Стакан любви поэту

Астрология учит, что то, о чем водолей думает сегодня, будет предметом обдумывания для всего мира через 50 лет. Этот знак известен, как знак гениев, поскольку 70 процентов прославившихся людей  – водолеи. Слава, как известно, преходяща – сегодня она есть, а  завтра о тебе уже и не вспоминают. Впрочем, речь идёт скорее не о славе,  а о популярности. И, оглянувшись на только что ушедший по китайскому календарю год, я подумала о, что одной из самых популярных личностей в «Литературной России», по крайней мере, был петербургский поэт Владимир Иванович Шемшученко. Я, естественно, не говорю о главреде –  В.В. Огрызко ,– публикации которого о литературе советского времени из номера в номер привлекали внимание читателя. А что до Шемшученко, «короле поэтов» 2010 года ... Так это был просто девятый вал откликов после его публикации статьи о коллеге по перу. Но волна схлынула, корабль устоял, море успокоилось... А впереди новая волна! На сей раз –  юбилейная: 11 февраля В.И. Шемшученко исполняется 55 лет, возраст не мальчика, но мужа. И к этому юбилею на свет появилась, благодаря любителю поэзии и доброму человеку Валерию Борисовичу Ларькину, книга стихов с названием, вызывающим мурашки по коже: «Поэзию чувствуют кожей». Автор выносит на четвёртую страницу обложки стихотворение, которое можно было бы рассматривать как эпиграф издания:
Слово было вначале.
Страшным будет конец.
Зачеркнёт одичаньем
Милосердный свинец.

Я весёлый и грубый
И в репьях голова.
Потому прямо в губы
Я целую слова.
Поцелуи у поэтов бывают разными, конечно. В начале прошлого века Николай Агнивцев писал «И вновь я рифмою своею –/Целую Невский тротуар!». Слова тоже различаются: у автора «Блистательного Петербурга» голова не в репьях, он  пишет о балах, императорах, светских красавицах, камер-юнкере и поэте Пушкине.  Лирический герой, от имени которого собственным местоимением «я» вещает Владимир Шемшученко, представляется «шпаной»,  любившей блатные словечки. А в итоге его раздумий о жизни с волчьим оскалом он признаётся: «Была б на то моя воля -// Ни строчки бы не написал!». К счастью, его воли не было, иначе отечественная литература лишилась бы хорошего поэта с экспрессивной щемящей лирикой, хотя и с неоднократно отмечаемыми критикой влияниями мэтров о Есенина до Кузнецова.               
                В одной из предыдущих статей я уже отмечала земной характер лирического дара поэта. У  него нет «ни обострённого видения пророка Внемира», ни «внечно (так в тексте- Т.Л.) словословного» невоса, ни «мерцевидных рек», ни  даже «солнца синего буден», которое «сменит Слово извне», всех этих так называемых «В-не-В-измов», то есть пребывания « ...В – внутри традиции, но и Вне её», нет бытия «...В – внутри определённой творческой концепции, но также Вне её» и прочего словесного словоблудия, которое ныне активно проповедуется одной из секций (или сект?) петербургского филиала СПР ( А. Филимонов и иже с ним). Лирика Владимира Шемшученко другая – земная, экспрессивная, то грустная, то страстная, то любовная, то ненавидящая, но она всегда обращена к человеку, написана для человека, а не для какой-то там «...целокупности идеи и символа, (...) волны и воли, влечения и отрешённости».  Его стихи  проникают в самое сердце и остаются там на всю жизнь.
Сколько надо прожить, чтоб впервые заметить,
Как ласкает песок, набегая, волна,
Как бегут по песку беззаботные дети И как смотрит им вслед, улыбаясь, жена.

Вот во имя жизни земного человека  поэт ломает строку, «между тьмой разрываясь и светом./ Мне вовек не избыть возвышающей душу мечты, / Что никто на земле не дерзнёт прозываться поэтом,/ Не постигнув величья дарованной нам красоты». А рядом с этими задушевными строками одно из лучших трагических стихотворений сборника, а может быть, и вообще самое лучшее во всём его творчестве, достигшее поистине трагических высот дантевского ада : « Мысль превращается в слова»:
Мысль превращается в слова,
  Когда ослепнешь от испуга
И кругом, кругом голова,
Когда нет преданного друга, (…)

