Путь на Будапешт

Путь  на  Будапешт.
      Февраль 1945 года. В это время шли тяжелые бои в районе Будапешта. Там гитлеровское командование сосредоточило большую группу войск с целью не допустить падения Будапешта, столицы последнего своего сателлита. Нашим войскам длительное время не удавалось овладеть столицей  Венгрии.   Поэтому  командование  решило  усилить будапештскую  группировку  войск  3-го  Украинского фронта, которым командовал маршал Толбухин.  С этой целью в состав фронта была введена   9-я гвардейская, бывшая воздушно-десантная армия.   Воздушно-десантные войска (ВДВ) - Сталинская гвардия, как называли нас, когда мы были гвардейцами  парашютистами-десантниками. 
   
   Наша  106-я  гвардейская  стрелковая дивизия  в это время находилась на территории  Белоруссии. Сюда нас перебросили из города  Ступино  Московской области, где мы  в  составе  17-й гвардейской воздушно-десантной бригады проходили боевую подготовку и отрабатывали приёмы десантирования, готовясь к  боевым действиям  в тылу врага.  Но, по приказу Генштаба воздушно-десантная бригада была переформирована  в  гвардейский  стрелковый полк  номер  355, и  в  составе 106-й гвардейской стрелковой дивизии  направлена в Белоруссию.      
 
    Город и железнодорожный узел  «Старые Дороги»  расположен западнее города Бобруйска, где недавно была окружена и ликвидирована большая немецкая группировка – «Бобруйский котёл». Нас разместили не далеко от города на освобождённой от немцев территории, в лесу, на территории лагеря, где недавно стояла какая-то немецкая  дивизия. Здесь повсюду видны следы пребывания немецких  солдат в виде узких немецких погончиков, брошенных в  мусорные кучки, коробок противогазов, обрывков газет на  немецком языке. Всё говорило о том, что лагерь покидался  поспешно. Но, очевидно, что немцы здесь давно и надолго  обустроились.

    При входе в лагерь установлена арка ворот,  выполненная из ветвей и стволов молодых берёзок, не очищенных от  коры, белых, как покрашенных. Поперечные берёзовые палки связывались проволокой или крепились гвоздями, сбивались в виде решетки с ячейками в форме параллелограммов, наклонно. Это придавало целостность и внешнюю красоту всей входной арке ворот этого лагеря. Да и на территории лагеря видно было несколько скамеечек, сделанных тоже из целых стволов и ветвей берёзок. Ограда во многих местах также содержит неочищенные от коры берёзовые палки.  Полюбилась немцам наша белая берёза.
   
    Мы разместились в бывших немецких казармах, несли  караульную службу на постах, участвовали в прочёсывании  окружающих лесов. Мы прочёсывали ближайшие леса, а также совершали большие переходы для прочёсывания лесных массивов на большом удалении от нашего лагеря, расположенного также в лесу. Были случаи, что у нас пропадали часовые с постов, трупы которых потом находили в лесу без оружия. Ведь в лесах скрывались власовцы  и  бандеровцы,  а также  вырвавшиеся  из недавно окруженной   группировки  немцев в районе города  Бобруйска.
 
   Частыми стали у нас длительные марши от города Старые Дороги  по шоссе в сторону города Осиповичи и города Слуцка. Дороги в этом  районе Белоруссии хорошие, широкие, асфальтированные, что в ту пору встречалось не часто. По ним легко было идти, но только первые десятки километров. А потом оказалось, что долго идти по асфальтовой дороге в армейских ботинках или сапогах нельзя. Со временем появляются боли в подошвах ног, на них появляются волдыри, как мозоли. Но это не обычные натёртые мозоли. Ни пятки, ни пальцы ног не натирались, а именно подошвы ног отбивались об асфальт при резкой  постановке ноги.

   Это результат систематических ударов при постановке ноги на твёрдый асфальт. С этим явлением мы столкнулись впервые, и в последующих походах по  асфальтовым дорогам старались идти по обочинам дорог, лишь изредка выходя на асфальт. Мы были обуты в ботинки большого размера с портянками и обмотками. На привалах была возможность переобуть портянки, что улучшало самочувствие и облегчало дальнейшее движение.  Некоторые офицеры в такие походы тоже обували ботинки с обмотками вместо сапог. Идти в ботинках было легче, чем в офицерских сапогах. Так говорил замполит нашего батальона гвардии капитан  Остапенко.  А имя и отчество его я узнал позже, в боях на территории Венгрии и Австрии. Его  зовут  Иван  Аксёнович.   Мне его отчество твердо запомнилось, так как оно созвучно с моей фамилией. 

   Кроме таких походов, которые нам запомнились крепко и  надолго мы занимались и тактическими учениями, изучением новой техники, были и уроки сапёрной подготовки,  а также мы несли караульную службу по охране складов и военных объектов.  Бывали случаи, когда у нас часовые с постов пропадали, а потом их трупы находили в лесу, разумеется, без оружия. Это действовали  власовцы  или бандеровцы,  также вырвавшиеся из окружения под Бобруйском  и скрывающиеся в лесах.  Прочесывание лесов, в которых мы тоже принимали участие, никаких результатов не давало. Однако при  заступлении в караул и при несении дежурно-вахтенной службы вопросам бдительности на постах уделялось особое внимание.
 
    Нас привезли сюда для закрепления недавно освобождённой территории. Ведь война продолжалась и сильные бои велись западнее Белоруссии и, конечно же, мы усиленно готовились к боевым действиям на фронте, ожидая приказа. Но в ожидании приказа об отправке нашей части на фронт мы, как мне кажется,  даже специально демонстрировали здесь своё присутствие частыми и длительными походами по дорогам Белоруссии, причем в светлое время суток, имея только лёгкое вооружение. Это должно было создавать видимость наличия у нас значительных сил в неглубоком тылу, недалеко от линии фронта. Я, Аксёнов Василий Николаевич,  был командиром отделения взвода связи 3-го батальона  355-го гвардейского стрелкового полка 106-й  гвардейской стрелковой дивизии,  38-го гвардейского  корпуса,  9-ой гвардейской армии и имел воинское звание – гвардии младший сержант.
 
   Меня, как имеющего законченное среднее образование, да ещё и студента первого курса Учительского института, откуда я был призван,   включили  в  группу переводчиков немецкого языка.  В  группе было  7 или 8 человек, а руководил группой и проводил занятия с нами  офицер-переводчик. Это был молодой лейтенант, окончивший институт иностранных языков. Он много с нами занимался, часто добивался освобождения нас от нарядов, построений и ряда других строевых мероприятий. Основное направление при изучении немецкого языка заключалось в том, чтобы научить нас немецкой военной терминологии. А это необходимо не только для разговорной речи, но, главным образом, для умения переводить письменные приказы немецкого командования. Мы учили немецкие названия видов вооружения - (пулемёты, пушки, танки, самолёты и др.). Изучали названия родов войск - (пехота, артиллерия, авиация, бронетанковая техника).   Приходилось запоминать немецкие названия   подразделений, частей и соединений - (отделение, взвод, рота, батальон, полк, дивизия). Мы видели настоящие немецкие штабные документы, их оформление, гриф  секретности. Мы учились их переводить под руководством нашего  офицера-переводчика.
 
