А тут, тут такое!..

                А тут, тут - такое!..
(биографические хроники из жизни одного Паучка.)

                … Бедный я пребедный…               
                Несчастный я
                да разнесчастный…
                да зачем только я
                на свет белый народился…
                я-то думал,
                буду жить счастливо…
                А тут, тут - такое!..
                Такое творится…
                ( Из Причитаний
                молодого плакальщика)


                ***
   Солнышко-то, слышь, только выскочило из-за пригорка, а пошло сразу жаром палить, будто за полдень перевалило!
  Луговые травы-нерасторопы еще только росой умываются, а Солнце ясное уже на пороге: улыбкой озаряет да озорным глазом все по сторонам постреливает.
  Замерли травы, точно девки красные, стоят, не шелохнутся, и от того, что их врасплох застали, со стыда испариной еще больше покрываются.   Потом спохватились, кинулись было Солнышку, гостю желанному, в пояс кланяться, да только, то уже дальше отправилось: тени серые да прохладу ночную
 с-под кустов выгонять.
  На берегу озерца Солнце русалочьи следы высушило. На другой полянке - под каждую былинку заглянуло, каждой ягодке румянцу добавило. Словом, пробежалось, ясное, по лесу да   с   молодецкой    удалью  подпрыгнуло выше деревьев превысоких и – отправилось  вразвалочку своим путем-дорожкой!
 Вслед за тем и лес ожил -  зашуршал листвой,  птичьей трелью рассыпался…
 А что? Утру доброму все рады!
               
                ***

 Молодой Паучок повис на то-о-оненькой ните серебристой паутинки: он заворожено глядел на порхающих бабочек. А в какой-то миг и сам  сложил все свои лапки как  крылышки и – запарил в воздухе!
 Бабочки сначала его даже за своего  приняли.
   На этом бы и делу конец, да только вот Паучок на радостях рассуждать принялся. О красоте говорил, о паутине и, конечно же, о том, как порхать правильно надо.
    Бабочки улетели.
    - Эх, молодо-зелено! – В сердцах воскликнул Паучок, но слушать его уже было не кому.
   Зелено-то оно, конечно, зелено. Да вот, только, молодому-то  гулять было велено: мир посмотреть, себя показать – ума-разума набрать!

                ***

   …Паучок по-прежнему все парил в воздухе.  Совместный  полет его так взбодрил, так взбодрил, что он даже поверил в собственные силы. Его нисколько не смущал тот факт, что он остался совсем один, напротив – именно сейчас – Паучок всерьез стал размышлять и о  некой такой, как бы сказать…э, собственной исключительности!
   В великом смущении он выпустил в воздух свою самую длинную паутинку, не в меру разволновался, выкинул еще ниточку, потом еще, и – сплел самую, что ни на есть настоящую – свою первую! - паучью сеть: удивительно красивую, прочную.
    На откровенную зависть безусому молодняку и на радость Тем, кто в паутине разбирается.
   «Эка невидаль!» - подумал про себя Паучок, пока другие его паутину нахваливали.

                ***
    - Нет-нет, определенно… Я - Бабочка! Это же так очевидно! – Паучок в волнении перебегал с одно края серебристой паутины на другой, и та в ответ мягко пружинила при каждом его перемещении.
    Потом вдруг остановился и – полетел; но полетел кубарем вниз, кувыркаясь да переворачиваясь как придется. Он падал с такой скоростью, что у кого другого бы – всякая блажь из головы тут же вылетела бы!
    Но наш-то был не из робкого десятка, и потому сказка эта продолжение имеет.

               

                ***
    В другой раз Паучок с Вороной повздорил. Та прилетела, уселась рядышком да как каркнет! И, главное, слушать никого не желает. Клювом по ветке так долбанула, что листья посыпались. И Паучок вместе с ними. А тут еще и ветер-проказник шутки шутить удумал: вылетел неведомо откуда, подхватил листву да Паучка в придачу и понес незнамо куда.
    Паучку аж плохо сделалось: голова слегка закружилась, стало трудно дышать. Тогда  он начал жадно глотать воздух, который сделался вдруг тяжелым и мокрым. А когда, наконец-то, они шлепнулись на зеркальную гладь озера, то ветра уже и в помине не было: за другой добычей, видать, погнался, баловник этакий!  Наш-то Паучок только рад  такому удачному исходу дела.
    А про бабочек и думать перестал - налетался, хватит. 

                ***
    Он лежал на воде и был не в состоянии шевельнуть хотя бы одной лапкой. А перед его носом буквально мельтишили разные стайки восхитительных существ, наблюдать за которыми было одно удовольствие! 
   В привычном безмолвии вод косячки мелких рыбешек сновали то туда, то сюда, но вмиг исчезали – бросались в разные стороны, по причинам Паучку  пока совсем  не понятным…

    Будь кто другой на его месте – в раз бы со страха умер, но наш герой не сдавался!

