Литовская сага

Литва, расположенная от Москвы в нескольких часах езды на поезде, многие доперестроечные годы заменяла  советским туристам  Запад. Настоящий же был не всегда доступен из-за идеологических препон, чинимых властями.
Эта прибалтийская республика пленила Яинад особым обликом старинных городов, уютом зеленеющих хуторов, чистыми «упорядоченными» пейзажами, тягой литовцев к своему, национальному, костюму, в котором явно усматривалось их бунтующее настроение не быть похожими на всех «советских». С каждой поездкой всё больше запоминалась неповторимая архитектура, нестандартная, «небюстовая» скульптура, множество художественных салонов, неохватный архипелаг кафе и ресторанов.
Ниточка к познанию этой маленькой прибалтийской страны потянулась от беседы, которая завязалась на лётном поле Внуково в салоне Ту-154. В соседнее с Яинад кресло опустилась женщина, чуть старше её, довольно элегантно одетая, с проглядывающей во взгляде хорошей простотой.
Очень скоро они разговорились не только об удушающей московской жаре, но обе с удивлением узнали, что летят в Ашхабад на один и тот же туристический маршрут «Советские республики Средней Азии».
Им предстояло быть вместе две недели. Но, как оказалось позже, им предстояло ещё стать добрыми друзьями на десятки лет, сохранить дружеские отношения, встречаясь то в Вильнюсе, то в Мурманске, то в Пензе, то на Кавказских Минеральных Водах и даже в ГДР.
Предстоящая поездка в июльском пекле стала ещё и испытанием на физическую прочность. Галина, опытный врач,  помогала Яинад освоиться в столь резком перепаде температур от плюс двух градусов мурманской «жары» до сорока двух и выше в Ашхабаде.
После одной из экскурсий в Самарканде, когда в кинокамере Яинад расплавилась перфорация киноплёнки, Галина, увидев это, сказала:
– Сегодня я устрою тебе прохладную постель, вот увидишь.
–  Спасибо, но где и как, – выдохнула мурманчанка.
– Потерпи до «Саёхата», – улыбнулась, подбадривая, доктор.
Название гостиницы переводилось с узбекского как «турист». Но, видимо, слишком изначальный смысл этого слова был заложен в логотип грязного отельчика: турист, думали создатели архитектурного «шедевра», это ведь полудикарь, который в костровой золе печёт картошку и поедает её вместе с сизоватой от пепла кожурой, испачкав пол-лица и не нуждаясь при этом в элементарном душе. В гостинице не было ни душа, ни ванны, ни туалета. Только жалкие кривобокие, наскоро сложенные «скворечники» стояли  в дальнем углу двора.
Галина сдержала слово.
– Живём мы с тобой, Яинад, на первом этаже: не зальём никого. Ложись-ка, подруга, в постель, оставь матрац на месте – пусть и он поблаженствует.
Галина взяла трёхлитровую банку, случившуюся тут после бесполезного распития сока в поисках прохлады. Сок оказался тёплым, той же комнатной температуры.
Она наструила  из единственного крана воды, приказала приятельнице остаться «в чём мать родила» и вылила на неё всю воду. Потом ещё и ещё. Вода в кране становилась с каждой следующей банкой всё холодней, и Яинад поняла, что на этот раз она спасена.  Доктору тоже было приятно шлёпать босыми ногами по лужам на щербатом облезлом полу. И на следующий день она заметила на экскурсии побелевшие глаза Яинад, бессмысленную улыбку и поняла: надо ждать обморока. Быстро выдернула свою спутницу из толпы туристов и увела к администратору музея, где был кондиционер. Галине пришла в голову отличная мысль:
– Поговорим со смотрителем или  сторожем, может, они рано утром уже здесь бывают. Поснимаем, побеседуем по холодку. Они, как правило, знают не меньше экскурсоводов да ещё баек добавят. А на солнце – беда.
Предложение Галины полностью себя оправдало: женщины перестали ходить на экскурсии в часы зноя, стали выбирать для знакомства с достопримечательностями предрассветный час или поздний вечер.
