вдруг запрыгали у него на носу... Потом он неожиданно выскочил из - за стола и стал прохаживаться перед ними на своих тонких, кривоватых, как у старого кавалериста ножках,  мерно, словно старый, часовой маятник, как - бы никуда не торопясь, подбоченясь и даже отворотив голову от посетителей, продолжил свой длинный монолог перед суперагентом Ивановым и его подругой. А потом вдруг неожиданно резко остановившись и злобно глядя прямо в морду Рае, а Петру в лицо стал бросать им отрывисто и зло разные обидные слова: - Ну что?! Попались! Не удалась у Вас Ваша провокация! Не удалась! Ох, не удалась! И не удастся никогда!!! Вы что думали? Думали - привяжете Вы тут нам на Лубянской площади у Феликса – железного эту вот козу... а тут ведь у нас не деревня какая - то! Тут у нас - Москва! Да почитай один из немногих городов СССР, где по улицам ходят разные там иностранцы... Разные там журналисты - провокаторы, мать их так - рактак... Вот увидят ребята из "Монд", c "Би - Би - Си", или, скажем, из "Рейтер", или "Гардиан" вот эту самую козу... Враз набегут - защелкают затворами фотокамер, засверкают вспышками. А на завтра заголовки на первых полосах их газет да по ихнему радио - "Коза на Лубянской площади в Москве, как зримое свидетельство несостоятельности советских планов обеспечения продовольствием граждан СССР", или еще - "КГБ завело свое подсобное хозяйство!" Или даже еще хуже. Что - нибудь такое двухсмысленно - антисоветское - "И козе понятно...". И даже так - "Бородачи"! А кто такие могут быть "бородачи"? Это сам Карл Маркс! Это Фридрих Энгельс! Это Ленин Владимир Ильич - самый человечный бородач на свете! Это друг наш с братской Кубы легендарнейший "барбудос" Фидель Кастро, который по - национальности просто - таки "Рус"!.. Ну, просто, как Владимир Ленин... И этот... из братского Вьетнама... Как его там? Старый такой дедушка... Вот черт, забыл...
- Хо Ши Мин. - подсказала коза Рая, припомнив уроки из древней истории Двадцатого века.
Точно, точно! Он, подлец! - вдруг обрадовался следователь, улыбнувшись и явно не поняв, вернее не увидев, кто ему неожиданно сделал такую подходящую подсказку. Но радовался он, к сожалению, не долго. Через мгновение он снова посерьезнел и надулся еще пуще прежнего.
После человечек резко повернулся на каблуках и узкие его вновь очечки недобро сверкнули своими мелкими, заграничными стеклышками: - Умные?! Умные! Все сами знаете! Знаете, как убивали во Вьетнаме женщин и детей! Напалмом! Напалмом!.. – завыл серенький, с плохо наигранным негодованием трясясь и истерично задыхаясь. - У, империалисты проклятые!.. - взвыл снова белугою серый следователь, а потом агрессивно выставив вперед худую шею с острым кадыком и лая, ну прямо как собака на врага, стал орать: -  И Че! И Че! И Че! И сам легендарный Че Гевара!.. Тоже ведь... бородач! А тут - коза! Фу, какая гадость! - скривился серый следователь. - Да мы... мы никогда навозом руки не марали. И не мараем. - вдруг он снова перекинулся с национально – освободительной тематики он на сельскохозяйственную. - У нас руки всегда должны быть чистые. А сердца всегда холодные. И головы - горячие. Так нас и "рыцарь революции", сам Эдмундович учил... Или, кажется, наоборот... – снова резко развернулся на каблуках серый человечек и вдруг уставился на стену немного выше своего большого, чернеющего в кабинетной темноте каким - то уже воистину бездоннейшим провалом массивного, кожаного кресла. Из темноты над креслом на Петра, Раису и на серого следователя пристально смотрел фотографический портрет козлобородого. И смотрел он как - то в этот миг особенно недобро, свысока прищурясь и даже как - бы брезгливо и искоса. Было даже и такое ощущение, что лицо то на портрете через какую – то недолгую минуту плюнет прямо в камеру фотографу.      
- Признавайтесь, кто Вы и откуда в город прибыли? Из Калинина? Из Вологды? Из Лондона? Или Вы из Тель - Авива? - злобно сказал серый, вставши против Иванова и козы и широко расставив ноги. Большие, старые, массивные, напольные часы в углу кабинета у серого следователя вдруг странно зашипели, потом скрипнули и не спеша, мерно пробили восемь раз. Пробили и снова смолкли, словно испугавшись своего гневливого хозяина.
В воцарившейся вновь тишине человечек подошел к своему столу, сел и уже как - бы неожиданно сменив свой ярый гнев на милость продолжал уже спокойно, но все равно - презрительно надменно: - Ну, что? Темнить и дальше будем? - сказал он и поправил снова ламповый рожок. - Лучше сами признавайтесь, кто Вас на провокацию подбил? Кто завербовал? Из Вашингтона Вы, из ЦРУ, из штата Ленгли, голубчики приехали в наш лучший город на Земле, или прямо с Тель – Авива прибыли? От Моссада к нам приперлись? На сионистов работать подрядились? Что, надоело в Ливане мирное движение "Хесболла" израильской военщине месить своими кровавыми сапожищами? Скучно стало детей убивать, так - растак?! - снова начал он срываться в крик и барабанить по столу. - Не получится! Не выйдет! Лучше признавайтесь сами! У нас гуманные законы. Вы ведь и сами это знаете. У нас добровольное признание не освобождает от всей строгости закона... или что – то там другое... - снова как – бы спохватившись задумался серый человечек, с трудом припоминая только что произнесенную нелепую тираду и даже попытавшись  проникнуть в ее тайный смысл. - Все равно, все равно, колитесь, сионисты хреновы! - продолжал он дальше, зыркнув из – под грозно – наигранно - насупленных как – бы огромнейшей злобою бровей, продолжал но снова, но уже как – бы уже и с трудом, словно человек, уже пробежавший до того на стадионе стометровку и порядком умаявшись - устав и запыхавшись… Потом он замолчал, достал из внутреннего кармана пиджака большой, клетчатый платок, устало опустился в свое кресло и стал им вытирать себе со лба внезапно выступившие капли холодного пота.
В тот момент и Петру, и Раисе вдруг стало заметно, что у человечка серого явно не все в порядке и с нервами, и вообще со здоровьем. - Колитесь, контрики! - прохрипел вдруг он и тяжело закашлялся. Потом немного отойдя и словно в безмолвной молитве снова закатил глаза вверх и сказал уже словно сам для себя: - Вот подохну на такой работе… Никто и добрым словом не вспомянет... Никто... У, гады... Гады... - пробурчал он вновь себе под нос. С противоположной стены ему улыбался бровастый старикан в военной мундире с большими погонами.    
* * *
- Мы не с Тель - Авива. Мы из будущего! - вдруг отчетливо по - русски произнесла коза Раиса. - И мы прибыли в СССР... а у Вас ведь тут еще пока СССР?... Ну да, что я говорю?.. Конечно - же, пока...!.. Мы прибыли в СССР, дорогой товарищ, просить у Вас политического убежища!!! 
От невиданной наглости услышанного серый человечек неожиданно дернулся всем телом, резко повернул свою очкастую головку и заорал что было мочи: - Молчать!!! В этом кабинете говорю я!!! Кто?! Кто там говорит?!.. Кто тут такой умный ... тра - та - та, мать - мать - мать!!! - забился в истерике и забарабанил он своими маленькими кулаченками вновь по канцелярскому столу. Потом зашедшись в припадке бурной ярости и злобы он неловко толкнул своим острым локотком горочку картонных папок на краю стола. И картонные папки и папочки с шумом повалились на пол. Иные из них, незавязанные нитяными, белыми шнурочками - тесемочками, распахнулись при недолгом полете, и из их отверзшихся чревов стали сыпаться дождем  белые, бумажные листы.
Кто тут умный?! Кто?!.. - заходился следователь, энергично тряся головенкой сверкая узенькими стеклышками. - Да я Вас, к свиньям собачьим в Пермь, в шестнадцатую политзону на особо строгий до пятнадцати живо отправлю! И еще потом мне скажете "спасибо", что следак ГБ Позняр такой добренький! Да, сейчас у нас не тридцать седьмой, к сожалению! Все пораспустились! А порядок где железный? Нет его! Нет порядка! Нет!!! Разговорились - распустились! Шутить изволите с Советской властью, контрики?! А шутить не выйдет! Власть рабочих и крестьян Ваших шуточек не понимает! И не поймет никогда! Она - власть крепкая! Суровая баба она, мать - ети!.. Мы идем дорогой верной! И с пути мы не свернем! Да, не свернем! Нет, не свернем! - затараторил серый, и очки его злобно сверкнули. - Да мы... Да мы... - разошелся серенький опять - Да мы, да мы Юденича и Деникина, Краснова и Колчака, Врангеля и Петлюру… - запыхался серенький и снова продолжал свой список побежденных, тяжело сглотнув слюну: - Кучум - Гирея, Шкуро и Махно, Семенова, Антонова и троцкистско - зиновьевский блок одолели! И даже самого Гитлера Адольфа! Хоть вначале при Польской компании был он нам и товарищ наш, и даже в некотором роде - друг... -  Сказав "такое" человечек как - то странно потряс головой, видимо еще не понимая до конца, что он только - что сболтнул. А поняв до конца как – то сразу сник. Потом вдруг снова нажал на какую - то кнопку у себя под столом. Под высоким потолком огромнейшего кабинета ярко вспыхнула многорожковая хрустально - бронзовая люстра. Веселые зайчики света ударили и заискрились веселыми бликами на темных, полированных, стеновых панелях, ломкими лучиками вспыхнули в стеклах массивных часов и грозных, официальных портретов.
Потом следователь КГБ Позняр снова поднялся на свои тонкие, кривые ножки. Снял свой серенький пиджак и небрежно бросил его на черное кресло. Ослабил узел галстука и потом уже как - бы уже совсем не замечая Петра Иванова и Раю встал на коленки и принялся подбирать разлетевшийся от и со стола ворох бумажонок. При этом он снова что - то заворчал себе под нос и даже неожиданно для своих невольных посетителей уже через минуту принялся шмыгать носом, и на его глазах блеснули слезы. Подобрав бумажный ворох с блестящего, надраенного, светло – желто - золотистого паркета, он поднялся на ноги и вытирая рукавом белоснежнейшей, крахмальной рубашки маленькие глазки, небрежно бросил неровную, неаккуратную стопочку себе на стол. А потом как - то странно, мелкими шажочками и ступая как - то осторожно, совсем как балетный танцор на одних носочках снова подошел к Петру и Раисе. Вернее, он вначале подошел к журнальному столику у самых дверей, на котором стояла массивная радиола "Мелодия - ВЭФ" и своим тоненьким пальчиком нажал на кнопку под надписью "вкл - выкл". И в тот – же самый миг из динамика – деревянного, темненького ящика затянутого c одной своей стороны серебристо - черной материей, полился бравурный, хрипловатенький, бодрящий маршик: -       
- Будет людям счастье - счастье на века!
  У Советской власти сила велика!
  Сегодня мы не на параде, мы к коммунизму на пути!
  В коммунистической бригаде, и с нами Ленин - впереди! – хрипел голосок из динамика.
- В коммунистической бригаде, и с нами Ленин - впереди!.. - промурлыкал себе под нос следователь ГБ Позняр, потом блаженно улыбнулся и еще прибавил громкость. Радиодинамик радостно доорал свою глупую песню. И принялся за следующую, такую - же фальшивую, и бравурно - безобразную чертовню: -
- Идет Москва трудовая, идет Москва трудовая,
  Идет рабочая, Москва рабочая, идет рабочая Москва!
- Идет рабочая Москва! - колотилось радостными молотками нестерпимым ором залезало в самые уши и вползало и резало мозг...
