Опущенная целина. 2

                гл.1 http://www.proza.ru/2011/02/09/1950

Встретился им на подходе к селу умирающий старый человек. Он лежал у края дороги, словно большое высохшее насекомое, пристально глядел в небо и с тихим свистом открывал рот, не имея сил стонать. Юные сердца ещё не покрылись коростой от неумолимости жизни, но коммунарам нечего было дать страдальцу, кроме мысленного пожелания. Не было даже времени постоять, пока он умрёт. Сильнее других сочувствовал Трофим Вощев. Он хотел уже было облегчить старика, но к их единственному нагану прилагался только один патрон, который мог пригодиться для более необходимого дела.

Люба дала отходящему попить из оловянной фляжки, и комсомольцы пошли дальше. Затемнело уже небо, но по-прежнему не обещало оно ни облачка для сухой земли. Бывают такие годы в истории матушки-России, через четыре года в пятый, когда, словно ради зла, не даёт природа влаги почве, когда даже лопухи желтеют, не вырастая больше ладони, и это был один из них. Но те непостижимые тайны вселенского противостояния ещё не беспокоили молодые умы, занятые осознанием борьбы конкретной – за всеобщее равное счастье людей, и верили они, что знают свой путь, и ощущали только хорошее, справедливое, ждущее в скором конце.

Наконец дошли, заплетая измученные ноги, до нужного Мамлеева. Труднее всех дался переход нескладному, больному грудью Григорию. Он отставал ненадолго, чтобы откашлять из себя на дорогу мокрые сгустки, но потом навёрстывал, подпитываемый жаром молодого яростного сердца.

Поселение встретило чужаков угрюмо-безразличным молчанием. Не брехали собаки, не кричали петухи, не переругивались бабы. Не оправдались надежды коммунаров: хижины и дворы пустовали –  видимо, всё село, подъев последний запас, взяв крепких старух и уцелевших ребятишек, двинуло с началом весны жить с длинной рукой в город, да умирать в леса, на подснежный мох, корни и кору. Остатки младшеньких даже схоронить не умели толком – тонкие белые кости торчали повсюду вдоль зазеленевших отчего-то заборов. Закапывали, похоже, прямо в снег, не имея сил угрызать мёрзлую землю, и лишь привязывали на прочалины огородов для чьей-то памяти ленты да лоскуты.

В другом краю села навстречь бригаде нежданно вышагнул из-за кривой калитки самого убогого домишки оставшийся живой человек в полосатом нательнике. Это оказался председатель сельсовета Макар Железнов – измождённый, весь в сабельных шрамах, бобыль, лютый ненавистник всякой собственности. На алтарь мирового братства он уже отдал жену и шестерых своих ребятишек, и, похоже, вполне изготовился сам. Макар мелко сотрясался длинным, худым телом, словно от холода, и трудно стоял на ногах, но в руке плотно удерживал, блеснувший в закатных лучах, маузер, выцеливая незнакомые лица.

-- Кто такие будете, хлопцы? – медленно выговорил он.

-- А ты-то кто, дядя? – поинтересовался в ответ Трофим.

-- Я-то – предсельсовета Макар Железнов, заклятый враг собственности. Пострадал от шашки Грини Котовского ещё в 13-м году, когда он бежал из Нерчинской каторги… А вы-то кто? Пошто здесь промышляете?

Макар тщательно поисследовал протянутую Вощевым грамоту, изредка вскидывая на прибывших прожигающий голодный взгляд, затем кивнул и замедленным движением маузера поманил посланцев уездного комитета вглубь своего двора. Тот оказался свободен от растительности, как коленка младенца. На дом смотреть не хотелось. Зато амбар позади него удивлял крепкой монолитностью. Повозившись с заржавевшим за зиму амбарным замком, Железнов натужно потянул тяжёлую створку ворот.

-- Вот он, робяты, мамлеевский неприкосновенный зерновой резерв! Вас дожидал.


                гл.3  http://www.proza.ru/2011/02/12/1436