Так неожиданно для себя Яинад стала опекаемой: умная, деликатная и смешливая Галина помогла пережить этот испепеляющий тур. Поездка по Средней Азии запомнилась им многим: и уникальными, равными ещё одному чуду света древними памятниками Хивы, Самарканда, Кагана, Бухары, и жирными червями в обеденном компоте.
Женщины расстались близкими подругами, ощущая душевную тягу друг к другу. У них был ко многому одинаково живой интерес, но вместе с тем они понимали, что  настолько разные, что могут хорошо дополнять одна другую. Подруги могли часами говорить об искусстве, особенно о поэзии и живописи, о ранее посещённых странах, о прочитанных книгах, наконец, о мужчинах. Именно Галина вовлекла мурманчанку в шофёрские игры, привила охоту покупать оригиналы картин, путешествовать.

Как и договорились, Новый 1974 год Яинад встречала в Вильнюсе. Галина подошла к вагону московского поезда морозным утром. В руках её алела пунцовая роза, такая трогательная и беззащитная и очень дорогая для северянки. Женщины обнялись, обдав друг друга ароматом своих духов, беспричинно, просто от радости встречи, засмеялись.
– Ты помнишь, Яинад, мы с тобой сидели на пляже какого-то азиатского водоёма, – заговорила Галина, вглядываясь в стекло своей «Лады» и осторожно руля по заснеженной привокзальной площади. – Я рассказывала тебе, как я люблю спину одного мужчины. Ты помнишь?
– Да, припоминаю, но почему только спину? 
– Я это к тому говорю, что теперь он весь мой. Не удивляйся, он остался дома готовить тебе потрясающий завтрак, – и она загадочно улыбнулась.
– В таком случае я приглашаю тебя на этот завтрак, – съёрничала Яинад.
Обе засмеялись и ощутили, что теплота их отношений осталась прежней.
Они медленно проехались перед величественным и, казалось, воздушным собором Петра и Павла, фотографию-открытку которого Яинад получила от своей новой знакомой ещё в Ташкенте в качестве залога, что нельзя не приехать в город, где стоит такое архитектурное чудо. Галина, искусно управляя автомобилем, чуть покружила по центру столицы, словно опытный экскурсовод, двумя-тремя предложениями рекомендуя тот или иной памятник, будто знакомила гостью с друзьями.
Яинад поразила брусчатка в центре города: она придавала бывшему Вильно, тесно связанному в истории с императорской Россией, добротный и весомый вид. За эту краткую поездку приезжая поняла, что Вильнюс –  европейский город.
Выехали на улицу Антокальне и скоро свернули в тихий городской дворик. Здесь был «ладкин» прикол: обливаемая бесконечными прибалтийскими дождями, покрываемая корочкой льда в зимнее ненастье, «Ладка» жила под окном своей хозяйки, как самый верный пёс. Со временем была в машину поставлена сигнализация, и теперь  машина могла по-своему, по-автомобильному, полаять, предупредить свою госпожу об опасности. Они любили друг друга, каждая служила своей напарнице, не жалея сил и времени. Во дворе Яинад увидела одноэтажный особнячок из красного камня, небольшой по размерам, замечательный своей архитектурой. Три стрельчатых окна, узковатых и высоких, казалось, вздымают его стены ввысь. Небольшой кокетливый мезонин придаёт дому лёгкость и неповторимость.
–  Это твой собственный?! – ахнула гостья.
        – Долгая история, но считаю моим собственным. Хотя, если коротко, то это бывший дом одной богатой литовской семьи. Хозяева, говорят,  бежали в сороковом на Запад, когда в Прибалтику пришли Советы. Дом получил Николай Николаевич, мой бывший муж.
    Она открыла массивную дверь тяжёлым витым  ключом,  приглашая гостью заходить первой.   
Обладатель любимой спины оказался крепышом среднего роста, плотным, начинающим тучнеть молодым человеком лет тридцати. Позже Галина поведала историю их знакомства. Он был шофёром на маленьком «Москвичонке», возил доктора Копосову по вызовам. Зная интеллигентность Галины Витальевны, Алик поначалу робел, садясь за руль, стеснительно улыбался, желая угодить своей «госпоже». Но заинтересованная  внимательность доктора постепенно осмелила  водителя. Услуга за услугой – и он стал необходимым человеком не только на работе, но и в доме доктора Копосовой.  Сближение шло очень быстро. Галина влюбилась в литовца с безоглядностью девушки-подростка. Ошалевшая от сильного мужского начала в Алике, женщина выпроводила из дома своего в определённом смысле дряхлеющего мужа.
