Судьбы человеческие. Продолжение. Мандаринки

Население маленькой квартирки на седьмом этаже девятиэтажки жило в ожидании глобальных перемен. Взрослые озабоченно скребли затылки в раздумьях, решая, какая из семей переедет на окраину города. Катерина Николаевна мыла на кухне посуду. Высокий грузный дед (ее муж) тут же за стаканом пива изливал душу супруге:
-Катя, почему я должен на старости лет ехать куда-то к черту на кулички, из собственной квартиры? Нет, ты мне скажи, почему?
Катерина Николаевна, всегда строптиво-решительная, молчала, поводя сгорбленными плечами, и лишь досадливо гремела тарелками.
-Нет, ты мне скажи, - не унимался дед, - по какому такому праву они нас выживают из нашей квартиры? Пусть сами туда едут!
-Костя, ради Бога, тише – у нас стены картонные! – Вздрагивала Катерина Николаевна, оглядываясь.
-А почему это я должен молчать в своей квартире? – Дед грохал стаканом. Пиво липкой лужей растеклось по столу, затекая под хлебницу.
Катерина Николаевна, быстро хватая тряпку, вытирает лужицу. Такие разговоры для нее не новые. Костя сам не хуже нее знает, почему именно они должны ехать на Химмаш. Здесь у Маши садик через дорогу, Мише недалеко добираться до Академиии, да и квартира здесь, хоть и крохотная, но все же двухкомнатная, а там – попробуй-ка впятером в одной комнате! А у деда есть машина, ему на машине не так уж и далеко добираться до работы. Дед все это хорошо знал и с доводами жены всегда соглашался, но стоило пьяному бесу толкнуть его под ребро, он начинал стучать стаканом по столу и громогласно заявлять, что не поедет он в эту дыру. Не поедет – и точка!

Ната в такие вечера закрывала тоненькую дверь в их с мужем и дочерью комнатке, вытирала старым застиранным Машиным платком слезки, гладила живот.
-Никому вы не нужны кроме меня.
-Мамочка, - дочка подбегала, обнимала маму за живот, - я хочу, чтоб там две девочки были! Я играть с ними буду.
-Машенька, - мама улыбается сквозь слезы, - там ведь не по заказу. Как уж получится.
-Нет, ты постарайся, чтоб две девочки! – Маша непримиримо топает ножкой.
-Доча, я постараюсь, но обещать не могу. Хорошо, если хоть одна девочка будет.
Маша в раздумьи морщит переносицу, хмурит светлые бровки:
-Ну, ладно, так и быть, пусть одна девочка, один мальчик.
В этот момент с кухни доносится особенно громкий вскрик:
-Я тебе сказал, что никуда не поеду, это же ее квартира, она там прописана вместе со своей дочкой! Пусть и оправляется туда!
-Хоть бы в день рождения внучки постыдился такое говорить! – Не выдержала Катерина Николаевна. Грохнула дверцей шкафчика для посуды и через секунду появилась в комнате у Наты.
-Девочки, на стол пора накрывать, скоро гости придут.
-Маша, бежим на стол накрывать! – Ната поднимается с дивана, одергивает куцый халатик и вдруг хватается за низ живота.
-Что?! – Бабушка мгновенно бледнеет, берется за трубку телефона.
-Ничего. – Успокаивает ее Ната. – Просто резко встала. Кольнуло что-то. Срок-то маленький еще.

Через час приходят гости, ребенок счастлив без памяти от количества подарков и вкусностей – скачет в нарядном платье и каждому гостю объясняет, что скоро у нее будет братик и сестричка. Гость неминуемо поворачивается к Наташе:
-А что, уже известно, кто будет?
-Нет. – Бледная Наташа вымученно улыбается. – Просто Маша согласна только на братика и сестричку.
Гость понимающе кивает.

