Оглянуться назад. Вторая часть. Гл. 9

                ГЛ.9      НА ГРАНИ

                Те, кто прожил большую жизнь, часто тоскуют по старым временам, сравнивая их с днем настоящим. Одних рядом живущих это раздражает, других  – смешит,  третьих  даже злит. Но ведь старики   оплакивают не только ушедшую молодость или рухнувший строй, не исполнивший ни одной мечты человечества!
                Оговорюсь:  для кого-то отдельного эти мечты исполнились, невзирая на общенациональные трудности. Это все прописные истины. И я не потому их вытащила на свет божий, что сама принадлежу к тоскующим. Нет, Бог миловал. Хватило у меня разума объективно оценить как прошлое, так и настоящее.
                Но вот сейчас, когда  натыкаюсь на равнодушный взгляд очередного медработника, с  которым приходится по возрасту моему сталкиваться все чаще,  сразу возникают картинки из моего детства и отрочества. И уже кажутся чудесами те естественные проявления милосердия по отношению к больным, которые мы не считали героическими.
                Сорок восьмой год продолжал испытывать на прочность нашу семью. Я не успела насладиться жизнью здоровой девочки, у которой позади три операции на одной ноге, и эта нога  теперь крепкая да  устойчивая. И можно  бегать по улице с девочками,  играть в разные игры, ходить в школу, размахивая портфелем.
               Правда, хождение в школу особого удовольствия не доставляло. Меня ведь оставили на второй год из-за пропущенной третьей и четвертой четверти. Новый класс, новая учительница, а я всех стесняюсь.
               Школа у нас женская, мальчишек нет, но девочки делятся четко на группы. Отличницы отдельно, ударницы – тоже, троечницы и двоечницы – на задних партах. Это почти изгои, И учителя, к сожалению, поддерживают негласно такое распределение. Очевидно, считают, что двоечники захотят подтянуться. Кто я такая в новом классе – пока не ясно. Но крест второгодницы уже несу – сижу на галерке и помалкиваю. Подружек не приобрела. Тоскую по дому, где меня ждут простые радости – забавный котенок с неприхотливым именем Мурчик, любимая книжка поэта М.Ю.Лермонтова – «Драмы. Маскарад. Испанцы». Я этих «Испанцев» знаю наизусть, но упоенно  перечитываю.
               А на доске скучные примеры из арифметики, и почему-то надо складывать цифры и отнимать, и делить, умножать Скорей бы урок чтения!
               В начале декабря однажды под вечер совсем неожиданно у меня поднялась температура. Мама с ужасом смотрела на термометр. Столбик ртути дополз до сорока, а потом  выше, выше… Странные вещи происходили с моими конечностями. Руки и ноги стали на глазах опухать, превращаясь в колоды. Сильнейшая боль в суставах не давала возможности двигать ими. Я потеряла сознание.
               Как всегда,  в такие минуты  именно мама сообразила, что надо делать, куда бежать за помощью. Вызывать врача поздно. Она кинулась в  свою родную поликлинику. Там уже связались с детской больницей  под номером три,  расположенной далеко от дома – на проспекте Пушкина.
              «Скорая помощь» в городе, наверное,  была, но машин не хватало. Врач ко мне приехал на…бричке. Да, обыкновенная телега с запряженной в нее лошадкой медленным шагом тащила меня, закутанную в одеяла, через весь город на проспект Пушкина, где еще даже не ходили трамваи. Сквозь беспамятство я слышала  боль от каждой неровности на мостовой и громко стонала.
              Профессор Голомб был стариком, когда я попала в его  ревмоотделение. Ему позвонили домой из приемного покоя, очевидно, спрашивая совета. Двенадцатилетняя девочка, то есть я, не приходила в сознание, чем  и напугала дежурного врача. Я не была дочерью важных персон, но из-за меня известный всему городу  профессор, доктор медицинских наук да еще очень преклонного возраста,  глубоким зимним вечером шел пешком (трамваи в тех местах еще не ходили) через зимний город в свою клинику! Спасать неизвестного ребенка!
             Так мне потом рассказывала мама.
             Конечно, я не могла знать, что делали со мною все эти дни, пока я была на грани между жизнью и смертью,   в беспамятстве. Мне поставили диагноз: септическая форма ревматизма и отправили прямиком в бокс для  самых тяжелых  и умирающих. В крошечном боксе нас было двое – я и годовалый мальчик с менингитом.
