Как я его теперь понимаю!

Николая Макарова не стало в начале весны. Опустел большой и добротный деревенский дом, где он обитал полубобылём. Жена Татьяна  с дочерью  жили в губернском городе, еженедельно навещая отставного моряка.
И вот осиротел молодой пёс, появление которого на свет хозяин караулил, решив выбрать для двора самого сильного щенка из первого помёта их городской собаки.
Остался без хозяина большой, в десять соток, огород. Этот приусадебный участок кормил овощью всю семью и был опытной площадкой любознательному и работящему хозяину.
Больше тридцати лет провёл Макаров в морях и океанах, хорошо знал секреты рыболовного промысла и чтил законы морского братства, побывал на всех материках. Десятки раз пересекал экватор.
Но, как большинство “морских волков”, к своему “золотому” юбилею почувствовал неодолимую тягу к  земле.
Татьяна,  городская интеллигентка, любительница светских сборищ всякого рода, на удивление мужа, поняла своей урбанистической душой его тягу к новой жизни.
– Сколько можно в морях-то болтаться?! – риторически вопрошала она, когда после очередного его прихода  с моря  толковали они о будущем. – Пора сходить на берег, дорогой.
В мурманских семьях это означало оставить море навсегда.
Но и сама Татьяна интуитивно чувствовала созревающее в ней желание уйти из полусвета заполярного города. Оба всерьёз подумывали о средней полосе России, нажившись в холодной слякоти севера. Слишком жарких южных областей они опасались. Им были известны факты  скорых смертей знакомых северян от резкой перемены климата.
Рождённая под знаком Скорпиона, Татьяна отличалась решительностью и горячим темпераментом. Ничего не откладывала в долгий ящик. Не залежалась и идея с предстоящим переездом.
Следующим же летом, проводив в рейс своего “адмирала”, окунулась она в зелень и жару срединной России. Проезжая по Пензенской  губернии, покрытой смешанными лесами вперемежку с  полями пшеницы, увидела красивую  деревушку. Понравилось ей и название –  Серебрянка. Она раскинулась в  грибных и ягодных лесах по бережкам звенящей чистоструйной и весёлой речки-безымянки. В деревне был пруд, в громадном овальном зеркале которого отражались корабельные сосны и белокрылые берёзы. Чистая, протекающая в глубине пруда безымянка выносила илистую грязь, и вода в нём была всегда прозрачной. На дне били хрустальные холодные ключи.
“Это ли не сказка”, – думала Татьяна, пробыв неделю в Серебрянке и дважды искупавшись в необычном пруду. И  на следующий  же день, не раздумывая, купила первую попавшуюся избу.
Охочая до новых знакомств и разговоров  соседка  успела до отъезда новосёлки в Заполярье сводить её  в пронизанный солнцем березняк сразу за деревенскими огородами. Купленная изба осталась на мультяшно-зелёной деревенской улице ждать своих новых хозяев.
– Подумать только, – хвасталась Татьяна мужу  при встрече, – маслят набрала прямо за чужой изгородью, потом не знала, куда девать их. Грибной рай, а не деревня.
– Посмотрим, посмотрим, – улыбался довольный муж, планируя свою поездку в Серебрянку будущим летом. – Только ты ведь можешь приукрасить. Но рад, что деревня красивая.
.
Деревня не раз являлась ей во сне: то маняще поблёскивал  огромный безрясковый пруд, то снилась дубовая роща, по которой успела прогуляться путешественница. Она ступала тогда на мощные корневища  могучих дубов, которые, думалось Татьяне, держат своими корнями часть земного шара, занимаемую Серебрянкой. В своих снах она оказывалась в тёплом лесном мареве. Земляничные поляны звали её на солнцепёк, а кусты малины дурманили ягодным ароматом.
А однажды приснился ей  чистый и ярко-белый свет берёзового леса и стал сниться еженощно, как наваждение. Её тревожила эта мёртвенно-бледная глубина леса, в нёй было что-то потустороннее, знобящее.
–  Что делать мне, – спросила она свою подругу. – Снится и снится берёзовая роща. И как-то мне нехорошо становится, сразу просыпаюсь. И отделаться от этого сна не могу.