* * *
Потом Позняр повернул головку к Петру и Раисе и заговорщически хитро подмигнул им поверх своих стекляшек вдруг неожиданно подобревшими глазенками. Потом на носочках подбежал к ним и горячо зашептал им в самые их уши: - Простите, друзья! Я понимаю, что Вы напуганы и обескуражены! Но ничего не поделаешь - микрофоны! Везде микрофоны! С нас ведь тоже требуют! И сильно требуют! Вот и приходится за деньги цирк ломать! А ведь приходится, ох как приходится! Тоже ведь семья, дети, ... паек, зарплата, стажевые и пенсия по выслуге лет! Не для себя! Для детей, для деточек, для деток! "Волга" черная, дача в Серебряном Бору! И кого в Бору, у кого - в Перделкино! Это там, где у нас все эти бездельники – совписы старые пасутся! Советские писатели, мать их …! Шутка, шуточка!.. Так - что Вы на нас не обижайтесь! Не сердитесь на меня! Ведь мы тут в КГБ - народ нормальный! Сами анекдоты про Лёнчика в курилке травим. "Би - Би - Си" да "Голос"а ночи на пролет только и слушаем, только и слушаем!.. А с фонариком под одеялом в тайне от жены и тещи у себя в домашнем кабинете и "Архипелаг" читаем, и "Колымские рассказы" этого... Как его?.. Ах черт …, забыл! Мужика – то этого из Вологды …! Вспомнил - Шаламонова! Так, кажется?!.. Так - что мы тут на Лубянке – народ самый прогрессивный! Либералов много! Говорят, что даже сам Андропов Юрий наш Владимирович Сартра и Камю читал! И говорят, что даже и поэта Рильке, в подлиннике читывал! Языков знает – море! Совсем, как Ленин! Тот тоже по – немецки шпарил – будь здоров! Ему уж это очень надо было – для работы на…!.. – вдруг снова испугался неожиданно чему – то серый, потом отдышался и вновь продолжил свою речь: - Говорят, семнадцать языков Ильич познал, включая албанский, китайский и хинди! Культурный человек, не то что этот пентюх Лёнька Брежнев! - смешно скривился следователь и неожиданно вдруг высунул язык и показал его бровастому портрету на стене. А потом снова продолжил: - Ленька - дурень даже, говорят, "Робинзона Крузо" в детстве одолеть не мог. Больно книжка была толстая... Хи - хи - хи! - захихикал серый. Снова отдышался, и попер агитировать уже по новой - Да... а вообще марксизм - наука!  И кто против Советской нашей власти если и идет, то все это все – же как - бы зря! Зря! И очень даже зря! Ленинским курсом надо только двигаться! Ленин - то не то, что некоторые был, ну из тех, кто с усами, скажем, разными ходил, с лысиной огромной, или как один дурак - с бровями! – Сказал Позняр и снова заливисто и резво полилось у него изо – рта брызжущее: - Хи - хи - хи!.. - И снова - здорово, как с места - в карьер, вдруг он посерьезнел: - Ленин - это голова! К тому - же самый человечный бородач, и еще - философ! Слышал байку на охоте – говорили мужики, что у бородача почти любого, вся сила мужеская - в бороде сидит! Ну, как у старика Хоттабыча!.. Не знаю... Наверное, врут?! Сам бороду я не ношу, но пока не страдаю! Хотя и не всегда все хорошо в жизни и со всеми довольно идеально получается … !.. А борода вот эта … ?!.. Хотя, кто ее знает …?! Вот, скажем, сам Карл Маркс! Или Фридрих Энгельс! И опять – же, Владимир наш Ильич! И бородки там все такие самые разные!.. Но голова - большая! Читали, поди, сами его этот... черт... снова вылетело из башки ко всем бесам... да вот, вспомнил наконец – то - "Империокретинизм..." … или как там его?! Говорят, что уж очень хорошая книжка. Мне ее даже наш старший следователь Чуркин настоятельно рекомендовал прочесть. Да только я все как - то вообще – то ... не собрался. Если честно, я ее … не одолел. Только начинаю слова кое как разбирать, и ... засыпаю сразу, … да и вообще там мне не фига не понятно… Я вообще – то, в основном и в целом, люблю и уважаю чего там попонятнее. "Футбол - Хоккей", кроссворд в "Вечерке", да еще фельетоны про сильно пьющих товарищей в журнале "Крокодил"... Такой уж я, видимо, на свет Божий уродился!.. А вот Вам - советую! Советую тот "Империокретинизм..." в охоту почитать! Потому Вы сразу видно как, народ культурный и интеллигентный, а мы таких в Стране Советов ох как уважаем! У нас и в органах таких - ну просто пропасть чёртова!.. А за грубость Вы простите! И не бойтесь со мной откровенно теперь говорить - сами видите, как радио орет, дурой надрывается! Песни эти чертовы!.. Эх, всех - бы авторов этой хреновой галиматьи, да к нам в ЧеКистские подвалы! Да я - бы авторов - то этих чертовых прямо – бы своими - бы руками... Я уж и разик было – предлагал такое предпринять... Говорят: - Пока нельзя! Как - бы еще не за что!.. - И вот это - то и жаль! Ох как жаль!.. Мы ведь люди тут довольно прогрессивные. Нам - бы "буги - вуги" или, скажем, "твист"! Вот – бы это было дело! И в работе – подходяще! И веселей намного, и для имиджа нашего политического за границей, так сказать, было - бы весьма как положительно!.. Но ведь говорят - нельзя! Нельзя! Эх, ретрограды хреновы! Нового не понимают!.. И вообще - то, наше ведомство в загоне. Не Министерство даже, как бывало раньше... – МГБ!.. Нет, какой - то драный в попу "Комитет"... И микрофончики в кабинетах у нас стоят довольно - таки древние. Еще от Семичастного остались. Маломощные такие все… Ну, не то, что у этих, в ГРУ, в "Аквариуме". Там армия у них, там сам Устинов рулит. Потому там у них все тип - топ, армейская разведка, блин!.. А мы - голимая ГэБуха, у нас век вечный - недофинансирование!.. - принялся жаловаться и скулить Позняр, и мелкие его противные очечки как - бы затуманились какой – то набежавшей влагой. - Да и вообще работа - то собачья! Скучная работа, пыльная, да и народ нас ведь не любит! Неблагодарная работа! Ответственности - море, а благодарности от людей - ни на грош! Чуть чего тебе припоминают - "Сталин, Берия, ГУЛАГ"!.. Обидно! Ох, как обидно нам все это! Ох, как обидно!.. - стал снова хныкать серый следователь.
- Работать в подлых домиках не надо, вот и обижать никто не будет! - сказала прямо глядя в глаза Позняру коза Рая.      
* * *
От неожиданности следователя сильно передернуло и оттого узкие его очечки на бульдожьем носике вдруг нелепо перекосились на его лице и как - бы вмиг заволоклись непроницаемой синей дымкой вдобавок к уже висевшей на них плотной испарине. Рот его широко раскрылся а нижняя челюсть, словно у покойника, безвольно отвисла и отвалилась вниз. И только через минуту - другую тупо глядя Рае прямо в ее маленькие, но неглупые, козлиные глаза, следователь КГБ СССР Позняр выдавил из своего пересохшего рта: - Коза! Мать моя - женщина ...! Бабушка - теща ...! Говорящая коза! Допился! Допился и … дожил! До института Сербского и до Канадчиковой Дачи! Ведь говорили дураку - не пей! Не пей, Васька - снова черти из напольных, кабинетных часиков на стол полезут! И ведь прыгали они, окаянные уж раз – прямо под печатную каретку! Ну, я их тогда и ловил… и давил… и топтал ногами, а им – один четр! Живучие такие сволочи попались – просто жуть!.. И потом черти вообще обнаглели! Карандашик по столу катали! В карман пиджачный ко мне лазали! Во внутренний карман – туда, где партбилет лежит! И даже в брюки!.. А я!.. Эх... е - п - р - с - т! - заорал Позняр благим матом, а потом сразу стремглав бросился к телефонам на столике, бубня и горько причитая: - Все, пора!.. Пора мне идти, и врачам сдаваться!.. Говорили дураку - не жри, Вася, много Столичной водочки с армянским коньяком! Никогда не смешивай их, пьяная скотина!.. Или закусывай, да шибче! Шибче на сервилат финский налегай, да на балык - на "Елисеевский"!.. А я - дурак, не слушал! Не слу - у - шал!!! - завыл он, словно раненый зверь, и слезы мутною струей потекли из под его заграничных очечков из его чекистских, зорких и безжалостных к "врагам трудового народа" мелких и недобрых, и как - бы даже с виду поросячьих глаз. 
- И ничего Вы не допились до такого разного водки с коньяком! - сказала ему Рая еще решительней, чем раньше. Я прилетела к Вам из будущего в Ваше прошлое, в этот Ваш хваленый некогда СССР, как супружница суперагента товарища Петра Иванова. А прилетели мы из будущего. Но не от хорошей жизни мы к Вам оттуда подались, а только по причине перманентно идущей в нашем крае и в конец разоренном,  нынешнем "CCCР"е века Двадцать Первого, и в нашей бедной и уже давно и глубоко подземной "Раське" ядерной, химической и бактереологической войной между злыми бандами Лаврентия Елкина и Ефрема Полозова, войной, которая хрен кончается даже после полной ликвидации этих злобных и преступных главарей века нашего. А также сбежали мы из времени нашего и от задач невыполнимых, на нас судьбой – злодейкой и мировой историей без всяких перспектив решения на нас возложенных. В частности, от полной невозможности найти и сжечь лазерным микробластером с термоядерной начинкой  колдуна и чертового демона "Плешивого С Метиной В Темени"!.. Мы устали и мы отчаялись! Мы не заслужили рая - мы заслужили покой, как сказал один литературный черт из романа советского писателя Булгакова! К тому – же, просмотрев не так давно старинные фильмы из Вашей эпохи мы увидали, что Ваша страна - СССР - есть (вернее, для нас в нашем будущем - было) государство величайшей многонациональной культуры (которой - то всего одна разумная коза – никак не повредит), а также неукоснительного соблюдения всевозможных положений Основной Декларации Прав Человека, закрепленных в соответствии  решением ООН от тысяча девятьсот сорок восьмого, далекого года, и ратифицированных Вашей страной в ходе принятия решений по итогам хельсинского Совещания по Безопасности и Сотрудничеству в Европе и нерушимой целости всех послевоенных границ, от семьдесят пятого года! К тому - же, основные положения Декларации Прав Человека легли в основу Вашей новой Конституции от семьдесят седьмого года - самой гуманной Конституции в мире! - Вот что сказала коза Раиса нагло глядя прямо в его бесстыжие глаза. Перевела дыхание и продолжала: - Мы ищем в вашем крае не рай, а просто мирное прибежище! Мы - беженцы! Поймите нас! Примите нас! Примите нас в подданство СССР! Мы - хорошие!.. - сказала она, а потом толкнула Петра Иванова копытом в бок и прошептала горячо и зло: - Мужик! Ты чего, уснул?! Чего молчишь - то?! Тут твоя судьба решается, а ты сидишь, как неподоенная шляпа!.. Соберись!!..      
- Да, да!..  Мы просим! Мы очень просим Советское правительство, ЦК КПСС и КГБ СССР! И дорогого Леонида Ильича Брежнева от всего нашего сердца и лично! Как пламенного борца за мир и демократию! Как друга пионеров и всех советских октябрят, и милиционеров, и женщин, и ... вообще! - завякал и заулыбался глупо Петр. - Скажи, Раиса! Мы ведь хорошие! К тому - же мы уже ячейка общества! Ей - ей!..
* * *
Выслушав весь этот бред Позняр не стал яриться снова и по – новой психовать, а еще плотнее прежнего подошел к своим невольным посетителям, поправил свои мелкие стеклышки у себя на широком носу, и еще ближе и  плотнее наклонился к Петру и Раисе. А после снова заговорщически горячо им зашептал в самые их уши: - Неожиданно! Говорящая коза! А я уж думал, что ...! Обошлось - и слава Богу! Надо, надо жить и радоваться жизни! А с говорящей - то козой у нас в СССР не пропадешь! Всегда можно пойти работать, скажем, хоть в московский цирк, прямо в номер к Юрию Никулину, на Цветной бульвар! Во какой аттракцион будет!!! - улыбнулся им Позняр и показал свой большой, оттопыренный палец. Потом он дружески похлопал Петра по плечу а Раису стал чесать за ухом, как собаку. - Только вот какое дело... - улыбнулся снова он - Вы тоже.. сделайте и мне услугу! Мне и вообще ... всей Советской власти!.. Не болтайте никому где Вы нынче были и что видели!.. И главное, про "Гитлера" вот эту фразу... ну, чтобы уже никому!.. Хорошо?! Хорошо?! - зачастил он и глупенько заулыбался.
- Хорошо! - сказала Рая. – Про Адольфа?.. Точно - “нет”! Как можно! Ведь он был самый гнусный варвар! – Добавила она: - Будем про него молчать, как немые рыбы! Я лично – обещаю! Вот мое Вам и всей Советской власти и КГБ СССР – мое честное козлиное слово!
- Хорошо! – сказал, вернее выдавил Петр Иванов, хоть на душе после сегодняшнего у него было и скверно, и муторно, и ... совсем, совсем нехорошо. И вообще бурчало в животе, и пересохло жутко в горле, а еще страшным образом хотелось в туалет, ну и просто - что - нибудь пожрать. И желательно, чтобы не тюремную баланду...   
Вот и славно! Славненько! - вновь заулыбался им Позняр и протянул им какие - то бланки и анкеты. Это были отпечатанные типографским способом формы просьб о получении советского гражданства. Раиса и Петр Иванов быстро заполнил эти бумаги, притом, что Иванов заполнял анкеты те, естественно, вручную – рукой и синей, шариковой ручкой, а козочка Раиса держала в зубах чернильную ручку товарища Позняра. После заполнения всех этих формуляров они расписались на последнем их листе. Петр поставил свою размашистую подпись. А коза Раиса еще и опустила свое правое, переднее копытце в специально поданную ей баночку черных чернил и приложила к документу этот отпечаток. 
Потом Познял собрал все эти бумажки со стола, неторопливо сложил их аккуратной стопочкой, вложил их в белую, картонную папочку, аккуратно завязал тесемочки и положил ее себе на стол. После он довольно улыбнулся  и подмигнув Петру и Рае задорно - весело сказал: - Поздравляю Вас, друзья! Ну, вот Вы и граждане Союза Советских Социалистических республик - первого на Земле государства рабочих и крестьян! Поздравляю Вас, друзья мои, и в добрый час!..
Потом он крепко пожал руку Петру, а Раисе переднюю ногу, подошел к телефону и куда - то позвонил...
- Да, машину к "первому"... Да, вошли в гражданство СССР... Нет, не буйные… Ну так пусть шестой отдел и занимается, мы – то тут при чем?.. И коза, конечно... Как "куда"?.. Да, но оформить - то их как?.. Ну, зачем - же сразу так - под "двести", и вывести из списка?.. Пусть еще подышат, погуляют... Пока, пока... Нет, это мы всегда успеем, дело - то не хитрое, к тому - же они уже тут у нас довольно - таки плотно...  Нет, не сейчас... Может, в конце месяца, ... под закрытие декады... или хоть под самый Новый Год. Под "Огонечек Голубой" с Эдитой Пьехой, с Сенченко, с Кобзоном Йосей... Ха - ха - ха!.. Ну, это Вы уж сами там решайте. Ценности большой они для нас не представляют... Ну, разве так потом, и разве что "для плана"... Под Новогодний концертик... Да, потом видно будет… там дела все порешим, а потом - на дачку! И на охоту, на охоту!.. - сыпал серенький Позняр в слегка прикрытую от посторонних ушек своей маленькой ладошкой телефонную трубочку приглушенные, странные и, на первый взгляд, казалось - бы мирные и ничего не значащие фразы.