   Кроме того, мы учились правильно произносить слова,  причем так, как их произносят сами немцы, то есть мы изучали немецкий акцент. Это нужно для того, чтобы мы могли произнести речь по радио или по мегафону с призывом  о сдаче оружия, и о бесполезности дальнейшего сопротивления и т.п. Среди нас был один солдат, который очень выделялся  успехами в изучении немецкого языка. Оказалось, что ему  немецкий язык даётся легко, как и следовало ожидать, так как он еврей по национальности. Подозреваю, что и наш офицер-переводчик был той же национальности, а то с чего бы это он так рьяно добивался, и всё-таки добился, направления этого солдата на учебу в институт, на курсы переводчиков. И это тогда, когда мы готовились к отправке на фронт, когда хороший переводчик нужен здесь и сейчас, а не через несколько   лет учёбы.
           Здесь, в Белоруссии нам приходилось много ходить по  лесам и по болотистой местности.  Дело в том, что  нас  привлекали для прочёсывания окружающих лесов.  По тем же лесам и по болотистой местности мы много ходили по азимутам.  Маршруты  с указанием азимута и длины пути до точки поворота на новый азимут,   составлялись  командирами   взвода.  Обычно это был кольцевой каждый маршрут, в конечной точке которого  нас  встречал один из офицеров.  А однажды получилось так, что командир взвода,  ошибся в записи азимута на 180 градусов. Эта ошибка завела нас в такие дебри, что мы не сразу  поняли, что это ошибка в азимуте. Надо было  повернуть на азимут 270 градусов, а в записке было написано 90 градусов. А вёл нас старшина, и именно он не скоро согласился со мной, но всё-таки  вынужден был повернуть на обратный курс. Ведь понятно же  было, что в это болото не мог нас направить наш лейтенант. Он же у нас хороший.
 
   Хотя приказ об отправке на фронт пришел неожиданно,  но мы к нему были готовы  и спокойно, а не по тревоге, погрузились в вагоны, поданного нам эшелона,  на железнодорожной станции «Старые дороги»  в Белоруссии. Но мы немного удивились, когда заметили, что нас везут в южном направлении. Это нас удивило потому, что главные  бои  шли от нас на западном направлении. А, что  едем на фронт, сомнений  не было. Мы получили полный  комплект патронов к автоматам, карабинам и к противотанковым  ружьям.  Другие боеприпасы, вроде гранат,  минометных мин,  артиллерийских снарядов, упакованные в ящиках ехали с  нами.
 
    Мы проехали в южном направлении всю Белоруссию и всю Украину, и через станцию   Могилёв-Подольский, заехали в Молдавию. Далее наш эшелон пересек государственную границу Советского Союза и вступил на территорию Румынии. По Румынии мы поехали в направлении города Плоешти, изменив направление с южного на западное. Оказывается, это мы огибали  горы  Восточные  Карпаты, через которые не было других доступных железных дорог, чтобы попасть на территорию   Венгрии.
 
   Когда наш эшелон остановился в румынском городе  Плоешти на  вокзале, мы с удивлением увидели ряды торговцев, продающих мясо, колбасы и  другие, редкие в то время,  продовольственные товары. Кажется, что они  специально  к нашему прибытию разложили эти колбасы, так как кроме  наших  солдат,  никого  из  гражданских  жителей  не  было  видно.  А эти торговцы, размахивая руками, привлекали  наше внимание и жестами предлагали покупать.

    Давно не видели таких деликатесов наши гвардейцы, да и гражданское население даже по карточкам подобного  тогда  не получали, а здесь в открытой продаже на вокзале  различные сорта колбас, что-то мясное копчёное. А главное, что было возмутительно, что  всё это   здесь в Румынии, в стране  наших бывших, и только что  поверженных врагов.  Вопиющая  несправедливость!   К тому же  у нас не было никаких  денег, мы просто  подходили  и  смотрели, а  купить ничего не могли. У офицеров может быть, и были деньги, но и они ничего не покупали.
 
   Продавцы, а это, как мне показалось, были  цыгане, довольно скоро  поняли, что  торговли не будет, и начали быстро собирать свой товар.  Маленькие,  юркие, они на всякий случай стали грозить  нам кулаками. Явно они стали  опасаться, что у них могут просто всё это  не купить, а  отобрать, и  не без оснований опасались.  Наши солдаты, а они скопились здесь, как у витрины магазина,  не смогли бы долго рассматривать эти колбасы, и  я  не знаю, что их ещё удерживало.  Но всё обошлось без инцидентов, так  как наш состав, после длинного паровозного гудка, возвещающего о начале движения,  зашипел выпущенным паром и двинулся медленно  вдоль перрона, а мы побежали бегом, догоняя  свои  вагоны  медленно  набирающего  скорость  поезда.
 
    Проехав  город  Плоешти, и ещё несколько довольно крупных населённых пунктов,  наш состав остановился  прямо  в открытой степи, а не на каком-то железнодорожном переезде,  как говорили, для   замены паровоза. Но нам пришлось очень долго,  почти сутки,  стоять  здесь в открытой широкой степи.  Здесь  нам  организовали  обед.  С бачками и  с котелками  побежали из вагонов гвардейцы к вагону, где ехала с нами походная кухня. Обед по полной программе,  то есть и первое, и второе,  и хлеб  «по фронтовой норме».
 
    Во время обеда, любуясь  прекрасным  видом широкой степи  из открытых дверей товарных вагонов нашего эшелона,  гвардейцы  заметили зайцев, снующих туда и сюда по степи. А это зрелище очень заманчиво, ну, как тут не поохотиться, когда у каждого  есть и оружие  и  патроны.  А для  начальства у каждого есть отговорка вполне серьёзная – оружие надо пристрелять. Да и не очень-то стремились офицеры запретить эту охоту, а гвардейцы не боялись быть наказанными, -  ведь на фронт едем. Многие выскочили из вагонов и  участвовали  в  охоте, а многие просто наблюдали это интересное зрелище. Стреляли много, и одиночными выстрелами из карабинов, и очередями из  автоматов, но всё впустую.  А зайцев было много, а азарт был так  велик, что не скоро  командирам  и  политработникам  удалось прекратить эту охоту.  А  трофеев, в виде подстреленного зайца, я что-то не припоминаю. Зато  этот  эпизод  запомнился  всем, едущим  в  этом  составе,  и  явился  некоторым  развлечением  в нашей многодневной   поездке  эшелоном  на  «Третий  Украинский  фронт» в феврале сорок пятого года..  Но  не  много  тех,  кто остался  в живых  после  боёв под Будапештом, при прорыве обороны и боёв  в районе озера Балатон, при взятии Вены,  и  кто  может  вспомнить тот ясный  день и  прекрасное  зрелище  той  "гвардейской  охоты".
   
    Далее пешком на Будапешт. 
       На территории  Венгрии  мы выгрузились из эшелонов на станции  Сольнок. Это небольшой город, но его мы не увидели.  Так  как  выгрузились  ночью, то сразу  же   и  двинулись в путь, используя  тёмное  время суток.   Мы скоро почувствовали, что идти нам очень  трудно. Ведь мы  долго ехали в вагонах и отвыкли от длительного марша.  Кроме того, мы были одеты по-зимнему, то есть в телогрейках, ватных брюках и шапках ушанках. А  здесь в феврале  уже  похоже на  весну.  Снега нет, на дорогах грязь,  идем уже в светлое  время суток, ярко светит солнце, тепло, а  идти так стало трудно.
 