Её муж подвизался к исследовательским работам в одном из вильнюсских НИИ, связанных с космосом. Непонятным образом хорошо обустроился в Германской Демократической республике, получив престижную работу и квартиру в центре Берлина. Сойдясь с коллегой по имени Шарлотта, он взял позже в немецкую полустолицу старшего сына, и тот успешно окончил университет, став физиком.
Женская же судьба самой Галины не удалась: очень скоро стало ясно, что Алик и в самом деле «алик»,  как зовут в быту алкоголиков. Помаявшись года три, она с болью сердечной отпустила его к другой, молодой, промышляющей своим телом девахе. Дальше была у него тюрьма и полная безвестность.

А пока Яинад с подругой входили в полуовальный коридор дома, и Алик в белом кружевном фартуке, видимо, наследованным Галиной от кого-то из женщин старшего поколения, открывал квартирную дверь, широко и гостеприимно улыбаясь.
– Наконец, вижу вас, Яинад. Госпожа Копосова очень часто вспоминает вашу совместную поездку, – доложил он, помогая женщинам снять верхнюю одежду.
– Я тоже рада с вами познакомиться, – ответила гостья.
Пока шофёр накрывал стол на кухне (здесь очень уютно, – успел бросить он, убегая), Галина пригласила Яинад в гостиную, больше похожую на зал картинной галереи. Множество картин маслом, акварели, графика с изображением старого Вильнюса, портреры – среди них несколько хозяйкиных – украшали стены. Это произвело на  гостью сильное впечатление.
– Какая ты молодец, Галина! Собрала всё это, – восхитилась северянка, понимая цену столь дорогого и умного украшения жилища.
– У нас ковровая лихорадка помаленьку проходит, – мило, чтобы не обидеть гостью, отозвалась коллекционерша.
– А кто авторы твоих портретов?
– Мы сходим с тобой в Республиканский  выставочный зал. Я попрошу провести для нас экскурсию, тогда ты сама всё поймёшь. Хорошо?
– Не хорошо, а просто замечательно, – обрадованно обняла подругу эмоциональная северянка.
Мягко и неслышно вошел в гостиную Алик и пригласил их к столу:
– Прошу, паненки, – почему-то на польский манер позвал он женщин, и округлое лицо его расплылось в улыбке.
– Итак, Яинад, сегодня 31 декабря 1973 года,  – подняла хозяйка свой непростой бакал. – А Новый Год мы встретим в ночном кабаре «Эрфурт». Надеюсь, тебе там понравится. Давайте выпьем за твоё честное слово: пообещала и приехала.
Они, издав приятный звон бокалами, выпили вкусное литовское вино, удивившее Яинад своим луговым запахом. Алик угощал их купатами, натуральными колбасками в натуральной оболочке. Вспоминали прошлую жаркую поездку, и Яинад не удержалась:
– Алик, Галина скучала по вашей спине в Средней Азии.
– Как?! Только по спине? – притворно обиделся польщённый шофёр, и все за столом рассмеялись. А глаза Галины искрились счастьем. Яинад же удивилась столь невзыскательному выбору подруги, эрудитки и аристократки в энном поколении. «Вот что делает с нами физиология, что значит молодой мужчина», – мелькнуло в голове гостьи.
За разговорами быстро пронеслось оставшееся до вечера время. Галина предложила выехать на часок пораньше, чтобы посмотреть ночной новогодний город. Позже она вспоминала его как единую горящую и сверкающую панораму или как сказочный кинофильм, в котором они с Галиной были действующими лицами.
– Хочется выйти из машины и побегать, поиграть с ребятишками, – оживлённо говорила темпераментная  Яинад.
– Помешают наши длинные платья, – отклонила идею предусмотрительная и более осторожная приятельница.
– Всё это ещё несколько дней сохранится: и гирлянды, и ёлки, и горки. Вплоть до Старого Нового Года. Обязательно приедем сюда, но в одежде попроще.