* * *
Поcле  этого звонка дежурный лейтенантик сидевший до того в коридоре за столиком, по приказу следователя КГБ СССР Позняра проводил нашу парочку и себя самого на ночную, московскую площадь, но спускались они уже по центральной, главной лестнице, и выходили через самый главный вход. На прощанье, уже встав на центральном крыльце своего Комитета, следак ГБ Позняр поздравил нашу парочку с принятием гражданства СССР и сказал, что “это – огромное и великое счастье – быть советским человеком и советскою козой”. Потом он еще совсем немного “распинал”.  Пожелал “от всего сердца” Петру и Раисе “успехов в труде и рекордных надоев на благо нашей могучей и такой свободной, советской Родины и счастья в личной и общественной жизни”.  После окончания своей тирады, он протянул Петру Иванову руку и крепко пожал ее, а козе Раисе он весьма любезно и необычайно галантно поцеловал правое, переднее копытце.  По окончании всей этой недолгой, но муторной процедуры на прощание Позняр вручил Петру и Рае огромный кошелек с толстой пачкой в нем советских, желтых денег с бородатеньким и лысым профилем на них, и еще - сложенную неудобной книжкой и плохо пропечатанную, бледную карту города Москвы. При том следак Позняр зачем - то очень долго и упорно объяснял, как Петру и Рае следует добраться до гостиницы "Россия", где для них уже зарезервирован бесплатный номер – люкс и их уже, якобы, с нетерпением ждут какие – то его, Позняра, “старинные друзья - приятели”...
* * *
Вот так Петр Иванов и Рая вышли из большого и страшного дома на Лубянке победителями!.. По крайней мере они так думали. Но, к сожалению, недолго…
Лейтенант и следователь попрощались с ними. Потом Петр и Рая не спеша спустилась вниз с гранитного крыльца центрального подъезда Главного здания Комитета Государственной Безопасности СССР. Над миром распласталась мартовская ночь.
Желтые, ночные фонари отражались в черных лужах причудливыми пятнами. Нескончаемая авторека, текшая мимо бородатого в шинели бешеным потоком почти – что обмелела. Редкие машины проносились в этот час мимо козлобородого изваяния, торчавшего колом посреди кругленькой площадочки. На Москву спустилась ночь. Темнота и тишина вступили в этот час в свои права и властвовали в этот час даже посреди многомиллионного города – героя. Полная и бледная луна стояла в московском, мглистом небе. Сырой и буйный, южный ветер гнал по небу клочья туч и в сыром, весеннем воздухе уже  во всю витал аромат наступающей русской - советской весны – запах оттаявшей и оживающей земли и естественных, собачьих отправлений до поры бывших от людских глаз скрытыми под снегом но обнаружившихся только – что и… 
У подъезда Раю и Петра уже поджидала большая, черная машина. Шофер вылез из кабины и приветливо распахнул перед ними дверцу служебной, комитетской, черной "Чайки". Петр и Рая забрались в салон и блаженно откинулись на мягкие диваны кресел. Машина плавно тронулась и набирая скорость все быстрее и быстрее понеслась по уснувшей, ночной Москве... Долго, и долго, и очень, очень долго ехали они...
Вот мелькнул и вновь пропал за тонированными стеклами машины пряничный Дом Пашкова, вот проскользнула многопилонная библиотека имени Ленина, а вот в окнах "Чайки" уже бело - охристыми полосами тянется Манеж. Вот и старинное, купольное и немного даже как - бы кукольное и игрушечное, малое на фоне современных громадных громад старое здание Университета имени  Ломоносова, а напротив в стеклах чернеет голая, сырая темнота Александровского сада с бледным промельком Вечного Огня между черными деревьями. И тут – же по верху вспыхнула и загорелась острая, ночная, кремлевская звезда. Рубиновым, кровавым клопиком  свернула с древней, Арсенальной башни угловой от которой был в ночи прочерчен и пробит от темноты и бледных, желтых фонарей  светлейший пролом - к Мавзолею.
Звезда сверкнула еще раз и утекла за стеклами. Пропала... За стеклами авто разлилось серое, вернее – черное, ночное, безбрежное, асфальтовое море Манежной площади. А за ней - темною, грозно чернеющей зубчатою горой высилась громада Исторического и снова ... еще один проломом уходящей цепью бледных фонарей убегающий  - проезд на Красную... Края зубчиков от музея Ленина. И вот еще одна огромная и темная, и серая громада. Полуосвещенная и таинственная гостиница "Москва" с бессонным и бездонным, громадным рестораном на грубых, квадратных, конструктивистких столбиках над самым входом, по третьему, четвертому и пятому своему этажу, горящему многооконной, неясной, затянутою легким тюлем полупрозрачной, легкой желтизной и с застекленною "оранжереей" над ресторанной, плоской кровлей. Поверху чудовищного, несимметричного фасада белым, бледным мертвящим светом горели огромнейшие буквы - ЛЕНИНИЗМ - НАШЕ ЗНАМЯ... Промелькнули мимо, потянулись вдоль деревьев с чернотой меж ними гранитной, мрачноватой стеночки... Цепь фонарей уходящих вдаль, да редкие задние, красные огоньки задних фонарей запоздавших, столичных такси за передним, ветровым стеклом.
- Очень скоро мы приедем!.. Скоро, очень скоро, господа! – процедил с какой – то недоброй усмешкой, на мгновение повернувшийся на полоборота водитель, и обращаясь к Рае и Петру. Потом он снова от них отвернулся и переключил рычаг скоростей. Машина понеслась еще быстрее.   
Вот замелькал за стеклами ночной Охотный Ряд... Грубая конструктивистская громада Здания ВСНХ - Госплана СССР и рядом с ней мелькнул бедною сироткою притулившийся к ней сбоку Колонный зал Дома Союзов. Вырвались в ширь Театральной. Вот и фонтанчик в скверике. И колоннада Бове со знаменитой аполлоновой квадригой Клодта. Натужная псевдоготика ЦУМа. Проскочили. Понеслись по Театральному мимо лезущих в глаза из темноты нестерпимым белым – желтым и розовым светом ярко горящих, огромнейших, ресторанных окон и мозаичных причуд "Метрополя"... Потом... Потом машина взвизгнула на тормозах, дернулась на резком повороте и снова прибавила ход... Больше ни Петра, ни Раю никто и никогда уже не видел... Ни живых, ни мертвых...
Кто - то говорил, что их тайно расстреляли на каком - то полигоне Московского военного округа. А какой - то диссидент за рубежом через много - много лет написал в своей уже забытой в наши дни маленькой и тоненькой книжонке, что видел Петра Иванова и козочку Раису уже полубезумными, привязанными к креслам в спецсекторе допросов и психологических экспериментов, что был когда - то, якобы, при специальном, "диссидентском" отделении, специализировавшейся, в основном, в области вялотекущей шизофрении. И были эти страсти в институте судебной психиатрии имени Сербского... - так утверждал диссидент... Не охота нам во все это верить. Ох, как не охота. Не про расстрельный, тайный полигон под Бутово, ни про леса под Малоярославцем, ни вот в эти инквизиторские слухи не желаем мы не слушать, ни знать… Но ведь слушать - знать и верить все равно уже приходится… Потому - что о друзьях наших вот этих и еще и про многих друзьях других людей не знает и не ведает у нас в стране никто. Никто...
Нет. Только не это! Только не самое страшное! - гоним мы от себя неверные, страшные мысли. Вот потому - то и в психушку, как в последнее пристанище для таких несчастных мы охотно верим. Да ведь и за правду - только психи могли - бы попросить политического убежища в "брежневском" СССР...
Вот так и пропали Петр и Рая, а книга Бардакова на этом страшном эпизоде уже совсем - совсем закончилась.
Вот такая книжечка была у Александра Бардакова. Очень смелая и "перестроечная" очень. И даже очень - очень диссидентская была. Была - была, и вся вышла... - В карете прошлого далеко не уедешь... - кажется так говорил один герой у какого - то русского классика?..
* * *
ВЕНЕРИЧЕСКИЙ ГОЛОС

И вот эта встреча… Уже знакомый зал великолепного, старого дома. И два знаменитых писателя за маленьким, старинным столиком. Александр Бардаков, о "перестроечном" творчестве которого читатель наш уже все знает. И второй наш гость устьрятинский, тоже знаменитейший писатель Федор Титькин, чей роман "Венерический голос" громко прогремел пару - тройку лет назад, завоевав по праву одну из главных литературных наград наших дней - всемирно прославленного "Крекера". А еще тот “Венерический голос” заслужил и “Книгу года” на ростовской книжной ярмарке за поза – позапрошлый год…
Знаменитая та книга года - роман Федора Титькина "Венерический голос" оттого широко так и прогремела в узеньких кругах московской, да питерской интеллигенции (а это - то сегодня разве что от силы, двадцать тысяч человек?). Прогремела, и сразу стала эта книга очень модной, или как говорят тинейджеры - "крутой". Но в кругах, как я уже заметил, не особенно широких…
* * *
Главного героя своего “Венерического голоса” автор окрестил замысловатым именем – Митрофан Дерьмов… Хорошее, звучное имя дал Федор Титькин своему герою. Вспоминается Фонвизин со своим хрестоматийным “Недорослем”… И вообще в романе этом много литературных довольно сложных символов и масса разнообразнейших аллюзий. Сложное произведение написал наш Федор. В расчете на читателя из “сложных” и подготовленных читателей он свою книгу сотворил.
Особенно хороша фамилия героя у романа! Федор Титькин нашел ему фамилию такую… звучную! Литературную фамилию! Я уверен, что “Дерьмов” еще войдет в славнейшие ряды литературных, российских фамилий и встанет в единый ряд с Онегиным и Чацким, Печориным и Базаровым, Безуховым и Нагульным…
Ну, сообразите сами, что сможет ответить герой c такой фамилией на самый простой и элементарный жизненный вопрос, например: - Как дела?.. – или, скажем: - Как жизнь?.. Ответ на вопросы, подобные этим  всегда приходят в голову уже как – бы и сами собой, как только мы уже знаем фамилию ответствующего нам героя… А ведь в ответе том, предположительном, сокрыта правда жизни и о стране сегодняшней, где вот этот самый Митрофан живет… Вот как все на самом деле сложно автором задумано. Не всякий, так – сказать, простак догадается вмиг о таком! Да и смысл в том тайный есть. И даже – политический...
* * *
И так, в книге этой, ставшей после в узеньких кругах интеллигенции довольно знаменитой, рассказывалось, как один простой и глупый парень Митрофан Дерьмов (мелкий “офисный планктон” по своей профессии) однажды ехал в поезде, в шикарнейшем купе. И неожиданно там для себя встретил ночью одну интересную даму – блондинку стройную, и “платиновую” волосами, а по профессии своей - блудницу Дарью Парамонову. Ну после этого счастливого знакомства между ними в том купе очень скоро завязалась выпивка и дружба с совершенно неприкрытыими ничем элементами весьма традиционного для России секса и уже давно и самым плотным образом вошедшей в нашу жизнь буйством нежной, розовой и воздушной эротики, а также  грубой и жесткой, весьма циничной порнографии.   
В общем, молодые люди познакомились, "бухнули", "поколбасили", "оторвались", и "дернули приборами" на славу, как – бы вмиг заметили те - же самые тинейджеры, если - бы вдруг прочитали написанный Титькиным знаменитый роман. Но почитать такой роман им пока никак не интересно. Иные даже говорят, что сегодня жить России намного интереснее и веселее, чем книжки разные читать (?). Потому - де никто и ничего уже давным - давно у нас в стране практически почти и не читает. Ну, там “Стрип” – иногда полистают, или “Уголовный кодекс”, или “География.  8 класс” – это иногда наши люди все – таки еще хоть редко, но читают. А повестей – романов разных – тех почти – что уже и не фига...
И так, значит, "покалбасил" Митрофан наш с Дарьей. Любовь - морковь, туда - сюда - обратно... Все это очень хорошо, но надобно и честь немного знать. Вот расстаются они, значит. И возвращается наш Митрофан Дерьмов в свою Йошкар - Олу к жене своей Марии и детям (не факт что своим?) - близнецам, а может все - таки двойняшкам Авелю и Каину, четырнадцати с половиной мальчиковых лет от роду было тогда каждому такому мальчугану.
Вот и Дарья уезжает в свой Сыктывкар - надо за работу приниматься ей в местном отделении "Досуга"… В общем, у всех свои дела - заботы. А Митрофан к себе катит. Катит, но Дарью добрым словом поминает и даже как - бы любит свою новую подругу, и жениться даже он на ней ей – же и пообещал. Впрочем, что не скажешь в пьяном виде в поезде и незнакомой женщине. Если еще при этом ты лежишь с ней рядом уже без штанов (?)...
И так, приезжает Митрофан наш домой. И все - бы довольно хорошо, только тело у него начало чесаться и голос митрофанов враз сильно так осип, охрип... - А потом? - А потом все семейство митрофаново бегало лечиться аж целый год…
Жена Митрофана Мария сразу мужа бросила и нашла себе в любовники и новые супруги бизнесмена Аполлона Дудкина, владельца ресторана "Триколор", а злобный мальчик Каин за все свои муки и “веселые” хождения в больнички грозился даже засадить папане финский ножик под ребро. Добрый братец Авель правда папу все - же защищал, говоря что – то там про “старуху и проруху”, и за это злобный Каин и аполлонов охранник Сидор Иванович сильно побили его, исколотив и исколов его раскаленной на огне каминной кочергой. При проведении сей экзекуции Сидор держал пацаненка, а брат Каин колол и язвил “гуманиста”. Но Сидор был немного пьян и Авель не вытерпя мук вырвался из его некрепких объятий хмельного мужика, выскочил за порог аполлонова особняка (а зверство все происходило там), и как ошпаренный (что, впрочем, было не литературной метафорой а чистой правдой) побежал в милицию.
После было следствие и суд. Охранника Сидора Ивановича по приговору отправили на зону на пять лет, а братца - негодяя Каина послали в колонию для малолетних преступников, где его сначала всем отрядом "опустили", а потом заставили вылизывать языком кирзовые сапоги не только всех воспитанников этого места, но даже и всех воспитателей – “колонизаторов”, и даже у самого главного начальника этого славного учреждения - майора Евграфа Гадюкина, хотя последнее и считалось там немалой честью, и доверялось далеко не всем… А еще наш Каин должен был есть теперь одну перловку,  чистить зубной щеткой и руками своими уборную, выносить парашу и стирать всей колонии портянки и носки… Вот так он там, в колонии у тех “колонизаторов” и "отдыхал" до самой нашей славной армии, которая после всего им пережитого, для бойца молодого Каина Митрофановича была абсолютно ни – по - чем.