    Остановились мы в довольно  большом  венгерском  селе  Яскороенэ,  как его  называют сами  жители.  Здесь  нас  разместили  по  домам  группами  в  составе отделения.   Хозяйка  нашего  дома  и  её  дочка – девочка  лет  пятнадцати  вступали  с нами в разговоры.  Объяснялись  жестами,  показывая на предметы и называя их на своем  языке.  Они  тоже немного знали  немецкий язык,  что облегчало наше общение.  Оказывается, они  довольно  смело  выражают своё недовольство  нашим  присутствием,  особенно  эта  девчёнка-модьярка,  плохо отзываются о наших солдатах, но, заметив свою  оплошность, быстро замолкают, смущенно улыбаясь.
 
     Двое суток мы прожили в этом селе. Здесь мы сдали свои теплые зимние вещи и получили летнее  обмундирование, то есть, кроме  летних брюк и гимнастёрок, нам выдали  пилотки  и  шинели. А обувь прежняя - ботинки с обмотками, а не сапоги.  Шинели мы носили в скатках через плечо, и разворачивали только на ночных привалах. А идти нам было ещё далеко.  Были  организованы обозы для перевозки техники, вооружения и боезапаса.
   
    Это повозки, запряженные парой лошадей, а управляли ими наши же ребята, гвардейцы, выделенные из наших подразделений. Все эти  лошади и повозки были подготовлены для нас заранее и только дожидались нашего прибытия. Это тоже было предусмотрено интендантской службой, как и наше обмундирование в летнюю форму одежды. Так, для нашего взвода связи в составе обоза была выделена одна пароконная повозка, на которую мы погрузили нашу технику. Это телефонные аппараты,  радиостанции, катушки полевого телефонного провода, да и ящики и коробки  с патронами  А  ездовым  был  назначен  наш  связист   Иван Сухов.
 
     Шли мы  только ночью и останавливались утром, в каком-нибудь селе, где  удавалось поспать в каком-то большом сарае на соломе, видимо подготовленном для нашего дневного отдыха специальной группой, идущей, а вернее, едущей впереди нас. Проходили за ночь километров по тридцать пять, сорок. Уставали, а иногда при хорошей погоде, когда пройдено километров тридцать, очень хотелось спать, и бывало, засыпали на ходу, а ноги идут сами, хотя мозг дремлет. Так идёшь  полусонный,  а  вернее  спящий,  пока не столкнешься с соседом, также борющимся со сном. А, помню, когда нашу колонну обгоняла  походная кухня, то мы собирали рассыпавшиеся горячие светящиеся  угольки, и перебрасывали их из одной ладони на другую. Это  обжигало ладони, но позволяло очень эффективно сбросить сонливость, встрепенуться и некоторое время бодро идти в строю.
 
    Особенно тяжелым был марш на третью ночь, когда пришлось идти до 10 часов утра (с 8 часов вечера). Было холодно, под ногами грязь, а кое-где просто подморозило. Лошади скользили и падали, им приходилось помогать, особенно при подъёме в гору. Одни ездовые не справлялись, толкать повозки приходилось многим из нас. Уставали и лошади и люди. Мы прошли через большой город, и вышли за его пределы, прежде чем остановиться на отдых. Это город  Асон.   Здесь нам  дали отдыхать целые сутки, то есть вечером мы не двинулись в дальнейший путь, а остались на ночь. Походные кухни раздавали горячий обед и ужин. Нормально поспали ночь, да и следующий день до вечера отдыхали, валяясь на соломе в сарае. Продолжили наш путь только на вторые сутки вечером.
 
     Вот так после суточного отдыха мы двинулись пешим маршем в  дальнейший путь. Ночь была тихая, не было ветра, хотя было холодно. Но мы, хорошо отдохнувшие, как с новыми силами, шли, не чувствуя усталости.  Прошли около сорока километров и остановились, не доходя километров тридцать до  Будапешта. Отдыхали днем, а вечером часов в 8 снова двинулись в путь. Ночь была тёмная, дул сильный холодный ветер, пошел мелкий дождь. На  дороге образовалась грязь и лужи. Тяжело было идти, но вот впереди  показалась река Дунай.  Уже перед рассветом вступили в Будапешт.   
 
    Через Дунай переходили  в предрассветной белизне по понтонному мосту. Это было, вероятно,  где-то 8 марта, как я выяснил потом, сопоставляя  известные данные о начале боёв в районе  озера Балатон.  Понтонный  мост  построили  наши сапёры. Вероятно,  они  уже  ждали  подхода  гвардейских  полков   9 – й  армии,  приданных  Третьему Украинскому фронту.  С середины этого понтонного моста справа вдали  был виден, как в тумане,  большой мост, взорванный в середине и свисающий обломками в воды Дуная.
 
    Мы шли по улицам Будапешта ранним утром, когда уже видны были и целые, и поврежденные здания. Встречались и целые кварталы неповреждённых зданий. Много зданий в готическом стиле, со шпилями. Улицы не широкие, переулки совсем узкие. Улицы вымощены точёным камнем-булыжником. Асфальтовых покрытий мало. Мы проходили  по пустынным улицам Будапешта, не встречая местных жителей.
 
    Было уже совсем светло, когда мы пришли в  Будакеси, что в  пяти километрах за Будапештом. Там отдыхали до вечера, поспали днем, а вечером опять в путь. Теперь мы шли недалеко от линии фронта. Слышна орудийная стрельба, взрывы снарядов и глухие длинные пулеметные очереди. Небо часто освещалось ракетами. Уже утром пришли в населённый пункт, что расположен километрах в двух от передовой линии фронта. Где-то переспали день, а вечером выступили снова. Мы понимали, что идём вдоль линии фронта. Фронт от нас слева. Участки пути, простреливаемые немцами, проходили бегом.

   К  нашей колонне подходили солдаты из фронтовых частей, занимающих здесь оборону. Их первый вопрос к нам: «А по сколько человек у вас в ротах?». «По сто двадцать» - отвечаем. Они  удивляются. Ведь это явный признак свежей части, ещё не понесшей потерь в боях, но  и  не  обстрелянной ещё.  У них в ротах по 30-40 человек, и часть считается боеспособной. Как позже выяснилось, это были гвардейцы  7-й гвардейской дивизии, которую и подменила наша 106-я гвардейская дивизия.
 
    Последним населённым пунктом, где мы остановились, было село Чаквар. Видимо здесь нам был отведён участок фронта, к которому мы шли ночами вдоль линии фронта вот уже несколько дней. Мы отдыхали весь день. Командиры сходили на рекогносцировку местности, туда, где нам предстояло занять участок фронта, а возвратившись, объяснили нам нашу задачу. Наш 355 полк оказался во втором эшелоне, и занимает оборону на склоне небольшой горы.  Два других полка нашей дивизии 351-й  и  347-й расположились впереди нас, заняв первую линию обороны.
 
    Мы выдвинулись на наш участок и расположились на склоне, поросшем редким кустарником  и  небольшими деревьями. Склон обращен в сторону противника. Впереди простирается большая равнина, а за ней вдали видны холмы, поросшие лесом. Нам приказано вырыть ячейки для стрельбы стоя прямо здесь, на склоне горы. Это глубокие одиночные окопы, которые ещё не соединены между собой ходами сообщения.  Приказано также пристрелять личное оружие.  Я пристреливал свой  автомат  ППС  № 995, целясь и стреляя по веткам дерева. Убедился что попадаю, хотя понимаю, что это не пристрелка, а так, проба, проверка.  Надо  бы установить нечто, вроде мишеней, да на известном расстоянии впереди нас, тогда и пристреливать.
 
