Модруд

   -- Брось писать, брось писать, брось писать, --  кричат  мне со всех   сторон и углов. И мне страшно. Но, что поделать, коли, руки  сами  просятся, аж  до трясучки. Не хочу писать, а руки  так и  лезут. И как  всегда  приготовлены  под  рукой  карандаш  и  лист тетрадный.
-- Брось писать, брось писать,-- снова слышится со всех концов и закоулков. Эх! Где же  вы  друзья любимые? Где мамочка родная?
   Лежу. На меня соседи по койке косятся. Смотрят эдак, недобрым   глазом. Ночь не сплю. День  не сплю. Страшно! Аж жуть. Боюсь, а  вдруг  набросятся, дурачьё недорезанное. Кажись  рядом  психи  тихие и мирные. А всё же страшно. Вдруг они  совсем неизлечимые. Через одного Ломоносовы и даже есть Наполеон. А тот, что стоит, язык  кажет  -- Хлестаков Фонарь Трепохомыч. И Родионов  много. Ан возьмёт из них кто топор, так изрубит на куски, в мелкий винегрет. Покрошат на салат и фамилию не спросят. Хоть они-то, психи, бывают разные.  Грязные и чумазые, так эти ещё ничего. А бывают из этих, из новых, из русских, попадаются, так эти самые буйные. Как вывернет пальцы веером, так хоть под кровать прячься. Их, конечно, лечат. Голодом  морят. Санитары бьют. А  им  всё  нипочём.  И что  интересно, все  ходят  без  смирительных. А  жрут  сколько! Что мне приносится — всё  сжирают. Куда им лезет? Не успеешь оглянуться — ватрушку слямзили. Целиком глотают! Во как! Всё равно потом переварится.
   Да куда там Достоевскому со своими записками—младенец. А Гоголь бы увидал, вряд  ли поверил. Сколько хошь ему рассказывай. Увидел  бы покойничек, так сразу бы и обомлел, или  ещё  раз  умер. Вот вчера ночью, в шестой палате один  дал, наверно свихнулся насовсем.
   -- Даёшь Америку,-- кричит,--свободу Луису Корвалану, освободите Анжелу Дэвис. Вот как! Наверное, как Баба Яга коммунистов на ночь объелся. А вот недавно, врачиха была, женщина. Я ей говорю: "С ума сойду". Она говорит: "Подожди, успеешь, ещё не время".
   -- Ну, что  ты  разорался, придурок? Вообще  покоя  нет. Вы гляньте! Стоит  и орёт: "Я торшер, я торшер".
   -- Ну, что орёшь? Я может, при свете уснуть не могу. А  сколько  хлопот   мухи  доставляют. Покоя  нет. Из-за них голодным остаёшься. Тарелку щей на одного наливают, а они толпой наскакивают. Вот и не наедаешься.
   -- Эй, дебил! Ты зачем за швабру спрятался? В прятки чтоль играешь?
   Во народ. Одним словом — психи. Да, говорила мне мама: "Учись сынок". Ну, я и учился, а из  школьных  падежей  помню только два: винительный—это который, виноватит, без  вина  виноватые, а  ещё  давательный  или  брательный, какой из них точно, хоть убей  не  помню. Да чёрт с ними.
   Были времена, когда работа была. Хоть занятие, какое: коробочки из картона   клеили. А теперь, всё китайцы  заполонили. Последнюю  радость  отняли. Вот и остались не у дел.
   -- Ну, что пристала? Я ж говорю, от мух покоя нет. Весь живот истоптала.
   Х-х-лоп-п.
   -- Ах ты сволочь! Ты ещё руки выкручивать?!