На память об этом вечере осталась у Яинад необычная открытка из медной пластины, на которой выбиты очертания кабаре «Эрфурт» и цифры 1974. До парижского кабаре «Мулен Руж» оставалось Яинад ещё долго: почти два десятилетия. Тот парижский вечер во всемирно известном кабаре займёт в душе Яинад своё особое место.
А рыбацкий Мурманск, ещё совсем молодой город, в котором жила путешественница, не имел штучных архитектурных изысков. Он приглашал своих невзыскательных, соскучившихся по берегу обитателей в стандартные «коробочки» ресторанов и кафе. Но в те времена даже в них нелегко было отыскать свободное местечко.
«Эрфурт» стал тогда для мурманчанки настоящим светским открытием, сказкой для взрослых.
– Не робей, Яинад, всё будет хорошо, вот увидишь, – подбадривала подругу Галина.
– Я не робею, просто удивляюсь. И за тебя рада: живёшь в потрясающем городе, – отвечала гостья, оглядывая просторное и  уютное помещение.
То, что в обычном понимании зовётся полом, здесь выглядело наклонённой к эстраде большой плоскостью, затянутой малиновым сукном. В эту наклонную поверхность врезаны, словно огромные ракушки или будки суфлёров, полукруглые купола над единственным столом и четырьмя стульями. Так создавалась  интимность занятого места. Все видят, что происходит на сцене кабаре, но увидеть в лицо сидящих в ракушках невозможно. Только со сцены.
А на ней творилось невиданное действо. Яинад впервые зрила  так много почти обнажённых стройных тел, только слегка прикрытых чем-то очень эфемерным, узким, не обозначающим одежду. Но во всём этом было столько грации, красоты и лёгкости движения!
Неслышно появлялись официанты, своим внешним видом, ростом и статью достойные голливудского экрана. На лице белозубая улыбка, наклон головы, прямизна пробора в волосах – всё поразительно соразмерено, идеально.
Играл оркестр. Несколько пар вышли на танцевальную площадку. Женщины увидели, что к ним идёт их официант, но переодетый во фрак и  с «бабочкой». Он наклонил голову в приглашающем жесте и повёл Галину к танцующим.  Яинад решила наблюдать за ними, но в этот момент увидела перед столом двойника их официанта:
– Дамы не должны скучать в нашем кабаре,  – проговорил он, целуя руку северянки и повёл её на «тропу веселья». Он тоже был одет что называется «с иголочки».
– Нет, ты только посмотри, как всё здесь продумано, – говорила удивлённая гостья. – Поклонники-то к нам посыпались, потому что нас показали мужской половине.
– И это плохо или хорошо? – хитровато улыбаясь, спросила Галина. Потом, немного помолчав, добавила:
– Так заведено в Европе. Я рада, если тебе здесь нравится.
Они провели необычную ночь, наполненную музыкой, танцами и общением.
В шесть часов утра слегка припорошённая снегом «Ладка» доставила их домой по спящим белым улицам.
Вместе с пробуждением в полдень гостья поняла, как пленил её ночной город. Заговорили о прогулке по городу.
    – С чего начнём осмотр? – спросила хозяйка за обедом. – Интереснее, конечно, старый город. Там можно время  руками трогать. 
  – Да ты поэт, Галочка, – не сдержала своего восхищения гостья. – Показывай всё, что тебе самой интересно.
     – Официоз посмотрим из машины. Там, конечно, не обойдётся без Томского.
     – Томский? Не припомню, кто это.
     – Скорее, что это.  Штампователь памятников Ленину, ну тех, что в каждом областном центре протягивают руку в призрачный коммунизм. Во всех крупных городах, где приходилось мне бывать, встречаешь его, как старого знакомого. Автор Николай Томский, – Галина  насторожённо-выжидающе  глянула в глаза подруги. Тогда Яинад не поняла этого взгляда. И лишь много лет спустя, приехав в Вильнюс весной 92 –го, она уяснила, что тогда подруга осторожничала. Яинад понадобятся ещё несколько приездов к Галине, чтобы та полностью доверилась ей.
