Страруда - Дверь Снов. Сон второй, Истории и Звуки

Девочка, стоявшая под дождем. Её звали Кирика, она сказала, что ждет тут сестру. Самое странное, что в ней было – это глаза и голос. Мне показалось, что я услышала эхо бархатной колыбельной детства. Думала, что забыла это чувство, а оно возьми и возникни под косым летним дождем. Я прислонилась к недавно покрашенному зеленому забору и закрыла глаза. Я боялась, что кто-то спросит меня, отвлечет, и я не смогу вспомнить это до конца и насладиться им.
Но никого в округе не было, а Кирика молчала, она была без зонта и, так же, как и я прислонилась к стволу дерева, росшего в саду за тем, свежевыкрашенным и по-особенному пахнущим забором, что прятался от людей в зелени.
А потом она исчезла. Я просто почувствовала, что её больше нет, и когда я открыла глаза, то увидела воткнутый в дерево перочинный ножик. Просунув между досок руку, я несколько раз тщетно пыталась его схватить, а когда мне это удалось…
Это было два дня назад.
К вечеру того дня был ливень, а на следующее утро, когда лучи света разогнали тучи и в лужах на мостовой заиграли, искрясь небеса…
Девочка что могла видеть истории вещей, и мальчик способный видеть звуки. Мы носились по городу и искали дома вывернутые на изнанку. Странно да? Не спрашивайте…
Я видела не просто стол, старинный ему больше двухсот лет. Кто-то сказал – Викторианская Англия. Мне было все равно, какая это Англия, какая эпоха. Он говорил, а я слушала. Но… если честно, наверное, это я его спрашивала. Не голосом, а сама точно не знаю как.
Когда я смотрю на него, вижу все те мельчайшие подробности, которые видят и другие люди. Но они обычно видят просто стол. Особенный, старинный, возможно он им кажется красивым. У многих создастся ощущение чего-то старого и приятно-уютного, что ли. У кого-то, возможно, есть воспоминания с ним связанные, и он обратится к ним. А кто-то сразу начнет фантазировать и придумает историю, с ним связанную.
У меня не так. Я вижу весь его целиком. В фокусе внимания не сам стол как абстрагированная форма. Объект, стандарт, имеющий определенные отличия. И не какая-то его одна часть. Вижу весь, со всеми царапинами оттенками переливами, слоями лака дерева, с каждой порой. Все это говорит мне. Визуально. Глазуально как сказал бы мне мой друг. У него почему-то слово «визуал» ассоциировалось с чем-то другим, но только не глазами…
Я вижу все что с ним приключилось, от его изготовления и даже раньше, как росли эти деревья, что они видели… У деревьев нет глаз, но я тоже в слово видеть вкладываю другой, свой смысл…
Они чувствуют окружающий мир. Даже без нервной системы. Они его ощущают. Через связи. С другими подобными им. Так я считала маленькой, когда мне приносили сломанные игрушки.
Это как человеческая интуиция. Мы понимаем другого человека по аналогии. Наше бессознательное – едино.
Так я понимаю тех людей, что владели и общались с этим столом до меня.
Я просто «вижу» их. Что, и как, и когда. Чем дольше я стою, смотря на вещь, чем больше узнаю, тем больше она мне рассказывает. Тем точнее я её понимаю.
Для меня вещи настолько же живые, как и все в этом мире. Они многое могут рассказать, многое помнят и терпят. Память человека тоже что-то физическое, часть этого мира. Просто они, люди, обычно видят разницу между жизнью и не жизнью. А я не вижу.
Чем больше души было вложено в вещь при её создании, тем больше она напоминает «по характеру» её создателя.
Если её делал один человек и с любовью это сразу заметно.
Если она ломается, она плачет. Если она не нужна больше – скорбит. Если её выкидывают – она грустит.
Грусть – это самое страшное, что есть в нашем мире, как и одиночество, боль страдания и все остальное – ничто по сравнению с этим.
Наверное, поэтому я никогда ничего не выбрасывала. Как и моя мать. И весь наш дом, уже несколько поколений … слегка напоминает музей.… Как наш преподаватель по джиу-джитсу. Он знал не только этот японский противовес кун-фу. Он много чего знал и умел.
Однажды он сильно поспорил с Дэвидом. Тот ему что-то спокойно говорил. А тренер почти кричал. Без ярости, но я никогда больше не слышала, чтобы он так громко что-то произносил.