    Нас предупреждали, что поле левее нашей горы минировано, хотя никакого ограждения или знаков не выставлено, минное поле  немецкое, ещё не разминированное или разминированное не полностью. Но некоторые солдаты, не веря предупреждениям, или   пренебрегая опасностью, через это поле  переходили на дорогу, сокращая путь в село Чаквар. Слышал, что какие-то двое наших гвардейцев подорвались.
 
    А сзади нас за горой располагались артиллерийские батареи, и как оказалось, батареи реактивных  миномётов - «катюш».  И артиллерийские батареи, и  машины  «катюш» здесь сосредоточены  не зря.  Конечно, все ожидают  сигнала к нашему наступлению.  Но нам было видно, что и противник, да и  немецкая авиация проявляет повышенный интерес к нашему передовому краю.  Несколько раз  над нами пролетали отдельные немецкие самолёты,  явно с разведывательной целью они кружили над нами.  Кроме того пролетали и  другие самолёты и что-то бомбили у нас в тылу.   Наши зенитные батареи молчали.

   В селе Чаквар мы сдали свои противогазы и их сложили в  каком-то, отдельно стоящем деревянном сарае или амбаре. Как стало  известно позже, это немецкие самолёты разбомбили склад наших  противогазов. Очевидно, мадьяры, местные жители, которые видели, как загружался нашими военными этот амбар,   доложили немцам, что здесь  находится военный склад, ну, конечно, склад вооружения и  боеприпасов. Вот немцы и указали его самолётам, как объект для бомбёжки. 
 
   Мы ночевали здесь же, в окопах,  да и  возле них.  Было холодно.  Не спалось.  Утром взошло солнце, стало теплее, но стало и тревожнее, потому  что сегодня ожидается наше наступление.
 
     И точно, в 14 часов  ударила наша артиллерия. Это было 16 марта 1945 года.  На общем  фоне  сплошного  гула орудийных залпов выделялся своеобразный  клёкот полёта реактивных снарядов   «катюш» - гвардейских  реактивных миномётов.  Нам с пригорка было видно, как  вдали, перед  нами  рвались снаряды «катюш», и  поднимался  черный дым и  языки  пламени.  В небе авиация вела бой.  Мы наблюдали за ходом боя, и видели,  как падал впереди на горизонте подбитый  самолёт, оставляя  за собой серый шлейф дыма.

      Ещё не закончилась артподготовка, как  поступила команда  «Вперёд», и мы, оставив свои окопы, снялись  с исходного рубежа  и  пошли вперёд. Но мы были во  втором  эшелоне  и  шли  колоннами, быстрым  шагом  и  бегом  по открытому полю, лежащему перед нами.   Именно в этот момент, помню, очень низко  над нами  и навстречу нам, пролетели с большой скоростью, один за  другим, два самолёта, сначала наш, а за ним немецкий истребитель.  Они удалились и скрылись сзади нас за лесом. Мы   напрасно  попадали  на землю по  команде «Воздух». Они  нас не заметили, вернее, не обратили  на нас  внимания, - они  вели бой  и, кажется, наш истребитель был не в  лучшем положении, но он на бреющем полёте уходил на нашу территорию.
 
    Хотя  артподготовка,  которая  длилась  примерно  полтора  часа,  закончилась, но отдельные батареи ещё вели огонь, подавляя обнаруженные огневые точки. Полки первого эшелона встретили упорное сопротивление за первой линией обороны немцев и залегли. Мы вошли в горящий населённый пункт уже под вечер. Свет дают горящие дома, ощущается специфический запах пожарища. Это похоже на запах обгорелых головешек, залитых водой. А особенно врезался в память противный запах горелого мяса и горелой шерсти. Это сгорели  коровники вместе с  коровами  от ударов  реактивных  снарядов «катюш», содержащих термитные  смеси.

    За селом, и  на его окраине  идёт бой. Там светло над полем боя. Немцы держат оборону. Они специальными осветительными ракетами  на  парашютиках осветили поле перед передним краем. Количество таких осветительных ракет непрерывно пополняется в воздухе. Видимо немцы выстреливают такие ракеты из обычных ракетниц, а запас их таков, что они не экономят. Я подобрал  несколько таких парашютиков от ракет. Они сделаны из очень тонкого материала, и размером менее одного  квадратного метра, а держатся в воздухе на высоте довольно долго, и долго снижаясь, светит ракета.

   Здесь, у горящих домов остановился штаб нашего батальона. Наши стрелковые роты  уже  вступили  в  бой.  Командир  нашего  взвода связи, старший  лейтенант  Рыжакнн  пришел от командира батальона,  вызвал меня,  и приказал дать телефонную связь в стрелковые роты. Выделенные мною два связиста, оставив здесь  конец провода, побежали туда, где светились в воздухе ракеты, освещая местность. Связисты разматывали катушки провода прямо по земле. Здесь, не далеко от горящего дома, прямо у сгоревших коровников, я  подключил  телефонный аппарат, и оставил дежурить одного  телефониста, приказав держать трубку у уха, а, дождавшись ответа, немедленно доложить. Так делается всегда при налаживании  новой телефонной линии и в ожидании важного сообщения, чтобы не дожидаться появления телефонного  звонка.
 
   Связисты довольно  быстро проложили линию и, подключившись, проверили связь. Доложили командиру, что телефонная связь налажена, и  командир  стрелковой  роты,  капитан  Гончаров  попросил соединить его  с  командиром  батальона.  Подошел начальник  штаба,  и  что-то громко кричал  в трубку телефона , то ли ругал  командира  роты,  то ли давал ему важные указания.

   Только утром наши роты пошли в наступление. Видимо, противник
ночью  отошел  на  запасной рубеж обороны.  Да,  это  было  другое  село,  которое  укрепил  противник.  С  хода  взять его не удалось, и  роты нашего батальона  залегли, прижатые сильным пулеметным огнём.

   «Шеред» - называется это село. Крепко запомнил  я  это  название.  Ведь когда мы приближались к этому селу, мы не встретили сильного огня, а поэтому довольно уверенно шли развёрнутой  цепью вдоль дороги, ведущей в это село.  Неожиданно огонь со стороны села усилился, даже заработал пулемёт, и все мы залегли.  Но  залегли  мы  на  открытой  местности, на  ровном поле,  в  светлое время суток, и, естественно, несли  большие потери.

    И  наши  пулемётчики,  развернувшись,  ударили  по  селу.  В  это время уже все мы вели огонь из карабинов  и пулемётов, стремясь подавить огневые точки противника.  Но  окраина  села  плохо просматривалась  из-за  редкого кустарника,  растущего  вдоль  дороги  и на окраине села, поэтому  вести прицельный  огонь  не  было  возможности.  Но так как  огонь  со стороны села не ослабевал, то  многим пришлось искать укрытия и окапываться.      
 
    Вдоль  дороги  справа  за кюветом росли молодые деревца и редкий кустарник, а ещё правее было открытое ровное поле.   До села было метров четыреста, пятьсот.  Здесь вместе с нами в кювете дороги  лежал  и  командир нашего  батальона  майор  Евстафьев  под огнём  противника.  Было  видно, как справа от  нас  на ровном поле  под шквальным  огнем  пулеметов  и  снайперов  окапываются  наши  гвардейцы.  Некоторые  пытаются  ползком  добираться  до кювета  дороги,  в  котором  укрылись  многие  гвардейцы.  Дать бы команду на отход,   ведь не удалась атака.  Да,  нет  приказа  сверху,  а  командир  батальона,  видимо, не  смеет дать  такой  команды - боится.  Кроме того, ведь отход тоже  повлечет  потери,  в  чём его  могут  обвинить.
 