–  Лес во сне – замечательно, к молодости, к здоровью, – отвечала  та. – Но если хочешь избавиться от этого сна, нарисуй его. Психологи советуют.
Так в их северной квартире появилась акварель,  написанная Татьяной, никогда не бравшей в руки кисточку.  Картина, как мечта,  манила Макаровых своей ажурной зеленью и прохладой белого березняка. Но что-то тревожное постоянно исходило оттуда, беспокоило автора.


Всю прелесть обретённой деревеньки отставник понял в первый же свой отпуск. Он твёрдо решил снести старенькую избушку, купленную непрактичной женой, и поставить на её месте дом, какой грезился уставшему мореходу под завывание океанских штормов.
– А стоит ли под старость затевать такую стройку? – усомнилась Татьяна.
– А что – жить в избушке-решете? – запротестовал Николай.
– В избушке романтичнее: печка будет трещать дровами.
– Не дровами, а по швам, – незло съязвил супруг. – Ещё в морях задумал поставить дом, или я не настоящий мужик?
– Ну, будь по-твоему, – согласилась жена. – Будь по - твоему.
Зная характер своего «адмирала», она не противилась его настойчивости, да и дело предстояло стоящее. Сама стала добытчицей стройматериалов, что оказалось нелёгким делом в последние лета «застойного» времени.
Через два года, благодаря длительным северным отпускам, дом был построен. Всю работу по его сооружению сделал сам хозяин, созвав соседскую «помочь» только на установку стропил крутой двухскатной крыши. Позже Николай, посматривая на новое жилище, улыбался в поседевшие усы:
– Сам себе теперь не верю, что один сумел особняк поставить. Была, видать, силища. А теперь руки болят – даже одеваться по утрам тяжело.
– Потому и болят, – отдавала должное строителю Татьяна.
В доме и в самом деле было хорошо, просторно и удобно. Весной и осенью тепло за толстыми стенами, а летом дом одаривал хозяев и гостей  умиротворяющей прохладой.  Чистая вода, студёная и в дни испепеляющего зноя, поступала из артезианского колодца в современный кран-смеситель. Тёплую, для ванны и душа, грела услужливая газовая колонка. Были и «остальные» удобства, оклеенные самой Татьяной в пёстрые остатки домашних обоев.
Зимними вечерами Николай подолгу топил газовый котёл, нагоняя тепло во все комнаты.
Он всегда ждал приезда «своих женщин». Они любили этот дом, как какое-то живое существо, с нетерпением ждали конца недели, когда дочь освобождалась от школьных, а позже – от университетских занятий. И хотя в угоду дочернему образованию супруги продолжали жить розно, быт в деревенском доме постепенно налаживался.
Для женской половины семьи Серебрянка всё больше становилась местом отдыха, куда обычно приглашались и городские друзья-приятели. Николай же посещал город по хозяйским делам: купить необходимые детали к машине, минеральных удобрений для огорода, продукты – на стол себе и в миску взрослеющему псу.
Татьяна помнила те первые вёсны, когда увлечённый новой для него стихией огородничества, супруг высаживал рассаду во всевозможные посудины, даже в распоротые пополам пластиковые канистры из-под машинного масла. Он с любовью взращивал остренькие проклюнувшиеся росточки, любовался отринутыми семенными коробочками, которые, как правило, оказывались на самом верху крохотного ростка. С нетерпение ждал пахотной поры.
Наступало время посадки. Бывший моряк день-деньской сновал между огородом и домом, где на подоконниках огромных окон нежилась рассада. Осторожно пересаживал в почву ростки, неизвестно откуда взявшиеся, как ему иногда казалось.
И хотя начинающему огороднику не очень        повезло с землёй – многовато в ней было песка –  в своём упорстве познать секреты сельского огорода Макаров не очень-то огорчался этим фактом. Доставал перегной в компостной куче доброжелательных соседей справа, покупал телегами в подсобном хозяйстве лесхоза.
Теперь любимым занятием его стало показывать гостям прижившиеся всходы:
– Вот посмотрите, неделя, как высадил, а уже пятый листок пошёл.
– А сколько всего должно быть? – убивала его глупым вопросом супруга.
– Это знает один Бог, – уточнял Николай, – а моё дело посадить,  поливать да подкармливать.