Обычно он говорил на грани шепота, и нам приходилось напрягать свой слух, чтобы разобрать, что он сейчас нам хочет поведать.
Как я потом узнала, они не сошлись во мнениях, относительно того самого Ки, полумифической основы любого единоборства с точки зрения восточных народов.
Дэвид утверждал что Ки – это способность просто видеть систему сил и нагрузок, вместо твоего врага. Ты просто видишь, как работают его мышцы, какие нагрузки, с какими векторами и модулями в этот момент на его кости и связки, ты просто понимаешь и ощущаешь практически физически.
У тренера была своя версия по этому поводу, и он сразу попросил Дэвида продемонстрировать.
Дэвид понимал все это, ведь сам видел… только не Ки, а звуки, любые. Распространение и порождение.
Вот они и спорили. И потом еще до самого утра не уходили из спортивного зала. Тренер не успокоился, пока не провел с ним спарринг раз сто, ради того чтобы понять насколько этот мальчишка сам понимает про то что говорит.
Видимо он сам был частично убежден в его правоте, но теория – это не практика…
Я так поняла: теперь Дэвиду все-таки придется проникнуться предложенной им же самим трактовкой и… научиться этому. Иначе тренер его достанет. А это слегка проблематично, учитывая его, Дэвида, хрупкое телосложение. Ну, так это его проблемы. Его и Майкла, пусть они сами все и решают.
Ведь научился же Дэвид однажды видеть, так как теперь, он же не родился таким. Может случайно. Может ему… наверное ему просто это было интересно.

Как-то незаметно я выросла. А вы над этим задумывались хоть раз?
Хизер меня звать. Я вереском укрыта по ночам. Так назвала меня мать. Она укрывала меня теплым одеялом, пела колыбельную, а когда я засыпала – закрывала лицо подушкой и делала то, что должна. Или то, что хотела.
Во снах нет лжи, память скрывает от нас истину, которую знает, мы сами скрываемся от самих себя, но сны не солгут. Память вещей – те же сны, только не мои или твои – это общие сны, всего человечества. Когда-то и кто-то увидел вещь, которую полюбил и запомнил, эта вещь отныне стала кусочком его души и когда он умер, то самое важное, то что он считал важным – перешло по наследству живым. Очень мало предметов, которые не несут памяти нашего вида. Что за нож, который не держала никогда ни одна человеческая рука, но сделанный с явной любовью?
Есть дом – огромный. Он шумит людьми, там ходят толпы, трясь об деньги и несбыточные мечты. Сбываются единицы – остаются в памяти сотни, но сны помнят все. Эти галеоны, нагруженные несбывшимися сокровищами, тонут во снах и тянут с собой непричастных, заражая младенцев уже в утробе матери желаниями далеких предков. Какой силой воли нужно обладать едва появившемуся на свет, чтобы сопротивляться старику, всю жизнь положившему ради чего-то важного, возможно, лишь для него одного, и так не хотящего, чтобы все было напрасно?
Лифт особенный. Он едет и вверх и вниз. Если нажать на пять кнопок сразу – ты должен знать итерацию – лифт, захлебнувшись горем, повезет тебя глубже второго подвала. Тут много замков, многие заржавели. Еще есть комната устланная коврами, в которой можно лапки согреть у камина, и не одна такая. Есть пара жилых спален с огромными кроватями, в одной горят свечи, там кто-то недавно был, в другой столько пыли, что нужен день, дабы не человек не умер тут, отравившись ей. Скажу по правде – люди тут бывают редко. В основном это я или еще кто-то из хранителей Королевского Музея.
Коридор ведет во тьму, но тьму я знаю и на ощупь наизусть. Там в глубине холодный замок, который мало чьей руке откроется. И зал за ним огромный, полон он вещей. Комоды, шкафы и столы, все разных времен. Я иду целую минуту в тишине между ними. Свет тут включать запрещено – он вымывает память из вещей. Те помнят их прежних владельцев, их же глазами и мои глаза не должны касаться их, иначе я нечаянно могу смыть старые, в некоторых случаях многотысячелетние воспоминания.
Когда я впервые поняла, что жизнь моя от начала и до конца – лишь нерв для человечества и память моя – его памяти ячейка, смерть которой или потеря лишь ничто, я немножко взгрустнула. Но если я найду любовь – то и моя любовь останется бездушному человечеству в наследство? И может быть, когда-нибудь…
В ящике стола лежала старая бензиновая зажигалка и сломанные очки. Не так стары…
Я не знаю, почему нож привел меня к ним, но все-таки открыла я его. И положила рядом. Минуту думала, украдкой тря стальной клинок. И ничего – лишь пустота. Тогда взяла я в руки остальные вещи…

-На этой улице есть инсула, он такой, – показывает. – Слегка выгнутый и вот так, - делает жесты руками.