     – Хорошо, к Томскому не поедем, – спустила «на тормозах» ситуацию мурманчанка.
Они вышли во двор, и Яинад, привыкшая к тёмным в такое время мурманским утрам, обрадовалась солнцу и сверкающему снегу  и на миг зажмурила глаза.
     – В каждом городе есть свои знаковые места, – заговорила Галина, прогревая двигатель «Ладки».
– Помнишь Потёмкинскую лестницу в Одессе?
     – А как же?! И Дюк с  «бумажной» трубочкой в руке.
     – А у нас такое место – гора и старинная башня Гедиминаса на этой горе. Если дорога расчищена, проедем туда. Начнём с панорамы города, чтобы ты в целом представляла, где находишься.
Оставили машину у подошвы холма и стали подниматься пешком. Шестигранник башни, которую было видно с дороги, пунцовел коралловым цветом древнего кирпича  на фоне заснеженных деревьев. Шёлковой цветной бабочкой трепыхал на башне флаг Литовской республики. Окна бойниц  зорко смотрели на малоэтажные кварталы старого Вильнюса.
Женщины медленно шли, упиваясь свежестью лесного воздуха.
– Согласись, у каждого народа есть и свои знаковые личности в истории, – уже серьёзно заговорила Галина. – Вот у литовцев – Гедиминас, великий князь Литовский. Из Х1V века. Он беспощадно бил немецких рыцарей, которые хотели Литву захватить, и одновременно был против объединительной политики Москвы. За это и чтят его литовцы.
Она помолчала мгновение, испытующе глядя на Яинад, а потом, словно решившись на смелый поступок, добавила:
– А всё равно закончилось тем, чего опасался князь.
– Имеешь ввиду добровольное вступление прибалтийских государств СССР?
– Кто тебе сказал о вступлении?
Фраза Галины повисла в морозном воздухе. И только позже, в девяносто втором, Галина покажет приехавшей на недельку Яинад новые литовские газеты с подробными аналитическими статьями о событиях сорокового года, о сути пакта «Рибинтроп-Молотов». Сохранилось и несколько статей  о событиях 91-го года – разгроме Вильнюсского телецентра подразделениями  московского ОМОНа. Несколько газетных вырезок рассказывали о бесполезном  визите единственного и не всенародно избранного Президента СССР Михаила Горбачёва в восставшую  Литву. Последнему Генсеку  не удалось  уговорить непокорных прибалтов остаться в составе опостылевшего тоталитарного монстра. 


Женщины продолжали своё восхождение к башне Гедиминаса, время от времени останавливались,  чтобы отдышаться. Особой чертой старого Вильнюса запомнились  крутые скаты ярких черепичных крыш. И хотя частично они были покрыты снегом, тёплый  цвет их на белом воспринимался празднично, создавал ощущение вечного. И, словно подслушав мысли Яинад, Галина сказала:
– В этой старой части города я родилась. Люблю там бывать. Воспоминания у каждого дома. Это мой город.
– А у меня нет своего города, – сделала внезапно для себя открытие Яинад. – Сначала был Байкал, потом – голодная деревенька Нухрат, позже – шахта. Правда, своего-то города, оказывается, у меня и нет.
– А у меня нет своего Байкала, – полушутя успокаивала подругу Галина. – Но съездить туда мне обязательно надо.
– И мне очень хочется снова в Байкале искупаться.
– Так решено. Поедем ближайшим летом.

Так неожиданно для обеих на склоне горы Гедиминаса  была решена судьба ещё одной совместной поездки, которая имела официальное название, прописанное в путёвке «По местам ссылки декабристов». Тогда они посмотрели всю Сибирь.
А пока  постояли возле старинной башни, рассматривая  панораму древнего города издали. Через полчаса спустились в центр столицы. Маленькая «Лада» влилась в шумный поток городских машин.
– Если хочешь узнать здешний национальный характер, покажу тебе «Литовскую балладу». Такой пугающий и в то  же время очень точный по национальной психологии памятник, – пообещала Галина.
Скульптурная группа как-то внезапно возникла перед ними или это только показалось Яинад, не знавшей места её расположения.
– Смотри, какими считают себя литовцы. Как ты понимаешь эту композицию?