В девять вечера Маша с перемазанной шоколадом мордашкой наконец засыпает, раскидав по подушке белокурые кудряшки. Мама выходит из комнаты, держась рукой за живот, иссиня бледная, с капельками на лбу. Останавливает бегущую с горой грязной посуды свекровь:
-Катерина Николаевна…
-Наточка, что? – Свекровь мгновенно приходит в состояние крайней тревоги.
-Живот что-то болит…
-Давно? – Она ставит поднос на тумбочку для обуви, вытирая руки о передник.
-Угу… - Ната кивает и, прислонившись к изрисованному фломастерами косяку, начинает сползать на пол.
-Мать, Пресвятая Богородица! Костя, помоги ей лечь, я «скорую» вызову!
Большой грозный дед вдруг теряется, видя человеческие страдания; трясущимися руками берет невестку под локоть, потихоньку ведет в большую комнату.

Через десять минут в обитель страха и боли, пропитанную уже запахами валидола и валерианки, входят двое в белых халатах. Переглянувшись между собой и задав пару вопросов Катерине Николаевне, хором выносят приговор:
-Угроза прерывания. Забираем. В двадцатый.
Дедушка, преодолев волнение, спрашивает:
-К… каков прогноз?
-Неизвестно еще. Чем быстрей приедем, тем больше шансов. Но, сами понимаете – двойня… Возьмите себя в руки и помогите нести носилки.

После ухода врачей на диване осталось растекаться небольшое, но яркое кровавое пятно.

Бабушка вернулась к посуде. Дедушка, не в силах оставаться один в комнате, тоже приходит на кухню, неловко устраивается за столом, точно большой печальный сенбернар. Даже щеки свешиваются. Тяжело вздыхает и бормочет что-то нечленораздельное.
В этот момент в коридоре открывается дверь и голос, напоминающий дедушкин, только более молодой, оглашает квартиру:
- Ната, Мария, я вам подарки принес.
- Явился, - кряхтит бабушка, закручивая кран, - ни раньше, ни позднее.
- Ма, а где мои девочки? – Миша появляется на кухне – румяный, лохматый и такой же грузный, как дед.
- Не кричи, Маша спит, Нату только что на «скорой» увезли…

Через минуту взрослые, дружно забыв о картонных стенах и спящем ребенке, кидают друг в друга колкие, основанные на беспомощном страхе, обвинения.
-Это ты виновата! – Миша грохает по косяку кулаком, совсем как отец. – Не надо было ее заставлять ремонт делать. Ей вообще краской дышать нельзя, а ты – «Наточка, покрась пол в комнате!»
-А ты уговаривал ее аборт сделать! Работать не хочешь, о семье заботиться – только бы свои репетиции! Да кому они нужны, ваши песенки. Только деньги зря тратишь отцовские. А сам ни копейки не можешь заработать! Даже с Машей поиграть не можешь, куда тебе еще двойня!
-А ты не уговаривала что ли на аборт? Все ходила, стонала: «Как мы их поднимем? Ах, где денег взять?» Да если надо, я столько денег заработаю, сколько вам и не снилось! И с Машей сидеть буду, если вы мне мешать не будете, под руку лезть без конца с советами! Да ты мне даже рубашку не даешь надеть, какую я хочу! С тех пор, как Таньки не стало, делаешь из меня кисейную барышню. Как будто, если каждый шаг будешь контролировать, то со мной ничего не случится! В печенках мне твоя забота! Дочь угробила, теперь за меня принялась и за моих детей. Если с Наташей что-то случится, я никогда тебе не прощу, слышишь…
Катерина Николаевна прижала к груди мокрые руки и всхлипнула.
-Ах ты, щенок! – Взревел отец, тяжело поднимаясь с табурета. – Да я тебя своими руками, молокосос паршивый. Да что ты знаешь про Татьяну? Мать чем виновата? Иди сюда, гаденыш ты этакий…
Миша боязливо попятился, наткнулся на дверь спиной и, собрав последние крохи отчаянной злости, крикнул:
-Заботой своей тотальной она виновата. Проходу Таньке не давала, оттого и утопилась…
После этих слов несчастный отец даже позеленел с лица и, как-то обморочно икнув, схватил ненаглядного отпрыска за шею огромными ручищами.
-Я тебе покажу – «утопилась», я тебя самого как котенка в унитазе утоплю.
Катерина Николаевна прижала руки ко рту и тоненько завизжала:
-Костя, ты его задушишь! Отпусти… Костя! – Она схватила мужа за рубашку и попыталась оттащить от сына. Но он отмахнулся от нее как от мухи и, крепко взяв паршивца за волосы, поволок в туалет, выкрикивая на весь дом: - Татьяну машина сбила на мосту, мать двадцать лет себе места не находит, по ночам видит это недошитое платье, а ты, гнида…
-А ты, - спокойно возразил Миша, стараясь удержать равновесие и не упасть на кафель, - каждый день пиво пьешь и жену мою трусливо обвиняешь в том, что тебе придется ехать жить к черту на кулички. Наверняка, и сегодня не давал ей покоя, потому и «скорая» приехала…
Отец как-то сразу обмяк, съежился, выпустил волосы и побрел в комнату, мгновенно превратившись из грозного злодея обратно в побитого сенбернара. Миша поправил волосы, глянул на испуганную мать и вышел из квартиры, аккуратно притворив за собой клеенчатую дверь.

