Последний этаж

«Старость страшна не потому, что с наступлением ее прекращаются наши радости, а потому, что  исчезают наши  надежды»
 
      Полина долго искала новую работу, а оказалось, работа была рядом, на соседней улице – там стояло большое пятиэтажное здание, мимо которого Полина часто проходила, даже не обращая внимания на вывеску и на постоянно висевшее объявление о вакансиях. И работы в этом здании было полным полно. Правда, более тяжелой, чем прежняя – ежедневная трехчасовая помощь по уходу за двумя супругами стариками – убрать, приготовить, сходить в аптеку, с этим было справиться несложно. Но старики умерли, сначала она, через месяц и он – не выдержал одиночества.
      Полина к ним так привыкла, что впала в некий стресс – всё-таки три года их видела, изо дня в день, кроме выходных. Хотя она не любила стариков – стариков вообще, не любила дряхлость и немощность, их вредность и упрямство, их запах – ей казалось, тлена и гниения. И до этой пары она поменяла несколько мест, прежде чем «осела» у них на три года. Эти старики были тихими, чистенькими и всегда аккуратно одетыми – за этим следила жена, и совсем не вздорными и не капризными. Платили они ей хорошо, по праздникам добавляли – хорошая пенсия, заработанная долгими годами труда, это им позволяла, да и куда деньги тратить, ни детей ни внуков.
      И, оказавшись без этой привычной работы и без денег, Полина скоро оказалась на мели, и вот тогда ее глаз упал на объявление. Правда, там работать надо было по восемь часов, но куда время девать, дочка в армии, прибывает только на выходные, а больше никого у Полины нет, муж, лет шесть, как умер, работать не хотел, попал в компанию наркоманов – долго ли такие живут, очередная передозировка, и финита. И без него стало лучше и спокойнее жить. Родители остались в прежней стране, она была для них роднее, и перемен они не хотели. Полина очень хотела для себя перемен, но где их взять – лучших?

      Когда Полина в первый раз вошла в «своё» отделение на пятом этаже, она была шокирована представшей глазам картиной.  Коляски в зале, коляски в коридорах, и на колясках фигуры – так она их вначале восприняла – фигуры без лиц в разных позах. У кого свесилась голова вниз, у кого вбок, у кого и вовсе задрана вверх, и бездумные глаза вперились в белый потолок. В комнатах остались лежачие, те или повернуты спиной, или смотрят равнодушно в пространство перед собой.  Надо мыть полы в коридорах, туалетах и  комнатах, таскать стулья для «занятий» в зале, возить «этажерки» со стираной одеждой на лифте из прачечной. А по коридорам, мешая мыть пол, ездят коляски. Старики обоих полов, которые находятся в уме и некоторой силе, сами управляют колясками, но больше тех, которых надо возить – в зал на занятия, в помещение для физиотерапии, или в тот же зал на обед, когда расставят на столах еду.
      Работы много, но Полина быстро приспособилась и шустро сновала по этажу, то протирая пол, отталкивая шваброй мешающую коляску зазевавшегося «пассажира», то помогая расставить на столах тарелки с едой и кружки со сладкими напитками, то привозила неповоротливую «этажерку» с одеждой и раскладывала вещи по шкафам в комнатах – на каждой вещи был жирно написан номер комнаты и имя владельца.  Мытьем стариков, утром и вечером, занимались санитары – дюжие смуглые парни, – и те подчас кряхтели, перетаскивая с кровати на кресло безвольное тяжелое тело.
      Скоро Полина стала различать лица обитателей «Гериартрического центра», или попросту – дома престарелых. Одну старушку персонал почему-то очень любил – маленькая, худенькая, смешливая, видом, как восьмилетняя состарившаяся морщинистая девочка, всегда пытающаяся быть самостоятельной в пересаживаниях с коляски на кровать. Она умела куда-то исчезать – коляской управляла бойко, и тогда всюду слышалось: «Соня! Соня-а-а!», а она вдруг появлялась из-за поворота коридора с улыбкой и махала крошечной ручкой, ловко крутя другой рукой большое колесо. Соня была сострадательницей-самаритянкой, навещала лежачих в комнатах, о чем-то с ними разговаривала, не заботясь о том, понимают её или нет, совала яблоко, которое тут же скатывалось на пол из бессильных пальцев.  Потом это яблоко подбирал санитар, вытирал о полу куртки и хрустел молодыми белыми зубами.