-Выгнутый дом да? Насколько?
Парень, сидевший спереди, взял карандаш и в несколько быстрых штрихов изобразил странную конструкцию на листе бумаги. Кроме них четверых в этой комнате были еще: шкаф, стол и два кресла.
Шкаф старинный красного дерева и полки с книгами, которые давно уже никто не брал с его полок.
Стол, не меньше ста лет, настолько исцарапанный, словно кто-то получал удовольствие в издевательстве над антиквариатом.
Вся комната, а на самом деле подвал жилого здания освещалась из одного единственного такого же старинного газового светильника на стене. Электрического освещения не было, если не считать экранов ноутбуков что были асинхронно расставлены на столе.
Кучи проводов по полу и углам комнаты – wi-fi адаптеры не использовались сознательно – кому-то не хотелось забивать себе голову шифровкой данных, и этот таинственный кто-то просто использовал старые методы.
Старое – ведь самое надежное!
Вдвойне – во-первых, проверено временем, во-вторых, так как все перешли на новые стандарты, использование старых автоматически поднимает уровень защиты.
Это элементарно – но далеко не каждый это понимает.
Несмотря на странные жесты, поведение и тем более слова парня помешанным он не казался.
По крайней мере, сейчас. Хотя…
Временами на него действительно находило.
Кенкет на стене давал весьма неровный свет, тени слегка двигались, казалось – они настолько же живые, как и собравшиеся в комнате.
На экране одной машины мерцала заставка с одним единственным словом – Соффиона.
Девушка напротив – откинулась в кресле покрытым красной кожей и видимо спала. Ресницы слегка вздрагивали – она видела сны.
Сны видели её. Она искала там здание, что они нашли. Ей придется заниматься этим в одиночестве. Она почти всегда работала одна.
-Со… фи?
-Она, молча, не открывая глаз, повернулась к говорящей. Та улыбалась и смотрела прямо ей в лицо.
-Ты скоро?
-Уже нашла. Он действительно странный.
И открыла свои карие глаза.
Она взяла веревку, надела страховочную беседку и обмотала живот и бедра ей. Шли вдвоем. В этот раз она не будет одна.
У канала сидела девушка, почти девочка. Она разложила вокруг себя книги, картины, рисунки, рядом стоял мольберт, вокруг было столько всего – словно она жила здесь. Венцом был нетбук и еще какая-то странная, по-видимому, самодельная штуковина. Явно с электрононесущей начинкой из силикона пополам с германием. На девушке были наушники. Все-таки венцом композиции была она сама – точнее её полностью отсутствующее выражение лица и взгляд из-под ресниц на воды канала. Там плыла одинокая гондольера.
Софи остановилась и смотрела на неё полминуты, девушка-подросток её не замечала. Постояв так и окинув быстрым взглядом всю улицу, побежала догонять свою подругу. Она была в плаще на практически голое тело, помимо той прочной парашютной стропы, что вилась по телу, были еще оттопыренные карманы всякой всячины.
Если бы её остановили в таком виде – очень удивились бы стражи закона, увидев, что же на самом деле было в этих огромных карманах плаща.
-Розионе не спеши…
«Розионе с улицы моих воспоминаний…»
-Знаешь, я всегда хотела тебе сказать…
-Тарам-тарам там там… - прервала её Розионе. – Там тарам тарарам, тарарам… тарарам… тарарам.… Это очень грустно тарарам, звучит сейчас во мне. Вот тут. – Девушка, быстро подбежав, схватила руку подруги и прижала к голой груди.
-Почему? – Удивилась Софи, как всегда спокойно. – Что в тебе играет так траурно? Неужто – сердце? Оно болит? – Укоризненно покачала головой девушка. – Тогда пора лечить, твое сердце, ведь оно… - Внезапно всплеснув руками, она развернулась и потянула ту за собой. – Сюда, смотри, вон видишь эти часы, больше века назад мой прапрадед их сделал, а видишь тот дом, его строили мои предки, а архитектором этого квартала, по легенде был основатель нашей династии. Тут все мое, город – моя семья, и ты в нем – как у меня дома! Не нужно быть чужой!