Потом брат Каин угодил в Чечню, был тяжко там ранен в голову. Попал в столичный госпиталь и даже краем глаза увидел Владимира Путина. Но, к сожалению, видел он его не долго… Герой наш умер под ножом хирурга. Верней, "хирурга" - через "е". Бывают у нас и такие... Вот так жил и умер за Родину нашу наш Каин - мальчиш - кибальчиш и самый настоящий герой нашего времени.      
* * *
А в это самое время его братец Авель излечившись от ожогов, от уколов и побоев, сначала пил Кока - Колу и жрал мороженое - прямо килограммами. Дело в том, что Авель к той поре заделался ловким воришкой, наловчившись таскать у Аполлона Дудкина из кошелька деньжата. Но Аполлон этого совсем не замечал, так – как за делами своего ресторанного бизнеса иногда забывал даже лишний раз сходить в сортир или не имел уже возможности ублажить свою Марию… Короче, этот самый Дудкин был человек очень занятой, деловой человек, и домом, и семьей своей почти не занимался, пропадая на работе день и ночь, и только заколачивая деньги. А для кого старается – того он и сам пока не знал… Вот на аполлоновы - то денежки гулял малец братец Авель…
Потом Авель стал с приятелями и местными потаскухами курить марихуану и пить водочку, вино и пиво. Потом он принялся Ходить в “Досуг” и в “Матрицу”. И даже лазать девушкам под юбки, притом, прямо в школьном туалете. Но не просто так, а за доллары, конечно. При этом он всегда имел успех и возражений, в основном, не знал…
В общем, гулял и "зажигал" наш брат Авель уже не по - детски. Пока однажды темной ночью недалеко от бара “Зебра” не был пойман и зверски убит бандой городских скинхедов, принявших Авеля того то - ли за негра, то - ли просто за лицо кавказской или иной не нравящейся этим сволочам национальности. Время суток было темное, а Авель на башке тогда носил какой – то странный, крашеный зеленым гребень из нечесаных волос и в ушах его болтались серьги… Cкинхеды, впрочем, как и сам мальчонка Авель были в дюпель пьяными. Короче, как позже выяснило следствие, вначале между Авелем и теми скинами сначала просто завязалась обыкновенная мальчишеская ссора с оскорблениями. Слово за слово. То да се... Короче, Авеля они потом с горяча и прибили... 
Скинхедов поймали менты, а судьи живо засудили и уже после их отправили на ту – же самую малолетнюю зону, где уже и "отдыхал" братец авелев, бедняга Каин, которому скины при встрече вломили уже и по - полной. Короче, братец Каин снова получил “дрозда”, а скины получили право брить свою башку под ноль уже на вполне законных основаниях, предусмотренных законодательством РФ.
После всех этих дел с горя горького и с жуткого похмелья повесилась в особняке запившая по – черному мать Авеля и Каина - Мария. Повесилась она на аполлоновых, крепких, американских звездно - полосатых помочах.
Аполлонов ресторан "Триколор" вскоре разгромили и сожгли загулявшие, кавказские бандиты. А сам Дудкин Аполлон с такого огромнейшего горя напился дорогого, шотландского, марочного виски (за триста долларов – бутылка) и  закончил жизнь самоубийством, насмерть угорев в своем новом "Вольво" прямо у себя в гараже.
* * *
- А что - же Митрофан? - спросит вдруг читатель. - Неужели тоже помер? Не вылечили, гады? Еще одна жертва лихих девяностых?
Нет, нет, и еще раз - нет! У Митрофана все было просто классно и просто очень хорошо! С работы заболевшего постыдной хворобой Митрофана злобное начальство тут - же и без всяких лишних разговоров выперло. Квартиру у него его бывшая жена Мария, как мамаша двух несовершеннолетних негодяев - сыновей немедля и вполне законно отсудила, оставив своего бывшего супруга Дерьмова Митрофана практически бомжом… Но по первым времена Митрофан наш еще не голодал и даже не скитался, а попал в весьма хорошую больничку. Там строгий доктор Михаил Евсеевич Боткинский по китайской, старинной методе излечил Митрофана от злобного сифиля. А встреченный им впервые в курилке при мужском сортире монашек - старик Илидор (лечившийся там - же), наставил нашего героя на путь молитв и покаяния. Так на больничной койке впервые в жизни Митрофан Дерьмов узнал, что на свете жил Иисус Христос, у которого  тоже, как теперь и у него, у Митрофана не было на свете ни дома, ни семьи. И что Он сперва скитался по своей стране говоря с незнакомыми ему людьми, а потом какие - то подонки по надуманному и нелепейшему обвинению повесили Его на деревянном столбе с нелепой перекладиной...   
* * *
После Митрофан вышел из больницы и поселился в давным - давно заброшенной, пристанционной будочке, бывшем до недавних пор домиком – сторожкой, которая стояла у железнодорожной насыпи. Научился искать порожние, стеклянные бутылки и разное старье на свалках и помойках родной Йошкар - Олы, злобно драться с другими такими – же, как и он сам, бомжами и в конец опустившимися безобразными хануриками, и не закусывая пить гадкий, ядовитый стеклоочиститель, не взбалтывая, а только занюхав эту дрянь уже насквозь прожженным у костра и просаленным всякой малосъестной мерзостью рваным рукавом. А это тоже хоть и маленькое, но все – же мастерство.
Потом Митрофан довольно быстро научился клянчить милостыню у городских церквей, изображая из себя слепого и безногого ветерана афганской войны, нестройным и нетрезвым голосом горланя при этом что-то довольно тоскливое и очень жалостливое, вроде: - По дороге на Саланг - туман... или
- Афган, Афган, ты боль, ты рана.
   Горит в душе моей Афган..., но однажды в День Десантника был разоблачен загулявшими бойцами спецподразделений и едва с яростью и злобой не был утоплен, как немощный котенок, в грязноватом, теплом, городском фонтане.
C тех про Митрофан решительно "забил" заниматься бомжеством и попрошайничеством, а на деньги честно заработанные на прошлом, своем таком вот "грязном" бизнесе, он все - таки сходил сперва в городскую баню, а потом выпил кружку пива и пошел устраиваться на работу – куда уж возьмут.
* * *
Вскоре, Митрофан устроился заправщиком балонов для сжиженного газа на фирму "Автотранс". Работа на "Автотрансе" проходила у него на свежем и порой весьма морозном воздухе, в окружении ставших ему в скорости родными таких - же как и он сам опустившихся городских хануриков и алкашей. К тому – же, исполнение новых служебных обязанностей не мешало Митрофану ни пить прямо на рабочем месте стеклоочиститель и другие технические жидкости, потому как в Йошкар - Оле зимою холодно, особенно на улице, и особо в чистом поле, где и стоял тот самый "Автотранс".
Работа митрофанова была простой. - Сунул, вынул и бежать! - как шутили про нее все те – же самые ханурики,... потому как сжиженный газ и легкость работы, которой обучался любой дурак буквально за полдня прямо на таком нехитром, но все - таки слегка смертоопасном производстве как раз и весьма располагала к подобного рода юмору и добрым шуткам.  Но не смотря на холод и мороз  труд такой ханурикам все - таки нравился. Вернее, он их все - же хоть как – то и устраивал, за неимением лучшего места под солнцем. Ведь именно такая вот нехитрая работа не мешала им ни похабно материться, ни к хмельному приложиться, ни "травить" малопристойные шуточки и анекдоты. Каждый день и морозной зимой, и слякотными весной и осенью, и душным летом неслась на их рабочем месте одна и та - же нетрезвая музыка и похабные крики: - Ах ты, шалапутник, батей не тем местом деланный! Дрыном тебя в рот забычить по зубам! Кутенок ты египетский и фармазон!.. - вот такая была эта музыка. В общем, работа та была хорошая. Веселая работа. На воздухе. И главное, в компании с хорошими, приятными людьми. Только вот платили очень мало. В месяц по четыре тысячи. А с премией - по пять. Но это было - редко - редко. Зарплату начальство “Автотранс”ово завсегда задерживало. И потому чтобы не "поставить тапки в угол", приходилось Митрофану приниматься иногда вновь за свое уже позабытое бомжеское ремесло. Вновь надо было Митрофану нашему уже после основной своей работы ходить по свалкам и помойкам, собирать там старое железо и бутылки. Так наш Митрофан и работал без передыху года три.   
За квартиру ему платить было ни к чему, благо проживал он пока в пристанционном своем домике чисто на халяву, и никто из помещения его не гнал. Правда электричества в том доме не было. Потому Митрофан наловчился щипать лучину и палить ее для свету. Пробовал он, правда, как - то пару - тройку раз воровать из церкви свечки, прямо с алтаря перед иконами. Но был схвачен за просаленный свой ворот бдительным и очень злым охранником, был спущен им с высокой лестницы, потом брошен на холодную и грязную землю и с остервенением и злобой прямо - таки сатанинской бит ногами. Притом, что бит он был довольно долго и довольно больно и даже между ног, и по совсем уже тощему заду своему подкованными, кирзовыми сапогами. При проведении сей экзекуции церковный охранник бил его беспомощно лежачего и с разбегу, и том еще злобно приговаривал: - Сию заповедь даю тебе, бомжара сивомордый - да не укради! Не укради! Не укради, мать - ети! Тещу твою с бабушкой - в одно корыто!.. - C тех пор в православный храм Митрофан наш больше никогда не захаживал, предпочитая тихо верить в Господа Иисуса "в душе". Кстати, так - же поступает почему - то и большинство людей из русского, многострадального народа, хоть и далеко не всех их спускали принародно с лестницы и били сапогами прямо на широком, церковном дворе... 
* * *
Деньги заработанные тратил Митрофан только на хлеб, да на картошку, да еще на дрова, чтобы зимой не окочуриться в конец в своем домике с холоду. Да еще он приобрел пару – тройку весьма нужных в хозяйстве вещей. Притом, самым разным образом.
Один раз украл он эмалированное, почти - что новое ведро у зазевавшейся, неловкой хозяйки – молодухи, что набирала в него водицу у водоразборной колонки. Схватил ведро за ручку, быстро выплеснул вконец растерявшейся бабе прямо на ноги струю ледяной воды и стремглав бросился бежать... Это было первое большое воровство митрофаново. Второй раз Митрофан упер железную, собачью миску у дворового, ленивого и какого - то совсем уже не в меру доброго и глуповатого пса. Из этой миски Митрофан потом и ел. А вот алюминиевые, древние и безобразно погнутые вилки с растопыренными и обломанными зубьями и ложки с ручками, закрученными в штопор, он украл из заводской столовки. Железную кружку без ручки Митрофан обнаружил и стащил из автотрансовской, мужской, общественной уборной, где посуда эта служила чем - то вроде пепельницы. А вот с подушкой и с одеялом ему действительно и крупно повезло. Эти нужные в хозяйстве вещи подарили Митрофану местные евангелисты, на чье богослужение он как – то раз забрел на Пасху, притом - с большого бодуна. Забрел и уснул, пригревшись в маленьком зальчике ДК, который те тогда арендовали, под неистовое пение псалмов, бренчание гитар и громовые стуки в барабаны.
Растолкав в конце концерта своего евангелисты Митрофана бить почему - то не стали, а предложили всего – навсего довольно вежливо принять их веру. Поняв, что дело тут не пахнет мордобоем, Митрофан обрадовался и сразу – же легко на это согласился. После того он был перво - наперво отмолен всей собравшейся общиной, а после и отведен под надзором очень строгого и здоровенного “брата” Инокентия (боксера по - профессии) мыться за бесплатно в городской санпропускник специально для бомжей.  А назавтра, уже чистым и умытым он был окрещен в их евангельскую веру в городском бассейне. И уже на конце всех этих приятных и бесплатных дел  Митрофан был одарен массивной, черной Библией изданной на тонкой - тоненькой бумаге в далеких США,  а так - же вытертым одеялом с бледным, полустершимся штампиком "USA ARMY" и пестрой, синтапоновой подушкой с какими - то девицами в японских кимоно на ней. Это было самое счастливое время в новой жизни Митрофана.
Хождение в евангелистскую церковь оказалось для него хорошим делом и даже очень выгодным. Появлялся там наш Митрофан обычно один раз в месяц, как раз к раздаче гуманитарной помощи для бедных. И получал там на халяву то кучу цветных шариковых ручек, то Детскую Библию, то иностранные блокнотики на пружинках, то большой кошелек, хоть и вовсе без денег, но зато с большим крестом, то карманный фонарик, то перекидной, церковный календарь. Бедному и нищему - все в прибыток…
Кстати, Библию ту черную Митрофан после продал своему начальнику по цеху аж за пятьдесят рублей. Больше начальник тот, безбожник и подлюка за такую хорошую и почти совсем новую книгу денег Митрофану не давал. Пришлось согласиться на такую вот весьма скромную сумму. Зато вечером купил Митрофан в ларьке пива "Жигулевского" и все – же оторвался с напитком благородным в кои веки раз...   
Так жил Митрофан наш три года. Холодал, почти что голодал и при этом очень сильно экономил денежные средства. Короче, жил Митрофан наш в те годы, совсем как нищий, и напивался часто стеклоочистителя и разной прочей пакости, совсем как последняя свинья. Хотя… кто и когда видел хоть одну свинью на свете пьяной? Значит, пил он все – таки по – человечески, просто, как сапожник и последний в мире зюзя. Но мы и тут не в праве его за это ну хоть как – то довольно - таки строго осуждать. Так как жизнь свою вот такую тяжелую и, воистину, собачью на трезвую - то голову воспринимать он не имел уже и ровным счетом никакой человеческой возможности… Но ведь и это в жизни нашей на Земле далеко не главное, ибо разум суетен, а сердце - говоряще! Вместо разума противного и хитрого в неверной голове своей поселил той порой Митрофан в своем сердце веру Божию, а в душе стал питать наш Митрофан и лелеять привеликую надежду...  – Какую именно? - О том дело наше, и рассказ наш еще будет впереди...