Перед Яинад возвышался каменный холм или небольшой каменный остров на городской улице, сложенный из тяжёлых и грубых камней. Четыре гигантских богатырских головы в старинных литовских шлемах бдительно смотрят на четыре стороны горизонта. подбородок  – отдельный грубо затёсанный камень. Веки полуприкрыты, губы сжаты. Холодом повеяло от этих камней, жёсткостью и закрытостью. Казалось, головы твердят: «Мы литовцы. Мы бдительны. Мы суровы. Мы сами в себе».
– Не скажешь, что тёплые люди эти литовцы, – только и сказала вслух путешественница.
– Да, ты точно уловила впечатление от этого сооружения: особого тепла в литовцах нет. Очень гордые, не умеют прощать. Нелегко мне, русской, приходилось на работе в первые годы.  Выучить язык. Стало полегче.
– А кто этот скульптор  Вильджюнас, ты знакома с ним, Галя?
– Один из скорбящих по утраченному суверинитету.  Умный. Талантливый. Сам похож на этих четырёх сразу. Словно четыре своих автопортрета вытесал.
– Вспомнилась мне почему-то Средняя Азия. Ведь тоже при всей внешней покорности азиатов что-то сопротивленческое в них чувствуется. Согласись, – размышляла вслух Яинад.
– Согласна. У них это выражается в нежелании носить европейский костюм, в привычке прикидываться, что по-русски не понимают.
– Стало быть, учебники истории, по которым  в школе учат, не заслуживают особого доверия. По ним выходит: все советские республики добровольно попросились в Союз.


      Города запоминаются путешественникам многим, в том числе и своей монументальной скульптурой. Вильнюс навсегда остался в  памяти Яинад несколькими рукотворными шедеврами. Особенно поразила её в тот первый день Нового года скульптура под названием «Утро».
            Яинад всматривалась в автомобильное стекло в направлении, указанном Галиной. И очень скоро увидела впереди летящие над улицей тёмные, вертикально раскинутые линии, словно отпечатанные на светло-голубой лазури неба. Все они, казалось, вырастают из более массивной горизонтальной черты. Это и  было «Утро» Каралюса.
– Боже мой, и таким, оказывается, может быть изображение коня и всадника, – вслух подивилась гостья.
– А мы уже привыкли к этому, не удивляемся, – спокойно отреагировала Галина.
          Конь на струнистых, необычайно длинных ногах, с гиперболически вытянутым поджарым крупом, тянул к небу узкую и тонкую голову. Его грива и отведённый воздушной струёй хвост подчёркивали парение в воздухе, звенящую молодую стать. На короткое мгновение Яинад показалось, что конь трубит в небо и она слышит молодое радостное ржание. Обнажённый стройный юноша широко раскинул руки навстречу солнцу. Он держится на своём коне почти стоя, только сжав коленями бока коня.
– Вот с этого радостного ржания начинается для нас Новый год, – проговорила Яинад.
–Ты молодец, услышала ржание, а я – нет, – кажется, искренне огорчилась водительница.

           Не выходя из прогретого салончика «Лады», они объехали памятник, свернув на перпендикулярную улицу.
– А хочешь, дорогая, пока не стемнело, покажу тебе ещё одну скульптуру. Памятник. Не просто скульптуру. Знаешь, кто такая Саломея Нерис?
– Конечно. Худо-бедно знакомили с её творчеством  на курсе «Литература народов СССР». Стихов её уже не помню, но знаю название двух сборничков: «По тонкому льду» и что-то с упоминанием соловья.
– Верно. «Соловей не может не петь». Она рано умерла. Сразу после приезда из Пензы, где жила в эвакуации. Люблю её стихи. Вот послушай:
– Так кто же из нас филолог? – бросила камень в свой огород Яинад.

Саломея ждала их, грустно склонив набок  голову.
То ли волосы, то ли шарф из чёрного мрамора вьются по ветру. Красивое  лицо, мечтательный, ожидающий женского счастья взгляд, устремлённый вдаль. Из большой каменной глыбы изваяна только голова поэтессы. Поражает  мягкость и нежность, которая исходит от камня.