Софи приблизила лицо вплотную к Розионе. Закусив губу, смотрела на неё изучающим взглядом исподлобья, в глазах горело нечто.

Я всегда просыпаюсь от вещей толчком сердца. Как ударом. В этот раз были каминная решетка, на которую смотрели её глаза и столешница – гладкая, с двумя царапинами, которой касалась её рука.

«Мар-р-ри’я!» - выли огненные муравьи. «Мар-ри’я-йа-йА’!» - доносилось из живота девушки, лежащей в кресле у камина. Огни, искры, в открытых нараспашку едва живых глазах плясали дьявольские огоньки. В огне сгорали мысли цвета яда. В душе росла цветком кисельная вода. Мария ночевала рядом, в воде дышала и в огне жила.
Губы слегка потрескались, их бы смочить. В рот взять мокрою нежность и утолить, себя утолить. Мария приподнялась одним движением тела с кресла и повернула голову наверх и назад.
За спиной стояла девочка. В руках сжимала плюшевого медвежонка. Тонкая, даже в свете огня камина видны ребрышки. Волосы отсвечивают тьмой, маленький нос, тонкий рот, открытые, не моргающие глаза. Мария смотрит на себя.
Однажды она горела. В доме был пожар, дышать стало нельзя. Когда она залезла в шкаф, начали рушиться балки перекрытий. Через пять минут она видела сиреневую тьму, через десять – шкаф начал трястись, мгновение или вечность спустя – он открылся.
Там был стол, на потолке, вокруг не стулья свисали гроздьями вниз, а на полу лежали разбитые люстры. У стены стоял крест, на нем висела девушка без одежды. Тонкими полосками с неё сдирали кожу. Мария узнала свою сестру. Мария не хотела смотреть на существо делавшее это. Не хотела, не хотела, всеми силами пыталась не смотреть, уйти. Но что-то не пускало, в тот миг не понимая что, она взглянула в эту белую тварь, в её лицо… без глаз…
Щипцы схватили сосок, и стали отрывать кожу от мяса. Сестра, Софи…
София висела в воздухе обнаженная, а Мария смотрела, как эта тварь ростом два с лишним метра, похожая на раздувшуюся личинку червя в образе человека выдергивает ей соски. У Софьи не было глаз.
-Что это? – Спросила маленькая Мария. Она сделала шаг назад, другой назад, бежать было подлостью, но шаг, всего-то шаг назад.
-Что же это?! – Она закрыла рот руками, ей показалось, что тварь услышит звуки, всхлипы. Но та занималась своим делом. А Софья извивалась, как запеленованный младенец.
Изо рта сестры текла густая слюна, по подбородку, шее, груди, ранам в тех местах, где раньше были соски, пузырилась кровавыми сгустками и текла себе дальше.
Было спокойно, вокруг тишина, ни звука, только движения, вызывающие тошноту. Мария сделала еще шаг назад. Тварь прекратила свое занятие, вытащила из-за пояса разделочный нож и медленно замахнулась.
-Нет!!! – Закричала Мария, делая неуверенный шаг вперед. Удар, с хрустом тесак вошел в горло, потоки крови залили груди, живот, ниже, все ниже и ниже, казалось это картина, на которую вылили ведро масляной краски. Девочка шаталась, нечаянно взглянув вниз, она увидела пятна, огромные пятна крови, расползавшиеся под ней.
Промеж ног капало, сначала медленно, затем целыми ручьями, потеками, сначала с перерывами на капли, а потом потекло…
Мари пыталась плакать, но в глазах стоял сухой пепел. А между ног было мокро, как никогда, в горле противно как никогда, в душе гадко как никогда, но страх куда-то ушел. Исчез, растворился.
Мария села на колени и задрала юбку. Стягивая трусики, морщилась, она забыла про сестру, про эту тварь и пожар. Внутри все горело и болело, она сосредоточилась на себе. Сняв джемпер, сняв все. Вытерла себя одеждой, не понимая в чем причина, и откуда столько крови.
-Все не настоящее. – Сказала девочка себе. – Я не тут, я горю в шкафу.
Когда она снова взглянула на стену, там, на кресте висел кусок мяса с обрубленными руками и ногами. Весь покрытый засохшей кровью, рядом стояла огромная корзина, оттуда торчали пальцы…
Мария подошла к ней и заглянула туда, как заглядывала в иных снах. Нагнулась, вынула из ведра голову сестры. Глаз не было. Она прижала её к груди, потом, испугавшись на мгновение, что кто-то это увидит и, преодолев и этот страх – поцеловала в губы.
