Ну зачем, зачем ты ушел?

Жизнь – не те дни, что прошли, а те, что запомнились.
П.А. Павленко

НУ ЗАЧЕМ, ЗАЧЕМ ТЫ УШЕЛ?

-Жена, ты что на меня орешь? Я не пью, как все в этом Богом забытом гарнизоне, приношу тебе зарплату, продукты, дети сыты, довольны! И это во время полной задницы в стране! Что тебе еще надо? – Прапорщик Васильев в недоумении опустил руки.

-Да ну тебя, с твоей службой! Распределили тебя к черту на рога, в какой-то Сретенск! В нем нормальных людей-то нет! Одни уголовники! То ли город, то ли деревня, сходить даже некуда!  Вода по расписанию, горячей уже месяц не видели! В квартире холод! Я устала уже! – Женщина скорчила злую недовольную гримасу и махнула рукой на Васильева.

-Эй, ты можешь успокоиться? Мы же договаривались при детях не кричать, забыла? Хочешь обсудить наши дальнейшие перспективы, пошли на кухню и спокойно поговорим.

-Да что мне с тобой разговаривать! С тобой – никаких перспектив! Сто раз говорили, все одно и тоже! Ну тебя…! – Супруга закрылась в ванной комнате, включила воду и заревела.
-Ну как знаешь… - Васильев одел зимний «афганский» бушлат-комуфляж, вышел из квартиры, хлопнув дверью.

Это был холодный январский вечер. На улице во всю буйствовала снежная вьюга. Примерно минус сорок. Васильев развязал уши на армейской шапке, и посильнее натянул ее на голову. Застегнул ворот афганки и побрел в темноту.

Он обошел военный городок несколько раз. Вокруг никого, только раздетые молодые лейтенанты с бутылками шампанского перебежали из подъезда в подъезд, хохоча. Молодость! Рванули девчонок угощать. А вот гарнизонная кочегарка. Дымит. Вокруг нее на многие сотни метров снег черный. А внутри абсолютный ад. Он вспомнил, как заступал на смену кочегаром, когда не хватало личного состава. На морозе с однополчанами нагружали тележки, возили их к печам, закидывали лопатами черно-бурый серебристый уголь в топки. Более ста тележек за смену! Поддерживали температуру в трубах на минимальном уровне – в дивизии не хватало угля. Внутри такой висел смрад – стоящего рядом не было видно. А на утро, к сдаче смены, чистили печи. А вот это был точно настоящий ад. Туман из пепла и черной всепроникающей пыли… После такой смены месяцами не могли отмыться. Вокруг глаз устойчиво жила, не смываясь никак, черная «французская» тушь, как у женщин. Потом прикалывались друг над другом неделями.

Вспоминается, как на соседнем котле работал старый дед, из местных. Котел топился мазутом, не такая уж и пыльная работа. Ночью он напился и заснул, прислонившись к раскаленной трубе. Оттащили его, как заметили. А на шее – волдырь с кулак от ожога! Жуть…Отправили в больницу. А спустя месяц он вернулся, опять попал в нашу смену. В этот раз пошел на улицу отпустить естественную нужду на морозе. Так задницей и примерз к какой-то трубе! Опять помогали ему, отливая попу горячей водой. В общем, невезучий какой-то был дед.

Прапорщик подошел к офицерскому кафе. Свет не горел, не играла музыка, как в былые времена. Двери завалило сугробами. В те веселые годы им руководила жена замполита артполка. Богиня Нина Николаевна, так все ее звали. У нее всегда все возможно было достать. И алкоголь во время «сухого закона», и кофе, и торты. У нее было, а в военторге не было ничего. 

Потом их перевели в другую часть, нового кандидата не нашлось, так кафе и закрыли. А какая это была отдушина! Сколько здесь отпраздновано дней рождений, свадеб, новых присвоенных званий! А с женой тогда так романтично отметили перевод в новую часть, получение служебной квартиры, были полны надежд на будущее… А теперь все по квартирам сидят, тихо спиваясь, коллективный дух дружбы исчез в никуда.