                ***
     Наглядевшись вдоволь на рыбешек, он и здесь быстро освоился: забил о воду плавниками так, как и крыльями намедни хлопал. Приноровился и вывернул свои лапки надлежащим образом, точно плавниками с хвостом обзавелся, и  шумно поплыл к приглянувшейся стайке мальков. А те – раз и врассыпную, с поля зрения пропали, как будто их и вовсе не бывало!
    Тут-то Паучок и припомнил, что в самый первый раз – при его  появлении на глади озера, - точно так же все разбежались. Конечно же, поначалу он не придал этому должного значения – не до того было, но сейчас… 
    Да это же, господа, очевидно!
    - АГА. – Глубокомысленно  заметил  Паучок,
и у него аж слюнки побежали. И теперь, глядя на разную, попадающуюся ему на пути, пузатую «мелочь», в нем всякий раз просыпался просто акулий аппетит.

   Эх, золотая пора – молодые года: только тогда все и происходит!

                ***
   - Ну, просыпался аппетит, и просыпался. – Возразите вы. – Что с того? У этого-то удальца одни забавы на уме.
   - Что с того? А вот что – послушайте, что дальше случилось.

    Вдруг  пред  взором Паучка проплыла Рыба.
   Ах, она была огромная, как кит, сияющая, как медный самовар! Она проплыла словно волшебное видение и величаво ушла в сиреневую даль,  махнув хвостом на последок... 
Пришла из неведомых глубин и ушла туда же.
Проплыла и заставила Паучка забыть обо всем на свете!
      Паучок уже и до родного куста добрался, а восхитительный всплеск рыбьего хвоста в движении каждого листочка все видел!
      - Ах, этот легкий изящный взмах и манящая сиреневая даль!.. – Грезил он по вечерам на закате солнца. И четыре тоненьких лапки падали на грудь, в которой изнывало тоской бедное паучье сердечко. И, между нами говоря, со стороны эти сложенные по-особому лапки можно было смело принять за два трепетных крылышка…
   -…Бедный я бедный, несчастный я разнесчастный, и зачем только я на этот белый свет народился!.. – Бредил он по утрам, всеми лапками (благо их было достаточно) хватался за голову, но в восхитительной синеве все отчетливей грезился уютный уголок, к которому уже почти воочию грациозно скользила  счастливая пара.
    -…Я-то думал: буду жить счастливо. А тут …



                ***
    -…Тут такое творится!..
    Паучку не хватало воздуха, он знал: еще чуть-чуть и он взорвется миллиардом солнечных брызг.
     И вдруг все исчезло, словно нить, связывающая его с жизнью, оборвалась.
     А когда Паучок очнулся, то рядом с собой обнаружил мягкие комочки – серебристо-белые шарики, акварельно расцвеченные вечерним солнцем во все цвета радуги. Они лежали отдельной горкой, словно ложечка свеже высыпанной икры, а его лапки с упоительной нежностью обнимали всех сразу…

                ***
   К великому изумлению Паучка – его  с этого самого дня все почему-то стали называть  «мамой».
   Паучок принял это за естественные причуды новой жизни:
   - Мама так мама, хоть горшком назови – сути не меняет, если вы, господа, не желаете признавать очевидное.
   - Ничего-ничего, так бывает. Отойдет, дай время. – Окружающие успокаивали, как могли отца беспокойного семейства и украдкой тяжело вздыхали: может и вправду отойдет, всякое бывает.
   «Ну-ну! Сам-то я точно знаю кто я:  Паучок». - Решила новоявленная мамаша для себя и  ни с кем   спорить не стала.

                ***
   Поначалу всеобщая глупость даже забавляла, и Паучок с радостью окунулась в очередное приключение.
  Дурачилась, как могла!
  На ночь - рассказывала удивительные сказки, и в своих снах малыши летали по волнам вместе с дивной Рыбой, у которой совсем нет лапок, но зато есть волшебный хвост. Когда детвора еще только училась делать свои первые шаги, она показывала, как летают бабочки, и паучки весело смеялись.
    Но, когда эти сине-сиренево-серебристые создания настойчиво просили еды, то это Паучка окончательно расстраивало, и тогда дети вместе с папашей отправлялись за пропитанием. Словом, кое-как поладили: худой-то мир ведь лучше доброй ссоры.
   Да и длилось это совсем не долго. Один за другим эти чудные милашки разбежались прочь по разным углам.
    Сиреневые заплели сиреневые паутины, на которых стали появляться, резвиться и разбегаться сиреневые паучата.
   Синие паучки - жили в своем синем мире, и украшали его синими паутинами.
   Серебристые – в серебристом.
    Иногда у них были веселые праздники, иногда случались и ссоры-раздоры.
   Так прошла еще добрая треть жизни.