 – Молодец этот ваш Вильджюнас. Обрати внимание, какая жёсткость в «Литовской балладе», а здесь, в глыбе камня, такая нежность.
 – Ты хорошо понимаешь скульптуру, – похвалила подругу Галина.   
               
   Ещё долго кружили  они в этот день по городу, много говорили об увиденном и пережитом. Город сближал  подруг, как-то естественно выясняя их общие интересы и пристрастия.  С этого уже первого приезда Вильнюс стал для северянки любимым городом на долгие-долгие годы.  Не единожды  побывает ещё Яинад в старинном Вильно, посмотрит Литву с её чистыми городами и чистыми крестьянскими хуторами. А подруга её безоглядно полюбит Крайний Север. Ей понравятся портовые причалы, куда швартуются корабли, прибывшие из дальних стран, проспекты Мурманска, продуваемые   арктическими  ветрами. С праздниками Севера, где лопари в экзотических кухлянках, оленьих широких рубахах, ловко и бесстрашно мчатся на оленьих упряжках по трассам Долины Уюта.
     Значительный перерыв в их отношениях наступил в годы перестройки. Иногда Яинад объясняла это нестабильностью экономических дел в отдельно взятой семье, даже в её, совсем немногочисленной, к тому же «моряцкой». Иногда думала, что возраст становится тому виной.
       Но в 92 году, отдыхая в своей  недавно обретённой среднерусской деревне, дозвонилась она до вильнюсской подруги. Та сообщила, что есть слухи о скором запрете безвизового въезда в суверенную Литву.
   – Если хочешь увидеться, скорее приезжай вместе с дочерью погостить,  – по-прежнему с любовью в голосе пригласила её Галина.
  – Да, спасибо, с радостью приеду, – пообещала Яинад.
    Этот краткий телефонный разговор подстегнул северянку ринуться с прежним желанием в любимые места.
    Галина встретила подругу с незнакомой грустью в глазах.
   –  Рассказывай, как живётся, – глядя в появившиеся морщинки на лице Галины, попросила Яинад.  – Как тебе суверенная Литва?   
  – А как тебе новая Россия? – рикошетом отозвалась подруга. 
   Обе рассмеялись, а Галина, помолчав, поведала:
 – Предлагают идти на пенсию. Оставили полставки, не знаю,  надолго ли. Всех русских теснят бесцеремонно. Даже знание литовского, видать, не поможет.
 – А если стать тебе практикующим доктором по вызовам?
 – Нужно разрешение, в котором под разными предлогами  русским отказывают: то возраст, то не подходит помещение для частной практики, то, якобы, слабое знание языка. И это после многолетней языковой практики. 
   – А как дальше собираешься?
   –Живу сегодняшним днём. Столько лет  среди литовцев, понимала, что они ущемлёны сороковым годом, но чтобы   так…   
  – Вот тебе конкретный пример на тему «Человек и история», – грустно улыбнулась Яинад.
    Вечерами они выходили на прогулки по любимым местам, подолгу сидели в каком-нибудь сквере, вспоминали свои прошлые встречи. Нечасто, но позволяли заглянуть в  погребок, памятный им по прошедшим временам.
         
    Дальнейшие события показали, что это была их последняя встреча, хотя письма, поздравительные открытки, нечастые телефонные переговоры всё-таки меж ними оставались.
 Самое грустное письмо от Гали Яинад получили в девяносто четвёртом. Больно было читать это  послание. В Литву стали возвращаться беженцы, покинувшие родные места в сороковом году. Они бежали тогда, покинув  дома и угодья, страшась большевистской России. Правительство послесоветской Литвы вернуло возвращенцам их особняки. Дом Галины, предоставленный ей когда-то республиканским исполкомом профсоюзов, отошёл прежним хозяевам. Ей некуда было идти, никто не предоставил другого жилья, и она переселилась в старенький дом умершей матери. Он не ремонтировался уже двадцать лет и служил  дачным домиком без каких-либо удобств. Подруга Яинад рассталась со своей коллекцией картин, их негде было хранить. Распродала любимые картины  дёшево,  ибо за дорого у русских не покупали.   Так завершалась жизнь известного педиатра Литвы, состоятельной женщины, которой, как и многим, довелось попасть под колесо истории.