Тревожно было у прапорщика на душе. Он решил зайти к местному барыге и взять бутылку. Зашел в подъезд двухэтажного кирпичного дома, постройки времен начала двадцатого века. Стены толстущие, метра полтора. В квартирах жара -  свои печи, не то, что гарнизонные хрущевки! Дверь открыл пожилой человек со шрамом на лице.
-А, Васильев! Чего пожаловал?
-Петрович, дай бутылку.
-Ты же не пьешь.
-Сегодня особый случай.
-Ладно. Тебе что?
-Давай спирт. Вот деньги.
Старик прошаркал в комнату. Вернулся через минуту с бутылкой в руках.
-Держи. Только я тебе ничего не продавал.
- Обижаешь. Нормальное пойло хоть?
-Никто не жаловался. Ну давай, привет войскам. – Старик закрыл дверь.
Прапорщик вышел на улицу. Полная темень. Домой идти не хотелось. А куда?

В этот день я заступил дежурным по КПП гарнизона. Выдался очень холодный день, несмотря на наличие отопления, в комнате дежурного градусник показывал тринадцать градусов тепла. Я посмотрел на термометр за окном. Мать честная! Минус пятьдесят два! Это рекорд последних лет. Одиннадцать вечера. Я дал солдатам команду закрыть на замок ворота, двери и сел заполнять служебный журнал. Тут раздался стук в окно. Солдат приоткрыл занавеску. А, прапорщик Васильев! Я указал ему на дверь и открыл засов.

-Привет лейтенант! – Васильев вошел в комнату. Его усы были покрыты сосульками, воротник бушлата засыпан снегом, в общем, можно было сказать, что явился Дед Мороз.
-Здравия желаю, дядя Коля! Судя по вашему виду, вы из Владивостока пешком пришли!
-Да, примерно так. У тебя можно обогреться, чарку выпить?
-Конечно, садитесь.
-Будешь со мной?
-Нет, я на службе.
-Ну как хочешь. А закуски не найдется? – Прапорщик достал бутылку чистого спирта и поставил на ее стол.
-Дневальный! – Крикнул я. –Что у нас есть покушать?
-Есть тушенка, товарищ лейтенант.
-Тащи сюда! Завтра отдам.

Солдат принес банку тушенки, лук и графин с водой. Мы остались с Васильевым в комнате дежурного одни. Дядя Коля налил себе стакан, выдохнул, и выпил залпом. Различные типы гримас обезображивали вид его лица каждую секунду. Наконец, он выпил воды и вымолвил:
-Ой, прости Господи, дрянь-то какая! – И зачерпнул ложкой тушенку. – Я, лейтенант, не пью. Отвык уже. А тут девяносто шесть градусов. – Он налил еще стакан и проглотил огненную жидкость.  – Ну вот, теперь полегчало. Можно у тебя покурить?
-Конечно, дядя Коль.

Васильев достал «Беломор», чиркнул спичкой и поджег папиросу. Глубоко затянулся и сказал:
-Вот такие дела, лейтенант. Служил, надеялся на лучшее будущее, нарожал детей, и что? На старость лет оказался в этом гарнизоне, без перспектив. Да еще и неразбериха в стране. У жены крыша начала ехать. Домой совсем не хочу возвращаться в этот скандал. Что дальше?
-Да-а. Мне вот коллега написал, он в Хабаровске служит. Так им третий месяц подряд зарплату не платят. Паек и тот задерживают. А что жрать?