    И  ещё.  Хоть  сильна была вчера артподготовка, но она оказалась малоэффективной, так как противник отошел с передовых  позиций  в глубину обороны. Немцы, конечно, изучили нашу тактику в наступлении, они знают,  что  перед  наступлением  артподготовка  длится  один  или  два  часа,  и на это время  отходят  в  глубину,  укрепляя вторую линию обороны. А  наше командование  эту тактику не меняет. И вот теперь, когда  артиллерия  очень нужна,  её нет  поблизости,  где-то  сзади  тащится,  да  и  снаряды  изрядно поизрасходовали  по  пустым  позициям  переднего  края противника.
 
    А  немцы  стали  стрелять  какими-то  шрапнельными  снарядами.  Я  слышал, что  шрапнельные  снаряды  применялись  в  прошлом, во времена первой мировой войны, а здесь стреляют явно шрапнельными снарядами,  хотя может  быть это такие  осколочные снаряды.  Снаряд, выпущенный из пушки,  летит горизонтально  на  высоте до десяти метров над  землёй, и  взрывается  в воздухе, почти  над  нами,  ни во что не ударяясь. Явно он  имеет   дистанционный   или   временной   взрыватель.   При  оглушительном взрыве виден черный  дым, и слышен свист осколков, а  может быть и  шрапнели.
 
    И ещё. Это я уже позже додумался  о том, как  хорошо  бы  могла нам  помочь тогда  дымовая  завеса. Дымовая завеса на море покрывает большие пространства, и эффективно применяется на тактических учениях на море.  Вот такую дымовую завесу я  видел  значительно  позже  на  море.  Ну,  хотя  бы  несколько  дымовых  шашек, выброшенных вперед, как гранаты, могли бы прикрыть  дымовой  завесой  или атаку, или наш отход. 
 
   Жаль,  конечно, что не было тогда у нас на вооружении  дымовых  шашек.  Противник  вёл прицельный огонь,  а  гвардейцы зарывались  в  землю,  явно  демаскируя  свое  место.  Мы лежали  на  обочине  дороги,  вжимаясь  в  землю, от свистящих пуль над  головой.  Позади меня по грязи кювета медленно ползли раненые. Сколько их,  их  было  много.  Все  раненые, которые могли двигаться, ползли по этому кювету, по этой канаве. Страшная картина.  Вот один раненый солдат ползёт, а сзади себя тянет своего друга  за лямку из обмотки. Удобный способ транспортировки  раненого  пришлось применить,  размотав  обмотки  солдатских ботинок.  Связанные  узлом  две  обмотки,  продетые  под  руки, тянул  ползком  другой, вероятно  легкораненый.  Раненый  лежит на спине и сам передвигаться не может, хотя одной пяткой  отталкивается. Некоторые  ползут   ещё  не перевязанные,  хотя  где-то  там  впереди ползает наш санинструктор,  перевязывает  раненых.

    Комбат  приказал  командиру  нашего  взвода,  отвести  связистов  назад, оставив  одну  рацию  с двумя  радистами  для связи  со штабом  полка.  Он сказал, что не нужны ему сейчас связисты. Он  наблюдал за полем боя, что-то кричал  лежащим  невдалеке  солдатам  и  пулемётчикам.  Ползком  и перебежками мы спустились в лощину, на позиции миномётных батарей. Здесь пули не свистели, а периодически ухали  миномётные выстрелы. Куда они стреляли,  куда  падали  их мины,  помогали ли они гвардейцам нашего батальона?

    Здесь мы могли  стоять  в  полный  рост.  Здесь  я  видел идущих в тыл  раненых  гвардейцев,  помогающих друг другу.  Ведь  сопровождать  раненых  в медсанбат  не  раненым  солдатам  не  разрешалось. Вот  в  полный рост, в наброшенной  шинели,  идёт один  солдат, еле  переставляя  ноги.  Он сказал, что  у  него  пробита  пулей  грудь, он  тяжело  дышит,  нелепо  улыбается: - "как бы преодолеть вон ту горку", -  говорит. Далеко ли он ушел и дойдет ли до медсанбата, я не знаю, но никто к  нему не подошел, пока его я видел.
 
    Роты  нашего  батальона  до  вечера  лежали  под этой  деревней.  Только  под вечер, когда сгущались сумерки, отошли вправо, к горам, так  и  не  взяв  эту деревню  лобовой  атакой.  Мы,  эту ночь  провели  в  окопах,  мёрзли и дрожали. У некоторых не  было даже шинелей. Шинели в скатках многие побросали на поле  во  время  атаки.  Правда, некоторые раздобыли здесь у миномётчиков  плащ-палатки.

    Утром  на рассвете  командир взвода повел нас искать наш  батальон. Шли узкой  тропинкой. Видели неубранные трупы наших солдат.  Мне запомнился труп солдата, лежащего прямо на этой тропинке, по  которой мы все шли, и через него нам приходилось перешагивать.  Лежал солдат с расколотой, как арбуз, головой, крови не видно, а  серая масса мозгов видна из щели ото лба до затылка. Нам всем  пришлось перешагивать через него, ведь мы торопились, спешили на пункт сбора.
 
    Батальон стоял в ущелье справа в горах. Горы и ущелье, а точнее,  ложбина в горах, поросли лесом. По этому ущелью проходит дорога,  по которой мы, двигаясь  вместе с повозками нашего обоза, перешли через горы, и  вышли к городу, в котором уже были наши. Город  Мор  был взят ещё  вчера, когда мы торчали  перед  этим  селом  Шеред.  Ночью  немцы  оставили  и  село  Шеред,  видимо,  боясь  окружения,  но в этом не наша заслуга.
 
     В  городе  Мор  мы  расположились  в пустых домах. Дома или брошены, или люди из них попрятались в подвалах.  Здесь  большие  подвалы  для  хранения  и  выдерживания вина.  В подвалах  стоят  чаны -  большие бочки, лежащие  горизонтально  на подставках, бочки с молодым виноградным вином. Вино называется  «бор» на венгерском языке. А венгры себя называют «мадьярами».  Так вот, мадьярский бор, это слабое вино, кислое, сухое. Его мы пили  кружками и не были пьяны. Здесь нас догнали походные кухни,  приготовили обед, разливали в котелки суп, в котором плавали большие куски мяса и свиного сала. Этим обедом многие пренебрегали, так как сами приготовили себе обед из курятины. Кое - кто достал  банки с вареньем из подвалов, попадались и другие вкусные продукты. Никто  не опасался, что продукты могут быть отравлены, хотя нас  предупреждали командиры и политработники.

    Вечером  заняли  оборону на  окраине  города,  вернее, уже  за  городом. Штаб батальона разместился в винном  подвале. Таких подвалов здесь, за городом, было много.  Вход в подвал, как фасад небольшого   деревянного домика, имеет низкую дверь, ведущую вниз, а там длинное, не очень широкое помещение. На поверхности земли виден только небольшой бугор, у входа в подвал,  а  далее  простирается  ровное поле, очевидно, виноградники. В этот вечер  мы  спали спокойно.  Было затишье,  фронтовая тишина. Видимо, мы опять во втором эшелоне и оставлены здесь на отдых.