              Нет, нас не бросили! Нас спасали изо всех сил. И профессор Голомб все эти ночи, пока я и младенец были в критическом состоянии, домой не уходил, ночевал в ординаторской. И  наши мамы сутками не смыкали глаз, а если и дремали, то рядом, на своих стульях.
             Нужны были антибиотики. Пенициллин в те годы был не просто редкостью – роскошью! Его привозили из Москвы для самых-самых тяжелых больных. Мне тоже кололи пенициллин,  проводили аутогемотерапию. Это когда из вены берут кровь, а потом ее вливают в ягодицу. И не было дня, чтобы профессор Голомб не пришел в наш бокс. Наши мамы возле своих детей даже не общались – только обменивались вздохами.
             Я очнулась на третьи сутки со словами:
             – Он меня не догнал.
             Была глубокая ночь. Мама дремала на своем посту, но тут же проснулась:
             – Люсенька очнулась!
             С этими словами она выбежала из бокса – звать дежурного врача.
             А я  еще сознанием находилась во сне, в совершенно другой реальности, где только что случилось нечто важное для меня.
             Вот я бегу по длинному больничному коридору, как бегают во сне – еле переставляя ноги. Их невозможно оторвать от пола, но мне нужно бежать! Я убегаю от крошечной фигурки в длинной белой рубашке. Это младенец, и я даже знаю, что он – мальчик. Но  именно в этом крошечном мальчике – опасность для меня. Вот мы преодолеваем коридор, выбегаем на площадку между двумя этажами. Это вестибюль, а  между двумя этажами красуется чей-то мраморный бюст, словно наблюдая за нами. К нему ведет парадная лестница с широкими ступеньками. Я делаю рывок, чтобы одолеть ступеньку, и чувствую спиной, как спотыкается догоняющий мальчик, запутавшись в собственной рубашке. Он падает с криком, а я – просто влетаю  к подножию бюста.
              – Он меня не догнал.
              Я не кричу, а шепчу, и открываю глаза. В дверях напротив моей кровати какие-то врачи и мама. Это чародей, доктор Голомб.    
              Все бросаются ко мне с улыбками.
              – Он меня не догнал.
              –   Ну, с возращением тебя, детка! Живучая ты у нас! – говорит старенький доктор. – Так кто тебя не догнал?
              – Маленький мальчик гнался за мною и упал.
              – Ей сон приснился, – поясняет  мама.
              – Значит – она пришла в себя и уснула.  Замечательно! Это был кризис.
               Мама заплакала.
              – До-октор! – раздался вдруг вопль у моего изголовья.
              Это кричала мама младенца. Врачи тут же переместились к ней. Ребенок был мертв. Он умер несколько минут назад, его уснувшая мать даже не заметила этого сразу..                - Это был вещий сон, – позднее сказала мне мама, верящая в такие чудеса. – Если бы он догнал тебя… сама понимаешь…
             Через два дня меня перевели на второй этаж, в обычную палату, где лежали с ревматизмом другие дети.
              Везли меня на каталке по тому же длинному приснившемуся коридору, который я до сих пор никак не могла видеть!
             И бюст Мечникова я видела впервые во сне, а теперь – вот он! И по этой лестнице я бежала, а сейчас меня везут осторожно на каталке. Ну как это понять?!
             До сих пор это для меня тайна. Мистика какая-то…
             В  нашей палате шесть человек. Я тут самая  старшая. Рядом со мной девочка – Света Тагунова,   моложе меня года на два. Остальные четверо – совсем малыши, мальчики. У всех ревматизм в активной форме. Все мы – лежачие. Нас кормят, купают в ванне.   К нам ежедневно приходят мамы и подолгу сидят возле коек. Наводят порядок в тумбочках, общаются друг с другом.  Всех объединяет общая беда.
Ведь почти все дети, перенесшие ревматизм, приобретают заодно и порок сердца.
              У всех, кроме меня, – классическая форма ревматизма. Но только у меня ноги и руки похожи на бревна и страшно болят. Мне дают аспирин, как и всем остальным, снова переливают кровь – мою же – в меня, дают болеутоляющие таблетки, на обходе подолгу выслушивают сердце…
             Я вижу по выражению лиц – что-то идет не так, как у всех. Возле меня крутятся  другие врачи, не только палатная наша, Голомб водит стайками студентов, и те меня ощупывают и выстукивают. Соображаю, что я не такая, как все. Слышу слово «исключение». Ага, это я какое-то исключение, раз вызываю повышенный интерес.