      В 11 часов утра всех колясочников свозили в зал, им давали краски и кисти для рисования на листах бумаги, или дебелая «учительница», в парике и длинной юбке, учила их алфавиту, и кто мог и понимал, повторяли за ней,  громко, или шепотом: «алеф», «бет»… Многие, в связи с болезнью – инсульты, параличи, позабыли буквы, о разумном чтении, как правило, речь уже не шла. Накануне праздников, или просто «по плану», в зале включали веселую музыку, и некоторые в такт кивали головой, или притоптывали по ступеньке коляски ногой, но многие оставались безучастны.
      Но иногда музыка выключалась, и за черную, с тяжелой крышкой, электропианолу, стоящую у стены и обычно зачехленную, «садилась»  Клава. То есть, её коляску подвозили вплотную к инструменту и Клава «давала концерт». Она всегда была в платочке, одна из всех постояльцев хорошо говорила по-русски, и прекрасно играла мелодии русских  песен, начиная от «Катюши» и «Синего платочка» до «Подмосковных вечеров».
Полина с Клавой даже подружилась – язык всегда сближает, и спросила, почему её никто не навещает. Оказалось, что Клава одинока,  есть только племянник, и тот живет в Америке. А по прежней профессии Клава учительница музыки – как и предположила раньше Полина.
      Однажды Клава, во время обеда, когда Полина была рядом и убирала со стола пустые тарелки, спросила:
-   Поля,  и сколько времени ты намерена так жить?
-   Как? - не поняла Полина.
-   А вот так, одна и на такой тяжелой работе? В сорок пять лет, а что дальше?..
-   Да что я могу сделать? - Полина пожала плечами.
-   Можешь, только не пытаешься. - Полина отодвинула тарелку, отпила из кружки и продолжала: - Посмотри вокруг, вот, хотя бы напротив. Видишь мужчину в джинсовой рубашке? Это Меир, он всегда на тебя смотрит. А до того, как ты здесь появилась, он вообще ни на кого и никуда не смотрел. Депрессия у него, тяжелая. Когда он заболел и перестал ходить, жена сразу развелась, засунула сюда и куда-то уехала. Кстати, он по-русски немного говорит, да только не хочет разговаривать ни с кем ни на каком языке.
-   А откуда вы знаете, что по-русски говорит?
-  А он как-то одной русской медсестре «спасыбо» сказал, а вечером «спокойной ночи», - улыбнулась Клава. - Мне кажется, что он не так уж болен, просто заняться им некому, а то подлечить, так он бы встал на ноги и… побежал за тобой, - рассмеялась Клава. - Учти, Меир не бедный, мне сестра-хозяйка рассказывала, фирма большая у него с женой была, жена фирму продала, и половина денег у него в банке, а детей нет.
     Полина уже не слушала, потому что встретилась глазами со взглядом мужчины, о котором говорила Клава. Он смотрел исподлобья, слегка наклонив лысоватую голову, и нехотя отвел глаза в сторону. К нему подошла медсестра, что-то тихо спросила, он кивнул, и она повезла его по коридору. На столе осталась нетронутая тарелка с едой и полная кружка с апельсиновым напитком.
     Кто-то тронул Полину за рукав синего халата. Руфочка. Она пыталась привлечь внимание к себе, трясущейся рукой теребила пояс, которым была привязана к стулу, и умоляюще смотрела на Полину – как смотрела на всех, кто оказывался поблизости. Говорить Руфочка не могла, как и есть самостоятельно – сильно тряслись руки, к ней ежедневно приходила немолодая женщина в черной шляпке – «доброволица» Фира, и кормила её с ложки, потом уходила.  Как-то, в начале своей работы, Полина, сжалившись на умоляющие глаза, отвязала Руфочку, и та пошла, вернее, пыталась пойти, сразу потеряла равновесие и начала падать, Полина еле успела ее удержать. Обычно кто-нибудь из персонала водил ее за руку, и Руфочка,  худенькая, еще не очень старая,  в голубом, в черный горошек, халатике, покачивая темной кудрявой головкой, как ребенок, семенила рядом,  казалось, она едва прикасается тапочками к полу, и вот-вот взлетит.
     Полина погладила Руфочку по голове и отошла помочь двум женщинам из персонала убрать со стола оставшиеся тарелки, хотя это и не входило в её прямые обязанности.  Потом она отвела Руфочку за руку в ее комнату и помогла лечь в кровать. Заметила, что вторая кровать пуста и застелена свежим бельем. Вчера еще там лежала большая седая старуха с кислородной маской на лице. Вчера лежала, а сегодня нет. Так здесь часто бывает… Привезут сегодня-завтра кого-нибудь, здесь места всегда заняты. Полина увидела в коридоре разлитый кем-то сок, и в который раз за день стала мыть пол. 