* * *
И так, Митрофан наш подлинно воскрес для новой жизни. Давно исцелился телом он от позорной своей болезни, и душою в испытаниях и горестях он крепко возмужал. Как я уже сказал, он принялся ходить тогда в евангелистский храм, где духовно прозрел, а после этих славных дел Митрофан наш даже записался в районную библиотеку, где как - бы случайно однажды взял с полки один довольно пыльный роман. Взял его себе домой в сторожку и стал читать впервые в жизни при лучине тот роман. А роман тот назывался  "Преступление и наказание". Дочитал он тот роман до самого конца, потом закрыл с облегчением толстую книгу, а после... Потом Митрофан достал из наволочки синтапоновой своей уже весьма засаленной подушки с трудом великим съэкономленные деньги, и пошел снова в городскую баню, а потом уже в магазин "Секонд - Хенд", где купил себе почти что новый ватник, а также телогрейку, шапку и шерстяные перчатки, и потом сразу – же, даже строго игнорируя ближайшую заманчивую рюмочную с развеселой надписью на ней – “чай, кофе, пиво, водка и табак”, бодрым шагом пошел на вокзал. Купил в кассе билет и сел на скорый поезд. 
- Куда поехал этот идиот? - спросит нас читатель.
Митрофан он поехал в город Сыктывкар искать свою Дарьюшку, искать свою единственную и самую уже последнюю любовь на свете, искать и находить поехал он свою Дарью Парамонову, которую он никогда не забывал.
* * *
Вот приехал Митрофан наш в город Сыктывкар, ходил по нему упорно и день, и ночь, и при том все время долго и упорно искал свою Дарьюшку. Спрашивал о ней народ. А народ ту Дарью Парамонову совсем не знал...
Вот он ищет ее, ищет, рыщет и не может никак отыскать. Устал наш Митрофан. Отчаялся. В конец поиздержался… Уже и все веселые сауны и местные "Досуги" Митрофан наш исходил. Уже все "жрицы любви" в Сыктывкаре того Митрофана в лицо знают. И не только в лицо… И без денег на порог веселых заведений уже и пускать не хотят... 
И вот уже совсем отчаявшись бредет в вечерний, а, может, и ночной уже, но очень поздний час наш Митрофан по зимней, сыкрывкарской свалке. И вдруг неожиданно он видит на огромнейшей горе из нечистот ободраную, простоволосую, и как – бы даже слегка полубезумную тетеньку – бомжиху со знакомыми уже ранее ему по прошлой своей жизни “платиновыми” волосами ... - Она! Она! - вдруг вспыхивает мысль в горячей голове у Митрофана. И Митрофан, роняя шапку с головы и теряя на ходу перчатки, бросается на шею той бомжихе, горячо и страстно целует тетку ту в ее уста и заключает в свои крепкие объятия.
* * *
Да, сердце – роковой вещун не обмануло на сей нашего раз героя! Это была действительно она! То была его Дарья! Дарья Парамонова!.. Наконец - то они снова встретились! Обнялись крепко - крепко и радостно поцеловались! А потом, совсем как гимназист с гимназисткой,  как Дафнис и Хлоя держась крепко за руки пошли по шоссе навстречу новому рассвету... В этот чудесный час на шоссе том сыктывкарском, да и казалось - бы на всей Земле было так широко и так просторно, а в зимнем мире -  так пронзительно светло, хоть и холодно было тогда, но в небе безоблачном и ясном было так необыкновенно высоко...
Но счастье на Земле нашей горькой не бывает долговечным. Водитель "МАЗ"а, небритый дальнобойщик  Николай Дровосеков после радостной встречи на трассе с десятиклассницей Ларисой, из что родом была из деревни Проклятое,  уже устав порядочно и чуточку согревшиcь, задремал за рулем... Вот машина Николая все ближе, ближе и ближе к нашей парочке. Но... счастливые дорог не наблюдают... Мгновенный удар в спину... - А что – же дальше? - Дальше - тишина...
И вот две счастливые, бесплотные тени на берегу широкой, сибирской реки... Заброшенный маленький домик у полустанка. Почерневший, покосившийся забор. Писк комаров и жабье кваканье. Болотце подле насыпи, а в нем - проколотые шины и какие - то ржавые железки, а по берегу разбросаны жестянки и тряпье. Осколки разбитых банок и бутылок. Обрывки газет, несущиеся  из - под колес подлетающего к станции электропоезда…
Так проходит наша жизнь и так проходит время. Финита - ля – комедия, как говорят за границей… Главные герои умерли, домик опустел, а шофер - неудачник Николай Дровосеков после месяца в реанимации и полугодового лежания в Сыктывкарской травматологии с переломом обеих ног и трепанацией черепа, поехал на зону, на встречу к скинам. Кстати, последние к той поре уже вовсю “гостили” на взрослой зоне, куда плавно перетекли с буйной “малолетки”… И то – правильно! Не отправлять – же таких вот придурков в нашу российскую армию! Там – то и без них всякого подобного добра вполне с лихвой хватает...
В общем, почти все умерли. Но иные как - то вроде - бы не в миг. Не сразу, а так сказать, немного погодя...
Все умерли. Но все - же не все умерло! Не все! Не все! Сохранился, сохранился голос! Голос маленького человека в огромном и прекрасном, трудном и ужасном мире и великий, властный голос всепобеждающей и вечной, святой, могучей, грешной и радостной любви! Вот ведь и на могилочках у наших - то героев по весне вновь распустились кустики - цветочки! А в том торжество жизни и Венеры властный и всепобеждающий, всесокрушающий зов! И нипочем тогда нам в мире нашем горестном ни смерть, ни холод зимний, ни Машка - стерва, ни сыновнее коварство, ни зона мерзкая, и ни проклятые скины, ни алкоголь, ни русские попики, и ни евангелисты, ни горести земные и не бомжи! И в мире тогда вновь царит торжество! Торжество! И радость! Радость! Радость в человеках! В общем, книжке нашей наступает окончательный, полный ... конец.
* * *
Да, вот она - правдивейшая книга о сегодняшней России и о герое нашего времени. И главное - в книге этой, в романе Титькина "Венерический голос" и смысл какой - то есть. Смутный смысл, размытый как - бы, да так ведь по сегодняшним, тяжелым временам только так и надо. Не все вот так и на прямую можно теперь рассказать. Приходится, порой, как встарь, хитрить и выворачиваться. "Эзопов язык" - ничего не поделаешь... – Но тут самое - то главное? –А главное, что это - большущая литература. Вот и критик столичный написал про романец этот знаменитый: - Проблема потери своего, собственного голоса в эпоху перемен и обретение его в современном нам трагическом и новом мире - вот основная проблема нового романа Титькина... - Каково сказано!? – Здорово! Очень здорово и умно! И как научно, черт возьми! Прямо хрен поймешь, что и в виду имелось и автором, и критиком!.. 
Вот такая хорошая книжка! И прогремела по России она широко. Даже напечатали ее тиражом аж в двадцать тысяч экземпляров. Правда половину тиража книжечки не продали и отправили под нож, в макулатуру. Но ведь и это - то не главное. Главное, что ей вручили "Крекера" позапрошлый год, а перед этим "Брякера" в годик поза - позапрошлый. Вот это в книжке этой и есть самое - самое главное. Содержание и форма по нынешним - то временам - полнейшая уж чушь и ерунда. Да ведь и не для них книжонки нынче пишутся. Нынче книжки пишутся не для людей, то есть не для чтения приятного и умного, а исключительно для "Крекера" и   "Брякера". Это ведь теперь и любая говорящая коза, например, как та,  из давней повестушки Бардакова, нынче - то такие вещи в нашей жизни прекрасно уже знает...
Не читает народ? - Ерунда и чушь на постном масле! - возражают своим критикам и недоброжелателям мастера современной культуры. - Раз нас народ не читает и не смотрит нас в кино - значит народ не дорос. Пусть быдлы неумытые смотрят свое "КримТэВэ", и концерты с Петросяном. Пусть Малахова смакуют - кто и с кем в каком селе оглоблями подрался и какого там красавца за какую девку или тетку сосватала пошленькая телесваха из передачки "Мы поженимся"! Нам это ровным счетом все равно. Ведь мы - боги и творцы культуры! А это надо понимать! И уважать!.. Это раньше твари - коммуняки чуть чего говорили художнику: - Чей хлеб ешь? Чью землю топчешь? Чьим воздухом ты дышишь - то, паскуда хренова? - вопрошали они как - бы слегка риторически имея ввиду при том, что и земля, и хлеб, и воздух, и вода принадлежат в СССР лишь Партии, Советскому правительству и только им одним. Без всяких - разных вариантов там и разночтений... А после наседали снова на творца, долдоня и долдоня и долдоня без краю и конца: - Писатель (а равно как любой другой творец в СССР) – есть боец идеологического фронта! – вот как внушали коммуняки и улыбались - скалились глумливенько и хищненько. Улыбались, и перекрывали художнику и обществу духовный кислород… 
Да, вот так и говорили коммуняки, и поступали так они не раз по отношению к художнику в те годы… Но несмотря на площадную свою грубость и хамство то воистину сортирное, в чем - то эти негодяи гнусные все - же были правы. Ведь как давно и всем известно - кто платит, тот и заказывает музыку! А платили они в те далекие годы за разных нужных им для своей партийной пропаганды "Сталеваров" да "Большевиков", да за сказочки для дурачков про ВОВ - за все эти бесчисленные "Огненные Дуги" и "Освобождения" довольно - таки щедро. Для того коммунисты те - заказчики бесплатно и учили артистов и художников, скульпторов и архитекторов, писателей, поэтов, режиссеров, операторов и осветителей, журналистов, сценаристов и других творцов и их помощников, и подмастерий. Давали им работу. Строили и открывали для таких творцов редакции журналов и газет, киностудии и проектные институты, театры и дома культуры. Создавали дома творчества и закрытые санатории – и все для них - же. Выделяли от организованных Партией и КГБ для окропления и присмотра за творцами многочисленных Творческих Союзов дачи и квартиры для соответствующих “союзных членов”, состоящим у них на полнейшем содержании... Короче, раньше платили творцам и "властителям духа народного" они одни - КэПээСэСники!.. Но со времени заката их правления все советские, “свободные художники” оказались и на самом деле полностью “свободны”. Свободны просто, как сопля в полете…
* * *
С девяносто второго "веселого" года всей этой КэПээСэСной заказной, идеологической "петрушке", естественно, настал неизбежнейший и окончательный конец. Топоры "буревестников" и "правдолюбцев" дорубились за сто последних лет до горестной беды по своему второму разу. Пришедший на смену мечтательно - горбачевскому "гуманному и демократическому социализму" самый что ни на есть звериный капитализм быстренько заткнул творческие глотки до тех пор голосивших о "духовности" и прочих нелепых по мнению хищных либералов – рыночников “нерыночных” материй, из которых и штанов не сошьешь, и в карман которые ты тоже хрен положишь. Вот тогда довольно скоро все "наши творческие силы общества" прекрасно осознали, что более и впредь они власть предержащим просто не нужны. А если и нужны, то только в том – же самом качестве, что и раньше - коммунистам. То есть, только, как платные агитаторы и пропагандисты для какой - нибудь очередной политической компании, как правило бессмысленной, грабительской и беспощадной. Например, для моральной поддержки расстрела из танков Парламента - Белого Дома в октябре девяносто третьего, референдума "да - да - нет - да", или для проведения предвыборных шоу психопатических, ельцинских  выборов девяносто шестого, печально знаменитых - "Голосуй, или проиграешь!" (в народе нашем “остряками” прозванных тогда – “Обмани, или проиграешь!”).         
Кто пристроился в новой, и такой - же как и раньше подленькой, но еще на порядки и порядки более жестокой, глупой и подоночной системе "отношений власти к культуре" – те выжили и жили. И жили относительно неплохо. Научились придуряться и играть по новым правилам. Наловчились быть в фаворе и ловко делать деньги, получать, вернее, выбивать себе субсидии, залезать (без мыла…) на радио, в газеты и на телевидение. Кто - то жил, вернее, умудрялся выживать при новых условиях жизни еще старыми советскими связями и "блатами". Кто - то наловчился крапать "пургу" и "мыло" в телесериалы и новые уже патриотические фильмы, которые пошли – поехали по всем экранам и снова длиной чередой – во все в ту - же славу старой ВОВ и уже новенькой Чечни.
Кто подался в Израили - Европы – да в Америки, в безумии своем считая сам себя великим и неоцененным на Родине чудесным и тончайшим гением. Но приехав на чужбину, не получил ничего там путного, кроме ,разве, надежного, иностранного паспорта и запоздалого, еще старого, "перестроечного" интереса к собственной персоне у тамошней весьма и весьма занятой, прагматичной  и максимально циничной, местной публики.
Потусовались, потаскались те творцы по заграницам. Ну, квартиры они там теперь имеют, что вполне естественно, или даже целый дом. Напечатали пару - тройку книжечек смешными, крошечными тиражами. Попреподавали славистику в западных, провинциальных университетах. Молодежь стран Запада посмотрела на "советских - русских ", ну а "русские - советские" посмеялись - поплевались, глядя на ту молодежь. И насытившись западной, "веселой - сытой" своей жизнью потекли они обратно в свое ранее совсем уж ими брошенное "славное, богоспасаемое Отечество наше ". Тут у них остались и связи - знакомые из прошлой жизни - редактора журналов с уже совсем ничтожными теперь уж тиражами, да  друзья - писатели, и многие из них - такие - же, как и они "бывшие - старые - модные" и "бывшие прорабы перестройки".
Вот и прибыли к нам в Устьрятин два такие молодца - Александр Бардаков и Федор Титькин. Немного траченные молью, но еще совсем не старые господа писатели, прибывшие в провинцию нашу аж из самой Женевы - матушки. Из той самой славной, швейцарской столицы, из которой в начале прошлого, кровавого и беспокойного русского века наносила нелегкая в наши русские края и дали картавого и плешивого демона Владимира Ильича и его полурусскую, полуобразованную и полу - ... не скажу какую, сатанинскую шатию - братию.
* * *
РАДОСТЬ ЖИВОГО ОБЩЕНИЯ

И вот встреча эта. Зал шикарнейший, библиотечный, о котором я уже в начале нашего рассказа говорил. Эстрада, на ней - трибунка с микрофонами. И столик стоит от нее недалече. Знатный столичек такой, даже вроде как старинный. И кресла золоченые при нем. Чтобы сразу было видно, что в "учреждении культуры" ожидают "дорогих гостей"...