Сестра молчала. Губы её были кислые, слегка горчили, слегка соленые, но это были губы сестры…
Мария гладила волосы, длинные нежные пряди, забыв обо всем на свете. Голова была тяжелая, приходилось сильно прижимать её левой рукой к животу, та быстро устала и Мария сменила руку – гладила теперь левой. Во сне было спокойно, Софи была с ней.
Она еще что-то делала в том странном и страшном сне с головой сестры, о чем никому не расскажет. Наигравшись, чувствуя себя совсем уничтоженной непонятными желаниями души и тела, Мария не захотела класть голову обратно, а взяла её с собой. Чтобы удобнее было нести – схватила за волосы, стянув их в тугой пучок.
Она нашла тесак Личинки Палача в конце коридора полного запертых горячих дверей. Пытаясь притронуться к медным ручкам, девочка обжигалась. Когда дошла до конца, на коже шли волдыри.
-Они пройдут, - сказала себе Мария, - это сонные волдыри, я просто устала. Голова с глухим звуком упала из расслабленной руки и покатилась. Мария посмотрела на свою правую руку – ту свело судорогой, все мышцы.
Вот так сон, - решила она, - в этом сне мне так плохо и больно, словно все по-настоящему.
Мария решила взять голову с собой. А вдруг это не сон? Вдруг мир просто взял и сгорел, пока она пряталась в шкафу и теперь тот самый Страшный Суд, про который она читала в книжке, той, что приносила мамина сестра. Мир сестер, все в мире – сестры! – Думала Мария. – Все сестры в этом мире, только я теперь одна.
Она наклонилась и подняла голову левой рукой.
На следующем повороте была еще одна запертая дверь. Девочка, подумав секунду, со всей силы пнула её ногой. Со скрипом, дверь отворилась.
Света не было вообще, на улицах горели автомобили. Идя голышом с головой сестры в руке, Мария думала – а куда вообще она направляется?
Она споткнулась и упала, голова снова покатилась по земле. Марии стало обидно и горько, ведь теперь она была совсем не красивой! Вокруг все горело. Ноги ступали по битому стеклу. Мария подняла левую ногу, балансируя на правой. Полосатые гетры на стопе окрашивались кровью. Черные и белые полоски станут черными и красными.
Мария из последних сил сжимала тонкими ручками, ставшую совсем тяжелой вдруг голову сестры. Слезы хотели появиться, но слишком сухие были глаза. Потом рука разжалась. Голова упала на стекло. Девочка подняла вверх голову и закричала.
Вокруг не было тел. Когда маленькая Мария добралась до конца улицы – поняла, почему. Вороны висели мертвыми гроздьями на проводах, те были как-то хитроумно завязаны в двойные узлы. А прямо посреди…
Мария стала пятиться.
Она не могла кричать – ангина резала горло, вся кожа зудела и горела. Мария развернулась и побежала. До следующего угла, где снова увидела…
И снова бежала. Девочка, потерявшая из-за слабости своей голову сестры, нашла проход между домами и стала туда тискаться. Ей казалось, что он сжимается и сейчас раздавит её, но она сказала себе – все это сон – и стала идти смелее.
Это мой сон! – Мария содрав кожу, вылезла на соседнюю параллельную улицу, где была пустая площадь, напротив библиотеки. Ручки были холодные. Мария зашла внутрь, её бил озноб.
Это очень странный сон, - думала она, разглядывая голые стены, - когда же я проснусь?
Мария открыла дверь в читальный зал. Книг не было, на полках лежали… Мария наклонила голову, ей ничего уже больше не хотелось. Внутри полыхала лихорадка. Она прижалась спиной к двери и стала сползать на пол. Укрыла глаза руками и начала вздрагивать всем телом, пытаясь, снова и снова стараясь заплакать, чтобы облегчиться. Снять с себя эту боль.
-Сестра, - шептала она, повторяя вновь и вновь, - сестренка…
Мария услышала шум и подняла голову. Спокойно и размеренно к ней шла Личинка Палача. Завизжав, Мария закрылась. Её схватили за горло.
Моя очередь? – Подумала девочка, пытаясь ногами отпихнуть монстра. – Я не могу, ведь это мой сон!
-Уйди! – Кричала она. – Прочь! Ну же!
Она попыталась его укусить и воткнула зубы в тошнотворный пергамент. Личинка Палача тащила Марию через все здание, на улицу, туда, куда она ни за что не хотела – на площадь, к столбу. Подняв над головой, насадила на металлический стержень.