             Отечность медленно сходила с моих конечностей, и боль в суставах ослабевала. Как же хорошо жить, если у тебя ничего не болит! Вот я уже могу держать ложку… Делаю первые шаги возле кровати. Ночью не мама меня переворачивает с боку на бок, а я сама, пусть со стоном,  сдвигаю с места сначала руки, потом и ноги. Но для такого подвига понадобился не один месяц!
             – Люсенька, вчера была в твоей школе, – однажды сказала мне мама.– Учительница тебя аттестовала за две первые четверти. Я сказала ей спасибо. Надо успеть хотя бы к апрелю вернуться домой. Давай постараемся?
             Я старалась. Не потому, что мечтала о школе – о ней не думалось вообще! Но моя нетерпеливая от природы натура  все-таки  относилась к энергичным. И пассивное созерцание в лежачей позиции  было невыносимым.
             Почти все детишки в нашей палате задыхались,  у них синели губы…Моя соседка, Светочка Тагунова,  славная девочка, уставала даже  после обычного разговора с мамой  и все время  спала или дремала. Ее выписали раньше, чем меня, и я завидовала ей, не зная пока, что еще два года после больницы мы с нею будем дружны. Да только я стану ходить в школу, а она так и останется дома со своим тяжелым пороком сердца и умрет, не дожив до  пятнадцати  лет…
             Когда я уже могла прилично ходить, без палки или костылей, но пока с поддержкой взрослых, меня повезли на каталке в актовый зал, где проходила конференция ревматологов из разных городов. Студенты мединститута тоже сидели в зале.
             Меня и еще двух незнакомых мне девочек усадили на сцене в удобные кресла. Нам предстояло услышать небольшое вступление к лекции и демонстрации «успехов советской медицины». Тогда я и поняла, каким ценным экземпляром являюсь! Оказывается, я потому исключение из правил, что…
             Дальше следовало красочное описание моего бессознательного состояния в течение нескольких суток,  высочайшей температуры тела, глобальной отечности всех суставов, неясной этиологии инфекции, приведшей к общему сепсису… И результатом лечения явилось…сердце, не задетое ревматизмом! Ни намека на формирование порока! Ребенок (то есть я) уже передвигается самостоятельно и довольно долго держится на ногах, НО… нет даже тахикардии! Никакой усталости! Сердце бьется как у здоровой (почти) девочки!
              – Люсенька, выйди сюда, расскажи, как тебя лечили! Какие уколы тебе делали и куда!
              Я, ободренная всеобщим вниманием, бодро и со знанием дела  отрапортовала,  какие таблетки мне давали и куда делали уколы, скромно заведя руку за спину, чтобы все поняли, что слово «попа» приличная девочка не станет произносить вслух перед такой солидной публикой.
              Почему-то в зале все  смеялись над моими ответами. Палатная врач их дополняла, уточняла. Мне снова и снова задавали вопросы – просили рассказать подробно, как все случилось. На меня смотрели ласково и улыбались.
              Я жутко гордилась своей ролью и посчитала, что доказать какие-то там успехи моих врачей  нужно конкретным поступком.
              И доказала: неожиданно для всех и себя – спрыгнула с высокой сцены. Все ахнули, потому что ноги мои подкосились,   я заорала от боли и на какой-то  миг   отрубилась. Панику вокруг себя я скорее слышала и ощущала, чем видела.
              – Что ты натворила?! – убивалась надо мною  палатная врачиха.– Ты все лечение насмарку пустила. Теперь будешь еще год лежать!
              Да, удовольствие было небольшое – изучать плывущие облака за окном или наблюдать, как другие мамы кормят своих синюшных деток с ложечки, А еще слышать запах  из горшков, на которые малышей высаживали.
              – Какать хочу, – то и дело говорил кто-то из четверых малышей. По очереди.
              Я была самая живая в палате во всех смыслах. Во-первых, рассказывала сказки, на ходу их сочиняя. Память на чужие тексты у меня всегда хромала. Приходилось додумывать свое. Во-вторых, распевала песни, которые мне Ната исправно поставляла, аккуратно переписанными на листочках. До сих пор помню военный репертуар и самое любимое из него: «Соловьи, соловьи, не будите солдат»,  «Над заставами ленинградскими»,  «Смуглянка-молдаванка», «Темная ночь».