Народа тогда в зале правда маловато собралось. Старушки в старомодных платьях со строгими, морщинистыми и слегка брезгливыми личиками старых учительниц и преподавательниц ВУЗов на пенсии. Рядом с ними - старички в потертых черных и серых костюмах. - Кто они? - Инженеры с еще пыхтящих в полсилы заводов? Или преподы, вбивающие во все более и более тупые башки "поколения Пепси" никому уже не нужные теперь и нынче знания? И верно - к чему сегодня недорослям знания, особенно гуманитарные? Ведь сегодня только уж совсем пропащий выпускник Педа пойдет работать в школу за пять - шесть - ну, пусть и семь тысяч рубликов. А для того, чтобы осесть в более приличном, то есть в денежном месте нужны не только и не столько какие – то там “знания”, сколько просто связи и знакомства. Это у "гуманитариев". И у "технарей" из Политеха обстоят дела не намного лучше...
Вот такой вот зал. Старички, старушки, немного дам среднего, цветущего возраста, да с десяток студентов и студенток из того - же Педа, из тех, у кого пустопорожняя, "культурная" и "интеллигентная" болтовня еще не набила горькую оскобину. Но и это до поры. Мы - то помним, как в начале девяностых из всех телещелей, особенно с канала "С - Петезрберг", из передач модненькой тогда "демократки" Алефтины Карковой полезла вдруг "духовность". О "духовности" тогда на этом самом "Петерзберге" трепали много и охотно. Алефтина Каркова, да и говорливый и их неугомонный мэр, вечно молодящийся бывший препод философии из университета Собачник Кузьмич Анатолий... По слухам, доходившим до Устьрятина, Собачник тот был вор, и взяточник, и прощелыга вообще даже в тогдашней Руси - грандиозный... Благодаря таким вот, как та Каркова и тот Собачник, народ наш вскорости перекрестил - перешутил эту пресловутую "духовность", что "расцветала" в годы те несчастные, , позорные, полуголодные на "С - Петерзберге", просто в жалкую и мелкую "духовку"... 
* * *
И вот, началось, завертелось весело и бодро. Вот уверенным и наглым шагом голливудских звезд и завоевателей - легионеров Рима в зал входят, вернее говоря, сначала вальяжно вступают в приветливо и услужливо открытые старые двери, а после уже довольно быстро и скорейшим галопом продвигаются по проходу меж рядов к эстраде наши гости - Александр Бардаков и Федор Титькин. Прошли они и встали перед устьрятинским народом.   
Навстречу им выходит дородная тетенька из Городской администрации с большим букетом белых лилий. Грудастая, губастая, глазастая, вся в золоте, пушистая, душистая и очень завитая. Подходит и тянет им букет. Букет почему - то преподносит им она всего один, хотя гостей в Устьрятин к нам приехало аж целых двое. Наверное, в администрации нашей "на культуру" средств выделяют не очень - то густо. Кризис, так сказать… Опять "проклятый Запад" подгадил на наш милый "островок стабильности", про который так еще недавно вещал нам журналист Михаил Блевонтьев в своей телепрограмме знаменитой - "Одиноко". Да и лилии те белые совсем уже "не в тему". Читал в какой - то книге, что в Девятнадцатом веке белые лилии было принято носить только к своим близким … на могилы. Тогда цветы эти у образованной публики считались как - бы специальными, и траурными... Но в устьрятинской администрации народ сидит, наверное, простой и таких вот сложных тонкостей там совсем не знают. 
Тетенька протягивает тот букет и улыбаясь начинает петь гостям медовым голосом: - Мы рады ...!.. Это большая - большая честь для нашей провинции ... Известнейшие, ах... !.. - И снова: - Ах, ах...! - И снова: - Честь... !.. - И: - Лауреаты...!..
И совсем не важно, что Бардаков и Титькин лауреаты никому почти даже и в интеллигентной, провинциальной публике неизвестных премий - "Крекера" и "Брякера". И не важно, что "лауреатов" таких в России с девяносто первого, лихого напложено аж пруд пруди. И что это московский "культурный бомонд" дает премии "своим, да нашим", зачастую влезая без зазрения совести во всероссийский, тощенький карман. И не важно, что один год "писатель - демократ" Сивый - Меринов вручает премию бывшему "прорабу перестройки" Шалапутову, а через год - наоборот. А еще у них есть и друг - редактор Костев, некогда и смелый, и прогрессивный, и тоже в прошлом такой - же "прораб". А у того приятель - драматург Радзиевский. Ну, тот вообще не пропадет. Тот мужик довольно шустрый. Хорошо и быстро "перестроился". Раньше все писал книжечки для серий - "Имя им - коммунисты", "Легендарные годы" и "Тревожное время". Про стахановцев, про героев ВОВ, да про "подвиги" ЧеКистов... Сегодня наловчился крапать про царей... В общем, все свои. А ворон ворону - то, как известно, глаз не выклюет. Да и дачки в Перделкино у таких вот бывших совписов стоят совсем рядышком. Прямо вот забор к заборчику. Дружный коллектив "советской интеллигенции". В общем, просто - таки красота.   
* * *
Вот принимают Александр Бардаков и Федор Титькин из жирных пальцев с рядами толстых, золотых перстней те белые цветочки.  Быстро отдают букет подоспевшему к ним сзади слуге - холую. И машинально отряхивая свои тонкие, барские ручки озирают с умилением наш провинциальный зал и довольно улыбаются. - Чему они так вот довольны? - Про то один только Бог и знает...
Вглядываюсь в лица триумфаторов и лауреатов...  Два полысевших, постаревших мужика лет пятидесяти в дорогих, заграничных костюмах. А ведь мы еще помним их по старым фотографиям в журналах "Огонечек"... Помните? - Нет... - Не может быть! Ну, Вы, конечно, помните это время. И эти лица... Год восемьдесят девятый. Первый Съезд. Веселый и счастливый Первый Съезд! Грандиознейший, невероятный, смелый, сумасшедшей авантюрой проносился он горячею струей по еще живой стране, влетая к нам в дома из раскаленных радиоприемников и сыпя искрами с дымящихся телеэкранов! Резкий и хмельной, и совсем невозможный в человеческой истории, как первый взлет аэроплана братьев Райт!.. Тогда мы были еще юными, а наши мамы, папы - молодыми! Мир был приветлив, солнечен и весел, и на дворе стоял счастливый май!.. Телеэкран, пузатенький, "рекордовский" телеэкран. И эти двое в том самом (еще нашем!!!), буйном мае...
Вот они выходят и идут вдвоем, пробираясь к высокой трибуне. Краса и гордость, и надежда из надежд, и любовь миллионов. Любовь для всей страны - легендарнейшие "Межрегионалы". Вот один из них уже стоит перед микрофоном. И громовым призывом лупит в зал: - Товарищи!.. Товарищи...!..
Да, тогда мы были еще "товарищи". Мы хотели быть - товарищи! Товарищи друг другу в нашем доме СССР! И товарищами быть хотели мы тогда и всему миру, всему миру Божьему мы хотели быть друзьями и товарищами в том светлом мае... Счастливые мечты. Обманное мальчишество.
- Товарищи! Товарищи, ...!..   
- Третий микрофон... Третий микрофон! Регламент, просим соблюдать регламент!
Радость говорения, радость от опознавания и узнавания "своих", "прорабов", "перестройщиков"... Соколы! Настоящие соколы и буревестники счастливой "перестройки" - вот кем они были в те дни. Слава Вам, храбрецы - гордецы - правдолюбы!.. - говорили мы тогда: - Вот такие дело знают! Такие нас не подведут! - надеялись мы так глупо и так наивно искренне...
Знали - бы мы в те, ох из сегодня в какие не "веселые", а из сегодня глядя - просто в горестные дни, на кого мы тогда вот так нелепо понадеялись!..
* * *
Ах, как жутко, как славно, как сладко нам было тогда в те веселые дни! Как классно! Смело! Круто! Здорово!.. - А теперь?
А теперь перед нами ... просто какие - то там мужики. Хорошо одетые. И лет - то им уже пятьдесят. Или даже и побольше... Полысевшие головы, поседевшие виски, и вообще те мужики уже просто, извините, ... сильно полинявшие... - Наши - ли они?
- Нет, не наши... Вот они, и полинявшие, ... и потом вообще "слинявшие" от нас "прорабы" той веселой, верней - несчастной, а еще верней - расстрелянной в солнечном октябре девяносто третьего злополучной  "революционной перестройки"... Нашей юности убитой. Да нашей задушенной и опоганенной, наивной и глупой мечты.         
И не "товарищи" эти двое уже нам. Хоть и стоят - сидят вот тут от нас буквально в двух шагах. Не друзья и не товарищи простые. "Господа"? Да “господа” - ли они? Господа, да “господа” - ли перед нами? Вот они - и есть наши “господа”? А мы – то кто теперь на свете? А теперь мы - их “слуги”? Или вовсе какие - то уж их “рабы”?.. Впрочем… и на это не похоже…
Неужели нас вот так уж нас время развело? Как на противные друг другу берега большой реки перебросало оно нас?.. Развело нас безжалостно, и не по барикадам даже... Просто по делам, да по углам. По делам, да по делишкам и не жизни даже. А просто уже - выживания. Позорного позора жизни. И каждый тут в делах тех подленьких и мелких, в делах выживания, да в деле подлого и мелкого, серого, мышиного, крысиного вживания в "новую и рыночную жизнь" выживает и вживается, верней, вжимается, как только может.   
* * *
Вот сидят перед нами за столиком два лауреата неизвестных людям премий - "Крекера" да "Брякера". И сразу хватают быка за рога. Началась литературная дискуссия? Нет! Как и прежде - бесконечный монолог…
Вот вольготно откинулась на спинку кресла тоненькая, холеная да барская рука. И заблестели на носу железные очечки. Дернулась “культурная” бородка. А после того понеслись всесокрушающей струей бурнейшие речи, и потекли они такой - же горячущей и безапелляционной, как и в давнем восемьдесят девятом текли некогда другие, но такие - же лихие словеса про "гуманный, демократический социализм", про "борьбу с привилегиями", и про хотение идти в нашей жизни только "ленинским курсом". Зазвучали под сводами чудного зала, покатились колесами и грязной пеной заползли в наши уши попугайские, громкие речи. И забилось в ушные наши перепонки уже знакомое для нас, и совсем уже не новое, не раз уже читанное до того и у Ивана Бунина, и у Зинаиды Гиппиус, и у Василия Розанова, и для тех их давних времен, безусловно, горячее и актуальное. Но почему - то произносимое сейчас господином Бардаковым как - то уж совсем нехорошо и с искажениями, и главное - без главной и великой мысли той своей исходной, бывшей у великих литераторов российскмх и вообще как - то от того произносимое совсем и вроде – бы вовсе на сегодня и не к месту… Или скажу еще вернее так. Произносилось Бардаковым все сказанное им тогда как - то по особенному нагло, и звучало от того поверхностно и резко неприятно. И вот потому звучало все сказанное им совсем нехорошо. А главное "нехорошо" то происходило оттого, что говорилось о многом том уже довольно старом хоть и по сути как - бы правильно, но вещалось как со стороны и зло, не как свое, а как не выстраданное и не пережитое, не передуманное самим собою это говорящим и потому произносимое совсем без мысли и без чувства, и главное, что  без любви. Без любви. Без любви к своим слушателям и без любви к тому Отечеству, где эти самые твои слушатели - люди, сидящие вот тут перед тобою в этом самом зальчике, страдают, мучаются и работают, и детей растят, и вообще пока еще ... живут. И живут они в своем доме, у себя в стране и в своем Отечестве…  Ведь зачастую так бывает, что даже очень правильные вещи, сказанные глупо или уж совсем не к месту своему звучат нехорошо и даже от чего – то вдруг режут ухо наше мерзостно и гадко.
