Путь жизни

Родился я в семье крестьян (23.07.1930), которая основывалась на честном и честном личном труде. Приходилось принимать всякие невзгоды, так как условия приколхозной жизни были не совсем в полнее обеспечены крестьянину, и к тому нас было 7 членов семьи. Мама старалась всеми средствами дать нам образование, она сама себя просто убивала в работе, не имея границ, иногда полуголодная и не совсем одетая. Тятя, ввиду плохих условий жизни, старался куда-либо уезжать на заработки в Мурман, и ещё я очень плохо даже его помню. Помню, характерно, один раз он приехал с Мурмана и привёз нам подарки: мне и Николаю – ботинки. Сколько этому всему радости! Конечно, выразить такого чувства невозможно.
Итак, проходит промежуток времени, всех в совмести, и наш Отец отправляется опять работать в Ленинград, конечно, не совсем по своему желанию. Помню, бежал я проводить его в Великое с Валентиной, но нам так и не пришлось его увидеть, он уже уехал.
И мы остаёмся одни со своей дружной семьёй. Правда, несмотря на всякие трудности, в нашем обществе всё же царила оживлённая радость и любовь одного к другому.
Идёт жизнь своим чередом. Крёстная (Раиса) у нас уже в Ленинграде учится, видится с Тятей.
Нам сообщают о их жизни. Мы каждое письмо своим кутком сидим, помню, на печи вокруг Мамы и обсуждаем. Это всё было очень хорошо и радостно. Крёстный (Павел) в то время тоже уже кончал семилетку и тоже хотел ехать в Ленинград учиться. Валентина училась. Она училась очень хорошо, выделялась в школе почти первой, за что иногда Мама просто стеснялась учителей, которые приходили к нам - и видели в нашей семье, конечно, не достой материальности и удивлялись, как она может выполнять функции работы большого человека по хозяйству и учить уроки на “отлично”.
И вот, к нам приходит неприятная весть из Ленинграда. Заболел Тятя и лежит в больнице. Конечно, я тогда понимал очень мало, иногда смотрел на Маму – почему она плачет? Старался всячески не расстраивать своим поведением, ну, и Мама находила, конечно, в нас своё успокоение, и опять продолжала работать, насколько хватало сил. Да! Мама перенесла очень много неловкого, просто мне кажется сейчас, что сравнимых ей нет. Она могла выполнять все мужские работы, и всё, что стояло на пути жизни, она всё преодолевала. Конечно, в колхозе она работала всегда на удивление, или косила за двоих, или жала тоже самое, и ряд работ она выполняла за двоих, несмотря на то, что зачастую были сапоги завязаны верёвкой и не совсем в порядке в животе.
И ещё более неприятность, которую, конечно, сам может представить себе любой и каждый, - о смерти Отца. Да! Эту утрату мы понесли ещё трудней в нашей дальнейшей жизни. Правда, мы опять сплотились один к одному ещё ближе, ещё душевнее, и полагали, что нам теперь надежды нет, что кто-то должен приехать и защитить хоть в любом отношении. Да! В деревне тогда, конечно, пережиток ещё был больше и существовала вражда, злоба – один на одного. Конечно, наша Мама приняла и эти все неприятности и обиды, так как она одна и к тому совсем бедна. Всё же мы не падали духом в жизни, все принимали, что, видимо, так нужно. Да! Я не знаю, конечно, и того, что как ещё переживала Крёстная, понеся такую утрату, ну, и об этом писать не стоит. Это каждый сам может представить невыразимую в жизни неприятность.
Крёстный тоже в то время уже устроился в Ленинграде в техникум, и он тоже эту картину перенёс. Учились они, конечно, без нашей, то есть без Маминой помощи потому, что ведь это совсем, конечно, невозможно. Они старались всячески приобрести кусок хлеба сами себе, ну, и я знаю – не всегда он был.