                ***
   Вот только  сказок больше никто никому никогда не рассказывал.
   Никто не хотел порхать бабочкой. Никому даже в голову не пришло отправиться на поиски Волшебной Рыбы!
    Потом еще и отец семейства куда-то запропастился.
   Все это озадачивало.
 

                ***
     Один раз Паучок сорвалась с небывалой высоты и стремительно полетела вниз. Шлепнулась в корзину. Грибы смягчили удар. Знакомый с детства запах приключений вернул все на круги своя: Паучок с прежним упорством ВОСПРЯЛ духом, РАЗОБРАЛСЯ  в  перепутанных лапках и победоносно ВЗОБРАЛСЯ на самый верхний  в корзине гриб!
    То, что ОН увидел,  просто поразило  воображение: привычный до боли мир оказался необычайно огромен! Более того, мир этот размеренно покачивался - хотя сама Паучок сидела, не шелохнувшись – и, мало того: одновременно с этим, мир этот все более отдалялся от него, отступал, отступал…

                ***
    Новое диковинное пространство хоть и превзошло все ожидания, но Паучок быстро научилась жить без проливных дождей и палящего зноя.
    Попривыкла она и к одинаково гладкой, без сучка и задоринки, постоянно прохладной поверхности, резко меняющей свое направление через равное расстояние. Ее уже больше не интересовали прямые углы, как и все простое, углы ей быстро наскучили. Перестал пугать и ослепительный свет, что внезапно  вспыхивал после резкого щелчка, и который превращал глухую сплошную ночь в неправдоподобно короткий день.
   Она хорошо знала, что  в темноте по местному светилу можно преспокойно ходить, и, что только после  щелчка, ослепительное сияние заполняет собой все пространство, но к нему уже лучше не приближаться: обожжет так – мало не покажется.
   Она это хорошо усвоила.
   Но… зато перед этим щелчком!.. Перед этим она сможет увидеть свое родное Небо.
   О! Оно хоть и распахнется с омерзительным скрипом, но зато оно будет самым настоящим!
   Пусть и раскроется оно лишь на короткий миг, и пусть, как все остальное в этом мире,  - как и ее! - небо будут ограничивать прямые углы, ну, так что с того?! Она, правда, никак не могла угадать, когда это произойдет в следующий раз, но зато всегда безошибочно узнавала место, где это случится.
    Это было ЕЕ небо!
    Самое лучшее небо на свете!
    И этот короткий миг всякий раз становился для нее Вечностью.

                ***
    Небо приносило с собой солнечное тепло и хмельной аромат леса.
   Сквозь толщу тьмы в солнечном свете квадратного проема клубилась местная пыль, а ей грезился раскидистый куст, весь усыпанный сочной листвой, ласковый ветерок, игриво треплющий веточки и…
    …живые настоящие деревья посреди огромного неба…
 …Неба, которое наполняло собой все кругом…
 …Небо без конца и края!..
  Самые лучшие во всем мире солнечные лучики вваливались в темноту всегда сверху, падали чуть наискосок, и при желании всегда можно было бесконечно купаться в потоках тепла и света. Как когда-то бывало в ее жизни.   Если бы не этот треклятый щелчок, что включал местное светило и обрывал все очарованье момента!
    Спасенья от этого не было.
 И, тогда, точно облюбовав какую веточку, Паучок стремительно раскидывала свою паутину, и та была уже почти готова вспыхнуть во всей своей  хрустальной красоте, но…
    Солнце гасло.
    Небо закрывалось.
    Поднятая пыль оседала на свои места, покрывала собой и паутину, отчего та вскоре обвисала никчемной бахромой.    

                ***
    Мысль о том, что ее воспоминания скоро обвиснут точно так же, как и ее паутина, была просто невыносима.
    В такие минуты она выбиралась из своего укрытия и плелась под грибочки, закатанные в такое же стекло, как и все предметы, стоящие стройными рядами вдоль стен: не пропускающая прозрачность, по которой можно было ходить, но ходить-то вот как раз и не хотелось...
    И тогда она снова метала свои паутины, опутывала ими банку за банкой, банку за банкой, банку за банкой…До полного изнеможения. Но единственное чего добилась, так только того, что лишь раз световой день стал нестерпимо долог и, устрашающих размеров щетка, так безжалостно  смела все ее паутины, что  сама Паучок еле ноги унесла.
   А недавно в осколке зеркале она увидела свое отображение: в центре блеклой провисшей паутины сидела и скучала черная жирная Паучиха. Из ее глаз, бесцветных, как зимнее небо, катились прозрачные слезы, в которых, переливаясь всеми цветами радуги, кувыркалась одна и та же мысль:
    «Бедный я пребедный… несчастный я разнесчастный… я-то думал – буду жить счастливо… А тут такое… Такое творится!..».
                ***