Прапорщик налил себе еще стакан.
-Ладно. За нас с тобой. Нет, давай за тебя, чтобы жизнь твоя сложилась так, как подобает достойному человеку. Так, как ты на самом деле ее себе представляешь, так, как намечтал в глубине души. Не бойся принимать важных и переломных решений, причем, долго не думая. Тогда все сложится. А мой тебе совет: пока молодой – увольняйся к черту. Мозги есть – и на гражданке проживешь. Бизнес откроешь, или еще чего… И жениться не спеши, встань на ноги сперва. Ну давай! – Васильев опрокинул бокал. Потряс головой и съел тушенки. – Все. Похоже, я пьяный вдрызг. Пойду по-тихоньку.
-Спасибо, дядь Коль. А может останетесь, переночуете здесь? Куда вам идти в такую пургу? Свободная кровать имеется, у меня один дневальный вместо двух.
-Да ладно, пройдусь маленько, да и домой.
-Удачи вам!

Дядя Коля вышел из здания КПП и побрел в сторону города. Зачем? Он не знал. Просто пошел по пустынной улице, где на старых покосившихся деревянных столбах, ветром волнимые, скрипят, качаясь, старые железные, редкие фонари, словно поют только им одним известную песню, где многочисленные снежинки, закружившись в танце, крутят сказочные воронки, похожие на маленькие смерчи, убегая вдаль. И запах дыма горящих сосновых поленьев в печах местных изб доносится откуда-то издалека. Снег скрипит под ногами, хрустит как свежая капуста под прессом. Сильный мороз, но дяде Коле не холодно. Вот мимо бабушка прошла, везла на санках дрова. Он поздоровался с ней. Как они тут выживают? Чудо какое-то, какая должна быть крепость духа!

Он вышел на набережную. Большая и могучая река была покрыта льдом и огромными сугробами. Здесь ветер гулял с еще большей силой. Васильев поднял воротник. Вот на самом берегу старая великая ива. Ствол дерева обхватить и втроем не получится. Он подошел к дереву, сел и облокотился о ствол. Как спокойно здесь, несмотря на беснующуюся природу! Он вспомнил, как некоторое время назад они с сыном ловили рыбу неподалеку от этого места. И много наловили, и сколько было радости! А вон там пристань. Они всей семьей катались на пароходе…

Думая о тех счастливых днях, дядя Коля закрыл глаза. Сон незаметно подкрался к нему. Руки и ноги ослабли, подбородок опустился на ворот афганки. Снег продолжал падать, и снежинки тысячами садились на его плечи.

Ему снился закат солнца в горах, журчание воды сильной, горной реки за бортом корабля, жена и дети, смеющиеся от радости короткого путешествия на старой посудине. Пристань. Вот они сходят на берег, и дети крепко обнимают его, благодаря за чудесный вечер, организованный отцом. И вот они раздеваются и купаются в речке, брызгая друг в друга водой, и ее капли переливаются на солнце всеми цветами радуги…А потом они вместе гуляют по набережной…

Вот и все. Танец снежинок продолжается, тусклый свет от далекого фонаря придает этому танцу какой-то неведомый смысл в этой особенной морозной ночи. Под деревом сидит человек, его голова наклонена набок. Он уже полностью покрыт снегом. Пар уже давно не идет из его ноздрей. Он заснул. Заснул навсегда. Заснул спокойно, с добрыми мыслями.

Утром к КПП подошла бабушка.
-Лейтенант, я вышла из дому, свою собачку выпустила, а она как понеслась, как чумная к дереву, что на берегу. Я туда. А там человек сидит, весь снегом засыпанный. Я его отряхнула, а он не дышит. Военный, ваш, ведь? Ужасти какие, я так испугалась, и быстрей к вам!
-Сидоренко! Заводи дежурную машину! – Я вскочил в ЗиЛ и мы помчались на набережную.
То, что я увидел, оставило глубокий след в моей душе на всю жизнь.
Дядя Коля сидел под деревом. Руки в перчатках, скрещенные на животе, как будто он старается согреться. И его лицо было таким добрым и спокойным, как будто он сбросил всю тяжесть со своих могучих плеч. На губах едва заметная улыбка. Трудно уловимая, но все-таки улыбка. Седые волосы колыхал ветер.
И мне показалось, что в уголках его глаз застыли слезы радости.