Мы опять совсем смирились. Живём уже в маленькой семьёй почти в 4 м. Я, конечно, ещё только привыкал к хозяйственным маленьким работам и был забавой нашей семейки. Ходил на покос, посидеть где, либо с Николаем, и половить на Туровке рыбу. Ходили и в поле на уборку урожая, нас можно видеть везде было двух неразлучных белоголовых братца.
Николай ходил уже в школу в то время, и мне было это, конечно, никак не дождаться того времени, чтобы я мог пойти в школу, у меня папочки и все приспособления были готовы уже года за два. И вот, пришло время моего оживления, меня Мама направляет в школу, правда, я не знал, что ещё на год раньше пойду, а у нас Мама всех так посылала – на год раньше. И я пришёл в школу, сажусь за парту с ребятами. Начинают перечислять поступивших, и меня нет. Я, конечно, очень огорчён, и пошёл ещё в следующий класс. Там тоже первый был, и там – нет. Что же делать? Я тогда прихожу, где ребята наши, и не ухожу. Проходит урок, два – на меня внимания не обращают. Учительница была Мария Илисеевна. Ну, что же, иду домой, как и все я был в школе, Маме ничего не говорил, что не принимают. Иду другой день, меня опять отправляют, я почти плачу, я не понимал того, что мне рано. Я понимал одно, что я знаю больше наших ребят и должен учиться уже. И всё же меня учительница решила испытать, вызвала к доске и счётами заставила считать, и что я знаю написать. Я это всё выполнил и меня оставили в школе учиться.
Учился я прилежно и хорошо. Посадили меня с девчонкой Аней – с дочкой учительницы Антониды Константиновны, с которой мне приходилось иногда ругаться, потому что, может, ей не понравилось моё домотканое одеяние, или не совсем вымыты руки и даже лицо, ну, ничего, одно выручало, что учёба шла далеко вперёд, что мне преподают.
Конечно, полон радости хожу в школу вместе с ребятишками, играю. Радость моя детская длилась недолго. В одно время, помню, приезжают к нам военные с наганами на машине, которых я боялся на свете больше всего, наверное, потом. Начинают все наши школьные книжки рыть, все сундучки, всё, всё перерыли, перебросали. Конечно, я сейчас не выдержал бы этого. Я бы им морду набил за их не советский, а полицейский джандармен-стиль в обращении с честными советскими тружениками, которые всю свою энергию отдавали, не зная даже, может быть, современной политики, а зная одно, что скажут, значит то и делай. Знали, что в колхозе нужно работать нужно всем вместе дружно и ценить достояние колхозное. Может быть, по насертке или неграмотности, или фальшивой преданности общему делу нашлись такие люди, которые не пожалели оставить сиротами маленьких детей, продавали честных людей ежовщине!
И так от нас любимую Маму увезли на чёрной машине (1937 г.), которая и в настоящее время остаётся во мне чёрным отпечатком. Да! Это трудно остаться совсем одним. Валя – несовершеннолетняя, печь топить не разрешают, люди презирают за то, что малыши совсем безвинно пострадали, остались ни с чем, некоторые даже смеялись над нами, не зная о своей будущей судьбе, которая их ожидала. Наше дружное гнёздышко разорили. Благодарствую до конца своей жизни тёте Дуне. Она одна утром только пришла навестить совсем заброшенных нас. Да! Сколько грусти было в детских сердцах, я думаю, тоже можно каждому примениться.
Потом, конечно, бабушка нас приютила, свой домик мы покинули, и, конечно, я в школу тоже не пошёл, правда, ходил когда за хлебом в магазин, то навещал свой класс, смотрел на счастливых ребят, на их оживление, радость. Ну, а мне-то радоваться, что у меня нет никого, ни Отца, ни Мамы, и в школу не хожу…