     К иным старикам приходили родственники, к иным никто. Как-то к одной старушке прибежали две девчонки, в коротких юбочках, с маленьким букетиком, они щебетали у её кровати, а старушка водила по их лицам полуслепыми глазами и пыталась улыбнуться сморщенным ртом. Они убежали, виляя попками, и Тася, вторая уборщица, бросила им вслед: «Вертихвостки! Прискакали! Нужна им эта бабка, как же!». «Лучше так, чем никак», - ответила ей Полина.
     К другой старушке, которую каждое утро вывозили в кресле в зал, «в общество», часто приходила дочь, миловидная женщина, подолгу сидела на стуле возле неё, гладила по коротко стриженной седой голове, и что-то тихо говорила, та открывала широко глаза и всматривалась, но вряд ли узнавала и что-нибудь понимала, хотя иногда принималась громко стонать.
-  Наверно, у мамы что-то болит, может ей лекарство надо дать, - обратилась как-то женщина к проходящей мимо дородной, подкрашенной и причесанной  врачихе.
-  У нас, здоровых, и то что-нибудь болит! - сказала врачиха. И добавила мягче: - Мы всем даем обезболивающее, и вашей маме даем, вы не волнуйтесь. Но у неё такой глубокий паралич, что вряд ли она что-то чувствует. Но мы все равно даем лекарство, каждый день.
      Врачиха удалилась, а старшая медсестра Роза, горская еврейка, всегда повязанная как-то по-особому вокруг головы платком, сказала:
-  Рита, принесите маме ортопедический мячик, маленький такой, в магазинах продается. Она будет держать его, одна рука-то двигается, вот и упражнение будет для неё… 
     На другой день дочь принесла желтый мячик и со словами: «мамуля, я тебе подарочек принесла», вложила в маленькую высохшую руку в коричневых пятнах. Рука крепко сжала мячик, и лицо на краткий момент оживилось. Когда дочь, оглядываясь, ушла, мячик выпал из ослабевших пальцев и покатился по полу. Полина подняла и попыталась снова вложить ей в руку, но мячик опять скатился, и в уголке глаза старой женщины появилась слеза. Полина погладила женщину по голове и отошла.
     Она твердо решила отсюда уйти, как только подыщет другую работу. Но времени искать работу пока не было. Надо  весь день убирать комнаты и коридоры, и молча наблюдать за проходящей здесь жизнью.
     В зале, за отдельным маленьким столом в углу, часто сидели двое. Пара, муж и жена. Он, ходячий, но сильно согнутый, в кипе и с длинной седой бородой, поил из кружки жену в коляске, она отворачивалась и водила вокруг бессмысленными глазами. Жили они в комнате вместе, он трогательно за ней ухаживал, возил «на прогулку в сад» –  на большую террасу на крыше, с пальмами, стульями и скамейками.
     Однажды, придя утром, Полина увидела этого старика, одиноко сидящего на стуле в углу зала, еще больше согбенного и совсем поникшего. Тася сказала, что ночью его жена Сара неожиданно умерла. «Вряд ли он надолго теперь её переживет… Не о ком заботиться теперь», - вздохнула Полина. «Да мне без разницы! Старики тут всё равно не переведутся! - сказала Тася, вытирая разлитую воду на полу. - И льют и льют, и сорят, сорят, не намоешься на них», - со злостью, громко ворчала она, с остервенением двигая шваброй.
     Через неделю Полина уже не увидела согбенного бородатого старичка. Тася сообщила равнодушно, она всегда была в курсе событий:
-  Ушел вслед за своей Сарой, еще позавчера утром, когда ты выходная была. Что случилось, не знаю, говорят, заснул и не проснулся. Да мне без разницы, одним больше, одним меньше. И правильно, чего тут делать одному… Он все время твердил: «Хочу к Сарочке!». Ты Поль, пошла бы, поглядела в девятую, там нового старика положили –  страхолюдный, ужас!
     Полине всё равно надо было убирать все комнаты на своей стороне коридора,  и она скоро добралась до девятой. На одной кровати, слева, сидел Меир и читал книгу, а справа полулежал, опершись на две подушки,  носатый изможденный старик с обмотанной серой чалмой головой, и злыми глазами смотрел на соседа, не обращающего на него внимания. Таким же злым взглядом он посмотрел на открытые ниже халата ноги Полины и скривился, отчего стали видны длинные желтые зубы, а хищный нос опустился к самому рту.  «По виду так араб, - поняла Полина. - Как он здесь очутился?»
     Меир поднял голову от книжки и улыбнулся Полине. В последнее время он стал иногда улыбаться.
