Мчатся тучи, вьются тучи...

     Судорожно хватая ртом воздух, прижимая обжигающую горсть снега к ране, он с ужасом смотрел на растекавшееся вокруг него багровое пятно.Сжав в руке пистолет, он поднялся и тут же упал;все кружилось перед его глазами: земля, лес, речка, мундиры... Наконец, в этом сумасшедшем вихре, его взгляд остановился на фигуре, сжимавшей пистолет с еще дымящимся дулом. Фигура эта становилась то тонкой, стройной, отчетливо видимой, то разбухала, расплывалась в дрожащем черном мареве пасмурного январского утра. Собрав силы, приподнявшись на локте, он сжал пистолет, ходивший ходуном в его слабеющей руке, и выстрелил в этот беспрестанно расплывающийся сатанинский мираж...
     -Убил,убил?
     -Ах,Пушкин! Голубчик, голубчик... Руки подхватили его, укутали в шубу, положили в сани, и он услышал сквозь странную дрему голос, срывавшийся на крик и слезы:"Гони!"..
     -Знаешь, Степан, я хотел бы быть похоронен вот здесь. Пушкин очертил прутиком круг рядом с могилой матери.
     -Барин, барин! Да что это вам пришло в голову! Солнышко светит, птички поют, благодать вокруг какая разлита! Да и их милость - Прасковья Александровна - ждут вас к чаю с дочерьми. Здесь, в Святогорском, упокоилась матушка ваша, поклонитесь ей, да ступайте с богом...
     -Нет,нет, Степан! Выслушай меня! Я ведь знаю, что никого, кроме тебя, не будет со мною в мой смертный час. Так ты уж запомни мою волю, запомни...
    
     Захлопали двери, затопали ноги, голоса смешались в стонах, охах, криках. Колючий, пронзительно-сырой и холодный воздух петербургской зимы заметался по всем коридорам и лестницам. Пушкина внесли в кабинет, положили на диван, едва развернув шубу: трогать его было невозможно, он страдал невыносимо. Примчался Василий Жуковский, с ним доктор Его Императорского Величества... Прислуга заметалась туда-сюда, подтирая пятна крови, бегая с тазиками нагретой воды, корпием; в воздухе разлился резкий запах розмарина. Неожиданно все затихло: на пороге кабинета застыла Натали в белоснежном пеньюаре, со свежей розой в волосах, свежая и розовая от утреннего, сладкого сна... Пушкин приоткрыл глаза: "Жена моя ангел, ангел"...И вдруг нежное видение в дверях дернулось,изломалось, забилось, и нечеловеческий крик смертельного страха заполнил собой все комнаты, вырвался в распахнутое окно, понесся по набережной, надломил лед в канале, снежным вихрем заметался по Аничкову мосту, стремительным гулом наполнил Невский и разбился у стен Дворца...
     Император хмуро смотрел на занимавшееся серое утро. Смутные чувства владели им: он не любил Пушкина, но любил Нитали и Дантеса. Но..."шепот, хохотня глупцов"... Николай  криво усмехнулся: "Да, Пушкин не из тех рифмоплетов, о которых вскоре забудут". Доложили о приходе барона Геккерена и Жоржа Дантеса.Трио живо заговорило на французском... Двор, "известный подлостью прославленных отцов" застыл, ожидая скорой развязки.
     Три последних томительных дня...
     Пушкин простился с детьми; он больше не видел и не слыщал никого, лишь иногда его страдальческие глаза наполнялись  отрадой и покоем, он медленно обводил взглядом полки с книгами:"Друзья мои, друзья мои"...
    
     Боже мой! Как выла и крутилась метель 29 января 1837 года! Как сыпал снег, какой беспросветной черной пеленой укрывал Петербург."Вьюга злится,вьюга плачет...Бесконечны,безобразны, в мутной месяца игре закружились бесы разны"...
     Ночью того же дня в роскошной карете(подарок императора!) мчался вон из Петербурга к западной границе "милый Жорж" с его "несчастной историей". В противоположную сторону, в глубь России быстро и плавно скользили одинокие сани с наглухо закрытым гробом, с припавшим к нему верным Степаном...
               
                Мчатся тучи, вьются тучи;
                Невидимкою луна
                Освещает снег летучий;
                Мутно небо, ночь мутна...
                Мчатся бесы рой за роем
                В беспредельной вышине,
                Визгом жалобным и воем
                Надрывая сердце мне...