Через полчаса в квартире тоненько задребезжал телефон. Катерина Николаевна  - растрепанная, с красными от слез глазами – подняла трубку.
-Да? Кто говорит?
-Это я, Наташа.
-Наточка, ну что там?
-Нормально все. Папаверин вкололи с магнезией. Ничего не болит… А что у вас там случилось? Миша приходил, несчастный такой, голову землей посыпал прямо под окном у меня. Говорит – «мне теперь только камень на шею и в омут, домой больше не вернусь.» Так толком и не объяснил ничего.
-Да ничего страшного, поссорились слегка…За тебя беспокоились. Ты отдыхай и ни о чем не думай, у нас все хорошо будет. Ты скажи, узи-то будут делать? Хоть узнать, кто там живет…
-Да сделали сразу, как только привезли…
Катерина Николаевна застыла в ожидании.
-Один мальчик…
-А второй? – С замиранием сердца спросила свекровь.
-А второго не видно пока, прячется. Скорее всего, тоже мальчик. – Ната беззаботно засмеялась и добавила: - У них такие крошечные  головки… как мандаринки, и пальчики как вермишелинки..
-Слава тебе, Господи! Живые, главное, что живые. – Прошептала Катерина Николаевна мужу. Он поскреб в косматом затылке.
-Скажи, что мы завтра приедем, -смущаясь проговорил он.
-Приедем завтра все вместе. – Передала Катерина Николаевна в трубку.
-Ладно!

Ночью Катерина Николаевна спала плохо, ворочалась с боку на бок на старом диване, прислушивалась, не скрипнет ли входная дверь. В четыре, наконец, дверь заскрипела, и родной до боли и очень пьяный голос сквозь неимоверный грохот произнес речь, достойную уст грузчика с десятилетним стажем. В речи были лишь три цензурных слова: «коридор» и «грязные тарелки». Остальные слова Катерина Николаевна слышала впервые в жизни.
Она спокойно вздохнула и первый раз не пошла разогревать остывший ужин, а отвернулась к стене и тут же уснула.

Утром она обнаружила около Таниной фотографии на пианино свежие цветы и записку: «Мам, я пойму, если вы меня никогда не простите… но может когда-нибудь все-таки?… А еще, мам…наши малявки… Наташа говорит, что они на мандаринки похожи! Как это она разглядела, а?»

Записку Катерина Николаевна спрятала в шкафчик, где хранились первые волосики Тани и Миши и бирочки из роддома.