-  Полына, когда будет зман (время-ивр.), повезы меня в сад, - попросил он тихим голосом. До сих пор он не обращался к ней с просьбами, только следил взглядом, и если глаза их ненароком встречались, смущенно опускал голову.
     В саду от Меира, объясняющегося на смеси иврита и русского, Полина и узнала про его соседа – тот всю ночь не давал Меиру спать, говорил безумолку. 
     И Меир коротко пересказал Полине всю удивительную эпопею.
     Двоюродная сестра директора центра, еще в молодости вышла замуж за  богатого израильского араба – тот ей проходу не давал – об этом Хусейн рассказывал с гордостью, а у неё года подпирали, но женихов не было. Заставил молодую жену принять ислам, и во всем слушаться мужа, а теперь вот ноги отказали, и он попросился сюда, директор ведь родственник и не откажет, потому что жена, «эта мерзкая сестрица директора»… она с ним вдруг развелась. «Дура! Проститутка! На старости лет бросила мужа, чего ей не хватало, всем обеспечена была, в золоте ходила!» - возмущался Хусейн, ожидая сочувствия от соседа, но не дождался. «Надоело его слушать, - сказал Меир, видно ведь, что врет!»
     Слухи здесь разносятся быстро – санитарки и медсестры разносят, о ком же им еще говорить в рабочее время, как не о подопечных. Тем более что пришла бывшая жена Хусейна, 85-летняя Мирьям – одна санитарка была её родственницей, так все подробности и узнали.
     Два года назад знакомая женщина сказала Мирьям, что, как замужняя мусульманка, после смерти она «встретится в раю» с мужем, и они снова будут вместе. Мирьям всю жизнь терпела побои и оскорбления от мужа и очень испугалась. «Столько лет он меня бил, унижал, издевался, выгонял из дома,  так мне ещё и на том свете его терпеть! Хочу пожить спокойно хотя бы оставшиеся мне годы, уж как дети отговаривали, стыдили, но я развелась! Не хочу больше видеть его ни на том, ни на этом свете!», - передала санитарка ее слова. Мирьям и в комнату к бывшему мужу не зашла, только ходила к директору, что-то с документами утрясти.
     Но Хусейн лишь несколько дней пробыл здесь, родственники забрали, пришли толпой и с бурными речами в коридоре. Мол, негоже в такие преклонные годы в доме престарелых находиться, жена-злодейка кинула, отказалась от мужа, с которым была обязана до смерти быть,  у бедного после ее ухода ноги отнялись, убить её мало, но по обычаям нельзя дать старику пропасть, 93 года ему, недолго осталось, но на всё воля аллаха.
     Долго ли, недолго старику осталось, а Мирьям права, что хочет хотя бы немного пожить без унижений, - думала Полина, застилая кровать уехавшего «постояльца» чистым покрывалом и поглядывая на читающего газету Меира. Газеты она стала ему приносить. Они теперь часто разговаривали, Полина в свободное время вывозила его в сад и там, под пальмами в кадках, они тихо беседовали, потом Полина убегала, и позже приходила за ним, отвезти на обед, или в комнату отдохнуть. Меир изменился, стал пробовать вставать и даже немного ходить с палкой, наверно, благодаря ежедневным занятиям с физио-сестрой, хотя у Клавы было другое мнение.
-  Всё благодаря тебе, Поля, - твердила она, - он влюблен в тебя и хочет скорее поправиться. Подожди, он еще тебе предложение сделает! Да-да, сделает, не смейся, и ты не отказывайся, уж будь так добра! Когда мужчина любит, это главное! Такой мужик положительный, и богатый, пора тебе получше в жизни устроиться…Человек должен двигаться дальше, какие твои годы! 

     Полина с радостью теперь бежала на работу, хотя работы было всегда много, но она выкраивала минутки, чтобы вывезти Меира в сад и там, без строгих глаз старшей медсестры, пообщаться с ним.
     Дочка приехала в пятницу домой и вдруг сказала: «Что-то, мам, у тебя глаза блестят. И с работы явилась накрашенная… Ага, ну да, «только чуть-чуть». А цветы от кого, ничего себе букетище!» - изумилась Лиза. 
     Полина, сильно смущаясь перед дочерью, рассказала про Меира, всё с самого начала, и что он уже ходит с палкой, а не ездит в коляске, и что сегодня он сделал ей предложение, вот, цветы утром подарил, посыльный по его заказу принес…
-  А ты что? Приняла предложение? Ну, что молчишь? А, наверно, ты сказала «я подумаю», как говорят женщины.
-  А ты откуда знаешь, что говорят женщины?   
     Свежее  круглое личико дочери порозовело.