И вскидывал голубые глаза:
– И на вашу помощь надеюсь, девушки.
На письменном столе бывшего моряка  появилось множество сельскохозяйственных журналов, газетных вырезок, написанных от руки советов. Возникла и толстая тетрадь. Позже Татьяна с интересом перечитает не раз все её страницы:
« 20 апреля высадил чеснок  в первичные грядки за новым забором».
«24 апреля посадил сто зёрен пророщенной фасоли, советуют поливать обильно. Две грядки у межи».
«29 апреля посеял морковь трёх сортов: Брянскую, Среднерусскую и Звёздочку. Грядки за баней по порядку записи»
«2 мая посеял горох, четвертая и пятая грядки на  старой половине».
Татьяна окончательно убедилась: увлечение мужа огородничеством  стало серьёзным.
В книжном магазине  попалась ей на глаза добротно изданная книга «Русский хутор». Даже пролистав издание поверхностно, она поняла, что эта книга – истинная находка для «адмирала» Макарова, воевавшего теперь с огородными вредителями.
Но она и не помышляла, что в такой степени осчастливит своего огородника.
В будничной суете сглаживалась эмоциональная сторона их отношений, но «Русский хутор» встряхнул Николая.
Когда «его женщины» через неделю после дарения снова приехали, Николай схватил жену, ловко, по-молодому, посадил на сгиб правой руки, приговаривая:
– Ты не представляешь, что за книгу мне преподнесла! Не представляешь!
– Ой, не урони меня, отпусти, – притворно отнекивалась от нечастой ласки жена. – Немного представляю, иначе не купила бы, – елозила  Татьяна в мужниных руках, стараясь ногами нащупать пол.
Потом, отдышавшись, он заговорил:
– Ведь вот что здорово: не только что и как выращивать, но и как сохранить урожай, как и что приготовить из этого, как сберечь семена. Ей Богу, ты молодец!
Как-то само собой так сложилось, что огород стал полностью заботой Николая. Татьяне было тяжело таскать от грядки к грядке длинный шлаг с водой, а не совсем ещё взрослая дочь не понимала отцовского увлечения, только изредка и неохотно берясь полоть грядки. По-настоящему ей была интересна только поспевающая клубника.
Обе любили тихие летние закаты и, находясь долгими вечерами в огороде, созерцали красоту тёплого предвечернего неба с прочерками ласточек, стригущих воздушные струи. Их собаки, городская и деревенская, неизменно находились рядом с хозяйками и удивляли их внимательным созерцанием окружающей природы. Это были незабываемые часы.
Заканчивая неделю в городе, Татьяна и Даша весело забрасывали в огромный зев автомобильного багажника корзины, пакеты, мешки и ехали в Серебрянку. Ехали, чтобы загрузить эту тару ягодами, овощами и фруктами, и, вернувшись обратно, поставить всё в холодильник и с наслаждением поедать.
 
Татьяна любила автомобильную езду, никогда не уставала от руля, и вояж повторялся на следующей неделе. Она искренне и беспечно угощала городских «бездачных» подруг, нимало не считаясь с вложенным в урожай мужниным трудом.
– Да куда вы деваете всё? – не выдерживал Николай. – Неужели съедаете всё за неделю?!
– И съедаем, и заготовки делаем. И потом – я ведь не одна,– бросала на стол свой «козырь» Татьяна.
Николай всё чаще протестовал против «родственных набегов» и туго набитого багажника:               
–Надо же совесть иметь и тут оставлять что-нибудь.
В такие минуты жена называла Макарова скупердяем, искренне сердилась на него, обвиняла, что становится он с годами жадным. А муж просто-напросто старел и больше уставал, чем прежде, от тяжёлой работы.
Трудности огородной эпопеи сполна познала сама Татьяна позже, после ухода мужа из жизни.
Мысль продать усадьбу она отринула сразу. Подруга её удивилась столь смелому решению:
– Да ты не справишься с домом и  огородом. Дом надо обслужить, а в огороде ухетать каждую грядку, – вставила она своё любимое народное словцо.
– Нет, дом продать не могу: его Николай поставил для дочери. Я в один миг всё пущу по ветру с моим отношением к деньгам, в миг профукаю.