   Утром в соседних подвалах обнаружили много гражданских,  покинувших город во время боя. Все они охотно общались с нами, но  возвращаться в город ещё боялись, пока там ходят наши солдаты.  Мы тоже ходили по ближайшим домам. Дома пустые, жителей не видно, все вещи оставлены.  Мы ничего не брали, правда, искали часы. Иногда встречались  наручные часы, иногда - карманные, оставленные на столике трюмо.  Ходишь по этим домам, где много хороших и дорогих, очевидно, вещей, смотришь, ничего не берёшь. Зачем они солдату сейчас, когда неизвестно, что будет завтра.
 
    В полдень мы выступили снова. Прошли несколько километров и неожиданно были обстреляны  на опушке небольшого леса.  Сначала  залегли, выясняя,  откуда  стреляют.  Стрельба велась слева из-за  кустов.  Батальон  наш развернулся  и  пошел  вперед, а  мы, небольшая  группа  гвардейцев  на  левом фланге,  не могли подняться из-за плотного пулемётного огня.  Начали  окапываться.  Рыли  ячейки  для  стрельбы  лёжа,  и  под свистом пуль  над головой,  вжимались грудью  в  вырытую ячейку.

   Это   били  по  нам  пулеметы  из  танков  или  самоходных  орудий  и,  хотя нам их не было видно за кустарником,  они,  вероятно,  видели,  где  мы  окапываемся.  Огонь был плотный,  а это было днём,  отползти  назад  мы не могли – сзади был голый пригорок. Один  гвардеец  с  гранатами  пытался проползти открытое пространство, что-то  вроде  лощины,  поросшей травой, и подползти на бросок гранаты.  Но скоро мы услышали его крик с бранью и проклятиями в адрес бронебойщиков: «ПТР, где же вы, вашу мать»,  но ранен он, видимо, не  сильно, так как видно было, что к нему подполз товарищ, и они уже вдвоём ползут обратно.

   Огонь прекратился также неожиданно. Здесь мы потеряли несколько человек, а один гвардеец, будучи тяжело раненым, сам застрелился из автомата. Он лежал недалеко от меня, и  мой сосед сказал мне, что видел, как он, стоная, навёл автомат себе в  голову. "Я думал, - говорит, - что он хочет осмотреть канал ствола автомата".
 
    Основные силы батальона тоже попали под огонь из орудий и  пулемётов. Это были  танки «Тигр» и самоходные  артустановки  «Фердинанд», как мы узнали позже. Они много бед нам принесли  неожиданными засадами и обстрелами. У нас были бронебойщики, -  стрелки из противотанковых ружей (ПТР), были и противотанковые  пушки, но самоходки, не дожидаясь обнаружения, отходили на новые  рубежи, для новой засады.
 
    Здесь я достал противотанковую гранату и  долго не расставался с ней. Взял я её у раненого солдата. Когда я  попросил у него эту гранату, то он сказал, а не будут ли его ругать за  это там, в медсанбате, куда он направлялся. Его довольно быстро  эвакуировали в медсанбат. А то, бывало, раненые ждут подолгу, пока  придут  санитары.
 
    Ночью мы расположились в каком-то селе. Недалеко горел дом.  Жителей не было. И вот наш радист, докладывая в штаб полка на  запрос: «Где находитесь?», пытался стучать телеграфным ключом, а потом взял микрофон, и открытым текстом: «Я - «шайка», я -  «шайка», нахожусь в деревне. Вот, видишь, дом на горе горит».  Буквально через несколько минут мощный миномётный обстрел,  правда, с перелётом, заставил радиста умолкнуть и отказаться от открытого текста, а от нас он получил заслуженную брань.

    У немцев хорошо работала  радиоразведка, а в радистах, знающих русский язык, недостатка у них не было. Позднее к нам в плен попадало не мало власовцев. Так мы  называли всех русскоговорящих, воевавших на стороне немцев, а не  только солдат  РОА - (Российской   Освободительной Армии),  набранной из числа  наших пленных   генералом   Власовым,  сдавшимся в плен немцам вместе с остатками своей  окруженной армии.
   
   Так как миномётный обстрел больше не повторялся, то мы так и  провели всю ночь невдалеке от этого горящего дома, даже поспали до  рассвета здесь под открытым небом. Утром пошли вперёд, батальоны вступили в бой. Штаб батальона снялся и пошел в только что занятое село. Мы, связисты,  стали срочно сматывать линии связи, протянутые в роты, и отстали от  батальона. Конечно, со штабом батальона были наши радисты, но всё  равно мы, даже не успев смотать все телефонные линии, быстро  двинулись догонять батальон. Искали своих в этом селе, но они уже  ушли вперёд. Только к вечеру мы догнали нашу обозную повозку, а  батальоны были ещё впереди.

   Здесь же, в каком-то селе, мы  расположились на ночь в одном большом доме. Село изредка  обстреливалось, но снаряды или мины рвались где-то далеко. Но ночью наш ездовой гвардии ефрейтор Иван Сухов разбудил меня:  «Не отходят ли наши. Что-то очень усилился артобстрел». Я  прислушался к редким и неблизким взрывам, успокоил его. Проспали  до утра. Утром приготовили хороший завтрак из жареной картошки и  консервов. Плотно поели и уже собрались уходить, как вдруг попали  под сильный миномётный обстрел. Это стреляет немецкий  шестиствольный миномёт - «Ванюша», так мы его прозвали потому,  что  он  чем-то напоминал нашу «Катюшу».
   
   При залпе шестиствольного миномёта, его мины вылетают последовательно, с  небольшим интервалом. Приходилось и раньше лежать под его  обстрелом. В полёте его мины издают невыносимый жуткий вой. А летят они одна за другой такой навесной траекторией, что в воздухе  воют сразу несколько мин, одни на взлёте, другие в высоте на  подлёте. А потом следуют взрывы один за другим, но это взрывы  обычного типа мин, хотя страху они нагоняют не мало. Отлежались  мы, разбежавшись подальше от того дома, ушли все целыми. Ещё до  этого обстрела нас из шестиствольного миномёта, наш ездовой Иван  Сухов, смеясь говорил, что нам нечего его бояться, так как «Ванюша»  - это его тезка. А вот дал нам этот тёзка, едва ушли.
 
   К полудню догнали батальон, который уже расположился на отдых, выведенный во второй эшелон. Отдыхали целые сутки, а затем  двинулись вперёд, но опять, как видно, вторым эшелоном, поскольку  шли  колонной по дороге в направлении города Папа.  Город Папа расположен севернее озера Балатон. Перед городом  большие открытые пространства, ни лесов, ни кустарников, нечто  вроде степей. К городу подходит железная дорога. На ней стоят  составы с цистернами, платформами. И это не в городе, а прямо за городом, в степи. Но город мы не увидели, так как прошли дальше, оставив его далеко слева. Мы преследовали отступающих немцев, продвигаясь без боя. Ведь мы идём сзади передовых полков, идём  вторым эшелоном.
 
    Как только мы перешли границу, и вышли из Венгрии в Австрию, так венгерские солдаты, мадьяры, начали сдаваться в плен. Видимо была  договоренность с нашим командованием об этой сдаче, так как нам  не ведено было их трогать, а разрешено пропускать их домой, в  Венгрию.  Они шли группами до взвода, без оружия, но отдельными строями, и при этом боязливо поглядывали в нашу сторону. Все они несли на спинах  громадные рюкзаки, и только этим были похожи на туристов. А во  всем остальном их следует назвать мародерами.   Это они несли  домой всё, что можно было захватить, в опустевших домах в Австрии.
 