               Голос у меня был высокий,  все положенные ноты я брала, так что мои концерты с удовольствием слушали и мамы, и нянечки с медсестрами.
              Проспект Пушкина, на котором находилась клиника, был далеко от нашего дома, но мама ходила ко мне ежедневно – после работы или до нее. Это первый месяц она сидела круглосуточно – взяла отпуск.
              В больницах кормили в годы послевоенной разрухи лучше, чем сейчас, в наш 2011 год. Дети и больные не должны были страдать больше здорового населения. Обед из трех блюд, кусочек мяса или котлетка на второе,  яйцо вареное и 50 граммов сливочного масла к завтраку, молочная манка на ужин  были гарантированы. А мамины гостинцы в виде леденцов, булочки с маком или пирожка с яблоками лишь разнообразили меню.
              Мы со Светой делили поровну передачи из дому, а мамы радовались  нашей дружбе. Нас объединяла еще и страсть к чтению. Все свободное время мы читали лежа на боку.
              Навсегда запомнились нянечки, врачи, медицинские сестрички – не именами или лицами, а отношением. Сколько терпеливой ласки выплескивалось на нас! Не помню ни одного скандала, приступов раздражения по отношению к нам или нашим мамам.
              Конечно, с нами много было возни. Ведь  большое количество аспирина, которым лечили тогда ревматизм, и других лекарств, приводили к разным неприятным «побочным явлениям». Например, почки не выдерживали такой нагрузки.  И то у одного из нас, то у другого начинался приступ почечной колики, а это еще то испытание!
              Свой приступ я помню хорошо. Сильнейшая резкая боль, пока мочишься (это выходил песок) вышибала слезы из глаз. Главное средство успокоения – ванна. Прибегают сестричка с нянечкой, берут тебя на руки, опускают в очень теплую  ванну (она была рядом с палатой) и утешают словами, гладят по голове, сострадая  так искренне, что и ты успокаиваешься.  А потом сменяют по три-четыре раза воду, когда та остывает. И все без единого слова упрека, хотя эта процедура занимала не один час!
             Я помню, как после ванны меня усадили на горшок, словно маленькую, чтобы проверить результат купания. Слили мочу, а под нею на треть горшка – золотистый песок Настоящий, как на пляже!
             – Смотри, красавица, что из тебя вышло, – показывают мне.
             А я только счастливо улыбаюсь.  Боль прошла, можно поспать…
             Как же моим родителям тяжело давались мои болезни! Особенно маме, кочующей из больницы в больницу почти беспрерывно! Может, потому я  до сих пор чувствую связь с нею, давно умершей, словно она рядом?
             Из больницы я вышла худющей длинноногой девочкой тринадцати лет, очень высокой – в сравнении с моими ровесницами.
             Переступила порог нашей квартиры, и мне показалось, что я  уезжала на несколько лет и все забыла… Небольшие узкие комнаты, темноватые из-за цветов на подоконниках, заставленные мебелью (появился диван!), а потому вроде бы тесные ( после большой  пустой палаты), на стенах книжные полки, сработанные мамиными руками (папа был только подручным), под ногами плетенные половики из тряпичных отходов (мамина работа), как было в селе…  Все чужое поначалу, ко всему надо привыкать. Но все равно – уютно, тепло, а я жива и здорова. И не знаю пока, что сказал врач маме, когда меня выписывали:
            – У вас удивительный ребенок.  Такой цепкости и жизненной силы – диву даешься…
            С высоты сегодняшнего дня я понимаю, как далеко шагнула медицина в диагностике, способах лечения всех этих  суставных заболеваний. Например, никто тогда и не слышал о ревматоидном артрите, который мало общего имеет с ревматизмом. И хоть толком до сих пор причину возникновения того и другого знают приблизительно,  основа их – разная. Ревматоидный артрит – заболевание, связанное с поломками в иммунной системе.
            Так что мы страдали разными заболеваниями, а лечили нас одинаково. У меня же был инфекционный полиартрит и ревматоидный одновременно. И следы этот последний оставил на мелких суставах, а не на сердце.
            К сожалению, кардинального лечения современная медицина не знает…

Продолжение http://proza.ru/2011/02/15/1299