Как шарманка из печально знаменитой головы градоначальника из "Истории города Глупова" Салтыкова - Щедрина заскрипела гневливая, раздраженно - барская, бесконечная тирада от первого господина из Женевы. Заскрипел лауреат неизвестнейших премий.   Бликами в прожекторах и вспышках фото засверкали и посыпались искрами круглые очечки, присевшие на тонком, бардаковском носике. Да с таким вот бешеным нажимом понеслось во весь опор сердитое: -
- Да, вот искусство...  Не жизнеподобье это никакое. Нет и еше раз - нет!.. Горький был вообще профан, проходимец, фанатик и жлоб... Блок Александр - это глупый мальчишка. Прославил "Двенадцать"! Какой ведь позор и кошмарище!.. Да и век наш нехорош. Нехорош и труден... Больно, больно труден. Нехорош и нехорош, и нехорош... Для культуры мировой и для нас – культурных, истинно культурных никакого нет прохода. Даже и  "cеребрянный век" был довольно плох!.. А с чего - то вся беда в России начиналась? Сейчас мы в миг припомним! Белый, Сологуб, Иванов - все путаники, грешники! А в "Башне" у Иванова вообще - то был разврат... От этого дела потом Саша Блок уродился! Вот уродился этот самый Сашка Блок. И пошло все, и поехало. Прямо к черту, по наклонной плоскости. И ко всем чертям! Разложение пошло... Акмеизм там, символизм, да гуманизм... Одна слабость! А где - же царь, и да империя - то где?.. Ослабили!.. После прибежали футуристы - Маяковский да Крученых... А вслед за ними уже просто "бесы" прибежали и все бесповоротно, окончательно испортили, что только было можно. Вот только и всего... Вот от них, подлюг и негодяев, Революция в России и произошла... Эх, разбаловались, надо было подлецов в узде держать!.. – Да кого - же? - Да народ вот этот чертов! Иначе, что будет?.. - Придет Ленин - злодей и убийца!.. Жуть и кошмар смертная - вот и весь наш народ... Держать, держать и еще раз - держать! Народ – он - баловник и скотина... Зато царь Николай Второй был - просто душка. Святой царь!.. Выпало бедняге над такими извергами править. Больно добрый был, вот потому и кончил плохо! Доброта – она всегда и всякого царя в миг погубит… Вот его и убили... Изверги!.. Эх, надо было – бы ему пожесточе... Да стрелять почаще по толпе, к примеру!.. Стрелять!.. Стрелять!.. Ну а он - добряк и неумеха был... Неумеха. Тоже ведь, как мы. Чистый был интеллигент... Человек был духа... Духа вольного и чистого! И высокого духа и муз... – Закатил глазки литератор Александр. И продолжил снова, тяжело насупившись: -  Нет, безусловно, мы должны быть вне всей этой грязи земной и юдоли мрачнейшей, ведь мы - творцы. Мы говорим с Самим Господом Богом... С Самим Надмирным... Вот для Него и пишем, иногда даже для Него - то одного...  Мы ведь вечно вне политики. - C кем нам там пребыть? Политика - грязное, грязное, грязное дело... Вот живем мы и пишем, пишем, пишем... у себя ... в Женеве. Уже давно. Выехали мы на пару с Федором по приглашению международного "Пейн - Клаба". И приняли нас там довольно хорошо. Пресс - конференции, издательства, контракты... Преподавали мы славистику в Германии. По приглашению приехали в Швейцарию. Тогда еще помнили там "перестройку" и русские бывали в моде. Тогда там и осели. Сумели осесть – по протекции. Язык немецкий выучили. Сначала было трудно. Теперь уже - более - менее... Нет, Рильке в подлиннике не читаем. Врать не буду. Но телефонный справочник - со словарем... Да, мы там уже надежно угнездились, так сказать... - Стал похваляться Бардаков успехами: - И семьи наши там - же. C нами, так сказать. Не совсем, конечно, и не всегда. Да, вот так, наездами. Надо - же и в Москве за квартирой присматривать, а то еще чего доброго, залезут воры, да все нажитое вынесут. Сами знаете, какой сейчас у нас народ… - Трудно? – Трудно, други! Да не мне Вам говорить... В общем, жизнь у нас весьма тяжелая. - Вдруг принялся вдруг жаловаться публике литератор Бардаков: - То здесь живем, то там... И так уже, почитай, уже с девяносто четвертого года. Беспокойная жизнь. Да и работаем мы просто, как на каторге! Как рабы на галерах работаем! Пот ручьем так и течет!.. Лично я аж по четыре часа в день стучу - барабаню в клавиатуру своего компьютера. И так - каждый Божий день! Без выходных, без отгулов и совсем без отпуска! Да посудите – ли сами, вот это - ли не подвиг во славу искусства? И во славу свободного духа!.. Жаль не читают, почти, сейчас нас наши люди. Ни там, ни ... Не интеллигенты. Не культурны, суетны и думают о суетном и пошлом!.. Вот это и есть наш народ!.. Ему дали и свободу, и даже демократию - немного, а он - нас не читает, не хочет так - сказать услышать голос разума и гуманизма святой интеллигенции... Значит, люди наши до свободы еще и не дозрели... Не интеллигенты они... И не тонки и не умны, как был покойный Николай Святой Романов...      
Вскоре к этой муторной тираде присоединился и второй литератор, тоже бородач и тоже в кругленьких очечках, Федор Титькин. Был он чуть немного помоложе Бардакова, потому и говорил поменьше первого оратора и уже с оглядкой как - бы на него: - Вот и я тоже хочу Сашу, друга моего, так сказать, в этом вопросе поддержать. Я ведь тоже давненько не бывал в России. Особенно, если в глубокой провинции. Вот такой, как... Походили мы тут с Сашей по Вашему Устьрятину... Размяли ноженьки да посмотрели на местные красоты. На дома. На баб… На храмы!.. Не все тут красиво и чисто еще! Ой, не все!.. А хочется …!.. Ой, как сильно хочется …!.. Прямо мочи нет порой!.. Мы ведь всю - то нашу жизнь лишь и думали – мечтали об одном: Да скоро - ли Россия станет "нормальною" страной?..  Все ненормально было тут  еще совсем недавно, лет всего - то двадцать – двадцать пять назад. А ведь мы всегда мечтали и хотели увидеть “эту” страну "цивилизованной"! "Нормальной" и "цивилизованной", и больше - ничего!..  Да, вот прошлись мы тут по Вашему городу. И видим перемены в России к лучшему!.. Есть у Вас в Устьрятине коттеджи и особняки! Сам их я сегодня видел! Это очень здорово! Совсем, как у нас там, в "цивилизованной" стране, в "свободном мире"!.. Ах, как хорошо все это …!.. – чуть не задохнулся от умиления и радости литератор Федор Титькин, и чуть было не спустил слезу по небритой щеке.
- Так в тех особняках только богачи и проживают! А таких в России и пяти процентов в провинции нет! - кричат ему в ответ из зала.
- Господа, господа! Уважайте гостей! Они ведь так издалека к нам ехали! Из самой Женевы! – грозной горкой поднялась со своего места грудастая тетенька из Городской администрации.
Потом вновь заговорил писатель Титькин: -
- Да как Вам не стыдно! Становитесь ведь Вы цивилизованными! Цивилизация …!.. А ведь это довольно горькое лекарство, господа! Свобода и ответственность!.. А Вы еще и не готовы! Не дорос наш народ до свободы! Не интеллигенты!.. Вот ведь раньше, лет двадцать - двадцать пять назад, одни бараки там, поди, и были... А люди во что одевались? Да почти - что в звериные шкуры!.. По праздникам одну селедку ели ржавую, разложенную на газете “Правда” и пиши мутный самогон! И вообще готовили на керосинке и ели все нехитрые продукты почти - что из ведра! И так – весь Советский Союз! И все семьдесят лет Советской власти!.. Да Вы,  неблагодарные, должны сказать "спасибо"  Гайдару, Чубайсу да Ельцину за то, что с голоду не померли  в девяносто втором!.. – Корил народ писатель. И снова продолжал вещать свое, очень гордо и самоуверенно: - И жизнь я, Вашу между прочим, знаю хорошо. Регулярно смотрю у себя в Женеве "КримТэВэ" по спутнику, прямо из Москвы... Вот недавно закончил роман "Венерический голос" - роман про русского бомжа и проститутку. То есть про Россию нынешнюю мой новый роман я написал... И, кстати, этот мой роман, роман новый - "книга года" тут была у Вас!..
- Спасибо! - издевательски кричат ему из зала. - Спасибо, барин - батюшка!.. А то, что мы не померли - за то нам говорить "спасибо" надо только самим себе. Да своим жалким дачкам в Дуронино, да под Змеюкиным. C тех огородов мы тогда питались, когда заводы - фабрики, почитай, все в миг после начала премудрых “реформ радикальных” позакрывались... Спасибо, что нас, безумных, вразумляешь так вот славно!.. Да мы селедку ржавую с газеты той, да с самогоном тем только после Великой Отечественной вот так и кушали. Давно - давненько это было... Да и бараков многих - многих давно уж больше нет. Понастроил нам Драгин наш целые районы новые на ГПЗ – Тридцать Два, и в Центре, и в Заречье, и еще Бог знает где... Так - что Вы не врите! Вы из Женевы к нам приехали и нашу жизнь совсем не знаете!.. А упомянутым Вам господам мы уж так глубоко "благодарны", что считаем, что и расстрелять их за все их подлые делишки и дела было - бы довольно - таки маловато! Больно мягко будет за такой разор народа и страны!.. А вот бомжей и проституток нам в России и в самом деле тут хватает! Даже и без всяких – разных там господ из Женевы! Кстати, до времен правления Гайдара, Чубайса и Ельцина и тех, и других было куда как поменьше! И даже в целые десятки, да что там, … в сотни - сотен раз! А Вы нам еще вот этого "добра" нам в Россию и добавили! Спасибо, дядя Федя!.. – завозмущались, запоктали интеллигентного вида старушки справа во втором ряду - Ишь какие гуси важные! – закричал из середины зала какой – то горластый мужик – Приехали нас из Женевы уму – разуму учить!..
- К порядку! Я призываю Вас  к порядку, дамы, господа! - нагло закричала жирная из Городской администрации. - Это все недопустимые высказывания! Оскорбления и клевета! Призывы к насильственному изменению государственного и общественного строя, экстремизм и пропаганда терроризма! Я Вас предупреждаю …!.. - стала "разоряться" жирная все больше. - Еще одна такая реплика, и я вызову милицию, или даже отряд городского ОМОНа!..      
- Ну, зачем - же сразу так?.. Милиция, ОМОН?.. - замямлил Саша Бардаков. - Не надо... Ведь мы - интеллигенты... В конце концов, и простой народ имеет право на свое неправильное мнение... - Так он сказал, поднявшись как - то робко со своего золоченого креслица, виновато одернув заграничный, дорогой пиджак. Было видно, что ему вовсе не хотелось назревавшего в Устьрятине скандала и срыва общих с Федей Титьктным "гастролей" по их прежней, еще "дореформенной" Родине.
- Успокойтесь, успокойтесь!.. - робко и уже весьма примирительно и даже как - то заискивающе зачастил Бардаков. - Не все, не все в "совке" том было дурно, было плохо. Но не было, и не было, и не могло быть там совершенно никаких дальнейших перспектив. Вот, например, советское искусство и литература так сказать... Горький, Маяковский, и с ними все такие прочие... Полнейший культурный провал...Я все понимаю… Это ведь проклятые большевики во многом опошлили и "опустили" жизнь. Испортили вкусы людей... Вот скажите на милость, кто в "цивилизованном мире" пьет растворимый кофе? - Да никто! Его специально придумали для солдат в Мировую войну! - Или кто, скажите, ест молоко сгущенное? - Опять, некто!.. Или кто из "цивилизованных" ест печеную в золе картошку и еще топит печь дровами?.. Сначала напекут вот так в золе картошку, а потом нечистыми руками в копоти и саже будут есть! Есть и обжигаться! Дикари! Да это - же чистая Африка!.. А вот эта самая печь?.. Да это просто жутко неэкологично! К тому - же и легко так можно угореть!.. - распалялся Бардаков уже по новой: - Или вот хоть вспомнить нам про гречневую кашу! Кто ее ест в “цивилизованном - то мире”? - Только русские! Ни один народ в мире в рот ее не возьмет, а русские Иваны гречу ту за обе щеки уплетают!.. Еще и черный хлеб едят, будто белого, пшеничного в природе нет! Ни немец, ни поляк, ни чех того хлеба не едят, а русские - пожалуйста! Как варвары какие - то, прости Господи!.. - возмущенно всплеснул он руками: - Да еще и капусту на зиму зачем - то квасят? Мы уже давным - давно у себя в Женеве так не делаем! Если надо чего – сразу едем сразу в "Биг – Маркет - Молл" на "Фольсвайгене" и делаем шоппинг в уик - энд! Все удобно  и полный о – кей! Йогурты, бананы, яблоки турецкие, апельсины из Марокко – там есть все, и все вполне, вполне цивилизованно!..      
- Вы там на "Фольсвайгене", да в "Молл", а мы тут на базар в переполненном троллейбусе! И с полупустыми кошельками! И между прочим, хлеб у нас вчера опять подорожал, а по радио утром сказали, что пакетик гречневой крупы на Тверской в Москве идет уже по сотне! - кричат ему в ответ - И как не стыдно Вам нам такое теперь говорить!..
- К порядку! К порядку!.. А ну, быстро прекратите провокации! Или Вы у нас допроситесь сегодня …?!.. У нас тут про искусство разговор, а не митинг политический! И вообще, я напомню, если кто забыл, что эРэФ – не место для дискуссии! - опять взвилась и бешено заголосила толстая: - Еще одна такая реплика, и я звоню прямо в ФСБ!.. – Прокричала тетка, а потом опустилась всей своей немалою, грудастой тушей, и скособочившись на золоченом стуле сперва вытащила из кармана сотовый, а после стала набирать на его клавиатуре какой - то номер... 
* * *
Что тут потом началось... Сначала люди в первых рядах заметили все это и испуганно зашептались меж собой и закрутили головами. По залу побежала шепотная, странная волна. Потом вдруг какой – то психопат и балабол, видимо, заслышав шум от проезжавшего по улице случайного авто, истошно крикнул: - Звонит! Уже звонит! Ну, сейчас они приедут …!..
Что потом тут началось!.. Люди, как ошпаренные, стали вскакивать со своих мест. Канонадою захлопали откидные стульчики. Первые ряды поспешили на выход. Вслед за первыми рядами поднимались и бежали следующие. И следующие, и вообще буквально уже все. И вот уже буквально через несколько минут к дверям зала ринулась толкающаяся и галдящая толпа. Вмиг там образовалась пробка и началась жестокая и остервенело - бешеная давка.
- Женщин!.. Женщин пропустите первыми!.. –истошно заорал какой – то голос. Но его никто не слушал. Дикое, людское море уже бешено ломилось и молотило в двери, злобно клокотало и ломало под напором тел высокие, старинные двери. Толпа у полуоткрытых тогда всего – то на одну створку дверей все пребывала и пребывала. И ломилась, и пыхтела, и давилась… Потом наконец кто – то умный отворил шпингалет на второй, дверной створке, двери зала с грохотом и шумом отворились, громко хлопнувшись об стену, и безумная толпа все сметая на своем пути ринулась наружу.
Уже через мгновение дикая орда перевалила в холл и широкой, и неостановимой, топочущей рекой потекла вниз по мраморной лестнице. Движимые лишь бешенством и остервенением, а еще животным, липким страхом старички и старушки, немолодые мужики и цветущие женщины, совсем еще молоденькие студенты и юные студентки вытиснувшись из шикарнейшего зала и чуть – ли не ломая руки - ноги на скольском мраморе буквально на перегонки ринулись вниз и полубезумной, разгоряченной и в конец озверевшей, орущей толпой вломились в тихенький, библиотечный гардероб, чем до полусмерти напугали сидевшую там дряхлую, степенную, седую, библиотечную бабушку - старушку.    
Люди толкались, пихались локтями, срывая прямо на ходу с высоких вешалок свои пальто и куртки, на ходу запрыгивали в них и стремились поскорее выбежать из здания, которое буквально через несколько минут могло сделаться для них кровавою ловушкой. Ни одному из зрителей, оказавшемуся волей судеб на  скандальной встрече с литературными лауреатами из далекой Женевы не хотелось угодить под дубинки местного ОМОНа, или быть посаженным милицией на пятнадцать суток "за хулиганство", ни тем более вот так глупо и нелепо загреметь под статью Уголовного Кодекса РФ "об организации массовых беспорядков". То есть угодить случайно “под разбор” вот просто так, за "здорово живешь"...   