– Хочешь надорваться? А твоё сердце? Как ты представляешь себя на этом «ипподроме» да в жару?
– Ну, как-нибудь потихоньку. Ведь не обязательно весь огород засаживать, – скорее успокаивала себя, а не убеждала подругу вдова. И, желая что-то себе же доказать, купила на местном рынке капустную рассаду, посадила её в неудобренную почву и начала ежевечерне поливать.
Какое-то время она радовалась поднявшейся рассаде, хвалила её самыми ласковыми словами, прочитав когда-то психологическую ересь, что растения понимают уж если не слова, то интонацию обязательно. Но постепенно начала с огорчением замечать, как  всё выше и выше тянутся в небо молодые побеги капусты. Подросшие листья зачем - то  отстранялись от непомерно длинных кочерыжек, постепенно откинулись совсем и стали походить на восточные опахала, которые мерно покачивались всей своей плоскостью на ветерке. Вскоре после этого, побыв в городе дня три и вернувшись к своему огороду, она была поражена видом капустной листвы, не желающей закручиваться в кочан. Многоярусные татьянины растения вовсе не походили на соседскую капусту. А вскоре  все листья-опахала превратились в ажурное зеленоватое кружево.
– Андрей, – обратилась она к соседу, который день-деньской пропадал в своем огороде, – посмотри, что происходит с моей капустой. Какая-то странная она, а может быть, сорт такой.
– Да, – сокрушённо покачал головой друг Николая. – Сорт твоей капусты мне не определить. А ты навоз-то бросала, листья опрыскивала от капустницы?
– Ты же знаешь – у меня нет навоза. А про капустницу я ничего не слышала.
– Эх ты, агрономша, – только и махнул рукой сосед.
В один из последних сентябрьских дней, когда огород чуть подёрнулся лёгким перламутром раннего инея, срезала Татьяна с капустной грядки странные растения. Очень мало они напоминали те тугие и скрипучие, белые и тяжёлые николаевы кочаны, которые могли пролежать в подполье вплоть до нового урожая, как только что срезанные.
То, что выросло у Татьяны,  напоминало огромные зеленоватые еще не распустившиеся тюльпаны на полуметровых кривоватых чешуйчатых стеблях. Боясь, что соседи увидят этих уродцев, она споро занесла их в большой корзине домой, спустила в подполье, закутав каждый в отдельную газету. Так поступал со своей капустой  муж. Но это не помогло горе-огороднице: изначально ослабленные «сидением» в неунавоженной земле, не опрысканные от вредителей, кочанчики истлели уже к концу декабря. То, что обнаружила она в газетных свёртках, напомнило ей погибших медуз, которых иногда выбрасывало море на черноморские пляжи её молодости.
Совсем не выросла морковь, пучками всходившая до середины июня. Её слабые ростки требовали прореживания и подсадки, что вроде бы и делала Татьяна. «Наверное, рука у меня не такая лёгкая, как у Коли, – думала она, стирая пот с лица. – Да ещё лето стоит, как в Кара-Кумах, – пыталась она оправдаться сама перед собой.
Как-то  решила Татьяна передохнуть. Села на меже и стала смотреть в предвечернее небо. В этом  спокойствии ей пришла мысль: ведь души умерших уходят на небеса и, может быть, глядят  оттуда на землю. И сама не заметила, как тёплые слёзы омыли её запыленные редеющие ресницы, скатились по щекам, и она ощутила солоноватый вкус своих воспоминаний о муже.
– Мне очень плохо без тебя, – услышала она собственный голос.
– Ты крепись, мамочка, – не затерялся в её памяти баритон «адмирала».
Она запоздало думала: «Неужели, чтобы понять человека со всеми его достоинствами и недостатками, надо потерять его?»
И всё чаще осознавала  свою неправоту во многих бытовых ситуациях.
Чего только стоили их еженедельные пререкания по поводу слива. Женщины любили мыть посуду по-городскому, большим количеством горячей непрерывно струящейся из крана воды.
– Вы помните, чем заканчивается наша канализация, дорогие мои, – не выдерживал бесконечного журчания Николай. – Самодельным колодцем, а он не бездонный.
– Господи, у тебя всё – не тронь, – кипятилась в таких случаях  жена.