Опять мы живём втроём с Валей и Колей одним уголком. Валентина заменила нам Мать, и всё подлежащее, конечно, ей было намного трудней, чем нам, она ведь понимала больше. Мы жили в другой деревне от нашей в километре. И я ходил почти каждый или через день в свою деревню, смотрел на свой дом, совсем стоявший одинокой сиротой, и сколько ещё тогда в моём соображении возникало, а почему это всё так получилось, и кто всему этому хищник?
Ну, эти хищники не замечали своей вины и старались опять смеяться над беззащитными, вращаясь всё в одном же тёмном кругу, и сами не понимая, они делают правильно или нет.
Весною нас, конечно, решили отправить в детский дом потому, что нас кормить некому, бабушка и дедушка в ушедших годах и инвалиды.
Вот, в одно прекрасное весеннее утро, день, помню, был солнечный, поют весенние птички, бабушка направила нас в сельсовет для отправки в детдом. И что же, мы пошли, у меня были ботинки, ну, они очень рваные, у Николая тоже. Идём мы со своим неразлучным братцем вдвоём, и никто не знает, сколько в наших детских сердцах грусти, покинуть совсем свою любимую родину в таком возрасте! Шли через лухту, там очень было разлилось, и, конечно, ботинки мои и Колькины были полны воды, ну, мы этого и не замечали. Пришли в сельсовет, нас приняли хорошо, ботиночки мы свои пораздевали и забрались на печь. На переменах в школе Валя прибегала к нам и принесла олашек раз: и с какой жалостью она смотрела на нас, ведь мы расстаёмся и насколько – не знаем, может, навсегда. Да! Трудно расставаться, потому, что мне ещё 7 лет, а Николаю немного больше. Мы переночевали тут, ну, машина не пошла, и утром с Николаем убежали опять к бабушке. На другой день нас дядя Кузя повёз на дровнях в Кадуй.
Прибыли в Кадуй. В райисполкоме нас приняли тепло, потом свели в дом крестьянина, накормили, дали по яблоку, и пряников, и кренделей. Мы с Колей обменивались и играли, просто забили, что мы совсем откололись от родины, от своих совсем родных мест. Нас в Кадуе почему-то держали 2 дня, причины этой не помню. На другой день мы с Николаем вышли на улицу и примостились в одном углу. Колька забрался на крышу, как это и принято в деревне, кто может выше залезть. Я, конечно, тут в песке копался, и мы опять одухотворены. Потом Колька, помню, рассмотрел оттуда, то есть с крыши, ларёк. Сбегал, купил конфет – ландрину. Денег нам дома дали, припоминаю, р. 25 – и мы опять радуемся всем нам новым. Кадуй наш казался большим городом, мы всё восхищались, особенно, когда увидели паровоз. И утром нас тётушка, которая уже заменила нам Мать, повезла в Череповец. В Череповце нас свели в детский приёмник, где тоже всё казалось нам совсем другим. Мы увидели много ребят, и они были все одинаково одеты. Чисто нас вымыли, и тоже дали всё новое, которым мы любовались несколько дней - пока на пристой к себе в новом одеянии…

(К.И. Шадровцев, 195?)


Песня о родной деревне

Я ушёл, я уехал из родных, милых мест,
А теперь всё больше снится речка и сосновый лес...
      
Речка не широка, заросла травой в мой рост,
Камни да протоки и разбитый мост.
      
Берега крутые, кочки - не пройдёшь!
Комары да мухи, овод невтерпёж.
      
Времена бывалые... С раннею росой
Все мысы окошены горбушею-косой.
      
Времена далёкие горько вспоминаются,
Жизнь была совсем плохая, но зато весёлая.
      
Домик у дороги, старый огород,
Нет тебя родней на свете, милый хуторок.
      
Выйдешь за околицу - лес шумит родной,
А в дали широко полюшко заросло травой.
      
Вечерами поздними от реки туман дымит,
А в дали, в другой деревне огонёк горит,
      
Видно ещё кто-то нашу родину хранит.
      
(К.И. Шадровцев)

Песня в исполнении Андрея Тернова:
http://zodiack.narod.ru/music/05_rodnoy_derevne.mp3