А надо ведь еще заметить, что про устьрятинский ОМОН у нас в городе болтают разное… Особенно, после того, как “наши мальчики” побывали и не раз, и не два даже раза в далеких и “горячих” Чечне и в Дагестане…
* * *
Вечером того - же дня для посторонних глаз в закрытом, и в материальном плане малодоступных даже для весьма состоятельных господ и дам, в приватных "бизнес - апартаментах" старинного, устьрятинского ресторана "Золотой Якорь" русские - советские, а теперь – женевские писатели Бардаков и Титькин имели весьма приятный и вполне культурный разговор и дружеский ужин с людьми из Городского отдела культуры. В ходе ужина много выпивалось и закусывалось, и очень много и охотно говорилось откровенного.
При начале ужина сего, но уже в хмельном расслабе, хоть и без излишнего  надрыва, как только и вот говорят свои – своим, откровенейше и искренне начинал вещать писатель Бардаков: - 
- И когда народ наш станет, блин, цивилизованным? - риторически вопрошал устало Бардаков, и его пьяные глазки вдруг заволокла набежавшая невесть откуда мокрота - влага. - Мы ведь к ним – то, чертям, всей душой и по - хорошему!.. Реформы!.. - принялся жалобиться Саша: - А они не ценят! Не ценят нас!.. - стал возмущаться литератор. А потом зачем – то поднялся со своего места и поднял руку вверх с вилочку, которой был подцеплен маринованный грибочек и продолжил уже с нетрезво - хмельным, смешным, и натужно - нелепейшим пафосом: -   
- Это все большевики! Одни они народ попортили! Хотя... – продолжил Бардаков, уже снова сев на место и перешедши резко на заговорщический полушепот: - Ведь и они тоже доброго хотели! Вот для "этих"!.. - Скривился пьяно Александр: - Для народа то есть, будь он сто раз не ладен в тещу его и в корыто, и в ведро, и в баню!.. Хотели и большевики сделать людей вот из "этих"! Цивилизованных людей! Чтобы все было, как в Европе! Как в Америке!.. – Зацыкал громко и заковырял деревянной зубочисткой в щелястых зубах Бардаков. А потом подбоченился вдруг и продолжил с уже не скрываемой гордостью: - Вот ведь у меня был родственник один довольно знаменитейший! Из них! Из коммунистов! Из большевиков вот тех! Иван Выдров! Может, слышали такого!?.. Легендарный командарм он был, прославленный герой Гражданской! Гроза для "беляков" и прочих "контриков"... “Кристальный большевик”, “любимец Партии”, “наш чудный Выдров” – вот так про командарма Выдрова говаривал сам Ленин… Потом пришел этот хренов дурак Джугашвили и такого человека расстрелял! Такого человека! Не человека даже, а просто человечище!.. – с трепетом и с неподдельным пафосом вещал Бардаков Саша, а после снова поднялся на ноги: – Эх, да если – бы наш Иван был – бы жив в сорок первом, то не случился – бы с нами тот позор – двадцать второго июня и все эти трагические летние - осенние “котлы” и бегство – отступление!.. А какой Иван Выдров был умница! – загрозил он кому – то невидимому пальцем: - Бывал до революции наш Выдров, даже за границами. И в Женеве даже нашей тоже был... Слышал я, что он в “лесной”, рабочей школе социал - демократов в Лонжюмо под Парижем, у самого Владимира Ильича побывал. Учился там наш Ваня революции! И у кого учился? У самого товарища Ленина! Такое счастье ведь не каждому было и дано!.. Потом он стал правою рукой самого Льва Давидовича тут, на Русском Севере. И Феликса Эдмундовича он знавал самолично!.. Вот какой он был герой!.. У нас в семье до пятьдесят шестого о нем не вспоминали. Жертва "культа личности" он был, так сказать!.. Невинная, и чистая душа! Золотое сердце! Борец за счастье народное и воин русский, блин! – так закончил со слезою в голосе и на глазах писатель Бардаков, а потом полез в карман заграничных своих брюк за большущим, клетчатым платком, развернул его и громко высморкался. Снова  сел, и налил себе по новой из бутылки, “хлопнул” рюмку коньячка. Потом закусил свежим балыком и зеленым салатиком, достал сигареты, сладко закурил и расстегнув верхний ворот рубашки и слегка ослабив узел галстука блаженно откинулся в ресторанное, мягкое кресло.    
- И правда! - Оживился уже тоже порядком "принявший на грудь" Федор Титькин. - Чего стесняться - то, Саша! Ведь все свои! Все мы тут свои – советские! Вот и я давным - давно вылез в литераторы с повестью про комсомол когда - то даже и с экранизированной. C прогремевшей "Огненной дорогой"... А потом был и роман мой самый первый - "Город в тайге", и рассказы для сборника молодых авторов восьмидесятых - "Магистраль - дорога в завтра"!.. Мы - народ интеллигентный! Мы все поймем! Ведь мы не то, что "эти"!.. 
- И еще – поднялся снова Бардаков. – Я еще одно скажу! Мы – либеральная, русская интеллигенция, есть великие продолжатели славнейших национальных традиций! – впер он указательный свой палец в ресторанный потолок: – Великих традиций борьбы и страданий, борьбы за народ! За то, чтобы этот самый народ темный, лапотный, наконец – то стал цивилизованным!.. Да, дикари и варвары нас еще не понимают, да вряд – ли и поймут! Но я все – же полон исторического оптимизма!..   
- Браво! Ай, браво, Сашок! – заорал ему Титькин. – Как ты славно излагаешь, сукин кот! Ну, дай я тебя, подлеца, расцелую! – закончил он и полез тот час - же обниматься. Слюнявыми губами приложился он к небритым сашкиным щекам и крепко обняв друга, потом прижался к нему всем своим немалым телом и разразившись после слезными рыданиями на сашкиной груди принялся хмельно гундеть: – Верно, Сашок, ах, как верно – то все, что ты сейчас сказал! Вот она – правда Божия! Вот миссия в России нашей, меж дикарей и зверей неразумных, мех тварей гадостных, дебилов и разных там скотов! Ведь мы… – поднял он вверх свое залитое слезами пьяное лицо: – Цивилизаторы! Ну, как те, в фантастической повести нашей давней и любимой с юности, что у братьев Стругацких! Посланники на дикую планету в мир крови, грязи и безумия! Одни, совсем одни!.. Работы много и дорога тяжела! И тьма египетская!.. – задергался он и плечами, да и туловищем всем, и всем мужицким, крепким телом и захлебнулся затем в горячечных,   неврастенических рыданиях.
- Все так, Федя! Все так!.. – успокаивал друга – литератора писатель Бардаков, сперва вновь расцеловав его, но уже прямо в его мокрые губы, а потом достал снова из кармана свой большой платок и вытирал Федору глаза, все еще залитые слезами, совсем, как маленькому. Сморкал в платок его длиннющий нос и гладил  нечесаные волосы на голове товарища. 
* * *
Потом они еще долго, и до самого закрытия "Золотого Якоря" сидели и "добавляли по чуть - чуть". Вспоминали командарма Выдрова и ругали "культ"… Сперва хвалили вновь большевиков, которые хотели сделать народ наш "цивилизованным", потом снова принялись ругательски ругать их самыми последними словами… Вспоминали московскую, навсегда ушедшую свою юность, плакали и снова пили. Пили. А часа в два ночи уже скверно держась на ногах  все - же тяжело поднялись с ресторанных кресел, нетвердо держась и поддерживая друг – друга сперва только за руки, а после и обнявшись и оттого как – будто приростя друг к другу на манер сиамских близнецов, направились на выход.
Вывалившись на темную, ночную улицу и встав перед ресторанной, ослепительно горящей розовым и белым светом ламп и сверкающей в уже довольно зябкой, сентябрьской ночи блестяще - зеркальной витриной, сначала Бардаков и Титькин принялись бить друг - друга по загривку и мотать пальцами перед носом друг – у - друга, выясняя меж собой, кто, как именно, и насколько каждый из них другого "уважает". Наконец – то прояснив и этот нелегкий вопрос, и даже не подравшись меж собой, принялись они от нахлынувших на них теплыми волнами взаимных и радостных чувств за нетрезвые, горячие лобзания. Мерзко дышали при этом друг – другу в лицо перегаром и обслюнявили друг – друга, как две старые и добрые собаки. Потом снова прослезились, и тут – же расстегнув дорогие, швейцарские брюки дружно помочились на стенку ресторана в две пенистые, желтые, могучие струи. А после этого уже как будто и в самом деле облегчившись от непосильного и мучительного бремени, воспряли духом, встряхнулись, распрямились, расправили плечи и задрали головы к темным небесам и заорали во всю глотку: - О – го – го!.. И звук их радостного, первобытно – пещерного крика покатился по ночной, гулкой, темной улице.
Потом они  слегка оправили свою одежду, и застегнувшись кое – как, снова горячо и как – будто и любовно обнялись, и как два самых лучших на Земле, закадычных друга пошли по Глинковской от Центра нашего, в сторону устьрятинского, городского, железнодорожного вокзала.   
- Надо - бы добавить! - сказал Саша Бардаков, увидав горящую приветливым, слепящим, белым светом огромную витрину у круглосуточного "Макси". При том он повернул призывно голову в сторону Федора Титькина и его круглые очечки немым но нехитрым намеком своему товарищу сверкнули в свете фонаря. 
- Не с чего добавить! Денежек - то нет! Все в раз мы просадили!.. – стал оправдывать досаду, забив, захлопав себя руками по карманам Титькин – Денег нет пока! А местная администрация культуры нам еще на счет не фига не перечислила!.. Есть горсточка монеток, но то – разве что на пиво!.. – скривился страшной мукой Федя Титькин и зло харкнул на землю. Потом он глубоко и горестно вздохнул и добавил уже философски: - Все, что делается - все к лучшему на свете! Все к лучшему!.. Как там у Иова, и … у самого Экклезиаста сказано... ?!..
- У кого там еще?.. - изумился Саша Бардаков. - Ты, Федя, лучше не тупи! Нам в райкоме ВЛКСМ хреновины такой никогда век вечный не давали!.. - Потом немного помолчал и добавил смущенно и робко: - Давай споем, дружище, а?..
- Давай! - охотно отозвался Федя Титькин, гордо выпятив грудь колесом, пьяно подбоченился и бодро затянул: - Работа наша такая! Работа наша простая!..
- Жила - бы страна родная, и нету других забот! – подвыл ему пьяненьким, тоненьким, противным голоском Саша Бардаков и вдруг скривившись в чахлую бородку прыснул в тот – же миг хмельным, дурацким смехом.
- И дождь, и ветер, и птиц ночной полет,
   Тебя, мое сердце, в тревожную даль зовет!.. - разносилось над сонным Устьрятиным.
- Каких таких “птиц”? – вдруг пьяно хихикая спросил друга Александр Бардаков.
- Да Господь их знает!.. Ночных птиц… филинов там разных, сов, наверное!.. - тяжело ворочая мозговой извилиной сообразил и радостно и громко выпалил ему в ответ писатель Федор Титькин. И тут – же начал петь уже по - новой: - Если снова грянут грозы, позови меня, труба,
  Комсомол не просто возраст, комсомол – моя – судьба!
- Комсомол не просто возраст, комсомол – моя – судьба! – бешено и зло орали Александр Бардаков и Федор Титькин, на ночной, устьрятинской, центральной улице. Вот так они шли и орали эти уже позабытые в нынешней России комсомольские, да коммунистические песни… Два пьяных мужичка, два русских литератора из славного, швейцарского города Женева.
Закончили одну “комсомольскую”, начали другую. За этой другой, уже окончательно сорвав голос и основательно “дав петуха”, завыли следующую.
На троллейбусной остановке набрели на ночной, пивной ларек. На последние деньги – “гроши” - железные рубли и разного достоинства копейки, нашаренные по карманам брюк, взяли пива “Жигулевского”. Неверными, уже трясущимися руками отвернули пластиковую крышечку и прильнули к горлышку. Захлебнулись мутной, пенной жижей. Потом откашлялись. И приложились к хмельному источнику снова. Потом снова  обнялись покрепче и стали уже даже не горланить, а просто мерно мычать в такт своим шагам что – то уж совсем непонятное и даже нечленораздельное. 
* * *
Так две темные, нестройные фигурки опираясь друг на друга и шатаясь, несмело и неторопливо, нестойким, пьяным шагом двигались по плохо освещенной, грязноватой устьрятинской улице Глинковской, бывшей "Сталина" и бывшей "Мира", по которой шел когда – то с нашего вокзала приехавший к нам город с  Петрограда с недоброю, всемирной вестью уже известный вам наш знаменитый  прапорщик Семен Давидович. Фигурки шли все вперед и вперед и бледная, сентябрьская луна освещала своим неверным, желтоватым светом их такой нелегкий и тернистый путь. 
Вот так проходит наша жизнь...
* * *
- “Семнадцатое сентября, две тысячи десятый год.
Был на литературной встрече с известными людьми…
Что наша жизнь?.. Иногда от иного человека, даже и от довольно умного, и от талантливого даже, бывает в ней уж слишком мало прока… Но даже и это не самое главное. А самое главное то, что нет от него другим людям на Земле ни самой малой капли ни сострадания, ни милосердия, и ни правды, ни добра. И это происходит даже если он, человек вот этот читает Рильке. Притом читает - в подлиннике.” – Вот это тоже мой дневник. Дневник мой двадцать лет спустя.
Двадцать лет… Двадцать лет прошли татарскою ордой и пролетели птицами над  бешеным и несчастливым нашим миром, пройдя у нас в судьбе и в жизни, как один недолгий, беспокойный день… Вот и я уже другой. И дневник мой уже совсем, совсем новый. Но и сегодняшний дневник, он есть, как - бы продолжение еще того, еще того стародавнего, старого моего, наивного, студенческого дневничка. И вот такая в нем моя, даже уже в электронном, дневниковая, горькая запись. В назидание она потомству? Или просто вклад она мой малый память нашу общую, лепта для воспоминаний жизни, пришедшей в мир с надеждами и прошедшей в мире нашем горестном. А после навсегда ушедшей из него без следа и выполненной цели, и истраченной так глупо, “за дарма” и совсем “за просто так”?..