– Я прошу только экономнее плескаться.
–  Пап, грязной посудой что ли пользоваться! – встревала и дочь.
И только много позже поняла Татьяна, как быстро наполняется созданный из колёсных скатов резервуар, каким отвратительным грязным пятном просачивается на поверхность сквозь деревянную крышку его содержимое, «оскорбляя» обоняние и хозяев, и соседей. Уже несколько раз за эти годы приходилось Николаю хлопотать в ЖКХ об ассенизаторской машине, немало платя за услугу.
Но ситуация с канализационным колодцем, доставшаяся на долю овдовевшей женщины, походила на трагифарс.
Сосед слева, сухопарый мордвин, с первого знакомства невзлюбил её. Алкоголик в прошлом, с большим трудом вылезший из этой трясины, он был мелким и гаденьким мезантропом.  Не любил никого, даже собственного сына. Бытовой вор, он тащил в свой двор всё, что плохо лежало у соседей. После смерти Макарова Яшка тут же заявил, что люк канализационного колодца расположен на его территории и поэтому Татьяна должна срочно перенести сооружение в другое место. Вдова поняла, что Яшка ещё и порядочный трус: при муже молчал, а затевать войну с женщиной считает геройством.
Известие это отправило её в нокаут: она не представляла, как и что для такой «операции» надо предпринять. Но всё же начала с ЖКХ, всё с той же ассенизаторской машины, которая, на удивление заказчицы, быстро пришла, явившись перед обрадованной хозяйкой этаким мятым рыдваном, марку которого не смог бы определить даже историк автомобилестроения. И такой же смятый годами безликий старик ловко сделал своё дурно пахнущее дело, тут же достал какой-то сухарь из кармана, беззубо покатал во рту, после чего закурил, умиротворённо присев на  скамейку возле калитки. Довольная скорой работой, женщина спросила у него, не знает ли он мужиков, которые перенесут, а точнее говоря, заново на другом месте выкопают  колодец. Старик пообещал «прознать это дело» и «сообчить завтре же».
Его деловитость  хозяйка оценила на следующее утро, когда услышала за окном гудение мужских голосов. Она выбежала на полянку перед своим палисадником, поздоровалась.
– Кто у вас главный-то? – спросила она, уже обратив внимание на высокого сутуловатого мужика, который по-хозяйски вымерял шагами расстояние от старого люка в неизвестность.
–  Куда хотите тянуть траншею? – сиротливо повис в воздухе её вопрос.
– Да протянем куда-нибудь, – не глядя на неё проговорил сутулый, насторожив её своей привычкой не смотреть на собеседника при разговоре.
– А когда приступите, ребята?
– Как время будет, – «определил» старший, – вы не одна у нас такая.
– Это мне понятно, но сосед торопит, – успела сказать страдалица вслед уходящим.
Для неё началось томительное  ожидание, когда она боялась пропустить приход сантехников и хотя бы  на пять минут покинуть свой двор, чтобы сбегать в магазин.
Через три-четыре дня начались дожди, проливные, пузырчатые. Было ясно, что работники в такую погоду не заявятся, и  она съездила в город навестить дочь. Постепенно обильные ливни  сходили на редкие пересевки, а через некоторое время и совсем прекратились.
В один из дней с утра пораньше, пока не разбрелись после планёрки работники жилконторы,  прибежала горемыка в ЖКХ. Во дворе, заставленном ржавеющим автоскарбом, увидела она всю бригаду, что-то живо обсуждавшую.
– Здравствуйте, как я рада, что застала вас, – выпалила от радости она.
– А мы и не терялись, – ответил старший. Его фамилию ещё раньше узнала Татьяна в беседе с соседкой – Праслов.
– А когда вас ждать-то? Время идёт – меня торопят.
– Вы плохо представляете, сколько у нас работы, – ответил один из работяг, прилаживаясь к тону своего начальника.
– На днях зайдём, – закончил аудиенцию Праслов.
      Она,  наивно полагая, что так оно и будет, побрела  обратно.
Солнце уже поднялось довольно высоко и, как бывает после  затяжных дождей, жарило немилосердно. Татьяна обессиленно плыла в этой влажной духоте, стараясь прикрыть голову собственной ладонью. Позже она так и не могла припомнить, как в тот  день дошла до своей калитки.