   Нам неприятно было смотреть на этих солдат, и не только потому, что  для них война закончена, что они идут домой и несут награбленное,  но и потому, что только вчера они были нашими злейшими врагами.  Не они ли стреляли в нас под деревней  Шеред, где так яростно  поливали огнем из пулемётов, застигнув нас на открытом поле, и  убили лучших наших гвардейцев? А теперь вот они идут, идут к себе домой, и их не трогай.
   
    Помню, при форсировании реки Раба мы встретили  упорное  сопротивление. Река не широкая, метров 50-60 примерно, но у неё крутые обрывистые берега. Мост взорван. Передовые части  переправлялись с оружием вплавь, сквозь сильный стрелковый и  пулемётный огонь. Мы лежали на этом берегу, прикрывали их с этого берега, подавляя  огневые точки тоже только стрелковым оружием и автоматным огнём. Короткая артподготовка миномётным огнём перед началом только  частично помогла форсирующим. Противник быстро опомнился и оказал отчаянное   сопротивление. Несли потери наши храбрые ребята. Ведь плохо  поддерживала наступающих гвардейцев наша артиллерия. Только  миномётчики более эффективно обстреливали тот берег, создавая  иллюзию артиллерийского огня.

   Так вот, на том берегу остались трупы только венгерских солдат,  выделяющихся своими желто-грязными  шинелями. Это они держали  оборону за рекой. Это они обстреливали наших гвардейцев, переплывающих реку. Удивительно, что не было трупов немецких солдат, в  их, мышиного цвета, шинелях и мундирах. Наши политработники  говорили, что немцы стояли позади обороняющихся венгерских солдат, заградотрядом, не давая им возможности отступать, то есть,  стреляя  по  отступающим. Так оно было или не как, но при  форсировании реки Раба погибло не мало наших гвардейцев от пуль  этих мадьяр, а теперь вот они идут большими группами нам навстречу, несут громадные мешки и рюкзаки награбленного, и их  надо свободно пропускать к нам в тыл.   Но всё же боязливо они  смотрят в нашу сторону. Останавливают группу и отводят в сторону  с нашего пути. А мы продолжаем наш путь по территории Австрии.
   
    Появились горы, поросшие лесом, но есть и большие долины. Мы пока не встречали здесь такого ожесточённого сопротивления, как на территории Венгрии. Даже не ясно, в первом ли мы эшелоне идём, есть ли  наши войска впереди нас. Иногда мы движемся колонной по шоссе.  Однажды, войдя в небольшой населённый пункт, мы остановились во  дворе большого кирпичного здания. Это господский двор замка. Замок. Так здесь среди гор называют крупные здания, построенные  в  отрыве от других населённых пунктов. Это замок какого-то богача.
 
   Уже вечером командир   батальона приказал дать телефонную связь в миномётную  роту,  которая  расположилась  где-то  неподалёку, на горе,  в районе другого господского двора. Наш командир взвода связи  толком не выяснил  даже  направления  и  примерного  расстояния, а  послал нас искать нашу миномётную роту, чтобы оттуда протянуть  провод телефонной связи сюда, в штаб батальона. Я взял ещё троих  связистов с катушками провода, и мы пошли в указанном вероятном  направлении. Уже темнело, а мы прошли довольно далеко, и стали  понимать, что идём не в том направлении. Ведь нам сказано, что  миномётная рота где-то неподалёку, а так мы можем и к немцам угодить. Поняв это, залегли перед опушкой леса,  долго прислушивались. Потом, уже решив возвращаться, по моей команде дали несколько очередей из автоматов по лесу, чтобы спровоцировать ответный огонь. Прислушались. Тихо. Ответного огня не последовало. Так и вернулись обратно. Доложили, что в том направлении миномётной роты нет.
 
    Командир  взвода  пошел  выяснять  в штаб  батальона, а мы здесь же во дворе  прилегли отдыхать. Весь двор был   забит отдыхающими солдатами, крепко спящими после длительного  марша. Тишина. Не слышно далёких выстрелов,  не слышны далёкие  гулкие  торопливые  очереди немецкого пулемёта  МГ,  после  которых  слышится раскатистое эхо. Ночная тишина. И вдруг совсем  близко,  прямо во дворе раздался  взрыв,  разбудивший всех спящих. Даже из штаба вышел кто-то из офицеров узнать, в чём дело. Это взорвалась граната на поясе у спящего солдата. Наверное, была подвешена на поясе за кольцо. Делают так некоторые гвардейцы.  Очевидно, пострадали и соседи, но как-то удивительно быстро все  стихло, все успокоились, и  продолжали  спать, как будто ничего не случилось.
 
    А причина вот в чём. Некоторые солдаты носили гранаты не в подсумке, навешенном на ремне, как положено, а подвешивали на пояс за кольцо. Усики запала разогнуты и выдерживают вес гранаты при ходьбе и перебежках. И ничего страшного, как думают те, кто забыл об опасности, кто забыл, что это такое он носит на поясе. Это граната, а разогнутые усики это чека запала, которая выдёргивается  за кольцо перед броском. Видел я и таких храбрецов, которые, не  понимая опасности, а  не просто пренебрегая ею, идут, например, через минное поле, лишь потому, что кому-то раньше это удалось, он  видел, или ему сказал кто-то, что поле вовсе не заминировано.
 
   Встречались и такие,  кто просто кичится  храбростью, бравирует,  идя
под  свист  пуль  в полный рост. Причём, это без особой надобности, а просто ради  показухи  и  хвальбы. Это  или  простое непонимание опасности,  или  иногда это просто неграмотность. Ведь изучали же меры предосторожности при  обращении  с  оружием  и  боезапасом, а на полигоне  бросали  и  ручные  гранаты. Граната, она хотя и ручная, но она  «не укрощённая».

   Утром из миномётной роты пришли несколько человек к походной кухне за завтраком. Командир взвода связи подтвердил, что нужна  связь с миномётной ротой, и предложил нам следовать за  миномётчиками, которые пришли за завтраком и скоро понесут его на  свои позиции. Мы, связисты, с катушками провода и телефонными  аппаратами пошли за ними, а они впереди несли в бачках завтрак  личному составу минометной роты. Оказалось, что мы вчера вечером  искали их не в том направлении, а немного правее, и хорошо, что не пошли дальше в лес. Теперь же мы поочерёдно разматываем  телефонный провод с катушек, уверенные, что идём правильно.
 
    И  вот мы поднимаемся по тропинке в гору друг за другом  вереницей человек семь или восемь. Справа лес, а слева открытое  пространство. Утро. Тишина. Ярко светит солнце тоже слева.  Вдруг впереди взрыв, затем второй, третий. Мы кинулись в лес. Но и по лесу ещё ударили несколько пушечных выстрелов. Это била или танковая пушка, или самоходка, судя по скорострельности.  Мы не знали, что противник может оказаться слева, считали, что там наши.  Поэтому мы оказались хорошей мишенью, при хорошей видимости.

    Первым же  снарядом, разорвавшимся  впереди  направляющего, он был  убит  и  разорван.  Второго,  тяжелораненого  гвардейца,  оставшегося лежать на тропинке, принесли потом на площадку  миномётной роты, где его начали перевязывать. Третий, с дыркой во  лбу от осколка снаряда, прибежал сам. Он даже отказывался от  медсанбата, говоря, что ему не больно. Правда, дырка от осколка во  лбу не велика, миллиметра три диаметром, но и торчащего осколка не  было видно.   Видимо  осколок  снаряда  проник глубоко. Я внимательно осмотрел эту дырку, даже подумал, а нельзя ли магнитом извлечь осколок, но понял, что там кроме осколка снаряда, могут быть  осколки кости лба, да и инфекция. Дошла очередь до него, и его   перевязали. Значит, отправят в медсанбат, хотя где  он сейчас, этот медсанбат.
 