-  Потом как-нибудь… не сейчас… - сказала Лиза и убежала в свою комнату. 
     Надо на днях сесть и написать, наконец, родителям письмо, решила Полина. Или лучше позвонить. Нет, письмо написать, в письме больше расскажешь. А что рассказывать – как она работает в этом доме… вряд ли их порадует такая жизнь дочери. А про Меира рано еще писать…

     Через три дня у Меира был день рожденья – 63 года, и в зале было весело и шумно, Клава играла на электропианоле,  разносили печенье и конфеты, Меир с мягкой признательной улыбкой выслушивал поздравления и следил взглядом за Полиной. После обеда он попросил Полину проводить его в сад. Поднялись туда по трем ступенькам и сели на «свою» скамейку под пальмой.  Меир молчал и только вопросительно смотрел на неё – в этот день она обещала ему дать ответ. Но Полина тоже молчала, она почему-то испугалась, что вот так, сразу, надо ответить,  вот зачем он так волнуется, даже побледнел, и после длинной паузы  сказала, что ответ даст завтра. И ушла, можно сказать, убежала.
     Когда смена Полины закончилась, и она переоделась и уже уходила, заметила, как медсестра Роза вышла из своего поста с флаконом лекарства в руке и побежала по коридору в чью-то комнату… Здесь постоянно кому-нибудь плохо становится, что поделаешь, все старые и больные.
     Дома Полина решила, что завтра даст Меиру ответ, положительный ответ. Он любит её, он говорил ей об этом, а она… Нравится ей Меир, очень нравится, и интересно с ним, и скучает по нему, когда выходной у нее, может, это и есть любовь… а что же еще? Может, не то чувство, что в двадцать лет бывает, так годы идут уже другие, серьезные годы. 
На другой день на Полину свалилось много уборки – оказалось, что Тася накануне уволилась, притом со скандалом – ей старшая медсестра Роза сделала замечание за небрежную работу, и Тася заявила, что «в гробу она видела этот дом и его дохлых проживателей, и можно найти работу получше, хоть завтра!»
Так что все коридоры и комнаты достались Полине. Она заметила, что медсестры и девушки из персонала часто поглядывают на неё и отводят сразу глаза, была бы Тася, она бы все новости доложила. «Наверно, знают, что Меир ответа ждет, тут ведь ничего не скроешь», - улыбнулась Полина и с этой улыбкой вошла убрать в его комнате… и замерла, с мокрой тряпкой в руке. Кровать справа уже с неделю пустовала, но и кровать Меира тоже пуста… Голый матрац, голая  тумбочка. Тишина сразу заложила уши, как ватой. Что? Что такое? В другую комнату перевели? Полина выбежала в коридор… Сразу подошла медсестра Роза, словно специально у дверей стояла. «Ну что делать… Еще вчера Меир вдруг плохо себя почувствовал, а ночью… умер. Я дежурила и зашла к нему… но уже всё… Врач сказал, что инфаркт.
-  А… где же он… - с трудом выговорила Полина.
-  Пока в морге. Родственник обещал приехать и забрать. Туда нельзя! - предупредила Роза. - Помялась и сказала: - Еще одна новость, тоже плохая… здесь хороших новостей не бывает… Клава ночью хотела встать, в туалет или шум услышала, и упала вместе с коляской… Разбилась сильно, в больницу увезли. В общем, ночью у нас такая суматоха была… и Меир, и Клава…
      Зазвенел телефон на посту, на столе, Роза подошла, молча выслушала, что-то тихо сказала, положила трубку и повернулась к Полине.
-  Скончалась Клава… Теперь некому на инструменте играть, некому… - Роза печально вздохнула и вынула из кармана коричневую записную книжку. - Возьми, на тумбочке у него лежала. Меир говорил, что ты ему подарила, всем показывал.
      Уже вечером, дома, Полина открыла записную книжку. Накануне дня рождения она подарила ему, и Меир сказал, что будет записывать в книжку всё хорошее, что с ним… «с нами» – тогда поправился он – случится. На первой странице было  несколько, кое-как написанных на иврите неразборчивых слов, первое слово начиналось с буквы П, дальше было не прочитать, и последнее слово заканчивалось длинной неровной чертой до самого края листочка...
      Ну зачем он так переживал, еще бы день, и получил бы от неё ответ... Плачь не плачь, уже ничего не изменишь.
      Полина уволилась на другой же день. И устроилась помощницей на большой  склад. Там немного освоила компьютер и, когда пришло время открыть свой «закрытый счет» в банке, потратила всю сумму на курсы компьютерных графиков. «Человек должен двигаться дальше, какие твои годы!». 

----------------------
2011г.