Маленькая жертва большой войны

     Вместо послесловия: выражаю благодарность Видарию Левиту, который, прочитав рассказ, выразил сомнения в его достоверности и отыскал в интернете информацию о том, что на окраине моего родного поселка действительно проводились подземные ядерные испытания. Вот эта справка:
по материалам ТАЙГА.info:
Архангельская область
«Глобус-2». 80 км северо-восточнее Котласа (160 км северо-восточнее города Великий Устюг), 2,3 килотонны, 4 октября 1971 года. 9 сентября 1988 года там же был произведен взрыв «Рубин-1» мощностью 8,5 килотонны, последний мирный ядерный взрыв в СССР.


     Мое детство прошло в поселке Паломыш Вилегодского района Архангельской области. Моя мать была в семье первенцем, и я рос вместе со своими дядей и тетей – близняшками,- которые младше ее на двадцать лет. Когда мне едва исполнился год, родители отправили меня к бабушке с дедушкой, потому что самим трудно было управляться с двумя детьми (у меня есть сестра, которая старше меня на пять лет): отец делал карьеру по комсомольско-партийной линии, мать недавно окончила институт и преподавала математику в школе, я же часто болел, - а больничные тогда не оплачивали, - и нянчиться со мной было некому. В деревне же со мной и нянчиться не нужно было, потому что я и сам прекрасно рос среди свиней и гусей, и занимался самообразованием, накручивая хвосты телятам, и быстро поправил свое здоровье на парном молоке.

     Когда-то в Паломыше жизнь била ключом, - в поселке был леспромхоз, и вся жизнь поселка, так или иначе, была связана с леспромхозом, - но на момент моего рождения его уже закрыли, рабочие разъехались, и дело шло к ликвидации поселка. Недавно я прочитал на сайте Росзема: поселок Паломыш Вилегодского района Архангельской области, население – 0 человек, заявок на приобретение земельных участков в данном населенном пункте – нет.

     Еще на каком-то сайте, в блоге некоего «fenichki», я нашел название своего поселка в «хронике алкогольной войны»: он оказался в списке населенных пунктов – жертв российского алкоголизма. Это такая чудовищная несправедливость, что я готов в любой момент быть к «услугам» этого безмозглого идиота, чтобы плюнуть ему в лицо. На самом деле, поселок Паломыш – невинная маленькая жертва большой «холодной» войны между двумя сверхдержавами: в 70-80-е годы вся мировая пресса на всех языках склоняла название нашего поселка в связи с осуществлением очередного подземного ядерного взрыва. Но мы узнали об этом только во времена «перестройки», а тогда думали, что вот, опять приехали геологи, опять будут бурить, найдут, наконец-то, нефть или газ, и начнется у нас новая жизнь. Не началась.

     Об этом вообще мало кто знает. Пишу об этом и думаю: не написал бы, и мой сын, когда вырастет, не узнал бы об этом ничего. Вот я ничего не знаю о своем отце, кроме того, что он родился там же – в Вилегодском районе, - в селе Слободка в 1937 году, и что его отец погиб еще на русско-финской войне, и его мать второй раз вышла замуж, а потом, уже в Отечественную войну, работая на мясокомбинате, угодила в мясорубку и погибла, а отчим привел в дом другую женщину. Мой отец был младшим из детей и не мог работать, как старшие братья, и его отчим с мачехой отдали в детдом. И с тех пор он ни разу, ни единым словом не вспомнил никого из своей родни. Поэтому и я не знаю своих корней по отцовской линии.
    
     Поселок Паломыш стоял на берегу одноименной реки, по которой раньше в половодье сплавляли лес. Весь левый берег, возвышенный с пологим уклоном, до сих пор завален десятками тысяч сгнивших бревен, которые когда-то, еще до моего рождения, были приготовлены к сплаву, но так и остались лежать на берегу, потому что однажды большая вода ушла из реки. Речка обмелела настолько, что я, пятилетний пацан, мог в любом месте перейти ее, не замочив бедер. Наверное, это стало следствием подземного ядерного взрыва, но никак не алкоголизма. Сразу после этого леспромхоз закрыли.

     Я знаю, что мой дед любил и выпить, и подраться, и гонял всю деревню с колом наперевес, пока мужики не объединялись и не избивали его до полусмерти. Но он умер не от алкоголя, а от рака легких,- мне тогда было чуть больше двух лет, но я хорошо помню, как украдкой заходил в комнату, где он умирал, подходил к его кровати и, не дожидаясь приглашения, начинал танцевать. Потому что он всегда мне улыбался и давал витаминку. За эту его улыбку я, наверное, готов был танцевать от зари и до зари, потому что мне было страшно, когда он стонал или кричал от боли.

     Склоны реки, по которым когда-то скатывали лес, так и называются «катищами». Эти катища, как ковром, усыпаны земляникой и малиной, и мы пропадали там целыми днями. Ночами бабушка работала на аммонитном складе: сторожила взрывчатку и расфасовывала ее в специальные бумажные пакеты. Я до сих пор помню запах аммонита. Бабушка часто брала меня с собой, и я специальным совочком, каким в магазинах фасуют сахарный песок, расфасовывал взрывчатку по пакетам, потом проделывал в днище дырочку и вставлял туда гильзу с капсюлем, а в гильзу вставлял бикфордов шнур. Потом эту взрывчатку лесорубы закладывали под корни спиленных деревьев и подрывали. Корни увозили на переработку, а в образовавшихся воронках тут же появлялись маслята.

     Но больше всего я любил сенокос, потому что тогда собиралась вся семья, и было очень весело, и я мог вкалывать наравне с взрослыми. Наш сенокос находился на реке Томбош, давно уже превратившейся в болото, в четырех километрах от поселка. Эта маленькая речушка впадала в Паломыш как раз в том месте, где располагался ядерный полигон. Наш сенокос находился через дорогу. Мы часто пробирались под колючую проволоку, и таскали многожильный телефонный кабель, а потом плели из проволоки перстни и оплетали ею пастиковые стержни,- получались красивые шариковые ручки. А сами думали, когда же, наконец, геологи найдут нефть, и в поселок вернется жизнь.

     Еще я любил, когда приезжал отец,- потому что тогда мы брали у Толи Бегаульева, председателя сельсовета, мелкокалиберную винтовку и стреляли по бутылкам. И тогда к нам в гости приезжал первый секретарь райкома Алик Заросликов, и мы ночами гоняли на «уазике» по проселочным дорогам, жгли костры, пекли картошку, ловили сетями рыбу, плавали на резиновой лодке, а «перебрав», они усаживали меня, десятилетнего пацана, за руль, и я вез их домой, стараясь не перевернуться в наезженной лесовозами колее. Один раз я, помнится, разворотил бабушке забор и очень гордился этим, потому что это видели соседи.

     Потом закрыли сельсовет, потом пекарню, столовую, магазин, потом бабушка переехала в Коряжму, но мы все равно еще много лет ездили в Паломыш. Но потом сгорел дом, а потом – и баня. Она стояла на берегу реки под высокой раскидистой сосной. Первый раз молния ударила в верхушку сосны, второй раз, через несколько лет, – в середину, а третий удар пришелся прямо в баню.

     Так умер поселок Паломыш – маленькая жертва большой войны.