Её визиты в жилконтору повторялись ещё несколько раз. А однажды, когда, сдерживая слёзы, спускалась она ставшей уже привычной тропинкой после столь же безрезультатного визита к сантехникам, встретилась ей знакомая женщина из поссовета.
         – Зря вы с ними связались, – сказала она. –  Уж на что Татьяна Николаевна, секретарь поссовета и депутат, ходила за ними, ходила, а потом плюнула на этот шалман. В газете нашла объявление, пригласила из Пензы работничков. Так ведь любо-дорого и без нервов всё за день сделали.
         Растерянной и уставшей от неопределённости Татьяне  неожиданно помогли её друзья. Они привезли на своей новенькой «ГАЗели» с десяток беушных  шин, легко скатили их из просторного кузова.  И те, высоко подпрыгивая по двору, отыскали себе место, улегшись  на траве до поры до времени, как  чёрные крупные собаки. В хозяйстве Татьяны отыскались две штыковые лопаты, которыми и вооружились мужчины. Содрав первый слой зелёного дёрна, они легко прошли влажноватый суглинок. Но дальше дело стало тормозиться. Песчаный слой начал осыпаться: то тёк тонкими струйками, то отваливался под ноги копателей большими рассыпающимися глыбами. Совсем стало трудно копать, когда дошли до водоносного слоя. Оставалось-то вынуть грунта до нужной глубины штыка  на три,  но песчаная каша  засасывала ноги, всё активнее обрушивались стенки колодца. Жижу пытались вычерпать вёдрами, но вода опережала усилия мужчин. Решили сбросить одну из шин на дно ямы, чтобы было на чём стоять. Но через несколько минут и её не стало видно. Промучились до позднего вечера. Наконец, все шины были уложены в яму.
      – Утром посмотрим: если колодец не заплывёт тиной, значит сток есть, будет работать,– сказал один из добровольных помощников.
      Всё это время Татьяна испытывала страдание оттого, что посторонние люди тратят усилия на её усадьбу. Она и не помышляла, что такая работа станет необходимо нужной и проделывалась уже раньше  Николаем.
     Теперь в её жизни стало гораздо больше безрадостных дней, когда  приходилось решать совсем не женские вопросы. И ожидание тревожных ситуаций стало постоянным фоном её обитания.
        Не забыть ей, как однажды ночью снился  сон, что она, отчего-то радостная и счастливая, сидит на берегу лесного ручья и слушает весёлое плескание  светлой воды. Постепенно вода в ручье стала убывать, но её журчание,  какое-то тревожное и очень близкое, продолжалось и становилось всё слышнее. Мелкие холодные мурашки покрыли в миг тело женщины, и она поняла, что этот водяной шум – в её доме, где-то совсем рядом.
        Она вскочила с постели и, босая, кинулась искать источник тревоги и страха. Все краны в доме были закручены, а шум водяных струй  нарастал. И,  только забежав на кухню, ступнями босых ног ощутила, как бьёт сильная струя где-то под полом.
         Татьяна и не догадывалась, что  метрах в десяти от их калитки существует круглый, обложенный кирпичом колодец, в котором находится распределительный кран для подачи воды. Этот колодец, оказывается, был  спрятан под поленницей дров, чтобы не попали в него телята или козы. Его   показал ей сосед, разбуженный ею в первом часу ночи.
        – Андрей, помоги, заливает дом, – залепетала она, краснея от неловкости, когда он открыл ей калитку.

       –  Надо перекрывать кран до утра, – покорный своей судьбе соседа, ответил тот, возвращаясь  уже с электропереноской. –  А утречком  кого-нибудь из ЖКХ зови.
        Он с трудом втиснул своё грузное тело в прохладную округлость сырого колодца, с трудом повернул там вентель, успевший за эти годы заржаветь. Ей запомнилась из этой полночи картинка ночного неба над неестественно светлой от лампочки зелёной поляной, какая-то первозданная тишина на их улице.  Татьяна, боясь проспать рассвет и сжавшись в комочек, в полусне жалела себя.