Мысль превращается в слова,
Когда безумием объятый,
Ты слышишь, как растёт трава
Из глаз единственного брата. (…)
Когда идёшь по самой кромке,
Мысль  превращается в слова.
Поэту пришлось пройтись по самой кромке, а возможно, и не единожды. Иначе вряд ли бы появилось стихотворение «Караганда» о своей родине, где  он родился, c   карлагами и террикониками–«сводными братьями нильских сфинксов», не появился бы  цикл стихов о родине с драматическими строками: «гонимые людьми, с земли уходят люди…», намекающими на миллионы русских, брошенных перестроечным беспределом в так называемых странах ближнего зарубежья. Не появились бы, думаю, пророческие строки поэта: «Но будет тень моя сутулая стучаться / В ворота ваших бед». Но поэт в стихотворении «Петербург» прощает, «насосавшийся крови, двадцатый, сдыхающий век». Тема прощения становится весьма популярной в начале ХХI века, когда зпаду, да впрочем, и востоку, хотелось бы, чтобы русские  просили прощения за всё и у всех: и у роляков, и у чечен, и у ингушей. Но прощают и сами русские. Вот и коллега В. Шемшученко по поэтическому цеху  Виктор Павлов из города Павловска Ленинградской области высокопарно, глядя вниз на людишек, как на мелких букашек, заявил: «А я простил двадцатый век!». Прощение Шемшученко другое, это борьба с памятью, это попытка вычеркнуть из души обиду, это боль, страдальческая борьба с самим собой:
                Ах, ты память моя! Я прощаю, а ты не прощаешь!
Отпусти же меня, помоги мне обиду забыть…. И хотя оно кончается вроде бы оптимистичным призывом к братьям и сёстрам своим смеяться: «Посмотрите в окно… Кто метёт и скребёт наши улицы?/ Это дети оравших до времени: «Русские вон!», но ведь это смех сквозь слёзы.  Можно попытаться забыть, но нельзя вычеркнуть из жизни ни Караганду, ни забытый богом Семипалатинск, ни брата и отца в казахстанской земле, ни того, с кем «…можно было запросто молчать» и кто « …вытащил меня из пьяной драки/ И в спину подтолкнул: «Беги убьют…».
Поэт не может простить одного – предательства:
                Я плюю на тебя,
                Продающего Родину-Мать!
Или: Разрастался  в душе ядовитый паслён
И посыпались пьяные даты…
Только сердце моё –  свежеспиленный клён
Не прощало:
предатель,
                предатель…
Мне показалось, что как никогда раньше, в этом сборнике прозвучало много так называемой гражданской лирики, поэтических откликов на события сегодняшнего дня страны  и  её историю. И если И.А. Тургенев спрашивал себя, как «…не впасть в отчаяние, при виде всего, что делается дома», то у  Владимира Шемшученко даже золотая Государыня-Рыбка, героиня пушкинской сказки,  впадает в перманентный запой, вопрошая:
«Это ж надо такое наделать, Чтоб людей наказать нищетой.
Ну, старуху, понятно, за дело,
Старика, старика-то за что?!».
Поэт, вспомнив шестидесятников и слова Булата Окуджавы, который всё равно падёт
«… на  той, единственной, гражданской…»,  в этой книге отвечает  не только ему, но и всем борцам так называемых радетелей демократических свобод,  жестокими, горькими, но стопроцентно правдивыми словами:
Ты принял свободу – как пёс от хозяина кость.
Идущий на Запад теряет лицо на Востоке…
Стихи В. Шемшученко  поднимаются до высот социального звучания: он видит и изъеденные ржавчиной корабли у причалов, понимает, что флот скован, «уплывшими рублями», и хотя лирический герой поэта не страдает от режима, но сожалеет об отсутствии Петра, «чтоб всё начать сначала», он верит, что «...Империя не может умереть!», что она жива, даже «усечённая на треть». И вместе с тем  он обличает сегодняшнею действительность, но при этом признаёт и свою вину, и вину каждого из нас за потерю чести, достоинства, совести, за наступившие сатанинские времена, хотя сам он не продался за сосиски:
О России кричать не стану,
Потому что на мне вина
В том, что совесть – ровня карману,
В том, что нынче плюют на рану,
В том, что рана – наша страна.
Да, эта рана не перестаёт кровоточить никогда. Даже в простеньком, казалось бы , по форме стихотворении «Транжирил слова» и то трава ржавеет от пролитой крови. Да и как не ржаветь, когда: «Подходит наряд./ Сержант козыряет./ - А где Ленинград?/ - Да кто его знает...». А предназначение поэта не только констатировать факты, спокойно показывать на них пальцем люду, дескать, посмотрите, не пройдите мимо, не забудьте: «Двадцатый век оттяпал полдуши/ И треть страны, в которой я родился». Нет, не только констатация  –  поэт пророчествует: «Кремлядь не прикрывает куцый зад,/ И близятся костры Савонаролы».
А если вспомнить, что поэт, рождённый под знаком Водолея, предвидит будущее, сумев разглядеть ростки того, что свершится через полвека, то от одного его обещанья дописать до конца роман Фёдора Михайловича Достоевского (речь, естественно, идёт о «Преступлении и наказании»), становится одновременно и страшно, и радостно. Всё-таки есть проростки надежды, хотя и страх не проходит, даже если осенить себя крестом, и душа вся синяках, и «нам влепят вселенские сроки / За вечную трусость и ложь».  Но поэт не только видит:
Пятнами крови заляпан Невский,
Кровью пропитан Гостиный двор.

И не укрыться за лжи занавеской
Сытым рабам Золотого Тельца...,
но и обещает:         Фёдор Михайлович Достоевский,
                Я допишу ваш роман до конца.

Ну, что ж, будем надеяться увидеть реальное окончание романа в виртуальном ХХI веке. Только вот, каким будет это окончание? 
Не придётся ли , вместе с поэтом пройдясь по городу Гамлет, вновь с болью в сердце пожалеть о сожжённом в Разливе шалаше, с грустью увидеть, что «Смирно «Аврора» сидит на цепи/ Словно больная собака», и «тихо краснеет снег/ в городе на крови». Не придётся ли вновь, в очередной раз задуматься над его словами:
Слова, слова... Какой в них нынче прок? 
Поживём – увидим. А пока, вспомнив о юбилейной дате, наверное, нужно последовать призыву юбиляра:
Налейте русскому поэту
Стакан любви на посошок! 
Наверное, в юбилей, можно забыть, отмечая не только гражданскую тему, но и лирику во всём широте её, и о есенинских, и о кузнецовских отголосках в творчестве поэта. Главное в другом: поэт состоялся, настоящий, русский, большой поэт. И если с точки зрения «самопровозглашённого» критика Д. Колесникова («ЛУ» №2010, №6)  В. Шемшученко заслуживает не меньшего внимания, чем А. Кушнер, то мне представляется, что рокировка уже произошла: «король поэтов» он и в Санкт-Петербурге король. 
Пора  наполнить стакан любовью и, следуя русскому обычаю, дружно скандировать: «Пей до дна, пей до дна, пей до дна!». Но путь к вершине ещё впереди.
Санкт-Петербург
9 февраля 2011 г.