Мария кричала, била ногами воздух и пыталась скорее проснуться. Было больно так, как, наверное, тогда сестре. В животе ломалось что-то. Мария чувствовала – это конец, её покалечили слишком сильно!
Уйти, - думала она, - я хочу скорее уйти отсюда, как угодно, только скорее! Я не смогу утерпеть такое, это должно прекратиться! Мамочка, кто-нибудь помогите скорее уйти!
А стержень проникал все глубже, прошил насквозь живот, вспоров его, и оказался в груди. Это была не боль уже, а странная сверлящая тошнота, на гране потери сознания.
Тварь подняла зубило и приставила его к глазу Марии. Девочка билась, раня себя об металл и не замечая ничего на свете. Удар! Зубило вошло в левый глаз.
Мутная пелена боли взорвалась перед ней, искрясь фиолетовыми искрами.
-Кха, кха… - хрипела Мария, не понимая больше уже ничего. Изо рта и из пустой глазницы текла кровь, черные потоки по всему телу, светлее – по бедрам, икрам и ступням. Оставшийся правый глаз не хотел закрываться, только дергался и дрожал, распахнутый, смотрел на Личинку.
Та медлила, рассматривая девочку своими вырванными глазами, принюхиваясь к запаху свежей, в который раз свежей крови на площади тел. Постояв еще минуту под звуки капающей детской крови, тварь стала выковыривать глаз толстыми пальцами.
Внезапно появились еще потеки крови, на этот раз на груди у монстра, быстро расползаясь и множась, они словно паутина рассекли его тушу. Тварь не ревела, она не обращала внимания на боль и пыталась достать глаз девочки из глазницы, приглянулся он ей, наверное. Так же беззвучно тело существа разрезало на множество частей.
Веревка упала на окровавленную землю.
Когда Мария открыла глаз, в комнате летали фиолетовые тени. К губам легло что-то теплое.
-Соси, это поможет. – Сказал приятный женский голос, грудной и слегка бархатный. Губы маленькой Марии схватились за теплый сосок женской груди.
-Кусай, не бойся дитя. – Сказали ей и она послушалась. Молоко было вкуснейшим на свете лакомством! Мария попыталась открыть второй глаз, и вроде он слегка зашевелился. С трудом приподняв правую руку, она ощупала его. Глаз был целым!
-Лежи. – Рука, теплая, как и грудь, легла на пальцы девочки и, стиснув, уложила их рядом с бедром. Мария лежала голая, под теплым одеялом. Край приподнялся, и под него залезло горячее женское тело.
-Как вас зовут? – Спросила из приличия девочка, странности после всего произошедшего в том, что с ней хотят спать так близко, она не ощущала.
-Розионе. – Шепнули ей губы на ухо. – Можешь называть меня Розой.
-Вы подруга моей сестры? – Спросила Мария. Губы поцеловали её нос, верхнюю губу, потом нижнюю, спустились к шее, затем её со всей силой вдруг прижали к себе.
-Зачем? – тихо шепнула девочка.
-Тише лежи, иначе опять провалиться можешь, успеешь.
-Куда? – Спросила девочка.
-В место по имени Ад. – Ответили ей совершенно серьезно.
-Где моя сестра? – Дернулась телом и сразу почувствовала, как все фиолетовые тени закружились, в голову ударило тошнотой, целый глазик прострелило та-ак!
-Погибла. – Ответили ей теплые губы, целуя шею. – А ты хотела сгореть за неё. Почему?
-В шкафу… - вымолвила Мария. Ей стало страшно и больно. – Просните меня! – Закричала она, пытаясь подняться. Её губы закрыла теплая ладонь.
-Ты не спишь. Не кричи, я второй раз не смогу тебя оттуда вытаскивать. Ты спряталась в шкаф, когда почувствовала смерть сестры, мать нашла там тебя, но когда дотронулась до тебя, упала без памяти, сейчас она в больнице, жива, врачи сказали, что у неё был инсульт. И он случился из-за тебя. – Все так же шептали мягко губы, каждую секунду касаясь её кожи.
-Неправда! – Всхлипнула девочка. – Я не могла.
-Я не знаю. Как-то смогла уйти туда, и едва не убила маму. Прости за все и тихо лежи, не кричи и не бейся, иначе я отпущу, и ты снова там окажешься.
-Не отпускай. – Сказала тихо Мария. – Держи меня крепче. Я видела сестру…