       Так судьба ещё раз столкнула её с бригадой тех же сантехников, но на этот раз они пришли по приказу начальника, который, видимо, осознал, что этой  бедолаге, прибежавшей чуть свет,  надо помочь. 
       Постепенно в душе женщины формировалась потребность рассказывать ушедшему  свои  печали. Её тянуло быть рядом с ним, возле его могилы. Благо кладбище располагалось рядом с деревней на затенённом сосновом косогоре.
Приходя туда, она подолгу всматривалась в фотографию мужа, который,  казалось, чуть иронически, но сочувственно и виновато улыбался ей.  Она вполголоса  излагала ему свои последние горести,  не чувствуя сбегающих по лицу слёз. Однажды  Татьяна поправляла оседающую могилу случайно оставленной на соседнем холмике  лопатой, отряхнула ладони привычным жестом от песка, оглянулась в поисках воды.
В этот момент полоснула её по глазам слепящая белизна. Она повернула голову влево: за кладбищенской оградой  тянулась стена холодното-светлого березняка с её мурманской акварели. Тот же строй молодых светящихся корой деревьев, та же  холодная глубина леса, та же дрожащая на фоне  бересты свежая зелень листьев. Её удивило, что раньше она не замечала этой рощицы.
За многочисленными домашними делами пробежало лето, оставив по себе впечатление долгой и изнуряющей работы и нескончаемых тревог. 
В октябре начались затяжные дожди. А в доме появлялись всё  новые и новые проблемы, решать которые Татьяна была уже не в состоянии.  Омрачённое осенним  одиночеством татьянино сердце не выдержало. Она зашла к  соседям. Дома был один Андрей.
      – Ты можешь мне помочь в серьёзном деле?
Тот насторожился, хотя уже попривык  к похожим  ситуациям.
      – Уезжаю  в Пензу. Больше не могу. Не хватает сил.
Андрей рассмеялся:
      – Как же мы-то всю жизнь здесь толчёмся? Ну, дело твоё, поезжай.  А от меня что требуется?
      – Посмотри за газом. Держи котёл на запальнике, чтобы батареи  в доме не разморозились. Да разок-другой в день давай собаке поесть. Я отблагодарю тебя.
      – Да ладно, – привычно отмахнулся сосед, зная, что за Татьяной не пропадёт.
      – По воскресеньям буду наведоваться, провизию доставлять да варить  собакам похлёбку на неделю.
      – Ладно, – отпустил её добряк.
Татьяна потрепала на прощание густую, отливающую чернотой гриву своего любимого пса, заперла дом, навесила замок-обманку на калитку, ключи занесла соседу.
     На дворе моросило подстать её настроению. Она мерила быстрыми шагами притихшую осеннюю  улицу, и уход её походили на бегство. Через четверть часа вошла в обшарпанное зданьице сельской автостанции, где толпились пассажиры. Как будто чего-то стыдясь, не поднимая глаз, быстро купила билет и вышла на улицу.
«Хоть бы никто не подошёл с разговорами», – тревожно подумала она, вглядываясь в распад улицы, ведущей к пруду.
Трудяга-«ПАЗик» летел по шоссе, разбрызгивая лужи с  разбитой дороги. Татьяна, не отрываясь, смотрела в окно на убегающие полосы облетевшего рябого леса и думала свою невесёлую думу.
«Да, с деревенскими делами я не справилась, не сумела. И нечего мучить огород и дом сиротить. Придётся продать». Припомнились ей горячие деньки, когда уставший, но счастливый муж, наработавшись на строительстве дома, аппетитно обедал, в очередной раз благодарил жену за вкусную еду и неизменно объявлял:
      – Мамочка, у меня адмиральский час, прошу не беспокоить.
Она с грустью теперь осознавала, то это были лучшие дни их деревенской жизни. Муж  сумел найти себя в новых обстоятельствах, обустроил усадьбу и содержал её. И   запоздалым озарением   кольнула мысль: «Дура я была, когда думала, что Николай становится скрягой. Ведь и в голову не приходило, что ему тяжело содержать усадьбу».
 Она   смотрела на осиротевший безлистый лес, мрачноватую пустую дорогу, которая вдруг задрожала, затуманилась и начала двоиться в её глазах. С запоздалым раскаянием подумала: «Как я его теперь понимаю!»
   
                Март 2008