     А телефонисты уже подключили телефонный аппарат, и командир  роты докладывает в штаб батальона. Оказывается, миномётная рота  заняла выгодную позицию, как выразился сам командир миномётной  роты,  докладывая по телефону. Это был двор какого-то замка. Здание  кирпичное, небольшое, расположено на вершине холма и имеет  ровный ухоженный двор, даже мощеный камнем. Миномёты  установлены здесь же во дворе, но их не видно, так как они  замаскированы ветвями. Да и весь двор окружен деревьями, выложен  кирпичом или точеным камнем, ограждён кустарником по  периметру.  Установлены три или четыре батальонных миномёта, калибром  80 миллиметров. Миномёты не вели огня, не стреляли.  Командир   объяснял,  что ждёт общего наступления.

   Я оставил одного  телефониста, а остальных повёл обратно, но конечно не по той  тропинке, а в обход по лесу. По телефону уже доложили об  артобстреле, а мы, возвратившись, подробно рассказали, и указали  направление, откуда вёлся этот прицельный огонь прямой наводкой. Выслушал внимательно комбат, а какие выводы, или какие меры будут им приняты, не ясно. Конечно, он доложит командиру полка, да и об эвакуации раненых может запросить разрешения или помощи.
 
    Вечером, продолжая наше продвижение вперёд, мы вышли на  какую-то шоссейную  дорогу,  где  было  много  других  наших войск,  причём с какими-то машинами,  стоящими  на дороге, едва различимыми в темноте.  Видимо,  на этом шоссе  собирались вся наша дивизия.  После небольшого привала все мы двинулись  по этому шоссе.   Шли в темное время суток.  Периодически, примерно  каждый час подавалась команда «привал вправо».  Минут десять мы  лежали справа в кювете, или за ним. Сразу же засыпали, но спали  очень чутко, так как просыпались и вставали, услышав тихий голос  командира батальона: «Подымайсь». Мы привыкли к его тихому голосу и к этой  его команде, хотя больше нравилась нам его команда «Привал вправо». Да, командовал нами командир батальона, а не кто-то из командиров рот. Ведь нас осталось в батальоне едва  ли  более одной  роты.
 
     Уже под утро мы подходили к какому-то населенному пункту,  где слышался шум боя.  Прямо на дороге нашу колонну встречал  генерал. Он сразу же собрал командиров, поставил задачу,  и  ввёл  полки в бой.  Бой шел за населённый пункт,  расположенный  справа  от  шоссе.  Мы выдвинулись на передовой  рубеж,  где  уже  залегли  наши  солдаты. Но мы ещё долго лежали на этом рубеже,  так,  что  успели  отдохнуть  после  длительного ночного марша до начала наступления.
 
     Огонь  вели наши  пулемётчики, стреляли из карабинов, а мы, автоматчики, экономили патроны. Расстояние до ближайших домов, где были  расположены огневые точки противника, не позволяло автоматчикам  вести эффективный огонь. Через  некоторое время нашими  пулемётчиками были подавлены основные огневые точки противника,  и по команде «Вперёд!» мы поднялись и пошли  в  атаку.  Артиллерии  не  было  не только у нас, но и у противника. Только  свист  пуль  над  головой  заставлял  пригибаться,  падать и снова вставать и бежать.  Мы  бежали  по улице,  стреляя на ходу по далёким убегающим фигуркам. Но  их было мало, куда подевались обороняющиеся. Видимо  они отошли раньше, оставив только небольшой  отряд  прикрытия, чтобы  нас  задержать. Да и хорошо, что мы не сразу пошли в атаку, а успели отдохнуть после ночного похода. Иначе потерь у нас было бы больше.

     Ещё тогда, когда нас встречал с марша генерал, и мы выдвигались  на передовой рубеж, я  видел двух военных, одетых не  в  нашу  военную  форму. Это  были  французы,  как-то оказавшиеся у наших офицеров  штаба дивизии. Они  выделялись  высоким  ростом  среди наших  гвардейцев, были без оружия, но  не  похоже,  чтобы они были на  положении пленных. Их никто не охранял и не конвоировал. Если их  освободили из немецкого плена, они бы не были в военной форме, а  если они просто захвачены в плен, их бы надо было конвоировать.  Но  они свободно ходили сзади нас, лежащих на передовом рубеже,  и  их  военная  форма  нас  настораживала,  хотя  она и не была похожа на  немецкую.  Больше я их не видел, но почему-то запомнил эту встречу.

   А наши боевые будни продолжались.  И вот однажды, после  длительного марша,  мы  остановились  отдыхать около небольшого  населённого пункта. Штаб  батальона  разместился  на  окраине,  в доме.  Провели одну линию связи от  штаба  батальона к командиру 7-й  стрелковой роты. Гончаров его фамилия, да,  гвардии  капитан  Гончаров.  Эта рота  выделялась хорошим  командиром, да и  пополнилась  она  за  счёт  другой  расформированной  стрелковой  роты,  да за счет  лишних, по  мнению комбата, обозников. Ведь мы потеряли  к этому времени  больше  половины  личного  состава.  Выбыли  из строя  командиры двух стрелковых рот и  многие  командиры  взводов. Наш  взвод связи понес небольшие потери и сохранил командира взвода. Здесь командование занялось налаживанием дисциплины. К форме  одежды стали придираться, требуя нашить погончики,  снять  всё, что  есть из гражданской одежды. Категорически запретили что-либо  брать у населения.
   
   Нам зачитали «Приказ  Верховного  Главнокомандующего  И.В.Сталина» с благодарностью Командующему нашего фронта  генералу Толбухину, и в частности  командующему 9-й гвардейской  армией генерал-полковнику Глаголеву  (Командующему ВДВ)  за  разгром  немецкой  танковой  группировки в районе озера Балатон.  Позднее каждому из нас выдали «Удостоверение-памятку» с текстом этого приказа:

   «Участнику разгрома танковой группы немцев юго-западнее  Будапешта в марте 1945 года».
  «Дорогой товарищ гвардии мл.  сержант Аксёнов Василий Николаевич.
Приказом   № 306 от 24 марта 1945 года    Верховного  Главнокомандующего   Маршала Советского Союза   товарища  Сталина  Вам объявлена благодарность за участие в разгроме  танковой группы  немцев юго-западнее Будапешта в составе 11  танковых армий и в овладении городами  Секешфехервар,  Мор, Зираз,  Веспрем,  Эньинг  и  350  другими  населёнными  пунктами.
 
   Горячо поздравляю   Вас,   воин   советской   гвардии, с  благодарностью вождя и учителя великого Сталина и желаю Вам  добиться ещё больших успехов в боях за свободу и независимость  нашей Родины.   Смерть немецко-фашистским захватчикам!»
Командир части: Подпись. Печать.

   На другой странице разворота «Удостоверения-памятки» напечатан текст обращения И.В.Сталина.
  «Полная победа над немцами теперь уже близка.  Но победа  никогда не приходит сама, она добывается в тяжелых боях и в  упорном труде.   Обречённый враг бросает в бой последние силы, отчаянно сопротивляется, чтобы избежать сурового возмездия. Он хватается и будет хвататься за самые крайние и подлые средства борьбы. Поэтому надо помнить, что чем ближе наша победа, тем выше должна быть наша бдительность, тем сильнее должны быть наши удары по врагу.
И. СТАЛИН.